Книга: Эпоха стального креста
Назад: 22
Дальше: 24

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
БЕГУЩИЙ МЕРТВЕЦ

23

Шестью годами ранее
«– ...Но я человек добродушный, я джентльмен; однако я вижу, что дело серьезное. Долг прежде всего, ребята. И я голосую – убить...»
Р. Л. Стивенсон. «Остров Сокровищ»
– Брат Эрик, познакомьтесь: брат Михаил и брат Станислав, – магистр Жерар указал на стоявших возле его стола двух бойцов Варшавского филиала Корпуса, судя по знакам различия, бывших соответственно командиром отряда и его заместителем.
Я пожал протянутые в порядке субординации руки: сначала у круглощекого плотненького усача чуть пониже меня ростом с хитрыми бегающими глазками, а затем у второго – белобрысого жердеобразного верзилы.
– Весьма польщен, – произнес при этом усатый, которого именовали Михаилом, и тут же дополнил: – Хотя лично я и не обрадован тому, что придется вам подчиняться.
Я промолчал, тем самым показывая, что нужно мне, мол, твое мнение, как дохлому коню клок сена и, стоя по стойке «смирно», ждал дальнейших указаний магистра.
– Варшавский отряд, брат Эрик, – продолжал Жерар, – поступает к нам в распоряжение и вместе с нами будет представлять собой вспомогательную ударную группу. Ну а пока основные силы на подходе, я принял решение провести-таки эти переговоры...
Мы обсуждали с ним вопрос о переговорах лишь час назад, и, хотя он и знал мое мнение, пришлось вновь напомнить:
– Они не примут такие условия, ваша честь; вы лишь зря потеряете время и подвергнете себя ненужному риску. Еретикам куда более приятно погибнуть от пуль, чем возвращаться к Богу через Очищение...
– Но Орден должен воззвать к их душам прежде всего, – ответил магистр Жерар. – Или вы забыли порядок подобных мероприятий?
– Никак нет, но боюсь, что уже поздно – кровь пролилась, – печально заметил я и, понимая, что Жерар зациклился на своем и ничем его не переубедишь, все же предложил: – Давайте, ваша честь, просто дождемся магистра Аврелия и брата Бернарда и тогда совместными усилиями выкурим их оттуда...
– И что же, по-вашему, я отвечу магистру Аврелию, когда он спросит, чем мы тут занимались до его приезда? – повысил голос недовольный пререканиями Жерар, однако рамок приличия не переступил. – Скажу, что сидели сложа руки и ждали их? Прекратите малодушничать, брат Эрик, и готовьтесь сопровождать меня к стенам Академии...
– При всем уважении, ваша честь, – подал голос стоявший сбоку от меня брат Михаил, – это не малодушие, а разумная предосторожность. Брат Эрик абсолютно прав...
– А вас-то кто спросил? – с нескрываемым пренебрежением осадил его магистр, и Михаил, отведя глаза в сторону, благоразумно притих...

 

– Он всегда такой упертый? – поинтересовался брат Михаил, когда мы с ним и его заместителем вышли из магистерского отсека.
– А ваш разве не такой? – раздраженно бросил я в ответ.
– Наш-то? – Он хохотнул. – Да наш, как узнал, что его посылают сюда – в это пекло, – сразу же слег якобы с сердечным приступом. Так что нас теперь как тех сироток пристроили к вам, а потому, если хотите, буду именовать вас папашей...
Несмотря на то, что полное игнорирование уставного общения этим человеком действовало мне на нервы, я кисло улыбнулся: кругом черт-те что творится, а «полякам» все нипочем – знай, острят себе на здоровье!
– Брат Михаил, – перешел я к делу, завидев, как рот его вновь открывается для какого-то комментария, – поскольку три четверти моих людей задействованы в блокировании Академии, отправитесь вместе со мной прикрывать магистра на переговорах. Вопросы есть?
– Проклятье, – пробурчал тот себе под нос. – Надо было и мне на пару с магистром Лукашом инфаркт поизображать...
– Не понял? – переспросил я.
– Вопросов нет, брат Эрик! – как на строевом смотре отчеканил варшавец. – Пойду обрадую ребят...
– Замечательно. Будьте готовы к четырем...

 

Новая Прага при первом же нашем появлении в ней напомнила мне забытый на огне походный котелок – в ней все кипело и пузырилось. Навряд ли когда-либо еще за свою историю Святая Европа наблюдала столь стихийный взрыв общественного непослушания. А началось все почти как в той старой притче, когда две деревни вырезали друг друга из-за капли меда – то есть с ничтожной вещицы, вставшей между двумя новопражцами и в конечном итоге приведшей их к гибели.
Вот только люди эти были отнюдь не ординарными горожанами – первый представлял собой родного брата Новопражского архиепископа, а второй являлся не кем иным, как почитаемым в простонародье талантливым дьяконом местного отделения Медицинской Академии. Яблоком же раздора для них выступил банальный фурункул, выскочивший у первого где-то на теле. (Не исключено, что и на том месте, которое пришло Михаилу на ум сразу, как только я поведал ему предысторию этого конфликта. А ее, в свою очередь, рассказал мне один из моих сокурсников по Семинарии, проходивший службу при Новопражском отряде.)
...Как и во всех епископатах Святой Европы, порядки в Новопражском не отличались чем-то особенным. Половина, а то и более, дееспособной родни архиепископа работала или просто числилась при штате оного, само собой имея солидные оклады и возможность снимать кое-какие пенки с государственной казны.
Именно этим и занимался родной брат архиепископа при канцелярии епископата, пока его безбедное существование не было омрачено той вышеупомянутой мелкой, но как оказалось, достаточно болезненной неприятностью.
Он мог бы обратиться к медикам и более высокого ранга (благо, родственные связи позволяли), но те за свои услуги драли втридорога, а отдавать свои кровные, заработанные нелегким трудом деньги за ликвидацию обыкновенного прыща дьякон-секретарь не желал.
К сожалению для истории, но к счастью для него самого, осталось неизвестным имя того, кто посоветовал страдальцу обратиться к бескорыстному и очень одаренному медику «из народа».
Эскулап этот, по свидетельству его пациентов, человеком был честным, плату брал справедливую, а малоимущим и вовсе помогал абсолютно безвозмездно (естественно, когда мог себе это позволить). И к мольбам нашего больного он не остался равнодушен.
Болезнь дьякона-секретаря для народного врачевателя оказалась пустяковой, и он, вскрыв гнойник за пару минут, прописал пациенту одну из самолично разработанных и неоднократно проверенных на практике микстур.
Средство это было весьма прогрессивным для нашего времени и вылечило уже не одного страждущего, причем пребывающего порой в более плачевном состоянии. Что входило в состав микстуры, никто не ведает – видимо, какие-то антисептики внутреннего применения, – но один его компонент имел довольно широкое распространение, причем не только в фармакологии.
Компонентом этим являлся спирт. Обычный медицинский спирт. Он-то и сыграл фатальную роль в судьбе, уже казалось бы, избавленного от мук канцелярского служащего...
Лекарь подробно и доходчиво расписал братцу архиепископа курс приема препарата: сроки, дозировка, противопоказания, а после этого – о, святая наивность! – понадеялся на огромное желание больного излечиться, которое и должно было обязать его неукоснительно соблюдать режим. После чего с чувством исполненного долга взял чисто символическую плату и отпустил дьякона восвояси, искренне пожелав ему скорейшего выздоровления...
Кого-то, как, например, меня и кошку, сгубило любопытство, а для медика – образованнейшего человека! – началом собственного конца послужило обыкновенное доверие к людям, доверие к их здравомыслию и добросовестности...
Далее события развивались по нарастающей. Придя домой и откупорив бутылку со снадобьем, сквозь прочие ароматы всяческой химии больной уловил до боли знакомый сладковатый запах. Может, кто-либо другой и устоял перед таким соблазном, но только не наш дьякон – годы злоупотребления спиртными напитками дали-таки о себе знать, выродившись для него в скрытую форму алкоголизма. Но перерасти сему греху в форму открытую было уже не суждено – с того момента, как его носитель распечатал флакон, бедняге оставалось жить от силы минут пятнадцать...
Похоже, в рецепт он даже не заглянул, а прямо сразу и присосался к испускающему столь вожделенный аромат горлышку...
Как поведал мне один знакомый медик, разовая доза той микстуры равнялась одной столовой ложке в день. Утроба дьякона поглотила за раз таковых более тридцати, что гарантировало летальный исход даже у полуторатонного, выращиваемого для коррид, быка, не говоря уже о тщедушной канцелярской крысе...
Гнев архиепископа не знал предела. Никакие доводы на него не влияли – властитель Новопражской епархии задался целью во что бы то ни стало найти и покарать виноватого в смерти брата. И поспособствовать ему в этом пообещал его старый и добрый друг – Главный магистр местного магистрата.
Лекарь, думающий, что все неприятности для него позади (ни один из дознавателей так и не доказал его вину – все сходились во мнении, что больной сам грубо пренебрег рецептом, который как главный аргумент в защиту лекаря и был найден возле скрюченного от жутких спазмов тела), внезапно понял, что обречен, когда подхваченный под руки крепкими ребятами в серых беретах был препровожден в известное каждому горожанину далеко не с лучшей стороны каменное здание.
И он, к величайшему своему горю, не ошибся...
«Ваши занятия черной магией зашли слишком далеко!» – было объявлено ему Главным магистром.
«Но...»
«Вот свидетельские показания. Ознакомьтесь...»
«Да это же...»
«Вот список лиц, также пострадавших от вашего колдовства!»
«Каких лиц?»
«Вот магические трактаты и прочие доказывающие вашу колдовскую деятельность улики, изъятые у вас при обыске!»
«Да не было этого отродясь у меня!»
«Так что, уважаемый, ваша карьера колдуна и чернокнижника, сгубившая множество непорочных душ, превосходно задокументирована! Что вы можете сказать в свое оправдание?»
«Погодите, позвольте мне все объяснить!»
«Я так и знал – ничего! Брат Стефан, Трон Еретика готов? Замечательно! Прошу вас, проходите, не стесняйтесь!»
Естественно, я не мог знать, как протекал перевод спасителя бренных тел в губителя бессмертных душ, но исходя из того, что сам обстоятельно знаком с изнанкой работы Корпуса, берусь с полной уверенностью заявить – уж коли дело взято под особый контроль властей, проволочек в нем никогда не бывает.
Так что через трое суток один из образованнейших граждан Новой Праги стоял на подгибающихся ногах в тесной закопченной клетке прямо посреди центральной площади города. Его потухший, практически мертвый взор отрешенно следил за запирающим за ним решетчатую дверь экзекутором.
Вот здесь-то Новопражский магистрат и допустил свой роковой просчет. Какая причина побудила его провести публичное аутодафе – самостоятельная инициатива или убедительная просьба жаждущего возмездия архиепископа, – никто не помнит, однако, окажись экзекуция закрытой, я уверен: этой чудовищной трагедии никогда бы не случилось...
Услыхав от Главного магистра епархии весь список предъявленных медику обвинений, и так недовольная толпа тут и вовсе взбесилась. «Ложь!», «Поклеп!» и «Дерьмо собачье!» были самыми мягкими оценками магистерского вердикта. И немудрено – почти каждый из собравшихся на площади так или иначе, но знал обвиняемого, и притом исключительно с хорошей стороны. Кого-то он врачевал лично, у кого-то излечил родственников, а кто-то слышал о нем как о прекрасном человеке от своих друзей и знакомых. Страсти разгорались со скоростью пожара на сеновале. Люди распаляли себя и соседей по толпе гневными выкриками, а кое-откуда – неслыханное дело! – полетели первые камни.
Видя подобное развитие событий, магистры запаниковали и, стараясь побыстрее завершить Очищение, включили огнемет...
Пронзительный вопль агонии, разлетевшийся над центральной площадью, заставил на мгновение утихомириться даже самых ярых заступников обреченного лекаря. Но это было лишь мгновеньем затишья перед разразившейся следом бурей...
Удерживающие натиск толпы Защитники Веры были сметены и затоптаны ею за пару минут. Перевалив через их тела, огромная масса народа хлынула на помост в надежде успеть спасти своего объятого пламенем благодетеля и попутно выместить злобу на тех, кто совершил-таки эту несправедливую казнь.
Только магистров уже и след простыл. Видя, как под ногами безумствующих горожан гибнут бойцы оцепления, Охотники Новопражского отряда сработали четко и быстро. Они живо затолкали потерявших дар речи экзекуторов в стоявшие тут же джипы и, открыв огонь на поражение, рванули прочь от места бойни, давя всех без разбору.
Спасать пылающего лекаря оказалось бессмысленным занятием – подобно самой Божьей Каре, струя огнемета действует сурово и наверняка. И данный факт вкупе с тем, что инквизиторы успели-таки удрать, а также уже имевшиеся в толпе жертвы, только подлил масла в огонь. Подобно вышедшей из берегов горной реке, толпа покинула площадь и, заполонив улицы Новой Праги, ринулась в погоню за беглецами, благо цель их бегства не вызывала сомнений.
Но по пути к зданию магистрата лишенную единого лидера и четкого плана действий толпу повстанцев разделило примерно на две равные части возникшее противоречие. Первая группа посчитала, что необходимо бросить все силы на захват позорно скрывшихся экзекуторов, а вторая настаивала на предании народному судилищу архиепископа, выдавшего санкцию на арест медика. Так и не придя к компромиссу, толпа раскололась, и каждая из ее частей направилась выполнять свою якобы первоочередную задачу.
Возможно, соберись они в сплоченный кулак и ударь по чему-то одному, или магистрат, или епископат пали бы в считанные минуты. Но раскол лишил обе группы убийственной мощи, а потому, добравшись до своих целей, те лишь принялись забрасывать булыжниками и расстреливать из трофейного оружия неприступные стены этих строений. Осажденные же, проигрывая нападавшим в количестве, не нашли ничего другого, как вести заградительный огонь из окон, тем самым мешая не искушенным в тактике боевых операций горожанам организовать более-менее грамотный штурм. Радиостанция епископата принялась, не умолкая, взывать о скорейшей помощи...
Как всегда случается, на общем фоне всенародного неповиновения в городе начались грабежи, погромы, мародерство, сведение всяческих личных счетов. С наступлением ночи ситуация только усугубилась. Во многих кварталах запылали пожары.
Лишь те, кто удерживал осаду у епископата и магистрата, наверное, помнили о первопричинах происходящего, что, однако, не помешало и им пообчистить близлежащие трактиры и магазинчики.
Кто-то еще продолжал отстаивать попранную утренним аутодафе справедливость, но преобладающая масса бунтовщиков либо просто ловила рыбку в мутной воде, либо считала эту заваруху своеобразным развлечением и потому резвилась кто во что горазд.
Но уже из соседних округов неслись к горящему городу получившие сверхсрочные депеши отряды Охотников, группы Защитников и бригады Добровольцев. Засуетился и Ватикан...
Командир оборонявшего магистрат Новопражского отряда – брат Марек – не стал дожидаться нашего появления. Ближе к утру, когда привыкшие по ночам спать, а не штурмовать здания ордена Инквизиции, горожане-повстанцы нализались дармового вина и едва держались на ногах, он повел бойцов на прорыв. Использовав фактор внезапности, головорезы Марека навели такого шороху в рядах осаждавших, что та их часть, которая выжила, рассеялась по городу, словно тараканы по щелям.
Не желая упускать инициативу, брат Марек тут же принял решение совершить бросок до епископата, где, как говорилось в радиограмме архиепископа, положение оставалось ничуть не лучше.
Однако повстанцы у муниципалитета оказались предупреждены. Сообразив, что устремившийся к ним отряд Охотников настроен далеко не миролюбиво, они кинулись к находившемуся неподалеку филиалу Оружейной Академии.
А там уже хозяйничали не дьяконы-оружейники, а поразогнавшие их и вот-вот готовые вскрыть арсеналы наиболее агрессивные группы повстанцев.
Брату Мареку не удалось с ходу выбить их оттуда. Когда он ворвался на площадь перед Академией, то наткнулся на наспех сработанные, но весьма неприступные баррикады. Их защитники, в свою очередь, принялись отбиваться, и не булыжниками, а вполне натуральным ружейным огнем, который лишь усилился после того, как замки на арсеналах были наконец-таки взломаны.
И Марек, потеряв нескольких человек, принял единственно верное в его ситуации решение: отступить и блокировать очаг сопротивления по периметру, тем самым не дав всей массе захваченного огнестрельного оружия хлынуть на улицы Новой Праги...
Мой только что полученный под командование Одиннадцатый был первым отрядом Главного магистрата, вступившим в сошедший с ума город. Где-то на его улицах уже полдня дрались вошедшие с противоположного конца «поляки» Михаила и «немцы» из Берлинского магистрата. Перепоручив идущим следом Защитникам Веры усмирение кварталов бедноты, наш магистр Жерар распорядился продвигаться прямиком к центральной части города, дабы как можно скорее усилить потрепанный отряд брата Марека.
Этот в целом короткий рывок стоил нам жизней пяти братьев. Мелкие группки повстанцев предпочитали не атаковать в лоб, а налетали, как воронье, со всех сторон, «клевали» нас и тут же исчезали в хитросплетениях улиц. Невозможно было предугадать, где и когда они появятся вновь, поэтому обойтись без жертв никак не удавалось.
Немного помогали превентивные залпы Шестистволыми по всем лежащим на пути местам вероятных засад, хотя подобная тактика и напоминала скорее стрельбу из пушки по комарам. В общем, так или иначе, но ближе к вечеру второго дня восстания и мы, и варшавцы, и берлинцы добрались-таки до Оружейной Академии, где нашего появления уже ждали так же, как и Второго Пришествия.
Магистр Жерар, упертый до мозга костей французик, хотел немедленно отправить мой отряд на штурм цитадели, однако радиограмма Главного магистрата сразу умерила его юношеский, вовсе не соответствующий старческому телу, пыл. В ней предписывалось усилить кольцо блокады, ни на йоту не сдавать позиций и дожидаться прибытия Первого отряда.
Сухой текст приказа содержал даже семинаристу понятную причину задержки штурма – Аврелий и Бернард ни за что бы не простили себе, если бы не приняли участия в спектакле таких святоевропейских масштабов.
Но несмотря на то, что предписание Главного магистрата было предельно ясно – сидеть и не рыпаться раньше времени, – магистр Жерар, пользуясь тем, что он являлся на данный момент единственным представителем «верхушки», решил тоже отхватить себе кусочек славы Обуздателя Непокорных Душ. Ну а поскольку в радиограмме речь о запрещении переговоров не шла, данный путь к триумфу инквизитором был выбран как основополагающий. И дабы Аврелий не успел прибрать себе все лавры миротворца, энергичный до изжоги Жерар принялся действовать не мешкая...

 

– Где вы выращиваете подобные экземпляры? – спросил меня брат Михаил, когда наш магистр, я, мой заместитель брат Раймонд и сам он с десятком своих людей пересекли линию оцепления, охраняемую на этом участке крупногабаритным братом Гюнтером. – Лично мне они в природе еще ни разу не попадались. Кстати, я слышал, что у вас при Главном есть еще некий Циклоп, так тот, говорят, вообще...
Честно сказать, сам я слегка побаивался брата Гюнтера или, как говорилось в его досье – Гюнтера Шнееберга, уроженца города Крефельда Берлинской епархии. Угрюмый взгляд германца с двухметровой высоты его роста пробирал, как лютый зимний холод. Однако несмотря на немногословность и замкнутость, брат Гюнтер тем не менее являлся образцом служебной дисциплины и хваленой германской исполнительности – то есть именно тех качеств, которые во всех силовых структурах всех времен и народов ставились во главу угла.
Но говорить об этом командиру Варшавского отряда я не стал, так как побоялся втянуть себя в нежелательную сейчас беседу – как-никак, но мы приближались к укреплениям противника...
Заговоривших с нами мы так и не увидели. Подойдя к баррикаде у парадных ворот Академии, наша процессия была остановлена грозным окриком, однако сами кричавшие предпочли наружу не высовываться.
– Мы здесь, как на сковороде, – заметил вполголоса брат Раймонд, и я не мог с ним не согласиться – мишени из нас и вправду выходили распрекраснейшие...
Магистр Жерар изначально взял неверный тон для переговоров. Ему, как парламентеру, несомненно бы следовало учесть, что угрожать Божьей Карой, находясь под прицелом превосходящих сил противника, – занятие довольно глупое, если даже не сказать смешное. Но он продолжал изображать из себя вестника Гласа Господнего, посланного не иначе, как самолично Пророком, а посему не боящегося никого и ничего.
Не знаю, в какой момент Жерара осенила догадка, что роль мальчика из старой сказки, под дудочку выводящего из города крыс, не для него. Наверное тогда, когда из-за баррикады раздалось громкое «...да пошел ты, урод!». Но старому пердуну гордость не позволила последовать этой, кстати, еще даже вежливой, просьбе бунтовщиков, а потому, желая сохранить хорошую мину при плохой игре, он возьми да и ляпни первое, что пришло ему в голову:
– Советую вам незамедлительно выполнить мои требования, потому что это исключительно в ваших интересах!
– А иначе что? – спросил незримый парламентер.
– А иначе один мой приказ, и Охотники за моей спиной откроют огонь и уничтожат вас на месте!
У меня перехватило дыхание. Магистр точно рехнулся от невозможности убедить этих строптивцев сдаться. Он явно позабыл, что за ним сейчас не армия и даже не отряд, а лишь небольшая кучка прикрывающих его зад телохранителей, в то время как по ту сторону баррикад стволов было куда больше, да и стрелки их укрыты гораздо надежнее.
Дружный пьяный гогот раздался за баррикадой, а вслед за ним клацнули два или три взводимых затвора.
– Ошибаешься, крыса! – сорвался на визг все тот же голос. – Как раз конец-то вам! Или вы что – и впрямь надеялись уйти отсюда живыми?!
– Брат Эрик, пора сваливать! – Брат Михаил думал сейчас в том же направлении, что и я. – Похоже, нам здесь ничего не светит!..
– Хватайте магистра и выводите его к тем ограждениям! – приказал я ему и его людям. – Я и Раймонд на прикрытии. Шевелитесь, черт бы вас побрал!
Что-то тупое, очевидно мощная ружейная пуля, с такой силой ударило меня в левое бедро, что я отшатнулся назад и грохнулся на спину. Буквально разорвавший вслед за этим тишину грохот десятка различных стволов совпал с нахлынувшей волной нестерпимой боли, настолько неожиданной, что на мгновение я даже отключился от происходящего...
Будто сквозь багровую пелену я наблюдал, как рядом со мной плюхнулось мертвое тело магистра Жерара и его ткнувшееся щекой в грязь лицо уставилось на меня единственным безжизненным глазом. Второй же, бывший еще секунду назад на своем месте, отсутствовал вкупе с изрядной частью черепа.
Болевой шок от полученного ранения вогнал меня в ступор. Я не слышал выстрелов, но чувствовал всем телом их глухие удары по воздуху. В голове не было ни мыслей, ни даже маломальского желания отползти в сторону и спрятаться за видневшейся неподалеку академической оградой. Однако тело мое вдруг тронулось с места и независимо от моих желаний поползло по шершавым булыжникам именно в том направлении. А после этого ну совершенно необъяснимого явления замерло, прислоненное спиной к высокой бетонной ограде.
В следующий же миг весьма ощутимые удары по щекам заставили меня выйти из прострации и вновь окунуться в жуткую реальность. Приглушенная до этого шоком боль вспыхнула с удвоенной силой, и я, скрипя зубами, издал нечто среднее между стоном и животным рыком.
– Очухался? – Окровавленное лицо моего «тягача», брата Михаила, вплотную склонилось надо мной. – Сиди, не выпендривайся, сейчас жгут наложу.
Он отстегнул от своего причудливого, никогда не виденного мной ранее, автомата ремень и что есть мочи затянул его на моем бедре, пережимая задетую пулей артерию. Только тут я обратил внимание, что сижу в луже собственной крови.
– Это поможет тебе на какое-то время, – пояснил командир варшавцев, заканчивая затягивание жгута, и, отерев руки о мои штаны, спросил: – Идти сможешь?
– Не знаю... – выдавил я сквозь дикую боль. – Наверное, нет.
– А придется! – ответил как отрезал Михаил. – Сдается мне, ублюдки засекли, как мы сюда рванули, и очень скоро будут здесь.
– Где остальные? – проговорил я, хотя нутром чуял, что он мне скажет...
Михаил болезненно поморщился, сплюнул, а после произнес:
– Я да ты – вот и все «остальные». Крышка остальным, сам видел. Слышишь: добивают из-за баррикады тех, кто еще шевелится. Ваш засранец добился-таки своего, и если бы его там не угрохали, клянусь моими обожженными усами, я бы лично пристрелил этого гада! Десять братьев! Десять моих лучших ребят! Ну ладно, поднимайся, мотаем отсюда...
И он принялся помогать мне встать.
Едва моя левая нога коснулась земли, как я вновь чуть не упал – простреленное бедро мешало всей конечности не то что шагать, но и просто сгибаться. Опершись о стену, я не знал, как мне теперь быть.
– А ну кончай прыгать, как жаба перед французской кухаркой! – раздраженно бросил брат Михаил. – Давай-ка лучше стискивай зубы да хватайся за мою шею...
И, просунув голову под мою руку, он довольно споро поволок меня вдоль ограждения, стараясь при этом не отходить от стены, поскольку только рядом с ней мы были не видны сидящим за баррикадой повстанцам.
– Эй, не так быстро, ты, польский ублюдок! – невольно вырвалось у меня, когда моя больная нога подвернулась на валявшемся камне. – Один черт с площади не скрыться – прикончат на полдороге...
– Надеюсь, наши слышали стрельбу и пришлют кого-нибудь на помощь, – перехватывая поудобней мою руку, отозвался Михаил. – Ведь ты же не забыл проинструктировать своих на случай чего?
– Да вроде нет...
– А за «польского ублюдка» можешь и по морде схлопотать, учти! Я не поляк, не чех и не украинец. Я – русский!
– Вот как? Ну тогда прости, – мне хоть и было нестерпимо больно, но разговор все же немного отвлекал от этого. – А я – швед. Очень приятно...
– А-а, тоже, значит, из иммигрантов! Удивляюсь, как тебя только по службе продвинули. Только одно в толк не возьму – чего волосы-то у тебя такие черные? Насмотрелся я в своей полугрешной жизни на скандинавов и скандинавок – все сплошь приблондинистые...
– Моя мать была испанских кровей...
– Э-э-э, да какой ты к чертовой матери тогда швед! Метис! Полукровка! Помесь! ...А, нет, все не то... Или вот, точно – испаноскандинав!
– Чего-чего?
– Да, ладно, успокойся, с кем не бывает... Это все лучше, чем грекофинн или португалочех, уж поверь на слово...
Далее безопасно продвигаться было нельзя. Вплоть до находящихся по периметру площади домов, за которыми и проходила линия нашего оцепления, на пару сотен метров простиралось сплошь голое и полностью простреливаемое пространство. Единственное же, способное сойти за укрытие, сооружение являлось десятиметровым памятником Пророку Витторио, водруженному на постамент из обтесанной цельной скалы. Он-то гостеприимно и приютил меня и русского, когда мы, выдохшиеся – я от неудобства передвижения на одной ноге, а Михаил оттого, что корячил мою девяностокиллограммовую тушу, – плюхнулись у самого его основания.
Гранитный Витторио, указывающий дланью куда-то по направлению к Влтаве, был уже изрядно изувечен. Оно и понятно – летящий свинец куда разрушительней помета новопражских голубей. Рядом с нами валялись отбитые части памятника, а прямо возле моей раненой ноги притулился известный мне по многочисленным бюстам Первого Пророка его гигантский нос. Роняющий куски каменной плоти основатель Святой Европы напоминал сегодня прокаженного, требующего милостыню покрытой страшными язвами рукой...
– Проклятье, как бы нас тут его ушами не попришибало! – Сопевший, словно парогенератор, Михаил обеспокоенно задрал лицо вверх. – Да где, Эрик, эти твои уроды? Оглохли, что ли? Тут такое творится, а от них ни слуху ни духу...
Я прислонился к холодному камню пьедестала. Перед моими глазами пульсировали оранжевые круги, а боль уже рвала клещами не только ногу, а, казалось, все тело от макушки до пят. И хотя мы сидели, а не двигались, дыхание мое трепыхалось без единого намека на успокоение. На лбу же при этом выступил соленый, стекающий по щекам холодными каплями пот...
– Э-э-э, уважаемый, – проговорил брат Михаил, отирая полой плаща со своего лица кровь, сочащуюся из раны на голове, – да ты дерьмово выглядишь! Посерел вон похлеще наших беретов. Нельзя тебе здесь рассиживаться, надо тащить твою дражайшую персону в лазарет. Еще полчаса, и, пожалуй, весь истечешь! Давай-ка все же рискнем перемахнуть через площадь...
– Я больше не ходок, – просипел я пересохшим горлом. – Дуй один, а там уже решите, как меня вытащить...
– Наверное, ты прав, – не сразу, но согласился со мной Михаил и стал осторожно приподниматься с брусчатки. – Короче: я шустро – одна нога здесь, другая там. На-ка возьми моего «земляка» на всякий случай, я без него живее домчусь...
И он положил рядом со мной свою штурмовую винтовку. Но едва лишь Михаил высунулся из-за постамента, как тут же присвистнул и буквально пластом шмякнулся обратно.
– Поздно, Эрик, – трагическим полушепотом вымолвил он, глядя в том направлении, откуда мы только что приковыляли. – Восемь – нет, вру: девять! – мерзавцев на горизонте...
Стараясь не стонать, я с трудом лег на живот и перекатился к другой оконечности пьедестала...
И правда, хоть все и плыло сейчас перед моими глазами, но однако же мне удалось разглядеть маячившую вдалеке группу повстанцев. Те, очевидно, вознамерилась поживиться оружием погибших Охотников, поскольку ошивались именно там, где и полегла наша делегация.
Внезапно один из них принялся подзывать к себе остальных, указывая на что-то у себя под ногами. Повстанцы сгрудились вокруг него и тоже склонили головы, вылупившись на нечто такое, чего нам со своей позиции никак не удавалось рассмотреть.
И вдруг, словно повинуясь единой команде, все они начали поднимать взгляды от земли и, проследив ими по направлению памятника, так и застыли, глядя, казалось, прямо мне в глаза...
До меня наконец дошло – повстанцев очень живо заинтересовал кровавый след, который я так некстати оставил за собой, пока Михаил тащил меня от их баррикады.
– Похоже, сеньор викинг, эти занюханные мародеры потянутся к нам, как похотливые кобелишки за течной сукой, – весьма точно подметил русский, вновь отбирая у меня свое оружие. – Ну что ж, да будет так, однако не пристало двум великим командирам сдаваться без боя, согласен?
Вместо ответа я по очереди извлек оба «глока» и положил их перед собой. Некогда казавшиеся мне не тяжелее столовой ложки, мои пистолеты-»близнецы» теперь являлись практически неподъемными для моих обескровленных рук. «Проклятье! – подумал я. – Хватило бы силенок курок спустить, а не то чтобы еще попадать в кого-то...»
Повстанцы тем временем взяли оружие наперевес и с опаской стали продвигаться к памятнику, постепенно растягиваясь в стремящуюся охватить нас полукольцом цепь.
Я поймал одного на мушку, но ствол пистолета дрогнул и предательски ушел вниз – руки мои почти полностью отключились.
– Подпустим их чуток поближе, – голос Михаила долетал до меня будто через железную трубу, начав пропадать в каком-то давящем на уши звоне. – Эй, швед, ты меня слышишь? Швед, очнись, мать твою! Очнись, кому говорю! Вот зараза!..
А для меня уже не существовало ничего: ни русского, ни окружавших нас повстанцев, ни холодных камней брусчатки, ни даже самой Новой Праги... Единственная пролетевшая мысль, и та затухшая через секунду, как бы подвела черту – вот, дескать, брат Эрик, какая она – эта смерть, – и не боли столь сильно развороченное бедро, ничего не было бы в ней такого пугающего. Ничего...
...Но мне повезло больше, чем магистру Жерару и прочим павшим у баррикады, – я выжил. И выжил благодаря самоотверженности брата Михаила, не пожелавшего бросить на растерзание повстанцам, казалось бы, и так уже стоящего одной ногой в могиле своего малознакомого собрата по оружию...
Увидев, как голова моя стукнулась лбом о мостовую, а рука выпустила рукоятку пистолета, Михаил сразу открыл огонь по противнику и первой же очередью уложил четверых. Остальные тут же попадали и принялись поливать постамент ответным огнем, не забывая при этом переползаниями подбираться к нему все ближе и ближе. Им в поддержку с баррикады выдвинулось еще несколько человек...
«Знаешь, о чем я думал тогда? – спрашивал меня позднее русский и сам же отвечал: – А о том, что легко же ты, гаденыш, отделался! Отрубился на самом интересном месте в то время, как я отдуваюсь тут за двоих, хотя прекрасно вижу, что и мне вот-вот бабуля с косой счет за проживание на этом свете предъявит...»
Пока одни повстанцы продвигались вперед, другие прикрывали их огнем, не давая командиру «поляков» и носа высунуть из-за укрытия. Расстреляв почти вслепую все автоматные рожки, он отбросил «земляка» в сторону и взялся за мои «глоки».
И вот когда в обойме второго осталось лишь три или четыре патрона, Михаила стала терзать дилемма: успеет ли он найти в карманах моего плаща запасные или уже не суетиться да разнести себе башку от безысходности. Но окончательного решения он так и не принял, поскольку как раз в этот момент и пришло долгожданное спасение в лице ворвавшегося на площадь «самсона» Берлинского отряда.
Залп тяжелого скорострельного пулемета берлинцев не пощадил никого из атакующих. Переведя затем стволы на начавшую было отстреливаться баррикаду, бойцы Берлинского магистрата забросили мое не подававшее признаков жизни тело в кузов, помогли забраться туда же уже похоронившему себя Михаилу и, не прекращая огня, помчались обратно...

 

Я пробыл в бессознательном состоянии ровно сутки, но именно в течение них и случилось то, из-за чего командира Первого отряда Бернарда Уильямса переименовали из Стального Британца в Мясника. Так что, прежде чем мои глаза раскрылись и узрели облезлые потолки больничной палаты, проблема восстания еретиков Новой Праги была полностью решена. И процесс сей протекал в лучших традициях Ветхого Завета – всяк непокорный служителям Единого и Истинного Бога уничтожался без суда и милосердия...
Первый отряд при поддержке Третьего и составили по прибытии на место основную ударно-штурмовую группу. Выслушав доклад Главного магистра Новопражской епархии, Аврелий, как утверждают, произнес примерно следующее: «Такие кретины, как Жерар, только и нужны, чтобы представлять собой пример того, к чему приводит желание прославиться в сочетании с полным отсутствием ума!» А после этого добавил относительно самого восстания: «Столь суровое непослушание слугам Господа, Пророка и Апостолов достойно столь же сурового наказания. Брат Бернард, я развязываю вам руки. Действуйте так, как сочтете необходимым...»
Бернард счел необходимым потопить город в крови и начал с главного очага сопротивления – Оружейной Академии...
Когда наш отряд только приближался к Новой Праге и до нас еще не довели приказ Главного магистрата, я уже представлял себе, каким образом буду нейтрализовывать эту цитадель, коли подобное поручат мне. Для начала предполагалось дотошное изучение ее планов и выбор наилучшего места проникновения. Ну а затем оставалось лишь поэтапно «зачищать» этажи, вытесняя противника и заставляя его в конце концов сдаваться. Ничего оригинального, все элементарно, как и описано в семинаристских учебниках.
Командир Первого поступил еще проще. С крыш близлежащих домов при помощи тяжелых арбалетов он буквально засыпал здание Академии зажигательными стрелами. Пламя махом объяло деревянную крышу, следом за ней охватило потолки и переборки и начало распространяться по комнатам сверху вниз, одновременно выкуривая не тяготеющих к досрочному Очищению бунтовщиков к уже поджидавшим их у выходов Охотникам.
Повстанцы, выбежавшие из горящего здания первыми, не догадались бросить оружие и были немедленно расстреляны на месте. Завидев подобное, идущие за ними стали громко предупреждать о своем появлении и швырять оружие под ноги державшим их на мушках бойцам.
– На колени! Руки за голову! – приказывали те надеявшимся на милосердие противникам, которые само собой незамедлительно подчинялись.
Такого количества отступников за раз не ловил еще ни один отряд. Сорок бойцов группы Бернарда захватили в плен без малого восемьдесят отступнических душ, и что следовало делать в такой ситуации, командир Первого не знал, а промедление в принятии решения начинало работать против него. Уже стоявшие на коленях и мало-мальски оклемавшиеся от паники люди принялись переглядываться – перевес в живой силе был на их стороне и не хватало лишь одной команды, одного окрика для того, чтобы сообща кинуться на ненавистных Охотников.
Брат Бернард был слишком опытен, чтобы позволить себе такую преступную халатность, а потому поступил именно так, как и посчитал целесообразным.
– Господь возложил на нас миссию карать отвернувшихся от него, – обратился он к братьям, вынимая из-под плаща свою извечную «беретту». – Так не позволим же себе терзаться сомнениями, исполняя волю Создателя нашего; ибо сомнения, а не пролитие крови мерзких богоненавистников, и будут сейчас для вас тягчайшим грехом! Приказываю всем делать как я!..
И Бернард без лишних слов и эмоций разрядил магазин в ближайших к нему коленопреклоненных пленников...
Через минуту на площади перед догоравшей Академией лежали вповалку груды мертвых тел повстанцев, всего лишь час назад упивавшихся своей свободой и безнаказанностью. Бернард ходил вместе с братьями между горами трупов и лично добивал тех, кто еще подавал признаки жизни...
Я не был в Новой Праге после восстания, но те, кому довелось посещать площадь, носящую с тех пор громкое имя Площади Воздаяния, утверждают, что даже через шесть лет, прошедших со дня массовой резни, можно разглядеть въевшуюся в стыки булыжников мостовой повстанческую кровь...
Бернард-Мясник был так вдохновлен столь действенной тактикой ликвидации укреплений восставших, что в течение тех же суток применил ее еще несколько раз, правда, уже не в таком чудовищном масштабе. И теперь его бойцы не дожидались, пока бунтовщики покинут свои пылающие убежища – Охотники расстреливали всех подряд еще на выходе, наплевав, побросали те оружие или нет. Впрочем, никто их об этом больше и не просил...
Нет, конечно, после такой кровавой вакханалии прошла масса придирчивых разбирательств, но Аврелий горой встал на защиту командира Первого, используя в оправдание бойни гибель Защитников Веры на центральной площади, гибель Охотников прибывших по тревоге отрядов, и Новопражского в том числе, ну а как основополагающее – наиглупейшую гибель магистра Жерара. Пророка данные аргументы устроили вполне...
Сильнее всех потрепало, естественно, отряд «поляков». Еще на подступах к центру они потеряли четверых, так что к исходу конфликта их оставалось, включая Михаила, всего шестеро.
Я переживал гибель его людей не меньше, чем своих. И все потому, что прекрасно осознавал – отныне я нахожусь в огромном долгу перед командиром варшавцев, не позволившему мне пополнить список погибших при исполнении своим именем.
Лежа в лазарете, я много размышлял по этому поводу и, дождавшись однажды, когда русский в очередной раз навестит меня, предложил ему похлопотать по вопросу его перевода ко мне в отряд.
Михаил задумчиво покусал кончики своих шикарных усов и согласился «обмозговать сей заманчивый вопросец», а потом, принеся мне в качестве положительного ответа пузырек своего национального лекарства – крепкой и непонятно где взятой им русской водки, – выдвинул встречное условие:
– Клянусь моими обожженными усами, Эрик, надо быть идиотом, чтобы не принять такое предложение. Но я соглашусь лишь при одном раскладе – ты берешь к себе еще двух моих ребят. Они многому научили меня в свое время и им уже через десяток годков в отставку. Хотелось бы тоже отплатить этим парням хоть чем-то...
Вот так в ряды Одиннадцатого после обычной в подобных делах бумажной волокиты влились брат Михаил, с учетом предыдущей должности сразу занявший пост моего погибшего замкома Раймонда, и двое его бойцов – брат Вацлав и брат Дмитрий.
Перевод брата Михаила в Ватикан также сослужил хорошую службу и его заместителю – брату Станиславу, – который автоматически стал командиром вновь сформированного из выпускников Боевой Семинарии Варшавского подразделения Братства.
Я же, пройдя курс восстановительной терапии в Новопражской Медицинской Академии, был выписан оттуда полностью излечившимся и вновь готовым оборонять Веру и Пророка от посягательств на них темных сил Преисподней.
И лишь иногда, в особо гнусную непогоду, большой бесформенный шрам на моем левом бедре зудит и ноет (как оказалось, пуля также зацепила и кость), напоминая о тех днях, когда Эрик Хенриксон хоть немного, но верил в то, что он действительно служит силам Добра и Справедливости...
Назад: 22
Дальше: 24