Человек, проживающий отщепленные когда-то чувства из травмы, похож на ребенка. Эти чувства всплывают совсем неожиданно, когда внезапно срабатывает перенос: кто-то напомнил насильника из прошлого, а чувства так же внезапно хлынули наружу. Эти чувства – боль, беспомощность, надежда на защиту, вина с плохостью и стыд.
Человек, внезапно попавший в отщепленные когда-то невыносимые переживания, похож на ребенка, и ему нужен Взрослый. Взрослый объяснит Ребенку, что с ним случилось, и это поможет («На тебя напали», «Это было насилие»). Нападение на целостность – физическое, психологическое, сексуальное – должно быть обозначено. Любое нападение, невзирая на лица. Ребенок не может это сделать сам, ему для этого нужен Взрослый.
Однажды моя клиентка, почувствовав страх передо мной (настолько сильный, что едва не сбежала с терапии), нашла в себе силы рассказать о нем. Я, понимая, что мы имеем дело с чем-то давним, похожим на агрессивное нападение на нее, спрашиваю, что я в ее фантазиях могу сделать с нею? Женщина (в переживаниях уже Ребенок) говорит о публичном разоблачении ее недостойного поведения, и у нее не будет никакой возможности защититься, спрятаться, избежать наказания. Я интересуюсь, были ли в ее детстве истории с разоблачением, и она сразу же вспоминает школьную учительницу, устроившую садистскую разборку и натравившую на нее других детей за неосторожную, но вполне невинную шутку.
Травма оставила след, и, видимо, мой авторитет, похожий на учительский, становится триггером, запускающим механизм травмы. В этот самый момент очень важно, чтобы я как Взрослый назвала вещи своими именами: «Это было насилие, ты ничего не сделала, чтобы тебя подвергли такой агрессии. Ты не была плохой, но оказалась жертвой, похоже, не вполне здорового человека».
Взрослый человек называет вещи своими именами и возвращает права: «Никто не имеет права нарушать твои границы. С тобой так поступать нельзя».
Взрослый человек проявляет сочувствие: «Мне жаль, что с тобой все это случилось и ты осталась без защиты. Я сочувствую, что тебе все это пришлось пережить».
Эти три действия необходимы, чтобы оказать поддержку тому, кто не мог защищаться и ввиду внушенной плохости побоялся попросить о помощи. Эти действия возвращают жертве права на достоинство и защиту, а сострадание помогает сопереживать себе.
Такой Взрослый извне становится внутренним Взрослым, отстаивающим целостность («На меня нельзя просто так напасть, я буду защищаться»).
В какой момент спонтанные чувства становятся стерильными? Ретушируются под то, что правильно? В какой момент искренняя улыбка переходит в дежурную маску? В какой момент становится неприемлемым выражать огорчение, злость, нужно подавлять разочарование, обиду? В какой момент становится трудно выражать нежность, приятие?
Мы видим детей: они в своих переживаниях искренни и спонтанны. А если взрослый человек так же естественно выражает свои чувства, то с ним что-то не так… он стыдный, неприемлемый.
Это хорошо заметно в группе. Заметен диктат контроля человека над своим проявлением, выражением всего спонтанного. Как будто есть какой-то внутренний отборочный пункт, где происходит отбраковка всего социально неприемлемого – и за ворота выходит только стерильное и безопасное. Все это для того, чтобы сохранить отношения. Но для чего нужны такие отношения, в которых ничего не происходит и нет ничего живого?
Я предложила участникам группы выразить нежность, любовь, симпатию, доверие. Написать письмо тому, кто дорог, к кому есть эти чувства и хочется о них сообщить. Кажется, ни одно упражнение не вызвало столько чувств, как это разрешение выразить любовь.
Кто-то впервые с удивлением обнаружил в себе нежность, другие осознали, что потоку любви мешают… обиды, которые так и не признала другая сторона (очередной раз убеждаюсь, что любовь – это состояние, которое создают обе стороны, а не одна из них, и отрицание одним человеком проблем в отношениях блокирует любовь другого).
Одна женщина обнаружила, что по-настоящему ее принимал только чужой, по сути, человек, и прикоснулась к своему горю; еще одна осознала, что не может принять себя любящей, потому что привыкла считать себя «плохой», «бессердечной». Другая считала свою любовь «недостаточной», но не могла пояснить, сколько любви должно быть, чтобы было достаточно…
Было очень грустно видеть, что поток любви почти в каждой истории блокируется в силу изложенных выше причин либо не принимается стороной, к которой он направлен, ибо, как я уже упоминала, игнорируются проблемы в отношениях.
Есть великое облегчение и радость в том, чтобы отдать нежность тому, кто является подлинным адресатом этого чувства, и великая горечь, что слишком много препятствий для этого.
«Перекинуться словами я, конечно, могу. И обсудить общую проблему, например с мамами на площадке про садики-школы, погоду-природу. Однако когда я присматриваюсь к ним поближе, то понимаю, что продолжать общение в более близком контакте мне неинтересно. Ни с кем из них. Я замечаю, что на более глубокие темы могу поговорить только с тобой и с мужем».
Большинству людей сложно рассказать о своих чувствах, как будто это табу. В ответ я слышу либо спасательские лозунги, либо такие же спасательские советы, молчание, агрессию и прочие защиты. Как будто там, на другой стороне, не знают, что делать с чувствами, и торопятся их «замять».
– Как-то я пожаловалась человеку (которому, как мне казалось, можно это сделать) на свои непростые отношения с мамой. Моя приятельница или подруга (затрудняюсь определить уровень наших взаимоотношений) тоже пыталась заткнуть меня: «Ну сколько можно ворошить прошлое? Ты уже выросла, живи настоящим!» Я не нашлась сразу, что ответить, но чувства были премерзкие – как будто мне дали под дых. Немного поразмыслив, я решила спустя время все-таки выразить свои чувства по поводу инцидента. Я не хотела оставлять его без внимания. И написала письмо, ибо так мне было легче. Меня пробирала дрожь, я боялась еще одной оплеухи, но оставить себя без защиты, а другого человека в неведении относительно случившегося я уже не могла. У нас была довольно-таки тяжелая переписка, меня бросало то в жар, то в холод, то в ужас, то в надежду…
– Похоже, вы погрузились в тот самый пласт чувств и нужд, о котором ты говорила раньше, который тебе необходим в отношениях… И там тебе было непросто.
– Конечно, непросто! У меня же почти нет опыта прояснений – только с тобой и с мужем… Раньше всегда защищалась, переходила на сарказм. Нападала, и ничего хорошего потом не было! Оставался осадок, ощущение увечья и желание немедленно прекратить отношения!
Слушая женщину, я испытываю смешанные чувства: с одной стороны, переживаю за нее и даже в какой-то степени встаю на ее сторону, а с другой – радуюсь и горжусь, что она рискует взаимодействовать в таком непростом контексте, опирается на свои переживания как на истинные, делает попытку приблизиться к Другому, рассказывая о себе и пытаясь услышать его. Любуюсь смелостью и отвагой, сочувствую ранимости.
Потом мы снова говорим о ее нынешнем ощущении: действительно ли она спесивая и высокомерная, как говорит ее мама, если ей не хочется общаться на предложенном бытовом уровне, где нет подключения к своим ЛИЧНЫМ чувствам, ценностям и опыту? А вдруг ее мама права, когда говорит ей: «Ты общаешься только тогда, когда тебе что-то нужно от родных»? А может, все наоборот? Если мать и другие родственники не подключаются к своему личному пласту переживаний, не в состоянии поддержать этот контакт с собой и Другим и могут предложить для общения только то, что связано с выживанием, значит, они сами навязывают ограниченный и неудовлетворительный уровень контакта.
Терапия запускает процесс изменений, переосмысления своего места среди других людей. Благодаря регулярному контакту с собой мы меняемся, меняются наши выборы и приоритеты. В самом начале такого пути «мне неинтересны люди» может означать защитную позицию человека, который не доверяет миру. На другом отрезке пути такое признание может означать свершившуюся сепарацию, когда человек уже смог обнаружить себя, отделиться от других и стал более разборчивым в связях (что, на мой взгляд, отражает естественный порядок вещей). Ибо разборчивость является следствием понимания и принятия своих нужд и чувств.