-4-
В глубинах гор зарождались порывистые ветра. Они рыскали по пустынной местности, завывали в сухих оврагах и свистели на вершинах скалистых обрывов. От него дрожали заросли дикого кустарника. К небу взвивался песок, и змеи прятались средь скал. В жёлтом туманном небе кружили стервятники. Мухи садились на лица живых и мёртвых, а ветер пах солью, жарой и страданием.
В общем, Северная Мексика была выжженной, нечестивой страной - филиалом ада на земле.
Джеймс Ли Кобб, доброволец из Миссури, наблюдал, как два одетых в оленьи шкуры ополченца вытаскивают из грязного кустарника ещё один мексиканский труп.
- Это уже шестой, босс, - произнёс один из солдат по фамилии Джонс, сплёвывая смешанную с табаком слюну на лицо испанца, убитого в живот выстрелом картечи. От грудины до мошонки погибший мужчина представлял собой дыру, в которую можно было забросить мяч и не коснуться плоти. - Шестой грязный, грёбаный сукин сын.
- Каждый раз при виде мёртвого мексикашки я думаю о том, - протянул Кобб, - что мир стал чуточку чище.
Джонс кивнул, скидывая на песок паука.
- Да, Джеймс, я бы с этим согласился. Я бы согласился, - закивал Джонс и снова плюнул на тело. - Знаешь что? А местность-то здесь и неплоха. Если бы не чёртовы мексикашки, пачкающие её, то здесь можно было бы жить. Как думаешь?
Кобб прищурился. Он всегда был настороже. Всегда.
- Возможно. Только здесь, наверно, жарче, чем в заднице у дьявола.
- Стоит подумать, да?
Кобб прислушивался к словам ветра, говорящего ему голосами демонов, что будет ещё больше смертей, ещё больше мерзких убийств, прежде чем эта небольшая вечеринка подойдёт к концу.
Кобб облизнул пересохшие губы и улыбнулся.
* * *
Кем бы Джеймс Кобб ни был в детстве, повзрослев, он стал совсем другим человеком. Он никогда не мог искренне отметить тот момент, когда из наивного простака с широко раскрытыми глазами он превратился в кровожадного убийцу.
Возможно, это было во время его первого убийства.
Тот бродяга, которого он зарезал в Канзасе после побега из Миссури. Тот, который решил показать молодому мальчишке, что нет ничего противоестественного в отношениях двух мужчин.
Наверно, это превращение произошло, когда он вытащил охотничий нож и вонзил его прямо в живот вонючего извращенца; когда увидел, как горячая кровь пузырится на земле, подобно лаве... Вот тогда всё и произошло.
И стоило ему совершить первое убийство, как дальше всё стало легко и естественно. Словно он был для этого рождён.
Как и предрекал ведьмак Геллер, жизнь его стала мрачной.
После отъезда Кобб редко вспоминал Миссури, Геллера, дядю Арлена или тётушку Маретту. Или то существо, что некогда было его матерью.
Всё, что имело значение - это жизнь, здоровье, набитый желудок и целый череп.
Он крал лошадей и угонял скот. Охотился на бобров в Скалистых горах и в Вайоминге. Поставлял контрабандный виски индейцам и снабжал их американскими карабинами для борьбы с переселенцами и армией.
В общем, ежедневно рука об руку с ним шли убийство и насилие.
Всё хорошее в нём увядало, как зелёные лозы в засушливую погоду, и вместо него поднималось, чтобы заполнить пустоту, что-то тёмное и зловещее. То, что жило внутри Джеймса Ли давно, но просто ждало.
Ждало своей очереди.
Когда Техас решил присоединиться к Соединенным Штатам, Кобб присоединился к группе кровожадных добровольцев из Миссури, чтобы бороться за свою независимость от Мексики.
Любая война была сложным и трудным делом, но Джеймсу Ли она нравилась.
Первый раз он ощутил вкус битвы в лагере в Мартаморосе, где все горячие головы хотели скорее в бой, и в свободное время ничего не оставалось, как затевать драки друг с другом. Добровольцы из Миссури часто задирались с добровольцами из Джорджии и Индианы, но чаще всего - с солдатами регулярной армии, которые смотрели на добровольцев, как на мусор. В лучшем случае, они называли их "наёмниками", в худшем - "разбойниками и головорезами". Поэтому каждый день добровольцы устраивали им ад.
Если драку затеять не удавалось, они хватались за мушкеты и стреляли во всё, что движется, и что не движется.
Матаморос был неуправляемым ульем беспорядка и неподчинения.
Регулярная армия была в ярости от необходимости жить бок о бок с этими проклятыми разбойниками-добровольцами. А для добровольцев не существовало ничего веселее, чем злить солдат.
Но затем Кобба и остальных запихнули на речной катер и повезли вниз по Рио-Гранде. Река то выходила из берегов, то возвращалась к нормальному уровню. Затем снова разливалась.
Рулевые не могли справиться с лодкой. Они даже не могли толком разобраться, где заканчивается река и начинается пойма.
Лодки то и дело увязали на илистых отмелях.
Время от времени солдатам приходилось сходить на берег и искать дрова для костров и приготовления еды... А в такой бедной и богом забытой местности это занимало много-много времени.
В конце концов, лодки прибыли в крохотный Камарго - плевок на карте, который принадлежал то одной, то другой стороне. Небольшой мексиканский городок на берегу реки Сан-Хуан в трёх милях от её впадения в Рио-Гранде. Когда-то он был довольно большим, но теперь, после наводнения, превратился в руины.
Измученные и злые солдаты выгрузились с лодок в лагерь, который одолевали рои насекомых, змеи и удушающая жара.
В этом грязном, заброшенном месте, где бушевали жёлтая лихорадка и дизентерия, мужчины мыли лошадей и стирали бельё в одной и той же воде. Больничные палатки были переполнены заболевшими и умирающими.
Кобб и другие добровольцы проводили большую часть времени в спорах, отмахиваясь от мух и хороня мертвых.
Вот такое это было место.
Смерть повсюду... а сражение ещё даже нее началось.
* * *
Добровольцы из отряда Кобба выискивали среди скал оставшихся мертвецов и сбрасывали тела в огромную кучу.
Теперь их было уже двенадцать. Двенадцать мексиканских повстанцев.
Из тех, что охотятся на небольшие отряды американских солдат. Вырезают их и отстреливают. Хватают живьём в плен, если получается, и пытают. Бьют их, пока солдаты не лишаются сознания, или отрезают от них плоть по небольшим кусочкам, пока те не истекут кровью.
Может быть, регулярная армия и не знала, как обращаться с этими свиньями, но добровольцы, без сомнения, знали. Когда они захватывали мексикашек живыми, они играли с ними в игру.
Закапываешь их по шею в песок, мажешь лицо мёдом - и дальше огненные муравьи сами делают своё дело.
Или тащишь их, привязанных к лошадям, по камням, пока тела не ломаются, как детские игрушки.
Или подвешиваешь за ноги и раскачиваешь над костром.
Или бросаешь в ямы с гремучими змеями.
Или привязываешь к столбу и позволяешь дикой природе самой разобраться с убийцей.
А если чувствуешь, что хочешь привнести в игру капельку творчества, можно взять нож для разделки шкур... И это может длиться часами...
Но лучше всего найти их деревню и выжечь дотла. Пристрелить их детей и изнасиловать женщин.
Один из добровольцев решил как-то помочиться на труп мексикашки, и Коббу пришлось на него прикрикнуть.
- Это так ты выказываешь уважение мёртвым, сукин ты сын? - прорычал он, прижимая парня к стене. - Так ты обращаешься с этими чёртовыми чилийцами? Похоже, друг мой, ты ни хрена не знаешь. Дай-ка я тебе покажу, что надо делать.
Кобб вытащил свой охотничий нож и прижал лезвие к большому пальцу до крови, чтобы убедиться, что он достаточно острый. А затем медленно и уверенно взял одного из мертвецов за волосы и провёл лезвием: сначала под подбородком, затем по скуловой кости вверх к зоне роста волос - и снова вниз, прочертив на лице убитого кровавый овал. И, потянув, оторвал кожу лица от подлежащей кости.
Кобб вытянул вперёд окровавленную маску.
- Всё готово. Можно пугать детишек.
Остальные добровольцы смеялись и хлопали друг друга по спинам.
Да это было самое смешное, что они когда-либо видели. Кобб любил придумывать что-то подобное.
Стоило вам задуматься о том, что у Джеймса Ли истощилась фантазия, как он выкидывал что-то новое: или делал себе кисет для табака из мошонки убитого мексикашки, или вешал на шею ожерелье из их пальцев.
Вытащив ножи, остальные принялись повторять выходку Кобба.
Тот прогуливался среди наёмников, размахивая окровавленным ножом, как школьный учитель, обучающий тонкостям спряжения глаголов. Только вот вместо класса у Кобба была выжженная пустыня, а предмет обучения - безжалостные убийства.
Он выглядел довольно внушительно среди всей этой братии: высокая крепкая фигура в потёртой одежде из оленьих шкур и в фуражке, лихо надетой набекрень. Его борода была длинной и спутанной, а волосы свисали до плеч сальными прядями.
На поясе у него висело множество револьверов, пистолетов, ножей и тесаков. Вместе с недавно вырезанной мексиканской посмертной маской и мумифицированной рукой священника, которую он отрубил в Монтеррее и высушил на солнце на плоском камне.
Трупов оказалось немного, и люди Кобба начали спорить, кому что достанется. Кобб разрешил конфликт, заявив, что первыми трофеи забирают те, кто первым пришёл. Кто появился в самом начале, могут вырезать себе маски и отрезать всё, что хотят. Остальным придётся либо смириться с утратой, либо позаимствовать, либо украсть.
Кобб уверил их - и мужчины поверили ему безоговорочно, - что по пути они раздобудут ещё кучу трофеев. Может, завтра, а может, сегодня.
- В одном можете быть уверены, парни, - сказал им Кобб, - всегда появятся новые и новые трофеи. Мексика ими полна.
Он смотрел, как они работают: рубят, пилят, режут и поют частушки, которым научились у мексиканцев, но смысла и содержания которых не понимали.
Да, Кобб наблюдал за ними, зная, что они следовали его примеру.
Он поступил в армию рядовым, но довольно скоро - возможно, из-за жестокости в бою, а может, просто из-за дикого характера - стал офицером и их лидером.
Они смотрели на него снизу вверх.
Они завидовали всем значками и военным атрибутам, которые он снимал с мёртвых мексиканцев и прикалывал на свою рубашку.
Они мечтали о таких же ожерельях из пальцев или почерневших ушей; или о черепе мексиканского полковника, который он повесил на лошадь вместе с седельными сумками.
Они хотели быть похожими на него.
Они хотели быть кровожадными мудаками, как Джеймс Ли Кобб.
Они хотели броситься в бой, как он сделал это в Буэна-Виста, стреляя из двух рук, нанося удары и прокладывая себе путь сквозь ряды мексиканцев.
Поэтому в каждой битве они выкладывались на полную, чтобы обладать такими же трофеями, как и их вожак. Но они могли сражаться и умирать, грабить и осквернять мёртвых сколько угодно, но никто из них никогда не станет похож на Джеймса Ли Кобба.
У них никогда не будет его своеобразного желания причинять страдания и смерть.
Желания, рождённого в безымянных местах, где человеческие кости складывались в пирамиды, а человеческие души кипели в котлах.
У них никогда не будет этой необходимости, как и не будет такого родимого пятна на спине.
Пятна, которое по форме напоминало красный отпечаток четырёхпалой руки.
Отпечаток, который горел огнём, когда рядом была смерть.
* * *
А в битве при Буэна-Виста произошло вот что: около 14 000 мексиканских солдат под командованием генерала Санта-Анны атаковали американские войска Закари Тейлора, которые насчитывали менее 5000.
Благодаря решительности, смелости и чистой удаче американцы смогли отбросить мексиканцев.
Легко сказать - но нелегко сделать.
Мрачным февральским утром 1847 года солдаты под командованием Тейлора получили приказ собирать палатки и выдвигаться в сторону Буэна-Виста. Двадцать пять километров - и они на месте... Без провизии и без сухих дров.
На следующее утро, едва рассвело, прибежали часовые и сообщили, что приближается войско мексиканцев.
Джеймс Ли Кобб и добровольцы из Миссури расположились на узком гребне, сразу за артиллерией, в ожидании врагов. Вместе с ними были группы кавалерии Кентукки и Арканзаса. Все ждали, широко раскрыв глаза, с кремневыми мушкетами и карабинами наготове, с заточенными ножами и топорами в руках.
В воздухе стояла вонь - кислая, сильная, пьянящая. Запах страха.
Потому что внизу враги собирались в кучу, и все, кто рассредоточился на этом гребне, могли прекрасно их видеть. Их было не перечесть. В кои-то веки разведка не уменьшила, но и не завысила численность врага.
Мексиканцы маршировали ровным строем, выстраиваясь в шеренги и рассыпаясь на группы.
Кобб наблюдал, как они ни на секунду не останавливались.
- Не надо смотреть на них и видеть свою смерть, парни, - произнёс негромко Кобб. - Надо смотреть вниз и думать, что если они всё же достанут тебя, то ты заберёшь с собой в ад десяток!
Заметив расположение отряда, мексиканские пушки - восьми- и шестнадцатифунтовые - открыли огонь по склону холма. К ночи они разогрелись и обрушили адский дождь на две Индианские стрелковые роты.
Звучали горны, люди умирали, воздух наполняли клубы дыма... но настоящая битва ещё и не началась.
И регулярная армия, и добровольцы ждали.
Голодные, замёрзшие, но не осмеливающиеся закрыть глаза, когда разряды картечи взрывали песок вокруг них.
На рассвете следующего дня мексиканские пушки снова запели, и всё началось по новой.
В ответ на их залп ударили пушки американцев.
Весь горный склон кишел врагами и напоминал битву варваров, ослеплённых жаждой крови и готовых разграбить город.
Кобб вывел свои войска и атаковал скрытую мексиканскую огневую точку, которая поливала огнём индианский полк; они рубили направо и налево, пока враги не остались лежать на земле рядом со своим разгромленным оружием.
Но за каждый десяток убитых приходило ещё двадцать солдат. А за ними - Господь всемогущий! - ещё половина мексиканской армии. Пехота в зелёных мундирах, кавалерия - в алых. Они были вооружены британскими ост-индскими винтовками и длинными копьями, а на голове носили медные шлемы с большими чёрными перьями, похожими на вороньи.
И разверзся ад.
Над головами добровольцев свистели пушечные ядра, взрываясь осколками камней и комьями грязи. Картечь попадала в людей, разрывая внутренности.
Над землёй, подобно туману, висел дым от орудий, и кавалерия напоминала пробиравшихся сквозь него призрачных всадников.
Люди кричали и визжали; кровь покрывала землю липкими, горячими лужами.
Солдаты - и мексиканские, и американские - умирали и падали друг на друга, как брёвна. Некоторые поднимались только для того, чтобы снова упасть и быть раздавленными копытами мчащихся лошадей.
Зазвучали горны.
Люди ползли сквозь эту мясорубку с оторванными конечностями и развороченными животами, из которых тянулись кишки.
Некоторые хотели сбежать... но другие хотели сражаться дальше.
Кобб заколол штыком одного солдата и рассёк лицо другому. Он видел, как падают добровольцы, но каждый раз, когда он бросался им на помощь, к его ногам падали тела, кровь и мозги брызгали ему в лицо, а на него самого бросались вражеские солдаты. Поэтому он стрелял в них и резал тесаком, когда они оказывались на его пути.
А вокруг него добровольцы карабкались по грудам тел, и в бой вступила вооружённая миссиссипская конница. На них были ярко-красные рубашки и широкополые соломенные шляпы.
Мексиканская кавалерия встретила их беспощадно; раздались выстрелы мушкетов и звон сабель; лошадей разрывало пушечными ядрами, а люди падали сотнями; пейзаж превратился в кровавое море израненных тел, конечностей и сверкающих на солнце внутренностей.
За мексиканской конницей следовала пехота с выставленными вперёд штыками.
Добровольцы из Миссури, чёрные от пороха и пыли, продолжали держать оборону, готовые ко всему.
Кобб стрелял из пистолетов, пока они не опустели и не превратились в бесполезный раскалённый кусок железа. Он схватился за мушкет, выстрелил, перезарядил и снова выстрелил с заправским мастерством.
Но мексиканцы хлынули вперед бурным, нескончаемым потоком, перерезая американскую линию фронта, и Кобб оставалось лишь крушить черепа врагов прикладом винтовки, резать их ножами и рубить тесаком, не останавливаясь ни на минуту.
Теперь мексиканцы атаковали не только спереди, но и сзади, и с флангов.
Это был настоящий ад.
Люди падали и извивались в грязи.
Лошади сбрасывали всадников и топтали своими копытами, обезумев от ужаса, ран, ударов, стрельбы и криков.
Разрывались снаряды; свистели, как бешеные шершни, ружейные пули; слепящими вихрями поднимались дым и пыль.
Грохотали мушкеты, и им вторили огромные пушки.
Фургоны и грузы на них были разбиты в щепки; повсюду в крови и обломках лежали убитые и раненые.
А к склону подходили всё новые и новые мексиканские войска.
Кобб, переполненный теперь настоящим, неистовым голодом, ворвался в их ряды, убивая людей из пистолетов и мушкетов. Он разрубил топором голову одного копейщика, перерезал горло другому, выхватил копьё и сбросил с коня мексиканского офицера.
Он проткнул остриём грудь мужчины и пригвоздил его к земле.
Убив ещё двоих или троих, он вскочил на коня убитого мексиканца - прекрасного белого жеребца - и бросился в атаку, рубя и режа, стреляя и пронзая. Но когда залп картечи перебил животному ноги, Кобб вновь оказался на своих двоих.
Сверху открывалась жуткая картина: пропасть, заполненная дымом и огнём, кишела людьми и лошадьми без всадников. Это была истинная бойня, и в суматохе трудно было сказать, кто выигрывал, а кто проигрывал.
Но Коббу было на это плевать.
Он продолжал сражаться, убивая всё больше врагов, перерезая сухожилья коням и разрывая линию наступления мексиканцев, как огненный клинок.
Битва продолжалась ещё долгое время, но, в конце концов, мексиканцы отступили.
Мертвецы грудами лежали на земле, пропитанной багровой кровью.
Кавалерия мексиканцев оказалась под постоянным огнём, и главнокомандующий принял решение отступить, но даже эта заминка стоила им десятков и сотен жизней.
Когда сражение закончилось, поле битвы превратилось в кладбище.
В бойню.
Везде, насколько хватало глаз, валялись тела, конечности, разорванные пушечными ядрами лошади и закинутые взрывной волной на деревья люди. Это напоминало картину Брейгеля Старшего "Триумф смерти" - дым, пламя, трупы и разрушенные повозки.
Изрытая земля.
Лужи крови.
Тысячи мух, взлетающих с трупов и тех раненых, кто не мог пошевелиться.
Люди молили о помощи, о воде, ещё хоть об унции жизни, чтобы они смогли убить больше мексиканцев во имя своих матерей и возлюбленных.
Когда Кобб шёл через бойню, и его оленьи шкуры были мокрыми от крови и обожжёнными пылающей шрапнелью, он видел, как живые люди выбираются из-под трупов. С дикими, залитыми кровью глазами они размахивали пустыми мушкетами и ножами. Они кололи штыками мёртвых и тех, кто простил о смерти.
Потрясённые кровавой битвой офицеры шатались по полю боя, всхлипывая, проклиная этот мир и выкрикивая приказы мертвецам. Они требовали, чтобы трупы поднялись и бросились в погоню за врагом, в то время как солдаты бродили среди мертвецов в поисках павших товарищей.
Кобб и его покрытые кровью, крещённые огнём добровольцы двинулись по горящему полю из трупов, выныривая из клубов дыма и добивая мексиканцев. Они снимали скальпы, срезали посмертные маски, отрезали уши, руки и пальцы. Они хохотали, как безумные, устраивая мексиканские трупы в непристойных позах.
А Кобб подталкивал их к новым, всё более извращённым зверствам, в то время как родимое пятно на его спине пылало и пульсировало.
Что-то внутри него было очень, очень довольно увиденным.
Война - это ад.
И для Кобба она напоминала возвращение домой.
* * *
Пламя.
Дым.
Жар.
Крики.
Горело здание школы.
Голоса внутри кричали на испанском, ублюдочном английском, индийском... Они умоляли, просили пощадить их, отпустить во имя Иисуса Христа.
И Кобб собирался их отпустить... прямиком к создателю.
Кобб смотрел на огонь, питался им, чувствовал, как он горит внутри него. Его кровь была кислотой, которая пузырилась и кипела. Его сердце раскалённым докрасна поршнем стучало и грохотало, выбрасывая искры и маслянистый пар. Родимое пятно на его спине напоминало выжженное на плоти клеймо.
Добровольцы окружили здание школы, держа мушкеты наготове.
- Если любой из этих чилийских ублюдков попытается выскользнуть, - процедил Кобб, - стреляйте.
Здесь, в небольшом городке под названием Дель Барра, Кобб и его люди выследили местный партизанский отряд. Здесь они жили, здесь их лечили и оперировали.
Это был даже скорее не городок, а деревня: несколько продуваемых ветрами и выбеленных солнцем лачуг, старая испанская церквушка и школа.
В подвале церкви добровольцы обнаружили винтовки и боеприпасы, оружие и форму, снятую с убитых американцев. На большей части одежды до сих пор виднелись пятна крови.
Священник попытался отказаться показать им подвал.
И Кобб перерезал ему глотку.
А потом они подпалили здание школы; оно горело в этой жаркой, засушливой степи, а солнце таяло, как монета из желтого воска в безоблачном небе над головой.
Пот катился градом по лицу Кобба, оставляя за собой тонкие чистые полоски кожи. Обведённые красной краской глаза, напоминавшие врата ада, не мигая смотрели на пламя.
Кончиком языка Кобб слизал соль с губ.
Он слышал доносящиеся изнутри крики и вопли.
Пламя уже охватило одну сторону здания школы и жадно лизало другую. А внутри... внутри были старики, женщины и дети. Они стучали в двери и молили их выпустить.
Внезапно раздался дикий рёв, и всё здание школы оказалось охвачено огнём в считанные секунды. Дерево было сухим, как трут, и горело превосходно. В воздухе клубился дым, завиваясь причудливыми воронками. Везде воняло обуглившимся деревом, опаленными волосами и горелой плотью.
Крики и удары стихли.
- Думаю, все поджарились, - сплюнул Джонс, почёсывая промежность.
Внезапно из горящего здания вырвались несколько фигур, объятых пламенем. Они спотыкались, безумно размахивая руками. Это могло бы быть смешно, если бы не было так мерзко.
Добровольцы разошлись в стороны, выпуская горящих людей наружу.
За первыми фигурами последовали другие. Люди были готовы на всё, чтобы только избежать адского пламени.
Добровольцы выстрелили, перезарядили и снова выстрелили.
Последняя фигура прибежала странной, дёргающейся походкой; пламя лизало её мерцающими перьями. В руках у неё что-то было.
Кобб заметил, что это была мать, несущая своего ребёнка.
Кобб вскинул руку.
Его люди перестали стрелять.
Женщина прошла три-четыре метра и рухнула дымящейся кучей.
Кобб наблюдал за ней, пока огонь не погас, и она не превратилась в сломанный, почерневший манекен, а её плоть не рассыпалась пеплом.
Мать и ребёнок оказались зажарены вместе.
Исходящий от них дым был горячим и зловонным.
Не прошло и часа, как добровольцы сидели возле пожарища, пили мескаль и жевали лепешки, добытые из подвала.
Здание школы рухнуло само по себе, превратившись в груду сажи и почерневших балок. От него ничего не осталось.
Через некоторое время добровольцы сожгли церковь и взорвали подвал, пока в деревне Дель Барра не осталось ничего, кроме тлеющих углей, дыма и запаха смерти.
Такой они её и оставили.
* * *
Но, естественно, война должна была когда-нибудь закончиться.
После Монтеррея и Камарго, Буэна-Висты и Вера-Крус, Серро-Гордо и Пало-Альто мексиканцы - разбитые, изнурённые и уставшие от резни - подписали мирный договор Гвадалупе-Идальго, и война подошла к концу.
Американцы вернулись обратно в Техас и Нью-Мексико.
Некоторые были счастливы, что всё закончилось. Другие отправились на поиски следующей битвы.
Джеймс Ли Кобб тоже что-то искал... Но не был уверен, что именно.
