Да, слово Бернарда Уильямса вновь оказалось тверже стали и выброшено было отнюдь не на ветер (за исключением, конечно, того обещания Жан-Пьеру в отношении его детей, но тут Бернард сам выступал в роли жертвы Пророка, а потому этот досадный для него инцидент в расчет можно не брать). Он поклялся взять Проклятого Иуду – он его взял; он поклялся изловить Бегущего Мертвеца и он изловил негодяя целым и практически невредимым...

Я стоял, попирая коленями растрескавшийся от времени асфальт сразу за главной казармой – там, где поначалу был спрятан наш резервный «хантер». Второй же – тот, который блокировал проезд – был отбуксирован Охотниками к обрушенному хозблоку и чем-то сейчас напоминал меня: побитый, помятый, таскаемый туда-сюда, но свою задачу по задержанию Мясника выполнивший.

Руки мои находились сцепленными на затылке. Их никто и не подумал связывать, поскольку оружия меня лишили, а противопоставить пару кулаков множеству глядящих на тебя разнокалиберных стволов было, конечно же, полным безумием.

«Эх, хорошо-то как! – думал я, подставляя лицо под последнее в этом году яркое, но, правда, уже холодное, сентябрьское солнышко. – Где мне еще предстоит насладиться такой прекрасной погодкой? Подвалы Главного магистрата сыры и промозглы, а потому, Бернард, будь другом: потяни волынку подольше и не прерывай для меня это бесподобное блаженство...»

Слегка портил мне прощание с белым светом переломанный нос, ставший теперь фиолетовым и распухшим настолько, что при желании его можно было потрогать нижней губой. Виновник сего членовредительства возвышался неподалеку. Весь облик гиганта невольно наводил на мысли о том, что, окажись этот зверь на месте своего тупого древнегреческого тезки да столкнись вместо него с блудным царем маленькой Итаки, то «Одиссея» Гомера получилась бы в три раза короче и не с таким жизнеутверждающим финалом.

Сам же Мясник прохаживался передо мной, заложив пальцы за ремень, и, раз за разом заслоняя от меня вожделенное солнце, излучал удовольствие от проделанной работы. Да и как было не радоваться – отступник вновь угодил в его руки живым и готовым упасть в гостеприимные объятия ордена Инквизиции.

– ...А ведь когда-то ты именовался гордо – Стрелок! А теперь? Бегущий Мертвец! И тебе самому не противно? – укорял меня мистер Уильямс тоном сердитого родителя, застукавшего своего отпрыска подсматривающим в окна женской бани. – Кстати, скажи спасибо за это имя тем четырем кабальерос. Это они окрестили тебя так, поскольку ни на грамм не сомневались, что рано или поздно я схвачу убийцу их командира...

Четверо бойцов – все, что осталось от некогда грозного отряда Карлоса Гонсалеса, – сбились в кучу и исподлобья глядели на меня. Будь их воля, они немедля выпустили бы мне кишки, однако незыблемый авторитет главнокомандующего охлаждал пыл горячих «пикадоров» не менее горячего при жизни Матадора. Теперь же сарагосец являл собой холодный и изрешеченный моими пулями труп, за что очень скоро мне также предстояло отвечать.

С момента появления последних «сант-роверов», принадлежащих, как выяснилось, Прибалтийскому отряду, прибыл еще только один – как раз именно с этими вышеупомянутыми «кабальерос». Но со слов Бернарда я понял, что тот намерен дождаться всю свою многочисленную команду, выстроить ее, гордо продемонстрировать лично устраненную причину для беспокойства, а затем, выразив всем глубокую благодарность, разъехаться по местам постоянной дислокации.

– Ну что, предатель, – поглядывая на окружавших его бойцов, продолжал глумиться Мясник, – может, расскажешь бывшим братьям о том, как такой отличный командир отряда выродился в столь мерзкое богоненавистническое чудовище? Поведай-ка нам, как Иуда промыл тебе мозги и, притворившись, что умирает, вынудил принять у него исповедь, тем самым скрепив договор между тобой и Дьяволом. Как ты помог покончить ему жизнь самоубийством, заставив сымитировать нападение на магистра Аврелия. Как поддался чарам рыжей ведьмы, по ее наущению прикончил брата Карлоса и его бойцов, после чего сбежал вместе с ней и Иудиными выродками...

При этих словах главнокомандующего «осколки» Пятого отряда загалдели и замахали руками, но тут же примолкли, встретив недовольный взгляд моего «проповедника».

– И в довершение ко всему ты – еретик и Каиново отродье – не без помощи той же ведьмы умудрился совратить четверых бойцов вверенного тебе подразделения, посеяв в их душах греховные семена неповиновения! – сказав это, Мясник сделал паузу, давая братьям переварить услышанное, а затем вновь продолжил: – Но видишь, как все обернулось: ведьма сбежала к русским – впрочем, там ей и место, у безбожников! – а тебя бросила как картофельную шелуху... Вот так, мистер Хенриксон, бывает с каждым, кто отвергает строгие, но непоколебимые чертоги Создателя в обмен на безбрежные, но призрачные алмазные россыпи Преисподней!

Я благоразумно молчал, опасаясь, что брякну что-нибудь не в струю и получу по больному носу, тем самым испортив себе любование дивной красоты пейзажем: зеленовато-прозрачная водная гладь северного кратера в обрамлении покрытого лесистыми холмами левого берега святоевропейского и теряющегося в туманной дымке правого – российского. А поверх всего этого купол безоблачного голубого осеннего неба...

И все же, несмотря на все усилия, моя ироничная натура не выдержала:

– Истинно так, мистер Уильямс! Все до последнего вашего слова – истинно! – глядя сквозь Мясника на озаряемые полуденным солнцем просторы, пробубнил я неродным из-за перебитого носа голосом. – Но та часть, где я науськиваю Иуду на убийство Аврелия, бесспорно, истеннее всех остальных!

Мясник пристально посмотрел на меня и незаметно – одними краями губ – улыбнулся. Мы-то с ним сейчас прекрасно понимали друг друга: я знал, что он лжет, и он знал, что я знаю это. Но другие братья, разумеется, верили официальной версии событий, а потому главнокомандующий как бы по-хорошему (пока по-хорошему!) просил меня не выдавать нашей общей тайны. «Молчи и не перебивай, а иначе!..» – означала эта многозначительная улыбка Бернарда.

Я тоже улыбнулся ему в ответ и великодушно примолк, но не ради нашей старой дружбы, а ради своей шкуры, после вновь обратился к созерцанию красот природы.

– Это хорошо, что ты согласен со мной, – двусмысленно проговорил Бернард, все еще не сводя с меня цепкого взгляда. – Это хорошо... Тем самым ты облегчаешь свою участь. Хоть ненамного, но облегчаешь...

Возле стены главной казармы прибалтийцы опустили вынесенные оттуда два мертвых тела. Одно принадлежало Вацлаву, погибшему, как он и пожелал – с оружием в руках. Вторым был проигравший свой последний поединок Саймон. Отсутствие среди убитых магистра Конрада говорило о том, что коротышка либо где-то схоронился, либо под прикрытием неровностей рельефа слинял-таки на манивший его последнее время восток. Однако тот факт, что Конрад не вышел на контакт с Бернардом, являлся убедительным доказательством искренности его намерений порвать с орденом Инквизиции.

Я рассеянно наблюдал, как чайки охотятся за рыбой, совершая над водой невероятные кульбиты, когда вдруг почувствовал охватившее мою стражу оживление.

– Нет, ну сегодня на редкость удачный день! – промолвил Мясник, осматривающий до этого тела моих бойцов. – Сначала Господь прояснил мне рассудок, не дав купиться на уловку Бегущего Мертвеца, затем подарил мне его самого, а теперь – на сладкое – подбросил еще парочку незаплесневелых отступнических экземпляров! Прямо не знаю, как его и отблагодарить!..

– Поцелуй меня в задницу, он посмеется, и вы будете квиты! – раздался за моей спиной голос, услыхав который я едва не завопил от радости, хотя в нашем положении радоваться тому, что жив, было попросту глупо...

Михаила бросили на асфальт чуть поодаль от меня. На колени его ставить не попытались, да это бы и не получилось – одна нога у русского была вывернута в области голени неестественным образом, что явно указывало на тяжелейший перелом. Едва только Михаил очутился на земле, как сразу взвыл от нечеловеческой боли, поскольку любое перемещение для него сейчас было сопряжено с адскими страданиями.

В отличие от Михаила, Гюнтер выглядел гораздо менее пострадавшим, если не считать того, что голову его украшала большая кровоточащая ссадина, а сам он, аккуратно положенный подле русского шестью дюжими прибалтийцами, пребывал без сознания. Бойцы Таллинского магистрата не стали проверять, что будет, когда гигант очнется, и потому надежно скрутили его конечности крепкими веревками.

Перевернувшись на бок и немного придя в себя, Михаил наконец-то обратил внимание на меня.

– Привет, безрогий викинг! – произнес он и, несмотря на терзающую его боль, улыбнулся. – Значит, тоже не повезло умереть?

– Не повезло, – согласился я. – Так что Саймон и Вацлав, можно сказать, счастливчики.

– Как погиб британец? – поинтересовался Михаил.

Вместо ответа я скосил глаза влево, где маячил присматривающий за нашими бесценными головами Циклоп.

– Свернул шею... – добавил я для ясности.

– Штопор тоже он тебе загнул?

Я кивнул.

– Хм, фиолетовый цвет тебе к лицу... А я, вот видишь, подпорку себе надломил, – вздохнул Михаил. – Германцу, так тому лишь краем балки по голове зацепило, но что для него какая-то балка, верно?

Я кисло ухмыльнулся – русский и на Страшном Суде не устоит от соблазна перед тем, чтобы не обсмеять какого-нибудь сфальшивившего на трубе архангела...

– Отскочила от его головы, аж звон как от колокола пошел! А я, тюфяк медлительный, убежать не успел, вот она мне по лапе-то и сыграла... Только мало-мальски оклемался, глядь – а ко мне уже эти козлы копыта свои тянут...

– Думал, вас там как виноград поразмазало, – признался я. – Звал, звал – никто не отвечает...

– Кончай трепаться! – завидев приближающегося Бернарда, рыкнул Циклоп и ткнул прикладом автомата мне между лопаток. Я не ожидал удара, потому не удержался на затекших ногах и брякнулся лицом вниз, едва успев выставить перед собой руки.

– Поаккуратнее, брат Вольф! – предупредил заместителя Мясник. – Прекрасно понимаю, что вы по отношению к ним чувствуете. Но будет лучше, если мы доставим Мертвеца в Ватикан в полной сохранности, коли уж Господь щедростью своей даровал нам его живым. Надеюсь, вы не забыли: магистр Аврелий говорил, что у усатого в рукаве нож!..

– Помним. Изъяли. Именно там и был, – лаконично отрапортовал Вольф и как бы между прочим дополнил: – И еще четыре туза от карточной колоды...

По тому, как стали многозначительно переглядываться бойцы Первого, я догадался, что кое-кто из них тогда – на побережье – наверняка успел пасть жертвой этих четырех тузов...

– Мистер Уильямс, а почему же сразу в Ватикан? – ехидно полюбопытствовал я, а сам при этом рискнул-таки медленно подняться на ноги, дабы вернуть тем кровообращение и надеясь, что это не будет истолковано как попытка к сопротивлению. – Неужто магистр Аврелий брезгует лично поработать над моей душой? Чем я, интересно, хуже Иуды? Нет, я не против, но просто обидно как-то...

– Скажи спасибо своему мертвому благодетелю – плечо магистра Аврелия воспалилось, и он был отправлен в столицу, – любезно проинформировал меня главнокомандующий, ничего не имея против того, что я стою на ногах и разминаю затекшие конечности. – Но он пообещал добиться для себя разрешения у Апостола Инквизиции участвовать в твоем дознании, так что не расстраивайся – ты с ним скоро увидишься. Как, впрочем, и твой русский друг, с которым у его чести особые счеты... Да, кстати, переломанный: куда вы выбросили труп убитого вами дьякона Джерома?

– Побойся своего горячо любимого Бога, Берни, и не наводи напраслину на мои обожженные усы! Уж кого-кого, но карапуза мы не трогали! – возмутился было Михаил, но сразу же перешел на вымученный смех. – Знаете, что: вам надо было его по свежей просеке поискать да по следам экскрементов! Но навряд ли бы вы его поймали. Учитывая стартовую скорость дьякона, к утру этот кабанчик должен был форсировать Луару...

Бернард взъерошил свой пепельный «ежик» и тоже вяло хмыкнул:

– Еще один, значит... Ну за этим я, хоть расстреляйте, не побегу, – а затем уже более миролюбиво подытожил: – Да, поганцы, понаделали вы дел себе и мне на удовольствие. Куда вообще смотрел особый отдел? Это ж надо: поставить командовать отрядом сразу двух потомков вонючих иммигрантов – скандинава и русского! Кто вообще открыл этим нациям дорогу в Корпус? Ну ничего, сейчас начнутся чистки, проверки, расследования... Мно-о-го голов полетит!..

Я осмотрелся по сторонам и, ловя настороженные взгляды погрустневших бойцов Мясника (еще бы, такая трагедия – попасть под четыре туза русского как слепым котятам!), медленно опустился на асфальт, только теперь позволил себе усесться на мягкое место, а не принимать унизительную коленопреклоненную стойку. Было видно, что многие Охотники против этого, но поскольку их командир не возражал, само собой, воздержались от возражений и они.

За ту минуту, что провел я на ногах, мне довелось испытать одно из самых сильных искушений в жизни. Я превосходно понимал, что если решусь покончить с собой, бросившись на Мясника с кулаками, никто меня убивать не станет. Это безрассудство подарит мне только лишние синяки да поломанных кости, но не более. Однако, будь в моих руках оружие, попытка самоубийства могла бы иметь весьма реальный успех.

И я знал, где достать то, что мне было нужно. Мало того – оружие это еще полтора часа назад принадлежало мне по полному праву – два изъятых у меня «глока»-близнеца вместе с полудюжиной обойм и ножом покоились на капоте разбитого «хантера». Очевидно, обрадованный моей поимкой Николас бросил их туда после своего триумфального доклада об успехах операции.

Легкие и удобные пистолеты настолько успели сродниться с моими ладонями, что казалось, будто линии на них уже протерли борозды в матово-сером пластике пистолетных рукояток. Пистолеты лежали под ярким солнцем, и хоть и являлись бездушными вещами, но упрямо манили меня к себе, предлагая воспользоваться ими в последний раз...

Все, что от меня требовалось, так это совершить отчаянный двадцатиметровый рывок, схватить хотя бы один «глок», а затем методично расстрелять его обойму по Охотникам. Я был абсолютно уверен, что после этого все они откроют ответный огонь чисто непроизвольно...

Но недолго подобная мысль повелевала моим рассудком: слишком много людей стояло на пути к заветной цели, слишком много... Эх, если бы что-то отвлекло их внимание и тогда...

Так что пришлось оставить призрачные надежды и, покорно склонив голову, готовиться к худшему...

Протяжно застонав, пришел в себя Гюнтер. Он заставил не на шутку поволноваться своих охранников, когда совершил несколько рывков, прежде чем понять, что крепко связан. Германец обвел всех вокруг себя воспаленными глазами, не делая, по-моему, никакой разницы между мной, Михаилом и Охотниками, а после чего смачно выругался на рублено-резком родном языке.

– И тебе привет, человек-домкрат! – ответил ему Михаил. – Как видишь, чертов пессимист, я проспорил тебе выпивку. Ну ничего, как прибудем в Ватикан, так сразу тебя и угощу...

Гюнтер оценил мрачную шутку русского повторным, еще более продолжительным ругательством, насколько я был знаком с германским, обращенным уже непосредственно к нему.

Я перестал чему-то удивляться в этой жизни после того, как сам всего за одну ночь порвал со всем своим славным прошлым, имевшим солидный фундамент из заслуг перед Пророком и неплохие перспективы на будущее.

Мой поступок был полностью объясним для меня и для моих друзей, но, по мнению остальных бывших моих братьев, уж больно попахивал элементарным сумасшествием.

Так и в случае с магистром Конрадом. То, что иногда вытворял этот маленький, но далеко не глупый и отнюдь не трусливый человечек, плохо укладывалось у меня в голове. Для него же самого подобные выкрутасы считались вполне в порядке вещей...

Я начал было думать, что его честь уже на полпути к Петербургу, когда над заставой раздался его старавшийся казаться неимоверно грозным голос:

– Бернард Уильямс! К тебе обращается магистр Конрад фон Циммер, потомственный инквизитор во втором поколении! Как ныне действующий член ордена Инквизиции, советую тебе немедленно и беспрекословно исполнить все мои требования!

Мясник, который в этот момент утолял жажду из жестяной фляжки, аж поперхнулся, прыснув водой на лобовое стекло стоявшего перед ним «хантера». Головы всех братьев тут же принялись вертеться по сторонам, ища автора этих невиданных по смелости заявлений...

– Так вот, слушайте внимательно: я требую тотчас же отпустить Эрика Хенриксона и двух его друзей, а тебе самому покинуть территорию суверенного Российского государства! Эрик – политический эмигрант, а ты со своей бандой пересек государственную границу и потому находишься здесь незаконно! Своими действиями ты создаешь дополнительную напряженность в и так непростых отношениях между нашими странами!

Наконец вестник строгой буквы международного права был обнаружен. Взобравшись на крышу казармы, черт его знает где скрывавшийся до этого коротышка балансировал почти на краю карниза, уцепившись обеими руками за стропилину. Оттуда он и пытался стращать Бернарда ухудшением внешнеполитической обстановки, на которую тому, сказать по правде, было абсолютно начхать.

– О чем таком вы говорите, ваша честь? – Приставив ладонь ко лбу козырьком, Бернард разглядел наконец маячившего сверху магистра. – Вы, случаем, не заболели на голову (в этом вопросе мое мнение и мнение Мясника полностью совпали)? Спускайтесь вниз, незадачливое Господнее творение – мы скоро едем домой. Там вас подлечат и отправят в длительный отпуск, а если это не поможет, то и в отставку. Святая Матерь Божия, да что это на вас надето?!

– Ты плохо расслышал меня, бесстыжие твои глаза?! – Возвращением в Ватикан Конрада обрадовать было уже нельзя. – Последний раз повторяю – катитесь отсюда! Пограничная черта Святой Европы на полкилометра западнее! Не веришь – загляни в карту или Таллинскую Пограничную Конвенцию!..

– Точно сбрендил! – проконстатировал Бернард. – Братья, вы только посмотрите, во что он наряжен...

Бойцы вслед за командиром тоже позадирали головы вверх, с ухмылками наблюдая за разгоравшимся представлением. Даже наша пленная троица отошла для них вроде как на второй план...

В моей голове снова занозой принялось нарывать острое желание прорваться к пистолетам, пока наш Черпак нес с крыши свою ахинею. Я сконцентрировался на этой мысли и даже подтянул поближе пятки, готовясь вскочить на ноги. Однако по-прежнему меня останавливало слишком большое количество народа, толпившееся возле моих «близнецов»...

Было заранее ясно, что благородная попытка Конрада прийти на выручку друзьям потерпит неудачу. Я искренне сочувствовал ему – как не претило коротышке возвращаться обратно в Божественную Цитадель, но теперь, хочешь – не хочешь, а придется смириться с этим.

– Нет, я вообще к кому обращаюсь? – упорно продолжал настаивать Конрад на соблюдении Бернардом закона. – Сначала вы, разлюбезнейший мерзавец, злостным образом игнорируете мой приказ на пароме и чуть меня не убиваете, а теперь и вовсе докатились до грубейшего нарушения Таллинской Конвенции! Последний раз предупреждаю: оставьте политэмигрантов в покое и возвращайтесь туда, откуда пришли!

– На пароме, ваша честь, того требовала ситуация, а здесь... – Мясника уже не забавляли угрозы коротышки, а постепенно начинали выводить из себя. – Какого черта я вообще расстилаюсь перед вами?! Вы, кажется, перегрелись на солнце! Стойте там и не двигайтесь; сейчас вас снимут!

Я посчитал своим долгом загодя отвести от Конрада все подозрения и, насколько возможно, помочь ему:

– Мистер Уильямс, послушайте меня! Будьте с Конрадом обходительны и не бейте его – он и впрямь тяжело болен. Мы слегка попытали его на предмет кое-какой информации, и нервы магистра не выдержали. Его честь нуждается в серьезном лечении...

– Не будь ты отступником, мистер Хенриксон, я бы просто пожал тебе за это руку, – не спуская прищуренных глаз с глашатая таллинских договоренностей, процедил в ответ Мясник. – Ну почему вы просто не прикончили его?

Ничего ответить на это я не успел, поскольку события вдруг начали сменять друг друга настолько стремительно, что не иначе, как подарком судьбы я это назвать не могу...

– Ну что ж, прекрасно! – крикнул его честь. – Я почему-то знал, что вы, милейшие негодяи, меня не послушаетесь, а посему пожните бурю! Сами напросились!

Ни я, ни тем более Бернард никак не могли и предположить, что Конрад воспримет отказ Охотников покинуть российскую территорию настолько болезненно. Магистр нагнулся куда-то за стропильную балку, а когда вновь выпрямился, то в руках его уже находился прибереженный им как раз для подобного случая неоспоримый аргумент. Тот аргумент, который он еще недавно примерял на себя и которого Вольф лишил бедного Саймона перед тем, как свернуть ему шею.

К несчастью для всех них, Циклоп и Николас так спешили преподнести меня Мяснику, что совершенно забыли о брошенном на месте моего пленения пулемете «хеклер-кох-21«, в запасе у которого еще оставались две или три ленты с патронами. Как выяснилось впоследствии, коротышка затаился в каком-то укромном уголке, переждал, пока меня вместе с телом Саймона выволокут наружу, а затем вернулся в нашу комнату и случайно обнаружил то, что я так несправедливо отобрал у него перед боем.

И вот, имея на руках столь убедительный козырь, его честь счел своим долгом вмешаться в нашу судьбу, тем самым доказав, что, называясь моим другом, он не впустую бросался громкими словами. Разобравшись-таки с мудреным для него устройством лентоприемника, Конрад снова преобразился в жестокого карателя, только на этот раз пребывая в не замутненном кагором кристально-трезвом состоянии рассудка.

Подобно ветхозаветному ангелу-истребителю, излившему потоки серы на Содом и Гоморру, магистр обрушил на головы ослушавшихся его Охотников рой свинцовых ос, жужжание которых заменил пулеметный грохот...

Скажу сразу: несмотря на то, что в руках Конрада имелось достаточно грозное оружие, сразить наповал ему удалось лишь двух прибалтийцев, которые попали под первые, еще более-менее прицельные, выстрелы. А далее мощная отдача (о чем я своего малорослого друга настоятельно и предупреждал!) подбросила пулемет вверх, и не привыкшему к такой убийственной машине магистру уже невозможно было контролировать стрельбу. Ствол его оружия загулял в разные стороны, словно полотнище стяга под порывами переменного ветра...

Охотников крепко вдалбливаемый в них годами инстинкт самосохранения заставил немедленно искать себе укрытие, что в ограниченном пространстве двора сделать было довольно непросто. Сам главнокомандующий и тот одним прыжком перелетел через капот «сант-ровера» и притаился за ним, опередив даже молодого Николаса. Однако по долгу службы Бернарду приходилось заботиться не только о себе, но и о вверенных ему людях, а потому, едва очутившись в безопасности, он заорал во все горло:

– Куда, трусливые ублюдки?! Оттащите пленников! Спасайте их, черт бы вас!

Рисковать головой ради жизней каких-то еретиков поначалу никто и не подумал, поэтому данный приказ после первого его озвучания добровольцев так и не выявил. Братья находились в замешательстве: кто нашел себе укрытие, кивали на тех, кому сделать этого еще не удалось, а они, в свою очередь, разрывались между нежеланием лезть под пули и не менее сильным нежеланием проявить нерасторопность перед лицом командира...

Я понял, что другого момента обратить в реальность несбыточные мечты мне больше не предоставят. Через полминуты лента у Конрада закончится, и он станет покойником, но что будет для него самое обидное (в последние мгновения жизни, конечно), так это напрасная попытка совершить ради нас – его «лучших друзей» – столь героическую акцию. И потому мне разочаровывать моего заступника никак было нельзя – вскочив на ноги и буквально кожей чувствуя обратившиеся на меня взгляды Гюнтера и Михаила, я что есть духу кинулся к заветному «хантеру»...

Уложив так и не успевших ничего сообразить двух бойцов Прибалтийского отряда, его честь резанул очередью как раз по тому разбитому внедорожнику, на капоте которого и лежали мои «близнецы». Охотники, толпившиеся там, рассеялись в считанные секунды, тем самым полностью очистив мне дорогу.

– Держи!!! – полетел мне вслед яростный вопль Бернарда, внезапно осознавшего, что пленник не просто спасает свою шкуру, а задумал нечто очень недоброе. – Держи Мертвеца – уходит!!!

Пули Конрада шли уже поверху и рыхлили землю где-то в районе восточной караульной будки, возле которой и получил смертельное ранение Вацлав. Но я все еще продолжал опасаться, что рука Конрада с пулеметом дрогнет и его очередь не даст мне осуществить задуманное. Так что приходилось торопиться, раз уж дерзнул изменить свое будущее с более длинного и мучительного на совсем короткое и менее позорное.

Ранее всех отреагировал на окрик Мясника один из людей покойного Гонсалеса. Он еще не залег за укрытие, а потому развернулся и не мешкая рванул мне наперерез.

Не снижая темпа, я резко выбросил вперед левую ногу и, оттолкнувшись правой, зарядил выбежавшему навстречу Охотнику носком ботинка точно в солнечное сплетение. Получив такой серьезный удар, тот с придыханием ухнул, а после, не удержавшись на ногах, влепился спиной в крыло стоявшего за ним «хантера»...

Пулемет Конрада умолк именно тогда, когда обе рукояти «глоков» удобно легли мне в ладони. Взводить «близнецов» не потребовалось – это уже было сделано мной перед началом нашего недавнего сражения. Щелчок предохранителями – выбор приоритетной цели – наводка, занимающая у стрелка моего класса доли секунды – огонь!..

Пятый отряд Карлоса Гонсалеса прекратил свое фактическое существование после того, как четыре его последних бойца бросились в ставшей для них фатальной атаку с целью скрутить получившего свободу Бегущего Мертвеца. На это мной было затрачено лишь восемь патронов...

– Мочи их, швед!!! – Ликующий вопль Михаила перекрыл все остальные крики – изумления, предостережения, дикой ярости... – Мочи седого!!! Мочи одноглазого!!! Мочи их всех!!!

Напутствие Михаила на все сто отражало мои дальнейшие планы. Сгребя в карман запасные обоймы, я не стал было брать нож, но каким-то чисто непроизвольным движением вдруг схватил его и катнул по земле Михаилу – авось да и пригодится; ну а нет, так хоть погибнет не с пустыми руками.

– Прикончить Мертвеца! – наконец дошло до Мясника то, что пять секунд назад я открыл торги за свою жизнь, с ходу заломив умопомрачительную цену. – Живым разрешаю не брать! Стрелять на поражение!

А этого как раз я и не собирался дожидаться, стоя посреди двора с четырьмя обоймами в кармане и двумя в пистолетах. Потому пригнувшись и вжав голову в плечи, я со всех ног бросился из закрытого пространства туда, где, на мой взгляд, имелось превосходное поле для маневров...