Глава 5

Действия белой власти в Приморье летом – осенью 1921 г. Дипломатические усилия и возобновление вооруженной борьбы с ДВР, Хабаровский поход Белоповстанческой армии зимой 1921/22 г., его последствия для политического положения в крае, политический кризис весны 1922 г.

После торжественного молебна, совершенного епископом Приморским и Владивостокским Михаилом в праздник Казанской иконы Пресвятой Богородицы 21 июля 1921 г., Народное Собрание приступило к работе. «Приморский парламент» призван был не только стабилизировать обстановку в крае, переведя политические разногласия в русло парламентской работы, но и создать относительно стабильный для правительственной политики фундамент, существенно расширенный по сравнению с представительством Несоциалистического съезда и в то же время без участия «радикалов» – революционных партий и организаций.

Представители местной кадетской группы заявляли: «Задачи нашего края, имеющего возможность пользоваться благами свободной жизни, мы видим в безусловном воздержании от всяких авантюр воинственных «активистов» и в тщательном оберегании той политической свободы, в условиях которой только и возможно в настоящее время мирное строительство жизни. Исходя из этого, в созыве Народного Собарния мы видим положительное явление, ибо каково бы ни было отношение к нему и к создающей его власти, необходимо признать, что существование законодательного представительного собрания внесет необходимую здоровую струю и умерит пыл с обеих сторон».

«Демократический Союз» (список № 8) ориентировался на политическую программу Уфимской Директории, декларируя на первых позициях своих предвыборных деклараций лозунги – «Ни коммунизма, ни реакции», «обеспечение за гражданами действительного пользования своими правами», «борьба – путем запросов – с нарушениями свободы слова, печати, собраний, союзов», «отстаивание демократического строя, местного, городского и земского самоуправления и независимости кооперативных и профессиональных организаций», «государственное регулирование отношений между капиталом и трудом».

Тем не менее нельзя было не отметить фактов бойкота выборов (несмотря на официальную позицию запрета подобных заявлений) со стороны целого ряда организаций. Например, представитель крестьянско-казачьего съезда в Никольске-Уссурийском Г. П. Грачев призывал: «Крестьянство должно обязательно принимать участие в выборах и обязательно должно послать своих представителей, чтобы власть не была в руках отдельных лиц, а в руках всего населения». Неоднократно призывали к участию в выборах деятели кадетской партии, не говоря уже о представителях лояльных к власти структур.

Примечательно, что несмотря на неоднократно заявленный в годы гражданской войны тезис о вредности участия армии в политике и о порочности введения избирательного права в армии в 1917 г., солдаты и офицеры Дальневосточной армии в приморских выборах участвовали, хотя и не вносили своих представителей в какие-либо кандидатские списки. Политическая позиция «каппелевской армии» была озвучена так: «Каппелевская армия с первых дней своего существования заявила о поддержке народоправства и со своей позиции не сошла… Армия отдаст голоса 5-му, 7-му и части 8-го спискам (Прогрессивные демократы, Национально-демократический блок и Демократический Союз – соответственно. – В.Ц.). Четвертому списку, то есть эсерам, армия не отдаст ни одного голоса. Недавнее прошлое еще не изжито в памяти каппелевцев». «Мы ждем от Народного Собрания, – заявляли военные, – полного умиротворения края, дабы оно могло выйти на путь плодотворной, созидательной работы, ведущей Приморье к нашей заветной мечте – истинному Учредительному Собранию». В отличие от «каппелевцев», «семеновцы» игнорировали выборы, называя будущее Собрание «малым совдепом».

Но вот в «рабочих кругах» Никольска было принято решение «участия в выборах не принимать». Это объяснялось, в частности, тем, что «Временное Правительство есть продукт присутствия интервенции…, попирает все законы, изданные избранными трудящимися Областными и Центральным правительствами (ДВР. – В.Ц.)», а главное – «изданные законы для выборов в Приамурское Народное Собрание неприемлемы для трудящихся Приморской области, так как лишают трудящихся свободно выражать свое мнение в защиту своих трудовых интересов». По итогам голосования на конференции профсоюзов в Никольске (81 – «за», 15 – «против») решено было «от выборов в Приамурское Народное Собрание воздержаться».

Это, безусловно, сужало «базу легитимности» приморской власти, однако говорить о «самозванстве» Временного правительства также не было оснований.

Отметим официальные итоги «самых демократических» (как называли их в белой прессе) выборов по наиболее активно участвовавшему населению Владивостока: «По всем избирательным участкам Владивостока голосовало 19 289 граждан, из них военных – 6517». По количеству голосов, поданных за конкретные списки, их расположение (по нисходящей) было следующим: «Список № 7 (национал-демократы) – 10 538, список № 8 (Демократический Союз) – 3327; список № 4 (эсеры) – 1957; список № 3 (правые) – 846; список № 5 (прогрессивные демократы) – 735; список № 1 (кадеты) – 804; список № 2 (инвалиды) – 402; список № 6 (беспартийные крестьяне и рабочие) – 399; список № 10 (еврейский) – 281. При коэффициенте k – 551 и присоединении остатков по 1 депутату к спискам № № 7,8,4 и 3, на первом месте мы имеем список № 7—20 кандидатов, № 8–7 кандидатов, № 4–4 кандидата, № 3–2 кандидата, № 5–1 кандидат, № 1–1 кандидат. Списки № № 2, 6, 9 и 10 не провели ни одного кандидата в Народное Собрание».

Сравнивая выборы в «меркуловское» Собрание с выборами в Собрание ДВР, политические обозреватели отмечали: «Общее число граждан, принимавших участие в избирательной кампании, несколько превышает цифру 14 000 граждан, т. е. по сравнению с выборами в распущенное Народное Собрание (ДВР. – В.Ц.) …мы имеем уменьшение избирателей ровно на 10 000 граждан… Число граждан, принявших участие в выборах, если исключить из этого числа 6517 военных, не превышает 13 тысяч, что, конечно, нельзя признать цифрой «высокой» для города Владивостока». В оценке партийно-политических предпочтений населения говорилось о «победе национал-демократов, собравших совместно с голосами военных 10538 или 54 % всех голосов поданных по г. Владивостоку, следовательно, на долю оппозиции демократической (Дем. Союз, каде и прогр. дем.) и социалистов приходится 6823 или около 34 %… За национал-демократами очевидная победа, второе место по числу поданных голосов за список принадлежит Демократическому Союзу…, заявившему себя крупной политической величиной, способной к быстрому росту и усилению своего влияния на городские массы». Отмечался также «провал прогрессивно-демократической партии и партии кадетов и показательный рост эсеров, получивших вместо 1300 голосов на прошлых, на этот раз, 1900 голосов, при крайне неблагоприятных для выборов условиях».

Несколько отличным от столицы «Белого Приморья» было голосование в Никольске-Уссурийском. Здесь зарегистрировались для участия в выборах 12 488 чел. (из них 4 тысячи военных), и, по свидетельствам наблюдателей, «по городу расклеено три кандидатских списка (1-й – «внепартийный», 2-й – «демократический» и 3-й «домовладельческий». – В.Ц.), из которых 2-й список оказался самым левым благодаря бойкоту выборов со стороны левых группировок… Из 13 кандидатов в члены Народного Собрания – 11 мест получили «внепартийный и домовладельческий списки», то есть правительственные. Оппозиция в лице Демократического Союза – 2 места».

Результаты выборов продемонстрировали вполне ожидаемую победу организаций, поддерживавших правительство. «Несоциалисты» получили большинство – 57 % (только по Владивостоку Национал-демократический блок, в составе которого числились С.Д. и Н. Д. Меркуловы, С. П. Руднев получил 22 места). Ведущими были также: правый блок Несоциалистического Съезда (князь А. А. Кропоткин, П. В. Оленин, казак В. П. Донченко) и центристский Демократический Союз, актив которого представляли бывшие деятели аппарата Уфимской Директории (беспартийный генерал Болдырев, энес С. Ф. Знаменский, правые эсеры М. Н. Павловский и А. Н. Кругликов). «Левый сектор» был представлен оратором и публицистом, эсером Д. И. Поздняковым (как писал Руднев «искренним человеком, свободно и красиво владеющим словом и единственным, кажется, ответственным в партии лицом, оставшимся на Дальнем Востоке, тогда как все его однопартийцы уехали в Европу»). Однако заметного участия на заседаниях Собрания он не проявлял. Совместно с Демократическим Союзом выступала на выборах группа Дальневосточного комитета сибиряков-областников. По точному замечанию Руднева, «строго говоря, все направо от Демократического Союза были и правыми, и – в большинстве – монархистами». Работала в Собрании и казачья секция из 7 делегатов. Осенью именно дополнительные голоса казаков гарантированно обеспечивали «несоциалистам» превосходство при голосовании. Кадетскую группу представляли известные деятели, активно участвовавшие в антибольшевистском движении еще с 1918 г., – Л. А. Кроль, В. А. Виноградов.

По неписаной парламентской традиции первое заседание было открыто старейшим членом – князем А. А. Кропоткиным, назвавшим Народное Собрание Государственной думой. Председателем Собрания был единогласно избран К. Т. Лихойдов. Товарищем Председателя стал генерал Болдырев, а Секретарем – С. М. Широкогоров. С 21 октября, в связи с переходом Лихойдова на работу в Правительство (на пост управляющего государственными финансами), должность Председателя была занята получившим большинство (37 – «за», 24 – «против») редактором газеты «Блоха», активным деятелем «Съезда несоциалистических организаций» Н. А. Андрушкевичем. Первоначально необходимый для принятия решений кворум установился, по предложению Руднева, следующим образом: «Для законного состава заседания (кворума) Народного Собрания требуется присутствие не менее трети (по аналогии со статьей 7-й из «Положения о Государственной Думе. – В.Ц.) всего числа членов Собрания… Поэтому перед началом каждого заседания приставской частью на листе записи явившихся членов, сверху обозначивается число избранных ко дню заседания членов, и… делением этого числа на три устанавливается кворум для данного заседания».

«Демократизм» приморской парламентской модели заключался, как традиционно считалось в российской политической идеологии, в системе взаимоотношения исполнительной и представительной систем: «Хотя Народное Собрание лишено права переизбрания правительства, тем не менее в прениях можно будет подробно осветить всю широту уклона вправо от возвещенных демократических свобод. Не имея права касаться вопроса о составе правительства, как такового, Народное Собрание должно выделить из своей среды Совет управляющих ведомствами и настоять на ответственности перед ним названного Совета. Иначе наш «парламентаризм» будет таким же куцым, как и «конституции 17 октября». Кроме того, следовало озаботиться возможностями расширения сотрудничества «с Западом» в отношении «товарообмена» и в «заключении внешнего займа», а также добиваться предотвращения возобновления гражданской войны, стремясь к «изживанию большевизма мирным путем».

Правда, надежды на развитие «парламентаризма» оказались поколебленными после опубликования окончательной редакции «Положения о Совете Управляющих ведомствами». В нем, как отмечалось в предыдущем разделе, уже не было непосредственной ответственности исполнительной власти перед представительной, а «отчетность» предполагалась только перед будущим Учредительным Собранием края. Демократическая оппозиция немедленно заявила об обмане избирателей («Положение» было опубликовано уже после выборов), об «иллюзиях поддержки правительственного курса», о том, что «воскресла пресловутая 87-я статья» (по которой в период «Думской монархии» правительство могло принимать законодательные акты в перерывах между заседаниями Государственной Думы). Тем не менее законодательные полномочия Собрания никто не отменял, и работа в этой сфере предстояла немалая.

Но повседневная работа Собрания показала, что добиться требуемой стабильности и поддержки не так просто. Как свидетельствуют публиковавшиеся стенографические отчеты о заседаниях, три наиболее активные политические «фракции» Собрания хотя и стремились к согласию, но не всегда этого добивались.

В первый же день работы на сессии Собрания с программной речью-декларацией выступил С. Д. Меркулов. Свое выступление он построил на четкой антитезе – Россия советская и «маленькие оазисы», как он их называл, оставшиеся от «Великой, мощной Родины». Это и Приморская область, которая, правда, «стоит у последней черты». По сути, глава правительства озвучил сформировавшуюся к 1921 году идею возрождения России через эти небольшие, окраинные территории сохранившейся «русской государственности» (это было озвучено еще генералами Миллером и, особенно, Врангелем применительно к белому Северу и белому Крыму в 1920-м году).

«Господу Богу, – верил Меркулов, – угодно начать возрождение нашей великой исстрадавшейся Родины. Я говорю не в том смысле, что Приморье будет возрождать Россию. Я говорю в том смысле, что, может быть, возрождение Приморья, успешное возрождение этой маленькой точки на необъятном пространстве России…, родит надежду, и вслед за ним последует повсюду возрождение путем внутреннего оздоровления путем внутренней непримиримой борьбы с той разрушительной силой, которая задалась целью… разрушить нашу Родину».

Для успешного осуществления заявленных целей Приморской государственности содействовали, по мнению Меркулова, три главных фактора. Прежде всего «национально настроенные русские люди», поддержка и сочувствие со стороны которых способствовали не только укреплению фронта и тыла в Приморье, но и обеспечили бы действенную помощь Белому движению из ДВР и Советской России. Второй фактор – «геройская армия Каппеля», в течение прошедших полутора лет проявлявшая «видимое, твердое, неуклонное решение… ради спасения Русского дела…, ради спасения России продолжать крестный путь». Третий – «фактор международной жизни», поддержка иностранных государств. «Я должен сказать, – говорил Меркулов, – что огромное сочувствие встретили мы со стороны представителей иностранных держав… сильное желание как-нибудь, если не физически, то морально, поддержать нас в том смысле, чтобы русскому делу дать возможность возродиться».

Итак: общество – Русский народ, армия и союзники – три фактора, определяющие будущее белого Приморья, равно как и всей России. Но эти факторы приведут к результату только в случае сохранения внутреннего единства противобольшевистского лагеря. «Русским людям пора хоть на время забыть свое партийное самолюбие, вообще свое самолюбие, и видеть перед собой только Родину, страдающую Родину, измученную Родину». Демократизм любой политической системы состоит, по мнению оратора, в том, что, несмотря на то, что «вообще в истории никогда нельзя было спасти национальное дело, не опираясь на народ, и если даже этот народ в тот или иной момент ошибался, что приводило к печальным последствиям (явный намек на «ошибочность» революционных событий 1917 года. – В.Ц.), тем не менее это не меняет общего положения – нельзя спасти национального дела, не опираясь на народ».

От имени Правительства Меркулов заверял делегатов, что «ни на точке зрения честолюбия, ни на точке зрения каких-либо личных взглядов его членов, оно… стоять не будет». Наоборот, Правительство «думает и желает работать с Приамурским Народным Собранием, как со своей главной моральной силой, как с голосом того населения, которое это Народное Собрание представляет». Не отрицая возможности разногласий («Правительство не имеет в виду требовать, чтобы Народное Собрание смотрело на все с точки зрения только его, Правительства»), лидер белого Приморья отмечал важность «компромиссов», «уступок» и «энергичной совместной работы» в области «финансово-экономической, внутренне-политической и внешне-политической». Расширение представительного начала считалось важным для «выявления воли населения», поэтому в числе первостепенных задач отмечалась «выработка Положения о выборах в Учредительный Съезд», который и создаст в будущем «постоянный орган Верховной Власти».

Не обошел вниманием Меркулов актуальные проблемы «отношения к коммунистической власти». Задавшись вопросом «вести ли нам активную борьбу с ней, или вести борьбу мирную, культурную», он снова повторил по сути «врангелевскую» формулировку создания обеспеченного, стабильного, демократического региона, базового «опытного поля» для будущей России: «Мы полагаем необходимым, по возможности, вести мирную борьбу, принять все усилия к тому, чтобы тут, у нас, жизнь устроить неизмеримо лучше чем там, у них; чтобы они, видя это лучшее, имели самый убедительный факт… и чтобы те, которые в этом убедились, почерпали мужество для дальнейшей борьбы».

Но и возобновление боевых действий (ставших реальностью, как будет показано ниже) Меркуловым не исключалось: «Если в область вступают коммунисты и будут насиловать население, грабить его…, если нас вынудят, мы, стремясь к защите населения, к самообороне, вынуждены будем в таком случае нарушить также принципы мирной борьбы и пойти, против своего желания, с оружием в руках защищать безопасность и порядок».

По воспоминаниям генерала Болдырева, речь Меркулова, «сухая, деловая и по-своему образная», хотя и не была лишена «содержания и некоторой своеобразности языка, прошла без особого подъема. Впечатлению мешала монотонность речи и сухой, слегка гнусавящий голос оратора».

Выступивший после Меркулова генерал Вержбицкий, напротив, хотя и говорил кратко, но достаточно емко и цельно выразил позицию армии в отношении «демократии» и будущей «святой идеи освобождения нашей исстрадавшейся Родины». Болдырев отмечал, что впечатлению хорошо помогли «два Георгия, странная полуштатская при погонах форма, польский акцент и некоторый излишек пафоса». «Бог помощь Народному Собранию», – так завершил свою речь генерал. «Великий и тяжелый путь прошла армия, путь страдания и искупления… На наших знаменах кровью были написаны заветные слова: Счастье России, ее свобода и Всероссийское Учредительное Собрание… В состав армии вошли лица различных оттенков политической и общественной мысли. Армия братски открыла свои объятия для разных национальностей, ибо армия своего нового члена не спрашивала, как он верует и во что верует, а спрашивала лишь, любит ли свою Родину больше, чем себя, и готов ли пожертвовать жизнью для нее. И только объединенная этой высокой целью спасения Родины армия является монолитным целым». Вержбицкий тем самым стремился подчеркнуть специфику армии периода гражданской войны, по-своему подтвердив сказанные еще в августе 1918 г. генералом Деникиным программные слова: «Будьте вы правыми, будьте вы левыми, но любите нашу истерзанную Родину».

Но торжественное начало работы сменили политические «будни», во время которых довольно определенно выявились симпатии и антипатии ведущих структур белого Приморья. Уже на следующем заседании (26 июля) активно заявили о себе делегаты-эсеры (Ф. Мансветов, И. Плеханов, С. Николаев, И. Калюжный). Мансветов потребовал изменить повестку дня: вместо выборов президиума и заслушивания отчета Правительства – заявить протест против готовящихся, по его сведениям, «репрессивных мер по отношению к рабочему классу…, доведенному до отчаяния тяжелым экономическим положением», вынужденному начать забастовку во Владивостоке. «Демонстрация» делегатов не удалась, и после выборов Президиума Собрания члены проправительственного блока обвинили эсеров в том, что вся их деятельность – «от начала революции до последнего времени» – есть «предательство за предательством» и своей работой они «творят не свою волю, а волю большевиков».

В дальнейшем работа немногочисленных «левых» принципиально была направлена не столько на конструктивную законотворческую работу, сколько на периодические заявления о своем несогласии с политическим курсом Правительства, о противодействии «реакции», «диктатуре». По воспоминаниям Болдырева, Мансветов выделялся как «хороший оратор», произносивший «более или менее содержательные речи», и пытался «взорвать Народное Собрание». Не стремился к сотрудничеству с Правительством и Демократический Союз. «Оппозиция, – отмечал Болдырев, – штурмовала Правительство запросами. Обыватель из парламентского большинства часто был бессилен перед ухищрениями интеллигентов от оппозиции».

И все же эффектные политические заявления оппозиционеров не могли заменить ежедневную «черновую» работу, которую приходилось вести власти. В этом отношении на протяжении лета— осени 1921 г. «меркуловские чиновники» действительно стремились не просто к максимальному укреплению своей власти, но и к общеполитической стабилизации в Приморье. Не были лишены интереса выступления правительственных деятелей. Хорошее впечатление произвел в Собрании доклад Председателя Совета Управляющих ведомствами, управляющего ведомством иностранных дел В. С. Колесникова. 26 июля в большом докладе он изложил основные проблемы финансового, экономического и политического положения в крае. Начав с изложения впечатляющей статистики, отразившей «цену, которую край заплатил за допущение к власти большевиков» (запасы золота и материальных ценностей, составлявшие 157 млн рублей на момент падения белой власти в январе 1920 г., уменьшились ко времени Приамурского Правительства до 459 тыс. рублей), Колесников четко и последовательно изложил структуру краевого бюджета. Отметив большой дефицит средств (около 38 млн рублей золотом), министр предполагал покрыть данный ущерб за счет получения средств от бывших дипломатических и торговых агентов белых правительств 1919–1920 гг. (этим активно, но безуспешно будут заниматься представители Правительства и сам Колесников, отправившиеся в САСШ для участия в Вашингтонской конференции).

Аграрно-крестьянская политика в целом декларировалась Колесниковым в соответствии с заявленными большинством белых правительств положениями. В частности, следовало увеличить снабжение села «земледельческими орудиями», широко «организовать сельскохозяйственный кредит», развивать «заграничный экспорт», создавать «показательные хозяйства для ведения правильного севооборота, приемов и техники обработки земли, подбора сортов растений». Колесников отметил, что в Приморье «земельное устройство» будет основано «на основании права и порядка», а «всякие земельные захваты должны быть прекращены». Отнюдь не исключив перспективы «перехода к трудовому населению земель на основе законности, признании права собственности на землю», отмечалось, что «всякие земельные захваты должны быть прекращены». При этом констатировалась «во многих уездах крайняя запутанность земельных отношений», при которой «нередко создаются сложные конфликты между общественниками и категорией безземельных лиц».

В «национальном вопросе» Колесников заявил, что «справедливые нужды и желания корейского населения будут разрешены… в положительном смысле». «Страхование рабочих», принятие «общекраевого закона о 8-часовом рабочем дне», «всесторонняя охрана труда» – основные позиции «рабочей политики» Правительства.

Поскольку одним из положений программы Приамурского Правительства было соблюдение «законности и правопорядка», Колесников много внимания уделил вопросам организации судебной системы, отмечая ее восстановленные и вновь учрежденные звенья: принципы несменяемости судей, суд присяжных (указ № 8 от 8 июня 1921 г.), административный суд, контролирующий деятельность высших правительственных структур (указ № 17 от 24 июня), Владивостокская судебная палата, мировые суды (указ № 20 от 29 июня). Предполагалось принять законопроект о «введении в крае выборного местного суда» и закон «о передаче уголовной милиции в ведение прокурорского надзора». Докладчик не обошел стороной «острые вопросы», отметив, в частности, утвержденный Правительством «закон о введении смертной казни за наиболее тяжкие уголовные преступления», принятый «в целях борьбы с разбойниками и грабителями».

На патетической ноте, весьма характерной для многих делегатов Собрания, завершилось выступление представителя Правительства: «Я… могу работать и буду работать только при полном доверии со стороны Временного Правительства и Народного Собрания. Если Народному Собранию угодно будет выразить мне после настоящей декларации свое высокое доверие, я почту своим священным долгом продолжать ту работу, которую я принял на себя и немедленно приступаю к формированию Совета Управляющих по поручению Приамурского Правительства. Если же Народному Собранию угодно будет выразить мне недоверие, то немедленно после такого постановления я вручу Правительству свое заявление об отставке, и Правительство примет меры к приглашению нового премьера, который со своей стороны примет все меры к формированию нового кабинета. Этот способ формирования кабинета общепринят во всех конституционных странах».

Подобные либеральные заявления власти способствовали росту ее авторитета, хотя на последующих заседаниях Собрания все более и более проявлялось различие в политических позициях ведущих участников. Эсеры, верные принципу «взрывать Собрание», периодически вносили запросы о тех или иных нарушениях гражданских прав и свобод, дискриминации рабочих, коррупции высших органов власти. Но большинство Собрания составляли национал-демократы, выразители воли Несоциалистического съезда.

На заседании 9 августа были озвучены две примечательные декларации: Фракции Несоциалистического Съезда и Крестьянской Трудовой партии. В первой из них четко обозначались основные тезисы по внутренней и внешней политике. В плане определения статуса приамурской государственности весьма примечательно замечание, подчеркивающее будущий всероссийский статус существующей власти: «Ставя конечной целью нашей восстановление Великой, Единой и Национальной России с единой для всей России Национальной Властью, мы здесь, на Дальнем Востоке, не будем стремиться к созданию независимого подлинного государства (со всеми присущими ему признаками), а в Народном Собрании будем стремиться вести деловую работу и борьбу с великими разрушителями России – политическими партиями и группировками, отказавшимися от вековых идеалов русского народа и предавшими нашу страну потоку и разграблению».

«Деловая работа», а не «фракционная активность» должна была бы стать критерием эффективности работы Собрания. При этом определялось, что «основная задача, которую ставит себе наша фракция в Народном Собрании, – это выработка избирательного закона для созыва Учредительного Съезда, который будет призван установить постоянную власть в крае и выработать основные законы, определяющие наш государственный и общественный строй. Точка зрения нашей фракции на создание постоянной власти остается без изменения, – мы признаем верховенство народной воли, мы будем стремиться к ограждению суверенных прав народа».

В аграрно-крестьянской политике отмечалось, что «всякие разговоры о земельном вопросе на Дальнем Востоке бессмысленны, здесь его нет и никогда не было. Местный земельный фонд превышает во много раз все потребности населения и с избытком покроет их как теперь, так и в ближайшем будущем».

Во «внешнеполитической» деятельности выделялся характерный для Белого движения тезис о том, что «представители иностранных государств… должны… оказать поддержку национально-государственным силам России в интересах сохранения мирового равновесия. Без мира в России не может быть мира во всем мире. Большевизм постоянно будет держать в напряжении все государства, держать их под угрозой возможного взрыва. С каждым днем все более и более рельефно выясняется перед всем миром, что Россию нельзя выкинуть из мирового и хозяйственного культурного оборота, что национальная и свободная Россия нужна для жизни всего мира». «Наши отношения к Советской коммунистической республике и Дальневосточной Республике ясны и определенны: мы эти республики не признаем. Система этих республик, основанная на отрицании религии, нации и культурно-правового государства, для нас не может быть приемлема».

Актуально звучал и призыв к политическому объединению ради «победы над большевизмом»: «Пора понять, что делить некому и нечего, что мы все одинаково скользим над пропастью, что нас всех ждет одна судьба. Только совместными и дружными усилиями мы поднимемся от своей слабости и сможем оказать помощь России, имя которой для нас священно. Наше разъединение – есть наше поражение, в результате чего нас ждет всеобщий крах и потеря национальной самостоятельности».

Декларация «крестьянской фракции» (ее зачитал член Собрания полковник И. И. Попов) была менее определенной, но, тем не менее, содержала весьма характерные тезисы, определявшие настроения политически активной части дальневосточной сельской интеллигенции, провозглашавшей свою преемственность «от народничества» и принявшей лозунг «через Крестьянство к возрождению России». «Крестьянин-гражданин, строящий на основах народовластия и народоправства национальное государство…, – основа всей государственной жизни». «Главной задачей государственного строительства является восстановление «земского мира», мира в государстве, без которого и его внешняя мощь никогда не сможет быть восстановлена». Однозначно осуждалась «семеновщина» и все попытки расколоть приамурскую государственность. В аграрно-крестьянской политике представители фракции заявляли о поддержке права частной собственности на землю, но при этом считали вполне обоснованными требования создания независимого от власти местного самоуправления: «Всякий контроль должен быть поставлен строго на законную почву, введение же правительственной опеки над органами самоуправления никогда добрых результатов не давало, разрушая творческую работу достаточно испытанных и зарекомендовавших себя земских учреждений. Крестьянская трудовая партия будет поддерживать необходимость создания земских учреждений, свободных от каких бы то ни было политических влияний и занятых исключительно хозяйственной и культурной работой… Не в бюрократической опеке, а в развитии самодеятельности деревни – залог ее культурного процветания».

В «рабочем вопросе» провозглашалась важность «необходимых мер к организации труда и удовлетворению справедливых требований рабочих», «борьбы с безработицей». Примечательны оценки армии и флота: «Уже три года доблестные части борются за восстановление истинного народоправства на Руси, являясь истинной народной армией. Ни Ледяной поход, ни ледяные туманы Кана не потушили в сердцах ее чинов светлого огня истинной любви к Родине. Придя в Приморье, каппелевская армия, забыв все перенесенные лишения, как только это потребовалось, – встала на охрану правопорядка, не вмешиваясь в проявление народной воли и давая этим надежду и Народному Собранию довести дело укрепления и развития демократического строя до конца. Заботы о насущных нуждах армии, снабжение ее всем необходимым, предоставление ей возможности залечить свои раны – первейшая обязанность Народного Собрания и Правительства. Кроме того, нужно помнить, что Владивосток, эта база развивающейся государственности, является ныне единственным военным и главным торговым портом России и Сибири в Тихом океане. Русский Андреевский флаг в родных водах развевается только во Владивостоке, на судах Сибирской флотилии, остатке так безумно растраченной боевой мощи России. И не только ради престижа государства и нации, как символ хозяйских прав России на Дальнем Востоке, Андреевский флаг спущен быть не может».

Завершалась декларация призывом: «Трудовая Крестьянская партия считает своим долгом заявить, что, в какие бы тяжелые условия работы она поставлена ни была, как бы ни усложнялись внешние условия, она будет бороться за интересы крестьянства и трудового народа и в Народном Собрании видит залог умиротворения края». Крестьянская партия в конце ноября пополнила свой состав видными фигурами дальневосточной политики. В ее состав перешел князь Кропоткин и известный сибирский областник А. В. Сазонов.

Явным свидетельством превосходства национал-демократов стало голосование на следующий день резолюции об отношении к верховной власти Приамурья: «Заслушав доклад Председателя Совета Управляющих Ведомствами, Народное Собрание отмечает, что Правительство желает совместной работы с Народным Собранием, будучи перед ним ответственным, и, таким образом, стоит на верном пути устроения края на демократических и национальных началах, и переходит к очередным делам». Именно данная формулировка была принята, несмотря на наличие трех альтернативных формулировок, в той или иной форме декларировавших неполное доверие Правительству. Хотя оговорка об «ответственности» Правительства перед Собранием свидетельствовала о многом.

В сложившейся ситуации эсеровские делегаты сочли целесообразным фактически прекратить свое участие в работе Собрания. Ослабли и позиции «Демократического Союза». По точной характеристике Всеволода Иванова, наличие Демсоюза и эсеровской группы косвенно способствовало сплоченности правых делегатов, но ненадолго. «Июль и август месяцы – все время занято усиленной борьбой большинства против этих двух разрушительных сил. Несоциалистическая печать, совместно с несоциалистическим общественным мнением, дружно идут в поход против этих двух партий. Борьба кончается полной победой.

Уже в августе – сентябре месяцах начинается отъезд эсеров за границу. Уезжают Мансветов, Калюжный и другие на съезд в Прагу. Демократический Союз, благодаря своей близости к прежнему Антоновскому Правительству (ДВР. – В.Ц.), в котором участвовали такие видные представители Союза, как Кругликов, явился также дискредитированным. Разоблачения печати бесконтрольных расходов народных средств Кругликовым, Якушевым, Моравским и другими, участие их в выступлении Гайды («гайдовский путч» в ноябре 1919 г. – В.Ц.), все это постепенно свело на «нет» роль и значение Демократического Союза. Члены этого Союза могли выступать в Народном Собрании лишь только как внутренние критики существующего порядка, но никогда не в смысле организованной группы». Таким образом и произошло оформление «монолитного» правого сектора приамурского представительного органа.

Но укрепление «правого большинства» отнюдь не гарантировало, как будет показано далее, единства «ветвей власти» и реального взаимного доверия Народного Собрания и Правительства. По мнению Вс. Иванова, Собрание, возглавляемое, по существу, представителями Несоциалистического съезда, вполне обоснованно претендовало на роль выразителя интересов немалой части приамурской общественности, поскольку за ним ощущалась прямая поддержка Съезда несоциалистических объединений. Правительство же, несмотря на свои обширные полномочия, не могло бы заявить о себе, как о выразителе «полноты взглядов» местного населения. И в условиях отсутствия реальной оппозиции, как это не раз бывало в политической истории, выражение недовольства работой Правительства стало переходить к парламентариям.

Проводя параллели с недавним прошлым, Вс. Иванов весьма точно охарактеризовал «соотношение политических сил» в Приморье: «Получается как бы двойственность власти, то положение, которое было в 1917 году в Петрограде при Временном Всероссийском Правительстве, когда наравне с ним, в качестве организации, объединившей народные массы, действовал Совет рабочих и солдатских депутатов».

В свою очередь, Правительство не могло ставить себя в полную зависимость от Собрания, а фактически – от Совета Съезда «несоциалистов». «Призванное по роду своей деятельности к реальной работе, связанное многочисленными обязательствами, в силу его положения, известными только ему и неизвестными Совету Съезда и общественным организациям, Правительство, конечно, невольно отходит от Совета, как от организации, имеющей общественный, а не технически-административно-политический характер. Например, в вопросе международной политики Правительство является связанным в своей деятельности чисто конкретными, чисто реальными условиями, которые не могли быть известными руководителям Совета. Однако Совет Съезда требует себе все более и более прав. Начинается борьба за исполнительную власть».

Несмотря на намечавшуюся «двойственность власти», Собрание и Совет Съезда несоциалистических организаций одержали в сентябре очевидную «победу», не только добившись вытеснения оппозиции из парламента, но и получив В. Ф. Иванова – «ставленника Совета» – в должности приамурского премьера. Когда стало очевидно, что все оппозиционные попытки «отбиты», и «кредо парламента» окончательно стало правым, весьма характерными для данного большинства стали заявления, озвученные Ивановым в его программной речи. По воспоминаниям генерала Болдырева, в условиях активной оппозиции, еще в июле – августе, «Иванов был незаменим». «Как юрист и адвокат (бывший присяжный поверенный Казанской судебной палаты. – В.Ц.) он, конечно, разбирался в тонкостях запросов и, если не всегда был доказателен, то… постоянно был готов к ответу… Темпераментный и довольно несдержанный премьер в определении задач власти шел значительно дальше весьма хитрого и сдержанного председателя Правительства. Он открыто высказал то, на что Меркулов только намекал, особенно в отношении Японии и Советской России».

В своей программной речи Иванов так охарактеризовал переворот 26 мая: «Майские события – это не продукт искусственного создания, а историческая неизбежность, естественное движение масс под влиянием крайней необходимости, движение против медленного умирания, за жизнь и существование… Наша основная задача – это скорейшее и, по возможности, безболезненное прекращение гражданской войны, поддержание социального равновесия и сохранение гражданского мира. Для национального возрождения есть два пути: оздоровление масс и разумная внутренняя политика». Иванов уверял, что «население тоскует по порядку, твердой и сильной власти и мирной жизни». «Наша система, – отмечал премьер, – это система демократического правового государства. Наши принципы: закон, свобода и порядок. Воплотить эти великие девизы в жизнь силами одной исполнительной власти невозможно. Для этого необходима поддержка общества в лице его представителей. Главная и основная задача наша – это созыв Учредительного съезда, который призван установить постоянную власть и выработать конституцию края».

Говоря о хлебе, он подчеркнул, что хлеб «одинаково необходим для всех – и бедного, и богатого, для левого и правого». Касаясь внешней политики, Иванов полагал, что большевизм «открыл блестящие возможности для европейской дипломатии проводить политику свободных рук, построенную на ослаблении и расчленении России». Он заверял, что со стороны других держав «не будет проявлено альтруистических чувств, а будет лишь «национальный эгоизм» – неумирающий принцип международной политики всех народов».

«Наше отношение к Советской России и ДВР, – а никакого различия между той и другой мы не устанавливаем, – можно характеризовать так: мы эти образования не признаем… и будем вести с ними непримиримую борьбу». В отношении Японии он полагал, что «простой национальный расчет подсказывает японскому правительству сохранить Приморье, как национальный буфер между Советской Россией и Японией, вполне лояльный и дружелюбный к последней».

Заметным этапом в истории приморской государственности стало возобновление боевых действий, связанное с т. н. Хабаровским походом. Как известно, для российского Белого движения «борьба с большевизмом» являлась принципиально важным положением, базовой программной позицией. Для белого Приморья в 1921 г. этот тезис также имел свое значение, хотя подобное противостояние из области сугубо военной переносилось в сферу политическую, как противостояние «демократической» и «антидемократической» систем. Но и возобновление военных действий отнюдь не исключалось, а предполагалось лишь в случае более выгодной для Приморья военной, внешнеполитической и, особенно, экономической ситуации. О создании стабильного «тыла», как первичного условия для проведения боевых операций, говорилось, в частности, в воззвании Комитета Спасения Русского Дальнего Востока к солдатам и офицерам Дальневосточной армии в июле 1921 г. (см. приложение № 15.): «Временное же Приамурское Правительство тоже будет вести борьбу с большевиками, но постепенно, шаг за шагом закрепляя за собой занятую территорию, без всяких реквизиций и грабежей, ибо Правительство мыслит наступление только тогда, когда укрепит свое финансовое положение на занятой уже территории. Кто быстро летит вперед, не считаясь с финансовым положением, тот так же быстро вылетает обратно, не выдерживая Народного гнева, вызванного беззаконием и местью».

Такая же «финансовая» мотивация невозможности возобновления вооруженной борьбы постоянно подчеркивалась на страницах дальневосточной белой прессы, особенно летом – осенью 1921 г. Предполагая возможность «военных действий с Читой» (то есть с ДВР), в передовице «Дальневосточной жизни» резонно отмечалось, что, «хотя Чита влачит довольно жалкое существование, но за ее спиной стоит Москва, которая всегда может в особо трудную минуту выручить «дружественный ей» буфер. Примеры этого уже были. У нас же нет таких «друзей». Мы должны полагаться только на собственные силы. Поэтому… мы не должны быть «гордыми» и, сохраняя свое демократическое лицо, постараться наладить необходимый товарообмен с Западом. И уж, конечно, ни в коем случае не бряцать оружием. Это развлечение может позволить себе только сильная и богатая страна, и то часто бывает наказана за свой излишний воинственный пыл. Мирное изживание большевизма, мирное строительство жизни – вот к чему призывало Приамурское правительство, в противоположность «активистам-семеновцам». Мы всецело поддерживаем эту точку зрения Правительства.

Всякие воинственные размашки мы считаем безрассудной и преступной авантюрой».

Однако уже с октября – ноября 1921 г. риторика приамурской военно-политической сферы начинает меняться. Все чаще говорится о неизбежности военных действий с ДВР. Несмотря на то, что наиболее важной задачей объявлялась борьба с партизанами и китайскими бандами хунхузов, постоянно совершавшими нападения на приморские села и казачьи станицы, не исключалось и скорое возобновление боевых операций на гораздо более широком фронте. Так, например, в статье «Хунхузы в Приморье», опубликованной в официозе «Русская армия», ясно говорилось: «На борьбу с хунхузами нужно смотреть шире, борьба с хунхузами является начальной стадией борьбы с властью, по заданиям которой хунхузы действуют… нужно смотреть как на борьбу с авангардом тех хунхузов, которые истязают в настоящее время всю Россию и ведут ее на разорение и голодную смерть».

А 4 ноября в приказе № 138 по 2-му стрелковому корпусу (написан по случаю полковых праздников, составлявших корпус подразделений) генерал-майор Смолин категорично, жестко отмечал, что хотя уже три года ведется борьба против «большевистской тирании в России», но эта борьба «должна длиться до тех пор, пока Россия не будет окончательно освобождена от сатанинского наваждения, именуемого коммунизмом, пока не будет освобождена от советской власти, которая обратила нашу Великую, гигантскую страну в пустыню, дотла ее разорила, исковеркала, растлила…, довела Русский Народ до такого состояния, когда всю свою энергию и все свои помыслы сводит он к заботе хоть чем-нибудь напитаться». Генерал Смолин считал, что на советской территории растет антибольшевистское сопротивление, поддержать которое необходимо: «Ненависть к большевизму широких масс населения достигла высшей степени напряжения, ибо население увидело и почувствовало, что власть большевиков покоится на гробах миллионов людей, ими загубленных, и что не может быть твердо то правительство, трон которого плавает в море крови и слез… Большевизм падет. Когда – это зависит от нас. Чем более мужественны будем мы, чем скорее устраним наши мелкие междоусобицы, чем теснее сомкнем наши ряды и сплотимся в единодушную мощную семью, тем скорее пробьет час освобождения. Малодушным нет места среди нас. Пусть они уходят. А мы без сомнений и колебаний будем продолжать борьбу».

Достаточно определенно высказались в отношении возобновления вооруженной борьбы представители казачества. На открывшемся 23 октября во Владивостоке Съезде казачества Урала, Сибири и Дальнего Востока была принята резолюция (4 ноября 1921 г.), в которой не только подчеркивалась необходимость сохранения традиционного казачьего уклада и органов самоуправления, но и однозначно говорилось о серьезной опасности со стороны красных партизан и требовалось незамедлительно решить вопрос со снабжением казачьих частей оружием, поскольку «безоружная армия не может воевать с большевиками».

В приказах правительства по военно-морскому ведомству (№ 210 от 23 октября и № 60 от 20 ноября 1921 г.) отмечалось: «Непрекращающиеся до последнего времени набеги разбойничьих шаек на мирное население, нападения на железные дороги, постоянные взрывы железнодорожных мостов и обстрелы пассажирских поездов, сопряженные с человеческими жертвами, вынудили Правительство к принятию действенных мер для прекращения преступных выступлений большевиков. Во исполнение означенного, Управляющим Военно-Морским Ведомством приняты надлежащие меры для прекращения преступных выступлений большевиков».

Статус военных властей укреплялся, их полномочия расширялись. 12 октября указом Приамурского правительства (№ 47) командующий войсками Правительства генерал Вержбицкий был назначен Управляющим военно-морским ведомством «с правами Военного министра времен Императорской России». Тем самым его распоряжения по армии касались как оперативно-тактических действий, так и всех вопросов, связанных с комплектованием и снабжением воинских частей. Он напрямую подчинялся правительству. Усиливались и принципы единоначалия, подавлялись остатки «семеновского сепаратизма». Так, за отказ подчиняться распоряжениям правительства были отстранены от командования и отданы под суд командующий Гродековской группой казачьих частей генерал-лейтенант Ф. Л. Глебов и начальник Забайкальской казачьей дивизии генерал-майор Федосеев. С. Д. Меркулов обращался к японскому командованию с просьбой о выдаче оружия.

Таким образом, финансовые, экономические критерии готовности или неготовности к возобновлению войны с советской властью к концу 1921 г. перестали играть определяющую роль. Собственно говоря, экономические моменты все же имели значение в предполагаемом наступлении на ДВР. Нужно было расширить территорию, получить новые ресурсы, необходимые для улучшения кризисного состояния приморского хозяйства и финансов. Повторялась ситуация, схожая с белым Крымом («крымской бутылкой») 1920 года, когда части ВСЮР – Русской армии генерала Врангеля – не могли оставаться длительное время на полуострове и неизбежно должны были начать наступление в Северной Таврии для пополнения продовольственных ресурсов. Возобновлялись военные действия и в Приморье.

В воспоминаниях бывшего активного участника «омского переворота» 18 ноября 1918 г., начальника разведки 2-го Степного Сибирского корпуса капитана И. А. Бафталовского содержатся примечательные описания «подготовительных» действий Приамурского правительства и подчиненной ему армии. По его мнению, военное командование чересчур большое внимание уделяло не боевой подготовке, а хозяйственному снабжению частей, хотя вряд ли в условиях острого недостатка необходимых для армии финансов и материальных средств могло быть иначе. Вооружение, по его воспоминаниям, даже «выкрадывали» с воинских складов, контролируемых японцами (при этом японское командование «делало вид», что не замечает подобных действий). Официально японцы производили отпуск патронов и оружия, исходя из штатов «резерва милиции», – этот статус формально имела часть армейских подразделений. «Но жизнь не стоит на месте… Приморская Армия, преодолевая все препоны и препятствия, воздвигаемые на ее тернистом пути, к октябрю месяцу 1921 года представляла из себя уже ту вооруженную силу, которая была в состоянии выполнять сложные задания, выдвигаемые жизнью и складывающейся политической обстановкой».

Политико-правовые моменты также имели большое значение для Белого движения в Приморье. Начало военных действий требовало определения нового статуса воинских подразделений. И здесь Правительство пошло по пути оправдания военных действий необходимостью объединения с повстанческим движением в ДВР и, в перспективе, в Советской России. В основу был положен тезис о «широком антибольшевистском повстанчестве», весьма активно, как уже отмечалось ранее, использовавшийся лидерами Белого движения в политических программах периода 1921–1922 гг.

Подобную «схему действий» довольно точно описывал в своих воспоминаниях участник боевых действий в Приморье поручик Б. Филимонов: «Белые власти решили все дело осветить так: приморское сельское население, недовольное режимом ДВР, стихийно поднимается против коммунистов. Появляются отряды «белоповстанцев», состоящие из местных крестьян. Движение разрастается. Белоповстанческие отряды через своих посланцев обращаются к белому Владивостокскому Правительству с просьбой о поддержке. Части Приамурского Правительства рвутся в бой с красными. Белое правительство посылает на помощь белоповстанцам свои части, начальники которых принимают на себя руководящую роль».

Для подобных решений у Правительства, казалось бы, были основания. По оценке Филимонова, «незадолго до выступления в поход белых частей во Владивостоке состоялось совещание членов Правительства и высших чинов Армии. На этом совещании генерал Шильников (генерал-майор И. Ф. Шильников, заместитель Семенова по военной части в Забайкалье. – В.Ц.) докладывал о положении в Забайкалье. Картина рисовалась так, что население, ненавидя красную власть, готово восстать в любое время, остановка только за одним – оружием… Успехом наступления белые верхи видимо также надеялись привлечь в ряды войск массу бывших чинов армий Адмирала Колчака, осевших после Сибирского похода и оставления Забайкалья в полосе отчуждения КВЖД. Выкидываясь вперед, белые вместе с тем освобождались и от тяжелой опеки японского штаба. Из того, что карты частям были выданы до Благовещенска, можно заключить, что вскоре после начала военных действий белое командование было склонно считать появление белых частей в этом районе возможным…».

Примечательно, что в данном случае использовался редко встречавшийся в период 1917–1922 гг. термин – «белые». В этом состояло принципиальное отличие от тех антибольшевистских воинских частей, которые именовались либо «русскими», «российскими» (Русская армия у Колчака и в белом Крыму), либо именовались с учетом определенной территориальной специфики (Вооруженные силы Юга России, Дальневосточная армия). Не был использован и устоявшийся, хотя и неформальный термин – «Приморская армия». В то же время, издававшаяся еще с 1919 г. газета «Русская армия» сохранила и свое наименование и подзаголовок «Орган Дальневосточной армии».

Здесь стоит заметить, что данными «белыми» наименованиями, во-первых, отмечался некий «иррегулярный» характер воинских частей, отправлявшихся в наступление. В прессе писалось не о боевых действиях того или иного полка или корпуса, а о «белоповстанческих отрядах». Во-вторых, следовало надеяться на существенные пополнения рядов «белоповстанцев» за счет местного населения. Представления о «народном характере» армии, «национальной» политической власти в Приморье всячески поддерживались.

Осенью 1921 г. почти в каждом номере официоза «Русская армия» стала активно пропагандироваться картина роста антибольшевистского повстанчества и необходимости его поддержки из Приморья. Например, в публицистической статье «Народ просыпается» говорилось: «Достаточно было населению почувствовать, что оно может опереться на противобольшевистскую власть – как живым потоком, почти с голыми руками, оно бросилось на коммунистов, и волна противокоммунистического народного потока разлилась почти повсеместно. Эта народная волна сметает все на свеем пути и расчищает край для будущего русского национального строительства… Мы с уверенностью можем сказать, что в советских комиссарских кругах паника увеличивается…»

Читателям преподносились сведения о засухе и страшном голоде в России как о факторе, усиливающем недовольство населения советской властью. «В настоящее время, – отмечала та же газета, – когда борьба достигла высшего своего напряжения, когда в числе многих фактов, подтачивающих устойчивость советской власти, появился и голод, вызванный коммунистическими опытами, – советская власть зашаталась и мечется в поисках своего спасения – унынию среди национальных русских сил не должно быть места…».

Вообще Белое Приморье нельзя упрекнуть в пренебрежении к бедам русского народа. Во Владивостоке работал Приморский комитет, включавший в свой состав членов местной Торгово-промышленной палаты, Биржевого комитета, учителей, студентов и гимназистов. В помощь голодающим был организован через журнал «Голод» сбор средств, отправлявшихся в Харбин на счет местного отделения кооперативного Центросоюза (имел полномочия от Совнаркома РСФСР на сбор средств в Зарубежье).

Можно было бы предполагать проявление заинтересованности власти в достижении существенной общественной поддержки начинавшимся операциям. Однако Временное Приамурское Правительство не стремилось афишировать свою военную политику. «Переходя к активным действиям…, Правительство каких-либо особых обращений, прокламаций к населению и армии не выпустило… Первое воззвание – «Борьба с сатанизмом» – С. Д. Меркулов подписал только 9 декабря, т. е. через месяц после начала активных действий».

Стремление к максимально возможной «независимости» от представительных структур – типичное явление в истории Белого движения вообще и Приморья, в частности. Вряд ли одной лишь «конспирацией» руководствовалось Приамурское правительство, начиная военные действия без какого-либо согласования и даже уведомления Народного Собрания. Правительство демонстрировало тем самым готовность действовать, невзирая на вполне вероятные демонстрации осуждения, жесткой критики со стороны «антивоенной» части Собрания. Тем не менее с политической оппозицией приходилось считаться.

Филимонов отмечал также и еще несколько аспектов, связанных с использованием термина «белоповстанцы»: «Новое наименование вполне утвердилось лишь к моменту решительных действий. В принятии этого нового наименования можно и должно видеть, помимо желания Белых Властей произвести впечатление за границей (в частности, имелась в виду Вашингтонская конференция), в полосе отчуждения КВЖД (на бывших военных) и в красном стане (красная армия и население), также желание Белых руководителей изменить способ действия, отмежеваться от прошлого. Приходилось изменять, или, точнее, подновлять знамя белой борьбы, которое, после атамана Калмыкова и умелой агитации красных, в глазах населения стало из белого почти черным».

Начавшиеся боевые действия носили характер последовательных операций, направленных на расширение территории, находившейся под властью Приамурского правительства. Борьба с партизанами и подпольщиками была объявлена первичной задачей, решение которой признавалось необходимым, особенно после того, как контрразведкой были раскрыты и ликвидированы подпольные группы большевиков и эсеров, готовившие восстание во Владивостоке к 4-й годовщине революции (начало ноября). В приказе войскам (№ 0609/оп от 10 ноября 1921 г.) заявлялось: «Временное Приамурское правительство, взяв на себя власть в крае, отказалось от возобновления гражданской войны и в течение почти шести месяцев неуклонно проводило свое решение в жизнь. За весь этот период большевики не прекращали натиска на национальную власть, вынуждая последнюю к мерам самообороны. Прочно заняв ряд опорных пунктов, большевики наводняют весь край, под видом партизан, регулярными частями красной армии, руководимой из Читы… Регулярные красные части (войска ДВР) и партизанские отряды продолжают группироваться в районе озера Ханка, Спасском, Анучинском, Сучанском и Ольгинском районах, откуда производят постоянные налеты на железную дорогу и на передовые части Правительственных войск, стремясь внести разрушение и дезорганизацию во все стороны жизни Области… Ввиду того, что принимаемые до сего времени меры по необходимости имели строго оборонительный характер и не могли пресечь развития бандитизма в стране, Правительство постановило в корне уничтожить опорные пункты большевиков и прочно занять район Анучино, Сучан и Ольга».

Наступление развивалось быстро и успешно. После ликвидации нескольких опорных баз партизан в районе Сучанских угольных копей и с. Анучино, десанта с кораблей Сибирской флотилии в бухте Ольга «белоповстанцы» начали активное продвижение к ст. Уссури, бывшей за пределами тридцативерстной японской охранной зоны и продолжали его уже без какой-либо поддержки со стороны японского командования. 8 декабря был взят Иман, а после стремительных переходов (до 70 верст в сутки) войска вышли в Приамурье. Кульминацией развернувшихся боевых действий стало занятие 22 декабря «белоповстанческими отрядами» Хабаровска. Это был крупный успех, существенно укрепивший положение Приамурского правительства. Уссурийское казачество вернуло свою столицу. Заметно выросла и территория, контролируемая «Русско-Национальной властью» (как отмечалось в приказе войскам).

При формировании театра военных действий «белоповстанцами», на занятых ими территориях вводилось военное положение. Указом № 59 от 23 декабря 1921 г. линия Уссурийской железной дороги «с пятиверстной полосой по обе стороны от границ полосы отчуждения, включая г. Иман и прочие населенные пункты и городские поселения, объявлялись на военном положении впредь до отмены». Действие Указа распространялось также на занятый накануне Хабаровск.

Обоснование введению военного положения в Хабаровском крае приводилось в Указе после описания причин, побудивших владивостокское правительство совершить «Хабаровский поход». Ссылка здесь делалась на «волю населения», а отнюдь не на стратегические расчеты белого командования: «Доведенное до отчаяния игом советской власти население некоторых районов Приморья, будучи не в состоянии переносить далее режим насилий, произвола и реквизиций, с оружием в руках восстало против угнетателей и свергло ненавистную власть. Остатки всякого рода банд и наемных насильников, состоящих из людей, отвыкших от мирного труда, бродя по области, в порыве бессильной злобы совершают бесцельные и бессмысленные нападения на линию железной дороги, взрывают мосты, железнодорожные сооружения и проч., нарушая тем самым налаживающуюся мирную жизнь и государственное строительство и причиняя своими преступными действиями громадный вред как государству, так и самому населению».

Юридическое обоснование военного положения представлялось в рамках действия «колчаковского законодательства». Обязанности по осуществлению данного режима возлагались на командира 3-го стрелкового корпуса генерал-майора В. М. Молчанова, а «законодательной базой» для этого служило Постановление Совета министров Российского правительства от 11 февраля 1919 г. «Об учреждении Правил о военном положении на линии железных дорог и в местностях к ним прилегающих», использовавшееся при введении военного положения на линии Транссиба. Еще раньше приказом Правительства от 31 октября 1921 г. (№ 212) Особоуполномоченным Правительства по Спасскому и Хабаровскому районам (с 29 июля 1921 г.) был назначен В. А. Пинаев.

Успех решено было закрепить, и колонны «Белоповстанческой армии» продолжили наступление на Благовещенск вдоль линии Амурской железной дороги. 24 декабря был занят стратегически важный пункт – станция Волочаевка. На господствующих над окружающей местностью высотах были построены укрепленные рубежи. И если первоначально Приамурское правительство стремилось обосновать отсутствие «агрессивных» намерений в отношении к ДВР, всячески подчеркивая «оборонительный» характер проводимой операции, то с начала 1922 года в политическом курсе Правительства полностью завершился возврат к традиционным программным установкам российского Белого дела: вооруженная «борьба с большевизмом», общероссийский характер движения, общие с периодом 1918–1920 гг. положения в социально-экономической и социально-политической сферах.

В передовице новогоднего выпуска газеты «Экономический еженедельник» отмечалось: «В течение каких-нибудь двух недель – месяца правительство расширило границы своей территории и укрепило свой авторитет перед соседями как юридическое лицо. Самое трудное сделано. Поступательному движению жизни дан толчок, и теперь оно собственной волей покатится вперед, расширяя сферу влияния русской национальной власти… Теперь, когда приморская государственность… имеет обширную территорию, изобилующую природными богатствами, необходимо подумать о планомерной, строго продуманной экономической программе… Помощи ждать неоткуда, нужно приступать к устроению экономической жизни самостоятельно».

В условиях возобновления военных действий не менее важным, чем боеспособность армии становилось достижение выгодного для белого Приморья «международного признания». Здесь Правительство намеревалось добиться (как и белый Крым в 1920 г.) статуса суверенного государственного образования, признанного (в противоположность ДВР и РСФСР) «ведущими державами». Это было одной из главных целей делегации, составленной для «защиты законных русских интересов» на созываемой 14 ноября 1921 г. Вашингтонской конференции. В ее состав (по Указу № 52 от 16 ноября 1921 г.) вошли Н. Д. Меркулов (председатель), генерал-лейтенант Д. Л. Хорват, управляющий ведомством иностранных дел В. С. Колесников и особоуполномоченный Правительства в САСШ, атаман Енисейского казачьего войска И. К. Окулич.

В действительности ни Меркулов, ни Хорват в САСШ не приехали и все дипломатические переговоры вел Окулич, получивший свои полномочия от имени «Президента Приамурского Правительства С. Д. Меркулова», и глава ведомства иностранных дел Колесников. Частным порядком в Вашингтон приехали из Парижа П. Н. Милюков и Н. Д. Авксентьев. Прибыл также бывший министр торговли и промышленности Российского правительства Колчака П. П. Гудков (в статусе делегата от Торгово-Промышленной Палаты Владивостока) и Г. Алексин, в качестве ревизора по рыболовству от Владивостокского Рыбного Правления.

Еще в сентябре были предприняты попытки установить контакты с российскими представительствами, прежде всего с российским посольством в Вашингтоне, во главе с Б. А. Бахметевым и финансовым агентом С. А. Угетом. Окулич стремился доказать важность выделения части средств, находившихся в их распоряжении (подробнее об этом в книге 3-й монографии) для финансирования Приамурского правительства и, по возможности, переброски подразделений Русской армии из Галлиполи на Дальний Восток. Но Бахметев отказался вести данные переговоры, заявив свое резко отрицательное отношение к «меркуловщине». Тогда Окулич начал переписку с парижским посольством, надеясь на поддержку В. А. Маклакова и, через него, всего Совещания послов. Маклаков, однако, будучи ближайшим сотрудником Бахметева, вполне соглашался со своим коллегой в отношении посольских фондов, отмечая при этом: «Мы знаем Бахметева и верим ему, знаем, что он стоит на страже русских государственных интересов и русского государственного достояния».

Однако Окулич не соглашался с таким мнением, полагая необходимым поставить финансовые полномочия Бахметева под контроль Совещания послов и подчеркивая, что в отличие от посла, имеющего полномочия от несуществующего уже Временного правительства Керенского, приамурская государственность представляет собой «часть России, где теперь не действуют приказы Ленина и Дзержинского». В своих обращениях к другим российским дипломатическим и финансовым агентам он неизменно подчеркивал важность передачи в Приморье денежных средств, оставшихся в их распоряжении от различных белых правительств, в силу преемственного всероссийского характера дальневосточной белой государственности. Поскольку на территории края действовали структуры власти, образовательные учреждения, пограничные службы – следовательно, их финансирование должно было осуществляться из средств, имевших общегосударственное, российское происхождение. «Ныне Русская Национальная власть, – писал он, – опирающаяся на Народное Собрание, на Народную армию покойного генерала Каппеля, Уссурийское Казачье Войско и части других сибирских казачьих войск существует лишь на Дальнем Востоке Сибири. Только на территории Приамурского Правительства развевается Национальный флаг, функционируют суды по Уставам Императора Александра II, только во Владивостоке существует Русский Университет, не подчиненный безграмотным красным комиссарам. В данный критический момент для нашей Родины этот оазис имеет серьезнейшее значение, и на нас лежит гражданский долг всемерно поддержать Правительство, войска и учреждения Уссурийского края…

После свергнутой большевистской власти в конце мая с. г. Государственный Банк и казначейства в Приморье оказались без средств, грузы таможни, железнодорожные и склады расхищенными. Край, переполненный беженцами с Волги, Урала, Сибири, разоренный коммунистами, находится в чрезвычайно тяжелых экономических условиях. Нужно содержать правительственные и земские учреждения, содержать войска, привести в порядок железную дорогу, порт Владивосток, телеграф, восстановить службу маяков и лоций, организовать продовольствие Камчатки, Медного острова и т. д., поддержать антибольшевистское движение в Амурской и Забайкальской областях, в остальной Сибири и т. д., и т. д…

На территории Приамурья, освободившегося от большевиков, функционируют учреждения, которые не могут быть отнесены к учреждениям местного характера, и, следовательно, имеют право на денежные ресурсы общероссийского характера (Судебная палата, телеграф, охрана морской береговой линии, Университет и пр.)».

Но все просьбы о поддержке Приамурского Правительства встречали отказ. Помимо Совещания послов отказался поддержать Приморье Земский Союз, заявив о «неполитическом характере» своей деятельности. Ни у Милюкова, ни, тем более, у Авксентьева, «правый состав» Правительства и Собрания не вызывал симпатий. Таким образом, опора на российские эмигрантские структуры для белого Приморья не стала достаточно надежной.

Несмотря на отмеченные выше неоднократные заявления о поддержке Приамурского Правительства со стороны целого ряда русских общественно-политических организаций и отдельных политиков Зарубежья, добиться реальной финансовой или военной помощи от «соратников по борьбе» не удавалось. Возрастало значение внешнеполитических факторов, среди которых на первое место объективно выходила позиция Японии. Она еще раньше, в рамках работы Дайреновской конференции (август – октябрь 1921 г.) предъявила делегации ДВР, в качестве условия вывода своих войск с территории Дальнего Востока, 17 особых требований и три секретных пункта к ним. Их принятие могло бы привести к выводу японских войск с территории российского Дальнего Востока, однако целый ряд положений (уничтожение всех крепостных и морских укреплений по побережью, разоружение флота, свобода плавания по Амуру, аренда на 80 лет территории Северного Сахалина) признавались неприемлемыми как для ДВР, так и для белого Приморья.

Правда, при этом Временное Приамурское правительство специальным Меморандумом, подписанным Колесниковым, заявляло, что «читинское правительство, назначенное советской властью, неправомочно заключать какие-либо договоры экономического характера». «Временное Правительство протестует против каких-либо торговых отношений с правительством ДВР, как властью, расхищающей чужое имущество». В то же время, признавая статус белого Приморья, поддерживая фактически вооруженные формирования «белоповстанцев», Япония по существу стремилась обеспечить наиболее выгодные для себя экономические и политические условия в регионе, добиться своего особого статуса среди стран – победительниц в Первой мировой войне.

Вашингтонская конференция, торжественно открывшаяся 12 ноября 1921 г., изначально не включала в свою программу пунктов, связанных с решением проблем Тихоокеанского региона через признание или непризнание ДВР или белого Приамурского края. Официально посвященная «ограничению вооружений», конференция должна была определить конкретные параметры военного присутствия ведущих мировых держав на Тихом океане. Приморской делегации принципиально важно было добиться официального статуса, согласия на сотрудничество с ней. Статус Вашингтона был многократно выше статуса Дайрена, поэтому владивостокские делегаты стремились максимально заявить о себе как о носителях государственных полномочий.

Одновременно с этим следовало дезавуировать полномочия делегации ДВР, также прибывшей в Вашингтон и добивавшейся принятия ее в качестве равноправного участника конференции. Еще в июле 1921 г. Колесников заявлял о «безнадежном», с точки зрения международного признания, положения ДВР и о бесспорных преимуществах приморской государственности, как соблюдающей нормы международного права в экономической и политической сферах. Обоснование же приморского «суверенитета» содержалось в специально подготовленном Колесниковым и Окуличем Меморандуме к конференции (см. приложение № 17.), переданном управляющим иностранными делами после его приезда в САСШ в конце декабря 1921 г.

В этом документе, в частности, говорилось: «Временное Приамурское Правительство в данное время является единственным национальным антибольшевистским Правительством, находящимся на русской территории…». Территория, контролируемая из Владивостока, включала обширные земли Приморской, Камчатской и Сахалинской областей. Приамурское Правительство считает себя временной организацией, которая существует для борьбы с большевиками и для того, чтобы помочь возрождению Демократической России. Программа этого Правительства основывается на следующих принципах: 1) Не будет вооруженной борьбы с большевиками. 2) Не будет гражданской войны. «Хабаровский поход» обосновывался только лишь как результат «восстания… местного населения», которое «по собственной инициативе» «взяло город», получив от Правительства «только экономическую помощь и моральную поддержку». «3) Не будет ни мобилизации и никаких других принудительных мер для набора армии. Армия генерала Каппеля – организация добровольная. 4) Не будет ни конфискаций, ни реквизиций. Правительство признает право частной собственности и установило для этого твердые гарантии…».

Провозглашалось и соблюдение международных обязательств России (типичное для всех белых правительств признание): «Договоры, которые были действительны во время Императорского и Временного Всероссийского Правительств, должна оставаться в полной силе… Все права России в Китае должны сохраняться ненарушимыми, в особенности же права по отношению к Китайской Восточной железной дороге». При этом твердо заявлялось: «Не будет ни соглашений, ни торговли с Читой, Советской Россией, или какими-либо другими советскими организациями».

Провозглашался принцип «целости и неделимости России; неприкосновенности суверенных прав России на Дальнем Востоке». Отдельно оговаривалось, что вооружение Белоповстанческой армии необходимо лишь «для защиты против большевиков и хунхузов». А «население районов, окаймляющих нашу территорию, должно сбросить большевистскую власть собственными усилиями».

Но подобные утвержденные делегацией принципы остались невостребованными. На конференции в Вашингтоне уполномоченные Приамурского правительства не получили прав участников, равных с остальными. Вообще руководство САСШ весьма настороженно отнеслось к самому факту прихода к власти «меркуловского кабинета». В начале июля 1921 г. американским представителям в Чите (Д. Абот и полковник В. Дэвис) были даны указания сообщить в Вашингтон о «скрытых силах недавнего переворота во Владивостоке, произведенного приверженцами Семенова и Каппелевцами». Не без оснований САСШ усматривали в положении Приамурского правительства значительное влияние со стороны властей Японии и местной японской администрации. Заявлялось о необходимости прекращения японской оккупации, используемой в качестве прикрытия для эксплуатации «горных богатств Сибири». В условиях роста американо-японского противостояния на Тихом океане и в дальневосточном регионе позиция Вашингтона по отношению к белому Владивостоку была достаточно предсказуемой.

Тем не менее Окулич предпринял усилия по «наведению мостов». Пытаясь установить тесные контакты с Государственным департаментом САСШ, он 19 сентября на встрече с начальником «русского отдела» Р. Пулем получил в ответ лишь пространные заверения о «важности решения русского вопроса». Сохранившийся у Окулича конспект переговоров показывал готовность САСШ оказывать «моральную поддержку» белому Приморью, при том, что «признание Приамурского Правительства сейчас невозможно». «Пуль просит верить, – отмечалось в конспекте, – что Соединенные Штаты живейшим образом заинтересованы в уничтожении большевиков… Соединенные Штаты и теперь и на Конференции будут всячески стараться предохранить русские интересы на Дальнем Востоке. Положение, однако, осложняется нежелательностью раздражать Японию. Экономическая помощь, в виде ссуды, он считает, маловероятна. Не советует посылать представительство на конференцию, так как желательно ограничить число участников для облегчения работы конференции. Составляется обширный, детальный меморандум для мистера Ч. Юза (Секретарь Государственного департамента САСШ и Председатель Вашингтонской конференции. – В.Ц.) о русских интересах на Дальнем Востоке, и он уверяет, что всякие сведения о Приамурском Правительстве, о русских интересах, о рыбной конвенции с Японией получит самое внимательное рассмотрение…».

В то же время наметившиеся во время работы конференции японо-американские противоречия не могли не отразиться на отношении к «русскому вопросу». В начале января 1922 г. делегация ДВР, используя «межимпериалистические противоречия», представила документы о якобы имевшем место «тайном соглашении» Японии и Франции против САСШ, предусматривавшем создание в Приморье зоны под контролем японских военных властей, куда будут перевезены части Русской армии генерала Врангеля и где будут сформированы структуры, подконтрольные атаману Семенову. «Семеновский вопрос» вновь обострился. Японские и французские делегаты опровергли наличие официально утвержденных документов подобного рода (хотя неофициальные договоренности, очевидно, имелись), а представитель Японии адмирал барон Като заявил, что «Япония в 1918 г. оказывала вместе с другими союзными державами помощь Семенову против опасности, угрожающей Сибири со стороны немцев и большевиков. Но по достижении этой цели японское правительство решило совершенно прекратить всякую поддержку Семенову и соблюдать строгий нейтралитет по отношению к Сибири. С тех пор Япония не оказывала Семенову никакой помощи».

Но и Окулич, в свою очередь, представил 5 декабря в Государственный департамент сведения о «своеволии, грабежах и захватах, которые творят японские военные власти на Дальнем Востоке при полном, невольном попустительстве Приамурского Правительства, в особенности на русском Сахалине». Оформив данные сведения в виде доклада на имя Ч. Юза и разослав его американским сенаторам и российским послам, Окулич завершил свой текст следующими заявлениями: «Настоять перед Правительством Японии о выводе японских войск с русской территории. Возвратить Приамурскому Правительству захваченное русское оружие, различные военные и гражданские материалы, фонды, незаконно присвоенные японскими властями в Сибири».

Однако подобные «разоблачения» существенно осложнили не столько положение японской делегации, имевшей самостоятельный статус, сколько претендовавшей на выражение «общероссийских интересов» делегации Приамурского правительства. После соответствующего протеста Владивостоку со стороны Японии, Колесников, при поддержке Меркулова, вынужден был дезавуировать поступок Окулича, заявив о лишении его полномочий политического представителя. Это решение совпало с его собственными намерениями и, сложив с себя дипломатические поручения, он уехал из Вашингтона в Бостон, где проживала его семья. При этом статус Представителя казачьих войск Азиатской России в САСШ за ним сохранялся.

В общем, несмотря на отказ в признании статуса как ДВР, так и белого Приморья, реальным результатом работы Вашингтонской конференции стало обострение обсуждения вопроса о полном выводе японских войск с российской территории. Но если для ДВР подобное решение было принципиально важным, то для белого Приморья лишение всякой военной поддержки со стороны Японии могло оказаться роковым.

Отсутствие внешнеполитических успехов и остановка наступления «белоповстанцев» не могла не отразиться на положении белого Приморья. Примечательно, что и военные действия против ДВР и свои дипломатические усилия Правительство не только не согласовывало с Народным Собранием, но даже и не информировало своевременно о них. Подобное отношение к «представительному органу» беспокоило многих членов «парламента». Назревали предпосылки будущего политического кризиса.

Вскоре к неудачам во внешней политике добавились неудачи на фронте. К началу февраля 1922 г. Хабаровский поход остановился, а затем войска ДВР перешли в контрнаступление. После успешных для них боев под Волочаевкой, 14 февраля «белоповстанцы» оставили Хабаровск, под угрозой охвата города красными и разрыва железнодорожного сообщения со Спасском. По воспоминаниям капитана Бафталовского, «генерал Молчанов, пользовавшийся диктаторскими полномочиями и самолично управлявший и командовавший всеми частями Армии Хабаровской группы, донося Командующему Армии генералу Вержбицкому только то, что считал нужным, принимает решение оставить Хабаровск и спешно отходить на юг, в район к северу от станции Бикин».

Вержбицкий предполагал удержаться на линии рек Бикин, Иман и Уссури, где следовало построить укрепленные рубежи, однако остановить отступление «белоповстанцев» не удалось и в середине марта их подразделения достигли станции Уссури, с которой начиналась операция, а 27 марта 1922 г. отошли к Владивостоку. «Хабаровский поход» завершился.

Престиж Правительства в армии резко упал. Меркуловых обвиняли в «преступной авантюре». В то же время Правительство стало усиливать свою власть. В «Рождественские каникулы», 11 января 1922 г. были проведены перемены в составе Совета управляющих. Ушли со своих постов Иванов и Лихойдов. Последний, правда, заменил Андрушкевича («казавшегося слишком правым») в должности Председателя Народного Собрания. Собрание этот выбор вполне удовлетворил, однако занявший место премьера В. П. Разумов вызвал явное недовольство «парламентариев». По мнению Вс. Иванова, «вокруг вопроса об удалении из состава кабинета В. Ф. Иванова и К. Т. Лихойдова загорается первая распря между Советом и Правительством, переходящая в форму борьбы Народного Собрания за Парламентаризм». «Склонный вначале уступить и удалить из кабинета Лихойдова… В. Ф. Иванов, однако, оказывает сопротивление Правительству и уходит сам из состава кабинета. Правительство на его место выдвигает приглашенного им и Народным Собранием С. И. Ефремова (бывшего инженера-золотопромышленника с Амура. – В.Ц.)».

Была предпринята попытка возрождения отдела кадетской партии, во главе которого должен был стать бывший секретарь Петроградского партийного комитета Н. А. Митаревский. Для кадетов это было тем более важно, поскольку в Собрании фактически «звучал голос» только одного – наиболее активного представителя партии – Л. А. Кроля. В этих условиях «конфликт властей» становился неизбежным. По воспоминаниям Руднева, «март, апрель и май – шла непрекращающаяся борьба между Правительством и Народным Собранием, к главарям которого в конце концов примкнули каппелевцы, делавшие политику: генералы Пучков, Вержбицкий, Молчанов и др.». В его оценке, «до ноября (1921 г. – В.Ц.), приблизительно, Народное Собрание всецело поддерживало Правительство, и лишь к Рождеству отношения эти испортились, вследствие нежелания Членов Правительства, а в частности – братьев Меркуловых, не только подчиниться Совету Несоциалистического Съезда, который в лице его Председателя Н. А. Андрушкевича пытался это сделать, а даже и считаться с ним».

Весьма широко стал трактоваться в этой связи пункт 4 «Положения о Народном Собрании», предусматривавший «ответственность» кабинета министров. Говорилось уже не о «юридической ответственности», а об «ответственности политической». А это уже, по справедливому замечанию Вс. Иванова, был прямой путь к требованиям «ответственного министерства», столь памятного по драматическим временам, предшествовавшим февральским событиям 1917 года.

В конце декабря Собрание стало все более активно заявлять о своей «самостоятельности». Развернулись споры о значении парламентской поддержки в отношении «сражающейся армии». Собрание настаивало на важности создания военно-морской комиссии, оспаривая тем самым полномочия Правительства единолично контролировать вооруженные силы. Выражая «самостоятельную» позицию, Собрание в ответ на указ Правительства о роспуске на Рождественские каникулы (22 декабря 1921 г.) закончило работу сессии, но не стало прерывать деятельность парламентских комиссий и совета старейшин.

В январе 1922 г. в Собрании на основе большинства формируется новый проправительственный «Национально-Демократический Союз» (его возглавил С. П. Руднев), призванный «привлечь на свою сторону все общественно-политические и технически-промышленные силы Владивостока и Приморья вообще, и таким образом создать поддержку данному Правительству». Правительство же, не исключавшее компромиссов, «под председательством Ефремова образовало кабинет, который назывался парламентским». На должность министра юстиции назначается генерал-майор Старковский, на должность главы внутренних дел – И. Х. Вершинин.

Но при этом Правительство все чаще и чаще заявляло о необходимости усиления элементов диктатуры, укрепления исполнительной власти. Делались уже прямые, официальные указания на преемственность от Белого движения, о поддержке армии и фронта. Широко отмечались траурные даты. 27 января 1922 г. очередной номер газеты «Русская армия» был посвящен «светлой памяти генерала-лейтенанта В. О. Каппеля». А 7 февраля 1922 г., «в день двухлетней годовщины смерти Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего адмирала А. В. Колчака», в кафедральном соборе Владивостока состоялась «торжественная панихида», на которой обязаны были присутствовать как военные, так и гражданские чины. Надо отметить, что это была первая официальная панихида по Колчаку, проведенная на территории России. «Русская армия» выпустила номер, полностью посвященный памяти адмирала. Примечательно, что в нем не только приводились редкие документальные свидетельства (например, о «вызове на дуэль генералом Каппелем чешского генерала Сырового», ответственного за задержку эшелонов Колчака в декабре 1919 г., о ночном смотре 11 августа 1919 г. Колчаком 4-й Уфимской имени генерала Корнилова дивизии), но и делалась попытка выяснить причины поражения Белого дела в Сибири, проводились параллели с современным состоянием белого Приморья.

В передовой статье отмечалось: «Пример погибшего Верховного Правителя показал всем, что недостаточно одного желания идти одиноко по пути честного выполнения своих провозглашенных принципов, но нужно заставить и других так же честно выполнять эти принципы. Ведя армию вперед, руководя налаживанием Русской государственности, А. В. Колчак, к сожалению, не сумел предотвратить тылового распада. Личные интересы, народившаяся новая партийность, подчас недобросовестность и преступления – все это, творящееся вне глаз Верховного Правителя, подготовило почву, подрыло землю под стопами Колчака… Погиб Верховный Правитель. Но великая душа его с нами. С нами его заветы, его вера в правоту нашего дела, и с нами его тень с указующим перстом, предостерегающим нас от сворачивания с широкого пути Национального возрождения на узкие тропы партийности и личных интересов».

А в статье бывшего начальника Николаевской военной Академии в Омске, генерал-лейтенанта А. И. Андогского – одного из деятельных участников «переворота 18 ноября 1918 г.», прямо говорилось: «Около Верховного Правителя не было народных представителей, через которых всегда поддерживалась бы живая связь Верховной власти с недрами народной массы». Виновны были те, кто встал «преградой между ним и народной массой», те, кто «уродливо истолковывал ему всякое проявление активности со стороны общественных и народных сил, стремившихся прийти на помощь государственному строительству, им возглавляемому». Следовательно: «родившуюся осенью 1918 г. Всероссийскую Верховную Власть, воплотившуюся в сильной и честной фигуре адмирала Колчака, необходимо было прочно связать с недрами народной массы и, нет сомнения, Власть эта была бы неодолима и принесла бы спасение и возрождение России».

Таким образом, роль «связи с народом», прежде всего – через деятельность представительного органа, считалась необходимым условием для прочности власти. В условиях наметившегося противостояния парламента и Правительства подобные представления нельзя было не учитывать.

24 апреля 1922 г. Правительство издало приказ № 297, охарактеризовавший не только положение армии после Хабаровского похода, но и отметивший главные, с точки зрения верховной власти, пороки военной организации, заключавшиеся не только в «пороках тыла», но и в чрезмерной, неоправданной «бюрократизации» системы управления и снабжения. «Правительство, – отмечалось в нем, – с самого начала озабочивалось громоздкостью учреждений Военного Ведомства и неудовлетворительностью организации снабжения при малочисленном составе героической Армии и считало, что это является одной из главных причин недостаточного удовлетворения материальных нужд бойцов и их семей. События последних трех месяцев и обследование этого вопроса показало, что Правительство не ошиблось в своих предположениях».

В тот же день (приказ № 294) Правительство объявило о возможном введении в крае «мобилизации граждан», возвращении к обязательной военной повинности и об упорядочении выплаты денежного содержания: «Правительство полагает, что обстановка, по-видимому, вынудит даже объявить в недалеком будущем мобилизацию граждан и решило, что не остановится и перед этим шагом во имя спасения дела национального возрождения… Правительство установит твердую шкалу, хотя бы скромного денежного довольствия, но ежемесячно аккуратно выплачиваемого».

Компромисс с военными предполагал созыв 25 апреля Особого Совещания командного состава Армии, призванного «выяснить все материальные нужды» и предложить конкретные изменения в составе военных и гражданских ведомств, ответственных за снабжение. «Болевые точки» во взаимоотношениях фронта и тыла, казалось бы, должны были найти решение.

Однако подобные заявления, явно рассчитанные на укрепление авторитета Правительства в военной среде (на Праздник Светлого Христова Воскресения, 9 апреля был издан «программный приказ» № 287, подчеркивавший статус армии как новой государственной силы в «возрождении России» – см. приложение № 18), все же не вполне достигали намеченных результатов. В приказе от 19 апреля генерал Вержбицкий, недвусмысленно называя белоповстанческие отряды «Добровольческой армией», не только подчеркивал их прямую преемственность от армии Колчака, но и стремился отметить «государственное» их значение для белого Приморья: «Понеся неисчислимые потери в боях, Армия пронесла через необъятные пространства Сибири…, в неприкосновенной чистоте свои идеи служения Родине и сейчас продолжает оставаться твердой и непреклонной на своем тяжелом посту, охраняя от натиска большевизма последний клочок родной земли, на котором еще теплится искра истинной Русской государственности и истинной свободы». Вержбицкий высказывал при этом уверенность в том, что добровольцы продолжат службу и после возвращения из Хабаровского похода, который, в его определении, назывался уже не операцией, направленной на соединение с повстанцами, а как «смелый и решительный налет на большевиков, громадная вылазка добровольцев из своей крепости – Приморья».

Правда, белоповстанческое «добровольчество» держалось и на весьма своеобразном отношении к власти и ее носителям. Типичной для истории Белого движения была ситуация, при которой недовольство теми или иными действиями властей могло привести к нарушениям воинской дисциплины, субординации, способствовало проведению некоей «самостоятельной политической линии» в военной среде.

Оппозиционные настроения росли как среди общественности (даже правой), все более и более недовольной «диктатурой братьев Меркуловых», так и среди армии, недовольной результатами Хабаровского похода и обвинявшей в неудачах «предательский тыл», «купеческие» настроения приамурских руководителей. По воспоминаниям офицера-белоповстанца А. Еленевского, можно было подумать, что для «купцов Меркуловых» поход был «только очередной торгово-политической операцией». «Для похода нужны были деньги. За все, взятое у населения, войска платили наличными в валюте (показательная особенность нового отношения армии к жителям прифронтовой полосы. – В.Ц.)…, правительство отпустило нужные средства, но… на что и как были израсходованы эти средства – неизвестно… Почин о выступлении против красных принадлежит Временному Приамурскому правительству…, почин предложено было сделать внезапно; о зимней кампании не думали и к ней не готовились, валенки и белые маскировочные халаты войска получили только в конце января 1922 г. …В организации царила импровизация…, в материальной части владычествовала нищета не только в обмундировании, обуви, довольствии, но и в боевом снабжении…».

Аналогичные настроения выделял и Бафталовский. «В армии росло недовольство против братьев Меркуловых и, особенно, против Николая, который… несколько раз ездил на фронт «для подбадривания частей», как он говорил сам…, шутя и играя выбрасывались щедрой рукой члена правительства сотни казенных рублей в стремлении завоевать себе симпатии и популярность среди Армии… Параллельно с этим братья Меркуловы вели усиленную работу против верхов Армии, добиваясь их низложения и полного отстранения от военной работы». «Меркуловы все более и более выявляли свои самодержавные наклонности, – отмечал генерал Болдырев, – почти самовольно распоряжались финансами, разматывая остатки тех товарных ценностей, которые еще уцелели от прежних властей».

Что же касается настроений «общественности», то в них все более преобладали монархические настроения. Даже в торгово-промышленной среде, не отличавшейся заметной политизированностью, стали высказываться преимущества возрождения монархии, хотя и не «самодержавной». Еще 19 декабря (Праздник Святителя Николая Чудотворца) во Владивостоке в кафедральном соборе состоялась официальная панихида о погибшем Императоре Николае II, на которой присутствовали члены Правительства и председатель Народного Собрания.

Небольшая группа (во главе с П. В. Олениным) поддерживала монархические настроения в Собрании, будучи при этом в оппозиции правительству. «Это был достаточно продуманный ход, – вспоминал генерал Болдырев, – он вырывал у Меркуловых инициативу открытого заявления о их сложности к опоре на монархическую идею, и не только отрывал, но и делал враждебной руководящую группу несоциалистов, в том числе и большую часть Совета их съезда».

В начале января 1922 г. в газете «Экономический еженедельник» был опубликован цикл статей, озаглавленных «Хозяин новой России» (автор – А. Степной). В них недвусмысленно заявлялось о том, что теперь «хозяином» должно стать только крестьянство: «Выборы в Учредительное Собрание будут крестьянскими выборами». Политические предпочтения крестьянства могут оказаться отнюдь не на стороне кадетов (слишком «буржуазной» партии) и уж не на стороне эсеров (близких к большевикам по своим «социалистическим лозунгам»). «Крестьянство обратилось к Богу, – писал автор статьи, – а Бог – Царь Небесный. И на земле должен быть Царь – земной, т. е. Хозяин, организующий и поддерживающий земные порядки. А если это так, то вывод получается вовсе не в пользу «нарождающихся сил». Как психологические предпосылки, так и те достоверные сведения, которые доходят до нас из советской России, определенно говорят, что крестьянство в массе своей настроено в пользу монархизма. И поэтому, что вероятнее всего, в новой России мы будем иметь конституционную монархию… Земля – это ось, на которой вертится все политическое мировоззрение крестьянина, о ней он мечтал сотни лет, как о собственности, она грезилась ему во сне и наяву.

Воображению его рисуется сейчас свой мужицкий Царь, Царь – Хозяин, который прежде всего будет защищать его мужицкие интересы, его землю, его труд. И в этом нет ничего удивительного; большевизм при всей его пагубной политике, все же внес в миросозерцание деревни и нечто положительное: он ей показал, что государством правит тот класс, который стоит у власти. Он увидел, что в советах верховодит городской рабочий. Крестьянин теперь сам хочет верховодить и распоряжаться судьбами государства, но и через посредство своего мужицкого хозяина. Без этого хозяина он не представляет себе порядка. Советская власть потому и «опанкрутилась» (обанкротилась. – В.Ц.), – так думает крестьянин, – что у нее не было хозяина, а рабочие без хозяина всегда были дармоеды и шалопаи.

Такие деревенские мысли – конкретный факт, и с ними придется считаться всякой политической партии, которая пойдет в деревню для политической работы».

Во внешнеполитическом курсе позиция Правительства оставалась неизменной. Весной в «повестку дня» встал вопрос об отношении к Генуэзской конференции, начавшей свою работу в апреле 1922 г. Для участия в ней в Италию был направлен в качестве единого представителя от всех советских республик (Армянской, Азербайджанской, Белорусской, Бухарской, Грузинской, Украинской и Хорезмской) и ДВР глава Народного комиссариата иностранных дел Н. Д. Чичерин. Главной целью советской делегации становилось заключение возможных экономических соглашений, что было принципиально важно в условиях начинавшегося периода НЭПа.

Примечательно, что в свое время С. Д. Сазонов получил полномочия дипломатического представителя России на Версальской конференции от всех существовавших на момент начала 1919 г. российских белых правительств. Приамурское правительство не обладало должным международным «весом» и достаточно авторитетными дипломатическими представителями (с российскими посольствами в Европе и САСШ отношения не поддерживались после отмеченного выше участия приамурской делегации на Вашингтонской конференции). Считалось также, что поскольку «формат» Генуэзской конференции сугубо «европейский», то участие в ней нецелесообразно.

Тем не менее из Владивостока были сделаны официальные заявления. 4 апреля Народное Собрание приняло постановление, согласно которому: «Советское правительство не может быть представителем России и русского народа, ибо это правительство – есть правительство одной политической партии, возникшее не путем свободного волеизъявления народа русского, а путем захвата и поддерживающее свое существование при помощи террора и насилия; договоры, обязательства и соглашения, заключенные большевистским правительством от имени России, не могут быть обязательными для русского народа и будущего законного Всероссийского правительства, избранного всем русским народом через свободное выражение им своей воли; восстановление экономических сил России и, следовательно, сохранение мирового экономического равновесия невозможны при существовании правительства Советов, отсутствии в России демократического правопорядка, при котором представляется единственная возможность культурного общения стран и народов на основе международной солидарности и справедливости». Правда, при голосовании данного постановления от участия в нем воздержались представители Демократического Союза, крестьянская фракция и глашатай приморских кадетов Л. А. Кроль.

Аналогичное послание было отправлено и от С. Д. Меркулова, заявившего, «что никаких соглашений представителей государств, собравшихся на конференцию в Геную, с большевиками русский народ не признает и не будет признавать».

Не остался в стороне и находившийся в САСШ Окулич, 11 января 1922 г. заявивший от имени полномочного представителя Казачьих войск Востока России: «…На конференцию в Геную приглашаются представители Советского Правительства, представляющего незначительную коммунистическую партию, находящуюся в постоянной борьбе с русским народом… Представители Великих Наций готовы сесть за один стол с… участниками III Интернационала, подпольную работу которого ощущают не только в Европе, но в Китае, в Индии, в Америке… В желании продлить свою агонию Ленин, Троцкий и компания идут на уступки, охотно готовы согласиться на поставленные требования Англии и Франции, чтобы их затем не исполнять… Не может быть иного отношения к каким-либо заключенным и имеющим быть заключенными соглашениям с Советским Правительством, как отрицательного, и таковые соглашения не будут признаваться обязательными для русского народа и будущего его законного Правительства».

Среди представителей русской эмиграции события в Приморье по-прежнему пользовались интересом. Причем оценки действий Приамурского правительства колебались. Бывший российский премьер П. В. Вологодский, будучи в Харбине, отмечал в дневнике важность восстановления Белого дела, начиная с российских «окраин», и весьма оптимистично представлял перспективы объединения белого Приморья с антибольшевистским повстанчеством (запись от 28 декабря 1921 г.):

«Я плохо верю в то, чтобы теперь была возможна какая-либо интервенция, да и обременительная эта история для России. Мне скорее представляется, что Россия восстановится путем частичных свержений коммунистических властей на окраинах. В этом отношении замечательна история Приморского правительства. Я так мало верил в государственные способности людей, ставших во главе этого правительства, так мало у них было военной силы и финансово-экономических средств, а вот подите, что с ним делается. Территория его расширяется, пал без боя Хабаровск, по-видимому близок к падению Благовещенск, ибо оттуда уже девеэровцы начинают эвакуироваться, войска их разлагаются и даже прямо переходят на сторону приморцев… Настроение забайкальских казаков и крестьян антибольшевистское, и, если у приморцев хватит сил продвигаться по мере очищения территории большевиками, то район Забайкалья не трудно будет включить в сферу влияния Приморского правительства».

Более скептически оценивали «меркуловцев» в Европе. Н. В. Савич фиксировал в своем дневнике доклады, с которыми выступали приезжавшие из Владивостока. Накануне нового, 1922-го года в Париже, в Парламентском Комитете выступал бывший член III Государственной Думы, бывший товарищ министра продовольствия и снабжения в период Уфимской Директории Н. А. Мельников. По его оценке, «С. Меркулов – умный и осторожный деятель, который сперва сделал переворот в пользу белых во Владивостоке с помощью Семенова, а затем не пустил последнего в Приморье, зная, что имя Семенова одиозно у крестьян. Он долгое время вел очень осторожную политику, имея в виду ненадежность поддержки японцев и нежелание воевать у местного населения. Армия там есть, 13–14 тысяч, но безоружная, и, если ее вооружить, правительству не на что ее содержать. Правительство держится пока только тем, что распродает остатки запасов, завезенных во Владивосток при царском режиме. Бумажные деньги там не в ходу, а налогов никто не платит. К борьбе потому правительство с Читой прибегать не хочет, нет для нее средств. Но оно ведет агитацию среди населения Амурской области и Забайкалья, и можно надеяться, что, если оно еще продержится, оно вызовет восстание в этих областях, которое сметет большевистскую власть».

Как и в Харбине, парижские эмигранты надеялись на успех хабаровского похода, однако отмечали крайне слабую материальную подготовку белоповстанцев и отсутствие перспектив на развитие наступления в Забайкалье. Только в начале марта в Париже были получены весьма неточные сведения о его неудачном окончании: «Белые войска в Хабаровске разложились…, и, в конце концов, под влиянием разложения войска разошлись и потянулись к Владивостоку. Красные, в числе 500 человек, за ними следовали до расстояния около 200–300 верст от Владивостока, где получили известие, что дальнейшее продвижение противоречит намерениям японцев и потому остановились… Меркулов потребовал от Народного Собрания новых налогов на формирование армии, тогда народно-крестьянская партия его свергла и потребовала отчета в израсходовании золотого запаса. Никаких других известий с Дальнего Востока нет».

Наконец, 11 апреля в Париже в российском посольстве выступил официальный посланник Несоциалистического съезда от правого большинства Народного Собрания генерал Лохвицкий. В своем докладе он выразил уже начавшееся недоверие «меркуловцам» со стороны приморских правых. По его оценке, «состав Дальневосточного национального собрания (Народного Собрания. – В.Ц.) серый, много крестьян, казаков…; оппозиция слева состоит из 16 человек, в том числе 6 эсеров, задавшихся целью сорвать Национальное собрание, хотя и выбранное по 4-членной формуле, но враждебное социализму. 10 человек так называемых демократов, то есть социалистических подголосков, в том числе генерал Болдырев… Он является лидером оппозиции. Кадет всего 1 человек – Кроль. Остальные – все правые разных оттенков, начиная с крайних правых… На окраине чувствуется недостаток материальных средств и интеллигентных людей». Примечательна была оценка Лохвицким структуры управления: «Люди, начавшие борьбу против большевиков на Дальнем Востоке, решили, что одной из причин неудач прежних попыток явилась организация власти, основанная на принципе военной диктатуры. Поэтому они отказались от принципа единоличной власти, вернулись к идее Директории из 5 человек, правительства тоже из 5 человек, основанного на принципе ответственности перед парламентом, избранным по 4-членной формуле. Самое трудное для правительства Владивостока – справиться с денежной стороной. Налогов население почти не платит, и принудить его нельзя…». Разумеется, подобный скептицизм не способствовал росту доверия к белому Приморью со стороны европейской эмиграции.

Несмотря на все трудности внутри- и внешнеполитического порядка, Временное Приамурское Правительство смогло «продержаться» более года, что для многих белых правительств в условиях гражданской войны было немалым сроком. В Приморье удалось создать систему управления, опираясь на которую, летом 1922 г. произошел последний в истории Белого движения поворот политического курса: провозглашение монархического принципа в качестве основы будущей всероссийской государственности. 26 мая 1922 г., в годовщину «майского переворота», во Владивостоке прошли военный и морской парады, состоялась и гражданская «демонстрация» поддержки Правительства (по аналогии с советской практикой), запечатленные на широко растиражированной кинопленке.

В газетах был опубликован обширный перечень торжественных мероприятий, включавший в себя, в частности, «Благодарственный молебен на площади Кафедрального Собора и во всех церквах… с возглашением вечной памяти погибшим борцам за Русское Национальное дело; торжественное заседание Городской думы; открытое заседание Совета Несоциалистического съезда и Комитета Несоциалистических организаций. День был объявлен «неприсутственным», в столовых Красного Креста раздавались бесплатные обеды, а для учащихся и военных демонстрировались бесплатные кинокартины».

По оценке Вс. Иванова, к своей годовщине Временное Приамурское правительство подошло хотя и с небольшими, но, в общем, с неплохими результатами. «Перед Правительством была поставлена элементарно-трудная, основная задача, впервые за все время революции: а именно – наладить течение общественной жизни. Многого не требовалось. Важно было, чтобы налицо была власть, реальная, решительная власть, поставившая себе маленькую, «каботажную», отнюдь не агрессивную задачу сохранения края; чтобы действовали публичные гарантии примерно нормально. Чтобы привычные функции государственного аппарата были бы нормальны, и что все это являлось бы при скрытой внутренней потенции как бы образцом того, что могла бы дать власть, если бы ей удалось расширить территорию. И только…».

Короче говоря, на основании личных возможностей переворотом 26 мая 1921 года Временное Приамурское Правительство было поставлено перед рядом испытаний. Но власть понемногу укрепляется, получает оружие. Вооружается значительная армия; по крайней мере выдавалось до 25 тысяч военных пайков (что не означало, конечно, реального количества «штыков» на фронте. – В.Ц.). Начинает оживать Сибирская флотилия, кладется конец аппетитам Вандерлипов на Камчатку. Раздается пушечный выстрел по хищнику-пароходу, идущему под английским флагом. Начинают поступать на пользу русскому населению платежи от иностранцев за пользование русскими рыбными и лесными богатствами. Работает на экспорт Уссурийская железная дорога… Прекращаются разговоры об уборке русской таможни со станции Пограничная, где поднимается русский флаг. Восстанавливается пограничная стража. Налаживаются и сулят большие возможности отношения с владетелем трех Северных провинций Чжан Цзо-Лином. И даже пробная экспедиция на Хабаровск Каппелевского военного командования, неразумная по существу и не предполагавшаяся далее Имана, увенчивается взятием Хабаровска…

Испытания выдержаны, и целый ряд документов рисует нам этот постепенный рост веса Приморья и его Правительства. Постепенно меркнет обаяние Семенова… Летят телеграммы об этом Правительстве как единственно достойном поддержки. «Рациональная политика Меркуловых», свидетельствует Международный Технический Комитет в секретной записке по поводу приезда Иоффе, «привела к тому, что с Приамурским правительством нельзя не считаться».

Но хотя внешне единство власти и общества представлялось стабильным, на практике белая государственность Приморья оказалась в состоянии серьезного кризиса.