Безопасность чувств

Удивительным образом в моем консультационном дне «сошлись» две стороны – родительская и «детская» – по одному и тому же вопросу: как можно делиться чувствами с ребенком, при этом не перегрузив его ответственностью за контейнирование родительских переживаний?

Я убеждена, что с ребенком можно и нужно делиться чувствами, потому что родитель – живой, несовершенный и может переживать и сомнения, и волнения, и прочие чувства. Так ребенок получает «право» на те же процессы, что, несомненно, облегчит его жизнь, когда он будет переживать нечто похожее.

Однако я также убеждена, что ребенка нельзя делать ответственным за родительские переживания, полагаться на него как на взрослого, ибо ему это не по силам. И если на его поддержку рассчитывают как на поддержку взрослого человека, это всегда будет происходить за счет тех его ресурсов, которые предназначены для его роста, сепарации, адаптации к миру.

…Семья переезжает в другой город, и мама младшего школьника, моя клиентка, испытывает и тревогу неопределенности, и страх – как пройдет адаптация, все ли будет хорошо? Ее сын тоже переживает, и мама стойко прячет свои чувства от него.

– Почему ты не поделишься с ним, что тебе это тоже страшно и нелегко дается? – спрашиваю я. – В конце концов вы в одних чувствах и можете помочь друг другу, прожить совместную теплоту и близость…

– Я боюсь перегрузить его, ему и так нелегко, а тут еще я со своими страхами.

…Моя взрослая клиентка рассказывает, как часто в детстве выслушивала маму, которая была очень несчастлива, как сильно ее жалела и хотела быть полезной. Она так тщательно подавляла раздражение, что перестала чувствовать его. А также она перестала чувствовать утомление, усталость, отвращение и тяжкий груз, который на нее взвалила мама, назначив ее своей подружкой, раскрывая все свои тайны вплоть до интимных подробностей. Страх быть для мамы плохой был сильнее собственных нужд.

Кажется, и родительница мальчика, и мама моей взрослой клиентки не смогли найти ту самую грань, когда необходимое становится опасным. Чувства родителя ребенку необходимы как способ быть с живым родителем, как возможность переживать совместность, сочувствие, как разрешение на собственные чувства. Однако ответственность за них для него опасна.

Вероятно, родителю нужно опираться на свою ответственность за чувства и процессы («Я тоже, как и ты, волнуюсь за наш переезд и думаю, как мы устроимся. Найдем ли хорошую школу… Однако уверена, что мы с папой справимся. И тебя поддержим, если будет необходимо. Нам важно, как ты освоишься в новой школе»). Вот эта малюсенькая (а на деле грандиозная) разница определяет, насколько безопасно будет ребенку с родительскими чувствами. Безопасность зависит от того, кому принадлежит ответственность за них – родителю или ребенку. И еще у ребенка должно быть право сказать «Стоп, мне хватит», если он получает больше того, что может вынести. Безопасность снова определяется ответственностью и границами. Ничего нового.

Как воспитать хорошего человека?

В терапии мне хорошо видно, как родители моих клиентов не признали в себе некоторые нужды и стыдились их, или как они отказались от самопредъявления, или как не смогли принять какую-то свою теневую сторону. Видно, что по этой причине они не смогли смириться с похожими проявлениями своего ребенка и так или иначе жестоко подавляли их, причинив страдания своим детям.

У одной моей клиентки был огромный болевой комок вокруг желания жить обеспеченной жизнью. С постоянной борьбой между желанием и стыдом за него, между стремлением получить эту обеспеченность, достаток и готовностью обесценить желание и себя как человека «меркантильного, которому нужны только деньги». Все это создавало болезненно-ранимый фон, где она была недовольна собой, своей жизнью, своим финансовым положением, периодически злясь на мир за такую несправедливость или же уничтожая себя стыдом за свою плохость.

На разбор завалов потребовалось длительное время, потому что понятно, что клиентка испытывала стыд передо мной за свою «меркантильность», поэтому тщательно припрятывала свои мотивы. Однако мало-помалу благодаря длительной ее реабилитации как человека с абсолютно естественными чувствами и потребностями в других эпизодах она согласилась приблизиться и к этому болезненному участку.

Выяснилось, что причиной такого жестокого внутреннего конфликта была агрессивно-пассивная позиция отца, отказавшегося от своих стремлений в силу только ему известных причин. Войдя в семью своей жены, на ее территорию, он принял подчиненное положение со всеми вытекающими последствиями – попреками со стороны этой семьи и агрессивными попытками защитить свое шаткое положение.

Когда подросшая дочь заметила пассивность отца и испытала стыд за отсутствие у него амбициозности, он поторопился обвинить ее в меркантильности и пригрозил разрывом отношений. Желая сохранить его доброе расположение и чувствуя ответственность за него как за человека, которого не уважают в семье, она подавила собственное честолюбие и заняла такое же пассивно-агрессивное положение, мучаясь и страдая от нереализованности своих желаний.

Разумеется, когда в терапии все это выяснилось, вопрос встал ребром: что же делать? Отказываться и дальше от своего честолюбивого желания стремиться, развиваться, пробовать, пробиваться, «предавая» верность своему отцу, или же оставаться маленькой девочкой, поддерживающей страдающего от притеснений папу? Признать свое неуважение к его позиции и злость, что не получила правдивых слов: «Прости дочка, я не справился. Но хочу, чтобы ты смогла стать тем, кем я не стал»? Или оставаться поддерживающей его хорошей девочкой, отказавшись от своего честолюбия так же, как он себе отказал?

…Другую женщину родители воспитывали хорошим, терпимым, добросердечным человеком. Ей запрещали быть недовольной другими людьми, выражать какие-либо чувства, кроме миролюбия и добросердечия. Остается только предполагать, почему им было так страшно встретиться с процессами, связанными с непринятием и невыбором того, что девочке не нравилось и не подходило, почему так пугали злость и нежелание контакта с неприятными объектами, но так или иначе «несогласная» часть личности была уничтожена.

Сейчас клиентка устраивается на новую работу и испытывает огромное напряжение, потому что ей приходится-таки взаимодействовать с тем, что ей не нравится и не подходит.

Но как же можно, чтобы не нравилось? Это же, черт возьми, запрещено! То и дело она корит себя за «снобизм», за то, что придется подчиняться тем, у кого не хватает образования, за то, что она не может испытывать к ним уважения. Что предлагаемая работа имеет не только достоинства, но и очевидные недостатки, например невозможность развития. Нет, всего этого чувствовать нельзя… Должна быть хорошей, должна радоваться – и никаких возражений!

Проживи она эти детские процессы недовольства в детское время, она бы уже научилась принимать решения по-взрослому: с точки зрения «подходит по совокупности качеств» – «не подходит». Но, увы, все еще приходится возвращать себе право на более ранние процессы. Разрешать чувствовать то, что не нравится, противостоя самобичеванию, самоуничтожению. Фактически разрешать себе быть «снобом», «капризной» и «недовольной».

Особенно грустно, что очевидное насилие прикрывается возвышенными лозунгами воспитания хорошего, терпимого, душевно щедрого, немеркантильного человека. В действительности все происходит с точностью наоборот. У человека, которого усердно воспитывают, формируется пассивно-агрессивная позиция с неудовлетворенными инфантильными потребностями. Потому что подавляются необходимые для жизни качества, которые, будучи признанными в свое время, к взрослому возрасту приводят к возможности выбора. А ощущение свободы выбора в конечном итоге формирует довольного жизнью, терпимого, душевно щедрого, немеркантильного человека естественным, а не насильственным путем.