Раздел 3

Завершающий период военно-политической истории российского Белого движения на Востоке России. Российский Дальний Восток. Март 1920 – ноябрь 1922/июнь 1923 гг.)

Глава 1

Организация власти в Забайкалье в 1920 г.

Преемственность верховного правления в деятельности атамана Г. М. Семенова. Представительная власть (Краевое Народное Собрание) в системе управления.

История Белого движения в Забайкалье на завершающем этапе гражданской войны изучена еще в недостаточной степени сравнительно, например, с периодом 1920 г., относящимся к белому Югу России (врангелевскому Крыму). Среди работ, отражающих региональные военно-политические аспекты, следует особо выделить монографии В. И. Василевского и работы В. Г. Кокоулина. Отдельные проблемы военно-оперативной истории Белого движения в Забайкалье исследовались в монографии П. А. Новикова. Несколько изданий было посвящено личности и боевой биографии атамана Г. М. Семенова. Однако многие вопросы политико-правовой истории остаются до сих пор малоизученными.

В условиях крушения Восточного фронта, гибели большей части белых армий во время Сибирского Ледяного похода в ноябре 1919 – марте 1920 г., а также падения белой власти в Прибайкалье и Приморье (январь 1920 г.) единственным центром Белого движения на территории бывшей Российской Империи в 1920 г. оставалось Забайкалье. Здесь права и полномочия верховной власти были сосредоточены у генерал-лейтенанта Г. М. Семенова. Получение им верховной власти формально происходило на основе «преемственности», выраженной в последних законодательных актах Верховного Правителя России. После завершения «конфликта» Семенова с Омском, вызванного его протестом против утверждения адмирала Колчака Верховным Правителем и отмены (приказом № 136 от 25 мая 1919 г.) приказа Колчака об отстранении Семенова от должности командира 5-го Приамурского корпуса, новый правитель Забайкалья стремился укрепить свои позиции как в военной иерархии, так и среди казачества, хотя это происходило не так просто и последовательно, как ему представлялось. В Забайкалье Белое движение организовывалось во многом аналогично другим белым регионам. В 1917 г. есаул Семенов был назначен на должность комиссара по формированию ударных батальонов из волонтеров тыла в Иркутском, Приамурском военном округах и в полосе отчуждения КВЖД (первоначально полномочия были получены от Верховного Главнокомандующего (приказ № 856 от 21 августа 1917 г.) и затем подтверждались приказом по войскам Иркутского военного округа № 1059 от 16 ноября 1917 г.).

На ст. Березовка под Верхнеудинском началось формирование конного Монголо-бурятского полка, и 12 ноября 1917 г. он впервые участвовал в бою против местного «революционного» гарнизона. Барон Р. Ф. Унгерн фон Штернберг, есаул барон А. И. Тирбах, поручик Г. Е. Мациевский, сотник Бурундуков, вахмистр Бурдуковский, служившие ранее в штабе Азиатской дивизии, составили впоследствии ближайшее окружение Семенова. В начале 1918 г. на пограничной ст. Маньчжурия КВЖД (9 января 1918 г.), на основе полка развернулось формирование Особого Маньчжурского отряда (ОМО), начальником – «атаманом» которого был избран Семенов («инициатор и организатор отряда из командиров Монголо-бурятского полка превратился в Начальника отряда, которому в силу местных казачьих обычаев было присвоено звание Атамана»).

Даурия стала центром сопротивления в регионе. Несмотря на неоднократные попытки ликвидировать «гнездо контрреволюции», в течение января-февраля 1918 г. отрядам красной гвардии не удавалось нанести ОМО решающего поражения. Чины отряда из окружения Семенова поддерживали контакты с офицерскими подпольными организациями в Иркутске и в Чите, рассчитывая на взаимодействие с ними в случае восстания. По признанию самого Семенова, он стремился «подготовить базу в Монголии в полосе отчуждения КВЖД, так как верил», что он в будущем «не останется одиноким в своем стремлении организовать вооруженный отпор захватчикам власти». О своих полномочиях он заявлял в приказе по ОМО (№ 125 от 5 июня 1918 г.): «Единственный законоуполномоченный агент Временного правительства по организации армии на территории России».

Очевидной для Семенова становилась необходимость расширения властных полномочий в отношении немногочисленных и территориально разобщенных казачьих войск Дальнего Востока. 31 октября 1918 г. после встречи в Хабаровске атаманов Амурского, Уссурийского и Забайкальского казачьих войск (Г. М. Семенова, И. М. Гамова и И. П. Калмыкова) Семенов был избран походным атаманом амурских и уссурийских строевых частей. Но признание авторитета Семенова в его «родном» Забайкальском войске осложнялось. Следует отметить, что еще в апреле 1917 г. на 1-м Войсковом съезде, под давлением делегатов-социалистов (во главе с П. П. Пумпянским) и при отсутствии делегатов-«фронтовиков», было принято решение по упразднению забайкальского казачества, отмененное затем распоряжением Керенского.

2-й Войсковой съезд в августе 1917 г., работая в расширенном составе, подтвердил недействительность подобного «саморасказачивания». Было утверждено Положение об управлении Забайкальским казачьим войском, избран Войсковой атаман – полковник В. В. Зимин и Войсковое правительство. Были утверждены войсковые кандидаты во Всероссийское Учредительное Собрание: председатель войскового съезда, Забайкальский областной комиссар, член II и IV Государственных дум, член ЦК кадетской партии С. А. Таскин и генерал-майор И. Ф. Шильников. Таскин был хорошо известен в Забайкалье. В 1902 г. за организацию студенческой сходки он был исключен из Санкт-Петербургского университета, однако во время событий Февраля 1917 г. ему вместе с В. Н. Пепеляевым удалось взять под охрану Арсенал в Петрограде и предотвратить неконтролируемую раздачу оружия «отрядам Красной Гвардии». Военно-политическое руководство в условиях военных действий по линии КВЖД и в Даурии сосредотачивалось в штабе ОМО, включавшем оперативный, инспекторский, интендантский, а также целый ряд самостоятельных «гражданских» отделов.

Следующим этапом создания областной власти стало составляться на ст. Борзя формирование Временного правительства Забайкальской области во главе с начальником ОМО атаманом Семеновым и его заместителями – Таскиным и Шильниковым (по гражданской и военно-административной части, соответственно). Подобная структура своеобразного «триумвирата» (глава власти и его «военный» и «гражданский» заместители) была впервые осуществлена в Забайкалье в 1918 г., а в 1920 г. она была воспроизведена, когда Семенов стал уже главой Российской Восточной окраины. По оценке Таскина, «Семенов держал на своем фронте большевистских сил тысяч до двадцати». «Никаких диктаторских наклонностей» у атамана «не замечалось» и он «делил власть» между своими заместителями, несмотря на то, что «для войск его воля имела исключительное значение».

28 апреля 1918 г. был обнародован состав правительства и опубликована правительственная программа, принципиально не отличавшаяся от аналогичных программных заявлений антибольшевистских правительств в 1918 г. В ней прокламировались созыв (на основе «четыреххвостки») Сибирского Учредительного Собрания, восстановление органов местного самоуправления, существовавших до октября 1917 г., восстановление «судебной, финансово-денежной и хозяйственной систем», защита «свободы совести», «профсоюзной деятельности», «кооперативного движения». Отделы штаба Отряда являлись основой создания областной власти – Временного правительства Забайкалья.

Тем не менее тенденция к сохранению собственных властных полномочий оказалась не столь заметной, и 10 августа «триумвират» заявил о сложении с себя полномочий и «предоставлении себя и всех своих ресурсов в распоряжение Верховного командования противогерманских союзных сил». Сам Семенов не заявлял об однозначном подчинении какой-либо структуре из числа действовавших в 1918 г. в Сибири и на Дальнем Востоке. Например, Временное правительство автономной Сибири, также признанное Семеновым, декларировало, что атаман является командующим Отдельной Восточно-Сибирской армией, основу которой должны были составить имевшиеся в его распоряжении воинские части. Подчинения ОМО и его начальника требовал генерал Хорват.

Однако при «соприкосновении с частями Временного (Сибирского. – В.Ц.) правительства», 1 сентября 1918 г., Семенов заявил о подчинении Временного правительства именно ему: «Совместной работой мы, все русские, объединимся в дружном стремлении к достижению общей цели спасения Родины» – приказ № 198 от 7 сентября 1918 г., – получил при этом чин полковника, полномочия командира 5-го Приамурского армейского корпуса и начальника Приамурского военного округа (приказы командующего Сибирской армией генерала Иванова-Ринова от 6 и 10 сентября 1918 г.). Еще раньше – 26 августа о признании Временного Сибирского правительства заявил Съезд представителей городского и сельского управлений, проходивший в Забайкальской областной земской управе. Осенью 1918 г. в регионе началось восстановление центрального и местного управления и самоуправления. Забайкальский атаман полковник Зимин приступил к восстановлению ликвидированных советской властью войсковых структур.

Войсковое правление наделялось «неотъемлемым правом» организации и передвижения воинских частей в Забайкалье. В сентябре Читинская уездная земская управа выступила с распоряжением о восстановлении волостных и станичных земских управ, однако представители казачества отказались войти в состав областной земской управы. 14 апреля 1918 г. было разрешено создание самообороны под контролем станичных правлений и земских управ. Был создан Забайкальский областной отдел милиции. Семенов признал власть Омска и обязался проводить боевые операции на всей территории Забайкалья, а позднее в Приамурье и Приморье (в оперативном отношении он подчинялся полковнику А. Н. Пепеляеву).

Подобное доверие со стороны Сибирского правительства не снижало актуальности оценки деятельности «забайкальской власти» со стороны уполномоченных Совета министров уже Временного Всероссийского Правительства, действовавших по указанию Уфимской Директории. Правда, их выводы оказались в целом благоприятными для Семенова. В частности, в докладе Е. Е. Яшнова отмечалось, что отдельные «незаконные явления, которые имели место в Забайкалье», вызваны «недавним свержением большевизма», временным отсутствием «полной схемы административного управления», а также действиями «не столько Семенова, сколько некоторых наиболее экспансивных из его подчиненных».

Нельзя не принять во внимание того факта, что при всех имевшихся возможностях для утверждения режима единоличной власти Семенов отнюдь не стремился к ней, а напротив, заявлял о готовности сотрудничать с местной общественностью. Эта черта его политического курса проявится и позже, в 1920 г. «Семенов производит хорошее впечатление, – отмечал Яшнов, – он пытается опереться на кадетов, но сам, видимо, более правых убеждений и относится к Всеправительству (Всероссийскому Временному правительству. – В.Ц.) и Сибправительству (Временному Сибирскому Правительству. – В.Ц.) с некоторой долей сомнения, опасаясь в них скрытых социалистических тенденций». Тем не менее, утверждал Яшнов, «с заменой осадного положения военным и с проведением закона о военных районах, общественная жизнь вводится в законное русло».

Весной и летом 1918 г. правовая основа деятельности ОМО строилась на «законах военного времени». Белое движение в Забайкалье (равно как и на Дальнем Востоке в целом) стало ярким примером формирования здесь т. н. атаманщины. Примечательна ее характеристика генералами Н. Н. Головиным и В. Г. Болдыревым. Атаманы Семенов, Калмыков, Анненков отличались «личной храбростью, авантюризмом, некультурностью и отсутствием элементарного понимания начал законности». Однако наряду с «нравственным уродством и анархичностью» многие «атаманские части» отличались «своеобразным идейным служением стране» и были «наиболее дисциплинированными» с точки зрения преданности своему «вождю», отличаясь специфической «дисциплиной» гражданской войны.

Показательно, что термин «атаманство» («атамановщина») имел вполне официальное признание. В феврале 1919 г. в интервью («Задача момента») газете «Русский Восток» Семенов объяснял его как центр («твердыню, укрепляющейся русской государственной идеи»), состоящий из «отдельных кадров борцов за русское дело, связанных с именем своих творцов-вождей, – казачьих атаманов». Семенов говорил о защите «русской национально-государственной идеи» и, во вполне традиционном для программы Белого дела значении заявлял о преждевременности определения форм правления («монархическом или республиканском»). Право выбора «венца здания русской государственности» принадлежало народу, но прежде следовало убрать все, что «затемняло народный разум», «расчистить путь народному самосознанию». «Народу надо вернуть его самообладание, его способность к самооценке. А этого можно достичь только одним путем – путем оздоровления внешних условий его жизни, путем водворения в стране порядка и законности. Только в атмосфере этих двух условий жизни народ может быть самим собой».

Но несмотря на столь определенные заявления, правовая основа «атаманства» Семенова долго не получала завершенного оформления и, в силу постоянно менявшихся военно-политических условий, отличалась дробностью и противоречивостью. А это способствовало правонарушениям. Несмотря на наличие при штабе ОМО юридического, судебно-административного инспекторского, финансового, политического отделов, ввиду недостатка профессиональных кадров и явного преобладания «военного диктата», практически отсутствовало соблюдение чинами отряда элементарных правовых норм не только во внутренней дисциплине, но и в служебной субординации.

Этим отчасти объясняется натянутость в отношениях между Семеновым и начальником штаба Российских войск в полосе отчуждения КВЖД вице-адмиралом Колчаком при вполне законных требованиях последнего добиться полного подчинения ОМО указаниям единого командования. Именно эти разногласия были отражены впоследствии атаманом в его «протесте» против прихода к власти Верховного Правителя (телеграмма от 23 ноября 1918 г.), несмотря на то, что 19 ноября находившийся в Омске представитель войска полковник Лапшаков подписал вместе с остальными делегатами казачьих войск Востока России заявление о поддержке Колчака. Но Семенов был иного мнения: «Адмирал Колчак… всячески старался противодействовать успеху моего отряда, и благодаря ему отряд остался без обмундирования и припасов». Помимо заявлений в защиту сибирских казачьих офицеров, арестовавших членов Уфимской Директории, настойчивого указания на необходимость выбора на пост Правителя кого-либо из «Деникина, Хорвата или Дутова», Семенов заявлял и о готовности ввести особый территориальный статус контролируемого им района: «Если в течение 24 часов… я не получу ответа…, я временно, впредь до создания на Западе для всех приемлемой власти, объявляю автономию Восточной Сибири… Никаких личных целей в этом случае я не преследую, и как только будет передана власть одному из указанных кандидатов (но не Колчаку. – В.Ц.), я немедля и безусловно ему подчинюсь». Сам Семенов объяснял свое недоверие Колчаку тем, что, будучи «весьма способным администратором», патриотом, «готовым на всякие жертвы» ради «любви к Родине», адмирал мог не «справиться с ролью Всероссийского диктатора в той сложной обстановке столкновения самых противоречивых интересов и стремлений, которая создалась в Омске», излишнее доверие Колчака к «нашим западным союзникам» могло оказаться опасным для национальных интересов России. О солидарности с Семеновым заявили также Гамов и Калмыков, а состоявшийся 20–24 ноября бурятский съезд обсуждал проект Монголо-Бурятской автономии (подробнее об этом в следующем разделе).

Подобные заявления из Читы, явно «сепаратистского характера», не могли, конечно, остаться без внимания со стороны Российского правительства, всячески стремившегося к утверждению своего общегосударственного суверенитета. В Читу из Омска был командирован генерал-майор В. И. Волков с полномочиями генерал-губернатора Забайкальской и Амурской областей, с непосредственным подчинением Верховному Правителю. Следовало «привести в повиновение всех неповинующихся Верховной власти, действуя по законам военного времени». В Омске оказалось также немало материалов, отражавших весьма сложную ситуацию в «соблюдении законности и правопорядка» в Забайкалье и указывавших на систематическое «самоуправство» как самого атамана, так и особенно его подчиненных.

В итоге, 6 февраля 1919 г. циркулярным распоряжением по Министерству юстиции (№ 9) была сформирована «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования сообщений, донесений и жалоб на противозаконные и неправильные по службе действия бывшего командира 5-го Приамурского корпуса полковника Семенова и подчиненных ему военных и гражданских чинов», возглавляемая известным сибирским ученым и общественным деятелем генерал-лейтенантом Г. Е. Катанаевым, в составе генерал-лейтенанта В.В. фон Нотбека, товарища прокурора Иркутской судебной палаты С. И. Киселева и члена палаты Д. И. Миляшкевича (заменен А. А. Балуевым), и. о. военного судьи Иркутского военно-окружного суда полковника Н. И. Рудькова. В работе Комиссии должны были принять участие представители британской и французской военных миссий. Встретившись с Катанаевым, Семенов потребовал «своей реабилитации», однако глава Комиссии указал на необходимость подчинения Колчаку и содействия расследованию. Этой же точки зрения («примирение двух патриотов» – Колчака и Семенова – ради столь важного в начале 1919 г. «признания адмирала «в ближайшем будущем Всероссийским законным Правителем») придерживались и представители японского командования в крае.

Однако по свидетельству Катанаева, в Забайкалье «сознание общности интересов и единства с остальной внесоветской Россией и Сибирью уже в то время было значительно слабее, чем в Иркутске. «Всероссийского» как такового, можно сказать, не существовало, было только «Омское» правительство с Колчаком во главе, приказы которого забайкальцы вообще и казенные читинские учреждения в частности, правда, исполняли, но лишь в той мере, в какой это приемлемо было для еще более фактически сильного правительства атамана Семенова, объявившего все Забайкалье на военном положении и подводящего ввиду этого все, что ему вздумается, под законы этого положения. Общественная жизнь, гражданские взаимоотношения обывателей, финансы, пресса – все это в описываемое мною время было под строгим надзором военной власти; все, в случае надобности, подлежало военно-полевому суду со всеми последствиями его юрисдикции». Военное положение в крае и удаленность от «омской юстиции» делали возможными многочисленные правонарушения со стороны подчиненных Семенова: «Обычным средством их воздействия на непокорных и «заблуждающихся» являлось не убеждение, а расстрел, нагайка и порка».

В начале работы Комиссии не подтверждалась виновность полковника «в государственной измене» (ввиду недостатка фактов и ограниченных полномочий у следствия), но отмечались «умышленная непосылка войск на Западный фронт (где в это время начиналось наступление белых армий. – В.Ц.)», а также «сношения Семенова с иностранными представителями, которые недопустимы для русского подданного». В то же время, «по имеющимся материалам» не устанавливался, например, «факт задержки воинских грузов для армии Западного фронта», также не был «установлен злонамеренный перерыв телеграфных сношений» с Омском. При этом Катанаев отмечал недостаток свидетельских показаний, невозможность проводить обыски и выемки материалов. В своем окончательном вердикте Комиссия отмечала: «Даже оставляя в стороне преступные деяния уголовного характера, деятельность Семенова и чинов его отряда нужно признать, безусловно, антигосударственной и направленной во вред Родине».

«Обвинениями» в адрес атамана Семенова явились также сообщения судебных чиновников о весьма своеобразном понимании «юстиции» в Забайкалье, в т. н. Даурском застенке. Юридический отдел штаба ОМО подчинялся комендатуре, что существенно сужало его компетенцию. В сохранившемся очерке-отчете «Семеновщина» (автор В.Н. – офицер делопроизводитель военно-полевого суда Азиатской конной дивизии) говорилось, что «в политически вымершей Чите» практически отсутствовала практика объективного вынесения судебных приговоров; в каждом из них «фигурировали подложные документы, подписи задним числом, заведомо ложные обвинения, уничтожение оправдательных документов, подставные свидетели и т. д.». «Все это касается судных дел, имеющихся налицо, но сколько людей погибло, расстреляно, замучено и забито насмерть палками – этого даже не сосчитать. За три месяца моего пребывания в Даурии, таких наберется несколько сотен. На них даже и судебных дел не составляли, т. к. все эти люди маленькие и никому не интересные». Нельзя, с другой стороны, утверждать, что с подобными нарушениями не велась никакая борьба. По делам о служебных злоупотреблениях регулярно проводились расследования и виновные (в большинстве – из числа рядовых правонарушителей) подвергались наказаниям.

«Оправданием» деятельности Семенова стал представленный Колчаку доклад генерал-майора П. П. Иванова-Ринова (от 29 марта 1919 г.), также рассматривавшего обвинения против атамана. В докладе, в частности, обстоятельно анализировались причины «умышленной непосылки» войск на «Уральский фронт», указывалось на недостаток мобилизационных ресурсов в области и на необходимость привлечения воинских частей к борьбе с ростом партизанского движения. Атаман сибирских казаков отмечал как «само собой разумеющийся» тот факт, что «атаман Семенов, безусловно, как… верноподданный, состоящий на военной службе, подчиняется Верховному Правителю адмиралу Колчаку и возглавляемому им Правительству».

Вскоре и сам Колчак, не дожидаясь окончания расследования, принял решение «примириться» с Семеновым и отменил действие приказа № 61 от 1 декабря 1918 г., «ознакомившись с материалами следственной комиссии по делу полковника Семенова и не найдя в деяниях названного штаб-офицера состава государственной измены». В ответной телеграмме (опубликована 27 мая 1919 г.) Семенов заявил о «безусловном признании и подчинении Российскому правительству, возглавляемому Верховным Правителем». «Инцидент», казалось, можно было считать исчерпанным.

Позиции атамана усиливались. 9 июня 1919 г. на заседании 3-го круга Забайкальского казачьего войска (проходил с 20 мая по 22 июня) Семенов (большинством в 3/4 голосов) был избран войсковым атаманом (еще ранее – 23 апреля 1919 г. Семенов стал походным атаманом Забайкальского войска, совместив, таким образом, аналогичные должности по всем трем дальневосточным войскам), а перед «центральной властью» казаками-делегатами было возбуждено ходатайство о производстве полковника Семенова в генерал-майоры. Получив производство в генеральский чин (18 июля 1919 г.), Семенов одновременно был назначен помощником главного начальника Приамурского края и помощником командующего войсками Приамурского округа. 30 августа, после прошедшего в Омске Съезда казачьих войск Востока России, скорректировавшего Положение о Походном атамане, Семенов приказом адмирала Колчака получил окончательное утверждение в должности Походного атамана Дальневосточных казачьих войск (Забайкальского, Амурского и Уссурийского, до этого, с октября 1918 г., он занимал должность Походного атамана Амурского и Уссурийского казачьих войск).

Этот статус подтвердило также постановление казачьей конференции от 2 августа 1919 г. Одновременно Семенов был назначен Помощником командующего войсками Приамурского военного округа и Главным начальником Приамурского края, с правами генерал-губернатора Забайкальской Области. Таким образом, к осени 1919 г. атаман сосредоточил в своих руках высшую военную и гражданскую власть. Именно эти, фактически губернаторские, полномочия делали возможным управление через систему военного положения и влиять на степень сепаратистских настроений в Области. Как отмечалось в официозной прессе, «Забайкалье для каждого здравомыслящего, благодаря работе Г. М. Семенова, в наши дни всеобщего хаоса, всегда являлось наиболее спокойным и благоустроенным районом…, нашу Область и называли не раз цитаделью государственности… Предоставление генерал-майору Семенову прав военного генерал-губернатора, когда ему становится подчиненным все управление областью – как военное, так и гражданское, – дает нам уверенность в том, что жизнь Области во всех ее проявлениях быстрее войдет в нормальную колею».

10 ноября 1919 г. Семенов получил назначение на должность командующего войсками Читинского (с 5 декабря – Забайкальского) военного округа, выделенного из состава Приамурского военного округа в качестве военного района в сентябре 1919 г., сменив на этом посту генерал-лейтенанта В. В. Артемьева. Теперь на него возлагались обязанности по подготовке пополнений для фронта и формированию новых воинских частей.

К моменту падения Омска военно-политическое положение Семенова существенно укрепилось. В его подчинении были воинские подразделения, составлявшие не менее 15 тысяч бойцов. Это позволяло рассчитывать на образование в Забайкалье нового центра сопротивления наступавшим советским войскам, а в перспективе – возможного политического антибольшевистского центра.

Сам атаман в интервью газете «Русский Восток» заявлял: «Я проникнут одним желанием – создать вполне здоровую обстановку для правильного народного мышления, омраченного стихией большевистской смуты. Моя цель – уничтожить влияние на народные массы крайних левых, антигосударственных элементов и поставить народ в рамки нормальной жизни, когда он может вернуть себе трезвость понимания, самообладание и продиктовать свою волю о желаемой форме правления. Мое стремление – воздвигнуть часть того фундамента, на котором может быть снова воссоздано великое и сильное Российское государство».

Немаловажное значение для «забайкальской государственности» имел и тот факт, что проходящий здесь участок Транссибирской железной дороги контролировали (согласно т. н. железнодорожному соглашению) подразделения японской армии (формально – от Верхнеудинска до Владивостока, фактически – от Иркутска до Владивостока, включая гарнизоны в Приморье и на о. Сахалин). Сотрудничество с японским командованием обеспечивало поддержку Семенову. Незадолго до восстания Политцентра в Иркутске, предусматривая необходимость единоличной власти не только в Забайкалье, но и во всем Дальневосточном регионе (включая Прибайкалье), Колчак запросил Главнокомандующего союзными войсками на Дальнем Востоке генерала Оой о возможности введения диктаторского правления (Главнокомандующий тыла): «Общее военное и политическое положение вызывает необходимость объединения всех вооруженных сил и тыла армий в одних руках, авторитетных также и в глазах японского командования. Ввиду необходимости полного согласования в действиях в тылу русских и японских войск, я предполагаю объединить Забайкальскую Область, Приамурский и Иркутский военные округа под властью одного лица с правами Главнокомандующего. Мой выбор останавливается на Атамане Семенове. Мне было бы желательно знать Ваш взгляд на это назначение. Не откажите также телеграфировать – могу ли я рассчитывать на Вашу поддержку, если бы назначение Атамана Семенова встретило противодействие со стороны каких-либо держав».

В ответе генерала Оой ясно указывалось на желательность признания Семенова носителем верховной власти в крае, хотя и делалась оговорка в отношении «полноты прав» в сфере гражданского управления: «Я ничего не имею против назначения Главнокомандующего тыла… В случае возникновения вопросов среди союзников относительно новой обстановки на Дальнем Востоке я, по соображениям совместных действий, буду поддерживать новоназначенного Главнокомандующего. В делах же гражданских, исправляемых Главнокомандующим на Дальнем Востоке, я буду поддерживать его в том случае, когда его взгляд совпадет со взглядом нашего командования. В случае же возникновения вопросов, превышающих мою компетенцию, буду поступать согласно инструкций своего правительства (примечательная ссылка на правительство Японии, а не на верховное главнокомандование союзными войсками (генерала Жанена) или на международный арбитраж. – В.Ц.)».

Стремление к сотрудничеству с Японией проявлялось забайкальскими политиками и военными еще с 1918 г. Представители японского командования, по оценке Катанаева, «поддерживали порядок в крае», в частности, в отношении железнодорожных перевозок. Кроме того, патроны, ружья, артиллерийские снаряды, следовавшие в помощь сибирским войскам, были в большинстве японскими. Японцы же, а не кто-либо другой из иностранных союзников России, участвовали в боях «с вооруженными большевиками в Дальневосточной Сибири, жертвуя для этого нередко сотнями жизней своих солдат и офицеров».

Об этом же писал в своих воспоминаниях и сам Семенов. В отличие от Колчака, который, «подозревая японское правительство в агрессивных замыслах против России, строил все свои расчеты на широком использовании наших западных союзников», атаман «никогда не верил в то, чтобы помощь с их стороны могла быть сколько-нибудь существенной. Со стороны же Японии я (Семенов. – В.Ц.) не видел никаких поползновений на ущемление наших интересов на Востоке, и оказываемая японским правительством мне помощь никогда не обуславливалась какими-либо обязательствами с моей стороны».

В самой Японии отношение к поддержке Белого движения нельзя назвать однозначным. С одной стороны, официальный Токио был связан обязательствами с другими странами – участниками военных экспедиций в Россию и должен был вывести войска из Приморья и Забайкалья вскоре после распада белой власти адмирала Колчака. Но с другой – многие японские политики и, в особенности, военные, среди которых выделялся глава военного ведомства (будущий премьер-министр) Тэцуо Танака (т. н. военная партия), оценивали важность сохранения японского влияния в регионе и отнюдь не торопились выводить воинские контингенты. Немаловажное экономическое значение имели для Японии перспективы концессий на лесные заготовки и рыбные промыслы на Дальнем Востоке (главным образом в озере Байкал). Тогда как еще осенью 1919 г. министр финансов Российского правительства Гойер отмечал опасность создания подобных «финансово-экономических зон», которые «могут превратиться в политические», Семенов не считал японское влияние в крае угрожающим интересам России. Танака подчеркивал значимость военного «протектората» над теми дальневосточными землями, где отсутствует советская власть, и гарантировал сохранение помощи Семенову в случае продолжения военных действий с частями РККА.

Можно отметить также, что представители японского командования были готовы предоставить убежище Колчаку в момент его выдачи Иркутскому Политцентру. И хотя Колчак подозревал японцев в неискренности, фактически именно командование «экспедиционных сил» Японии обеспечило относительно прочное положение белого Забайкалья в течение весны – лета 1920 г. В Чите действовало генеральное консульство Японии, располагались штабы последовательно менявшихся 3-й и 5-й дивизий Императорской армии, работали японские коммерсанты.

Исходя из сложившейся ситуации, 23 декабря 1919 г. приказами №№ 240/а и 241 Колчак определил новый статус Семенова: «С целью объединения всех вооруженных сил Дальнего Востока и Иркутского военного округа («неблагополучное» в политическом отношении Прибайкалье подчинялось атаману. – В.Ц.), для обеспечения государственного строя и порядка в глубоком тылу армии», Верховный Правитель «повелевал» командующему ЗабВО Семенову «вступить в Главнокомандование войсками Забайкальского, Приамурского и Иркутского военных округов на правах Главнокомандующего армией, с подчинением ему Командующих войсками названных округов» (приказ № 240/а). Следующим приказом (№ 241) Семенов производился в чин генерал-лейтенанта.

Нельзя не отметить склонности атамана к «решению» вопросов всероссийского масштаба. Так, еще в октябре 1919 г. им был представлен Верховному Правителю «особый» военно-политический план, предусматривавший «признание независимости» Польши, Финляндии и республик Прибалтики, после чего следовало «заключить с ними договора для совместной борьбы с большевиками». В это время части Восточного фронта должны были отойти к Енисею и закрепиться на этом рубеже и на главной магистрали КВЖД (от Читы до Владивостока, через Маньчжурию). Правительство предполагалось переместить в Иркутск или в Читу и «очистить от вредных элементов». После этого Семенов предлагал «начать подготовку для одновременного наступления с четырех окраин России к ее центру, приурочив таковое к весне 1921 г., использовать оставшееся время для подготовки частей».

Семенов, полагая, что возврат к унитарной Империи невозможен, рассчитывал на некий «союз равноправных партнеров» в общем антибольшевистском движении. Свой план атаман фактически начал осуществлять с весны 1921 г., после того как Азиатская дивизия Унгерна попыталась развернуть наступление на Дальневосточную республику, а во Владивостоке произошел «переворот», приведший к власти правительство братьев Меркуловых.

Сразу же после получения приказов Правителя Семенов издал свой приказ-декларацию (№ 2 от 24 декабря 1919 г.), в котором заявил: «Твердо уверен, что все подчиненные мне, от генерала до солдата, забыв всякие дрязги, ссоры и личные выгоды, отдав все свои силы, знание и опыт, честно исполнят свой долг перед Родиной». Приказом № 12 (25 декабря 1919 г.) Семенов объявил о созыве в Чите Представительного Собрания путем делегирования представителей от различных организаций. Правда, полномочия данного Собрания имели исключительно совещательный характер и должны были касаться прежде всего экономических вопросов (аналогично Государственному Экономическому Совещанию): «Образовать в Чите совещание из представителей органов самоуправлений, общественных, профессиональных и экономических объединений для обсуждения мероприятий по поднятию экономического благосостояния населения Дальнего Востока и для разрешения, в полном соответствии с интересами населения, вопросов, связанных с создавшимся положением в гражданской жизни Края». В соответствии с приказом, созыв Собрания возлагался на Главного Начальника Снабжений по принципу: «По два делегата от органов казачьего самоуправления на каждую область (губернию) и по одному от органов земского, городского самоуправлений, от торгово-промышленных Палат, областных кооперативов и областных профессиональных союзов». Таким образом, предполагалось, что в Читу (к 15 января 1920 г.) приедут делегаты от Амурской, Приморской, Камчатской и Сахалинской областей, от Иркутской губернии (фактически уже контролировавшейся эсеро-большевистским Политцентром) и «столица Забайкалья» станет правомочным антибольшевистским центром всего Дальневосточного региона.

Созыв представительного совещания тем не менее не означал отказа от уже неоднократно апробированного в различных белых регионах военно-полевого порядка управления. Приказом № 31/а от 10 января 1920 г. Семеновым было сформировано краевое Управление (правительство), возглавил которое он сам, а помощниками по военной и по гражданской части назначил начальника штаба Походного атамана генерал-майора М. И. Афанасьева и С. А. Таскина. Введение краевого Управления обосновывалось ссылкой на статью 94 «Положения о полевом управлении войск в военное время»: «Главнокомандующий армиями фронта, руководствуясь указаниями Верховного Главнокомандующего, направляет усилия подчиненных ему армий и флота к достижению поставленной цели, всеми способами, кои он признает нужными».

В качестве причины такой «самостоятельности» назывался ставший реальностью после практически полной изоляции адмирала Колчака в Нижнеудинске, а правительства – в Иркутске, «перерыв сношений и связи со Всероссийским правительством, которое, благодаря восстанию против него в Иркутском районе…, временно лишено возможности в полном составе осуществить Государственную власть». По этой причине, а также ввиду «происходящего вследствие этого нарушения в нормальном разрешении вопросов Государственного управления», Семенов решился «принять чрезвычайную меру и временно, впредь до восстановления нарушенной связи, взять на себя осуществление Государственной власти во вверенном районе», руководствуясь приказом Верховного Правителя от 23 декабря № 240/а..

Но заявленная как временная организация спустя десять дней стала постоянной. 19 января 1920 г., тогда, когда Российское правительство прекратило свое существование, а Колчак был арестован представителями Политцентра, Семенов получил доставленный ему с немалыми трудностями подлинник последнего Указа Верховного Правителя России от 4 января 1920 г. (полный текст см. приложение № 6.). По этому Указу статус Верховного Правителя России передавался Главкому ВСЮР генералу Деникину. Семенову же, «в целях сохранения в нашей Российской Восточной окраине оплота Государственности на началах неразрывного единства со всей Россией», передавалась «вся полнота военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной окраины, объединенной Российской Верховной властью».

Принципиально важным являлось упоминание в тексте акта, в целях сохранения единства Российской Государственности, о необходимости исполнения Семеновым «указаний», получаемых от генерала Деникина, что предполагало определенную степень подчиненности Дальневосточного региона белому Югу. Последний указ Колчака, таким образом, не вводил новую должность, а лишь подтверждал уже сложившуюся систему объединения военной и гражданской власти в одних руках. По толкованию сущности этого акта самим Семеновым был принят титул Верховного Руководителя Российской Восточной Окраины и Главнокомандующего всеми Вооруженными Силами Российской Восточной Окраины. В полном соответствии с указаниями Колчака, 31 января 1920 г. Семенов по каналам дипломатической почты (через Сазонова и парижское посольство) отправил Деникину пакет с копиями всех полученных от Колчака телеграмм. И хотя никаких указаний от Деникина генерал так и не получил, он считал себя подчиненным южнорусским правителям, о чем заявил и преемнику Деникина генералу Врангелю в октябре 1920 г..

Таким образом, созданное временное Управление фактически обретало статус постоянного правительства. По предложению Таскина, «организация краевой власти по типу министерств была признана нежелательной, как слишком громоздкая и сопряженная с большими расходами». Структура власти в Крае во многом походила на сложившуюся в тот же период военизированную структуру власти белого Крыма. В Чите были созданы «особые управления на правах министерств, возглавляемые отдельными начальниками, подчиненными Помощникам Главнокомандующего по принадлежности». Правда, вместо пяти намеченных управлений первоначально было сформировано два: Внутренних дел и объединенное Управление торговли, промышленности, труда и продовольствия».

Начальником управления внутренних дел стал бывший (до 1917 г.) губернатор Забайкальской области и помощник Таскина в должности управляющего областью, «опытный администратор», по оценке Семенова, – А. В. Волгин. Но введение военно-полевого порядка отнюдь не означало отказа от ранее намеченного созыва представительного совещания. 21 марта 1920 г. был создан Политический отдел, возглавлявшийся генерал-майором Д. Н. Сальниковым и объединивший отделения по внутренней, внешней политике, и осведомительное. В первых же приказах Семенова, как носителя единоличной власти, проявилось его стремление показать себя не как неограниченного правителя, осуществляющего власть по собственному произволу, а как главу власти, стремящегося получить должную общественную поддержку. В этом проявилась специфическая для последнего периода Белого движения концепция – диктатура, опирающаяся на представительные структуры.

Отдельные оценки личности атамана Семенова нуждаются в уточнении. Вопреки мнению об атамане Семенове как о диктаторе и «безоговорочном монархисте», нельзя не отметить, что в его политических ориентирах, в частности, допускалось признание республиканской формы правления. Так, в телеграмме лидеру сибирских областников Потанину, отправленной в декабре 1917 г., Семенов заявлял: «Всецело разделяя Ваши стремления создать жизнь сибиряков на принципе свободных начал, приветствую Вас от имени своего отряда, который вышел на защиту завоеванных свобод всех народностей Сибири, их самоопределения от наглого посягательства предателей родины – большевиков. Да здравствует Российская Федеративная Республика! Да здравствует казачество, вставшее на защиту самоопределения народов!»

В первоначальных политических заявлениях Семенова подчеркивалась необходимость передачи власти Учредительному Собранию, а офицерам отряда запрещалось в публичных местах демонстрировать свои монархические убеждения. 18 марта 1920 г. в опубликованном интервью Семенов предупреждал об опасности партийно-политических разногласий и установлении беспартийной, «всенародной» власти: «Братоубийственная война будет продолжаться до тех пор, пока мы не устраним от власти эти партии и не образуем такую власть, которая будет отстаивать одинаково интересы всего русского народа».

Проект реорганизации управления в Сибири, составленный Семеновым незадолго до его назначения на должность Верховного Руководителя Российской Восточной Окраины при активном сотрудничестве с органами представительной власти, выражал отказ от излишнего «централизма». В конце декабря 1919 г. в переехавшей в Иркутск официозной газете «Русское дело» был опубликован т. н. «Читинский проект» атамана Семенова (перепечатка его интервью, данного полномочному представителю Чехословакии майору Кошеку в газете «Ческий Денник» 2 декабря 1919 г.). Развивая идеи своего, еще «октябрьского», проекта, отправленного на имя Верховного Правителя, атаман обосновывал важность «смены курса» Российского правительства в условиях падения Омска, быстрого сокращения фронта и соответствующей перестройки аппарата управления. Показательно, что Семенов при этом подчеркивал свое стремление «быть с чехословаками в самом дружеском контакте», несмотря на то, что «в политическом отношении имеются точки разногласия» с ними.

Атаман отмечал, что он «не ожидает ровным счетом ничего» от реформированного в ходе «административной революции» правительства Пепеляева, поскольку «Омское правительство все еще не хочет понять того, что в данный момент нет смысла централизовать власть, и боится широкой автономии». «Централизм… убивает идею возрождения России, которая может быть восстановлена в своем былом величии лишь малыми частями». Заранее отвергая подозрения в «сепаратизме», Семенов утверждал, что «удобные случаи» заявить «полную автономию» в отношении «Русского правительства» ему «предоставлялись неоднократно», однако он их отвергал. Суть же нового, отправленного на имя Колчака проекта заключалась в разделении Сибири на «западную и восточную области», во главе которых будут находиться главноначальствующие, наделенные «самыми широкими правами» и «подчиненные непосредственно адмиралу Колчаку». «Доверяя» главноначальствующим, Колчак, в свою очередь, мог делегировать в области своих уполномоченных представителей. Семенов считал, что власть должна опираться на «общественность»: «При каждом из обоих управляющих областями должен быть создан известный совещательный орган, составленный из представителей центральной власти, местных самоуправлений, кооперации, промышленников, земства, отдельных народностей (бурят), а в Забайкалье, кроме того, и одного представителя от магометан». Исполнительная власть в областях осуществлялась бы специальными «малыми канцеляриями», которые «самостоятельно управляют областью», в частности определяют структуры расходов и доходов местного бюджета. Такую систему «государственного управления» атаман считал «необходимой для Сибири», поскольку «обе области отличаются одна от другой экономически», а в условиях «экономического кризиса» терять время и ждать указаний из «центра» становилось совершенно нецелесообразно.

Кандидатами на должности главноначальствующих Семенов предлагал генерала Пепеляева (Западная область с Иркутском) и себя самого (Восточная область с центром в Чите). Довольно оригинальными, но по-своему точными выводами завершал Семенов свое интервью: «Наилучшее оружие против большевиков – правильное снабжение, ибо сытый человек не тянется к революции». «Японцам следует опасаться дальнейшего продвижения большевиков…, потому что, если только они проникнут в Китай, то за свежие отпечатанные романовки они навербуют десятки тысяч китайцев, которые, не говоря уже о Корее, могли бы стать для Японии угрозой смерти».

Таким образом, стремления к максимально возможной в рамках единой белой государственности краевой (областной) автономии были отличительной чертой политических проектов Семенова, его своеобразным политическим «кредо» накануне принятия от Колчака верховных полномочий на Востоке России. Официальная реакция правительства в Иркутске не заставила себя ждать, и уже на следующий день после публикации интервью в «Русском деле» его редактор Н. Устрялов заявил, что подобные проекты ведут «к расколу всей Сибири надвое», а имеющееся недоверие правительству Пепеляева выглядит «удручающим». По мнению Устрялова, «децентрализации» Семенова необходимо противопоставить, напротив, объединение всех областей и регионов, чтобы помешать «продвижению большевиков до Байкала»: «В то время, когда с запада надвигается сила, побеждающая именно своим единством и волевой напряженностью (большевики и РККА. – В.Ц.), мы стали бы свидетелями лишь новой разноголосицы, нового распада в стане Национальной России». Устрялов выступал против широко распространенных в это время идей «федерализации», отчасти отразившихся и в «читинском проекте». И хотя он не отрицал очевидную необходимость передачи «всероссийской власти» белому Югу, в условиях «падения Новониколаевска и Томска» сама идея «западно-сибирского государства» весьма утопична. «Теперь менее чем когда-либо уместен путь «федерализации». По мере того как мы отдаляемся от «всероссийских масштабов» и замыкаемся в себя, должна уплотняться ткань восточной государственности. Разумеется, всероссийскому центру уже не место ныне на востоке – он должен переместиться на Юг России… Но тем более важно, чтобы произошло «взаимопроникновение» всех антибольшевистских сил на свободной от большевиков территории Восточной России».

Но как бы ни критиковать «читинский проект», он отражал военно-политическую модель, сложившуюся в условиях кризиса Белого движения конца 1919 – начала 1920 г. – времени, когда на смену объединенным (хотя бы и формально) белым правительствам, приходили режимы, опиравшиеся на местные, региональные структуры, типичными примерами которых стали политические режимы и белой Таврии, и белого Забайкалья. От этих региональных центров предполагалось и центростремительное движение по возрождению Единой России. Характерные для периода 1919 г. упреки в адрес Семенова с подозрениями в сепаратизме нельзя считать обоснованными. Даже наиболее распространенная критика его проектов создания особого Монголо-бурятского государства (подробнее об этом – в следующем разделе) не может считаться объективной, исходя из сложившейся тенденции тяготения ряда региональных элит к сильному соседнему центру, каковым в начале ХХ века закономерно становилась Россия.

В то же время не стоит недооценивать достаточно активную политику Семенова во второй половине 1919 г., направленную на соблюдение прежде всего общегосударственных интересов (участие в противодействии эсеровскому подполью и партизанскому движению в крае, попытки подавить выступление Иркутского Политцентра и т. д.). Тот факт, что Забайкальское казачество и Забайкальский округ не отправили на фронт сколько-нибудь значительных контингентов, отчасти может быть оправдано необходимостью иметь силы для поддержания порядка в тылу. Дислокация войск в Забайкалье дала возможность Семенову в 1920 г. создать т. н. читинскую пробку и, при военной поддержке со стороны Японии, удерживать эту территорию под своим контролем до ноября 1920 г.

Реальным проявлением «самостийности» можно считать чрезвычайно распространенную систему назначения на руководящие должности своих непосредственных соратников и друзей (таких как Таскин, барон Унгерн, Тирбах и др.). Но после окончания Великого Сибирского Ледяного похода и перехода в Забайкалье значительного числа военных («каппелевцы») и чиновников-беженцев из Сибири, становилось естественным создание новой структуры власти, сочетавшей местные интересы с общегосударственными.

По воспоминаниям самого атамана, Колчак в январе 1920 г. намеревался не только утвердить его в должности Главкома, но и «предупредил о возможности передачи всей полноты государственной власти в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке». Сам адмирал «предполагал… выехать за границу для переговоров с иностранными политическими деятелями, с целью склонить в пользу возобновления борьбы с красными в более широких масштабах». Для спасения адмирала Семенов по телеграфу передал ему предложения о возможности воспользоваться старым трактом на Урянхай, при условии отказа Колчака от союзной «охраны». Однако Правитель этим предложением не воспользовался.

Утвердившись в статусе единоличного правителя Забайкалья, Семенов выступил со своей политической программой, опубликованной им 25 января 1920 г. в форме «Обращения к народу». В ней заявлялось о получении верховной власти от Колчака и декларировались главные тезисы идеологии и принципиальные позиции Белого движения. Говорилось о «непоколебимой вере в возрождение нашей истерзанной Родины», о «неуклонном стремлении видеть ее, возрожденную через Национальное Собрание, по-прежнему единой, свободной и могучей». «С первых же дней моей деятельности считаю необходимым заявить глубокую благодарность союзным державам за их благожелательное отношение к нашей исстрадавшейся Родине; со своей стороны сочту первейшим долгом соблюдать и выполнять все обязательства, данные союзникам законной Российской властью».

Подчеркивалось, что «затянувшаяся на Дальнем Востоке гражданская война, подтачивающая в корне народное хозяйство, повелевает мне силой оружия принять самые решительные меры к окончанию ее (т. е. путем «победы над большевизмом». – В.Ц.)». Продолжение войны требовало организованной армии: «Приняв от Верховного Правителя и поставив своей неуклонной задачей борьбу с большевиками, как и раньше главной задачей буду считать создание крепко спаянной, дисциплинированной и боеспособной армии, могущей, когда потребует этого долг, защитить честь и достоинство русского имени».

Вторым по значению элементом в политической программе признавалось восстановление судебной системы. Еще 29 декабря 1920 г. атаманом был издан приказ об амнистии всем военнопленным. Им предоставлялось право оставаться в лагерях впредь до подыскания им соответствующей службы. 20 января 1920 г. Семенов запретил подвергать наказаниям всех добровольно сдавшихся партизан и красноармейцев, которым следовало дать подписку об отказе дальнейшего сотрудничества с советской властью. Был заявлен характерный для Белого движения тезис о следовании традициям, установленным судебной реформой 1864 г.: «Приму все меры, дабы оставить в полной неприкосновенности все законоположения, касающиеся установлений судебного ведомства, права и преимущества, по роду службы чинам этого ведомства присвоенные, дабы они могли свободно осуществлять задачи правосудия согласно началам, положенным в основу Судебных Уставов 1864 г.». Гарантировалось (правда, без должного законодательного подтверждения) неприменение репрессий ко «всякому добровольно сложившему оружие» красноармейцу.

Последнее указание было весьма кстати, учитывая, что в 1918–1919 гг. Забайкалье получило известность региона, в котором постоянно нарушались законы, устанавливаемые центральной властью, жизнь шла по неписанным «законам гражданской войны», а с правонарушениями велась борьба лишь после получения непосредственных указаний из Омска, причем велась она лишь с «демонстративными» методами, а отнюдь не с намерениями соблюдения законности».

Важное значение в программе Семеновым придавалось соблюдению законности в работе местного самоуправления «рабочих организаций». Как следовало из программы, атаман предполагал существенно ограничить административное вмешательство в их деятельность: «Мною будут преподаны указания всем органам власти не вмешиваться в осуществление функций органов городского и земского самоуправлений, казачьих и национальных самоуправлений, предоставленных им законоположениями, до сего времени изданными, в твердой уверенности, что все эти органы самоуправления не встанут на путь активной борьбы с государственной властью…, власть сочтет своим долгом оказывать всяческое содействие профессиональным организациям в осуществлении ими деятельности по удовлетворению нужд и интересов рабочего класса на основе существующих норм». Заявлялось также о необходимости наладить работу народного хозяйства, упорядочить транспорт, финансы, обеспечить продовольственное снабжение».

Первым шагом на пути к осуществлению провозглашаемых задач признавался созыв «представительного органа», до начала работы которого следовало обеспечить правомерную деятельность «административных лиц», обязанных «бережно относиться к гражданским свободам населения». Семенов заявлял, что он уже отдал «приказ о невмешательстве военных властей в гражданские правоотношения».

Завершал свое обращение Семенов пафосным призывом: «Являясь прямым правопреемником на Российской Восточной Окраине Государственной власти, я глубоко верю, что в своей деятельности найду поддержку во всех слоях населения, для которых слова «Великая Россия» и «Национальное достоинство» – не пустые звуки, а восстановление нарушенного правопорядка, устранение хозяйственной разрухи и возрождение политической и экономической мощи Родины – являются неотложными и насущными задачами момента». В приказе от 17 января 1920 г. Семенов и Таскин подтверждали «неуклонное исполнение неоднократных распоряжений о невмешательстве военных начальников в гражданские правоотношения. Право и закон должны быть обязательны для всех без исключения». «Виноватые» привлекались «к ответственности».

15 февраля 1920 г. начало работу предварительное Совещание, созванное Семеновым во исполнение его заявления от 25 декабря 1919 г. При его подготовке атаман отказался от партийно-представительного принципа. В одном из своих интервью, еще в декабре 1919 г., он подчеркивал преимущества организационно-представительной системы перед партийной – не только при созыве регионального Собрания, но и в будущей Российской Конституанте (от необходимости созыва которой он не отказывался): «В истории Государства еще не было примера, чтобы в основу государственного устройства и порядка была бы положена программа только одной политической партии. Да это и невозможно, потому что в каждом государстве существует много различных политических партий и учений, и принятие программы одной из них несомненно вызовет борьбу, которая в некоторые моменты жизни Государства приводит к гражданской войне между политическими противниками… Следовательно, нужно стремиться к такому построению государственного правопорядка, который был бы приемлем для всего народа или большей части его, к чему и стремится все государственно-мыслящее население России… Я же, стоя на страже Российских национальных интересов, здесь не допущу никакого насилия ни левых, ни правых политических элементов при свободном решении народов России о форме правления и государственного устройства». Принцип созыва представительного собрания на основе делегирования от различных организаций получил позднее развитие при созыве Приамурского Земского Собора во Владивостоке в 1922 г.

В феврале 1920 г. в Чите удалось собрать представителей тех организаций, которые легально работали в 1918–1919 гг. и стремились к сотрудничеству с властью, в том числе от т. н. цензовой общественности, от профессиональных и национальных организаций. В Совещании участвовали представители областного и уездного земства, городского самоуправления, Совета съезда кооперативов, Торгово-промышленной палаты, Биржевого комитета, Союза учителей, Совета кооператива служащих правительственных и общественных учреждений, кооператива учителей, Союза печатников, Союза железнодорожных служащих и профсоюза рабочих железнодорожных мастерских, а также Еврейского общества и Союза украинцев. Выступивший на открытии Совещания Семенов заявил о решении «создать представительный орган с правами законодательной власти», также основанный на непартийном представительстве: «Государственность должна строиться вне политической партийности, конструкция законодательного органа власти не должна опираться на партийные организации, разность политических взглядов служит разжигающим средством». Примечательна оценка Семеновым роли периодической печати: «Печать должна быть свободной, но в то же время аполитичной; пусть будет критика действий Правительства, но она не должна быть средством агитации и науськиваний против Правительства». Сделав еще несколько многообещающих заявлений (о кооперации, которую следовало привлечь «к разработке мероприятий Правительства», о возможности обращения с жалобами на действия местной администрации в личную Канцелярию генерала и др.), Семенов сообщил о создании комиссии по предварительному рассмотрению «Положения о Краевом народном Совещании». Комиссия работала под руководством Таскина и Волгина.

К середине апреля проект был подготовлен и официально опубликован 21 апреля 1920 г. (см. приложение № 7). Вопреки намерению Семенова, Совещание утверждалось не в качестве законодательного, а лишь в качестве законосовещательного органа, характерного для большинства представительных учреждений, создаваемых белыми правительствами в 1919 г., и в плане компетенций во многом повторял нормы, разработанные еще осенью 1919 г. в Омске Российским правительством для Государственного Земского Совещания, которое, в свою очередь, опиралось на нормы «Учреждения о Государственной Думе». Читинское Положение утверждало, что «Совещание собирается для обсуждения законодательных предположений, восходящих на утверждение Главнокомандующего всеми Вооруженными силами Российской Восточной окраины». Как и в случае с Земским Совещанием, начало работы, продолжительность сессий и собраний устанавливались Главкомом, а Краевое Совещание могло создавать необходимые комиссии и самостоятельно определять их состав и «предметы ведения». Для принятия правомочных решений требовалось «присутствие не менее одной трети наличного числа членов Краевого Народного Совещания». Совещание избирало Председателя и двух его заместителей («товарищей»). При решении организационных вопросов Председатель мог создавать Совет под своим руководством (в него входили его «товарищи», секретарь и «товарищ секретаря»). Секретарь и его товарищи продолжали работать и в перерыве между сессиями. Члены Совещаний обладали неприкосновенностью, освобождались от воинской повинности и могли отдаваться под суд только с согласия самого Совещания. Его работа финансировалась из казны, и если членами становились лица, состоявшие «на государственной гражданской службе», то они сохраняли за собой прежние должности, но теряли должностной оклад. Как и в Государственной Думе, порядок во время заседаний обеспечивала специальная часть приставов.

Подобно Земскому Совещанию, в компетенцию Краевого Совещания входило предварительное рассмотрение законодательных актов, связанных главным образом с финансово-экономическими вопросами. Сюда входило утверждение бюджета и сверхплановых расходов – «государственная роспись доходов и расходов вместе с финансовыми сметами по отдельным ведомствам», рассмотрение «дел о постройке железных дорог», учреждение акционерных компаний, а также обсуждение «всех дел, вносимых на рассмотрение Краевого Народного Совещания по особым распоряжениям» Главкома. Совещательная роль читинского собрания заключалась в праве «выносить пожелание об отмене или изменении действующих и издании новых законов, а также о принятии необходимых мер в различных областях Государственного управления».

Помимо этого, как и в компетенции Земского Совещания, Краевое Совещание имело право запроса по рассматриваемым законопроектам («обращаться к Начальникам отдельных ведомств и к Помощникам Главнокомандующего за разъяснениями, непосредственно касающимися рассматриваемых ими дел»), а также в случаях совершения чиновниками должностных правонарушений или любых действий, порочащих авторитет власти. Однако ведомственные чиновники могли «отказаться от сообщений Совещанию разъяснений по таким предметам, кои по соображениям государственного порядка не подлежат оглашению».

В отличие от Положения о Государственном Земском Совещании, Положение о Краевом Народном Совещании гораздо более развернуто рассматривало порядок делопроизводства, чем напоминало законоположения о Государственной Думе. Предполагалось, что законопроекты, как правило, вносятся в Совещание с личного согласия Главкома его «особым распоряжением»; кроме того, проекты могли вноситься и Начальниками ведомств (причем даже не полностью, а «основными положениями»), но только после предварительного одобрения этого проекта одним из Помощников Главкома. Но «законодательная вермишель» («дела, подлежащие ведению Краевого Народного Совещания, но не имеющие принципиального значения и не затрагивающие существенных вопросов государственной жизни») могла и не вноситься на обсуждение Совещания, что в известной мере сужало его компетенцию.

Предполагалось также снятие с обсуждения законопроектов («в обратном порядке»), «если Краевым Народным Совещанием не вынесено еще по ним мнения». Подобно думской практике «в случаях, не терпящих отлагательства», законодательные акты могли вводиться и без согласия Совещания, с условием их последующего рассмотрения Совещанием на очередной сессии. Не исключался и порядок утверждения законодательных актов в порядке т. н. Конституции 18 ноября 1918 г.: «В обстоятельствах чрезвычайных и по предметам, перечисленным в части 2 ст. 3 Положения о временном устройстве государственной власти в России от 18 ноября 1918 г.». Имелось в виду принадлежащее Верховному Правителю право «принятия чрезвычайных мер для… комплектования и снабжения вооруженных сил и для водворения гражданского порядка и законности». В подобных случаях акты подписывались Главкомом с последующей «скрепой подлежащего Помощника Главнокомандующего». Председатель Совещания получал право единоличного распоряжения ходом работы сессий, порядком заседаний. Он утверждал все протоколы заседаний. На заседания допускались представители печати, за исключением случаев, когда «дело, подлежащее рассмотрению Совещания, по соображениям государственного порядка не должно подлежать оглашению». Для публикации было необходимо согласие Председателя Совещания и Помощника Главкома.

Решения по обсуждаемым законопроектам принимались простым большинством голосов. В случае равного голосования оно проводилось повторно, а если снова сохранялся паритет, то голос председателя считался решающим. Последующий порядок предоставления дел был таков: «Мнение Совещания по рассматриваемым им делам направляется председателем Совещания одному из Помощников Главнокомандующего по принадлежности, по роду дела». После этого, в случае согласия Помощника, законодательные акты подписывались самим Главкомом, и при этом обязательным становилось указание, что «такое постановление состоялось в согласии с мнением Краевого Совещания». В случае несогласия Помощника с мнением Совещания законопроект направлялся в Согласительную комиссию, составленную на паритетных началах из членов Краевого Правительства и членов Совещания. После рассмотрения в комиссии проект поступал на вторичное обсуждение в Совещание. Если же и после этого проект не получал одобрения Помощника или Совещания, то его утверждение (с учетом «мнения Совещания») производилось Главкомом, который мог его и отклонить. Таким образом, совещательные функции краевого представительства хотя и были ограничены, но признавались довольно весомыми в общей системе управления белого Забайкалья. Помощники Главнокомандующего должны были отвечать на запросы Совещания, если только при этом отсутствовал риск разглашения «общегосударственной тайны».

Не менее значимым в политико-правовой истории Белого движения вообще и белого Забайкалья в частности представляется Положение о выборах в Краевое Народное Совещание, утвержденное одновременно с Положением о Краевом Народном Совещании. Выборы проводились по куриальной системе (как и Земского Совещания). К определенному Главкомом сроку в Совещание следовало избрать представителей «от сельского крестьянского населения, от городского населения, от казачьих войск, от бурят и от профессиональных рабочих организаций». Лишались избирательного права по возрастному цензу (не достигшие 25 лет), иностранцы, по образовательному цензу (неграмотные и учащиеся), военнослужащие, а также недееспособные, осужденные или состоящие под следствием. Примечательно, что отдельным пунктом оговаривалось лишение избирательных прав для «лиц, содержащихся под стражей или отбывающих наказания или ссылку по постановлению Следственной Комиссии за причастность к бунту, возникшему в октябре 1917 г.». Следовательно, лица, содействовавшие советской власти, от выборов отстранялись (позднее подобное ограничение будет применено при выборах в Приамурское Народное Собрание).

Выборы проходили под контролем начальника Управления Внутренних Дел. От «сельского крестьянского населения» выборы предполагались двухступенчатые – по схеме, принципиально схожей с принятой для выборов Земского Совещания в 1919 г. На первой ступени выборов избирательной ячейкой становились волостные сходы, избиравшие выборщиков («уполномоченных волости») по одному от каждой волости. Сход собирали Председатель волостной земской управы (если в районе сохранялось волостное земство), Волостной старшина или сельский староста («села, в коем происходит сход»). В самом сходе участвовали председатель Волостной земской управы или Волостной старшина, волостные судьи, сельские старосты и «десятидворцы» (выборные от сельских обществ, для участия в волостном сходе по одному из 10 дворов), а также «выборные от лиц, приписанных к волостям». Сход считается состоявшимся при участии в нем не менее половины от общего числа лиц, имеющих право участия в сходе.

На второй ступени выборов в Краевое Совещание – при выборах «уполномоченных волости» – использовалась мажоритарная система, построенная на основе получения лицами, обладавшими активным избирательным правом (именно они допускались к голосованию), «простого большинства» при тайном голосовании. Приговоры волостных сходов утверждались Председателем уездного съезда уполномоченных. Данный уездный съезд избирал одного члена Краевого Совещания. Контроль за выборами осуществлялся начальником Управления внутренних дел, при посредстве чиновников судебной магистратуры Окружного суда.

Съезд считался правомочным при участии в нем «не менее половины подлежащих волостных уполномоченных». Если этого количества к намеченному сроку достичь не удавалось, то спустя три дня съезд открывался «при всяком наличии прибывших уполномоченных». Избрание члена Совещания проводилось тайным голосованием и также основывалось на мажоритарном признаке (избранным считался тот, кто получал «более половины голосов уполномоченных, принимавших участие в выборах»). Допускалась перебаллотировка и избрание по жребию (если перевыборы не давали большинства кандидату).

Уполномоченные от волостей, населенных бурятами, проводили свой съезд для избрания пяти членов Краевого Народного Совещания.

От городского населения члены Совещания избирались городскими думами «из своей среды» (т. е. избранные думские депутаты могли стать и членами Совещания) напрямую. Количество членов устанавливалось пропорционально численности населения: в городах, насчитывавших от 6 до 50 тысяч жителей, избирался один депутат, а в городах с населением свыше 50 тысяч – два (города с населением менее 6 тысяч человек не избирали членов Совещания). Действительными считались думские собрания, на которых присутствовало не менее половины гласных. Контролировал выборы в городах начальник Управления Внутренних Дел.

От «профессиональных рабочих организаций» члены Совещания избирались на уровне «губернских (областных) союзов профессиональных организаций» по принципу – «два от каждой губернии (области)», также большинством голосов.

В первичную основу делегирования включались также «больничные кассы», объединение которых («рабочие группы советов больничных касс») выдвигало одного члена. Также одного члена выбирали «все профессиональные организации рабочих каждой железной дороги».

Наконец, от казачества члены Совещания избирались в зависимости от численности населения в данном казачьем войске (по одному на «каждые 45 тысяч душ населения»). Для казаков делалось исключение в плане наделения пассивным избирательным правом, так как здесь принимались те же критерии, что и на выборах депутатов Войскового Круга. В случае, если избранный членом Совещания уже состоял на действительной военной, гражданской или выборной службе, то после исполнения своих делегатских обязанностей он получал полное право возвращения на занимавшуюся до выборов должность. Выборы членов Совещания проходили на сессиях Войсковых кругов.

Такова была избирательная система, разработанная в Забайкалье для созыва представительного собрания. По оценке Семенова, «сейчас в Забайкалье закладывается фундамент государственности – два основных его устоя: сильная патриотическим духом армия и орган народного волеизъявления. На первом устое зиждется уверенность в возможности нормальной работы, на втором – воздвигается стена народного доверия». Несмотря на отсутствие прямых, равных и всеобщих выборов, данную систему можно было считать вполне типичной и соответствующей тому политическому курсу, который стремилось проводить Белое движение в поиске путей расширения своей социальной базы. В белом Крыму создание представительных структур на куриальной (землевледельческой и землепользовательской) основе выразилось в создании земельных советов и волостного земства; следующим за этим этапом происходило создание уездного земства, в которое входило представительство от городов (также по отдельной курии), а также представительство от православных приходов и других исповеданий.

В Забайкалье практиковалось более широкое представительство с законосовещательными функциями, что объяснялось статусом созываемого собрания – общего для всего края. Позднее данные принципы организации представительной власти были приняты при созыве Приамурского Земского Собора. Поскольку проведение выборов по «четыреххвостке» оказалось невозможным на нестабильной территории в условиях продолжавшейся гражданской войны, более целесообразным признавалось использование избирательных курий, восстановление которых в 1920 г. еще было невозможно. На рубеже 1919/20 г. в этом не усматривалось каких-либо «ограничений демократии». Напротив, Семеновым усматривалась возможность создания на основе подобного рода представительства новых органов власти, стоящих вне границ партийных образований. Сословное, национальное и профессиональное представительство, как считалось, позволяло избегать разногласий, характерных для партийно-представительных собраний.

Однако в ходе осуществления проекта введения представительной власти в Забайкалье Семенову пришлось столкнуться с серьезными проблемами в управлении, и вместо ожидавшейся политической стабильности в крае наступил политический кризис.

Хотя выборы не были завершены (предстояли еще выборы от бурятских и некоторых крестьянских волостей) 5 июня 1920 г. Краевое Народное Совещание все же было открыто. При его открытии епископом Мелетием был отслужен молебен. Председателем стал преподаватель местной гимназии, бывший редактор газеты «Забайкальская новь», член местного отдела кадетской партии А. Г. Василевский. На открытии выступили: Главком Семенов, командующий объединенной Дальневосточной армии генерал-лейтенант Н. А. Лохвицкий (после перехода в Читу частей Восточного фронта произошло их объединение с подразделениями Забайкальского округа), заместитель Таскина, начальник управления внутренних дел А. В. Волгин, представитель японского командования генерал Судзуки, а также делегаты от Союза украинцев, Старообрядческих общин, Всероссийского Крестьянского Союза (организации, аналогичной Крестьянскому Союзу России в Крыму). Показательны были выступления от казачества: Сибирского (войсковой Атаман генерал-лейтенант П. П. Иванов-Ринов) и Донского (генерал-лейтенант Б. Р. Хрещатицкий). В своей речи Семенов обратил внимание собравшихся на особую важность укрепления судебной системы: «Краевое Народное Совещание, не сомневаюсь, окажет поддержку краевой власти в деле поднятия на должную высоту судебных установлений, дабы каждый мог найти в них прочную защиту своих прав, и дабы всякий проступок, независимо от ранга и положения лиц, его совершающих, не остался бы безнаказанным». Подтверждалась идея созыва Конституанты, несмотря на очевидную проблематичность этого деяния: «Я верю, что наступит тот счастливый момент, когда русский народ снова увидит свою страну единой, свободной и возрожденной через Национальное Собрание, созванное в сердце России – в Москве». В духе полной поддержки политики Главкома были приняты и первые резолюции Собрания (7 июня 1920 г.). В документе «По вопросу о борьбе с большевизмом» отмечалась необходимость продолжения вооруженного сопротивления советской власти: «В тяжелое время гражданской войны, когда большевизмом разрушено благополучие страны, расшатаны все устои государственности и Россия брошена в бездну позора и унижения, Краевое Совещание выражает полную готовность оказать краевой власти поддержку для борьбы с советской властью и создания стойкой боеспособной армии, без которой еще большие бедствия и унижения угрожают Восточной Окраине».

В резолюции «По вопросу о помощи Японии» говорилось о важности вооруженной поддержки, оказываемой Японией Дальневосточной армии: «Сознавая чрезвычайные трудности Восточной Окраины в противостоянии армии советского правительства, набранной под угрозой кровавого террора и значительно превосходящей численность армии Краевого правительства, Народное Совещание выражает надежду, что дружественная нам Япония, которой собственные интересы диктуют остановить продвижение советских войск до ее границ, будет продолжать совместные действия с правительственными войсками для охраны Восточной Окраины от порабощения советской властью».

Безоговорочная поддержка проводимого Главкомом курса однако оказалась недолгой. Как можно было ожидать, Совещание выступило с напоминанием о получении законодательных прав, обещанных ранее Семеновым. 21 июня 1920 г. была принята декларация о «присвоении Краевому Народному Совещанию законодательных функций» в целях «утверждения авторитета представительного органа и умиротворения края». Одновременно высказывалось пожелание о переходе к нормальному, «гражданскому» управлению краем. Ответ «власти» последовал незамедлительно и полностью поддержал инициативу представительного форума. Управляющий отделом внутренних дел Волгин в докладе, сделанном на сессии Совещания по поручению Семенова, отметил «живейшую радость по поводу полного совпадения в понимании предстоящих нам великих целей и общих задач». Подчеркнув важность принятых Собранием деклараций о «борьбе с советской властью» и о «союзе с Японией», Волгин пообещал, что в ближайшее время будет «выработан соответствующий законопроект, который, с одной стороны, расширял бы объем законодательных функций Совещания, а с другой – представлял бы ему права законодательной инициативы… В такой же мере, – заверял Волгин, – краевая власть готова идти навстречу и другому важнейшему пожеланию Народного Совещания о реконструировании правительственного аппарата на более стройных и законных началах. В ближайшем будущем предстоит реорганизация органов власти по типу ведомств с ясно очерченной сферой деятельности каждого… Полное единогласие власти и народных представителей в этих двух основных вопросах нашей жизни дает залог к успешному и скорому созданию прочной государственности в крае».

Своеобразным итогом государственного строительства стало утвержденное Указом Главкома от 24 июля 1920 г. «Положение о временном устройстве Государственной власти на территории Российской Восточной окраины». Этот документ, по его декларативности, можно вполне считать «Конституцией» белого Забайкалья (полный текст см. приложение № 7.). В нем заявлялось, что «Восточная окраина России составляет неразъемную часть Государства Российского». Утверждались правопреемственность власти Главкома Семенова и его диктаторские полномочия: «Вся полнота Верховной власти…, на основании Указа Верховного Правителя от 4 января 1920 г., изданного согласно ст. 5 положения 18 ноября 1918 г. о временном устройстве Государственной власти в России (речь шла о статье, устанавливавшей порядок утверждения актов Верховного Правителя. – В.Ц.), скрепленного Председателем Совета Министров Пепеляевым, принадлежит Главнокомандующему всеми Вооруженными силами и Походному Атаману всех казачьих войск Российской Восточной окраины генерал-лейтенанту Г. М. Семенову».

Как и в «Конституции 18 ноября», продолжавшей традиции Свода Законов Российской Империи, полнота исполнительной власти сосредотачивалась у Главкома, а часть полномочий делегировалась подчиненным административным структурам: «Власть управления во всем ее объеме принадлежит Главнокомандующему. В делах управления… определенная степень власти вверяется, согласно закона, подлежащим местам и лицам». При этом не исключалась возможность принятия чрезвычайных мер, обусловленных положением на фронте: «Главнокомандующему принадлежит в особенности принятие чрезвычайных мер для обеспечения комплектования и снабжения вооруженных сил и для водворения гражданского порядка и законности».

Разрабатывались сообразные единоличному правлению законодательные акты – Указы, издаваемые «в порядке Верховного Управления…, для устройства и приведения в действие различных частей государственного управления». Главком осуществлял высшее военное управление («устройство Вооруженных сил», «дислокацию войск», «перевод на военное положение»), а также решал вопросы назначения и смещения с должности лиц командного состава (правда, после консультаций со специально создаваемым Военным Совещанием) и высших государственных служащих. Главком наделялся правом конфирмации судебных решений, правом помилования, смягчения наказания и «общего прощения совершивших преступные действия». Главкому же принадлежала прерогатива в определении внешнеполитического курса: «Главнокомандующий есть Верховный руководитель всех высших сношений… с иностранными державами. Ему принадлежит право заключать договора с иностранными государствами, право объявления войны и заключения мира».

Должности Помощников по военной и гражданской части, введенные в рамках «Положения о полевом управлении», упразднялись. Осуществился переход к ранее апробированным структурам правительственной власти. В непосредственном подчинении Главкома находились теперь структуры Совета Управляющих Ведомствами, состоявшего из ведомств: «внутренних дел, юстиции, иностранных дел, финансов, торговли, промышленности и продовольствия, народного просвещения и вероисповеданий, земледелия и государственных имуществ, военного и морского, путей сообщения и Государственного контроля. Примечательно, что основой для определения полномочий Совета Управляющих стали уже неоднократно использовавшиеся белыми правительствами «Учреждения Совета Министров» из I тома Свода Законов Российской Империи. Исполнительные структуры получали полномочия, аналогичные Российскому правительству в 1919 г. Совет Управляющих осуществлял «общее направление и объединение действий Главных начальников Ведомств по предметам как законодательства, так и высшего государственного управления».

Заседания Совета Управляющих Ведомствами происходили «под председательством одного из членов Совета по выбору самого Совета», а приказы Главкома, подготовленные «в порядке верховного управления», подлежали обязательной скрепе «надлежащих управляющих Ведомствами». В общем политико-правовая система белого Забайкалья на протяжении 1920 г. представлялась по своей сущности в виде, характерном для многих белых регионов: консервативно использовался предшествующий правовой опыт дореволюционной России, а также правовые новации, вызванные «революционными переменами» после 1917 г. В числе последних были не только нормы правотворчества Российского правительства адмирала Колчака, чем обеспечивалась правопреемственность власти Семенова, но проявлялись и «новые» подходы организации власти, учитывавшие необходимость создания политических коалиций и блоков. В отношении структуры судебной власти никаких принципиальных перемен не производилось, хотя это было бы важно для Забайкалья, лишенного нормально работающей судебной системы в предшествующий (1918–1919 гг.) период и испытывавшего вследствие этого серьезные проблемы, связанные с многочисленными правонарушениями как военных, так и гражданских чинов.

Весьма важными были положения о функционировании законодательной власти. Теперь, в соответствии с пожеланиями Народного Совещания, она должна была «осуществляться Главнокомандующим в единении с Краевым Народным Собранием» (Совещание было переименовано в Собрание, чем подчеркивался его новый, уже не «законосовещательный» характер). Главкому принадлежало право пересмотра краевой «Конституции» («Положения о временном устройстве государственной власти…»). С другой стороны, определялось, что «никакой новый закон (именно – закон, а не «Указы» или «Приказы» в «порядке верховного управления». – В.Ц.) не может последовать без одобрения Краевого Народного Совещания и восприять силу без утверждения Главнокомандующего» (формула, характерная для определения статуса законодательных палат в Российской Империи).

Тем самым можно было говорить о формально провозглашенном принципе наделения Совещания «правами законодательства». И хотя в перерыве между сессиями Совещания предполагалось возможным принятие законов и волей Главкома, однако они не могли касаться изменений в избирательном законе и «Положении о Краевом Народном Собрании». Важный принцип выражался пунктом: «Закон не может быть отменен иначе, как только силою закона, посему, доколе новым законом положительно не отменен закон существующий, он сохраняет полную свою силу». Вопросы утверждения бюджета Главком обязан был согласовывать с Краевым Собранием.

Окончательное утверждение властных структур выражено в приказе Главкома и Походного атамана (характерно одновременное упоминание должностных статутов) от 26 июля 1920 г. Здесь Семеновым были установлены должностные назначения. Председателем Военного Совещания при Главкоме назначался бывший Главнокомандующий армиями Восточного фронта и будущий Правитель Приамурского края генерал-лейтенант М. К. Дитерихс. Ему же поручалось временно возглавить Военное и морское управление. Генерал-лейтенант Хрещатицкий был назначен на должность начальника Отдела внешних сношений с одновременным освобождением его от обязанностей Начальника штаба Походного Атамана казачьих войск Восточной окраины.

Отсутствие у Хрещатицкого опыта работы в дипломатических структурах, очевидно, компенсировалось наличием его контактов в Харбине (с мая по ноябрь 1918 г. он был начальником штаба Российских войск в полосе КВЖД) и его должностью «инспектора иностранных формирований русской службы» в 1919 г. Таскин получал назначение на должность управляющего ведомством земледелия и государственных имуществ и вр.и.о. управляющего ведомством народного просвещения и вероисповеданий. Бывший помощник Таскина Волгин утверждался в должности управляющего внутренних дел и вр.и.о. главы управления юстиции. Генерал-майор С. Н. Меди, бывший командир отряда «Защиты Родины и Учредительного Собрания» назначался вр.и.о. главы управления путей сообщения. Инженер В. В. Мономахов получил должность управляющего ведомством торговли, промышленности и продовольствия. В белом Забайкалье (в не меньшей, если не в большей степени, чем в Омске в 1919 г.) наблюдался «кадровый голод», при котором назначения на различные должности приходилось принимать лицам военным, а гражданским чиновникам – совмещать посты в правительстве.

В целях укрепления авторитета своей власти и объединения остатков войск Восточного фронта («каппелевцев») с наличными вооруженными силами в Забайкалье Семенов принял решение о создании Войск Российской Восточной окраины под командованием генерал-майора С. Н. Войцеховского. Настроения «каппелевцев», прошедших Ледяной поход, были бескомпромиссными в отношении к советской власти. В приказе-воззвании от 12 марта 1920 г. (№ 24), изданном вскоре после прибытия в Забайкалье, говорилось: «Солдаты и офицеры! Крепче возьмите винтовку – враг беспощаден и хитер. Теснее сомкните ваши ряды. Не дайте себя разъединить. Пока мы не достигли своей цели, пока в России царствует советская власть, нашим лозунгом должен оставаться по-прежнему лозунг борьбы, а не спасения». 27 апреля 1920 г. эти войска были переименованы в Дальневосточную армию, командующим которой стал генерал-лейтенант Н. А. Лохвицкий, известный прежде как начальник 1-й Особой дивизии русских экспедиционных сил во Франции и командующий 2-й армии Восточного фронта летом – осенью 1919 г. Войцеховский выехал в белый Крым. Верный традициям военных уставов и правил, Лохвицкий стремился к утверждению «порядка и законности» в Забайкалье. Отношения его с «каппелевцами» были непростые. По воспоминаниям Семенова, «эта незначительная по численности группа войск изображала из себя три армии, кои путем больших усилий мне удалось свести в два корпуса. Сразу же после этой реформы против меня началась кампания со стороны высшего генералитета армии… Генерал-лейтенант Дитерихс, генерал-майор Акинтиевский, генерал-майор Пучков, генерал-майор Сукин стояли во главе этой кампании, направленной как против меня, так и против порядков, заведенных в Чите».

Интересную характеристику отношений внутри армии давал один из участников Великого Сибирского Ледяного похода С. Марков. По его оценке, после отъезда на белый Юг генерала Войцеховского и вступления в должность командарма генерала Лохвицкого «сразу создалось разделение армии на «каппелевцев» и «семеновцев», отношения между которыми стали холодными, а иногда даже враждебными. Причиной такого антагонизма было не только вынужденное подчинение атаману Семенову, но еще и расхождение во взглядах на политическую платформу нашей борьбы с большевиками. Мы продолжали борьбу, мысля, что будущее России и, в частности, вопрос правления решит сам русский народ, то есть стояли на политической платформе всего Белого движения. Семеновцы же стояли за монархию и считали бунтарями всех не согласных с ними. Начало этому антагонизму положили не мы, а семеновцы, и если не было открытой между ними вражды, то только потому, что нас объединяла борьба с общим врагом… Население Забайкалья в то время насчитывало около 250 тысяч человек, из которых даже Забайкальское казачество не полностью поддерживало своего же атамана Семенова: половина войска держала «нейтралитет», а четверть стояла открыто за красных. Местные старожилы, так же как и буряты, были тоже нейтральны, а новые переселенцы, рабочие и крестьяне, и ссыльно-поселенцы поддерживали партизан. Таким образом, мы имели в Забайкалье лишь незначительное количество сторонников нашей борьбы с большевиками».

Нельзя сказать, что атаман не рассматривал заслуг «каппелевцев» в военно-политическом отношении как «носителей общегосударственной идеи». Семенов полагал возможным использовать опыт генералитета бывшего Восточного фронта, привлечь его к сотрудничеству, командующий Дальневосточной армией (представитель «каппелевцев») становился одновременно начальником штаба Главнокомандующего. Семеновым также формировалось Военное Совещание во главе с бывшим Главнокомандующим Восточным фронтом генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом, в компетенции которого находилось «разрешение всех вопросов армейского хозяйства и жизни», а также «контроль над расходованием золотого запаса». Были разработаны «определенная схема военного аппарата со всеми его частями и начала сокращения различных ненужных учреждений», а также «меры обеспечения пайками военнослужащих», «пенсионный Устав». Постановления Военного Совещания утверждались Семеновым. Однако подобная система все же не была совершенной.

Конфликтные ситуации сохранялись, и сложившаяся в Забайкалье в 1918–1919 гг. система власти оставалась неустойчивой. По свидетельству генерал-майора П. П. Петрова, «атаман… не всегда выдерживал, а потом и вовсе перестал считаться с постановлениями Совещания». Предполагалось, что в Чите «для управления всеми армейскими вопросами будет один штаб…, но все же оставался как бы другой штаб – помощник атамана по военной части генерал-юрист Афанасьев и, кроме того, начальник личной канцелярии атамана Власьевский. Через этих приближенных атаман развил такую систему назначений, наград и чинопроизводства, что окончательно развратил военнослужащих. Всякий, кто хотел и умел, мог добиться производства за неведомые заслуги… Были такие недоразумения, что давали повод думать, будто атаман не понимает пределов своей власти и не считается с военными узаконениями».

Действительно, утверждение Семенова в статусе главы Российской Восточной Окраины способствовало не только реорганизации аппарата управления в Забайкалье, но и переменам в наградной системе и чинопроизводстве. Приказами № 73 (от 22 января 1920 г.) и № 180 (от 25 февраля 1920 г.) Семенов (со ссылкой на Указ Верховного Правителя от 4 января 1920 г.) узаконил «все награды и производства офицеров, военных чиновников и врачей, условно (то есть, возможно, и с отступлением от установленных порядков. – В.Ц.) награжденных и произведенных в следующие чины» за период осуществления им всех властных полномочий – от «атамана Особого Маньчжурского отряда» до «Главнокомандующего Войсками Дальнего Востока и Иркутского военного округа». Узаконивались также «все награды и производства по Монголо-Бурятским войскам».

По аналогии со «Знаком отличия 1-го Кубанского похода» (приказом Главнокомандующего войсками Восточного фронта генерал-майора Войцеховского от 11 февраля 1920 г.) была утверждена награда участникам Великого Сибирского Ледяного похода. Однако в отличие от белого Юга, это был не просто «Знак отличия», а «Знак отличия военного ордена «За Великий Сибирский поход». Его получили все участники похода «с берегов Иртыша на Байкал», перешедшие через Байкал и вышедшие в район г. Мысовска. Уже этот факт изменял установившийся с XVII века порядок награждения Георгиевским крестом за отдельные воинские подвиги (хотя в истории Российской Императорской армии были примеры и «коллективных» наград знаками, близкими по статусу Георгиевским крестам). Знак, утвержденный Войцеховским, стал самой массовой наградой среди тех, кто служил ранее в составе частей Восточного фронта, поскольку уже летом 1920 г. (приказ войскам Дальневосточной армии № 307/а от 13 июля 1920 г.) «право ношения знака» предоставлялось «всем, служившим в добровольческих Российских войсках и армиях адмирала Колчака с 1918 г. по день кончины адмирала Колчака 7 февраля 1920 г. и сражавшихся с большевиками в Сибири». Показательно, что инициатором этого решения был генерал Дитерихс, стремившийся, очевидно, к определенному обособлению «ветеранов» Белого дела от всех настоящих и будущих его участников.

Общероссийская символика проявилась не только в геральдике и сфрагистике (двуглавый орел, хотя и без символов «царской власти»), но и в таком своеобразном решении, как замене лент на орденах Святого Великомученика Победоносца Георгия, Георгиевских крестах и медалях на «ленты Национальных цветов». 18 июня 1920 г. Военное Совещание, отражая тенденцию данного периода гражданской войны, рекомендовало Главкому «прекратить награждения военнослужащих императорскими орденами за гражданскую войну». Семенов тем не менее не стал полностью отказываться от подобной практики. 10 июля 1920 г. (приказом № 17/а) он запретил награждение «императорскими орденами», но предписал «полученные за время гражданской войны ордена носить не на орденских, а на «Национальных цветах». Примечательно переименование Ордена Св. Георгия, Георгиевского оружия и Георгиевских крестов, «выданных за гражданскую войну», в «Национальные военные» награды. В то же время «все права и преимущества, предусмотренные Георгиевским статутом», сохранялись. Продолжала работать объединенная Георгиевская Дума. Предполагалось учреждение «Особого Краевого ордена» (возможно, по аналогии с орденом «Освобождения Сибири» или орденом Святителя Николая Чудотворца в белом Крыму). Но приказом Семенова (уже в качестве «Главнокомандующего всеми вооруженными силами и Походного атамана всех казачьих войск») от 7 октября 1920 г. полностью восстанавливалось «награждение военнослужащих императорскими орденами за выдающиеся отличия при исполнении ими своего долга». Термин «Национальные военные» награды при этом не употреблялся.

Немаловажное значение в поддержке политического курса атамана Семенова имела деятельность общественных организаций, в особенности – Всероссийского Крестьянского Союза. Его Устав был утвержден Главкомом 26 апреля, а 4 мая 1920 г. началась работа Союза в Чите. Однако история организации начиналась раньше, еще с 1918 г. По свидетельству главы Русского информационного агентства («Руснион») Л. Ф. Магеровского, «в 1918 г. на Волге и Урале начинается возрождение ВКС (Всероссийского Крестьянского Союза. – В.Ц.). В начале 1919 г. в Пермской губернии русские крестьяне, видя гибель своего исконного государства, образовали Всероссийское крестьянское правительство. Правительство это разослало повсюду, по Волге, по Уралу, в Сибирь ходоков-делегатов с воззванием к земледельцам организовываться всем, вне партий, вне неясных крестьянству политических формул в единый Крестьянский Союз». После возобновления его работы в Чите вновь были посланы ходоки в Европейскую Россию и по Сибири. Кроме того, Союз послал делегатов за границу для связи с иностранными земледельческими организациями и для организации русских земледельцев за границей». При непосредственной поддержке Союза Семеновым удавалось наладить хлебную торговлю, а печатные издания Союза отпечатывались в походной типографии атамана. Сам атаман сообщал в марте 1920 г.: «В старом Нижнем Новгороде на великой кормилице русского народа реке Волге собрался четыре месяца тому назад Всероссийский крестьянский съезд и выбрав свое правительство из крестьян, постановил: немедленно приступить к образованию по всей России, не обращая внимания на красные, белые, зеленые и другие фронты, Всероссийской Крестьянской партии» (см. приложение № 8).

Семенов, «как простой казак-крестьянин», был избран почетным председателем Союза, а в его Правление вошли бывший председатель Омского блока, известный кооператор А. А. Балакшин, представитель крестьянского блока Г. Т. Улитин, полковник А. Е. Котомкин, отправленный позднее делегатом в Крым к Врангелю и в славянские страны. В уставе организации отражались основные принципы будущей земельной реформы, принципиально схожей с реформой Правительства Юга России в 1920 г. Семенов подчеркивал, что в составе Союза «могут сходиться и работать люди разных партий, лишь бы деятельность их направлялась одним вождем и они были бы объединены одной цепью.

Отмечалась необходимость «наделения мелких хозяйств землей на праве собственности за счет земель казенных и кабинетских и за счет крупного частного землевладения, существование которого должно допускаться только в виде государственной и общественной собственности и только в исключительных случаях (образцовые, культурные хозяйства)». Запрещалось иметь и приобретать земельные участки «более установленного законом количества десятин земли на одну семью (от 5 до 10 десятин. – В.Ц.)». Девиз Союза был: «Крестьянство – основа России, нам нужна Национальная, Крестьянская Россия». Декларировалось, что в составе всекрестьянской организации «могут сходиться и работать люди разных партий, лишь бы деятельность их направлялась одним вождем и они были бы объединены одной целью». В Уставе довольно своеобразно проводилась идея восстановления монархии в ее «крестьянской», а не «абсолютистско-бюрократической» форме: «Старая жизнь России и жизнь во время революции обнаружила, что единственной возможной для России формой правления является наследственный Крестьянский Царь или Крестьянский Правитель, избираемый на срок или пожизненно… из образованных крестьян или казаков».

Таким образом, в белом Забайкалье проявилась идея о возможности создания выборной монархии, взаимодействующей с представительной властью. Избранный на этой основе Глава Государства считался бы «Верховным вождем армии и флота», ему принадлежало бы право «объявления войны и заключения мира», «созыва и роспуска Государственной Думы и Государственного Совета», «назначения и смены министров», «утверждения законов, выработанных Государственной Думой», «контроля за тем, чтобы законы применялись справедливо ко всем гражданам России». При этом местное управление предполагалось Крестьянским Союзом в форме «своей крестьянской власти, начиная с деревни и кончая городом, то есть везде провести своих членов – крестьян на все должности власти, безразлично, будь-то земства, советы и коммерческие органы». Показательным свидетельством монархических настроений в Забайкалье стало сообщение 16 июня 1920 г. о проекте создания Русского правительства, в состав которого должны были войти Великие Князья Михаил Александрович и Дмитрий Павлович Романовы. Таким образом, идеи «Крестьянского Царя» были не столь безосновательны, особенно на последнем этапе Белого движения.

Добиваясь формального возвращения к нормам законодательства Российской Империи периода «думской монархии» и «Конституции 18 ноября», забайкальская общественность тем не менее не останавливалась на достигнутом уровне «демократизации власти». Главком, со своей стороны, полагал необходимым усилить «консервативное крыло» Собрания. С этой целью, еще в июне, он предложил ввести в состав Совещания представителей от оказавшихся в Забайкалье оренбургских, сибирских, енисейских и иркутских казаков. 3 августа 1920 г. Семенов утвердил внесенное ранее Собранием дополнение в избирательный закон от 23 апреля 1920 г. В соответствии с новыми нормами, в Собрание вводилось представительство «цензовой общественности» («торгово-промышленного класса»), кооперации и тюрко-татар. Избирались по одному представителю от каждой торгово-промышленной палаты и по одному – от общих собраний членов биржевых обществ.

Представитель от кооперации избирался в порядке, «установленном для избрания должностных лиц Совета Съезда кооперативных организаций области». Если выборы из-за «военных или других чрезвычайных обстоятельств» провести не удавалось, тогда интересы кооперации представлял сам «Председатель или член Съезда кооперативных организаций по избранию совета Съезда». Избрание «от тюрко-татар» должно было проводиться «по правилам, установленным законодательным порядком». По аналогии с дополнениями избирательных правил Земского Совещания увеличивалось представительство от крестьян: «до двух членов от каждого уезда». Персонально в состав Собрания включались, на правах его членов: представитель Хоринского Аймака, член Аймачной Думы Д. Цыдынов и гласные Областного земства Р. Гармаев и Ж. Галсанов. Делегирование было временным – «впредь до избрания членов Собрания от бурят порядком, установленном в Положении о выборах».

Предстояло также включить в состав Собрания уже избранных «кандидатов в члены от крестьян Читинского и Нерчинского уездов, по одному от уезда, временно – впредь до избрания членов от крестьян порядком, установленным Положением». Корректировался и мажоритарный принцип избрания в волостях. По новой редакции, в случае получения абсолютного большинства голосов несколькими лицами, избранным считался тот, кто «получил наибольшее число голосов», а остальные зачислялись «кандидатами в порядке старшинства полученных баллов». Если кто-либо из членов Собрания выбывал из его состава, то «очередной кандидат приобретал звание члена Собрания».

Однако процесс «демократизации» и на этом не закончился. Более того, 9 августа 1920 г. Собрание впервые отказалось от идеи продолжения вооруженного противостояния с советской властью. Была принята резолюция, в которой говорилось о необходимости прекращения гражданской войны. Впервые было сказано о возможности объединения Дальнего Востока на основе слияния Забайкалья с Приморьем. От Главкома потребовали обеспечить «широкие демократические свободы населения», «разработать закон о введении в крае политических, гражданских свобод». Это касалось отмены цензуры, снятию ограничений на деятельность общественно-политических организаций. Но на этот раз Главком отказался идти на уступки, объясняя это осложнением положения на фронте: «отмену существующих ограничений о свободе слова, печати, собраний и союзов считаю несвоевременной и несоответствующей настоящему моменту, в особенности в связи с перегруппировкой войск». Семенов заявил о необходимости переезда («ввиду приближения фронта») Краевого Собрания из Читы на станцию Борзя, ближе к маньчжурской границе.

Правомерно считать, что столь быстрая эволюция власти в Забайкалье происходила под влиянием столь же быстрых внешних изменений. С февраля 1920 г. во Владивостоке власть перешла к Приморской Областной Земской управе во главе с эсером А. С. Медведевым. Должности управляющих отделами в правительстве Приморья заняли представители социалистических партий, а Экономический Совет возглавил большевик П. М. Никифоров. В апреле 1920 г. Никифоров возглавил правительство (Совет управляющих ведомствами). 20 июня во Владивостоке начало работу Народное Собрание, созванное на основе избирательного закона во Всероссийское Учредительное Собрание 1917 г. (всеобщие, прямые, равные, тайные выборы на пропорциональной основе, с участием политических партий). Из партийных фракций в нем были представлены: кадеты и «цензовики» – 25 человек, энесы и эсеры – 15 человек, левые эсеры и коммунисты – 21 человек и свыше ста «беспартийных» крестьян.

Владивостокское Собрание сразу же стало «примером для подражания» многим сторонникам «демократизации режима» в Забайкалье. По оценке бывшего управляющего отделом финансов Областного Правительства Урала, кадета Л. А. Кроля, в борьбе за национальные интересы России, против чрезмерно агрессивных намерений Японии, во Владивостокской Земской Управе смогли объединиться большевики и «цензовики». «Приморье становилось на демократический путь. Ставилась задача создать на Дальнем Востоке демократический буфер. Созывалось народное представительство – «Народное Собрание» – с обширными правами. Учитывалось, что при существовавших настроениях буржуазия имеет мало шансов на представительство, избираемое в городах по пропорциональной системе. Поэтому 10 депутатских мест предоставили выборным от торгово-промышленной палаты, уравновесив их 10 депутатами от профсоюзов. Приморье становилось на путь парламентаризма, с ответственным перед парламентом кабинетом». В это же время, 6 апреля 1920 г., на Учредительном съезде трудового населения Прибайкалья было провозглашено образование Дальневосточной Республики со столицей в Верхнеудинске.

Первоначально Семенов заявил о категорическом неприятии приморской «демократии». 24 мая 1920 г. им был опубликован приказ (№ 385-2), гласивший: «Образовавшееся во Владивостоке 30 января сего года т. н. Временное Правительство на Дальнем Востоке (Областная Земская Управа) захватило власть путем насилия и существовало до 4 апреля сего года совместно с представителями Советской России (имелись в виду большевики в составе правительства, которые тем не менее остались в правительстве и после выступления японских войск 4–5 апреля и даже усилили свои позиции во власти. – В.Ц.)». Далее шло перечисление обвинений владивостокского правительства в распродаже «принадлежащего Русскому народу имущества», «заключении концессионных договоров с иностранцами на эксплуатацию рыбных, горных и лесных богатств края» и «даже в территориальных уступках».

Провозглашая себя «законным преемником власти Верховного Правителя в пределах Восточной Окраины», «ответствуя за управляемый мною край перед всем народом России», Семенов объявлял «так называемое Временное правительство на Дальнем Востоке несуществующим, а «все сделки, заключенные т. н. Временным правительством на продажу Государственного имущества иностранцам, все договоры на горные, лесные и другие концессии, аренды и прочие акты, имеющие монопольный характер, и тем более заключающие в себе территориальные уступки, – недействительными». Семенов подчеркивал необходимость установления единой власти на всем Дальнем Востоке, но с центром не во Владивостоке или, тем более, в Верхнеудинске, а только в Чите. При этом следовало добиться передачи всей власти представителям Главкома и областное земство подчинить администрации. Приказ заканчивался указанием: «Для проведения принципа представительства законной власти на местах мною будет назначен Главный Начальник Края: Приморской, Сахалинской и Камчатской областей, а Приморской Областной Земской Управе, как учреждению, долженствующему стоять вне политики, предлагаю – для пользы общего дела и представительствуемого ею местного населения обратиться к исполнению своих прямых обязанностей». Официозные издания поспешили огласить, что «русский народ естественно подойдет к тому, что Д.В. окраина будет возглавлена великим народным вождем Атаманом Семеновым. Гастролирующее во Владивостоке Правительство не имеет под собой почвы и совершенно не связано никакими нитями с народом. Внезапно выросшее, оно так же внезапно погибнет».

Однако распространить свою власть на Приморье Семенову не удалось. Напротив, ему приходилось считаться с забайкальской «демократической общественностью», не склонной к конфронтации с другими дальневосточными областями и требовавшей усиления роли представительных структур, а эволюция политического курса белого Забайкалья шла в сторону увеличения влияния и полномочий таковых.

Существенно ухудшило положение решение японских войск эвакуироваться из Забайкалья. Союзническая военная помощь, определенная в соответствии с соглашениями о поддержке Чехословацкого корпуса и т. н. Железнодорожным соглашением, фактически теряла свое изначальное предназначение. 7 февраля 1920 г., в день расстрела Колчака и Пепеляева, между Реввоенсоветом 5-й Красной армии и представителями чешского командования в с. Куйтун было заключено соглашение, согласно которому из России беспрепятственно эвакуировались все подразделения Чехословацкого корпуса, а также воинские части Румынии и Югославии. Месяцем ранее, 5 января 1920 г., генерал Грэвс получил предписание эвакуировать из России все американские войска (не позднее 1 апреля 1920 г.).

В ноте от 10 января 1920 г. уточнялось, что пребывание воинских частей САСШ диктовалось необходимостью «помощи чехословацким войскам» и «укреплением всяких стремлений к самоуправлению, в защите которых сами русские пожелали принять общесоюзническую помощь». Если первая задача считалась полностью выполненной, то в отношении «второй цели» повторялись, по существу, те же претензии к белой власти, которые высказывались еще в чешском «меморандуме» в ноябре 1919 г.: «Правительство САСШ… склонно думать, что дальнейшая военная помощь русским в борьбе за самоуправление в их теперешнем положении может создать еще большие осложнения и дать результаты, совершенно противоположные и препятствующие желаемому оздоровлению». В этих условиях полная эвакуация не только «иностранных военных сил», но и «железнодорожных экспертов» представлялась неизбежной.

Иным было положение с японским контингентом. Начальник 5-й дивизии генерал Судзуки и начальник японской военной миссии в Чите полковник Куросава отрицали возможность ухода японских войск из Забайкалья. В сообщении от 30 марта 1920 г. Дипломатический совет в Токио заявил об «эвакуации чехов», тогда как «японские силы» хотя и «сократят зону охраны», будут «охранять порядок в Сибири и следить за деятельностью большевиков». Это объяснялось отсутствием условий «мира и порядка». 31 марта Токио официально разъяснил свою особую позицию «по вопросу о сибирской политике». В специальном сообщении и декларации в адрес Приморской Областной земской управы отмечалось, что «благодаря своему различному от других держав географическому положению по отношению к Сибири Япония не может не занять особой позиции в вопросах, касающихся этой страны…; политическое положение в Сибири непосредственно влияет на Маньчжурию и Корею…; существующие сейчас в Сибири условия таковы, что они лишают большое число проживающих там подданных нашей Империи возможности заниматься мирным трудом, не будучи уверены в безопасности их жизни и имущества. Ввиду этих обстоятельств Императорское правительство не признает возможности отозвать в настоящее время свои экспедиционные силы». Тем не менее заявлялось, что «пребывание» японских войск «не имеет никакого политического замысла по отношению к России», поэтому «когда политическая обстановка в крае настолько урегулируется, что нечего будет опасаться за мир и спокойствие в Корее и Маньчжурии, жизнь и имущество наших подданных будут вполне обеспечены, а также будет восстановлена достаточная провозоспособность путей сообщения, то после окончания эвакуации чехословацких воинских частей наши войска возможно скорее будут эвакуированы из Сибири».

Исходя из этого тезиса, Япония продолжала военное участие в дальневосточных делах. После т. н. Николаевского инцидента, во время которого (12–15 марта 1920 г.) партизанским отрядом анархиста Я. И. Тряпицына (командующего Охотским фронтом) был полностью уничтожен японский гарнизон г. Николаевска-на-Амуре, а также чины японского консульства, гражданские чиновники, коммерсанты и их семьи (около 700 человек), Императорское правительство санкционировало безусловное применение вооруженной силы против «русских вооруженных групп» (под данным термином следовало понимать бойцов революционного войска Приморской областной земской управы и участников партизанских отрядов). 5 апреля 1920 г., под предлогом «нападений» на японские патрули и военные объекты, многочисленных обстрелов японских солдат и офицеров и «мирного населения» генерал Оой потребовал провести разоружение виновных как обязательное условие начала «переговоров с русскими властями».

Комиссия от Приморского земства, не отрицая действий партизан и революционных войск, в свою очередь обвиняла японское командование в провокации, подчеркнув, что обстрелы были инициированы самими японцами («японские войска… одновременно были и нападающими и обороняющимися») с целью проявить свои действия как «завоевателей в завоеванной и оккупированной стране». Подтверждением стала открытая оккупация японцами Северного Сахалина, проведенная в апреле 1920 г., и не предусматривавшая никакого взаимодействия с русской администрацией или создания органов управления на коалиционной основе, с участием русских и японских военных и гражданских чинов. Ее мотивы были «аргументированы» главой японской делегации на Вашингтонской конференции 1921 г. бароном Сидехарой: «Оккупация некоторых пунктов в русской Сахалинской области носит совершенно иной характер как по существу, так и по происхождению, чем присутствие войск в Приморской области. История знает мало случаев, подобных происшедшему в 1920 г. в Николаевске, где более семисот японцев… были подвергнуты жестоким пыткам и убиты. Ни один уважающий себя народ не мог бы оставить без ответа столь явную провокацию. Японское правительство не могло также не считаться с взрывом народного негодования в Японии в связи с этим инцидентом… Япония была поставлена перед необходимостью занять в виде репрессивной меры некоторые пункты в Сахалинской области, в которой произошли вышеуказанные насилия, впредь до установления в России ответственной власти, с которой Япония имела бы возможность вступить в переговоры о должном удовлетворении».

Недвусмысленно отмечалась и готовность поддержки в будущем российского правительства: «С глубокой благодарностью Япония вспоминает блестящую роль, сыгранную Россией в интересах цивилизации во время первой стадии Великой войны. Японский народ уже неоднократно проявлял и будет впредь проявлять всякое дружеское участие к усилиям русских патриотов, стремящихся к единству и восстановлению своей Родины. Военная оккупация русской Сахалинской области есть лишь временная мера и, естественно, будет немедленно отменена, как только станет возможным удовлетворительное разрешение вопроса по соглашению с прочным Российским правительством».

Эти же позиции озвучил командующий экспедиционным отрядом полковник Томань, ссылавшийся не только на «николаевский инцидент», но и на необходимость урегулирования общеполитической обстановки в крае: «Японское правительство оставило войска в Сибири для защиты своих подданных и, вместе с тем, чтобы помочь русскому здравомыслящему народу поддержать порядок и дать возможность спокойно заниматься мирным трудом». Согласно «Декларации об оккупации» японского правительства (от 3 июля 1920 г.), распоряжение командующего экспедиционными войсками в Сахалинской области генерал-лейтенанта С. Козимы (от 25 и 26 августа 1920 г.), на Северном Сахалине «упразднялась администрация русских властей» и «административное деление», существовавшее прежде – тем самым, установленная Портсмутским мирным договором 1905 г. граница по о. Сахалин упразднялась. Поскольку на Сахалине «не признавались никакие русские власти», то с конца августа было сформировано особое Военно-административное управление во главе с К. Цуно. Рыбные промыслы в Сахалинской области объявлялись «находящимися в ведении японского командования», русским судам запрещался выход в море. Российское законодательство отменялось, и вводились нормы уголовной и административной ответственности по законодательству Японии (31 октября 1920 г., например, генералом Козимой была объявлена амнистия «ввиду высокоторжественного дня рождения Его Императорского Величества Императора Японии»).

Спустя год после фактического начала оккупации (21 марта 1921 г.), в специальном «Обращении к населению» повторялись все те же «обоснования» оккупации: «Японские войска будут занимать важные пункты в Сахалинской области до тех пор, пока в России не будет образовано законное правительство и не будет удовлетворительно разрешен вопрос о варварском избиении японцев в Николаевске». И несмотря на то, что весной 1921 г. с разрешения военного командования на Северном Сахалине вводилось «гражданское управление для водворения спокойствия и порядка», становилось очевидным, что бывшая российская территория рассматривается официальным Токио в качестве части суверенной Японии. Только после заключения 20 января 1925 г. Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией было принято решение о полном выводе японских войск с Северного Сахалина к 15 мая 1925 г. и восстановлении границы по условиям Портсмутского мира.

Тогда как оккупация Северного Сахалина отвечала намерениям «территориального расширения» Японской Империи, давала ей заметный экономический эффект (эксплуатация рыбных промыслов и камменоугольных копей) и не требовала значительных финансовых и экономических затрат, продолжение военно-политического участия Японии в Забайкалье в 1920 г. не представлялось оправданным. Под давлением внешнеполитических обстоятельств и растущих военных расходов Япония была вынуждена пойти на вывод войск из региона. Однако военные действия с участием японских войск еще продолжались в течение апреля – мая, когда ими совместно с частями Дальневосточной армии были отбиты наступления войск Народно-революционной армии ДВР и красных партизан на Читу во время 1-й (10–13 апреля) и 2-й (25 апреля – 5 мая 1920 г.) Читинских операций. Только благодаря поддержке японцев белые войска в Забайкалье могли действовать достаточно активно.

По воспоминаниям участников весенних боев под Читой, «Белое движение пришло в Забайкалье уже выдохшимся, и идея была побеждена. Оставалась масса людей, которые не хотели примириться с коммунизмом. Искусственным образом, при помощи японцев мы смогли продержаться в Забайкалье, перед тем как рассыпаться по всему свету, почти год. Ушли японцы, и наступил конец… Надо сказать, что японцы относились к нам весьма покровительственно, и потому мы инстинктивно тянулись за ними. Они очень неохотно, под давлением требований международной политики, главным образом сильного влияния со стороны САСШ очищали нашу Восточную Окраину».

Однако обстоятельства оказались сильнее, и с 24 мая по 15 июня 1920 г. начались предварительные переговоры между Японией и ДВР. 17 июля 1920 г. японское командование подписало с представителями Дальневосточной Республики т. н. Гонготское соглашение о прекращении военных действий, введении нейтральной полосы между войсками Японии и ДВР (от Владивостока до Хабаровска и Сучана) и о выводе (с 25 июля 1920 г.) японских войск из Читы и Сретенска. В подписанном протоколе по политическим вопросам высказывалось намерение создать демократическое «буферное государство» с единым правительством, которое следовало сформировать на конференции с участием представителей всех областей края. При этом гарантировалось, что «буферное государство не положит коммунизм в основу своей социальной системы». Очевидно, то «законное русское правительство», о котором заявлялось в японских сообщениях в марте – апреле 1920 г., было наконец образовано.

Показательно, что генерал Оой заявлял, что «при обсуждении вопросов образования на русской территории Дальнего Востока буферной полосы, он не может не считаться с правительством Семенова». В это же время командование Дальневосточной армии разработало план самостоятельной (без участия японцев) операции по разгрому наступавших на Читу частей Народно-революционной армии и красных партизан. Отнюдь не видя перспектив в создании единого «буферного» государства, командованием Дальневосточной армии было решено за счет существенного сужения фронта нанести сильные удары по флангам наступавших по линиям Забайкальской железной дороги и КВЖД революционных войск и партизан. Операция завершилась успешно, что повлияло на ход переговоров.

Так или иначе заключение соглашения Японии с ДВР и готовность признать Республику «де-юре» ставило существование белой государственности в Забайкалье под прямую угрозу. Просьбы Главкома и обращения Краевого Собрания о приостановке эвакуации японских войск были проигнорированы. 11 июля Семенов обратился к наследнику японского Императора с просьбой об отсрочке эвакуации на четыре месяца для того, чтобы «развить военный и политический успех момента». Но в ответном сообщении (3 августа) военного министерства Японии было заявлено, что эвакуация войск и всех японских подданных неизбежна, положение самого Семенова «с каждым днем слабеет», поэтому продолжение военных действий теряет смысл. В сложившейся ситуации Главкому в Забайкалье оставались, по существу, две альтернативы: попытка опоры на собственные силы при сохранении Краевого Собрания и поддержки со стороны антибольшевистской общественности, или начало переговоров с ДВР, признание военного поражения и подготовка к отступлению в Маньчжурию или Монголию. Анализ происходивших в июле – августе 1920 г. событий показывал, что Главком стремился одинаково использовать обе альтернативы. В первом направлении были предприняты меры по реформированию системы управления, приданию законодательных полномочий Краевому Собранию и реорганизации правительства. Главкомом предпринимались также попытки вступить в переговоры с Приморьем и ДВР. Когда в начале июля Приморское правительство заявило о созыве конференции дальневосточных государственных образований во Владивостоке, туда 28 июля прибыла весьма представительная делегация из Читы (в составе С. А. Таскина, А. Г. Василевского, Г. И. Перфильева и бурятского деятеля Джамбалова). Однако эти переговоры остались без результата.

29 июля из Владивостока в Верхнеудинск с проездом через Читу выехала особая «Делегация Народного Собрания по объединению Дальнего Востока» в составе 7 депутатов (2 большевиков, 2 «цензовиков», 2 крестьян и 1 социал-демократа). Наказ для нее предусматривал: «Добиться прекращения на Дальнем Востоке гражданской войны; договориться, ввиду повелительно диктуемых международным положением требований, об условиях образования единой Дальневосточной республики, тесно связанной со всей Россией; обусловить, что такая Республика должна быть демократической и иметь своей главной задачей развитие производительных сил края на основах буржуазного капиталистического строя». Двусторонние переговоры с ДВР завершились подписанием 19 августа 1920 г. соглашения, в соответствии с которым «Семенов и его правительство не признавались за сторону при решении вопроса о власти русского Дальнего Востока и не допускались к участию в деле создания власти ни от себя, ни от населения» («цензовые» делегаты С. П. Руднев, бывший юрисконсульт Министерства юстиции Российского правительства и И. И. Еремееев, член владивостокской торгово-промышленной палаты, опротестовывали подобное решение).

После этого «делегация», возвращаясь из столицы ДВР, 24 августа на станции Хадабулак подписала соглашение с Семеновым (против чего были делегаты-большевики И. Г. Кушнарев и Б. А. Похвалинский). В соответствии с этим соглашением предполагалось объединение Забайкалья и Приморья под властью реорганизованного Приморского правительства. Намечалось проведение выборов депутатов от Забайкалья и бурят в Народное Собрание во Владивостоке, но уже по «четыреххвостке», а не по избирательному закону Главкома. Семенов должен был сложить с себя власть Правителя Российской Восточной Окраины и сохранить лишь должность Главкома и Походного атамана. С другой стороны, исполнительная власть во Владивостоке (Совет управляющих ведомствами) должна была формироваться уже на основе коалиции с «цензовыми элементами», причем предполагалось, что премьером станет, конечно, не большевик.

В течение августа делегаты читинского Собрания по собственной инициативе вели переговоры с командирами партизанских отрядов в Восточном Забайкалье. Командиров убеждали в слабости власти Семенова и в готовности Собрания взять в свои руки «полноту власти». В этих условиях, под предлогом усиления «коммунистического влияния» в читинском «парламенте», 21 августа Семенов принял решение о перерыве в работе Собрания и о возобновлении сессии только с 1 октября 1920 г. Одновременно Главком назначил генерал-лейтенанта А. В. Сыробоярского, считавшегося убежденным монархистом, на должность вр.и.о. начальника военного и морского управления. А вместо ушедшего в отставку генерала Лохвицкого, крайне недовольного слабостью политических позиций Главкома, его «заигрываниями с демократами» и, особенно, его попустительством по отношению к правонарушениям «семеновцев» (чинов Азиатской дивизии Унгерна), командующим армией (с 22 августа 1920 г.) стал генерал-лейтенант Г. А. Вержбицкий, получивший указание укрепить дисциплину и устранить бессистемность в организации отдельных частей и крупных войсковых соединений. И хотя Вержбицкий, в отличие от Лохвицкого, был готов к компромиссам с Краевым Собранием, становилось очевидным, что вооруженное сопротивление войскам ДВР будет продолжаться несмотря на соглашение с Владивостоком.

Но положение на фронте не улучшалось, а политический кризис в Забайкалье был налицо. Главком Семенов, принимая условия Хадабулакского соглашения, решился подписать акт, окончательно ликвидировавший его диктаторские полномочия. Вся полнота гражданской власти в крае передавалась им Народному Собранию, он же сохранял за собой верховное командование войсками и полномочия Походного атамана. Свои приказы Семенов отдавал теперь от имени «Главнокомандующего вооруженными силами» (без территориальной конкретизации) и «Походного атамана казачьих войск Дальнего Востока».

Созванный в Чите 30 августа 1920 г. Чрезвычайный съезд представителей дальневосточных казачьих войск подтвердил доверие Семенову и просил «принять самые энергичные меры к скорейшей ликвидации отдельных правительств Востока и всех антигосударственных сил». Несмотря на то, что в распоряжении «походного атамана» находилось специальное управление из мобилизационного, инспекторского, хозяйственного и инородческого отделений, «Конституция 24 июля», возрождавшая традиции «третьеиюньской монархии», просуществовала ровно месяц. Подписанию акта о передаче гражданской власти Собранию сопутствовал особый манифест-обращение «К русским людям Забайкалья и войскам», написанный В. С. Завойко (бывшим адъютантом генерала Корнилова) 25 августа 1920 г. (в Харбине Завойко возглавлял отделение созданной в САСШ Лиги свободы и прав человека). В нем весьма красноречиво говорилось о подписанном соглашении и о подготовке объединения с Приморьем, недвусмысленно заявлялось о необходимости прекращения гражданской войны: «Довольно нам быть безвольной болванкой в руках тех или иных интервентов. Довольно быть безмозглыми дураками на пользу и радость всех нас окружающих… Вы – крестьяне, казаки, буряты и граждане городов! Вы – действительные хозяева Земли Русской и ее далекой окраины – Дальнего Востока. Не следует учить вас ни слева, ни справа никому, ни большевикам, ни монархистам и слугам бывшего царского режима, как вам жить надлежит. Вы сами знаете, как вам жить следует, и как жить вы хотите. Преступно, пользуясь вашим долготерпением, забитостью и невежеством – наследием павшего режима – навязывать вам те или иные формы государственного устройства и жизни. Преступно и подло делать это как со стороны большевиков, так и со стороны обломков старого строя… Вперед – под сень власти и мощи полноправного Русского Народа!».

Этот «Манифест» кроме Семенова подписали генералы Вержбицкий и Сыробоярский. В приказе войскам Главком отмечал, что соглашением о «слиянии в единое целое Приморской и Забайкальской областей… заложен первый камень фундамента строящейся российской государственности на Дальнем Востоке». Вообще идеи новой «государственности» оказались тесно связаны с идеями «федерализации» России, разделения на «штаты» (по аналогии с САСШ), которые разделял Завойко.

С другой стороны, по сведениям участника партизанского движения на Дальнем Востоке П. С. Парфенова (Алтайского), Семенов (как и Врангель летом 1920 г. в Крыму) пытался наладить сотрудничество с командирами партизанских отрядов Якимовым, Серышевым и Шиловым, обещая им должности командиров корпусов и чины генерал-майоров, если они присоединятся к его войскам для совместной борьбы с большевиками. Во время допроса арестованный в Дайрене и вывезенный в СССР Семенов (5 сентября 1945 г.) отмечал, что одновременно с «Хадабулакским актом» им велись «переговоры с советским правительством» через посредство вышеназванного Завойко.

Японские войска и тыловая администрация, отступая из Забайкалья, не исключали возможности одновременного вывода в Маньчжурию русских войск и беженцев. Однако Семенов, очевидно, рассчитывал на перспективы продолжения военных действий. К осени 1920 г. после успешно проведенных операций против красных партизан были заняты Нерчинск, Сретенск, Нерчинский Завод. Основной коммуникационной линией, вдоль которой располагались части трех корпусов Дальневосточной армии, стала линия Транссибирской магистрали и КВЖД от Читы до Даурии. На ней располагались крупные города и железнодорожные станции Забайкалья. Однако сил для того, чтобы не только прикрыть пути отхода в Маньчжурию, но и попытаться перейти в контрнаступление, у Белой армии уже не было. Всего 25 тысяч бойцов на более чем 400-верстный участок фронта с трудом сдерживали фронтальные и фланговые удары, наносившиеся силами армии ДВР и красных партизан.

Готовность к продолжению вооруженной борьбы была характерна для «каппелевцев». По оценке генерала Петрова «хадабулакский акт» и обращение к населению («пьяный манифест», по мнению «каппелевцев». – В.Ц.) у многих вызвали недоумение и способствовали только дальнейшему расколу в войсках. Генерал Лохвицкий, из Харбина, заявил, что этим актом Атаман Семенов уничтожает силу указа Верховного Правителя от 4 января, и потому он с армией отказывается дальше признавать Атамана как Главнокомандующего… В армии начинаются еще большие недоразумения».

Выражая настроения «каппелевцев», генерал Петров считал, что поступок атамана в определенной степени объясняется сугубо политическими «расчетами», хотя и не оправдывает его. «Атаман, созывая Народное Собрание, совершенно не склонен был выпускать из своих рук ни Армию, ни золотой запас; он предполагал «возглавлять». На этом начались первые и серьезные разногласия. Правительство, учитывая отсутствие в своих руках реальной силы, решило пойти на компромиссы с тем, чтобы постепенно завоевать намеченные позиции; оно понимало, что в нем нуждаются для успокоения Забайкалья.

Таким образом, работа Народного Собрания и выделенного из него Правительства началась в атмосфере недоверия к Атаману. С другой стороны, и Атаман Семенов и Командование Армии не могли довериться вполне Народному Собранию и отдать в его распоряжение силы и финансы, чтобы не повторить событий, бывших зимой в Иркутске. Создалась почва, весьма благоприятная для политиканства.

Армия в лице временно Командующего армией генерала Вержбицкого и командиров корпусов отказалась по призыву генерала Лохвицкого после Хадабулакского соглашения порвать открыто с Атаманом и заявила о своем единстве перед лицом общей опасности, но, конечно, едина не была – это было тактическим шагом, не более. Хадабулакский акт уронил престиж Атамана даже у Забайкальцев и потому Командование армией, заявив о единении, всячески старается забрать все в свои руки. Атаман, не имея поддержки ни в Командовании, ни в Армии, всеми силами старается сойтись с Армией и идет навстречу ей во всем. Командующий армией генерал Вержбицкий и командиры каппелевских корпусов становятся господами положения и добиваются различных мер по обеспечению армии на случай ухода из Забайкалья. Внешне получается как бы полное согласие, – на самом деле борьба за власть, за влияние в армии, наконец, за план действий – продолжается».

Несомненно, негативное впечатление от «хадабулакского акта», какими бы «соображениями» он ни прикрывался, сыграло свою роль и в дальнейшем, особенно во время острого конфликта между атаманом Семеновым и «каппелевцами» в Приморье летом 1921 г.

Принимая во внимание неблагоприятное военно-политическое положение, было принято решение об отводе тылов Дальневосточной армии и эвакуации части правительственных учреждений в Даурию и за р. Онон, к границе с Маньчжурией. Отход армии должен был завершиться к 20 августа, хотя сам Семенов еще не считал отступление от Читы окончательно решенным. 19 августа из города отступили подразделения 5-й японской дивизии. Но после того, как в течение нескольких дней в оставленный город не вошла ни одна воинская часть, 23 августа он был снова занят «каппелевцами».

Примечательна характеристика белого Забайкалья, данная российским диппредставительством в Зарубежье в период лета – осени 1920 г. Его оценка сводилась к следующему: атаман Семенов осуществляет власть на Востоке России, но при этом должен координировать свои действия с генералом Врангелем, как фактическим преемником всероссийской власти; наиболее важная задача Семенова – не допустить ограничения российских интересов в Монголии и в северо-западной Маньчжурии. Некоторое непонимание вызывали и переговоры с представителями ДВР. Однако в этом не содержалось серьезных противоречий. Российский посол в Токио В. Н. Крупенский телеграфировал Гирсу (8 октября 1920 г.) о специфике ситуации, в которой происходило «признание Семеновым генерала Врангеля». По его оценке, переговоры, которые велись с делегацией ДВР, выглядели как «простой маневр, имевший целью облегчить ему вывести армию из опасного растянутого положения и сосредоточить ее между Маньчжурией и Читой, что теперь выполнено». Будучи осведомленным о японских планах в отношении Дальневосточного региона, Крупенский отмечал, что «отношение к Семенову японцев стало отрицательным, так как они теперь явно поддерживают владивостокское правительство и стремятся к объединению его с верхнеудинским с целью образования буферного государства». Еще в 1918–1919 гг. российский посол выражал необходимость развития сотрудничества Омска с САСШ, вопреки японским интересам на Дальнем Востоке.

Другой проблемой, отмеченной Крупенским, являлось недовольство «каппелевцев» политикой Семенова: «Генералы Лохвицкий и Дитерихс, само собой разумеется, настроены против атамана». Специфика интриги «каппелевцев» состояла еще и в том, что один из ее инициаторов, генерал Лохвицкий, проживая в Харбине, представлялся в качестве «назначенного Врангелем командующего Русскими войсками». Военный представитель при Врангеле, майор Такахаси предупреждал, что такое «раздвоение военной власти на Дальнем Востоке неизбежно отразится пагубно на нашем деле». 23 октября 1920 г. из Харбина в посольство в Пекине и далее, по каналам дипломатической почты, было отправлено заявление-обращение к Врангелю, подписанное генералами Хорватом и Дитерихсом, а также «представителем командарма» генералом Лохвицким и председателем Восточного государственного объединения С. В. Востротиным (бывшим Представителем Верховного Уполномоченного на Дальнем Востоке в высших государственных установлениях), выражавшим интересы «несоциалистической общественности». Обращение исходило из тезиса, что «после падения правительства Колчака на Дальнем Востоке единой власти нет. Пять областей края (Приморская, Амурская, Камчатская, западное и юго-восточное Забайкалье. – В.Ц.) различны в своей политической власти».

В отношении власти Семенова отмечалось, что он, «согласно акта Колчака от 4 января, принял от него полноту гражданской и военной власти на Дальневосточной окраине, впредь до распоряжений генерала Деникина, ныне – преемственно – Ваших (т. е. Врангеля. – В.Ц.)». Вместо того чтобы, как считали подписавшие обращение, полностью координировать свои действия с белым Югом (фактическим центром всероссийского Белого движения), атаман начал переговоры с «социалистами-коммунистами и передал гражданскую власть Читинскому Областному Народному собранию с преобладающим социалистическим составом, чем внес смущение в ряды армии и, в связи с его прошлой незакономерной деятельностью, вызвал недоверие к себе антибольшевистских группировок и отрицательное отношение многих представителей союзных стран».

Реальной силой для «борьбы с большевиками» могла бы стать армия (около 20 тысяч человек), отступившая в Забайкалье, проживавшие в полосе отчуждения КВЖД солдаты и офицеры, которых можно было «свести в войсковые части», «крестьяне и казаки края», хотя и отличавшиеся «небольшевистским настроением», но «восстановленные против власти системой управления в минувшие годы Семенова, Калмыкова, Розанова и их сподвижников». «Во всех областях, – отмечалось в обращении к Врангелю, – несоциалистические цензовые элементы весьма значительны, но не сплоченные и, в связи с отсутствием объединяющего центра, желают единовластия, основанного на провозглашенных вами принципах (программе врангелевского правительства. – В.Ц.)». Это означало политический курс, основанный на взаимодействии «твердой власти» и «населения». По оценке «каппелевского» генералитета, Дальневосточная армия, не доверяя Семенову, стремилась «быть частью армии» генерала Врангеля (за исключением «незначительных и ненадежных воинских частей, главным образом, бурят и монголов», верных атаману). В организационном отношении признание власти Врангеля существенно укрепляло бы Белое движение на Дальнем Востоке. «Для объединения действий всех элементов, признающих Вас главой общегосударственной власти, необходимо присутствие на Дальнем Востоке вашего представителя, который… являлся бы проводником объявленных Вами государственных начал и центром группирующихся здесь вокруг Вашего имени элементов для выполнения Ваших предначертаний».

Однако добиться ожидаемого признания со стороны Врангеля «каппелевцам» не удалось. Не последнюю роль сыграла в этом позиция Крупенского. Российский посол сообщал (26 октября 1920 г.), что телеграмма Хорвата, Дитерихса, Лохвицкого и Востротина, «верно характеризуя отдельные областные правительства…, дает неправильное освещение положения, занятого Семеновым и Забайкальской (так в тексте. – В.Ц.) армией». 29 октября с аналогичной «поддержкой» Семенова выступил Совет Русского Комитета в Японии. В Европу, в качестве официального представителя атамана, отправился полковник Э. Г. Фрейберг (в 1921 г. он принимал деятельное участие в работе Рейхенгалльского монархического съезда).

В результате Главком Русской армии поддержал Семенова (подробнее об этом см. в разделе «Правитель Юга России и Правительство Юга России (август – октябрь 1920 г.). Специфика взаимоотношений с южнорусским казачеством и «государственными образованиями» (Украина, Северный Кавказ, Дальний Восток). Всероссийское признание: ожидания и реальность»). Можно считать, что признание Семенова руководителем Белого движения в Забайкалье со стороны белого Крыма (фактически утверждавшегося осенью 1920 г. в качестве нового всероссийского центра) как бы ставило атамана выше местных политических процессов, существенно поднимало его «статус» не только в отношении недовольных им «каппелевцев», но и применительно к участникам переговоров по ДВР. С учетом принятия политического курса Врангеля («левая политика правыми руками») «демократизация» белого Забайкалья не выглядела бы неприемлемой для представителей Верхнеудинска и Владивостока.

Но несмотря на признание полномочий атамана белым Югом, в сентябре – октябре 1920 г. политическая жизнь Забайкалья фактически шла уже без контроля со стороны Семенова. Единственным способом возвращения им своих диктаторских полномочий было бы объявление области на военном положении, с одновременным роспуском Собрания. Но Семенов на это не пошел. Вместо Краевого Собрания, работать в котором отказались представители профсоюзов, было создано Временное Восточно-Забайкальское Народное Собрание, начавшее работу 12 сентября. Его председателем был избран энес К. С. Шрейбер, а в состав вошли три представителя земства, два представителя казачьего управления, один бурят, один – от городского управления, двое – от торгово-промышленников, четверо железнодорожников, один представитель профсоюзов и четверо представителей партийных комитетов: кадетов, энесов, эсеров и социал-демократов (меньшевиков). Был реорганизован Совет управляющих ведомствами, во главе которого стал кадет А. А. Виноградов. Продолжались поиски коалиционного соглашения, которое предполагалось провести на конференции по объединению областей Дальнего Востока.

Тем не менее Собрание фактически стало центром оппозиции Семенову. В октябре 1920 г., на встрече с главой ДВР А. М. Краснощековым, делегатам читинского Собрания было заявлено, что единственным условием объединения следует считать «низложение» атамана Семенова и полную демобилизацию Дальневосточной армии. Читинскому Собранию предлагалось объединиться с Народно-революционным комитетом Восточного Забайкалья. Хотя эти требования отклонили, дни Народного Собрания были сочтены. В октябре – начале ноября начались последние бои войск Семенова с наступавшими на Читу под видом партизанских отрядов подразделениями армии ДВР. 21 октября в бывшем читинском официозе «Казачье эхо» было опубликовано сообщение от Народного Собрания: «Мы должны идти до конца по объединению с армией на демократической линии… Наша линия – средняя демократическая линия – наиболее соответствует демократическому облику армии».

Собрание заявляло, что ничего общего с атаманом Семеновым не имеет, но готово вести переговоры с генералом Вержбицким. В тот же день, опасаясь ареста, Семенов на аэроплане вылетел из Читы на пограничную станцию Даурия. 25 октября в Читу переехало правительство ДВР. 26–28 октября 1920 г. в ходе совместных заседаний Временного Восточно-Забайкальского Собрания и военно-революционного комитета г. Нерчинска было принято решение о слиянии власти. 3 ноября Народное Собрание самораспустилось, а 21 ноября 1920 г. части народно-революционной армии ДВР заняли Даурию.

Создание Краевого Народного Собрания и проведение на его основе политики «коалиций с общественностью» для поддержки Белого дела, могло быть оправдано (что подтвердил позднее опыт белого Приморья) только при наличии достаточно сильных позиций «несоциалистических» общественных и партийно-политических структур. В Забайкалье 1920 г. они оказались недостаточно организованы и ослаблены внутренними конфликтами (противостояние сторонников «каппелевцев» и «семеновцев»). В результате вектор политической активности летом – осенью 1920 г. довольно быстро сместился «влево» и привел к созданию органов власти и политических структур, принципиально отказавшихся от важнейшего для Белого движения лозунга – продолжения «борьбы с большевизмом».

После этого, в ноябре 1920 г., Семенов уже стремился отказаться от своих прежних заявлений и объяснял свои «уступки демократии» как временные и вынужденные. В приказе войскам Главком подчеркивал: «Стремясь к примирению враждующих, но в действительности национально настроенных групп русского населения… я в то же время ни одной минуты не думал о прекращении борьбы с коммунизмом, которую ведет сейчас весь народ России. Мир с большевиками был бы хуже самой ужасной гражданской войны, ибо он равносилен полной гибели нашего края… Три года я боролся с большевизмом, буду и впредь бороться с ним до конца». Бывший Главком отнюдь не оказался в полной политической изоляции. В Харбине организовалось Русское Национально-экономическое объединение во главе с бывшим председателем Временного Областного правительства Урала, кадетом П. В. Ивановым, деятелями Крестьянского Союза Балакшиным и Улитиным. К концу 1920 г. Семенов переехал в Порт-Артур, откуда стал готовиться к возможному «восстановлению» своей власти на Дальнем Востоке.

Понимая, по собственному признанию Семенова, что при сложившихся военно-политических условиях Забайкалье как центр Белого движения «обречено» («фактическая обстановка после падения Омска и разгрома Сибирской армии, как внешняя, лишившая… возможности иметь необходимое для борьбы снаряжение, так и внутренняя, не оставляла никаких шансов в отношении возможности продолжения борьбы в Забайкалье»), в январе 1921 г. он разработал новый план стратегических действий на Дальнем Востоке, ставший развитием его же октябрьского, 1919 г., проекта. Однако теперь план получил более детальное стратегическое и военно-политическое обоснование благодаря участию в его разработке начальника штаба Семенова, генштабиста, генерал-лейтенанта Г. И. Клерже.

Осенью 1919 г. Клерже осуществлял работу по политическому контролю, возглавляя Осведомительный отдел Верховного Правителя России (Осведверх), был причастен к идее организации партизанских отрядов в тылу наступающих войск РККА. Озаглавленный довольно претенциозно, этот «План мировой борьбы с большевизмом» проект предполагал «образование единой международной организации для борьбы с большевизмом – Белого Интернационала – в противовес Красному». План предполагал наличие «железной спайки, единой армии, единой международной организации…, единой воли», управляющей на всех фронтах борьбы и во всех пунктах пропаганды» у большевиков и «совершенно самостоятельной», проникнутой «провинциальными интересами» деятельности командования белых армий. Семенов не верил в какую-либо эволюцию советской власти, большевистского режима. Поэтому продолжение борьбы, по его убеждению, становилось неизбежным: «Русские армии, спасенные от гибели, должны быть устроены за границей, вооружены, подготовлены к новой борьбе под единым русским командованием». «Политическая работа» должна была проводиться как «в русских заграничных кругах», так и «в бывших областях России, образовавших самостоятельные государства», и «в самой России с целью сгруппировки реальной силы, направленной против советской власти». Эффективности «новой борьбы» должна способствовать также «агентурно-разведочная работа в России и за границей».

Но главное – создание «Русского Центра», «представляющего собой новую сильную политическую партию, имеющую план будущего устройства России и договаривающуюся, исходя из оснований этого плана, о будущих международных отношениях». Накануне предполагаемой «операции» следовало иметь уже разработанную «политическую часть операции». Нужно будет учесть ошибки периода 1919–1920 гг. в отношении ведения пропаганды, создания представительных органов центрального и местного уровней: «Орган пропаганды и осведомления, с огромным запасом литературных материалов, должен быть развернут немедленно по вступлении на родную территорию. Выборы представительного органа от населения должны быть проведены в момент расцвета операции, в момент, так сказать, восторга народного, а не тогда, как это практиковалось до сих пор, когда власть рушится и к органической связи с населением прибегали, как к последнему средству спасения. Также должно быть поступлено с опубликованием законов, кои, по мнению власти, должны закрепить за ней симпатии населения. Власть должна быть революционной и должна идти впереди, угадывая справедливые потребности масс, а не откладывая все больные вопросы «до Учредительного Собрания».

План Семенова – Клерже во многом соответствовал распространенным среди Белого движения в России и в эмиграции в 1920 – начале 1921 г. настроениям и надеждам на сохранение единых вооруженных сил и создание общих военно-политических структур, способных при первой же возможности выступить «против большевизма» и объединить вокруг себя всех антибольшевиков, в том числе и из среды повстанческого движения.

Таким образом, к концу 1920 г. перед Семеновым и отступившими в Маньчжурию белыми войсками представлялась возможная перспектива продолжения борьбы, но никакой опоры для этого на территории бывшей Российской Империи уже не было. Тем не менее, Семенов и его ближайший соратник генерал-лейтенант барон Р. Ф. Унгерн предприняли попытку создания нового центра Белого движения, используя для этого территорию, ресурсы, а также основы политической и духовной жизни соседнего государства. Опыт создания военно-политической модели Белого движения на основе возрождения «Азиатской Империи» можно считать уникальным в истории гражданской войны. Этот вариант полностью вписывался в расчеты Семенова о возможном скоординированном выступлении всех антибольшевистских военных и политических сил. В подобную «схему» вписывались, в частности, планы активации антибольшевистских сил в Приморье в мае 1921 г. Стратегический план Семенова – Клерже стал реальностью завершающего этапа истории Белого дела в России.

История белого Забайкалья свидетельствует, что здесь, вопреки устоявшимся представлениям о Белом движении как об исключительно авторитарном по своей сути, впервые активно работали представительные структуры, созданные на основе широкой коалиции – от казачества до профсоюзов. Тем не менее создание Краевого Народного Собрания и его деятельность не принесли ожидаемой поддержки белым. Проведение на основе краевого «парламента» политики «коалиции с общественностью» оправдалось бы при наличии достаточно сильных «несоциалистических» общественных и партийно-политических структур, но они оказались неорганизованны, ослаблены внутренними конфликтами («каппелевцев» и «семеновцев», в частности). В итоге вектор политической активности Забайкалья летом – осенью 1920 г. неизбежно сместился «влево» и привел к поражению принципиальной идеи Белого движения – «борьбы с большевизмом».