Глава 7

Почти все, кого они знали, слышали историю о том, как Хэдли потеряла рукописи Эрнеста. Художник Майк Стратер вспоминал, как в начале 1923 года Эрнест сказал ему: «Вот, Майк, если б у тебя в чемодане лежали рукописи, ты бы не оставил его и не пошел найти почитать что-нибудь». Стратер объяснял, что Эрнест был «очень расстроен, потому что этот случай показывал, как мало она ценила то, что он делал». Но первый биограф Хэдли, основываясь на достоверной информации, пришел к заключению, что она «была неспособна на такое коварство». Несомненно, Хэдли боялась подобных толкований, особенно от мужа. Она горевала из-за потери рукописей до конца своих дней, а Эрнест обвинял ее в этом всю оставшуюся жизнь. Дело не в том, что он не простил. Просто напоминал ей, что он не забывает об этом. Как писал один биограф Хемингуэя: «Что бы ни случалось между ними, он всегда сохранял за собой это преимущество».

Одиннадцатого декабря Эрнест уехал с Хэдли в Шанби кататься на лыжах; к 16-му числу они планировали покинуть Лозанну. Переговоры на конференции были далеки от окончания. Тринадцатого декабря лорд Керзон угрожал уехать из-за непримиримости турков, стало быть, Эрнест прекратил сотрудничество с новостным агентством в весьма решающее время. (Лозаннский мирный договор был подписан только 24 июля 1923 года.) Фрэнк Мейсон легко найдет замену Эрнесту и, без сомнений, за меньшие деньги: на тот момент Эрнест зарабатывал 90 долларов в неделю и выставлял счета за расходы на 35 долларов.

Чинк встретился с Хэдли и Эрнестом в Швейцарии 16 декабря, следом к ним присоединилась семья О’Нила из Сент-Луиса. Дэйв О’Нил, глава семьи, зарабатывал деньги на строевом лесе, но ему очень хотелось писать стихи – это стремление Эрнест довольно злобно высмеял в письмах Эзре Паунду, называя О’Нила «жидокельтом». Дэйв разработал «систему» сочинения стихов, под которой подразумевалось «написать несколько слов о чем-то, чего он не понимает. И чем меньше понимал, тем более «волшебными», лучшими были стихи». Второго января приехала Изабель Симмонс, а вскоре после этого в Париже появились мать и дочь из Сент-Луиса. Женщины стали называть себя «гаремом», а Эрнест был «султаном». Он зазвал всех гостей кататься на санках и лыжах и назначил сыновей-подростков О’Нила, Джорджа и Хортона, своими адъютантами. После полудня они добирались железной дорогой до Ле-Аван и оттуда – до лыжных и санных трасс на Коль-де-Сонлуп. Эрнест любил кататься на лыжах, это была скорость и опасность, и требовалась большая физическая сила. По железной дороге и на трамвае лыжники могли одолеть только часть пути наверх; дальше им приходилось подниматься на лыжах, прикрепляя к ним тюленью кожу для сцепления со снегом.

По утрам Эрнест писал. Почти каждое слово, написанное им в то время, было верным, и репутация его будет строиться на том, как он связывает слова вместе. С кажущейся легкостью он набрасывал короткие стихотворения в прозе под общим названием «Париж 1922», опираясь на те фрагменты потерянных рукописей, что помнил; шесть стихотворений появятся в февральском выпуске «Литтл ревью», в специальном номере «Изгнанники». К этому периоду относятся и два рассказа (не виньетки), «Кошка под дождем» и «Кросс по снегу». Оба рассказа пронизаны сожалением; «Кросс по снегу» говорит об утратах, связанных с браком и семьей.

В «Кошке под дождем» муж по имени Джордж и его безымянная жена-американка живут в итальянском отеле. Жена видит снаружи кошку, которая ищет укрытие во время дождя. Она идет искать кошку, не находит и грустит. По неизвестной причине она сожалеет о том, чего у нее нет: ей бы хотелось сидеть за столом со свечами и собственным серебром, в новом платье, и чтобы у нее были длинные волосы, которые можно собрать на затылке. И кошка: «Если уж нет длинных волос и нельзя повеселиться, я хочу кошку». В конце концов кошка находится, однако рассказ переполняет ощущение тоски и утраты.

Интересная особенность «Кошки под дождем» отражает любопытный эпизод брака Хэдли и Эрнеста. Жена хочет отрастить волосы; Джорджу нравится короткая стрижка, «ее затылок, с коротко подстриженными, как у мальчика, волосами», он говорит, что ему нравится так, как сейчас. Но ей надоели короткие волосы: «Так надоело быть похожей на мальчика». Это случайное упоминание о длине волос показывает (и одновременно маскирует) глубокую заинтересованность Эрнеста всем, что связано со стрижками и цветом волос, его навязчивый интерес. Мысль о том, что женщины и мужчины могут пробовать различные сексуальные роли, ужасно его волновала, как и идея того, какое место могли бы занять волосы в такой драме. В двух самых известных романах Хемингуэя, «Прощай, оружие!» и «По ком звонит колокол», герой и героиня разговаривают о том, чтобы отрастить и/или постричь волосы до одинаковой длины. Вне контекста эти разговоры ничем не примечательны – просто немного неожиданны. Однако навязчивый интерес Хемингуэя к волосам очевиден любому, кто читал его позднюю прозу, особенно «Райский сад», где, по сюжету, муж и жена начинают пробовать разные гендерные роли в постели и в то же самое время постепенно остригают волосы, окрашивают их хной или осветляют, чтобы походить друг на друга. Кажется, Хемингуэя в особенности возбуждал женский затылок с мальчишеской стрижкой, хотя мы не должны воспринимать это как намек на какое-то гомосексуальное влечение Эрнеста. Все было намного сложнее.

В последнее время этот вопрос подробно изучался исследователями жизни и творчества Хемингуэя. Критики, в том числе Дебра Модделмог, Марк Спилка, Карл Эби и Роуз Мари Беруэлл, указывали на то, что Хемингуэй едва ли был традиционен по своей сексуальности. Это открывает тот аспект его жизни, который непосредственно затрагивает работу многих современных ученых, в особенности занимающихся исследованиями феминизма и нетрадиционной сексуальной ориентации.

В спорном новом издании парижских мемуаров Хемингуэя, книге «Праздник, который всегда с тобой», в изобилии приводятся ранние доказательства его фетиша. Это наводит на мысль о том, что Эрнест в Париже вел себя с первой женой как с партнером, согласным участвовать в его экспериментах. В эту версию включены новые главы, которых не было в издании 1964 года, составленном и отредактированном после смерти писателя его четвертой женой, Мэри Хемингуэй. В 2009 году Шон Хемингуэй, внук Эрнеста, переработал текст издания 1964 года, добавил десять новых «зарисовок» и другие фрагменты рукописей; новые материалы были найдены среди бумаг Эрнеста в «Коллекции Хемингуэя», хранящейся в библиотеке Джона Ф. Кеннеди, включая увлекательный очерк под названием «Тайные удовольствия» о роли волос как фетиша Эрнеста в его первом браке.

Очерк рассказывает о желании Эрнеста носить длинные волосы. Эрнест был под необычайным впечатлением от длинных волос японских художников, которых он встречал в студии Эзры Паунда. В очерке воссоздан разговор на эту тему, состоявшийся между ним и Хэдли. Муж и жена договариваются, что Эрнест отрастит более длинные волосы, тогда как Хэдли, у которой тогда волосы были коротко острижены, говорит, что периодически будет подрезать их, чтобы их волосы стали одинаковой длины. Идея в целом возбуждает Эрнеста, и когда на следующий день она возвращается от парикмахера, он очень взволнован: «Я обнял ее и почувствовал, как бьются наши сердца, через свитеры. Я поднял правую руку и ощутил, как ее гладкая шея и густые волосы дрожат под моими пальцами». Он ощупывает грубовато остриженные волосы на ее шее и говорит «что-то секретное». Хэдли отвечает: «Потом».

В очерке описывается разговор, состоявшийся позднее в том году, но относится к событиям в Швейцарии зимой 1922/1923 года, где «никому нет дела, как вы одеты или какая у вас стрижка». Редакторы исправленного издания «Праздника, который всегда с тобой» обращают внимание на один фрагмент из найденного очерка:

Когда мы жили в Австрии, то постригали волосы друг другу и отращивали их до одинаковой длины. У одного были темные волосы, у другого темно-золотые, и в темноте ночью один обычно будил другого, поводя тяжелой темной или тяжелой шелковистой темно-золотой прядью по губам другого, в холодной темноте в тепле постели. Можно было увидеть свое дыхание в лунном свете. («Праздник, который всегда с тобой»)

Специфический характер этого языка напоминает хемингуэевскую изобразительность в период ее расцвета, и тем не менее этот стиль, наряду с повторением слов «темный» и «тяжелый», характеризует позднейшие тексты Хемингуэя с описанием волос и сексуальности в степени, намекающей на специфичность и повторения в порнографической литературе. И действительно, письма Эрнеста к четвертой жене, Мэри, с которой он любил разыгрывать сексуальные фантазии с постриганием и окрашиванием волос, посвященные ее волосам, откровенно порнографические; он признает, что размышления о ее волосах и их цвете чрезвычайно возбуждают его.

«Тайные удовольствия» раскрывают перед читателем ощущение сексуального возбуждения и эксперимента, свойственное первому браку Эрнеста. Когда им с Хэдли приходилось разлучаться, в письмах друг другу они признавались, как счастливы они будут, когда снова станут спать вместе. И конечно, Эрнест, с объективной точки зрения, считал волосы Хэдли очень красивыми, как и большинство наблюдателей. Они были прекрасны, когда доходили ей до талии, и были прекрасны, когда она коротко остригла их в Нью-Йорке, прямо перед тем, как молодожены отправились в Европу в декабре 1921 года. Грейс Хемингуэй всегда восхищалась рыжими волосами, и кажется неизбежным, что волосы Хэдли были золотисто-рыжего оттенка, от которого Эрнест приходил в восторг. В письмах он демонстрировал заботу о ее волосах, что в иных случаях могло бы быть ничем не примечательным, если бы не его навязчивый интерес к волосам, сохранявшийся до конца его дней. Незадолго до того, как они поженились, Эрнест, по-видимому, был озабочен тем, как ее волосы будут выглядеть на сентябрьской свадьбе; Хэдли заверила его, что моет волосы шампунем «Кастилия», сушит их на солнце и потом наносит на них бриллиантин, который смягчает волосы и придает им сияние. «Они выглядят в тысячу раз лучше», – заверила она его. Все присутствовавшие на свадьбе упоминали длинные и густые волосы Хэдли, немного влажные после купания в тот день. Волосы были важным элементом привлекательности Хэдли – особенно для ее мужа.

* * *

7 февраля Эрнест и Хэдли покинули Шанби на поезде, заехали ненадолго в Милан и затем продолжили путь в приморский город Рапалло, где жил Эзра Паунд со своей женой Дороти. В то время он писал песни о Сиджизмондо Малатесте, покровителе искусств эпохи Ренессанса и кондотьере. Паунд уговорил Эрнеста и Хэдли приехать в Рапалло и составить ему компанию на пешеходной экскурсии, чтобы больше узнать о Малатесте. К тому времени, когда они приехали, Паунд собирался отправиться в другую, так сказать, литературную командировку. Ему удалось уговорить Хемингуэев оставаться в Рапалло, пока его не будет, и выехать с обещанной экскурсией с Паундами после его возвращения.

В Рапалло Хэдли поняла, что беременна, и где-то в феврале рассказала об этом мужу. Они должны были обсуждать появление детей, и все же новость потрясла Эрнеста.

«Я слишком молод, чтобы быть отцом», – пожаловался Эрнест «с огромной горечью» Гертруде Стайн, которая сочла его слова настолько забавными, что передала их Хэдли. «Иногда он так себя жалел», – вспоминала Хэдли позже. Но затем он поменял мнение и решил снова зарабатывать деньги сочинительством. Тем временем беременность нисколько не изменила темп жизни Хэдли; напротив, она ощутила «полноту сил» и «поняла, для чего родилась». Через несколько недель она посетила врача в Милане, который подтвердил беременность и сказал, что она может заниматься всем, чего душа пожелает, «пока не упаду – чего я пообещала не делать», – сказала она биографу.

В отсутствие Паунда Эрнест и Хэдли с удовольствием проводили время с Майком Стратером и его женой, которые тоже были в Рапалло. Майк закончил Принстон, где познакомился с Ф. Скоттом Фицджеральдом; под именем Берна Холидея он появляется в фицджеральдовском «По эту сторону рая» (1920). Эрнест познакомился с Майком в конце 1922 года в парижской студии Паунда; они завязали дружбу и часто боксировали друг с другом. Майк уютно обустроился в Рапалло со своей женой Мэгги и ребенком. Эрнест надеялся, что Майк будет боксировать с ним или, по крайней мере, заменит Паунда на теннисном корте, но тот растянул лодыжку. Майк был искусным художником, обучавшимся в Академии Жюлиана в Париже. Двумя месяцами ранее он нарисовал портрет Эрнеста; теперь рисовал еще один, на котором Эрнест был похож, по мнению Хэдли, на Бальзака. Эрнест носил усы и отрастил волосы, возможно, потому, что «Стар» в ближайшем будущем не отправляла его никуда, где его внешний вид имел бы значение.

В романе «Праздник, который всегда с тобой» Эрнест напишет о своем пребывании в Рапалло: «Это было скверное время, я думал, что больше никогда не смогу писать». Весьма вероятно, что отчасти он был расстроен из-за потери рукописей, отчасти – беременности Хэдли и, наверное, считал ее ответственной за невозможность снова начать писать. Но если беременность на некоторое время приостановила его литературную работу, то амбиций его она не сдерживала. Он ощущал давление финансового бремени и стремился придумать надежный источник средств к существованию своей растущей семьи. Но, кроме того, он, кажется, чувствовал, что если он достаточно зрелый человек, чтобы иметь ребенка, то должен быть и достаточно зрелым, чтобы стать успешным молодым писателем.

Друг Эрнеста, журналист Билл Берд, к этому времени объявил, что издаст рассказы Хемингуэя в виде книги шестью частями, под редакцией Паунда, с пафосной целью «исследования состояния современной английской прозы». В октябре предыдущего года Берд купил на острове Сен-Луи печатный станок семнадцатого века, на котором намеревался печатать прекрасные издания под вывеской своего «Три маунтинс пресс». В феврале и марте Эрнест как раз отправил Джейн Хип в «Литтл ревью» короткие журналистские очерки, над которыми работал последние полгода: описание казни шести членов греческого правительства во время войны с Турцией, рассказ о бое быков (хотя он еще ни одного не видел) и очерки о греческих беженцах в Адрианополе (из рассказа для «Стар»), среди прочих.

Эрнест очень гордился этими очерками. В конце концов они выйдут в виде вставных главок в коммерческом издании сборника «В наше время». Он знал, что и сами по себе они составляли тоненькую книжицу. Несмотря на то что одобрение Паунда окажет существенную помощь, Эрнест был уверен, что публикация Бердом его первой книги нисколько не поможет ему в финансовом смысле. И даже если бы экземпляры книги попали во влиятельные руки, в сущности, Берд не мог напечатать достаточное количество экземпляров и охватить широкий круг читателей.

Во время недолгого пребывания Хемингуэя в Рапалло произошло две встречи, которые сообщат его карьере впечатляющий импульс. После приезда Хэдли и Эрнеста Паунды взяли их с собой в поход к вершине Монталлегро. Стремительно преодолев шестисотметровый подъем, они оказались на самом верху, откуда открывался вид на деревню и залив Тигульо. Сидя за столиком в «Ристоранте Монталлегро», Паунд заметил Эдварда О’Брайена, писателя и редактора, который жил в горном монастыре, полностью посвятив себя творчеству.

По словам Хемингуэя, О’Брайен (который родился в 1890 году) был «мягким, застенчивым человеком, бледным, с бледно-голубыми глазами». Возможно, они обсуждали волосы, поскольку Эрнест отметил, что у О’Брайена были «прямые тонкие волосы, которые он подстригал сам» («Праздник, который всегда с тобой»). О’Брайен уже опубликовал два тома поэзии и вымышленный дневник «Забытый порог» (1919) и через несколько лет начнет заниматься литературной критикой. Однако больше всего были известны ежегодно составляемые им сборники лучших рассказов, которые выходили в издательстве «Смолл, Мейнард» с 1915 года – начиная с первого сборника «Лучшие американские рассказы 1914 года». Он был известен «героической» работой и утверждал, что прочитывал по восемь тысяч рассказов в год. Антология получила широкое признание, в ней публиковались такие авторы, как Ринг Ларднер, Уильям Фолкнер, Ф. Скотт Фицджеральд и Дороти Паркер.

Эрнест сразу понял, что О’Брайен взращивал писателей, и решил произвести на него впечатление историей своей жизни до сегодняшнего дня – ее драматической версией, полной неправды. О’Брайен был потрясен. Позднее, в критическом издании о рассказе «Танец машин» (1929), он писал, что познакомился с Эрнестом «несколько лет назад на вершине итальянской горы», где Эрнест «поделился со мной кое-какими впечатлениями о войне». О’Брайен пояснял: «Во время войны он вступил в итальянскую армию. Он был храбрым ардити. Стал офицером. Прежде он не видел жизни. Теперь он должен был ее увидеть». О’Брайен считал, что появление «машины», т. е. современной механизированной цивилизации, стало причиной большого разочарования, особенно в среде писателей и художников: Хемингуэй «ушел на войну набожным мальчиком. И стал свидетелем разрушительного действия машины на духовность». Он хотел увидеть все написанное Эрнестом, чтобы решить, что включить в «Лучшие американские рассказы 1923 года».

Эрнест отдал ему один из двух законченных рассказов, имевшихся в его распоряжении, «Мой старик», герой которого, мальчик, с горечью узнает, что его отец, жокей, нечестен; рассказ этот обычно считается производным творчества Шервуда Андерсона, как по тематике (Андерсон писал рассказы о скачках), так и юношеской наивности главного героя. О’Брайену Хемингуэй и рассказ понравились настолько, что он тут же принял его и, переполняемый чувствами, спросил Эрнеста, может ли он посвятить сборник ему. (Автором рассказа был указан «Эрнест Хеменвей», хотя в посвящении О’Брайен написал его имя правильно.) Более того, О’Брайен согласился написать рекомендательное письмо, когда Эрнест представил рассказ Артуру Вансу из «Пикториал ревью»; Ванс отклонил рукопись, и Эрнесту пришлось писать О’Брайену неловкую записку с вопросом, не потерялось ли его письмо. «Мой старик» так и не появился в журналах, однако рассказ будет опубликован в книге, изданной Биллом Бердом в 1923 году, таким образом, его действительно можно считать вошедшим в антологию О’Брайена. И кроме того, обещание, данное О’Брайеном, было надежным. Эрнест знал, что сможет возвестить о своем триумфе всем заинтересованным слушателям – и так и сделал.

Благодаря этой случайной встрече Эрнест добился, в плане карьеры, столько же, сколько всей своей репортерской деятельностью до сего момента. Казалось, у него волшебный дар. «Верьте мне, он идет к успеху», – писал Роберт Макалмон, другой литератор, который также завяжет прочные связи с Хемингуэем в Рапалло.

Макалмон родился в маленьком городке Канзаса и был одним из десяти детей пресвитерианского священника. Семья часто переезжала, все дальше и дальше на запад, и в конце концов осела в Калифорнии, где Макалмон и вырос. Он работал на ферме, был матросом торгового флота и служил в авиации в Первую мировую войну, хотя никогда не участвовал в сражениях. Он начал писать, сначала стихи, переехал в Чикаго, а потом в Нью-Йорк, где ради пропитания работал натурщиком. В Нью-Йорке он завязал крепкую дружбу с поэтом Уильямом Карлосом Уильямсом. Вместе они основали журнал «Контакт», где будут публиковаться Паунд, Уоллес Стивенс, Марианна Мур и Х.Д.

Макалмон был темноволосым и костлявым, часто носил бирюзовую сережку, в цвет глаз. Похоже, он был бисексуалом, и, когда он был молод, один богатый человек хотел сделать его своим компаньоном, подобно тому, какие отношения хотел завязать Джим Гэмбл с Эрнестом. Жизнь Макалмона резко изменилась после того, как он познакомился в Нью-Йорке с поэтессой-имажисткой Х.Д. и ее спутницей Брайхер (ее настоящее имя было Винифред Эллерман). Брайхер, тоже писательница, была дочерью британского судоходного магната сэра Джона Эллермана. Он назначил дочери щедрое содержание. Х. Д. и Брайхер были любовницами и хотели и дальше жить и путешествовать вместе. Сэр Джон угрожал «последовать» за Брайхер, по словам ее подруги Марианны Мур, потому что не одобрял поездки дочери в Европу и Америку «без сопровождения». Брайхер предложила Макалмону фиктивный брак: она разделит с ним отцовское денежное содержание, а он станет ее «бородой» [подруга или друг-прикрытие для мужчины или женщины гомосексуальной ориентации. – Прим. пер.].

Этому «браку по расчету» предстояло стать излюбленным анекдотом литературных кругов в 1920-е, особенно в среде парижских эмигрантов. Он принес много выгоды обеим сторонам, был богемным с сексуальным оттенком и вместе с тем предоставлял дополнительную причину придираться к богачам. Благодаря деньгам, которые принес брак, Макалмон сумел сделать успешную карьеру как издатель. Он основал «Контакт эдишнз», который станет крупным модернистским изданием, где будут публиковаться новейшие и самые талантливые писатели-эмигранты. Позднее Брайхер признается: «Мы не чувствовали ни малейшего влечения друг к другу, но сохраняли идеальную дружбу».

В действительности же все обстояло несколько иначе и намного интересней. Понимание сложного характера этих отношений помогает объяснить роль Макалмона в жизни Хемингуэя. Когда Брайхер и Макалмон познакомились, в сентябре 1921 года, она передала ему экземпляр своего романа «Развитие» (1920). Прочитав роман, Макалмон понял, что встретил родственную богемную душу. Однако Брайхер in medias res [лат. в разгар событий. – Прим. пер.] уехала в Калифорнию; вскоре Макалмон написал ей, что собирается отправиться в Китай. Очевидно, после этого Брайхер поспешно вернулась и сделала Макалмону предложение. Они поженились в День святого Валентина в 1921 году и вскоре уехали, отдельно друг от друга, в Европу.

Существуют свидетельства, что все было совсем не так, как казалось на первый взгляд; Брайхер и Макалмон, видимо, почувствовали взаимное влечение при встрече, но она быстро ретировалась из-за своих отношений с Х. Д. Макалмон, похоже, действительно не понял условий соглашения и поначалу был ужасно смущен и стыдился, что вступил в брак, не осознавая ожиданий Брайхер. «Он настаивал на том, что принял решение жениться на Брайхер, потому что любил ее, – писал биограф Макалмона, – и не раз говорил, что был удивлен и огорчен ее отказом консуммировать их союз». И в самом деле, потом он разорвет дружбу с Уильямсом, когда поэт расскажет в «Автобиографии», что брак Макалмона и Брайхер был неполноценным. Кажется, что Макалмон искренне хотел полноценных брачных отношений с Брайхер, сексуальных и т. д.

При этом Брайхер, как оказалось, получала не очень большое пособие от отца, 600 фунтов стерлингов в год, или около 38 000 долларов на сегодняшние деньги. Эту сумму они должны были делить с мужем. Может быть, этого было достаточно, чтоб Макалмон мог оплачивать выпивку, но не более того. Но Эллерманы, без сомнений, были очень богаты. Макалмон позднее рассказал, что и не подозревал, насколько они богаты, пока не увидел фамильный особняк в Лондоне. Во время визита Брайхер и Макалмон притворялись влюбленными женихом и невестой; Брайхер искренне не хотела огорчать родителей. Макалмон, обладавший огромным личным обаянием, завязал тесную дружбу с леди Ханной Эллерман, которая любила ночную жизнь Лондона (ее муж не любил) и часто ходила в ночные клубы с новоиспеченным зятем. Макалмон всегда мог рассчитывать на дворецкого Эллерманов, который позволял ему возвращаться в дом поздней ночью и прикрывал при необходимости. Но самые крепкие дружеские отношения Макалмон создал с самим сэром Джоном. «Тот факт, что я был сыном священника, произвел на него впечатление с первой же встречи. Он боялся моего неодобрения, потому что ему подавали вино и виски во время и до трапезы» – эта догадка, по признанию Макалмона, вскоре была «дискредитирована». Эллерман знал и даже интересовался планами Макалмона, который стремился поддерживать и публиковать представителей культуры, и зимой 1922/1923 года он открыто передал зятю в подарок 70 000 долларов (в пересчете на нынешние деньги эта сумма составила бы 750 000 долларов). Именно этот дар сделал возможной литературно-издательскую карьеру Макалмона, а не относительно небольшая часть содержания Брайхер, которую она пообещала ему взамен женитьбы на ней.

Когда в феврале 1922 года Эрнест и Макалмон встретились в Рапалло, Макалмон был на гребне успеха. Он успел издать сборник стихов «Изыскания» в престижном, но небольшом издательстве «Эгоист пресс» в Лондоне и книгу рассказов «Стремительное множество» (название предложил его друг Джеймс Джойс). В 1923 году Макалмон опубликует две книги – сборник рассказов «Настольная книга» и автобиографический роман «Постпубертатный период». Его считали многообещающим литератором; Эрнест Уолш, редактор «Квартера», назовет Макалмона «самым честным и подлинно американским из наших писателей и единственным, кто может всерьез соперничать с Джозефом Конрадом и Джеймсом Джойсом».

Т. С. Элиот, познакомившийся с Макалмоном в Лондоне, говорил о нем как об «очень обаятельном человеке с живым умом и приветливым характером». Хемингуэй и сам писал Макалмону, вскоре после знакомства, что еще не опубликованный роман Роберта «Деревня» «абсолютно первоклассное и чертовски интересное чтиво». На всем протяжении 1920-х годов Хемингуэй будет продолжать поддерживать творчество Макалмона.

Макалмон оседлал и волну успеха в свете. Он был «самым популярным представителем «толпы», как он говорил», – отмечала Сильвия Бич в мемуарах. Ему все подражали. Бич продолжала: «Он играл главную роль в любой компании, где бы ни находился. Если сейчас Макалмон был постоянным посетителем какого-то кафе или бара – именно там можно было увидеть всех и каждого».

Зимой 1922/1923 года Макалмон решил создать издательство, которое получит название «Контакт эдишнс» (напоминавшее название литературного журнала, над которым они работали с Уильямом Карлосом Уильямсом в Гринвич-Виллидж). Две первые книги, выпущенных издательством, были его собственными, однако в удивительно короткое время он договорился об издании произведений Мины Лой, Марсдена Хартли, Уильямса и Брайхер. Щедрый дар сэра Джона Эллермана в середине 1923 года значительно облегчил его финансовое положение и позволил Макалмону осуществить свои экспансивные планы насчет издательства.

В начале 1923 года, возможно, уже в феврале, когда он находился с Хемингуэями в Рапалло, Макалмон решил взяться за книгу Хемингуэя, которая в тот момент называлась просто «Рассказы». Существовала одна несуразность, или трудность, быстро превратившаяся в счастливое обстоятельство: планируемое Биллом Бердом издание книги Хемингуэя. Поскольку эта книга входила в серию прозаических произведений, редактором которой должен был стать Паунд, в договоре она была обозначена прочерком, «пустышкой», потому что в момент объявления о выходе серии оставалось неясным, какие именно произведения Хемингуэй предоставит Берду. (Видимо, Эрнест отправил один экземпляр проспекта Берда домой, потому что из Оак-Парка пришли два отдельных заказа: письма от обоих родителей на именных бланках, и в каждом была заявка на пять экземпляров «пустышки».)

Макалмон дорожил каждым автором, которого публиковало «Контакт эдишнс» в 1923 году, особенно Марсденом Хартли – хотя ни один критик открыто не замечал Хартли, который, в общем-то, был известным художником. Высоко оценивали «Лунный путеводитель» Мины Лой (Макалмон написал название с ошибкой), хорошие задатки показывал и Уильямс, как модернистский поэт. Макалмон не ждал от Хемингуэя слишком многого, хотя известие об его включении в антологию рассказов О’Брайена в 1923 году придало ему больше уверенности. Макалмон был очень разборчивым, хотя и он принимал неправильные решения. И все же насчет Хемингуэя он оказался прав на сто процентов. Он заметил, что Эрнест «делает успехи» и добавил: «[У него] врожденный талант привлекать интерес публики, у этого парня. Он настоящее дитя света, просто понаблюдайте за ним несколько месяцев. Всюду, куда бы ни было направлено внимание публики, вы найдете Эрнеста с широкой милейшей мальчишеской ухмылкой, и он кует железо, пока горячо».

Эрнест и Хэдли провели с Макалмоном и Стратерами лишь пару вечеров, когда вернулся Эзра, и Хемингуэи отправились в пешеходную экскурсию по местам, связанным с Малатестой. Эрнест проявил особый интерес к полям сражений, где разворачивались военные кампании кондотьеров. Хэдли вспоминала: «Это был… поход с рюкзаками за спиной, мы доставали из мешков еду на каком-нибудь склоне – местный сыр, фиги и вино – и ели». У Сирмионе пары разошлись; Эрнест и Хэдли отправились в Кортину кататься на лыжах. Там Эрнеста настигла телеграмма Джона Боуна из «Стар» с сообщением, что редакция намеревается отправить его на месяц в оккупированный французами Рур, немецкий промышленный центр. Эрнест согласился приехать только на десять дней и оставил Хэдли в Кортине. Он заехал ненадолго в Париж, чтобы получить визу и необходимые для поездки в Германию письма, что было в особенности сложно. Потом сел на поезд, направляющийся в Страсбург. Хемингуэй написал десять статей для «Стар» о франко-немецких отношениях и оккупации Рура, но три из них были отправлены из Парижа. Он был не особенно проницательным в отношении оккупации и кризиса, связанного с военными репарациями. В самом деле, это будет его последняя длительная командировка за границу в качестве корреспондента «Стар», потому что после того, как лето кончилось, Эрнест и Хэдли вернулись в Торонто, где у Хэдли родится ребенок, и Эрнест будет работать в газете полный рабочий день. Они предпочли, чтобы ребенок родился поближе к США. Эрнест, видимо, считал, что, будучи новоиспеченным одомашненным семьянином, он должен работать полный рабочий день.

* * *

Летом 1923 года Хемингуэй открыл для себя Испанию и узнал о корриде – боях быков; открытие изменило его жизнь. Дифирамбы Испании и боям быков пел Майк Стратер в Рапалло, причем Эрнест уже слышал о корриде от Гертруды Стайн, которая сама была в некотором роде aficionada [исп. поклонница. – Прим. пер.]. (Она написала стихотворение, включенное в сборник «География и пьесы» 1922 года, «Я должна написать историю Белмонте» о матадоре Хуане Бельмонте, которое Эрнест прочитал.) В собственной, весьма значительной книге о корриде, «Смерть после полудня» (1932), Хемингуэй признается, что слышал, как Стайн говорит о матадоре Хоселито, и видел фотографии ее и Токлас на корриде. Ссылаясь на зверское обращение греков с вьючными животными, он добавил, что не хочет видеть раненых лошадей – которых быки часто потрошили во время боя.

Теперь, оглядываясь назад, Хемингуэй анализировал, почему считает важным на этом этапе своей жизни увидеть корриду. Его замечания чрезвычайно проницательны и, как часто бывает, довольно точны: «Единственное место, где можно видеть жизнь и смерть, вернее сказать, смерть насильственную, это арена для боя быков, и я страстно желал попасть в Испанию, где смог бы изучить сей феномен подробнее. Я учился писать на простейших вещах, а насильственная смерть как раз и есть одна из самых незамысловатых и основополагающих вещей» («Смерть после полудня») [не нашла, кто переводчик. – Прим. пер.]. Возможно, именно сейчас, в ретроспективе, мы считаем замечания Хемингуэя точными, потому что уже привыкли к мысли – читая нашего Хемингуэя, – что писатель, изображающий жизнь наиболее просто и фундаментально, отталкивается от пристального наблюдения и изучения насильственной смерти. В то время, когда Хемингуэй писал, такое никоим образом не было обычным явлением. Можно утверждать, что он прекрасно осознавал противоречивость своих аргументов, и потому и напишет полноценную книгу (и потом еще одну, «Опасное лето») на эту тему. Есть нечто странное в том, чтобы связывать насильственную смерть с литературной работой; это говорит о примечательных чертах характера Хемингуэя. Эрнест говорил о корриде Биллу Хорну: «Это все равно что сидеть в кресле зрителя на поле брани, при том, что с тобой ничего не случится».

Боб Макалмон, с кем Эрнест провел немного времени после того, как вернулся в мае в Париж, собирался поехать в Испанию. В своих мемуарах о том времени, «Гении вместе», написанных десятилетие спустя, Макалмон признается, что он, Эрнест и Билл Берд разговаривали о поездке на неделю, а потом договорились, что Эрнест и Боб поедут вместе, а Берд присоединится к ним в Мадриде, в первые две недели июня. По ходу дела стало ясно, что счета будет оплачивать Макалмон.

Макалмон был алкоголиком, но и Эрнест мог не уступать ему (о привычках Берда сообщений нет). Они уже успели «хорошо залиться виски», когда сели на поезд. В какой-то момент по пути в Мадрид произошел случай с мертвой собакой, знакомый всем, кто читал биографию Хемингуэя. Макалмон рассказал об этом случае в «Гениях вместе». На сортировочной станции поезд остановился рядом с вагоном-платформой, стоявшей у соседнего перрона. На платформе лежал труп собаки, кишащий личинками. Макалмон отвернулся, а «Хемингуэй пустился в рассуждение о столкновении с реальностью», как писал Макалмон. Эрнест сообщил Бобу, что на войне он видел сложенные в кучу человеческие трупы, которых точно так же поедали личинки. Он советовал смотреть на труп собаки бесстрастно и с научной точки зрения. Эрнест объяснял, что их поколение должно приучить себя к лицезрению суровой действительности. Макалмон продолжил рассказ и добавил, как Эрнест спросил его: «Черт побери, Мак, ты пишешь как реалист. Ты хочешь, чтобы мы считали тебя романтиком?» Свой рассказ Макалмон завершал замечанием, что «с проклятьями» ушел в вагон-ресторан: он и сам видел много трупов, съеденных личинками, и ему не было нужды смотреть на мертвую собаку во имя литературы.

Саркастические рассуждения Макалмона вводят в соблазн, хотя почти во всех рассказах об этом инциденте аргументы Хемингуэя рассматриваются как предпочтительные. Но опять же, лишь с точки зрения современного читателя. Если учесть то, что мы знаем, как бесстрашно Хемингуэй смотрел смерти в глаза, соблазнительно видеть, как он торжествует над пресыщенным цинизмом Макалмона во имя высшей истины. Случившееся стало как бы знаком всего того, что они увидели в Испании: Эрнест оказался единственным из троих мужчин, кто смог по-настоящему оценить глубокую трагедию корриды и ее значение не только с точки зрения ощущений, но и искусства.

Эрнест каким-то образом угадал, в какой гостинице Мадрида остановились матадоры со своей квадрильей. Здесь к ним присоединился Берд. Друзья посмотрели несколько новильяд [исп. бой молодых быков. – Прим. пер.] в Мадриде и затем отправились в Севилью, где посетили первый настоящий, полноценный бой быков, или корриду. Несмотря на то что Хемингуэй так и не смог в точности передать, чем его беспокоила реакция Макалмона на севильский бой быков, он много об этом раздумывал и все еще пытался это понять восемь лет спустя, когда включил описание реакции Макалмона в «Смерть после полудня». Макалмон, которого он называет X.Y., стал одним из «индивидуумов», наблюдавших за боями быков:

X.Y. – 27 лет; американец; образование высшее; в детстве катался на лошадях на ферме. На первый в жизни бой быков прихватил с собой фляжку бренди, на арене несколько раз из нее отпивал. Когда бык атаковал пикадора и врезался в лошадь, издал хриплый всхлип, глотнул бренди – и так повторялось затем всякий раз. Произвел впечатление человека, падкого на острые ощущения. Усомнился в искренности моей любви к корриде. Заявил, что это «всего лишь поза». Сам никакого энтузиазма к бою быков не испытывал и не верил, что на это кто-либо способен. До сих пор считает, что все лишь прикидываются искренними любителями. Не испытывает интереса к каким бы то ни было видам спорта. К азартным играм равнодушен. Отдых и работа: выпивка, ночная жизнь и сплетни. Пишет. Путешествует. [Не нашла имя переводчика этой книги. – Прим. пер.]

Презрительное отношение Хемингуэя читается безошибочно.

Серьезная напряженность между двумя мужчинами обнаружилась из-за противоположных реакций на глубокие переживания или способности выносить сильные ощущения – а также из-за сексуальности Макалмона. Потом Макалмон поделится с йельским профессором, доктором наук, ученым Норманом Холмсом Пирсоном (с кем он познакомился через Брайхер) некоторыми деталями, почти наверняка выдуманными, о том, будто бы Хемингуэй приставал к нему в гостиничном номере в ту поездку, притворившись, что ему приснился сон: «[Во сне Хемингуэя] я был Викки, пышнотелой, грубой, красивой проституткой, которую мы видели в кабаре предыдущим вечером».

Макалмон, несомненно, сфабриковал рассказ о скрытой гомосексуальности Эрнеста, когда писал Пирсону в 1952 году, может быть потому, что ему надоели расспросы о сексуальных предпочтениях Хемингуэя за прошедшие тридцать лет. И все же трудно избежать ощущения, что именно сексуальные токи способствовали напряженности между двумя мужчинами во время поездки в Испанию. Во-первых, Макалмона привлекали и женщины, и мужчины (например, его жена Брайхер). Как заметил один современник: «Ясно, что он был вовсе не тот нетрадиционал, чьи склонности формируют личность целиком». Вероятнее всего, эта тема вообще возникла не потому, что кто-то из них как-то приставал к другому, а просто потому, что они оба были красивыми мужчинами и нравились гомосексуалистам, вращались в среде, в которой гомосексуализм был распространен, или потому, что оба в свое время всерьез рассматривали возможность вступления в отношения с гомосексуалистом старшего возраста ради карьеры.

Другая сложность связана с тем, что счета оплачивал Макалмон и Эрнесту это было не особенно приятно. Какой бы ни была причина, напряженность между Хемингуэем и Макалмоном была, и ее заметил, только приехав, Билл Берд. Потом он признается, что Эрнест разговаривает с Бобом «все время брюзжа», тогда как Макалмон в присутствии Эрнеста вел себя безразлично и оставался очень спокойным. Кей Бойл в своем полифоническом и местами неприятном комментарии к рассказу Макалмона в позднейшем издании «Гениев вместе» сообщает о давнишнем замечании Билла Берда, сделанном ей насчет поездки в Испанию: «Хем сделал Боба козлом отпущения в ту поездку. Все счета оплачивал Боб, конечно… У Хема должны были быть бутылки «Джонни Уолкера», или любой другой марки, даже в Испании, и за счет Боба. Цена на них была достаточно высокой, чтобы разорить миллионера, а Боб никогда миллионером не был». Эта мелочность, сливающаяся с возмущением в адрес любого человека, который был щедр к нему, превратилась в болезненно повторяющийся шаблон, когда Эрнесту было двадцать с лишним лет.

Однако важнее, потому что это было теснее связано со сложной психикой Эрнеста и сложным подходом к творчеству, оказалось то, что у Эрнеста появился определенный собственнический инстинкт в отношении боев быков. Как писала Кей Бойл, Берд с горечью рассказывал: «Когда дело дошло до выбора мест на корриде, Хем отбросил непоколебимую честность и постарался занять хорошее место слева, у самой арены, ведь он «изучал искусство корриды», тогда как мы с Бобом, ничего в этом искусстве не смысля, могли с таким же удобством устроиться на дешевых местах на открытой трибуне».

Вместе с Бердом и Макалмоном Хемингуэй посетил бои быков, не считая Мадрида и Севильи, в Ронде, Гранаде, Толедо и Аранхуэсе. В июле Эрнест вернулся в Испанию с Хэдли, опять ради корриды. Они отправились в Памплону на фестиваль Сан-Фермин, который начинался 6 июля – это был праздничный день для всех aficionados. Каждое утро по улицам Памплоны быки неслись к арене, сопровождаемые группой шумных молодых людей в синих рубахах с красными носовыми платками, обвязанными вокруг шеи. Празднества – еда, напитки, музыка и танцы в кафе и на улицах – длились весь день, бои начинались после полудня. Июльские дожди задержали праздник, испортив всем настроение, однако ожидание было доведено до крайней степени возбуждения. Когда началась коррида, Хэдли почувствовала облегчение (как и Эрнест) оттого, что ей не трудно смотреть на происходившее на арене; она приносила с собой вязание и во время в особенности мерзких интерлюдий переключалась на него. В «Смерти после полудня», в разделе, посвященном описанию реакции зрителей на бои быков, где Макалмон был обозначен инициалами «X.Y.» и обрисован как человек, с подозрением относящийся к любителям-позерам, Хэдли упоминается под именем «миссис Э.Р.», любимым писателем которой (как и Хэдли) был Генри Джеймс. Эрнест с удовлетворением отмечал, что «она вовсе не пугается происходящего с лошадьми; мало того, это ей пришлось по душе в качестве составной части корриды, от которой она также получила огромное удовольствие и даже стала ее сторонницей и защитницей». Вместе с мужем Хэдли наблюдала и изучала стиль и мастерство каждого матадора, оценивала тонкости боя, которые Эрнест схватывал с потрясающей скоростью.

К тому времени, когда они уезжали из Памплоны, Эрнест стал настоящим aficionado и не мог больше говорить ни о чем другом. Его описания увлекли некоторых друзей, и они выразили желание отправиться в будущем в Испанию, особенно на июльскую фиесту в Памплону, вместе с Хемингуэями. Другие быстро устали от его энтузиазма. Макалмон заметил, что Эрнест, который, идя по улице с товарищем, вел энергичный бокс с тенью, теперь, скорее всего, будет вести бой с тенью быка, размахивать воображаемым плащом и демонстрировать, как воображаемая шпага входит в лопатку воображаемого быка. Как и многие другие туристы, совершившие захватывающее открытие, он был охвачен энтузиазмом и вместе с тем не хотел делиться впечатлениями. Вскоре у Эрнеста развился совершенно собственнический инстинкт ко всему, что касалось корриды. Замещая отсутствующего редактора журнала «Трансатлантик ревью», который жадно читали парижские эмигранты, он напишет о фестивале Сан-Фермине: «Чем меньше о нем будут знать, тем лучше», потому что почти все, «кто заслужил быть в Памплоне», побывали там. «Чем больше людей, считающих, что это ужасный, жестокий, унизительный пережиток прошлого и т. п., тем лучше». Неясно, какой аудитории он адресовал подобные наблюдения.

Тем временем Хемингуэй работал еще над несколькими «штучками», или виньетками, тщательно перерабатывая то, что он опубликовал в «Литтл ревью» в феврале. Некоторые виньетки описывали бои быков, в их числе одна – смерть матадора Маеры (Эрнест видел его в Памплоне), в которой смешались факты и вымысел (поскольку Маера был ранен и убит быком только в следующем году). После того как ранние виньетки принял «Литтл ревью», Эрнест озаглавил их «В наше время» – взяв эти слова из Книги общей молитвы: «Даруй мир в наше время, Господь» – и сказал Берду, что хочет оставить название.

Бердовский сборник в «Три маунтинс» должен был выйти в том же году, и тогда же из типографии Макалмона пришли гранки «Трех рассказов и десяти стихотворений» для «Контакт эдишнс». Застолбив, таким образом, издание прозы и поэзии, Эрнест начал отсылать виньетки Берду. В августе Эрнест получил сброшюрованные экземпляры «Трех рассказов и десяти стихотворений» и остался доволен внешним видом книги – она была тоненькой, карманного формата, с напечатанными на лицевой обложке названиями рассказов и стихотворений. Хемингуэй с восторгом рассказывал о «Контакт эдишнс» своему старому другу Биллу Хорну как о «той же банде, что издала Улисса». Однако поначалу критики встретили книгу молчанием; редкие рецензии начнут появляться только осенью. Впрочем, рецензию пообещала написать Гертруда Стайн, поэтому Эрнест был полон надежд.

Хемингуэи должны были отплыть в Торонто 17 августа, но отправление судна было задержано больше чем на неделю. Живот у Хэдли стал огромным, часто она чувствовала себя нехорошо, но им удалось купить билеты на боксерский матч и пару раз сходить на скачки, которые стали их любимым времяпрепровождением во Франции. Хемингуэи совершали обход своей парижской вселенной. Сильвия Бич из «Шекспир и компания» одолжила им 100 долларов и передала несколько экземпляров «Улисса», которые они согласились провезти тайком в Штаты. Потом они заехали в студию к Паунду. Эзра отдал Хэдли домашнюю мужскую куртку из бархата и парчи (которую она будет носить много лет вместо халата, отвел ее в сторонку и сказал: «Что ж, можем попрощаться с тобой здесь и сейчас, потому что [ребенок] полностью изменит тебя». Эрнест опасался, что то же самое произойдет и с ним.

* * *

Хемингуэй отправил Паунду первое письмо из нового дома в Торонто со словами: «Хуже и быть не могло», ссылаясь на все «эти штуки насчет Америки, Тома Микса, Дом и Приключения в поисках красоты». Его непосредственный руководитель в «Стар», Гарри Хиндмарш, помощник редактора «Дейли стар», сделал его работу почти невозможной. Во Франции Эрнест работал под руководством Герберта Кранстона, редактора «Стар уикли», и был на хорошем счету у Джона Боуна, главного редактора ежедневного издания. Но Хиндмарш, по всей видимости, решил унижать Эрнеста тривиальными задачами, мог вызвать его среди ночи и скоро стал проклятием Хемингуэя.

Хэдли писала родителям мужа, Эду и Грейс, о сверхурочной работе Эрнеста: «Столько разъездов, нет времени спать, бесконечные маловажные задания». Молодой репортер Морли Каллаган, отмечавший «приятность улыбки [Эрнеста] и чудесную доступность», вспоминал, что был «потрясен», когда просмотрел перечень заданий и увидел «пустяковые» события, которые Эрнесту нужно было освещать: «просто мусор».

Эрнест и Хэдли почти три недели прожили в отеле, прежде чем нашли квартиру в доме под № 1599 на Батерст-стрит. Даже в тот момент Эрнест находился за городом в командировке и не мог заняться переездом. В тесной квартирке с окнами, выходящими на овраг, очень красивый в осенней листве, была спальня с раскладной кроватью, кухонька и гостиная. Ребенок должен был появиться в начале октября, но Эрнест сказал об этом Эду и Грейс лишь в сентябре. Хэдли объясняла, что будущие родители не хотели быть причиной их волнений и умоляли Хемингуэев отнестись с пониманием к тому, почему от Эрнеста известия приходили нечасто.

Пятого октября Эрнест уехал в шестидневную командировку в Нью-Йорк. Он должен был освещать приезд бывшего премьер-министра Дэвида Ллойда Джорджа в США и доехать вместе с ним на поезде до Торонто и после отправиться в поездку по Канаде. Это означало, что Эрнест наверняка пропустит рождение своего ребенка. Когда 10 октября он вернулся в Торонто, один из сотрудников «Стар» встретил Эрнеста у поезда и сообщил, что Хэдли родила сына, но не мог ничего рассказать о ее состоянии. Эрнест помчался к ней. К тому времени Хэдли почти восстановилась – роды продлились меньше трех часов – и успокоилась. А вот Эрнест сломался. «Эрнест пришел на следующий день около девяти утра и плакал – был напуган, бедняжка, – с ним обошлись не слишком мягко, и еще он сокрушался оттого, что его отправили на задание именно в этот момент». Хэдли сказала Изабель Симмонс (Годолфин), что он «полностью сломлен от усталости и напряжения», хотя и «собрался с духом» и «был таким милым, каким, как мы с тобой знаем, он может быть». Конечно, Эрнест был разбит из-за волнений и бурной радости – и усталости, конечно, и из-за гнева на босса. Но быть может, упадок сил и тревога были связаны с исключительным вниманием, которое уделялось Хэдли и новорожденному.

Они назвали мальчика Джон Хэдли Никанор – Никанор в честь матадора Никанора Вильяльты – и сообщили Изабель Симмонс, что он «просто чудо», у него глаза и нос Эрнеста и копна темно-каштановых волос. Эрнест рассказал, что, когда ребенка кормят, «он шумит, как маленький поросеночек», и заметил: «Он идеальный, а тело очень красивое». Они стали называть его Бамби, потому что он «казался круглым и прочным».

Эрнест и Хэдли начали строить планы покинуть Торонто и вернуться в Париж, когда Хэдли с ребенком была еще в больнице. Эрнест вернулся в редакцию, и Хиндмарш стал распекать его за то, что тот не заехал в контору прежде, чем ехать в больницу. И тогда Эрнест окончательно решил уехать. К счастью, в конце октября его перевели в редакцию «Стар уикли». Здесь он вновь стал писать статьи, во многом отталкиваясь от своих европейских впечатлений; он написал статьи о корриде и ловле форели в Испании, Германии и Швейцарии. После того, как они договорились о дате отъезда – 1 января, – он разразился потоком заметок и писал обо всем – от ночной жизни Европы до букмекеров в Торонто. Он выдал три совершенно поверхностные статьи о том, как празднуют Рождество в Швейцарии, Италии и Франции.

Хемингуэй не имел никакой возможности уделять время собственному творчеству, и пропасть между парижской жизнью и тяжестью журналистской работы стала казаться почти сюрреалистичной. Он беспокоился о своем душевном состоянии и о том, какое влияние это может оказать на литературную работу. Он написал Паунду: «Почувствуй, насколько я полон ненависти и как чертовски, сучески, тошнотворно устал, будто все, что я делаю, не будет иметь никакой ценности». Эрнест официально уволился с работы в декабре и забрал последний гонорар накануне Нового года. Ходили несколько легенд о том, как Эрнест уволился и отомстил Хиндмаршу – может быть, потому, что коллеги-журналисты с удовольствием представляли противостояние. Хиндмарша не любил никто.

На Рождество Эрнест ненадолго съездил в Оак-Парк. Радость семьи от встречи с сыном и братом, которого они так давно не видели, была немного испорчена разочарованием оттого, что Хэдли и Джон Хэдли Никанор не приехали. Эд Хемингуэй сказал Эрнесту: «Мне хочется убежать отсюда в Торонто и Нью-Йорк, чтобы посмотреть на него. Жаль, что не предоставился шанс». Хэдли и Эрнест украдкой покинули квартиру на Батерст-стрит, потому что им пришлось нарушить арендный договор. Даже будучи новоиспеченным родителем и безработным писателем, Эрнест, похоже, с огромным облегчением стряхнул прах со своих ног и 14 января взошел на борт парохода «Антония», направляющегося во Францию.