1836

Польские эмигранты постоянно продолжали свою гнусную деятельность с тем большими ухищрениями и энергией, что их предосудительное поведение за границей последовательно лишало их того интереса и симпатий, которые их борьба в столь большой степени привлекала к ним во время и в конце революционных событий. Краков стал центром их опасных надежд и отправной точкой их преступных планов против России, Австрии и Пруссии.

Один поляк, которого я использовал, выполнял мое задание по наблюдению за одним тайным обществом, он, с моего ведома, стал активным его членом. Этот человек вызвал подозрение своих товарищей и был убит под Краковом. Начались открытые враждебные демонстрации против трех правительств-покровителей маленькой и смешной Краковской республики, они спровоцировали возмутительные случаи, не замедлившие зародить в Царстве Польском и на соседних территориях надежды на новое вооруженное сопротивление. Правительства Петербурга, Вены и Берлина решили совместными усилиями положить конец этим беспорядкам. В назначенный день русские, австрийские и прусские отряды вошли на территорию республики и под командованием одного австрийского генерала заняли Краков. Несколько зачинщиков возмущения были арестованы, другим удалось скрыться, добраться до Парижа и Лондона и начать там крикливую компанию против этого нарушения человеческих прав и против покушения трех союзных правительств на положения Венских договоров и установлений. Между тем, три кабинета были в своем праве, даже сами статьи договора давали им возможность вмешаться с целью восстановления порядка в Кракове, если местные средства и меры оказывались недостаточными или не достигали цели. По этому поводу в Париже и в Лондоне было много криков, газеты были полны ругательств по поводу того, что они называли тиранией деспотических правительств. Произошел обмен несколькими нотами, на том дело и кончилось. После нескольких дней пребывания войска были выведены с территории республики, оставив там для поддержания должного порядка австрийский отряд, который, возможно, оттуда уже не уйдет. Создание Краковской республики было несчастливым и непродуманным решением Венского конгресса, оно словно нарочно сохраняло очаг национализма или, вернее сказать, центр сопротивления и беспорядков в сердце польских владений трех держав, разделивших Польшу. Все вышеизложенное вместе с конституцией и образованием Царства Польского заставляет видеть в этом планы врагов России. Хотя, между тем, и нам остается только сожалеть об этом, рождение и существование республики было обязано тогда исключительно могущественной воле императора Александра. Это стремление к либерализму у самодержавного государя, вопреки мнению ближайших советников и интересам государства, будет величайшей загадкой нашего столетия.

С наступлением зимы петербургское общество было увлечено балами и прочими удовольствиями, наступила последняя неделя карнавала, по обычаю на площади перед Зимним дворцом были сооружены временные постройки. В воскресенье 2 февраля в час пополудни все маленькие театры наполнились людьми. В самом просторном из них господин Леман представлял комические пантомимы, имевшие большой успех, в зале помещалось более 500 человек, и этот импровизированный театр был всегда полон. Однажды, когда пришло время садиться за стол, из моих окон были замечены клубы густого дыма со стороны площади, на которую народные гуляния привлекли много прохожих и карет. Я поспешил туда и увидел перед театром Лемана уже находившегося там пешего императора. Его лицо отражало сильные переживания и, переведя взгляд на охваченный огнем театр, я с ужасом понял его причину — часть постройки была только что обрушена ударами топоров и взгляду предстала масса искалеченных и наполовину сгоревших тел, в беспорядке лежащих друг на друге. Это зрелище, которого я никак не ожидал, заставило меня содрогнуться. Люди лезли сквозь огонь с тем, чтобы спасти тех из этих несчастных, кто еще дышал. Их положили на снег, пока не появились сани, чтобы отвезти их в помещения рядом расположенного Адмиралтейства, сразу же им была оказана вся возможная помощь. Крики этих несчастных, причитания тех, кому посчастливилось спастись из огня в начале пожара, ужас толпы, окружавшей это страшное место, все это составило картину такого горя, которую невозможно описать. Император находился совсем рядом с постройкой, рискуя быть заваленным падающими со всех сторон балками и досками, и отдавал приказания с заботливостью отца, который спасает своих детей. Его поведение и его скорбь были столь искренни, что тронули всех находившихся на площади в полном молчании. Он пошел ускорить прибытие помощи тем, кто еще был жив, и утешить тех, кто плакал рядом с ним. Матери искали своих детей, которых потеряли в страхе или в беспорядке, муж звал свою жену, а полиция трудилась с таким усердием и мужеством, которые, казалось, превосходили человеческие возможности. Из огня пожара было вытащено более ста трупов, остальные сгорели в пламени, 46 человек, более или менее пострадавших, было спасено. Вскоре, несмотря на свою значительную величину, все помещение было разрушено, от него осталась лишь куча пылающих углей, которая впоследствии образовала на снегу черное пятно. Еще долго для многих семей оно служило напоминало об этом страшном несчастий.

Охвативший театр пожар начался за кулисами, а пропитанные красками шторы способствовали его быстрому распространению. Занавес был опущен, но когда Леманн понял, что огонь не удастся потушить, он приказал поднять его и крикнул в зал, чтобы люди спасались. Сначала все подумали, что таким образом началось представление, но уже через мгновение всех зрителей охватил ужас. Тем, кто сидел на первых рядах, удалось довольно легко спастись, но большая часть зрителей находилась в амфитеатре, чтобы добраться до выхода им пришлось спускаться по лестнице, а двери были недостаточно широкими. Люди толкали друг друга, лишь первым из них удалось выйти, оставив за собой толпу всех тех, для кого толчея сделала недоступными лестницы и выходы.

Несчастные раненные, получив всю возможную первую помощь в Адмиралтействе, затем обеспеченные люди были заботливо развезены по домам, а бедных доставили в городские больницы. Император оставался на площади до тех пор, пока все его приказания не были исполнены. Он также приказал докладывать ему дважды в день о состоянии здоровья каждого, кто был отправлен на лечение.

Через час он послал за мной, я нашел его в слезах. Страшное зрелище, свидетелем которого он стал, живейшим образом затронуло его отзывчивое сердце, он приказал мне немедленно создать комитет, в который кроме меня вошли предводитель дворянства князь Василий Долгоруков и генерал-адъютант Дьяков, с целью найти всех пострадавших от пожара людей, узнать о положении их дел и о размерах состояния с тем, чтобы оказать им помощь, выплатить денежные пособия бедным и позаботиться об их детях. В распоряжение этого комитета была передана сумма денег, которая, благодаря частным пожертвованиям, достигла более 30 тыс. руб. В этом благотворительном деле участвовали все члены императорской фамилии. На следующий день мы принялись за работу, вдовы и дети получали средства к существованию или деньги на образование. Остальные, в качестве печального утешения о понесенных утратах, получали денежные суммы, но это единственное, что было в человеческих силах.

Вскоре представился новый случай предоставить Турции и всему миру лишнее доказательство умеренности и сдержанности, которыми руководствовался император в своих отношениях к султану. По условиям Адрианопольского мира мы должны были получить с Турции в качестве контрибуции еще значительную сумму. Видя затруднения, с которыми столкнулась Порта, вследствие внутренних войн с Египетским пашой, а также в связи с уступкой многих территорий, император аннулировал остаток этих справедливых требований, и таким благородным образом окончательно предал забвению все последствия той войны, к которой нас принудило в 1828 году враждебное поведение султана. Крепость Силистрия, оставленная за нами в качестве гарантии выплаты этого долга, была возвращена туркам вместе с той артиллерией, которую мы поставили на ее укреплениях. Это неожиданное решение не было вызвано никакими шагами европейских держав, напротив, в этот момент они считали, что Россия никогда не откажется от претензий на Силистрию. Султан был полон признательности, а кабинеты Вены, Лондона и Парижа, которые столь ревниво относились к нашему могуществу и всегда готовы были заподозрить захватнические намерения с нашей стороны, были приятно удивлены. Этот поступок не оставлял места для злословия, и те газеты, которые были к нам особенно враждебны, принуждены были как минимум замолчать.

Император постоянно стремился к улучшению всех органов управления. Этой зимой он реорганизовал военное министерство, в котором стали принимать коллегиальные решения по всем вопросам, связанным со снабжением войск и действиями там полицейских органов. Должность начальника Генерального Штаба армии была ликвидирована, и эти обязанности были вновь возложены на военного министра. Это расширило его полномочия, сделало более согласованным и простым принятие решение по широкому кругу вопросов, которые раньше разделялись между министром и начальником Генерального Штаба, не возлагая окончательно ни на одного из них необходимой ответственности. В морском министерстве были произведены схожие изменения, и в обоих ведомствах посчитали это за благо. Бывший начальник Генерального Штаба военного министерства граф Чернышев стал министром, а его коллега в морском ведомстве князь Ментиков был назначен морским министром.

В Царстве Польском император расширил привилегии дворянства, которое по кодексу Наполеона потеряло все свои права.

Расположенный недалеко от Петербурга по дороге в Царское Село Чесменский дворец, построенный императрицей Екатериной в честь блестящей победы графа Орлова над всем объединенным турецким флотом, был восстановлен и значительно расширен. Он был предназначен для проживания престарелых военных инвалидов, которые вследствие старости и полученных ими ран не могли добыть себе средства к существованию. Это заведение было освящено 30 июня по всем правилам религиозных обрядов. На церемонии открытия присутствовали император, императрица, члены императорской фамилии и высшие чиновники. Всем этим старым воинам, которые были отобраны с тем, чтобы окончить свою славную жизнь в этом заведении, приготовленном императором для их обеспеченного существования, был дан обед.

Тем временем конституционная Франция преподнесла еще один случай цареубийства. Один неизвестный мужчина, движимый только острой ненавистью к королевской власти, выстрелил из пистолета в короля Луи-Филиппа, выезжавшего в карете из своего дворца и направлявшегося на открытие парламента. Это покушение, лишенное какого-либо смысла, в случае своего успеха, поставило бы под вопрос судьбу Франции и спокойствие Европы.

Я воспользовался этим теплым временем года для того, чтобы провести отпуск в Фалле и повидать мою жену и детей, которые приехали туда в начале лета.

Гвардейские части отбыли в военные лагеря и начали маневры между Колпино, Царским селом и до Красного села. Двор приятно проводил время в Александрии в Петергофе. Император направился в лагеря, а затем в Кронштадт.

После десяти лет трудов ему удалось привести свой флот в такое состояние, которого он добивался, он желал видеть его целиком на рейде и в готовности к плаваниям. Никогда еще на Балтике не собиралось столь значительной и столь заботливо снабженной всем необходимым морской силы. Император пожелал придать блеска этой великолепной армаде, его первой мыслью было почтить память первого августейшего создателя флота империи. Для этого он приказал вывести со своей стоянки в крепости первое голландское судно, которое служило Петру Великому для забавы и для первых морских упражнений на озере в окрестностях Москвы. От него ведут свою историю созданные 30 лет спустя военно-морской флот и укрепления Кронштадта, император на рейде крепости почтил память своего предшественника, проведя это суденышко, украшенное императорскими флагами, сквозь свои корабли, которые были покрыты лавровыми венками в знак многочисленных побед над шведами. Это судно стало называться прародителем флота, и вскоре со всеми предосторожностями было водворено в небольшое каменное помещение, срочно выстроенное специально для этой цели. Петропавловская крепость салютовала ему всеми своими пушками, затем с величайшими почестями судно было переведено в Кронштадский порт. 3 июля в строгом порядке корабли были выстроены в три линии: в первой стояли 26 линкоров, во второй — 16 фрегатов, в третьей — два десятка легкий судов. Они почтительно ждали прибытия этого первого и слабого ростка флота, который с тех пор сражался и столь часто побеждал в Архипелаге, на Черном море и на Балтике.

В Петергофе император, императрица, члены императорской фамилии, а также приглашенные придворные, военная свита и дамы света поднялись на борт пароходов «Ижора», «Александрия» и других и направились в Кронштадт. Там была собрана весельная флотилия, а еще дальше стояли фрегаты, бриги и яхты, построенные морскими кадетами. Всего на рейде можно было видеть 92 военно-морских вымпела. Пароход «Ижора» стал на якорь посреди военных судов, затем появился пароход «Геркулес», который вез ботик Петра Великого, поставленный на специальное возвышение, украшенное красной материей с тем, чтобы его было видно всем собравшимся. Вокруг ботика выстроились дворцовые гренадеры, по сторонам стояли адмиралы и офицеры, а наверху развевался императорский штандарт.

Эта первая драгоценная попытка судостроения, принадлежавшая тому, кто был создателем всего, тому великому человеку, которому Россия была обязана своим могуществом, а флот — своим рождением, была встречена приветственным залпом всех кронштадских батарей, фортов и флотилий, а затем залпом из 2 тыс. орудий флота. Этот запоминающийся момент был исполнен величия и уважения. Все присутствовавшие были полны восхищения. Все напоминало религиозный обряд, внушавший размышления, и было самой красноречивой поминальной речью, которая только могла быть произнесена над досточтимым прахом грандиозной фигуры Петра Великого. После этого весь флот был украшен праздничными вымпелами, и все вернулись в Петергоф, полные впечатлений от только что увиденного зрелища. Благодаря предприимчивости Николая, это небольшое судно было восстановлено, так же, как недавно был воссоздан флот. Через два дня весь флот снялся с якоря и вышел в море. Император поднялся на борт парохода «Геркулес» и вскоре догнал его. Император пригласил английского посла лорда Дергэма сопровождать его, а одному капитану британского королевского флота было предложено подняться на корвет с тем, чтобы в одиночестве внимательнее оценить наш флот, изучить его состав и произошедшие в нем изменения. Это внимательное снисхождение к самым горячим желаниям этих господ, столь остро жаждавших познакомиться с нашим флотом и столь опасавшихся роста его могущества, произвело на одного и на второго самое благоприятное впечатление относительно открытого и прямого характера императора. Прохладная погода и сильный ветер не помешали императору целый день провести на специальной площадке, построенной выше гребных колес, откуда он наблюдал за маневрами кораблей и отдавал им приказания.

К вечеру мы были у острова Гогланд, и приблизились к нему с тем, чтобы бросить якорь под защитой его высоких берегов в небольшой гавани, на берегу которой весьма живописно были разбросаны дома жителей этой небольшой территории. Фрегат, на борту которого находился адмирал великий князь Константин, получил приказ подойти к «Геркулесу», и император сел в шлюпку с тем, чтобы обнять своего юного сына, который готовился в один прекрасный день стать душой флота. Остальной флот всю ночь курсировал в окрестностях острова, несмотря на еще усилившийся к утру ветер. Так как погода была слишком плохой для продолжения маневров и скорых ее улучшений не предполагалось, утром мы подняли якорь и присоединились к остальному флоту, получившему приказ направиться в Кронштадт. Паруса наполнились ветром, насколько позволяла его сила, сквозь тучи то проглядывало солнце, то все покрывалось тенью. Все это являло собой великолепное зрелище, увеличивавшее грандиозное впечатление от простиравшейся вокруг нас картины. Более 50 военных судов различных размеров двигались в три линии, поворачивались разными бортами и выстраивались в колонны с замечательной точностью, которая заставила нас полностью забыть о плохой погоде. Солнце стало чуть чаще проглядывать сквозь густые тучи, ветер понемногу стал ослабевать и император приказал кораблям разделиться на две части, построиться в боевые порядки, а затем по приказу своих двух командиров атаковать друг друга. Разделение на две линии произошло в полном порядке, и началась орудийная канонада. Наш пароход продвигался между двумя линиями, и мы имели возможность следить за маневрами почти каждого корабля. Император хвалил, выражал свое недовольство и вообще руководил действиями большинства капитанов кораблей. К большому удовлетворению императора и к великой радости всех нас, имевших честь его сопровождать, эти представительные маневры продолжались несколько часов без малейшего инцидента. Затем был дан сигнал к прекращению сражения, и корабли продолжили свой путь в Кронштадт, во время которого они одинаковым образом выстроились, как по ниточке.

После такой инспекции флота, пришло время осмотреть сухопутные войска. Прибывший с мест своей дислокации в Новгороде гренадерский корпус присоединился к гвардейским частям, и начались маневры двух группировок более, чем в 30 тыс. человек каждая. Вместе с войсками, которые то располагались в лагеря, то сражались друг с другом, мы добрались до Гатчины, Скворицы и Кипени. Император был неутомим, проводя верхом на лошади большую часть дня при самой отвратительной погоде, вечерами у бивуачного костра он развлекался с молодыми офицерами своей свиты, он прогуливался между рядами батальонов, которые окружали его небольшую палатку. По ночам он работал с тем, чтобы государственные дела не страдали оттого, что он позволил себе развлечься со своими войсками, по его собственному признанию, для него именно это было единственным настоящим развлечением. Именно во время этих военных учений им был переработан и издан новый закон о рекрутских наборах, которые были тяжелым испытанием для империи. Они несли за собой многочисленные злоупотребления и суждения о скорой войне, которые лихорадили торговлю и производили нечто вроде нездорового оживления в обществе и в дипломатических кругах. Эта обременительная для собственников и крестьян ноша была реформирована таким образом, что полностью исключалась политическая неуверенность, которая всегда сопровождала такие наборы. Рекрутский набор стал обычной повинностью, ежегодно исполняемый только на половине территории империи, и в отношении ограниченного количества рекрутов. Это заранее объявленное действие более не настораживало иностранные правительства и не нарушало внутреннюю торговлю. Оно позволяло местным властям, собственникам и тем слоям населения, которые давали рекрутов, заранее приготовиться к этому, из года в год высчитывать, сколько потребуется людей, и даже конкретные подданные знали, что им определена военная служба. Адъютанты императора и жандармские офицеры, направлявшиеся на места с целью наблюдать за наборами, предотвращать и искоренять связанные с ними злоупотребления, получали в то же время отпечатанные и опубликованные инструкции, которые давали им возможность пунктуально исполнять справедливые и благожелательные намерения, которые правительство всегда стремилось проводить в жизнь.

В полночь 8 августа император покинул Петергоф, и мы пустились в путь с такой скоростью, что утром 9 августа оказались в виду Новгорода. Император глубоко спал всю дорогу, в чем я ему помогал изо всех сил. На площади перед предназначенным для него домом он устроил смотр собранным здесь резервной бригаде 3 пехотной дивизии, 2 и 3 резервным батареям и колонне рекрутов. Затем император отправился осмотреть строительство новых казарм и тюрьмы. Посетив общественные заведения города, он направился в Софийский собор, где его ожидал митрополит Серафим, который встретил его у входа в храм словами, исполненными красноречия, которое отличало этого славного пастыря. Император преклонил колени перед собранными в этой древней церкви реликвиями, получил благословение митрополита и продолжил свой путь, остановившись в новом кадетском корпусе имени графа Аракчеева, который он внимательно осмотрел с поистине отеческой заботой, с которой он делал все, что касалось молодых людей, доверенных благосклонным заботам правительства.

В 57 верстах от Москвы у почтовой станции Подсолнечная была готова к смотру 16 пехотная дивизия, состоянием которой император остался полностью удовлетворен. Мы вышли из коляски у Кремлевского дворца 10 августа в 11 часов вечера. Холодное и дождливое лето приближало осень, уже много дней она заявляла о себе туманами и дождями с ветром, что предвещало нам неприятную поездку. Но, проснувшись на следующее утро в Кремле, мы были приятно удивлены чистым воздухом и ослепительным солнцем, позолотившем тысячи московских колоколен, что еще увеличило толпу людей, направлявшихся к дворцу, как только поднятый императорский штандарт возвестил им о прибытии сюда государя. Появление императора в 11 часов было ознаменовано приветственными криками и колокольным перезвоном, он направился в собор, на пороге которого его встретил митрополит Филарет с крестом и святой водой. Его ввели в святыню, где находились реликвии, которым поклонялась Москва и вся Россия. Уже установившиеся за его прежние приезды традиции ни в чем не были нарушены: на выходе из собора император медленными шагами прошел через толпившихся вокруг него людей, поднялся по большой Красной лестнице, остановился на верхней площадке, чтобы поприветствовать народ, вошел в Грановитую палату и пересек весь дворец. Он приказал восстановить Теремной дворец — древнее место жительства царей, куда вела золоченая решетка, начинавшаяся с Боярского места. Этот дворец, ставший нежилым со времен Петра I, относился к эпохе еще до Дмитрия Донского, он еще нес на себе печать византийского архитектурного стиля. Император приказал сохранить его во всей чистоте и со всеми разнообразными украшениями. Интерьеры дворца должны были быть украшены и меблированы в том же стиле, и быть максимально похоже на то, как это было в предыдущие века, насколько это позволят осуществить традиции и сохранившиеся от разрушения остатки. Затем император принял парад 2 карабинерского полка, выстроенного на большой площади перед колокольней Ивана Великого, вокруг которой, по обыкновению, теснилось множество людей. Через эту толпу сложно было пройти, а когда император возвращался к себе, она еще больше увеличилась.

Не собираясь задерживаться в Москве больше, чем на 3 дня, император торопился посетить основные общественные заведения города, которым он уделил много заботливого внимания. В тот же день он посетил кадетский корпус, Екатерининский и Александровский институты и Мариинскую больницу. Затем он отобедал у графа Петра Толстого, который в отсутствие князя Дмитрия Голицына исполнял обязанности московского генерал-губернатора. На следующий день за городом на обширной равнине перед Петровским дворцом был проведен смотр части собранных в Москве войск 6 пехотного корпуса, куда вошла целая дивизия легкой кавалерии. С целью присутствовать на этом параде и посмотреть на императора туда прибыло много людей в экипажах и пешком, что придало зрелищу вид настоящего праздника. Император был почти удовлетворен состоянием этих войск и в последующие дни забавлялся тем, что командовал упражнениями кавалерии. Он руководил всеми объединенными войсками с той воинственной живостью, которая так нравилась нашим солдатам и которая так хорошо готовила его к дерзости и к координации, необходимым в сражении. Вечером он прогуливался в недавно разбитом парке Петровского дворца, здесь за два года со всех сторон были построены красивые загородные дома, театр, рестораны, так что это место у столичной публики стало модным. За обеденным столом у императора собрались генералы, высшие чиновники и старые служаки, которых возраст или слабое здоровье заставили оставить государственную службу и которые в Москве спокойно заканчивали свою славную карьеру.

В полночь 13 августа мы покинули Кремль и отправились в Нижний Новгород через Владимир, Ковров, Вязники и Горбатов, где проинспектировали строительство дороги, ведущей из Владимира в Нижний Новгород. По дороге мы устроили смотр дивизии резерва 6 корпуса, который прошел весьма скверно на неровной площадке и под проливным дождем. Мы проезжали по прекрасной, хорошо обработанной местности, где жило многочисленное и богатое население, видели большие и добротно построенные деревни, в большинстве своем принадлежавшие местным помещикам. Мы продвигались вдоль прекрасной и широкой Волги, которая по мере нашего приближения к Нижнему Новгороду заполнялась судами под большими парусами, приближавшимися к этому центру торговли. Берег, по которому мы ехали, был очень высоким и позволял нам далеко видеть течение реки и огромную плоскую местность на правом берегу Волги. Дорога была наполнена проезжими и телегами, которые все направлялись на ярмарку. Императора здесь не ожидали раньше ночи, а когда мы въехали в город, был всего час пополудни. Никем не узнанные мы проехали через весь город и даже спустились с высокой горы, которая вела к берегу Волги и к мосту, через который надо было проехать, чтобы попасть на остров, где была ярмарка. Здесь императора узнали, раздался крик, подобный электрическому разряду, мост заполнился народом, со всех сторон люди бежали, чтобы увидеть и приветствовать императора. По мере продвижения коляски вперед толпа росла и, наконец, мы с большим трудом добрались до большего дома, в котором обычно во время ярмарки располагались губернатор и местные власти, и где пожелал остановиться император с тем, чтобы быть поближе к происходящей торговле. Здесь была видна только масса голов, которые постоянно двигались, как волны в море, оконные стекла задрожали от приветственных криков, и в воздух взлетели шапки и колпаки. Даже татары, забыв о своих религиозных традициях, обнажили головы в приветствии своего государя. Это было какое-то всеобщее опьянение, превосходившее все то, чему я был свидетелем до этих пор. На сей раз это было выражение чувств всей империи, всех проживающих в ней различных народов.

Ярмарка собрала у себя торговцев, извозчиков, мастеров и подмастерьев из всех губерний, сюда приехало более 200 тыс. человек из всех уголков нашей обширной родины. Густые толпы людей, которые не переставали кричать и двигаться с тем, чтобы увидеть и приветствовать императора, заполняли площадь перед домом, расположенные на первом этаже сводчатые арки и прилегающие улицы. Министр финансов граф Канкрин и глава министерства дорог и мостов граф Толь получили приказание находиться в Нижнем Новгороде, который играл столь важную роль в работе этих ведомств. Ранним утром следующего дня император пожелал начать свою поездку с посещения церковной службы в церкви, находившейся при ярмарке. Мне была оказана честь отправиться туда вместе с ним в небольшой коляске. С большим трудом нам удалось туда добраться, несмотря на все усилия толпы дать нам место для проезда, и это притом, что ширина улицы, заставленной различными лавками, была сравнима с Невским проспектом в Петербурге. Вернувшись к себе, император принял представителей губернского дворянства и депутацию торговцев из различных губерний, с которыми он долго беседовал о торговле и о тех убытках, которые причиняются ей плохим состоянием дорог. Затем с графом Толем он занялся вопросами их исправления, особенно тем, чтобы убрать огромное количество грязи, которая при малейшем дожде заполняет все подъезды к ярмарке так, что добраться туда пешком становится так же трудно, как и на телегах.

Император проехал по всем торговым рядам, разделенным по видам продукции, часто товары были самыми удивительными, но это становилось понятным, стоило лишь подумать о том, что эта ярмарка обеспечивает большую часть годового потребления всей России. Здесь было все, начиная от китайского чая, сибирского железа и пушнины до сырья и изделий со всех концов России и Европы, включая колониальные товары из Индии, Америки, Персии и Египта. Практически не было видно заботливо устроенных лавок, скорее это были склады. Так в одних лавках до самого потолка были неровно свалены коробки с чаем, в других — тюки сукна, затем ткани, отруби, изделия из стали, столовое серебро. Но все это, начиная от самых ценных предметов до вещей каждодневного крестьянского обихода, продавалось в 20 и более находившихся поблизости лавках. Далее в огромных сараях располагались склады хлопка, шерсти, конопли, дегтя, железа, наконец, все то, что благодаря торговле доставлялось со всей России и из-за границы.

Глаза разбегались в попытке рассмотреть на протяжении более чем 40 верст поворотов и лавок все богатство и разнообразие товаров, повсюду были покупатели и посыльные. Воды Волги и Оки, окружавшие эту обширную ярмарочную площадь, были покрыты судами, на которых находились большеразмерные товары, продававшиеся без перевозки на сушу, это была вторая ярмарка на воде. В толпе людей можно было видеть одежду народов Азии и костюмы представителей различных племен, населявших Россию, которые соседствовали с изысканными европейскими фраками, действительно, этот праздник собрал все народы.

Император отправился осмотреть большие работы, которые он приказал осуществить во время своего последнего пребывания в Нижнем Новгороде. Это были два спуска от города к реке, где пологие и удобные склоны должны были заменить крутую линию берега, которая раньше была единственным способом сообщения с рекой. Масштабные земляные работы на этих берегах, которые из опасной пропасти сделали плавный скат, украсили половину города. Работы по благоустройству включали: ремонт и регулярную застройку площади внутри стен Кремля, которую мы оставили полную лачугами и всю в пробоинах, засаженный деревьями бульвар вокруг кремлевских стен, выходящий на смотровую площадку, отделявшую их от остального города, казармы 4 карабинерского полка, фундамент здания губернской управы, набережные Волги, которые раньше представляли собой лишь грязную клоаку с убогими хижинами. Все эти улучшения были предписаны императором, и он с радостью видел, что они почти готовы к завершению.

На следующий год император планировал поездку в свои кавказские провинции, и он пожелал видеть торговцев из Астрахани, Тифлиса, Кизляра, Армении, Дербента и Ширвана. Затем он принял представителей бухарцев, мордвы, черемисов и чувашей, со всеми он говорил очень благосклонно, что еще усилило чувства радости, вызванные его приездом. Старые отставные солдаты также хотели быть представлены императору, их набралось более ста человек, и каждому из них по высочайшему приказу было выдано денежное вознаграждение. Из близлежащих провинций были отозваны из отпусков 392 младших офицера и 2200 солдат, из которых был сформирован и вооружен батальон. За городом император устроим смотр этим войскам, и был полностью удовлетворен их состоянием. Каким удовольствием было любоваться здоровым видом этих ветеранов и той радостью, с которой они маршировали перед своим государем. После парада они поставили свои ружья в козлы и радостью окружили императора, который позвал их, чтобы поблагодарить за их службу и призвать их служить также хорошо, как они это делали до того момента. Они напоминали детей, окруживших своего родителя, старые вояки подчинялись голосу их начальника.

Толпа людей собравшихся посмотреть на этот парад была столь многочисленна, что я стал опасаться, как бы не произошло какого-нибудь несчастья. В любую минуту экипажи могли перевернуться, не лошади угрожали затоптать людей, а наоборот, люди старались не задавить лошадей. Я призвал на помощь жандармов, чтобы сдерживать толпу, но когда парад был окончен, наши усилия оказались напрасными, все стремились поближе подойти к императору. Я не знаю, каким образом его коляска смогла подъехать к нему и как он смог в нее сесть, но я знаю, что сам я и все остальные искали экипажи до конца дней своих. Шум и напор людей был столь силен, что самые необузданные лошади становились тихими, как бараны.

Погода была дождливой, и ярмарочная грязь заставляла нас опасаться ухудшения состояния дорог. Было принято решение о том, что мы спустимся по Волге до Казани на пароходе одного астраханского купца. Так как все было условлено только накануне нашего отъезда, у меня едва осталось времени на то, чтобы спешно приготовить все необходимое для поездки. Судно было вычищено сверху до низу, на верхней палубе была устроена кухня, наполненный товарами трюм был освобожден и переделан в жилое помещение с несколькими комнатами для свиты императора и графа Толя, который должен был сопровождать его до Казани. Небольшая каюта была элегантно украшена для императора и рядом еще одна для его камердинера. На борт была доставлена провизия на дорогу и, наконец, перенесли личные вещи.

Утром 18 августа император еще успел осмотреть общественные заведения города и устроил смотр батальону из состава гарнизона, затем он направился прямо на мост, откуда и поднялся на борт парохода, где мы его уже ждали. Все участники ярмарки наблюдали за отъездом императора с моста, с обоих берегов реки, с крыш домов, с речных судов и шлюпок. Наш отъезд стал поистине величественным зрелищем благодаря массе людей, собравшихся на суше и на воде. Лес мачт, покрывший реку, и окрестные колокола содрогнулись от приветственных криков народа. Только приняв все мыслимые предосторожности и замедлив ход, мы смогли избежать столкновения с барками и не потопили мелкие суденышки, которые, переполненные людьми, шныряли вокруг нашего парохода. Еще долго мы с восхищением наблюдали картину, открывавшуюся на здания ярмарки, на течение реки и на древние стены города с куполами церквей.

Из-за плохой погоды мы только временами могли наслаждаться разнообразными видами волжских берегов, которые то удалялись и понижались, то поднимались и приближались к фарватеру плавания. Виды больших деревень, маленьких городов, лесов, загородных домов сменяли друг друга и быстро проплывали перед нашими глазами, так как скорость течения прибавлялась к силе пара, увлекавшего нас вперед. Ловцы рыбы ловко приближались к нашему судну и бросали нам свой улов, представители городов и деревень в своих небольших шлюпках преподносили нам хлеб-соль. Мужчины и женщины заходили в воду по пояс, чтобы как можно ближе увидеть обожаемого государя, появление которого в этих местах было полной неожиданностью.

Утром 20 августа мы увидели берега Казани и замедлили ход с тем, чтобы не прибыть туда слишком рано. На берегу нас встретил казанский генерал-губернатор, он приготовил экипажи с тем, чтобы привести нас в Казань, отстоящую от Волги на 6 верст. Болотистый и наполовину песчаный берег каждую весну затоплялся разливавшимися водами Волги.

Наши двигавшиеся по суше коляски, уже прибыли в Казань. Погода утром была хорошая, и вскоре мы увидели Казань, над которой возвышался старинный Кремль, резиденция бывших татарских ханов. Находясь на широкой равнине, он доминировал над городом и его окрестностями. Все русское и татарское население было уже на ногах и заполнило улицы города. Крики радости, встретившие нас у границ города, возвестили его жителям о приезде императора, и сопровождали нас до приезда в предназначенный для его размещения губернаторский дом. Нас поразила красота города, царившая в нем чистота, его прекрасные здания и церкви, стоявшие на улицах, и его богатый вид, подтверждавшийся экипажами, одеждой жителей и лавками. Вот уже 34 года я не был в Казани, и для меня это был новый город, я не узнавал здесь ничего. Мы быстро переоделись, чтобы сопровождать императора в городской собор, толпа была столь велика, что мы с трудом следовали за ним и проложили себе дорогу, чтобы войти в церковь. Все население как будто опьянело от радости, нас приятно поразило то, что мусульмане не отставали в этом чувстве от истинных москвичей. Выйдя из храма, мы пешком обошли старинные кремлевские стены, которые так долго были опорой власти ханов и выдерживали длительные осады наших царей.

Император пожелал восстановить дворец татарских государей, только одна невредимая башня которого еще указывала его место. Он приказал представить ему соответствующие планы, которые должны были тщательно сохранить стиль и архитектуру тех давно ушедших времен, когда покорила народы России. Затем он осмотрел уже начавшееся строительство огромных казарм, предназначенных для военных поселенцев, находящихся напротив архиепископского дворца. Это сооружение придаст должный вид внутреннему пространству Кремля и позволит стереть печать опустошения и разрухи, оставшееся здесь еще с тех пор, когда Иван Грозный завоевал его.

Мы осмотрели город и все его общественные заведения — больницы, тюрьмы, школы и арсеналы. Мы детально осмотрели университет, здание которого было достойно украсить любую крупную столицу. Благодаря изяществу конструкций и удачным пропорциям, наше особое внимание привлекла обсерватория, откуда открывался вид на весь город и его окрестности, а также зал отдыха и здание библиотеки. Это, безусловно, было самое красивое сооружения такого рода, какие я когда-либо видел. На следующий день император принял мужчин и женщин различных народностей, живших в Казанской губернии — татар, вотяков, чувашей, черемисов и мордвы, в их праздничных национальных костюмах. Замечательно, что только одна губерния включает в себя столько совершенно непохожих костюмов, обычаев и наречий, и что столетия вхождения в состав русского государства совершенно не привели к смешению или к сближению их между собой. Женщины, никогда не показывавшие своего лица чужеземцу, на сей раз посчитали совершенно естественным открыть его своему государю. Казалось, они очень польщены тем, что их выбрали в качестве примера женщин своей национальности. Император рассмотрел их костюмы, любезно говорил с ними и поручил мне раздать всем им подарки, украшения и драгоценности, что доставило им огромное удовольствие.

За городом были сформированы отряды из отпускников казанской губернии, а также были собраны два батальона гарнизона города. Первые, под командованием храброго генерала Скобелева, были покрыты ранами, однорукие, у некоторых отсутствовали 3 пальца на другой руке, явились на смотр с прекрасной выправкой и с благородной уверенностью в себе, что было следствием 20 летней беспорочной службы. Сам Скобелев 38 лет назад был младшим офицером, который в рядах армейского полка на этой самой площади в Казани прошел парадом перед императором Павлом.

Сын крестьянина Скобелев был взят в рекруты и вскоре, благодаря своему безупречному поведению, он был замечен. Император Павел, имея потребность скрыться от внимательных глаз публики, пришедшей на него посмотреть, укрылся за рядами войск и оказался вблизи от Скобелева. Этот молодой младший офицер понравился ему, и он приказал великому князю Александру пожаловать ему 200 рублей. Этот столь дорогой для бедного младшего офицера подарок породил в нем желание и предоставил возможность покупать книги и начать свое образование. Он настолько преуспел в этом, его служба была столь отлична, а храбрость проявлялась во всех сражениях в различные кампании, что он стал быстро продвигаться по службе и дослужился до чина генерал-лейтенанта, командующего всей армейской резервной пехотой. Вспоминая о начале своей карьеры в Казани, он со слезами на глазах преклонил саблю, отдавая рапорт императору Николаю, третьему государю, которому он с честью служил. В этот момент он находился во главе ветеранов армии, срок службы самого старого из которых был как минимум на 10 лет меньше, чем у него самого.

Будучи столицей могущественных татарских ханов, в Казани и в одноименной губернии до сих пор многочисленную часть населения составляют их наследники. Император пожелал почтить безупречную покорность и преданность этой части своих подданных, и для этого отправился в главную татарскую мечеть. Принимая его, муфтий неожиданно произнес речь, в которой были выражены чувства преданности и благодарности, рожденные в сердцах всех татар его неожиданным благоволением. Их радость отразилась во всем их облике и выразилась в оглушительных приветственных криках, а также в том, что они бежали за коляской императора, пока это было возможно. Выехав за пределы городских окраин, император посетил пирамидальный памятник, внутри которого располагалась часовня, возведенная на том самом месте, где при Иване Васильевиче Грозном были захоронены русские воины, павшие при осаде и штурме Казани. Число их было весьма значительно, так как татары противопоставили их мужеству усилия тем более отчаянные, что они бились за последний оплот своей независимости и могилы своих славных предков.

Император был очень доволен тем порядком, который он нашел во всех городских общественных заведениях, и в городе вообще. Он пригласил к своему столу всех первых чиновников, наградил генерал-губернатора генерал-адъютанта Стрекалова, куратора университета своими орденами и поблагодарил многих других. Он принял приглашение и вечером отправился на бал, который местная знать организовала в честь его приезда в очаровательном месте, и оформленного со вкусом.

На балу присутствовало многочисленное и богато разодетое общество, были дамы, собрание это ни в чем не уступало столичным балам. Покинув этот бал в полночь, мы сели в коляску посреди огромной толпы, которую столь поздний час отнюдь не сделал меньше ни перед домом, ни на прилегающих улицах. В том месте, где мы высадились на берег, нас ждала лодка министерства дорог и мостов, на которой мы пересекли реку в полной темноте, но спокойно и приятно. На другом берегу нас ждала наша дорожная коляска, которая была доставлена туда заранее. Вокруг нее толпились жители деревень, которые во множестве расположены на берегу реки. В этом месте правый берег Волги становится гористым и вновь понижается только в окрестностях Астрахани. Нам потребовалось только 12 часов, чтобы оказаться в Симбирске, расположенном на одном из самых возвышенных мест этого берега. Все население этого губернского города собралось на большой площади, где стоял дом, предназначенный для императора. Люди горячо приветствовали его, тем более что со времен Петра I российские государи не приезжали в Симбирск. Императору были представлены губернские власти, представители дворянства, военные и торговцы. Затем Его Величество направился в собор, куда за ним последовала толпа народа. Рано утром на следующий день, взяв с собой только меня одного, император присутствовал на службе в Никольской церкви. Затем он был на смотре гарнизонного батальона и последовательно осмотрел богоугодные заведения, учреждения, основанные на средства и заботами императрицы Елизаветы. Он был особенно доволен состоянием этих последних и пожертвовал им 10 тыс. рублей. Потом он посетил гимназию, батальон, набранный из солдатских детей, строительство нового кафедрального собора и тюрьмы. Затем он спустился по высокому берегу Волги, крутой склон которого почти полностью изолирует город Симбирск от реки. Было непостижимо, почему горожане лишали себя возможности пользоваться преимуществами, которые могли бы предоставить им воды реки для торговли, и особенно непонятно как правительство и городские власти в течение стольких лет ничего не предприняли с тем, чтобы ликвидировать это препятствие. По этому высокому и крутому откосу мы спустились в тарантасе, это разновидность дрожек на длинных оглоблях и без рессор, которыми жители привыкли пользоваться в этих местах с тем, чтобы ехать медленно и, не опасаясь перевернуться. Спустившись по склону, протянувшемуся более чем на версту, мы увидели протянувшееся вдоль берега Волги поселение, пользующееся всеми преимуществами близости реки, чего был полностью лишен Симбирск. Обратно поднялись мы по другой еще более крутой стороне холма, которую лошади преодолели лишь с большим трудом. Продвигаясь по гребню холма, на котором лежал Симбирск, император нашел и указал место, где он приказал немедленно приступить к строительству пологого съезда, который мог бы дать городу легкую возможность сноситься с берегом Волги. Это строительство, которое принесет пользу и придаст новый вид городу, станет свидетельством пребывания императора в его стенах.

После обеда, на который были приглашены гражданские и военные власти города, мы сели в коляску и направились в Пензу, куда приехали на следующий день к вечеру. Место расположения этого города и его окрестности были богаты растительностью и густо заселены, что придавало виду особую приятность. Пенза стоит на откосе и вокруг широкого круглого холма, гребень которого украшен садом из высоких деревьев, что придает городу вид более приятный и внушительный, чем есть на самом деле. Толпа людей ожидала нас на главной площади, где были выстроены просторные губернаторские покои. Мы остановились около этого дома под аккомпанемент восторженных восклицаний, вызванных радостью в первый раз видеть своего государя, который впервые с допетровских времен приехал сюда. Даже Петр, несмотря на свою поразительную деятельность, никогда не добирался до этого отдаленного уголка своей обширной империи. Крики народа и его желание видеть своего государя только усилились, когда через несколько минут после приезда, он снова появился, и вместе, с губернатором, направился в величественно возвышавшийся на этой же площади собор. С раннего утра следующего дня мы начали осматривать этот красивый город, посетили больницы, учебные заведения и тюрьму, в которой император даровал прощение многим крестьянам, арестованным за участие в бунте, имевшем место в деревнях симбирской губернии, принадлежавших короне. Затем мы поехали в расположенный в нескольких верстах от города образцовый сад, разбитый по приказу императора Александра. Здесь на обширной и красиво расположенной территории были высажены самые различные сорта кустарников, шпалеры фруктовых деревьев, цветы и растения, они служили питомником для соседних губерний и образцом для садовников. Прекрасное состояние и богатство этого сада удивили нас тем больше, что мы даже не подозревали о его существовании. Вся заслуга создания этого новшества и его прекрасного использования принадлежала немецкому садовнику, который его создал и украсил. Император приказал мне наградить этого человека орденом Св. Владимира 4-й степени, об этой награде он даже и не помышлял. Вечером того же дня мы продолжили нашу поездку в Тамбов, на выезде из Пензы мы были в восторге от ее прекрасного расположения, которое открывало на выезде из города вид столь же оживленный, сколь и протяженный.

Император постоянно торопил наше продвижение вперед, и мы уже выиграли несколько дней. Ему нужно было осмотреть войска в Чугуеве и Ковно, посетить Варшаву. С ужасающей быстротой мы ехали по отличной дороге, влекомые прекрасными лошадьми. Глубокая ночная темнота не замедлила наше продвижение, мы мирно спали, когда в час пополуночи 26 августа были разбужены криками почтальонов и нашего кучера. Лошади понесли, и в тот же момент наша коляска перевернулась, как от удара пушечного ядра. Император сказал: «Это пустяки». Я не помню, как оказался на ногах рядом с коляской, в которой я увидел кучера Артамонова и камердинера Малашева, находившихся без чувств. Стремительный бег лошадей был быстро остановлен падением и чем-то вроде кочки на дороге, за которую они зацепились, коляска была разбита. Я крикнул императору, чтобы он выходил, но, так как он мне не ответил, я ухватил его за отвороты шинели и вытащил наружу. Тогда я увидел, что ему плохо, и усадил его на обочине дороги в нескольких шагах оттуда.

Его первыми словами были: «У меня сломано плечо, я чувствую это. Это хорошо, господь предупреждает меня, что не следует строить планов, не испросив его поддержки, это урок мне». Увидев прохожего, который оказался старым солдатом-отпускником, увешанным медалями, я дал ему подержать факел, принесенный конюшим, ехавшим впереди нас на почтовой телеге. Солдат остался рядом с императором, тогда как я с конюшим попытался оказать помощь кучеру и камердинеру. Последний стонал, и весь был покрыт кровью, второй не подавал признаков жизни. Тогда я послал конюшего в маленький городок Чембар, который был всего в пяти верстах от места, где мы находились, с тем, чтобы как можно скорее привезти врача и коляску для перевозки императора. Тем временем император разговаривал с солдатом-отпускником, который держал перед ним факел. Он поднялся, чтобы помочь нам позаботиться о своем камердинере, и заметил мне, что у меня появился убитый на том фронте, которого я даже не заметил. К месту событий подъехал следовавший за нами фельдъегерь, и я сразу отправил его обратно за врачом Арендтом, который ехал в одной коляске с генерал-адъютантом Адлербергом, с тем, чтобы поторопить его приезд. В одном из карманов коляски я нашел бутылку воды и омыл ею окровавленное лицо камердинера, а также дал напиться императору, который чувствовал сильную жажду.

Вид сидящего на земле со сломанным плечом суверена одной шестой части земного шара, освещенного лишь жалким инвалидом, и не имеющего других слуг, кроме меня, эта простая сцена навеяла мне мысль о бренности всего земного величия. У императора было то же впечатление, и мы поговорили об этом с тем религиозным чувством, которое внушил нам этот случай. Добрый час прошел, пока кучер не начал дышать, и пока из города не приехал врач. Император приказал ему оказать всю необходимую помощь Малашеву и Артамонову которые пострадали больше него, и положить их в повозку, которая только что прибыла за нами из Чембара.

С помощью прибывших людей наша коляска была поставлена на колеса. Император сел в повозку, чтобы направиться в город, не позволив врачу осмотреть себя. Однако от тряски в грубой повозке испытываемая им боль резко усилилась, и дальше он продолжил путь пешком. Вскоре нас нагнали взволнованные Арендт и Адлерберг, и я поспешил опередить их с тем, чтобы приготовить квартиру императору. Кроме городничего, встречавшего нас у городской заставы, в Чембаре все спали. Я взял его с собой, и мы направились по городским улицам к зданию уездного училища, которое, по его словам, только и могло быть подготовлено для приема императора.

Я приказал наскоро помыть и добавить света в это здание и отправился встречать императора, который уже был в городе. Он был усталым, но, войдя в свою новую резиденцию, принялся шутить и спрашивать, о чем бы написать, он приказал, чтобы фельдъегерь немедленно был готов отправиться в Петербург. На четырех страницах он написал письмо императрице, которое и прочитал нам. Оно было написано столь живо, что заставило нас рассмеяться. Отправив его, он приказал мне отменить свою дальнейшую поездку, особенно там, где ждали в дальнейшем. Занимавшийся военными делами генерал Адлерберг получил его приказания по поводу генералов, собравших свои войска, а также относительно польского наместника князя Паскевича и военного министра Чернышева. Окончив все это, он сказал своему врачу: «Хорошо, теперь Ваша очередь. Вот моя рука, займитесь ею». Во время всей процедуры он шутил с нами и любезно познакомился с врачом Чембара, который был очень удивлен, что его позвали на помощь лекарю своего государя. Затем я принял все необходимые меры для размещения свиты императора и для возврата коляски с его камердинерами, которая опередила нас и уже была в Тамбове.

Этот маленький городок, один из самых захудалых в империи, где мы были вынуждены остановиться, не мог предоставить нам никаких припасов. Надо было немедленно позаботиться о ежедневной провизии для нашего стола, найти какие-то предметы мебели, привезти из Москвы вина, создать что-то вроде полиции на случай пожара в этом полностью деревянном домишке, почти целиком покрытом соломой. Надо было организовать прием и отправку курьеров и сообщить всем о новом местопребывании императора. Все это было успешно сделано, со всех сторон губернии прибывали гвардейские и армейские отпускники, первых использовали в качестве императорской прислуги, из вторых сформировали отряды городских полицейских, пожарных и мусорщиков. Все хотели быть полезными, жители Чембара в гробовом молчании от огорчения целыми днями толпились вокруг скромного жилища их государя, как будто охраняли его и оберегали от малейшего шума, говорили они между собой на ухо, как если бы находились в его спальне. Окрестные помещики присылали фрукты и самую разную провизию, и вскоре на нашей походной кухне, руководимой поваром Мюллером, всего было с избытком. Для украшения окон дома нам присылали охапки разноцветных цветов, богатые и бедные женщины приезжали за сотни верст, как на паломничество, с тем, чтобы узнать о здоровье императора и в надежде его увидеть. По мере того, как новость о несчастном случае достигала соседних губерний, начали приезжать посыльные с тем, чтобы узнать хорошие новости о состоянии здоровья обожаемого государя. Ежедневно врач государя и городской доктор, который был очень сведущим молодым человеком, составляли бюллетень о состоянии его здоровья. Его каждый день направляли в Москву, Петербург и во все те регионы, куда вели дороги из Чембара. У меня не хватало времени ответить на все письма, которые срочно ко мне пришли. Вся империя жила в страхе, Чембар стал главным центром опасений и надежд. В Петербурге императрица со свойственным ей во все грозные дни душевным равновесием старалась успокоить все опасения. Она часто появлялась в Елагином парке и сообщала всем, кто к ней подходил, успокоительные новости, которые она сама получала в ежедневных многостраничных письмах, написанных императором собственноручно, исполненных веселья и радости.

Но на самом деле император сильно страдал, в первые дни нашего пребывания в Чембаре стояла страшная жара, казалось, что лето специально пришло туда с тем, чтобы встретить нас и уберечь от непогоды, которая сопровождала нас всю поездку. Ставший Всероссийским дворцом хилый дом не спасал от жары, и врачи не сразу заметили, что кроме ключицы было сломано верхнее ребро, что усиливало боли. Император жаловался, но, проявлял ту силу характера, которая выделяла его во всех случаях жизни, даже при телесных страданиях. Он продолжал заниматься делами, как если бы он был совершенно здоров в своем кабинете в Зимнем Дворце. Курьеры, которые привозили от всех министров обычную работу, отсылались назад в тот же день или ночью без малейшей задержки. В минуты отдыха он читал газеты и даже романы, но они часто заставляли его скучать, тогда он с беспокойством думал о своей семье, о своем народе и о тех изменениях, к которым привел в дороге этот несчастный случай. Он опасался, как бы императрица не решила отправиться в Чембар, что могло привести к самым печальным последствиям для ее здоровья, и довести до предела беспокойство всех подданных. В первом же письме он категорически запретил ей это, об этом же он писал и князю Волконскому, но, зная нежную привязанность, которую испытывает к нему его супруга, он опасался, как бы она не приняла решение приехать. На этот случай для размещения ее со свитой я приготовил здание судебной палаты.

Врач заявил, что в Чембаре надо остаться на три недели, и потом продолжить поездку маленькими переходами. Все это сильно противоречило характерному для императора нетерпению и вредило его выздоровлению. Первое сделанное для него фиксирующее приспособление было снято через три дня, так как оно столь сильно сжимало его живот, что у него начались колики, боль от которых была непереносимой. Несчастный Арендт не знал, какое еще средство посоветовать, тем более, что больной отказался от большинства из них, а неспособность других унять боль приводила его в ярость.

В одну из ночей он почувствовал себя настолько плохо, что позвал священника с тем, чтобы подготовиться к смерти. По его приказу этот факт был скрыт от императрицы и от страны в целом. Эта тайна, в которую я был посвящен, еще больше увеличила чувство моего уважения, а также усилила мои огорчения и беспокойство. Перед императором я всегда старался быть спокойным и держаться в хорошем настроении, но мое сердце разрывалось, а разум говорил о чрезвычайной сложности моего положения перед государством, императрицей и наследником. На заре поделиться своими печалями ко мне пришли мои товарищи по поездке Адлерберг, прусский полковник Раух (?) и павший духом Арендт, и мне пришлось успокаивать и их, а также приободрить растерянного врача.

Утром, в до и после обеденное время я целыми часами оставался подле императора. Как обычно Адлерберг принес ему портфель с бумагами из военного министерства и вечером прочел вслух некоторые из них. Командующий черноморским флотом адмирал Лазарев и граф Витт, начальник военных поселений кавалерии, которые император должен был осмотреть в Чугуеве, получили приказание явиться в Чембар, они неоднократно встречались с императором по различным порученным им вопросам. Также из многих мест прибыли другие генерал-адъютанты императора, что с каждым днем увеличивало наше общество за столом и развеивало скуку от пребывания в городе. Несколько раз император прогуливался по двору своего дома, наслаждаясь возможностью подышать свежим воздухом, словно заключенный, покинувший свою темницу. Здесь он с удовольствием встречался с нами, и мы вместе смеялись. Но повторявшиеся каждый день приступы болей в животе начали его беспокоить и пребывание в Чембаре с каждым днем становил все более невыносимо. Настроение его портилось, а стремление уехать возрастало со всей очевидностью. Срок в три недели при его нетерпении казался ему бесконечным. Арендта все больше тревожило состояние его здоровья и упадок настроения, он не мог не видеть, что император теряет доверие, которое всегда испытывал к его способностям. Он пришел ко мне со слезами на глазах, сказал, что для улучшения морального состояния императора отъезд необходим, но переломанная кость может пострадать от сотрясения коляски. Я посчитал, что из двух зол опасность для состояния руки является наименьшей, и мы решили через 4 дня со всеми предосторожностями отправиться в путь. Эта новость обрадовала императора, и я поспешил сделать все требуемые приготовления. Однажды вечером, когда нам оставалось еще три дня до отъезда, император послал за мной. Он лежал в постели, глаза его сверкали, вся фигура выражала недовольство. Не терпящим возражений тоном он сказал мне: «Я уезжаю завтра в 9 часов утра, если Вы не сможете приготовиться к отъезду, то я пойду пешком». Никогда еще он не обращался ко мне таким тоном и с таким видом повелителя. Видя, что он столь решительно настроен, я спросил только, предупредил ли он врача, на что он мне ответил, что врача это совершенно не касается. Тогда я сказал, что все приготовлю, несмотря на то, что это будет нелегко в 12 часов ночи. Едва я успел отдать требуемые распоряжения и началась подготовка к столь поспешному отъезду, как он снова послал за мной. Войдя к нему доложить, что все будет готово, я увидел, что его лицо спокойно, а голос успокоился. Он повеселел и приказал мне наградить всех тех, кто служил ему во время пребывания в Чембаре. Он пожертвовал значительные суммы денег церкви, школе и неимущим. На следующее утро в 7 часов он был уже готов и потребовал отправиться в путь. Перед отъездом он поблагодарил городничего, уездного предводителя дворянства, жандармского полковника и солдат-отпускников, прислуживавших ему в доме. Он пешком направился в церковь, заполненную и окруженную всем населением Чембара, затем сел в длинную и низкую карету, которую я срочно приказал доставить из Пензы, как более для него удобную. Мы все сели в нее вместе с ним. Наш отъезд произошел при великолепной погоде и сопровождался благословениями людей, сбежавшихся посмотреть на императора.

Мы провели в Чембаре две недели с 26 августа по 9 сентября. Эти 15 дней показались мне 15 месяцами, и я был столь же счастлив, как и император, уехать отсюда. На протяжении первых 20 верст он весь светился от радости, шутил со своим врачом по поводу его незнания и общей неопределенности его профессии. Но потом возобновились его желудочные боли и с тем, чтобы скрыться от наших взоров, он один перебрался в свою коляску и добрался до места ночлега весь измученный и в плохом настроении. Мы заночевали в небольшом городке Кирсанове, где для него смогли найти только весьма скверный домишко, и откуда мы уехали ранним утром следующего дня обеспокоенные больше, чем накануне, и при отвратительной погоде. Вторая ночевка у нас была в Тамбове, куда мы приехали в два часа пополудни. Стечение простых людей и светского общества пешком и в экипажах было столь значительно, что мы с трудом добрались до губернаторского дома, где остановился император. Во время поездок по России и, особенно в губернских городах, везде государя сопровождали бурные проявления радости и восторженные крики встречающих. Здесь же нас ожидало совершенно другое зрелище — гробовое молчание огромной массы народа, которая толпилась вокруг кареты императора с выражением самого трогательного сочувствия и с деликатным опасением потревожить его выздоровление любым шумом. Эта сдержанность и религиозная робость показалась нам более красноречивой и более заботливой, чем все те восторженные крики, к которым за 10 лет любовь русского народа приучила своего молодого государя. Целый день толпа не покидала площадь перед домом, глаза людей были прикованы к окнам, все молились о выздоровлении государя, и не было слышно ничего, кроме вздохов.

В Тамбове мы встретили графа Михаила Воронцова, который уже оставил должность новороссийского губернатора и приехал на доклад к государю и за его дальнейшими приказаниями. Я был счастлив встретить старого друга, и мы провели вместе остаток дня. На следующее утро мы покинули Тамбов в окружении все той же толпы, жаждавшей увидеть своего государя. Улицы были полны людей, дамы в экипажах следовали за нами и даже опережали коляску императора в надежде мельком его увидеть. Но на выезде из города на широкой проезжей дороге эти экипажи увеличили скорость, рискуя столкнуться между собой, и так продолжалось несколько верст, пока могли скакать их лошади. Это были настоящие и устрашающие гонки, которые, впрочем, несколько развлекли императора видом счастливых и красивых лиц, следовавших за ним по обеим сторонам коляски, друг напротив друга.

В следующий раз мы заночевали в Козлове, затем в Ряжске, Рязани и в Коломне. Везде люди нас встречали с тем же интересом и священным молчанием, можно было бы сказать, что людскими массами и каждым человеком управлял один и тот же электрический провод. Между тем, здоровье императора было далеко от улучшения. Врач беспокоился все больше, что только усиливало нашу тревогу. Почти весь путь до Москвы он проехал один, только после Коломны пригласив к себе Орлова. Мы с Арендтом ехали с отставанием примерно в четверть часа. Выйдя из кареты, мы зашли к нему, и были очень удивлены, найдя его в страшном гневе. Он заранее приказал, чтобы никто из городских властей не ожидал его приезда, но невозможно было предугадать, что перед всеми многочисленными церквами, где он должен был проехать, стояли священники с крестами и святой водой. Он постоянно был вынужден обнажать голову и целовать крест, а между тем, для того, чтобы обеспечить покой его руке, он был весь обложен мягкими валиками, наскоро сооруженными вокруг него. Он приказал мне пригласить графа Толстого и хорошенько прочистить им мозги. После обеда я зашел к нему и сказал, что не смог выполнить его приказание, так как граф Толстой не был виноват, т. к. предупредил духовенство не делать ничего, что противоречило бы принятым обычаям, за единственным исключением, когда государь приехал в столицу для коронации. Но митрополит решительно приказал всем священникам встать у дверей церквей, посчитав, что болезнь государя дает ему право на этот знак внимания, направленный на его выздоровление. «Тогда, — сказал император, — пригласите митрополита и отчитайте его». Он пообещал нам несколько дней отдохнуть в Москве, а потом, не спеша, продолжить путь, но нетерпение взяло верх, и он начал готовиться к отъезду уже утром следующего дня.

Перед выездом он отстоял службу в домашней церкви, принял графа Толстого и князя Сергея Голицына и сказал мне, что будет обедать на второй почтовой станции. Но там он потребовал лошадей и продолжил путь так быстро, что мы не смогли его догнать вплоть до Царского села, куда я приехал на час позже него. Его неожиданное появление было приятной неожиданностью для императрицы и членов его семьи, которые поздравили его с возвращением домой и с избавлением от Чембара. Когда я приехал, он уже обедал со своей семьей. Он был столь любезен, что пригласил меня войти и с чувством поблагодарил за ту заботу, которой я его окружил. Со своей стороны императрица со свойственной ей ангельской кротостью поблагодарила меня за то, что я привез ей ее супруга. У меня отлегло от сердца, как будто страшная тяжесть упала с моих плеч, когда я увидел императора в кругу семьи, я за него больше не нес ответственности. Он оставался в Царском селе в течение 20 дней, выехав в Петербург только 8 октября всего на двое суток. Он прожил в Царском селе до 7 ноября, постепенно избавляясь от страданий, причиненных ему несчастным случаем у Чембара.