24
«– Они где-то здесь, поблизости. Они не могли убежать далеко. Вы должны их найти. Ищите же, псы! Ищите! Ищите во вех закоулках! О, дьявол!»
Р. Л. Стивенсон. «Остров Сокровищ»
Под Новой Прагой мы выждали, как и планировали – две недели. Ни больше ни меньше. Но не стоит думать, что всю эту тактическую передышку наша группа беглецов только и делала, что сидела сложа руки да не сводила взора с часов и календаря – нет, абсолютно неверно.
Оборотень каждый день отправлял небольшие разведдозоры из двух-трех мотоциклистов на восток, чтобы те, выдавая себя за простых бродяг, порасспрашивали крестьян и искателей о том, не наблюдается ли в их округе какая-либо активность Корпуса.
Затем каждый вечер на совете мы анализировали доставленные сведения, складывая их в единую картину.
В целом Покрышка оказался прав – первые два дня пространство от Новой Праги вплоть до Польской пустоши походило на оживленный муравейник. Наша дерзкая выходка с налетом на блокпост повыгоняла из нор-трактиров даже таких разгильдяев, как Добровольцы Креста. Но разведчики Оборотня также сообщали, что основная суета вокруг нашего поиска сосредоточена все же ближе к востоку. Это весьма красноречиво указывало на ход мыслей преследователей – Эрик Хенриксон рвется к границе, наплевав на собственную безопасность и конспирацию, то есть практически впал в панику.
– Превосходно! – потирал руки Кеннет О'Доннел. – Мясник купился!
Не было, конечно, доподлинно известно, купился тот или нет, но начиная где-то с четвертого дня нашей «отсидки в кустах» все утихло, и байкеры уже чуть ли не в открытую могли разъезжать по окрестностям.
В одной деревушке на границе Новопражской епархии и вовсе удалось разнюхать нечто конкретное. «Да, – утверждали местные жители, – еще поди ты как позавчера понаехало сероберетных с коротко стриженным седым во главе. Всю ночь джипы тарахтели, а под утро в колонну выстроились и рванули вроде как на Польскую пустошь... Черт их разберет, чего им было надо, но поговаривают в народе: жив Иуда-то Проклятый и, дескать, сбежал он от них, да мало того – даже нескольких Охотников сумел на свою сторону переманить. Вот как, однако, чудны дела твои, Господи!»
После этих сведений Покрышка, Сиплый и Помойка вызвались провести более дальний разведрейд для того, чтобы совсем уж не потерять нашего противника из виду. Оборотень не возражал.
Вернулись они в начале второй недели и, судя по их умиротворенному состоянию, с хорошими новостями. Так оно и было...
...Разведчики аккуратно, проселочками, в объезд пустоши умудрились добраться аж до границы Прибалтийской епархии, где и решили остановиться на очередной ночлег в одной из ближайших к ним байкерских «берлог». Но стоянка уже оказалась занятой местной мотобандой, возглавляемой, как выяснилось, старым знакомым Покрышки, неким (иногда байкерская фантазия меня просто поражает!) Плешивым Флегматиком, эстонцем по национальности.
Встреча давно не видевшихся собратьев по образу жизни вышла не только радостной, но и весьма полезной для Покрышки. После раздавленной «за то, как тесен мир» ритуальной бутылочки, Флегматик излил все накопившиеся у него обиды «на сраных слуг не менее сраного Пророка», будто с цепи сорвавшихся за последние дни.
«Не суйся к нам в Прибалтику, старина! – настоятельно советовал он нашему агенту. – По крайней мере, сейчас. Абсолютно гиблое дело! Здесь, ближе к Европе, еще ничего, но возле границы просто смерть! Поперлись мы туда вчера с руссами поконтрабандить кой-чем, а там не продохнуться: и «кресты», и «мундиры», и даже «плащи»! По всем тропкам так, свиньи, и рыщут, так и снуют... Я считаю, ожидают кого-то опасного, не иначе...»
«Народ нашептывает, что Иуда сбежал», – сыграл под дурачка Покрышка.
«Тебе лучше знать, ты с запада прибыл, – ответил Плешивый. – Но только сдается мне, что бежит он не один, а с целой армией. Ты как хочешь, а мы сваливаем на юг – ну их ко всем чертям, верно? А то айда с нами?»
Покрышка вежливо отказался. Разузнав все, что нужно, он решил лишний раз не искушать судьбу мельканием под носом у Мясника и повернул байки в обратном направлении...
– Не вижу пока причин отклоняться от плана, – подвел он черту под собственным докладом. – Мясник нас потерял и уже не навяжет нам свои правила игры. Через шесть-семь дней, когда суета уляжется и его начнут терзать сомнения, выдвигаемся. Ну а пока набираемся сил...
Несогласных с его доводами снова не оказалось...
Тем не менее я никак не мог последовать совету старого байкера и позволить себе хоть ненадолго отключиться от происходящего.
Внезапно в голову потоком хлынули подавляемые до этого насущными заботами и стратегическими планами мысли о нашем будущем. Не знаю, как кого, но меня здорово пугала его неопределенность. Даже доберись мы до русских, что ждет нас в Петербурге? Я не особенно переживал по поводу Кэтрин и детей – их как-никак были готовы там встретить; волновала собственная участь и участь тех, кто разделил со мной грех предательства и братоубийства. И хотя каждый раз мои раздумья заканчивались примерно следующим: «Какого черта забиваешь себе голову? Подумаешь об этом под стенами Петербурга!», беспокойные мысли возвращались ко мне вновь и вновь...
Лишь на некоторое время я мог по-настоящему отвлечься от них. Когда общался с детьми Жан-Пьера де Люки, к моему счастью, уже практически избавившимися от недоверия, которое еще совсем недавно отделяло нас друг от друга. Поль – так тот вообще от меня не отходил. Первое время это действовало мне на нервы, но потом я привык к постоянному присутствию парнишки и даже заметил, что порой отвечаю на его полудетские-полусерьезные вопросы куда обстоятельней, чем сам того хотел бы.
За неимением других развлечений я научил его разбирать и собирать всяческое оружие (естественно, без организации учебных стрельб). К моему удивлению, живой мозг подростка очень быстро схватывал эти уроки, а кое-какие экземпляры нашего арсенала были ему уже известны. Похоже, хоть Жан-Пьер и упирал на свою миролюбивость, но сына воспитал готовым ко всему...
Как и следовало ожидать, и Поль, и его младшие брат и сестра не дали за эти две недели «дяде Эрику» ну совершенно никакой возможности отвертеться от «литературно-художественных чтений». И если днем я еще уклонялся от этого, ссылаясь на занятость, то вечером, у костра, когда охочие до захватывающих баек обязательно с хорошим финалом ребятишки окружали меня со всех сторон, приходилось выкладываться по полной.
Но не только они стали моими преданными слушателями. Байкеров пересказ нетленных творений все того же Стивенсона, а также Дюма, Скотта и уж совсем экзотических Уэллса и Верна, как оказалось, интересовал ничуть не меньше. Их поначалу скептические ухмылки постепенно сменялись неподдельным любопытством, заставляющим в особо драматичные места моего рассказа вставлять свои комментарии, наподобие «Ни черта себе!», «Во, бродяга, дает!» или «Клянусь отбитой задницей, нехило отмочил!». Однако недовольные взгляды относящихся к рассказам серьезнее детей – нечего, мол, взрослые болваны, трепаться, когда вас не просят! – заставляли этих несдержанных комментаторов виновато затыкаться...
– Дядя Эрик, а мы плохие или хорошие? – спросила меня как-то Люси после окончания очередного героического эпоса.
– А почему, по-твоему, мы должны быть плохими? – задал я ей встречный вопрос.
– Нас ловят, а мы все время прячемся. Как будто сделали кому-то плохое и теперь боимся, – не по-детски глубоко рассудила она.
– Ну, а как же Робин Гуд? – напомнил я ей позапрошлый свой рассказ. – Ведь ему приходилось прятаться не потому, что он плохой, а потому, что врагов у него было гораздо больше, чем друзей. Вот и ты считай нас такими же, как он.
– Но ведь он не убегал, а дрался! – вновь резонно заметила девочка. – И в конце концов победил! Так чего же нам бояться, раз Добро всегда побеждает Зло?
– Если бы, Люси, в книжках Зло часто одерживало победу над Добром, то их неинтересно бы было читать, – пришла мне на выручку сидевшая тут же Кэтрин. – Ну а мы станем победителями, когда в целости и сохранности доберемся до наших русских друзей. Будь уверена: эта победа окажется ничуть не меньшей, чем победы Робина Гуда...
– Что же это за победа, раз все злодеи остались живы? – Поля, похоже, такой результат никак не устраивал. – Творящий Зло должен умереть!
– Знаешь, приятель, – отозвался Кеннет О'Доннел, – сейчас умрем скорее мы, если вдруг надумаем перебить наших врагов как этот лучник-партизан. Скажи, тебе довелось уже слышать об Иисусе?
Поль кивнул – не знать об Иисусе Христе в Святой Европе мог разве что глухонемой, да и тому подобное навряд ли сошло бы с рук.
– Так вот, – продолжал Оборотень, – я думаю, что идти на крест за какую-то красивую идею скорее признак психического расстройства, нежели разумного поведения. Не спорю – это храбро! Однако, если вдуматься, все же весьма глупо. И если мне предстоит когда-либо выбирать в такой ситуации, я предпочту скорее скрыться подальше от огромной кодлы врагов, чем переть на них лбом или, что еще хуже, топать к ним со склоненной головой. И если ты, парень, считаешь подобное трусостью, то для меня такое ничуть не зазорно. Твой отец, кстати, вел себя абсолютно так же, и лишь благодаря этому ты еще жив...
В силу возраста Поль не нашелся, чем возразить, а при упоминании отца и вовсе насупился и поник головой.
Кэтрин осуждающе посмотрела на брата, но тот и сам понял, что затронул больную для паренька тему, а потому замолчал и отошел от костра.
Я не хотел заканчивать вечер на такой минорной ноте и, стараясь утешить потупившегося Поля, произнес:
– Возможно, парень, твой отец во многом и ошибался, но кем-кем, а трусом он никогда не был. Даже я, хоть и знал его всего несколько дней, и то убедился в этом. И хочешь верь, а хочешь нет: лично я считаю за честь помочь сыновьям и дочери этого по-своему великого человека. Так что помощь моя в какой-то мере и является знаком уважения к твоему отцу.
Поль поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. На этот раз я не отвел их в сторону, а спокойно выдержал его испытывающий взгляд.
– Дядя Эрик, – наконец заговорил он, – папа учил нас никогда не доверять инквизиторам и Охотникам, но вы не похожи на тех, про кого он рассказывал. Я уже взрослый и сам способен решать, кому верить, а кому нет. Так вот: думаю, что вам доверять я могу!
– Спасибо, Поль, – оценив искренность паренька, благодарно кивнул я, после чего протянул ему руку, которую он аккуратно, но достаточно уверенно пожал. – Ты абсолютно прав. Надеюсь, я и мои друзья тебя не подведем...
– ...Я, конечно, понимаю, что сейчас не время и не место для таких разговоров, но я хочу знать, на что ты надеешься? Я имею в виду будущее. Ну, если оно у всех нас будет... – будто читая мысли, спросила Кэтрин, когда уложила детей спать. Она подсела ко мне, оставшемуся у огня в одиночестве, несколько ближе, чем обычно, и я почувствовал себя слегка неуверенно. – Чем ваша банда еще умеет зарабатывать на жизнь, кроме как нарушением заповедей?
– Ну... – я сделал вид, что глубоко задумался, – ...учитывая нашу узколобость ума, но амбальность прочих частей организма, пожалуй, только копать землю да грузить-разгружать что-нибудь не особенно хрупкое...
– Я серьезно, Эрик, – обиженным тоном проговорила Кэтрин. – Мне ведь ваша судьба все-таки не безразлична. И уж коли суждено нам будет добраться до князя Сергея, то не мешало бы и вам поискать у него покровительства.
– Да думаю я, думаю... – вздохнул я. – А куда нам еще приткнуться-то в этом мире? Вот только для него самого подобная доброта может оказаться чреватой в политическом плане...
– Приюти они Жан-Пьера, последствия могли быть и вовсе катастрофическими. Князь Сергей не дурак и прекрасно это осознавал. Но если верить тем, кто его знает, то широта души этого человека не знает предела, и он еще никогда не отказывал просящим.
– Да, у русских есть такая черта характера, – подтвердил я. – Возьми хотя бы нашего Михаила...
Кэтрин кивнула, соглашаясь – не далее, как позавчера, я красочно описал ей его героическое поведение при спасении моей дражайшей особы в Новой Праге.
– А ты? – Она повернулась ко мне лицом и, уподобившись Полю, тоже пристально поглядела мне в глаза.
Но на этот раз я почему-то дрогнул и увел взгляд в сторону, лишь переспросив:
– Что «я»?
– Думаю, ты отлично меня понимаешь! Сам-то ты задумываешься о себе или нет? Какие у тебя планы в отношении себя самого? – В голосе Кэтрин появилась некая укоризненная интонация. – Я-то, как видишь, от ребят никуда, да и к тому же такова была последняя воля Жан-Пьера. Пропасть мы не пропадем – специальность у меня востребованная. Медик – он и в России медик... А как планируешь устраивать свою жизнь конкретно ты?
– Ты хочешь сказать, собираюсь ли я заводить семью и все в таком духе? – усмехнулся я, все еще глядя в сторону, будто бы разговаривал не с Кэтрин, а с кем-то другим. – Видишь ли, «дядя Эрик» в связи со спецификой своей прошлой профессии с трудом представляет себя в роли образцового мужа и отца. Так стоит ли тогда создавать то, к чему абсолютно не готов психологически?
– А ты думаешь, я была готова? – нервно бросила она и тут же осеклась, после чего вновь вернула тон нашего разговора в спокойное русло. – В моей голове еще месяц назад, кроме романтики и ветра странствий, ничего не было. А видишь, как все повернулось? Как там Кеннет сказал: теперь у меня «на шее беспокойное семейство»...
– Все-таки, видимо, готова, – возразил я, – раз нашла в себе силы принять на себя эту ответственность.
Кэтрин тяжко вздохнула и отвернулась от меня, будто бы давая понять, что я – тупица – так и не догадался, что она имеет в виду. И вдруг, словно бы собравшись с силами, не меняя позы и глядя куда-то сквозь пляшущие языки пламени, спросила:
– Эрик, я тебе нравлюсь?
– Да, Кэтрин, ты мне нравишься. Нравишься, пожалуй, даже больше, чем какая-либо женщина до этого, – ответил я и испугался того, что на этот раз мои слова вылетели как-то независимо от моего желания. – Но... Но как ты пять минут назад заметила – сейчас не то время и не то место. Давай отложим этот разговор до более спокойных времен, если, конечно... Если, конечно, они настанут для нас с тобой...
– А если нет? – еле слышно спросила она.
– Ну, а если нет, – я задумался над тем, как бы не обидеть ее какой-нибудь циничной грубостью. – Тогда... Тогда и мне, и тебе тем более будет не до этого.
– Наверное, ты прав, – голос Кэтрин теперь едва-едва доносился до моих ушей. – Извини, что поставила тебя в неловкое положение. Спокойной ночи...
И, зябко обхватив себя за плечи, она удалилась к «хантеру», в котором сладко посапывали ребятишки и видели, как я надеялся, только спокойные мирные сны...
Этот неожиданный с ее стороны разговор выбил меня из колеи, и я долго в ту ночь не мог уснуть, лишь лежал да пялился на яркие, мерцающие холодным, но одновременно притягательным светом, осенние звезды.
Одно я понимал четко: я чувствовал к Кэтрин сильнейшее влечение, причем было оно не только заурядным влечением мужчины к привлекательной женщине, а включало в себя что-то необъяснимое, заставляющее стремиться к ней и телом, и душой.
«Втюрился по самые уши! – коротко и емко охарактеризовал бы мое недомогание Михаил. – Размяк! Расклеился! Спекся!..» Эпитетов для подобного у него имелось предостаточно.
Происходи со мной такое не здесь, а где-нибудь в Ватикане, послал бы я тогда русского со всей его велеречивостью куда подальше, да и последовал бы зову собственного сердца. Однако ситуация и для меня, и для Кэтрин, и для всех нас сложилась настолько нестандартная, что все мои сегодняшние чувства и помышления приходилось рассматривать исключительно через ее призму. И та часть моего разума, что отвечала за трезвое осмысление действительности, на данный момент рекомендовала воздержаться от эмоциональной семантики, не дать ей возобладать надо мной ради собственной жизни и жизней тех, кого я вызвался защищать.
Хоть и с большим трудом, но пока мне это удавалось...
Кэтрин тоже не спалось. Я слышал, как несколько раз хлопала дверца джипа, и видел в отблесках затухающего костра силуэт ее точеной фигурки, когда девушка не торопясь прохаживалась взад-вперед возле автомобиля.
Я порывался пару раз встать и продолжить наш разговор, но мне так и не пришло на ум, как это лучше сделать, а потому оставалось лишь вздохнуть, словно престарелому дьякону-отставнику, и, укрывшись с головой одеялом, постараться усилием воли заставить себя уснуть, что и получилось у меня со второй или третьей попытки...
Ранее мне неоднократно приходилось слышать о том, что человек способен адаптироваться ко всему, но только теперь на примере магистра Конрада я убедился в истинности сего утверждения.
Что-то надломилось внутри у недомерка после того, как его намеренно чуть было не прикончили при переправе через Рейн. Осознанно или нет, но с той поры он стал гораздо раскованнее с нами, охотно поддерживал беседы, помогал по хозяйству и, хотя Гюнтер и продолжал приглядывать за ним, по-моему, совсем не помышлял о побеге.
Мы, экс-Охотники, из-за намертво въевшегося в нас инстинкта так и продолжали величать Конрада «ваша честь», но байкеры – люди с не протравленным Уставом мышлением – окрестили нашего заложника в своей незлобиво-ироничной манере. Отныне второе имя Божественного Судьи-Экзекутора, почетного магистра ордена Инквизиции, неоднократно представленного к высшим наградам Пророка (последняя – за поимку потрошителя несчастных детей Люцифера), потомка знатнейшей династии Святой Европы Конрада фон Циммера звучало не иначе, как Черпак.
И автором сего прозвища выступил кашеваривший в тот день Помойка, когда пожаловался нам на магистра, слишком настойчиво отирающегося возле кухни.
– Скажите этому проглоту, – возмутился байкер на весь лагерь, – чтобы перестал тырить картошку из котла! Положи черпак на место, я кому говорю! А то пробу он, видите ли, снимает! А рот у самого шире черпака – как заглотит, так полкотла нет! Брось черпак, я сказал, и вали отсюда к чертям собачьим!..
С той поры кличка «Черпак» так за магистром и закрепилась. Но что удивительно – Конрад на Черпака не обиделся и стал охотно на него откликаться, считая отныне себя неотъемлемой частью кухонной утвари, а посему и обитал там постоянно.
Однажды за обедом Кеннет О'Доннел, придирчиво осмотрев сидевшего напротив коротышку, заметил:
– Слушай, Черпак, не в обиду будет сказано, но на твоем балахоне уже ползают личинки навозных жуков. Там у нас в кладовке имеются кое-какие шмотки; иди переоденься, а эту крысиного цвета пакость сожги, чтоб заразу вашу орденскую тут не распространяла...
Конрад счел необходимым последовать совету Оборотня и прямо из-за стола удалился менять облачение.
– Только не забудь помыться сначала, аристократ! – бросил ему вдогонку Покрышка.
Сидевший с краю Хорек вдруг ни с того ни с сего загадочно улыбнулся, после чего вскочил и побежал следом за Конрадом, крикнув нам на ходу:
– Я помогу ему подобрать что-нибудь поприличнее!
От последующего явления обновившего гардероб магистра Гюнтер поперхнулся похлебкой, а Покрышке зажженная спичка опалила пальцы, поскольку рука его от неожиданности замерла на полпути к папиросе. Даже я, привыкший за все эти годы к конрадовскому балахону как к неизменному цвету травы, испытал шок, подобный тому, как если бы трава в одно прекрасное утро из зеленой вдруг сделалась оранжевой или перламутровой...
Столь экзотического байкера история блюстителей культа Свободы, очевидно, еще не видывала. Несмотря на все старания Хорька, ему так и не удалось откопать для малорослого, но весьма упитанного Конрада (правда, за последние недели кочевой жизни эта его упитанность слегка поусохла) одежду нужного размера. А потому и проклепанная кожаная куртка, и брюки из грубой ткани, и застиранная до дыр майка висели на нем, будто на огородном пугале. Вершила эту композицию лихо повязанная поверх лысины Черпака пестрая косынка-бандана, смотревшаяся на фоне его круглых щек и топорщившихся ушек точно так же, как если бы ее повязали на средних габаритов кастрюлю.
У Михаила и нескольких ребят Оборотня случилась истерика; довольный проделанной работой Хорек ржал так, что его пора было переименовывать в Жеребца; Покрышка выронил неприкуренную папиросу и тоже покатывался от смеха, а стерегущие периметр часовые принялись покидать свои посты, дабы не пропустить такой незабываемый момент.
– Высший класс, Черпак! – Улыбающийся в рыжие усы Кеннет показал магистру большой палец. – Ты зачислен в мою банду на должность нашего Талисмана Удачи!
Даже ребятишки и Кэтрин не смогли сдержать улыбок, хотя и продолжали сторониться коротышки – ненависть к инквизиторам, похоже, переросла для них в некий не подконтрольный разуму инстинкт. Но как бы то ни было, равнодушно взирать на Конрада было просто невозможно.
– Ваша честь, – еле проговорил Михаил сквозь смех, – вас надо было в таком виде демонстрировать Мяснику на пароме! Клянусь моими обожженными усами, тот бы сразу окочурился...
Конрада, однако, всеобщее веселье ничуть не смутило, и он, заулыбавшись вместе со всеми, оценивающе окинул себя взглядом с ног до плеч.
– Да, видели бы меня сейчас мои коллеги, – вымолвил он и принялся закатывать свисавшие едва ли не до колен рукава обновы. – Боюсь, сразу бы переселили старого доброго Конрада в сумасшедший дом. Конечно, немного экстравагантно, но все же знаете, милейшие – как-то потеплее стало и из-под низу не сквозит... Благодарю вас, мистер О'Доннел, вы очень добры...
Мистер О'Доннел тут же предложил перебежчику из магистров в бандиты попытать счастья в объезжании Стального Жеребца и нанести себе по выбору на любую приглянувшуюся часть тела байкерскую татуировку.
На все предложения Конрад ответил вежливым отказом: первое отклонил по причине экономии горючего и нежелании причинить из-за неопытности вред чьему-нибудь «разлюбезнейшему животному», а насчет второго высказался так:
– Да я бы и рад, великодушные вы мои, но, к огромному сожалению, с детства боюсь щекотки. Может, когда-нибудь и соберусь с духом, а сейчас ради Бога извините...
А следующий свой не менее удивительный номер инквизитор выкинул непосредственно передо мной буквально за день до нашего дальнейшего отправления на восток.
Ближе к вечеру предпоследнего дня стоянки я, по мере своих технических знаний, проводил преддорожную профилактику ходовых узлов наших «хантеров» (механик, конечно, из меня не ахти, но не требующие особо сложного ремонта механизмы автомобиля я разобрать и – что самое главное! – собрать могу). В этом мне помогал Поль. Он подавал нужные инструменты и, когда это требовалось, ветошь для обтирки рук.
Лежа под днищем джипа, я упорно пытался вогнать шплинт в микроскопическое отверстие на одном из пальцев рулевой тяги, когда так необходимый мне сейчас солнечный свет заслонила чья-то тень.
Робкое покашливание с целью привлечения моего внимания выдало деликатного Черпака-экзекутора. Тот явно надеялся, что я уделю ему некоторую часть своего драгоценного времени.
– Что, ваша честь, какие-то проблемы на кухне или просто заскучали? – выбираясь из-под «хантера», съязвил я.
– Эрик, можно мне с вами поговорить, – вымолвил Конрад и покосился на недружелюбно взиравшего на него Поля. – Желательно наедине...
– Почему же нельзя, – ответил я, беря у парнишки из рук замызганную тряпку и вытирая свои. – Иди-ка, Поль, проверь, чем там занимается Кэти, и спроси, не нужна ли ей помощь.
Поль недобро зыркнул на Конрада и солидно, будто бы делая нам одолжение, удалился.
– Извините, что отвлек вас, милейший, – начал магистр, как обычно, издалека, – но мне бы хотелось обсудить с вами один аспект моего... Как бы это поточнее выразиться...
Я догадался, к чему он ведет, и не дал ему продолжить:
– О, ваша честь, насчет своей судьбы не переживайте. Так или иначе, но вы вернетесь на родину целым и невредимым. Русские с радостью обменяют вас на какого-нибудь провалившегося шпиона. Ну, а если мы не доберемся до них и попадем-таки в ловушку, то обещаю – как только пойму, что нам конец, то тут же отпущу вас восвояси. И уж простите великодушно, что пользовался вами как живым щитом. Я-то считал, что Мясник не станет стрелять в магистра Конрада, но, как видите, глубоко ошибся...
– Нет-нет, я не сержусь, что вы, – замотал головой коротышка. – Я, знаете ли, о другом... Как вы считаете, мне могут дать в России политическое убежище, так же как и вам, если вы поможете мне и скажете князю Сергею, что я такой же беглец от Корпуса, как и вы с ведьмой... ой, извините: с мисс О'Доннел?
– Вот-те ультиматум! – От изумления я даже присел на снятое колесо «хантера». – Да неужели вы опасаетесь, что вам не поверят, будто бы вы были нашим заложником? Конечно, я могу предложить добавить для правдоподобия на ваше лицо следы побоев, но что-то подсказывает мне – вы откажетесь.
Конрад выдавил чахлую, приличествующую моей «черной» шутке, улыбку:
– Нет, милейший, я уж как-нибудь без этого... Нет, поверить-то они поверят, но видите ли, в чем дело: мне до смерти надоело быть тем, кто я есть. Просто надоело, и все! А тут мне, уже почти старику, выпадает шанс начать все заново. Да и к тому же никто и ничто в Святой Европе меня не держит...
– И чем же, интересно, так достал вас Корпус? – Я ехидно посмотрел на него. – Когда последний раз я наблюдал вас за работой, энтузиазма у вас было хоть отбавляй!
– А-а-а, надоело, понимаете ли, служить для Ордена извечной затычкой и постоянным посмешищем! – При этих самокритичных словах Конрад даже расправил плечи. – Ни для кого не секрет, что в Главном магистрате меня недолюбливали и при случае постоянно затыкали мной дыры в графике рейдов! Я и отпуск-то ни разу не доотдыхал как приличный человек. Чуть что, сразу Конрад! Конрад туда, Конрад сюда! Конрад здесь, Конрад там! Прямо как фигара какая-то из Ватиканской оперы... Ну а теперь и вовсе дослужился – какой-то ничтожный командиришко отряда берет на себя... Ой, милейший, простите ради всего святого, я ничуть не хотел вас оскорбить! Нет, ну какой я, право слово...
– Да ничего-ничего, продолжайте, – отмахнулся я от его грозящих затянуться надолго извинений. – Я ведь, как вам известно, больше не «командиришко»...
– ...Нет, ну все же некрасиво... Ну ладно... Так вот: когда какой-то ничтожный Бернард берет на себя ответственность пристрелить меня словно... словно чумную скотину какую-то! Вы меня знаете, Эрик, я не обидчив, но такое... такое задевает до глубины души!
Конрад засопел и, как мне показалось, готов был удариться в слезы, но, видимо, посчитав, что крутому байкеру подобное не к лицу, тут же взял себя в руки.
– Ну так что, разлюбезнейший, – вновь обратился он ко мне. – Не откажете в просьбе тому, кто некогда не отказал в помощи и вам?
Я усмехнулся – тертый негоциант действительно имел полное право требовать с меня плату за реннский спектакль, на что и сделал упор при проведении своих переговоров.
– Кем же я должен быть, если бы забыл о таком, ваша честь! – ответил я. – Разумеется, обещаю похлопотать и за вас, вот только гарантировать сейчас ничего не могу. И мы – бывшие Охотники – и вы – инквизитор – не те люди, которых русские примут с распростертыми объятиями. Хотя, если вдуматься глубже, ваша персона будет для князя Сергея весьма ценной. Князь, как говорят, человек образованный и дальновидный, и уж точно не упустит возможности переманить к себе в лагерь эксперта по святоевропейской внутренней политике, причем не дешевого теоретика, а матерого практика.
– Вот это, разлюбезнейший вы мой, истинно так! – обрадовался магистр, которому мои слова, похоже, пролились бальзамом на душевные раны. – Я много знаю такого, о чем русские даже и не догадываются. Я знаком со всеми слабыми местами Корпуса, и не только его. Я прекрасно владею методами ведения допросов даже без применения спецсредств. Я могу заниматься переговорами любой сложности...
– Вот в этом можете меня не убеждать, – вставил я. – В переговорах с Жан-Батистом Реннским вам уж точно равных не было. Вы уделали его как голодный волк домашнего кролика...
– Благодарю за комплимент... Так что такого, как я, в России будет еще поискать...
– Ну вот и расскажете об этом в Петербурге. А сейчас извините – мне некогда...
– Все-все, ухожу-ухожу... Много работы на кухне, знаете ли... – И Конрад, виновато улыбаясь, попятился назад, но прежде чем скрыться с глаз, на всякий случай переспросил: – Ну так мы договорились?
– Не сомневайтесь, ваша честь, – утешил я его по второму кругу. – Отныне вы считаетесь таким же злостным еретиком, как и я. Надеюсь, мои друзья вас поддержат...
– Знаете, Эрик, – прокричал коротышка уже издалека, – я много раз говорил вам это, однако не боюсь повториться: вы всегда были и будете моим лучшим другом!
Все хорошее когда-либо заканчивается (впрочем, как и плохое, но только оно обычно переходит в категорию «еще хуже»). Вот и мы, насладившись нашей двухнедельной передышкой, под покровом сумерек выдвинулись далее на восток.
Польская пустошь, до которой мы добрались к утру, оказалась не такой страшной, как Нюрнбергская, хотя тоже изобиловала всевозможными сюрпризами. Но Покрышка уверял, что эти земли знакомы ему лучше, а потому поклялся доставить нас к их восточным оконечностям уже вечером.
И не обманул. Едва лишь время нашего безостановочного (за исключением мелких передышек) броска перевалило за сутки, как на горизонте замерцали сторожевые огни Варшавы – места первых лет службы брата Михаила.
Именно его и Вацлава превосходное знание местности и вывело нас к наиболее безопасной переправе через Вислу.
Так что к рассвету все мы буквально валились с ног – а точнее с колес – от усталости, когда пересекали рубеж последней перед спасительной границей епархии – Прибалтийской. Почти тридцать шесть часов беспрерывного марша заставляли мечтать лишь об одном – упасть и уснуть.
Тишина в радиоэфире говорила о том, что мы пока не достигли зоны активности стерегущих пограничье патрулей Охотников, и этот факт хоть немного, но утешал.
Покрышка довел нас до той самой стоянки, где неделю назад состоялась его встреча с Плешивым Флегматиком, и мы, на скорую руку не то поужинав, не то уже позавтракав, попадали отсыпаться, отключившись быстрее электрических лампочек.
И хотя группа была измождена до предела, сон наш уже не мог считаться безмятежным. Все понимали – ближайшие двое-трое суток окажутся для нас решающими.