1837

Зимний сезон был менее оживлен, чем обычно; балы и праздники несколько укрепили здоровье императора, который еще чувствовал себя слабым, и упрочили руководившее им стремление к благополучию всех людей, которые еще очень тревожились за него. Также частично развеялись ужасные опасения потерять того, кто являлся источником спасения для России и страха для революций.

В начале марта я работал в Кабинете Министров, когда неожиданно почувствовал себя настолько плохо, что едва успел схватить шапку, сесть в сани, добраться до дома и лечь в постель, как почувствовал себя совершенно заболевшим. Жена и дети в тот момент отсутствовали, и, вернувшись, застали меня совершенно обессиленным. Я послал за своим доктором, но он сам оказался болен, тогда я оповестил врача императора. Он посчитал возможным мне пообещать, что через пару дней я встану на ноги, но я возразил ему, что он ошибается, так как я чувствовал себя очень плохо, но не мог пояснить, в чем это конкретно выражалось. На следующий день, я пригласил к себе графа Орлова и поручил ему заниматься всеми важными делами, которые могли возникнуть в моем министерстве, и о которых требовалось бы доложить императору. Я также приказал начальнику моей канцелярии генералу Дубельту государственному секретарю Мордвинову согласовывать свои действия с графом Орловым, на следующий день я уже находился между жизнью и смертью. Император появился у моей постели сразу же, как узнал о той опасности, в которой я находился. Но, опасаясь своим присутствием усилить мое беспокойство, он сделал вид, что говорил со мной о делах и даже пытался рассказать мне о только что полученных им новостях, а сам в другой комнате строжайше запретил начальнику моей канцелярии докладывать мне дела и вообще заходить ко мне. Он также отправил моего зятя князя Белосельского за другим доктором. Мой врач, несмотря на свою болезнь, приехал ко мне, кроме того, Арендт прислал еще двоих докторов, таким образом, моим выздоровлением занимались сразу 5 врачей. Как только я увидел такое высокое собрание и все то, что делалось вокруг меня, я тотчас понял, в каком плачевном состоянии нахожусь. Но самообладание меня не покидало почти ни на минуту, и я не впал в отчаяние умирающего человека. Я был до слез тронут теми заботами, которыми окружила меня моя супруга, моя падчерица Белосельская, мой племянник, мой двоюродный брат Шиллинг и все вокруг. Все стремились проявить себя, как самые близкие мои родственники.

Тем временем состояние моего здоровья только ухудшалось, несколько раз за день в мой дом возвращались врачи и проводили консилиум, каждый из них щупал мне пульс, и каждому я должен был показать свой язык, также они прощупывали мой живот. А затем еще в течение часа я слышал, как они в третьей от меня комнате по-латыни обсуждали положение. Император терпеливо выслушал их дискуссию и умножил свои заботы, которыми меня окружил.

Мне ставили горчичники, прикладывали шпанских мушек, постоянно заставляли глотать сильнодействующие вещества, я принимал все, что мне давали, и с величайшей благодарностью позволял совершать над собой все, что им было угодно. Такое состояние на волосок от смерти продолжалось более 10 дней. Наконец, опасность признали миновавшей, но новый приступ болезни сделал ее более серьезной, чем раньше. Этот приступ был вызван оживлением тех, кто меня окружал, и кто толпой входили в мою комнату с тем, чтобы меня проведать, поцеловать мне руки и с желанием меня развеселить. Император, который всегда приходил по утрам и частенько по вечерам, строжайше запретил, чтобы кто-нибудь входил ко мне. Он присаживался рядом со мной и старался толковать о таких политических и других новостях, которые могли меня позабавить, но не сильно занимали мои мысли. Он с удовольствием рассказывал мне о том общем сочувствии, которое вызвала моя болезнь в обществе и во всех классах населения, о письмах на эту тему, присланных из различных городов со всей империи, которые он читал. Этот интерес превзошел самые смелые мои мечтания, в моем доме встречались богатые и бедные, крупные чиновники и частные лица, самым непосредственным образом зависевшие от службы, на лестницах постоянно толпились люди, перед домом весь день менялись лица, интересовавшиеся состоянием моего здоровья. Сам император, выходя от меня, сообщал им о положении дел.

О моем здоровье справлялись и самые блестящие светские дамы, и женщины буржуазного сословия. В церквях священников просили молиться за меня, татары и евреи молились в кругу своих единоверцев, также как это делали в католических и армяно-грегорианских соборах. По мере того, как известие о моей болезни достигло Москвы и внутренних провинций империи, там начиналось то же самое. В Берлине, Вене и Стокгольме государи и представители общества выказывали мне самый живой интерес, после своего выздоровления я имел счастье узнать, что обо мне скажут после моей смерти. Это было самым большим и прекрасным признанием заслуг, которое человек может получить в этом мире. Этим посмертным некрологом мне стали слезы и надежды бедных, повсеместное сожаление и особенно огорчение моего государя, который своими заботами и своей печалью дал мне самое убедительное доказательство своего расположения и признания моих заслуг.

Применительно к занимаемой мною должности, это было мое полное управление на протяжении 11 лет. И я стал первым примером руководителя высшей полиции, чьей смерти опасались, и в тот момент, когда ожидали, что я предстану перед высшим Небесным Судьей, ни одна рука не поднялась восторженно размахивать цветком. Эта болезнь стала для меня настоящим триумфом, таким, которого не был удостоен еще ни один высший чиновник. Двое из моих высокопоставленных товарищей, которые не скрывали своей ненависти к моей должности, и, быть может, к доверию государя по отношению ко мне, они оба пришли к изголовью моей кровати и сказали: «Я складываю оружие, интерес и всеобщее сочувствие, проявившиеся по отношению к вам, столь прекрасны и единодушны, что добавить к ним нечего». С этого времени оба этих человека выражали мне только высокие проявления дружеских чувств. Император был рад моему триумфу, это было одобрение всей нации сделанного им выбора и его поддержки, оказанной мне и моей должности, против всех обвинений, которые пытались возвести против меня.

По истечении трех недель мою постель перенесли в большую залу, эта возможность покинуть спальню, где я так страдал, и которая стала для меня непереносимой, оказалась моей первой радостью. Императрица оказала мне великую честь и посетила меня, когда я еще лежал на кушетке в домашнем платье, ее визит доставил мне огромное удовольствие и исполнил меня благодарностью за столь высокое расположение. Наследник навещал меня несколько раз, ему было разрешено войти в мою спальню на несколько мгновений. Тем не менее, врачи не были еще ни в чем уверены, они не пришли к единому мнению о путях моего дальнейшего лечения. Впрочем, они единодушно заявили, что я должен буду лечиться все лето, притом заграницей. Это решение консилиума осторожно сообщила мне моя жена, но я решительно ответил, что скорее умру, чем покину Россию, и что я поеду только в свой загородный дом в Фалле. Император знал, какое удовольствие доставляет мне пребывание в этом месте, с самого начала моей болезни он поддерживал во мне эту надежду. Он принял решение о том, что, как только мне позволят силы и установится хорошая погода, я отправлюсь в Ревель на пароходе «Ижора». Эта мысль понравилась мне больше всего, и я мечтал только о том, как вернусь в Фалль. Я считал дни и часы, мое нетерпение росло с каждой минутой, которая приближала меня к отъезду. Я был настолько слаб, что врачи старались выиграть время, но мое желание было настолько сильным, что из опасения навредить мне более долгими спорами они разрешили мне сесть на корабль как можно быстрее.

В конце лета император собирался совершить длительное путешествие в южные провинции своей империи и в Закавказье, он хотел бы, так же как и я, чтобы я смог сопровождать его. Он велел мне все лето соблюдать всяческие предосторожности с тем, чтобы мое здоровье укрепилось с целью позволить мне поехать с ним в конце июля. Так как Фалль находился довольно высоко к северу, врачи опасались, что тамошний воздух будет слишком свеж для меня. Император проявил чрезвычайную доброту и приказал, чтобы в его дворце Екатеринентале были готовы встретить меня на несколько дней перед тем, как я поеду в Фалль. Каждый день он приходил ко мне и выказывал знаки величайшей дружбы. Наконец, 12 мая он дал мне отпуск, меня усадили в карету и вместе с супругой мы прибыли на Английскую набережную, где нас ожидал корабль «Александрия». Мне с трудом удалось подняться на него без помощи двух людей, которые должны были меня поддерживать. Вся набережная была полна зрителей, которые специально пришли посмотреть на меня и пожелать мне счастливого пути. На борту судна меня одели в шубу и посадили на скамью, теперь подошли ожидавшие меня близкие знакомые и обняли меня: женщины и мужчины, вельможи и торговцы — все они выразили свои наилучшие пожелания и дружеские чувства. Эта сцена очень тронула меня и забрала те немногие силы, которые мне удалось собрать. В Кронштадте нам предстояла пересадка с «Александрии» на «Ижору», которая на рейде ожидала нас, чтобы поднять якорь. Из последних сил я спустился в шлюпку и поднялся на борт другого судна. Многие люди, которые выразили желание сопроводить меня до Кронштадта, здесь простились со мной. К полудню при благоприятной погоде мы уже плыли к берегам Лифляндии. Я был так доволен оказаться на борту корабля, что мое настроение сильно улучшилось, и в первый раз я прекрасно провел ночь. Очень густой туман замедлил скорость нашего продвижения, и только к вечеру следующего дня мы увидели колокольни Ревеля и вошли в его порт. Я заранее написал губернатору о том, чтобы военные и гражданские власти не собирались по случаю моего прибытия, но был приятно удивлен, увидев, что по всему берегу стояли люди. Мой кузен губернатор Бенкендорф подошел на веслах, поднялся на борт и сказал мне, что было невозможно запретить людям собраться меня встретить и что все они ожидают меня с утра. Я вышел на берег, но в связи с тем, что нужно было преодолеть по молу довольно большое расстояние, чтобы подойти к карете, а моя слабость не давала мне возможности идти пешком, два матроса перенесли меня на раскладном стуле. Комендант порта храбрый адмирал Гейден приблизился ко мне и со слезами на глазах поцеловал мне руку, которую я не успел отдернуть, не сомневаясь в его намерениях. Все остальные пожелали последовать его примеру, все обнажили головы, дамы приветствовали меня, как некую реликвию, которую проносили мимо в торжественной процессии. Толпа сопровождала меня до кареты, в которую я поднялся с чувством полного удовлетворения от приема в родном городе моего отца.

Добравшись до дворца Екатериненталь, я нашел там присланного императором фельдъегеря, который без промедления должен был доставить ему сведения о том, как путешествие сказалось на моем здоровье. Я тут же взялся за перо, чрезвычайно тронутый этим новым свидетельством его нежной заботы. Сопровождавший меня от Санкт-Петербурга врач был крайне удивлен, увидев, что у меня остались силы написать письмо в четыре страницы, и тем улучшением моего состояния, которое произошло меньше, чем за 36 часов.

На следующий день была замечательная по-настоящему летняя погода, которой я воспользовался для того, чтобы сделать несколько шагов по саду и с балкона насладиться прекрасным видом и великолепным воздухом. Кроме моей супруги и детей со мной был князь Григорий Волконский, сын министра императорского двора и нареченный моей дочери Марии, а также мой кузен Шиллинг, кроме того несколько других людей, пожелавших меня сопровождать. Все они были очень хорошо устроены во дворце, поэтому весь день и обед прошли весьма оживленно. На следующий день утром прибыли кареты, и мы направились в Фалль, предмет всех моих вожделений. Меня восхищало все — и распустившаяся зелень, и находившиеся в полном порядке дома. Сначала я зашел в православную церковь, которая была здесь построена по моему приказу для моей супруги, здесь я возблагодарил Всевышнего за то, что он так чудесно спас меня для моей семьи и для службы моему благородному государю, который удостоил меня своей дружбой. Но еще несколько дней я не мог наслаждаться прогулками по причине слабости и не очень хорошей погоды. Мне пришлось удовлетвориться наслаждением смотреть на мой сад через окна или приказать перенести меня туда на совсем небольшое время.

День ото дня мои силы увеличивались, и через несколько недель я был в состоянии, хотя и с большими предосторожностями, каждое утро гулять по моим чудесным владениям. В первый раз за 38 лет активной службы я наслаждался полным отдыхом. Император также приказал, чтобы мне не посылали никаких бумаг, однако, постепенно я почувствовал необходимость в них и начал заниматься делами. Меня навещали мои добрые знакомые: мой лучший друг граф Михаил Воронцов, который приехал в Петербург всего на несколько дней, заехал ко мне с генералом Левашовым и Балабиным, затем герцог де Бутера, генерал Киселев, молодой князь Кочубей, господин Лазарев, князь Стурдза, госпожа Раух с дочерью, граф Хрептович со своей супругой и с молодой графиней Нессельроде и много других людей. Не считая жителей Ревеля и его окрестностей, приехал граф Сиверс со своей женой, старинной подругой моей супруги. Был мой шурин Захаржевский, все они оставались в Фалле по несколько дней.

Я хотел вернуться в Петергоф ко дню ангела императора, к 26 июня. Но он решительно запретил мне это, приказав вернуться не ранее конца июля месяца, с тем, чтобы сопровождать его в длительной и интересной поездке, которую он собирался начать 1 августа. Этого желал и я самым горячим образом. Практически каждую неделю государь присылал мне со специальными курьерами письма, которые хранятся в Фалле, как самые ценные свидетельства его высочайшего расположения ко мне.

В первые дни мая месяца наследник престола великий князь Александр покинул Петербург, выехав в свою поездку по империи, которую он начал с посещения Нижнего Новгорода, он побывал в Казани и доехал до Тобольска, где еще никогда не был ни один член императорской фамилии. Повсюду его встречали с самым нежным интересом. Любопытство и любовь народа в нем вызывало все — его очаровательная внешность и любезность, его стремление осмотреть все во всех губерниях, его изящная и улыбчивая манера держаться, его религиозное уважение к верованиям своих предков и то великое предназначение, ради которого он был рожден. Люди видели в нем будущего государя своих детей. Толпы людей встречали его и благословляли его путь. Были приложены все усилия для того, чтобы эта поездка стала для наследника максимально полезной. По особому приказу в каждой губернии были приготовлены самые точные статистические данные по всем отраслям управления. Также были приготовлены образчики всех товаров, как в необработанном виде, так и являвшиеся результатом процесса производства, которые представляли собой естественные богатства или промышленную гордость в каждой губернии. Находясь на отдыхе, я получал отчеты жандармских полковников об этой поездке, они были полны восторга, который внушил им ход поездки наследника и его похвальное поведение. Все это делало его Августейших и любящих родителей чрезвычайно счастливыми.

Я выехал из своих владений 13 июля, и с тем, чтобы испытать свои силы, ехал днем и ночью без остановки до самого Петергофа. Членов императорской фамилии там не было, они уехали на маневры в Красное Село. Но прислуга дворца и конюшни сбежалась посмотреть на меня с тем воодушевлением и радостью, которые весьма редки в этой прослойке населения, столь пресыщенной лицезрением разных лиц, привычно появлявшихся и исчезавших из толпы высокопоставленных сановников. Я направился в Красное Село, где меня ожидал тот же прием: генералы и генерал-адъютанты императорского дома, иностранные посланники и дворцовая прислуга пришли ко мне еще до того, как я успел снять дорожную одежду. Я торопился повидать императора, императрица первой увидела меня с балкона и пригласила к себе со свойственной ей природной и любезной добротой, которая заслужила ей всеобщую любовь. Император зашел к ней и сжал меня в своих объятиях. Затем он увел меня к себе в кабинет, заставил присесть и начал задавать вопросы по поводу моего здоровья. Он ожидал, что я ему скажу о предстоящем путешествии, и был огорчен услышать, что мои силы еще не позволяют мне пуститься в столь долгий и утомительный путь. Вместо того, чтобы быть ему полезным, я мог вполне оказаться обузой, рисковал остаться где-то в дороге, не будучи в состоянии сопровождать его. Он позвал Арендта, который заявил ему, что путешествие меня погубит, и что мне нужен отдых еще в течение нескольких месяцев. Император поверил и ему, но сказал мне, что огорчен и обеспокоен таким положением вещей.

Он решил, что меня заменит граф Орлов. Граф находился в Лондоне, куда был направлен к молодой королеве Виктории с соболезнованиями по поводу кончины короля Вильгельма IV и с поздравлениями по случаю ее вступления на трон Великобритании, но его скорое прибытие не заставило себя ждать. Для меня было очень тяжело оказаться не в состоянии сопровождать моего государя, особенно в этой поездке, путь которой лежал через Грузию, где я начинал свою службу, и через Дон, где еще были живы храбрецы, с которыми на полях сражений я одержал немало побед. Я направился в Петербург, чтобы войти немного в курс служебных дел, которые я порядком запустил во время моего пятимесячного отсутствия, и чтобы возобновить свои обычные дела до дня отъезда императора.

Императрица уехала из Царского Села 31 июля и направилась в Москву, где ожидала возвращения из Сибири своего сына — наследника престола. В тот же день император выехал в Псков, Динабург и Ковно, где ему был представлен армейский корпус генерала Гейсмара, затем через Вильну, Бобруйск и Киев он направился в Вознесенск, где встретился с императрицей, наследником и великим князем Михаилом. Я же с грустью направился обратно в Фалль. Моя жена приехала в Петербург из опасения, что я не смогу удержаться и отправлюсь в путь вместе с императором. Она даже привезла с собой нашу дочь Аннету. Снова на Английской набережной мы поднялись на борт «Александрии», но сделали это в более спокойной обстановке, чем в прошлый раз. В Кронштадте мы пересели на «Ижору», и совершили прекрасную прогулку при самой лучшей погоде в году. Вернувшись в Фалль, я с новыми силами принялся за работы в саду. Я прикупил новые земли, прилегавшие к моему парку, на них изрезанные берега реки были еще более богаты растительностью, чем в Фалле. Здесь трудились более 200 рабочих, и вскоре появились дорожки, каналы и водопады, сделанные с такой тщательностью, которая весьма удивила моих соседей, не привыкших к такой форме работы. За все эти недели бумаги из Петербурга мне привозили всего два раза, и эта работа, не занимавшая более нескольких часов в день, только увеличила для меня прелесть пребывания здесь, внеся разнообразие служебных обязанностей в мирные деревенские развлечения.

Во время своей поездки императрица посетила Воронеж, где находились мощи святого Митрофана, привлекавшие сотни паломников со всех концов России. Она зашла в собор, где находилась его могила и его святые останки, но вечером лишь в сопровождении великой княгини Марии и бывшего с ними князя Петра Волконского она в 9 часов вернулась в церковь и целый час провела там в молитве. Туда же она вернулась и на следующий день в момент отъезда. Этот поступок, доказывавший религиозное уважение к мощам недавно канонизированного святого, во всей империи произвел самое живое и уважительное впечатление. Эта новость передавалась из города в город и из уст в уста, и наполнила радостью всех русских, увидевших в этом поступке искреннюю трогательность, с которой их государыня отвергла протестантское вероисповедание и приняла русскую веру, став супругой великого князя Николая. Пребывание в Воронеже привлекло к ней еще больше уважения, чем до этого она получила от своих многочисленных благодеяний и ангельской доброты.

В конце сентября я вернулся в Петербург с тем, чтобы подготовить поездку в Москву великих княгинь Ольги и Александры, а также молодых великих князей Константина, Николая и Михаила. Все они должны были встретиться там со своей Августейшей матерью, а позднее и с императором. Находясь в Царском Селе, они встретили меня с радостью, которую в силу своего возраста они видели в каждой поездке. Все меры, которые я им предлагал для организации путешествия, заставляли их прыгать от восторга и от предвкушения скорого свидания с Августейшими родителями, все это заставляло их молодые сердца биться сильнее.

Мы выехали в октябре из Царского Села и через 6 спокойных дней приехали в пункт назначения. Для меня это было в новинку, так как еще никогда в жизни, путешествуя, я каждый день не обедал и не ложился спать. Дети были со мной так веселы, счастливы и любезны, что поездка оказалась не только комфортной, но и приятной. Когда мы приехали, то я почти огорчился. Через три дня императрица прибыла в Кремль, дети бросились встречать ее на лестницу такими радостными криками, какими можно встречать только самую нежную мать.

Целыми днями мы находились в самом сильном беспокойстве, зная, что император находился в Закавказье, что он должен был проехать по этим горам, полным воинственными племенами. Я был единственным, кто, зная характер этих горцев, их почтительное отношение к имени государя, утверждал, что они никогда не допустят недоброжелательства или жестокости по отношению к его представителям. Только под его властью у них была надежда на лучшее будущее. Я говорил, что в окружении этих, еще вчера варварских народов, его жизнь была в большей безопасности, чем, если бы он находился в так называемых цивилизованных странах Европы. Именно там на протяжении последних пятидесяти лет враждебная пропаганда подорвала уважение к королям и пыталась сделать жертвами тех, кто держал в своих могущественных руках защиту престолов и спокойствие народов.

Наконец, к вечеру 29 октября к величайшей радости членов своей семьи и всех своих преданных и старинных слуг император со своим сыном, который ожидал его в Черкасске, прибыл в Кремль. Я кинулся в кабинет императора, где уже находилась императрица, и обнял его со всем своим сердечным пылом. Я прижимал его к груди с той любовью, которую к нему испытывал. Он был рад меня видеть и сказал мне, что ему постоянно меня не хватало, несмотря на все те заботы, которыми окружил его граф Орлов. Особенно это сказалось в Грузии, где он увидел все то, что я ему заранее предсказывал. Затем он приказал мне, графу Чернышеву и наследнику прийти к нему вечером с тем, чтобы услышать его рассказ о поездке, день за днем, начиная с отъезда из Царского Села, и, кончая прибытием в Москву. Он вел свой рассказ в течение 3 часов, затем вечером с 7 до 9 часов, на следующее утро с 8 до 11 часов. Он рассказывал так ясно и подробно, что, вернувшись к себе, я поспешил записать все то, что услышал, не имея возможности, тем не менее, сохранить ту удивительную точность, с которой он вел свой рассказ на протяжении 9 часов.

Император сказал: «Я остановился в двух верстах от Пскова с тем, чтобы осмотреть строительство военного госпиталя, который находился рядом с дорогой. Это прекрасное здание, строительство которого должно быть вскоре закончено. В Пскове я осмотрел городской госпиталь, полубатальон солдатских детей, гимназию с находящимся при ней пансионом и провел смотр 4-го батальона первой пехотной дивизии.

После этого я направился в Динабург, куда прибыл 2 августа в 6 часов вечера. Без промедления я осмотрел вновь построенный арсенал, пороховые склады и часть крепостных сооружений. На следующий день провел смотр 2-й пехотной дивизии, состоянием которой остался доволен. После этого я во всех подробностях осмотрел крепость. Все сооружения были выполнены с большой тщательностью. Строительство предмостного укрепления сильно продвинулось, на нем работали изо всех сил, но им сильно вредили весенние паводки, песчаная почва укреплений осыпалась то здесь, то там, вызывая дополнительные расходы и длительные работы. Выходящая из предмостного укрепления дорога была прекрасна и сооружена действительно замечательным образом. Подводя итоги, я был очень доволен. Временные летние войсковые госпитали и военный лагерь были хороши. 4 августа я провел учения 2-й дивизии и саперного батальона гренадер, а затем направился в Ковно, куда прибыл в два часа ночи. Там я провел смотр 1-го корпуса. Я остался полностью доволен пехотой, во многом — артиллерией, а особенно — 1-й кавалерийской дивизией, которую три года назад мы нашли в Динабурге в столь плачевном состоянии. На завтра в день тезоименитства в лагере отслужили молебен, после которого я присутствовал на несении караула в полку новой Ингрии. Затем я осмотрел полковые госпитали и пансион благородных девиц, в котором убедился, что эти молодые девушки, рожденные и воспитанные в польских семьях, сильно продвинулись в изучении русского языка. Ковно является замечательным местом для корпусных парадов и учений. Прекрасное место для парадов, очень сухое, для больших учений туда нужно еще собрать войска, но местность очень разнообразна, здесь есть, где проводить маневры в течение целого дня. Сначала я захотел посмотреть, как войска проведут обычные учения, и так как все было хорошо, то на следующий день я приказал устроить маневры, разделив их на два корпуса. Наибольшей частью пехоты и полком кавалерии командовал Гейсмар, под командование Оффенберга были отданы меньшая часть пехоты и три полка дивизионной кавалерии. И тот и другой были излишне осторожны, но в целом все было хорошо, мне понравилось точное исполнение приказов войсками и порядок при перестроениях. В Ковно случилось нечто, что меня сильно огорчило, но что, тем не менее, было прекрасно. Учения закончились взятием города штыковой атакой, авангард колонны под командованием командира дивизии Мандерштерна остановился прямо на берегу Немана, откуда для большей имитации боевых действий паромы были переведены на другой берег реки. Все было кончено, я проехал перед этими войсками и в шутку сказал: „И что же? Чего вы тут ждете?“ При этих словах храбрый Мандерштерн без малейшего колебания пришпорил лошадь и бросился в воду. Вся первая рота тут же последовала его примеру, нам потребовалось немало труда, чтобы вернуть их на сушу. К счастью, никто не утонул, но бедняга Мандерштерн, и так страдавший от старых ран, заработал себе жестокую лихорадку. На следующий день я зашел его проведать с тем, чтобы убедиться в состоянии его здоровья и немного побранить за то, что он столь проворно повиновался моим словам. Этот поступок раскрыл человека — он сумеет повести свои войска на врага. Полученные мною через несколько дней сведения, благодаря Богу, полностью успокоили меня в отношении состояния его здоровья. Ожидавший меня в Ковно маршал Паскевич также был удовлетворен состоянием, в котором он нашел войска 1-го корпуса. Я должен сказать, что население Ковно и его окрестностей очень хорошо принимало меня, все встреченные мною люди были рады меня видеть.

Уехав из Ковно 9-го числа, я остановился с тем, чтобы осмотреть красивую Почаевскую лавру, которая еще недавно была католической, а теперь стала православным храмом. В 10 часов вечера я приехал в Вильну. Городские улицы были полны людей, которые встретили меня выражениями бурной радости. Такие чувства нельзя было выразить по приказу, и это было хорошо. Тем не менее, я не дал этим крикам убедить себя, так как опасаюсь, что эти молодцы в глубине души меня не слишком любят. Но, в конце концов, мы только в начале пути. Город стал много лучше, он был чистым и производил приятное впечатление видом достатка и порядка, что было заслугой его генерал-губернатора князя Долгорукого. После ночного сна ранним утром я пошел помолиться в собор, а затем зашел в католический храм, где меня ожидали его священнослужители со святой водой и крестом в руках. На площади перед этой церковью, где теперь все очень хорошо устроено, я провел смотр двух батальонов егерей маршала Кутузова, которыми остался доволен. Во время осмотра крепости я выразил свое неудовольствие устройством пушечных ложементов. Крепость действительно господствует над городом, и, если вдруг горожанам вздумается устроить бунт, то город будет полностью во власти крепостной артиллерии. Мы приняли здесь совершенно правильное решение, которое будет держать город в повиновении. Затем я осмотрел военные госпитали, которые содержатся в полнейшем порядке. К полудню я вернулся в замок с тем, чтобы принять военные и гражданские власти города, а также представителей знати и священства. В начале я принял католического епископа, которому суровым тоном сказал о его священнических обязанностях и о том спасительном влиянии, которое он должен оказывать на своих прихожан, давая им пример добрых нравов и преданности правительству ради благополучия и спокойствия этих краев. С дворянством я говорил о прошлом и о том будущем, которое находится в их руках. Оно достижимо только покорным поведением и забвением глупых надежд, которые политические крикуны пытались заронить в них по поводу национального вопроса и которые могли привести только к потерям и к несчастьям для их страны. Хорошо знаю, что эти люди думают в глубине души, но важно, чтобы они оставались спокойными, остальное, возможно, придет со следующими поколениями. Я поехал в расположенный неподалеку университет, который теперь преобразован в медико-хирургическую академию. Все осмотрев там, я говорил с молодыми студентами, которые имели надлежащий вид и быстро учились русскому языку. Я был доволен их поведением, директор правильно ведет свое дело. Также я осмотрел гимназию, женское учебное заведение при католическом монастыре, больницу сестер милосердия, основанную для бедных и инвалидов, католическую церковную академию и благородный пансион, все хорошо работало и находилось в полном порядке. Затем я проехал по богоугодным заведениям — в монастыре святого Исаака и греческом униатском монастыре святого Василия. В мою честь был приготовлен красивый бал, на котором многие желали меня видеть. Мой приход хотели бы истолковать как некое примирение с моей стороны, но я отказался. После всех тех глупостей, которые они наделали, было еще слишком рано. Мой отказ сильно огорчил здешних дам, которые лелеяли большие надежды меня соблазнить. Между тем, должен сказать, что я видел вокруг себя только улыбающиеся лица, повсюду люди толпились вокруг меня. В конце концов, я остался доволен.

После обеда я выехал в Бобруйск, в Минске я остановился только для того, чтобы помолиться в соборе. Город ничуть не стал лучше, он выглядел бедным и грустным. В Бобруйск я приехал глубокой ночью. Утром 12-го числа я провел смотр 5-й пехотной дивизии, которая была в хорошем состоянии. Я осмотрел крепостные сооружения и отдельно стоящие форты, я всегда с большим удовольствием приезжаю в это огромное сооружение, строительство которого, наконец, завершается, и которое должно стать одним из самых красивых в Европе.

В госпитале я разозлился, представьте, что его сотрудники забрали себе наилучшую часть здания, в тех помещениях, где должны были лежать больные, располагались салоны господ инспектора и госпитального врача, я сразу же восстановил там надлежащий порядок вещей. Коменданта крепости, который должен был следить за такими вещами, был посажен мною на гауптвахту, снял с должности директора и обругал всех в свойственной мне манере. Вот такие глупости вызывают мой гнев!

На следующий день я устроил смотр двум саперным батальонам, которые очень хорошо себя показали. Затем я присутствовал на молебне в лагере и там же осмотрел временный госпиталь. Затем мы снова пустились в путь. В Чернигове я зашел в собор, и 14 числа в 9 часов вечера остановился в Печерском монастыре в Киеве. Я отчитал генерал-губернатора полковника Гурьева за то, что, вместо того, чтобы встретить меня в этом месте, он ожидал меня в моей резиденции на правом фланге почетного караула. Этот выговор был ему весьма неприятен, но он заслужил его. Наутро был произведен смотр 3-го корпуса, результатами которого я остался удовлетворен, войска были хороши, личный состав выглядел прекрасно, маршировали они вполне удовлетворительно. Так как это был день моих именин, то я отправился на молебен в монастырь, затем пошел в Софийский собор, который был восстановлен и выглядел прекрасно. Также я был в Михайловском Златоверховском монастыре. Затем я проехал по городу: с каждым годом он становится все лучше, город прекрасно расположен, я должен по справедливости признать заслуги генерала Левашова, при управлении которого произошло множество полезных изменений. Был в арсенале, который содержится в прекрасном состоянии и в изобилии снабжен всем необходимым, без сомнения, что это одно из прекраснейших в своем роде сооружений. 16-го числа я руководил учениями 3-го армейского корпуса, войска разумно исполнили все маневры. Местность была мало приспособлена к такого рода действиям. Затем я изучил крепостные сооружения, которые должны включать в себя весь Киев и обеспечить защиту огромным военным запасам, которые мы там уже имеем, и которые должны будут еще увеличиться. Эти работы продвинулись вперед, хотя и медленно, местные трудности возникали на каждом шагу. Строят здесь хорошо, используемый на стройке камень, запасы которого были найдены благодаря проявленной мною настойчивости, действительно превосходен, он лучше мрамора, а нашли его здесь в изобилии. Передовые укрепления вызывают огромные трудности и будут стоить немалых средств, но надо через это пройти, так как это чрезвычайно важно. Госпитали находятся в прекрасном состоянии, я осмотрел учебные заведения, университет развивается, число студентов возрастает, обучение русскому языку идет успешно. Тем не менее постоянно встречаются отрыжки польских глупостей, у молодых людей были найдены возмутительные сочинения. Их высекли, не придав этому ребяческому поступку большей важности, чем он заслуживал, но нужна постоянная бдительность. Местный куратор славный человек, но ему не хватает энергии, я послал Уварову, министру народного просвещения, мой приказ лично прибыть сюда, посмотреть, что можно сделать, и придать событиям надлежащее направление. В остальном молодые люди выглядели прекрасно, смотрели на меня с удовольствием, многие из них все и больше и больше становятся русскими, что не может радовать некоторых неискоренимо патриотично настроенных родителей. После обеда по неизменной традиции я отправился поклониться святым мощам в Печорской лавре, и поспешил направиться в Вознесенск, где мне не терпелось оказаться. Прибыл туда 17-го в 11 часов ночи к большому удивлению всех тамошних жителей, которые не ждали меня раньше, чем через 5 дней. Таким образом, я приехал первым, что было мне крайне выгодно, так как осталось больше свободного времени».

На огромной равнине, окружающей Вознесенск и орошаемой водами Буга, император пожелал собрать огромные массы кавалерии. Для этого в район Вознесенска были направлены и стали лагерем:

— 1-й, 2-й и 3-й кавалерийские корпуса;

— корпус кавалерии, собранный из двух дивизий, принадлежавших армейским корпусам;

— дивизия из 40 эскадронов, сформированных из отпускников восьми соседних губерний;

— резервные эскадроны всей кавалерии.

Эти войска явились со всей своей артиллерией. Дополнительно к этим массам кавалерии были присоединены:

— 12 резервных батальонов 5-го корпуса;

— 16 батальонов отпускников этих же губерний совместно с тремя ротами артиллерии.

Местечко Вознесенск, в котором всего лишь стоял один кирасирский полк, благодаря неустанным заботам графа Витта всего за один год, стало городом, в котором был построен дворец для членов императорской семьи, разбит обширный сад с пересаженными туда уже большими деревьями, с театром, с 20 красивыми домами для высоких персон и со 140 домами поменьше для устройства свиты, генералов и офицеров, приглашенных на это грандиозное зрелище. Там было собрано все, что можно было пожелать для роскоши и комфорта, обстановка во дворце была самого лучшего качества, специально из Одессы и Киева сюда были приглашены торговцы и рестораторы, всего было припасено в изобилии. В домах стояли 200 экипажей и 400 верховых лошадей. Все постройки были сооружены из камня, тщательно и прочно. Это была настоящая сказка.

Кроме императрицы, наследника, великого князя Михаила с супругой и великой княжны Марии сюда были приглашены генерал-аншефы, корпусные и дивизионные командиры остальных армейских частей, многие гвардейские генералы и почти все генерал-адъютанты императора. Среди иностранных приглашенных были: эрцгерцог Иоганн Австрийский, принцы Август и Адалберг Прусские, принц Фредерик Вюртембергский, герцог Бернгард Саксен-Веймарский со своим сыном, герцог Лейхтенбергский и Баварский, австрийский посол граф Фикельмон, австрийские генералы, принц Виндишгрец Гаммерштейн с 24 офицерами, прусские генералы Нацмар и Бармер с 8 офицерами, английский генерал Арбетнот, шведский генерал Мернер со своим адъютантом, два датских офицера, султана представлял ферик-паша Ахмед с 6 офицерами. Мало-помалу разными путями все это общество прибыло в Вознесенск, где было удобно устроено, снабжено экипажами и лошадьми.

Подобное соединение и развертывание военных сил не осталось без внимания большого количества иностранных газет и сильно обеспокоило парижский и лондонский кабинеты, которые были всегда настороженными, они поспешили обвинить российского государя в воинственных намерениях. Даже более правильно информированные о намерениях нашего правительства Австрия и Пруссия, тем не менее, были неприятно удивлены этим гигантским сбором военных сил, которые из ревности они стремились преуменьшить количественно и уличить в отсутствии должной организованности. Турция была единственной страной, которая была уверена в благорасположении Николая, ее благодетеля и спасителя, она не выказала никакого недоверия при получении известия о развертывании столь огромного количества войск в непосредственной близости от ее границ. Турецкий посол со своей многочисленной свитой рассматривал наше военное могущество скорее как защиту, чем опасность для Оттоманской Порты.

…«На следующий же день я захотел осмотреть войска. Уже в 9 часов утра они были на месте. Казалось, что эта бескрайняя равнина была специально создана для соединения такого большого количества войск. Приблизившись к ним, я испытал невыразимые чувства при виде 350 эскадронов и 144 орудий конной артиллерии, построенных в пять линий. Зрелище было столь величественно и необычно, что моим первым желанием было возблагодарить за него бога. Было потрясающе видеть этих всадников, этих храбрых воинов, которые с непокрытыми головами вместе со мной возносили молитву всевышнему. Я был горд быть среди них и командовать ими. После окончания молитвы войска прошли передо мной, все было прекрасно: люди, лошади, выправка, форма и сбруи. Казалось, что все они были вылеплены по единому образцу, и нужен был очень острый глаз для того, чтобы различить малейшие отличия и найти лучшие полки. Как и во всех наших войсках, артиллерия была верхом совершенства. Я был очень доволен, все, что я видел, превзошло все мои ожидания. Дух этих войск был превосходен, так как подобного великолепия можно было достигнуть только совместными усердными усилиями командиров и солдат. Меня встретили с восторгом, который отразился на всех лицах. Эскадроны отпускников были столь же хороши, как только могут быть хороши войска, только что вышедшие из казарм. Видеть все это было величайшей радостью. Больше я не беспокоился о том впечатлении, которое эти сборы в Вознесенске произведут на иностранцев. По окончании торжественного марша я построил из них одну линию из двух дивизий драгун и приказал им двигаться по-пластунски, затем велел спешиться, сформировать пехотный батальон и в таком виде промаршировать по равнине. Упражнение было выполнено с точностью и проворством, которые мне так по душе, эти войска явно понимали свое предназначение. Тот воинственный пыл, который обуревал каждого человека, делал из них устрашающую силу, они были готовы ко всему. 19-го я осмотрел пехоту, которая была хороша, а собранные из отпускников батальоны были прекрасны. На следующий день я решил вывести на маневры всю кавалерию, численность которой, казалось, должна была помешать моим намерениям. Но воины были так хорошо выучены и опытны, а командиры были столь внимательны, что учения совершились так, будто бы я руководил ими в двадцатый раз. Вы понимаете, что все закончилось наступлением кирасир и пешей атакой драгун с целью захвата города. После обеда я осматривал госпитали, которые были приготовлены для такого огромного скопления людей, собранных в одном месте. Порядок и необходимые приготовления не оставляли желать ничего лучшего. Позже появилось большое количество больных на глаза, что было неизбежным следствием пыли и жары в этом месте, лишенном тени и укрытий. 21-го я внимательно осмотрел полигон для стрельбы в цель двух драгунских дивизий и роты артиллерии, было видно, что здесь хорошо поработали — все мишени были поражены. В день коронации, 22-го августа, я побывал на церковной службе в пехотном лагере, а после обеда мне показали конские заводы полков военных поселений. Там было несколько замечательных жеребцов и кобылы были хороши. Только кирасирская порода лошадей оставляла желать лучшего.

Па следующий день в 8 часов утра, когда я находился у эрцгерцога Иоганна, я приказал объявить общую тревогу, и уже менее чем через полчаса построенные в батальоны войска стояли под ружьем. Воспользовавшись случаем, я в течение нескольких часов провел учения. Рано утром 24-го я отправился встречать императрицу, которую встретил на четвертой от города почтовой станции и проводил в ее резиденцию. Все генералы и старшие офицеры лагеря и из числа прибывших верхом прискакали из города на встречу государыни. Они составили огромный столь же блестящий, сколь и многочисленный кортеж, вполне достойный событиям, происходящим в Вознесенске. Той же ночью из Сибири приехал мой сын, Вы можете представить себе ту радость, с которой я заключил его в свои объятия. Поездка принесла ему большую пользу, он стал мужчиной. Моя супруга приняла участие в большом параде, который стал более великолепным, чем тот первый, устроенный мною в качестве репетиции. Погода была прекрасной, а небольшой дождь только прибил пыль к земле. Иностранные гости были удивлены выправкой и красотой этих войск, которые могли поспорить с тем, что мы привыкли видеть в Петербурге в исполнении гвардии. Я бы даже сказал, что в мастерстве выездки и в подборе лошадей эти стояли выше. Затем были организованы учения и манеры двух корпусов (император нам рассказал о них во всех подробностях, которые не сохранились в моей памяти). Наконец, — сказал он, — пришло время покинуть Вознесенск. В течение проведенных здесь двух недель я получил огромное удовольствие. С большим трудом я расстался с этими замечательными и прекрасно обученными войсками.

После того, как я попрощался со всем обществом и поблагодарил графа Витта, оказавшегося настоящим волшебником, 4-го сентября в полдень я направился вместе со своим сыном, в Николаев. Императрица с нашей дочерью Марией поехала в Одессу. 5-го числа я устроил смотр пехотному полку в Минске, и остался им очень недоволен. Благодарение богу, уже давно мне не приходилось видеть ничего столь же ужасного.

Николаев стал гораздо лучше, и построенные в нем здания были весьма хороши. Я осмотрел госпиталь, казармы, гидрологические сооружения, штурманскую школу, в адмиралтействе мне показали музей моделей морских судов. Склады, мастерские, строящиеся на верфях два линейных корабля, один 120-ти пушечный, другой 84-х пушечный, были великолепны. В моем присутствии спустили на воду три транспортных корабля, на которые, как я видел позже, поднялись две сотни азовских казаков, которых должны были доставить на кавказский берег. Морская и артиллерийская школы были прекрасно устроены, в целом, я был очень доволен тем, что касалось морского дела. После осмотра всего мы направились в Одессу. Утром 6-го числа мы с наследником и моим братом Михаилом пришли в собор, где нас ожидала и радостно встретила огромная толпа людей. Императрица побывала здесь накануне. На главной площади я устроил смотр двум батальонам полка польских егерей, которыми остался столь же недоволен, как и тем полком, который ранее видел в Николаеве. Они были непростительно скверны, им я об этом строго сказал командиру корпуса Муравьеву. Затем мы осмотрели город, который невероятно похорошел за тот десяток лет, что я здесь не был. Одесса стала красивым городом, я был поражен тем, что на каждой улице появились прекрасно построенные дома. Биржа была великолепным зданием, я должен был отдать полную справедливость графу Воронцову, то, что он сделал, было грандиозно. Единственно, чем я остался недоволен, была полиция, и я не стал скрывать это от него. Полиции практически не было, видно было, что полицейские не научились добиваться подчинения. Вечером городские власти дали в нашу честь изысканный бал, ничуть не уступавший балам в Петербурге. На следующий день мы внимательно осмотрели карантин, устройство и порядок которого удивили иностранцев. Поистине, это одно из самых лучших заведений такого рода в Европе. Эрцгерцог Иоганн был потрясен увиденным. Я поблагодарил и наградил карантинных чиновников.

Далее императрица меня ожидала в институте благородных девиц, который находился под ее покровительством и был в прекрасном состоянии. Выйдя оттуда, мы осмотрели госпитали, тюрьму, карантинный батальон и арестантскую роту, все было в хорошем состоянии. Утром 8-го числа мы осмотрели Ришельевский лицей, который был в прекрасном состоянии, на молодых людей приятно было смотреть, было впечатление, что занятия идут очень успешно. Затем нам показали школы для еврейских девочек и мальчиков, которые были хорошо устроены и прекрасно выглядели. В 11 часов утра 9-го числа мы с императрицей, моей дочерью Марией, наследником и всей свитой взошли на борт парохода „Полярная звезда“, который направился к Севастополю. В 25 милях от порта нас встретил весь Черноморский флот, это было великолепное зрелище. Я приказал флоту исполнить несколько маневров, что и было сделано в точности. Затем все суда приветствовали императорский штандарт, который по моему приказу был поднят на нашем пароходе. Позже нас приветствовали пушки Севастополя, в бухте которого мы бросили якорь. 10 сентября мы ездили в Георгиевский собор, построенный на отвесной скале над морем, после этого я осмотрел часть пехоты 5-го корпуса, которая каждое лето приходит в Севастополь на сооружение оборонительных укреплений. Я нашел ее в том же плачевном состоянии, как и те части, которые я видел ранее в Николаеве и в Одессе. Это поистине непростительно, я и не предполагал, что в армии еще существуют подобные войска. С трудом продвигающееся вперед строительство сделает по своему окончанию из Севастополя один из самых красивых портов мира, но остается еще очень большая работа. Сейчас идет работа по разрушению целой каменной горы, на месте которой будет построено адмиралтейство, казармы и красивая церковь. Когда все будет закончено, это место приобретет чудесный вид. Сооружение водопровода для наполнения корабельных доков тоже является огромной работой. В полдень я проводил супругу в северную часть порта, откуда она отправилась в Бахчисарай. Мы с наследником осмотрели Инкерманскую бухту, это часть огромного залива, представляющего собой порт, в котором могли бы укрыться все европейские флоты. Мы осмотрели береговые укрепления, что же, господа англичане, милости просим сюда, если вы хотите сломать себе нос. 12-го числа мы осмотрели госпитали для сухопутных и морских сил, склады и прочие заведения адмиралтейства. Все это находится в таком хорошем состоянии, в котором им это позволяют устаревшие здания. Утро 13-го числа я посвятил подробному осмотру флота, который я нашел в самом прекрасном состоянии в том, что касалось его порядка, опрятности и выправки матросов. Но его материальная часть еще отстает от Балтийского флота, есть устаревшие суда. Но экипажи превосходны. Вечером я нагнал свою супругу в Бахчисарае, где дворец бывших татарских ханов был тщательно восстановлен в том же мавританском стиле его первых владельцев. Мебель, ткани и все, что было нужно для придания ему восточного облика, было специально привезено из Константинополя. Это было необычно и чудесно, казалось, что ты там переносился в мир восточных сказок. Все здесь дышало азиатской изысканностью и томностью: фонтаны, маленькие садики, балконы, красивые диваны и даже надгробия. Пребывание здесь делал еще более сказочным красивый город, затерянный в окружавших его скалах. Зрелище сильно отличалось от всего того, что я видел до этого, ему еще добавляли театральности нарядные одежды татар и евреев, а также оригинальная форма их жилищ. 14-го числа мы все вместе поехали на южный берег Крыма, и, частично на лошадях, объехали этот край, отличавшийся разнообразием видов и богатой растительностью. Недавно оконченная нами здесь дорога просто чудесна, все пропасти были засыпаны, а опасные спуски превратились в удобный путь, по которому можно проехать в экипаже. По сторонам этой дороги стоят загородные резиденции, а сама дорога петляет между возвышенным и живописным морским побережьем и гранитными горами, отделяющими как богатыми занавесями этот берег от остального равнинного Крымского полуострова. Пейзаж украшен богатыми замками, мы проехали через Артек, Массандру, Ореанду и Ялту и оказались в прекрасных владениях графа Воронцова в Алупке. Строительство его замка еще не завершено, но он станет одним из самых прекрасных сооружений, которые только можно видеть — стены выстроены из мрамора, а огромных размеров обеденный зал уже обставлен и отличается оригинальностью формы. Здесь у Воронцовых я оставил императрицу, которая к тому же нуждалась в небольшом отдыхе после своего долгого путешествия. А мы с сыном в Ялте поднялись на борт „Полярной звезды“ и направились к берегам Азии. Ветер, уже и так довольно свежий, превратился в настоящую бурю, и нас изрядно качало. В 9 часов утра 21-го числа мы бросили якорь в Геленджике. Крепостные пушки и артиллерия лагеря генерала Вельяминова салютовала императорскому штандарту, сообщив о моем прибытии горам Кавказа, которые в первый раз видели государя России. Ветер был столь силен, а море настолько неспокойно, что нам с трудом удалось спуститься в шлюпку и высадиться на берег, а вторая лодка с нашей свитой была вынуждена вернуться к пароходу. Прямым ходом мы направились в лагерь, где войска нас ожидали в боевой готовности.

Усиливавшаяся непогода так разыгралась, что линия взводов была вынуждена отступить на несколько шагов, знамена держали по два, а то и по три человека, я сам, будучи довольно сильным человеком, с трудом мог держаться на ногах и двигаться вперед. Невозможно было и думать о торжественном прохождении войск. Несмотря на это, войска были представлены прекрасно, это были настоящие бойцы с воинственным и внушающим доверие видом, на которых было приятно смотреть. Никогда еще войска не принимали меня с таким восторгом, было видно, что они рады видеть своего императора. Казалось, что все стихии ополчились против нас: вода готова была поглотить нас, ветер дул самым свирепым образом, а тут еще над Геленджиком появилось пламя. Вельяминов бросился к источнику огня, мы последовали вслед за ним. Горели провиантские склады, за ними занялись собранные рядом снопы сена в несколько миллионов пудов. Усилившиеся из-за этого огонь и дым накрыли артиллерийский парк, наполненный порохом и заряженными гранатами. Мы находились посреди этой опасности, пока солдаты с величайшим хладнокровием выносили в своих шинелях взрывчатые боеприпасы из окружавшего нас огня. Вечером мне захотелось вернуться на борт парохода, но это оказалось невозможно, ветер не давал спустить на воду шлюпки. Нам захотелось есть, но ветер опрокинул на землю кухню вместе с обедом. Пришлось остаться голодными и страдающими от холода в плохом домишке, в ожидании ослабления ветра.

Я поехал осмотреть госпиталь и навестить генерала Штейбе, который в одной из последних схваток с горцами был опасно ранен. Я опасался, как бы мы его не потеряли, это храбрый офицер.

Только на следующий день в 5 часов мы смогли вернуться на наш корабль, который тоже подвергался опасности быть сорванным с якорей и унесенным в открытое море. Я был рад, что все это видел и мой сын, которым я был весьма доволен в данных обстоятельствах. В 11 часов ночи мы бросили якорь у Анапы. Утром 24-го мы поехали в крепость, я устроил смотр гарнизону, посетил госпиталь и осмотрел оставшуюся часть этих ужасных трущоб. Здесь надо будет основать поселения, которые станут активно использовать окрестные места и, тем самым, уменьшат опасность нападения горцев, которые всегда готовы напасть на гарнизон на выходе из укреплений. Так как в Анапе больше делать было решительно нечего, мы снова поднялись на борт корабля, и в 4 часа были уже в Керчи. Этот город получил значительную выгоду от прибрежного судоходства, он неизбежно стал гораздо больше. Недавно построенная набережная очень красива, непрерывно проводимые раскопки приносят большое количество древних находок, ими полон местный музей и много любопытного будут направлены в Петербург, в частности, массивная золотая маска, найденная в одном из захоронений. Она изображает лицо женщины между 30 и 40 годами и является законченным художественным произведением. Здесь мы расстались с наследником, который поехал в Алупку, где все еще находилась императрица, с тем, чтобы оттуда продолжить свою поездку по внутренним губерниям империи.

Я же на „Полярной звезде“ направился в Редут-Кале, куда прибыл 21-го числа после обеда. Здесь меня встретил главноуправляющий кавказскими провинциями генерал Розен. Это жуткое место расположено посреди болот, которые делают воздух болезнетворным. В нескольких верстах оттуда мы встретили мингрельского властителя князя Дадиана, который со своей многочисленными сопровождающими верхом приехал меня встретить и составить почетный эскорт. Его наряд, как и все его обличье, были весьма необычными, свой национальный костюм он нашел нужным дополнить нашим генеральским головным убором, что оказалось очень забавно. Сопровождали его богато одетые, хорошо вооруженные и очень красивые мужчины. По мере нашего продвижения вперед мы встречали все больше красивых деревьев и кустарников, о подобной растительности в Европе не имели ни малейшего представления. На ночлег мы остановились в селение Зугдиди, сначала я зашел в церковь, а затем во дворец князя, где в большом зале для меня были приготовлены апартаменты. Зала была разделена прекрасными занавесями на спальню и рабочий кабинет. В своих помещениях меня встретила супруга местного суверена княгиня Дадиана. Эта огромных размеров женщина была полной противоположностью своему щуплому и низкорослому супругу. Стоило только посмотреть на эту супружескую пару, чтобы убедиться в том, что именно она играет здесь главную роль. Впрочем, это очень достойная женщина, в качестве правительницы она оказала нам большие услуги во время последней войны против Турции. Возможно, что без нее была бы поколеблена верность ее мужа к России, который испытывал давление Оттоманской Порты и коварство некоторых своих приближенных.

Мингрельская знать приготовила для меня почетный караул, который был совершенно особенным, благодаря национальной одежде и редкой красоте мужчин. Это один из самых красивых народов в мире. Все они выказали мне усердие и преданность, которые в этих краях не могут быть наигранными, и встретили меня нашим добрым русским „Ура!“. На следующий день при моем отъезде меня сопровождали до границ Имеретии князь Дадиани и его вельможи. Там при полном параде меня ожидал государь этого небольшого княжества со своими князьями и дворянством. В Кутаиси перед предназначенным для меня домом был выстроен такой же почетный караул. Все их наряды и доспехи придавали моей поездке сказочный флер, подобный „Тысяче и одной ночи“. Рано утром 29-го числа мне был представлен имеретинский архиепископ Софроний, митрополит Давид, государь сванов князь Михаил и некоторые князья, недавно принятые в российское подданство. Затем я осмотрел госпиталь, школу и казармы 10-го линейного Черноморского батальона, и в 10 часов снова пустился в путь, сопровождаемый до границ Грузии этими князьями и представителями знати. На приграничной почтовой станции, где мы заночевали, нас встретили губернатор, предводитель дворянства с местными князьями и знатью, а также представители осетинского дворянства.

Вся дорога от Редут-Кале до станции Мелита, которую я бы назвал непроходимой для верхового всадника, пересекала глубокие овраги и непроходимые пропасти, стала стараниями барона Розена вполне проезжей для повозок, и, таким образом, связала и приблизила эти края, с которыми не было никакого другого сообщения. Сооружение этой дороги делает большую честь тем инженерным офицерам, которым она была поручена. Она станет источником богатства и цивилизации для всех этих земель, столь диких и суровых, и, в то же время, столь изобильных и благоприятствующих торговле. 30-го сентября мы прибыли в Сурам, и 1 октября в 1 часов вечера приехали в Ахалцих. Именно здесь покрыл себя славой маршал Паскевич, который с горсткой храбрых солдат в течение трех недель защищал это место против всей турецкой армии. Эти два военных подвига, сначала штурм, потом защита, становятся еще более славными, когда видишь эту затерянную среди высоких скал позицию. На бастионе, прозванным „Страшным“, я принял местную знать и привезенных из Эрзерума армянских старейшин, которые все верхом проводили меня до Ахалциха.

2-го числа я отправился осмотреть госпиталь, школу, вновь построенные в городе дома, мечеть, которую превращают в православный собор, и крепость, высокие стены которой все же меньше, чем они были в древности. Отсюда мы отправились ночевать в Ахалкалаки. 3-го числа я осмотрел крепость и в сопровождении местного дворянства приехал в Гумры, где выехавшие из Карса армянские старейшины приняли меня в соответствии со своими древними обычаями. На следующий день я был поражен гигантскими укреплениями этой новой крепости, поистине это линия обороны для Грузии и плацдарм для нападения на Турцию и Персию. Крепость ставила под сомнение обе границы, которые в этом месте почти соприкасались. Каменные работы были окончены с тем усердием, которое мы привыкли видеть в наших самых прекрасных крепостях. Расположение крепости было уникальным, она стояла на высокой скале, которая господствовала на большое расстояние вглубь турецкой территории. Надо отдать полную справедливость барону Розену и его офицеру по инженерной части, руководившему этими работами. Это огромное строительство было завершено быстро, весьма искусно отделено от селения Гимры, также оно проведено с невиданной бережливостью. В это почти невозможно было поверить! Его я также щедро вознаградил. Я заложил первый камень в православный собор, который должен быть возведен в честь святой мученицы царицы Александры, и переименовал Гимры в Александрополь.

Именно здесь, в самой приближенной к турецким землям точке Российской империи, я принял Эрзерумского сераскира Магомеда-Аседа-пашу. Его прислал султан по случаю моего приезда с приветствиями. Его инструкции предусматривали самое любезное и дружественное поведение. Он сказал мне, что его государь прислал его, как главу соседних с нами турецких провинций, за моими приказаниями и с целью предоставить себя в мое полное распоряжение. Я принял его с той сердечностью, на которую только был способен. Он привез богатые дары в виде лошадей, восточных шалей и оружия. Выехав из Александрополя, я заехал в селение Мастери на территории Армении. Там меня ожидали представители армянского народа, местные беки и мелики, а также курдские старейшины, которые составили мой почетный эскорт до Сардарабада, куда мы приехали на ночь. Здесь местность стала еще более величественной, Арарат возвышался во всей своей красе, он являл собой задний план этой картины, которая возрождала в памяти колыбель человечества на земле. Невольно все ощущали величественность этого зрелища, восходившего еще ко временам великого потопа. Спустившись в долину, я увидел построенную в батальоны прекрасную конницу Кенгерли, всадники были собраны в полки, выстроены в линию, единообразно обмундированы и сидели на великолепных лошадях. Командовавший ими полковник подъехал ко мне с саблей наголо и отдал рапорт на русском языке, как это сделал бы офицер наших регулярных войск. Белая форма полка делала этих обладавших особой красотой мужчин еще элегантнее. Эти замечательные войска принимали меня с выражениями живейшей радости, на них было приятно смотреть. Сопровождаемый таким образом, я верхом приблизился к знаменитому и древнему армянскому монастырю Эчмиадзин, у которого меня встретил патриарх, тоже верхом. Мы как будто перенеслись во времена апостолов, в легендарные сказания самых отдаленных веков. Сойдя с лошади, патриарх Иоанес произнес речь, затем он провел меня за ограду монастыря, этого сосредоточения армянской нации и религии. Епископы и архимандриты присоединились к нашему столь необычайному и зрелищному верховому кортежу. Два похожих на скороходов служителя вели под уздцы лошадь патриарха, за ним следовала свита, порядка 50 человек, вся одетая в полумонашеские одеяния, здесь же находились двое важных монастырских служителей, один из которых нес его апостольский посох, а другой — жезл командующего, в качестве символов его небесного, земного и военного могущества. Впереди всего кортежа двигался конюший, который вел двух лошадей под богато украшенными попонами.

При нашем приближении к Эчмиадзину перезвон со всех монастырских колоколен и окрестных церквей слился с пением церковных служителей и с приветственными криками отовсюду сбежавшегося народа. У входа в монастырь выстроились монахи, предводительствуемые двумя архиепископами в праздничном облачении, один из них протянул мне для поцелуя чудотворную икону, а другой преподнес хлеб и соль. Затем они повели меня в главный собор. Патриарх оставил меня у северного входа в собор с тем, чтобы войти в него с юга, он встретил меня перед алтарем в полном облачении, соответствующем его высокому достоинству, с крестом в руке и в окружении всего блеска своего сана. Пол был застлан богатыми коврами. После того, как мне перед иконостасом поднесли святой воды, патриарх Иоанес произнес клятву, а затем все присутствовавшие погрузились в молитву об обретении государя, которую эти древние своды не слышали уже семьсот лет. Я преклонил колени перед священными мощами, сохраняемыми в этом храме на протяжении более тысячи лет, затем в сопровождении той же многочисленной свиты я осмотрел ризницу, Священный Синод, семинарию, типографию и трапезную. Потом я вошел в апартаменты патриарха, который вручил мне в дар часть креста господня, сказав при этом: „Пусть этот символ нашего искупления навсегда защитит на троне тебя и твоих наследников от скрытых и явных врагов“. По выходу из монастыря, который был не настолько богат, как я того ожидал, и который не поразил меня ничем, кроме своей древности, я провел смотр полка Кенгерли, который сопровождал меня галопом вплоть до Эриваня. После молитвы в соборе, я зашел в приготовленный для меня дом, будучи в восторге от возможности отдохнуть.

6-го числа я принял посла персидского шаха, который сопровождал 1-летнего наследника шахского престола. Я посадил этого милого ребенка к себе на колени и в его присутствии сурово сказал послу, что все его заверения замечательны, но я не вижу в них искренности, так как в Персии призывают моих солдат к дезертирству, и создают из них особые войска. Я требую, чтобы в самое ближайшее время эти люди были мне возвращены, иначе я буду рассматривать Персию, как государство отчасти мне враждебное. Я буду тщательно соблюдать мир и подписанные договоры, но сумею и других заставить делать то же самое. В остальном же мы расстались с ним добрыми друзьями, он подарил мне от имени шаха добрых лошадей, жемчуга и большое количество шалей.

Эривань был местом столь нездоровым, что за стенами крепости почти никого не осталось. Жители перебрались на другую сторону реки, и гарнизон был вынужден направлять туда требуемое для их защиты количество войск. Выехав в тот же день, я заночевал в Чухлы, 7-го числа — в Кади, в 3 часа пополудни 8 октября я приехал в Тифлис. Так как это была столица всего этого края, то меня здесь приняли как государя, артиллерийские залпы и колокольный звон возвестили о моем приезде. Все улицы и плоские крыши домов были заполнены людьми, это было прекрасное зрелище, разноцветные и богатые национальные костюмы и белые покрывала женщин придавали этому виду новизну. Меня встретили с той же радостью и воодушевлением, как это происходит и здесь, в Москве, не могу найти должных выражений, чтобы описать вам тот восторг и громкие крики, с которыми простые люди меня принимали. Вероятно, запасы преданности и привязанности к монарху здесь достаточно большие, иначе они были бы давно стерты тем плохим управлением, которое, как я должен признать к моему стыду, уже много лет довлеет над этими землями. Тифлис — это большой и красивый город, его центральные кварталы еще совсем азиатские, но предместья уже построены в столичном стиле, здесь есть некоторое количество красивых домов, которые вполне могли бы украсить даже перспективу Невского проспекта в Петербурге. Город прекрасно расположен, он разделен рекой Кура, которая в пределах города заключена с обеих сторон в скалистые берега, далее она течет в менее скалистой местности. Ее быстрые воды петляют в плодородных долинах, которые вдали заканчиваются высокими горами. Старинная крепость, как говорят еще римского происхождения, являет собой живописные развалины, которые с высоких скал господствуют над Тифлисом и его окрестностями. С другой стороны реки прекрасное впечатление производит Авлабар, старинный дворец грузинских князей, перестроенный ныне в отличные казармы.

На следующее утро я отправился в храм Богородицы, со всех сторон сбегались люди, чтобы посмотреть на меня. Затем присутствовал на разводе Эриванского гренадерского полка, которым остался в целом доволен. Вообще, все те войска, которые я видел после высадки на сушу, имели достойный вид и были вполне боеспособны. У меня были к ним большие претензии по их выправке и маршировке, но это легко могло быть исправлено. В полдень я принял ханов и представителей знати различных горских народов, которые специально приехали в Тифлис с тем, чтобы иметь случай мне представиться. Я говорил с ними обо всем, казалось, они остались мною довольны. Затем я осмотрел корпусной штаб, госпиталь, арсенал, казармы, саперный батальон и созданную при нем школу для молодых грузинских дворян. Все было в прекрасном состоянии. Затем я осмотрел замок, где располагалась тюрьма. 10-го числа я слушал обедню в храме Св. Георгия, и провел смотр городского гарнизона. Войска были хороши, в особенности артиллерия. На следующий день я присутствовал на разводе учебного батальона, которым остался весьма доволен, затем осмотрел военный госпиталь, интендантские склады и шелкопрядильную фабрику. В 2 часа пополудни мне продемонстрировали свое искусство выездки и владения оружием грузинские князья и знатное дворянство, те, кто ранее составляли мой эскорт, а теперь несли караул у моих дверей. Они были в своих лучших нарядах, сидели на превосходных жеребцах и соперничали друг с другом в ловкости и изяществе. Было невозможно себе представить зрелище еще более замечательное и прекрасное. Гарцуя на лошадях в своих национальных костюмах, они были великолепны и действительно привлекательны. Некоторые из них словно сошли с картин, они легко могли бы вскружить голову нашим дамам: проворство их лошадей было столь же восхитительно, как и ловкость их наездников. Вечером я присутствовал на весьма многолюдном балу, большинство дам пришли туда в национальных костюмах, которые, к сожалению, скрывали их талии и не давали возможности насладиться редкой красотой и правильностью черт их лиц, некоторые из них действительно были головокружительно прекрасны. В целом, эта нация очень щедро одарена природой по части изящества фигур и тонкости талии. Не могу сказать того же об их уме.

Подытоживая, я был в достаточной степени удовлетворен тем, что увидел в Грузии, здесь достигнуты большие успехи. Состояние дорог и крепости в Гимры свидетельствуют, что генерал Розен весьма заботился о них. Но в системе управления есть ряд закоренелых злоупотреблений, которые выше всякого понимания. Уже несколько месяцев проводящий ревизию этого края сенатор Ган выявил ужасные вещи — злоупотребления и расточительство властей, которые начались здесь задолго до генерала Розена, должны были вывести из терпения даже эти привыкшие к слепому подчинению народы. Войска, которым я отдаю полную справедливость за их высокий боевой дух, храбрость и терпение превозмогать все трудности и лишения, с другой стороны стали источником неслыханных притеснений. Полковники позволяют себе злоупотребления еще более позорные тем, что они ложатся тяжелым грузом не только на местное население, но даже и на их собственных солдат. Я узнал, что зять генерала Розена князь Дадиан, мой флигель-адъютант и командир полка, расположенного всего в 16 верстах от Тифлиса, использует своих солдат и даже рекрутов в порубке лесов и покосах трав, зачастую принадлежащих другим владельцам, с целью организовать выгодную продажу в Тифлисе, прямо под носом у властей, что он заставляет работать на себя солдатских жен, что руками солдат он из казармы построил мельницу, присвоив при этом изрядную сумму денег и даже не заплатив несчастным солдатам, что более 200 рекрутов, вместо того, чтобы заниматься военным делом, были вынуждены пасти овец, быков и верблюдов господина полковника, а он даже не дал им ни одежды и обуви. Это было уже слишком серьезно. С целью убедиться в правдивости этих сведений я в ту же минуту ночью отправил моего флигель-адъютанта Васильчикова с тем, чтобы на месте произвести следствие. Все, что было мною рассказано, нашло свое подтверждение. Надо было примерно наказать столь вопиющие и наглые безобразия. Во время смотра войск я приказал коменданту крепости сорвать с плеч князя Дадиана, как недостойного быть моим флигель-адъютантом, аксельбант и мои инициалы, и тут же отправил его в крепость Бобруйск для придания военному суду. Подробное следствие по делу я поручил одному из своих флигель-адъютантов. Не могу Вам передать, как это жестокое действие меня огорчило и поразило, я был просто потрясен. Но я рассудил, что наказав самого виновного, моего собственного флигель-адъютанта и зятя главноуправляющего краем, я, возможно, спасу большинство других полковников, которые все, так или иначе, были причастны к такого рода злоупотреблениям. Я посчитал, что этим исполнил свой долг. Здесь это решение было бы воспринято как самовластное, бесполезное и вредное, но в Азии, находящейся на огромном расстоянии от моего надзора, при первом моем появлении в Закавказских войсках нужен был устрашающий удар грома, который доказал бы моим солдатам, что я знаю, как защитить их от злоупотреблений их собственных командиров. Сцена была ужасна. С тем, чтобы несколько смягчить ее для генерала Розена, и чтобы укрепить его авторитет в глазах подчиненных, я тут же приказал его сыну, поручику Преображенского полка, храброму офицеру, кавалеру Георгиевского креста за взятие Варшавы, подойти ко мне, и я тут же назначил его своим флигель-адъютантом, вместо его недостойного этой чести родственника.

Ранним утром 12 октября я уехал из Тифлиса. Из-за царившего там беспорядка мне дали кучера, который или не знал своих лошадей или не умел править ими. Этот дурень начал погонять лошадей на изрядном спуске, на котором нас ожидали два крутых поворота, а сбоку дорога обрывалась в бездонную пропасть. Внезапно лошади понесли, уверяю вас, что в тот момент нам было не до смеха. Открывшийся перед нашими глазами вид неминуемой опасности произвел гнетущее впечатление, не было видно ни малейшего спасения. Я встал на ноги в коляске с тем, чтобы помочь управлять лошадьми, но напрасно. У меня появилась неудачная мысль выпрыгнуть из коляски на землю, но у Орлова хватило здравомыслия удержать меня. Смерть смотрела нам прямо в глаза, когда сильный толчок опрокинул коляску на землю, а нас выбросила на изрядное от него расстояние. Я перекувырнулся через себя несколько раз и этим благополучно отделался, Орлов же сильно расшибся. Опрокинувшаяся коляска остановилась в дюйме от пропасти, в которую мы неминуемо бы свалились, если бы, на наше счастье, экипаж не перевернулся. Пропасть была так близка, что обе обезумевшие лошади повисли над ней только на своей сбруе, от дальнейшего падения их удерживала только тяжесть перевернувшейся коляски. Мы поднялись на ноги, несколько потрясенные произошедшим, и возблагодарили бога за наше чудесное спасение.

Между тем, весь передок коляски был сломан, но так как в Тифлисе у меня был запасной экипаж, то Орлов остался на месте, чтобы позаботиться обо всем, а я на казачьей лошади продолжил свой путь и таким образом добрался до Квишеда, расположенного у подножия Кавказского хребта. Селение находилось в долине с богатой и разнообразной растительностью.

13 октября я снова сел на лошадь с тем, чтобы подняться на перевал и пересечь этот огромный горный хребет, отделяющий Европу от Азии. Мы покинули теплый климат Грузии, ее полные зелени леса и оказались среди снегов и измороси. Здесь стояла прекрасная осень, а там нас встретил 6 градусный мороз, наши лошади скользили при каждом шаге, горные вершины были белыми от снега, дорога покрылась льдом. Всех тех, кто уезжает из Грузии, сильно огорчают огромные изменения, которые происходят вокруг всего за один час пути. Мы спустились с Кавказских гор вместе с истоками Терека, следовали за ними через ущелья Казбека, где река то уменьшается, то расширяется, иногда вплоть до Владикавказа, расположенного по другую сторону гор, у выхода на равнину. Дорога, проложенная через эти горы, скалы и стремнины, представляет собой одно из самых замечательных достижений человека. Теперь повсюду можно проехать в карете, запряженной четверкой лошадей в ряд, осталось пугаться только вида расположенной с одной стороны дороги пропасти, на дне которой неистово клокочет Терек, а с другой возносится над вашей головой гранитная стена. Это величественное и впечатляющее зрелище.

На ночь мы остановились во Владикавказе, где нас ожидал вернувшийся из Петербурга эскорт, составленный из черкесов и линейных казаков. Также здесь находились представители некоторых горских племен. Надо было видеть, какими бдительными взглядами провожали мои храбрые казаки любое движение горцев, некоторые из которых, надо признать, больше напоминали настоящих разбойников. Я им объяснил, чего требую от их соплеменников, не для увеличения могущества России, а для их собственного благополучия и спокойствия их семей. Я им сказал, что они могут расспросить находившегося здесь муллу, который по моему приказу несколько лет прожил в Петербурге с целью учить мусульманским законам их единоверцев и их детей, присланных мне для обучения. Я требую от них только того, чтобы они жили спокойно и счастливо, пользовались благами того прекрасного края, где они были рождены Небом, и даже не помышляли о сопротивлении неодолимой для них силе русского оружия. Казалось, что они меня поняли, и мы расстались добрыми друзьями, и они все выразили желание сопровождать меня до Екатеринограда. В моем эскорте было вчетверо больше противников, чем защитников, все пытались меня окружить и защитить от них же самих, это было весьма забавно. Некоторые из отцов просили меня взять их детей для обучения и воспитания. Надо сказать, что до сегодняшнего дня местная власть понимает задачу управления совершенно неправильно. Вместо того, чтобы защищать, она притесняла и раздражала, словом, мы сами породили черкесов такими, какие они есть, часто мы разбойничали не хуже их самих. Мы долго беседовали на эту тему с генералом Вельяминовым, я объяснял ему, что мне нужны не сражения, а умиротворение, что его слава и интересы России заключаются в том, чтобы успокоить кавказское население и сделать его полностью зависимым от российского трона, а не в том, чтобы сражаться с ними, что нужно доказать им все преимущества цивилизованной жизни по твердым законам, а не по законам мести. Насилие только отдалит их от нас и ожесточит этих людей, и без того склонных от природы к кровопролитию, опасностям и жестокости. Тут же собственноручно я написал Вельяминову новые инструкции, в которых приказал построить в различных местах школы для детей горской знати и простых людей, как самое лучшее средство привлечь их симпатии к России и смягчить местные жестокие нравы. Надеюсь, что он меня понял, и дела теперь пойдут гораздо лучше.

Розен сделал много полезных вещей, но его слабость породила здесь большие злоупотребления и беспорядки. С учетом того, что зло победило добро, я указал через Орлова, чтобы Розен попросился в отставку. Следовало немедленно задуматься о его преемнике, я уже написал маршалу Паскевичу и попросил у него генерала Головина (губернатора Варшавы). После осмотра военного госпиталя я направился в Пятигорск. 16 октября мы осмотрели все заведения минеральных вод, офицерский госпиталь, арсенал, церковь, прогулочную набережную и отправились на ночевку в Георгиевск, в котором я успел еще посетить госпиталь и арсенал. Следующую ночь мы провели уже в Ставрополе. Там я принял депутацию закубанских казаков, им я повторил то же самое, что сказал представителям, которых я принял во Владикавказе. Также я принял представителей местных военных и гражданских властей, торговцев и нескольких кабардинских князей. Устроив смотр находившимся в Ставрополе войскам, я осмотрел военный госпиталь, который был расквартирован по частным домам. Нужно немедленно отдать приказание построить для госпиталя отдельное большое здание. Ставрополь является важнейшим местом с точки зрения того, что через него постоянно проезжает большое количество людей, направляющихся к границе или в Грузию. Сопровождавшие меня черкесы и казаки не собирались никому уступать право обеспечивать мою безопасность, они собирались ехать со мной и дальше. Но я не допустил этого и поблагодарил их за проявленную трогательную заботу.

В 4 часа я выехал на Дон и 19 октября в 3 часа пополудни приехал в Аксайскую станицу, где в качестве атамана казачьих войск меня ожидал мой сын. Весь день и ночь я чувствовал себя очень скверно, даже был вынужден принять лекарство и лечь в постель, так я провел все 20 число в Аксае. На следующий день мы направились в Новочеркасск, куда въехали верхом на лошадях. У городской заставы нас встретил войсковой атаман старик Власов, который состарился на военной службе и страдал от старых ран. Его сопровождали генералы, члены генерального штаба, большое количество офицеров и толпа любопытных, которые привели нас к собору, перед которым я сошел с лошади. Здесь был собран войсковой круг, вместе с казачьими войсковыми регалиями. В центре круга в сопровождении церковнослужителей меня ожидал архиепископ с крестом в руках и со святой водой. Выйдя из церкви, я вошел в круг казачьих старейшин, стоявших с иконами в руках, здесь я принял из рук храброго Власова атаманскую булаву, которую передал наследнику, как знак верховного главнокомандования всеми казачьими войсками. В тот же момент стрельба из городских пушек возвестила вступление его в новую должность. Затем мы направились в предназначенный для нас дом, где нам были представлены все казачьи генералы Дона. Мой сын отправился осмотреть и принять командование над всеми войсковыми установлениями и заведениями. Утром 22 октября новый атаман представил мне все войска, собранные под Новочеркасском. Окружавшая город равнина могла вместить в двадцать раз больше войск. Кавалерия была представлена четырьмя гвардейскими эскадронами, двумя эскадронами Атаманского полка, учебным полком, 20 полками четырех военных округов, одной конной батареей и двумя сотнями калмыков. Всего было собрано 18 тыс. кавалеристов. За исключением первых трех частей и артиллерии, остальные войска были в плачевном состоянии: негодные лошади, плохо одетые солдаты, даже не умевшие править лошадьми офицеры и т. д. К великому моему сожалению, я видел перед собой не боеспособные войска, а скорее толпу крестьян. Долгий мир и изобильная жизнь избаловали их, они из солдат превратились в земледельцев. Это должно было произойти вследствие удаленности их от границ и отсутствия опасности. Их предки имели дело со стоявшими у их дверей врагами, что сделало из них храбрых казаков, а отдаленность границ и мирная жизнь, которой они пользуются сейчас, неизбежно должны были уничтожить их боевой дух вплоть до изменения формы деятельности. Надо будет подумать о преобразовании их устройства или, во всяком случае, готовить их к военной службе на полковых сборах. За обедом, на который мною были приглашены все казачьи генералы и полковники, я им сказал все, как есть. Этим старым усачам самим было стыдно того состояния, в котором они вывели передо мной свое войско. Я был рад случаю перед всеми собравшимися похвалить и поблагодарить одного полковника, который несколько месяцев назад отличился самым блестящим образом в схватке с черкесами, и который был достоин лучших традиций казачества. Вечером я был на балу, не могу сказать, что дамы поразили меня своей красотой или изяществом, в целом, их манеры оставляли желать лучшего. Но богатство и блеск празднества доказали мне, что казаки променяли прежнюю суровость своих нравов на наслаждения мирной жизни. К сожалению, для того, чтобы их исправить, понадобилась бы долгая война. Этот последний эпизод моего путешествия не принес мне удовлетворения. Мы уехали утром 23 октября и уже 25-го числа в 7 часов утра приехали в Воронеж. В церкви, где находились мощи святого Митрофана, мы возблагодарили господа за благополучное окончание долгого и трудного путешествия, после чего без остановок приехали в Москву».

Императрица очень устала от своей поездки, в особенности, от плохих дорог на обратном пути, ей требовался отдых. Это значительно уменьшило количество балов и праздников. К большому огорчению московских дам, которые готовились к ним долгие месяцы, она крайне мало их посещала. Полученное тревожное известие еще больше уменьшило праздничные настроения — из-за крайнего небрежения служащих карантина своими обязанностями и недостаточной бдительности губернатора города, в Одессе появилась чума. Находившийся в Крыму граф Воронцов спешно вернулся в Одессу, и его стремительное появление уменьшило отчаяние горожан, уже готовых к открытому неповиновению властям. Доверие, которым он пользовался, его мудрые распоряжения невероятная активность смогли побороть несчастье, и вскоре все опасения были преодолены. Через несколько недель карантина в городе возобновилась торговая деятельность, и осталось только сожалеть о гибели нескольких сотен человек.

К удовольствию жителей древней столицы России император решил провести в Москве свой день рождения 6 декабря. Никогда еще перед дворцом не было такого огромного стечения народа, казалось, что каждый горожанин пришел поздравить своего государя. Вечером по дороге на бал на празднично освещенных улицах и площадях его ожидали толпы людей, кричавших «Ура!» в его честь. Этот возглас был тысячекратно повторен людьми, провожавшими его от Кремля до Зала дворянского собрания. Празднество отличалось неповторимой величественностью и изысканностью.

На следующее утро я был направлен в Петербург, сопровождая трех великих князей: Константина, Николая и Михаила, император считал, что я еще недостаточно окреп, чтобы ехать вместе с ним. По дороге он нас обогнал, а на следующий день туда же выехали императрица и великие княжны. 12 октября все члены императорской фамилии собрались в Царском селе, и на следующий день к большому удовольствию жителей столицы, они приехали в Петербург.

Только все наладилось, как 17 октября в 8 часов вечера мне доложили, что над зимним дворцом появился дым. Я бросился туда, не предполагая, впрочем, никакой серьезной опасности, так как знал, что еще с незапамятных времен были приняты все возможные меры предосторожности. Поднявшись по императорской лестнице, я ощутил запах дыма, который указал мне дальнейшее направление. Я зашел в Маршальский зал, где уже находились начальник полиции и дворцовые служащие, пытавшиеся найти источник с каждой минутой усиливавшегося дыма. Приехал князь Волконский, вскоре за ним прибыл император, который вместе с супругой был в театре. Послали людей на чердак, но дым был столь густым, что там невозможно было находиться и определить очаг возгорания. Начали ломать потолок зала, где был дым, и вскоре под карнизами показался огонь. Тогда я сказал императору, что дело плохо и что, возможно, двигающийся сверху пожар не удастся погасить. Он сразу же пошел к своим уже лежащим в постелях детям с тем, чтобы приказать их поднять и отправить в Аничков дворец. Также он велел явиться сюда расположенному неподалеку от дворца Преображенскому полку и приготовиться явиться во дворец Павловскому полку. Затем он послал в театр сказать императрице, чтобы она не возвращалась более в Зимний дворец, а сразу ехала в Аничков, где уже находились ее дети. После этого он возвратился к нам в зал…