Глава 13

Специфика партийно-политической деятельности в Белом движении. «Воюющая партия»: партия народной свободы в 1918–1920 гг.

Активность политических партий в Белом движении была меньшей, чем внепартийных и коалиционных общественно-политических организаций. Степень влиятельности Союза Возрождения России, Всероссийского Национального Центра, Омского блока, Всероссийского Национального Союза оказывалась в ряде случаев существенно выше, чем партийных структур, сложившихся в период «думской монархии». И хотя говорить об отсутствии партийной работы в белых регионах неправомерно, можно отметить, что проявлялась она лишь в тех, где заметное место еще занимала партия народной свободы – кадетская партия. Одной из причин недостаточного внимания со стороны белых правительств к партийной работе следует считать их уверенность в узости «партийных линий», скованных требованиями устава и программы, а также уподобление их большевистской партии, твердо и последовательно укреплявших монополию однопартийного управления. К тому же из действовавших накануне 1917 г. партий далеко не все оказывали поддержку Белому движению.

Партия социалистов-революционеров в подавляющем большинстве случаев, после «омского переворота 18 ноября» и ликвидации «омского восстания» в декабре 1918 г., отошла от атибольшевистской борьбы, руководящими указаниями для партии стали решения февральской (6–8 февраля) 1919 г. партийной конференции, проходившей в Москве. На ней, в резолюции «по текущему моменту», заявлялось «о решительном отказе от блокирования с буржуазными партиями, стремящимися к установлению единоличной диктатуры». Не признавая необходимым «сближение с советской властью», эсеры признали и «недопустимость вооруженной борьбы против нее». Тем самым летние 1918 г. выступления эсеров против большевиков не признавались правильными. Осуждалось участие правоэсеровского руководства в работе Уфимской Директории («уфимское грехопадение», «уфимская капитуляция»). В постановлении Московского бюро ЦК ПСР от 24 февраля 1919 г. отмечалось: «Решительное отрицание вооруженной борьбы с большевизмом и отвержение всяких попыток коолирования (коалиции. – В.Ц.) с буржуазией знаменует не изменение принципиальных позиций п. с-р., а вытекает из явного сознания, что попытки вооруженного свержения Советской власти служат, при распыленности и слабости демократии и растущей силе контрреволюции, только на пользу последней и используется ею в целях установления буржуазной диктатуры». В тезисах московского Пленума ЦК ПСР (март – апрель 1919 г.) и в циркулярном письме ЦК ПСР «социалистам-революционерам Сибири» ясно указывалось на отказ от вооруженной борьбы с Советской властью и на переход к «активной борьбе демократии в Сибири с колчаковщиной»: «Везде и всюду готовясь к вооруженной борьбе с Колчаком, п. с.-р. должна сконцентрировать свою работу на организации масс, ибо свержение Колчака – ценно для демократии прежде всего тем, что оно открывает ей снова возможность создания фронта Уч. СОБР., противопоставленного фронту красной армии…, борьба демократии в Сибири с колчаковщиной открывает возможность для партии с.-р. и более активной борьбы в Великороссии с большевиками». Таким образом, созданный в 1918 г. единый антибольшевистский фронт, в котором Белое движение являлось одним из звеньев, в 1919 г. окончательно исчезает из программных заявлений эсеров, что, в свою очередь, существенно затрудняет попытки белых правительств найти поддержку в широкой общественной антибольшевистской коалиции.

В резолюции ЦК РСДРП меньшевиков от 27 июля 1918 г. также заявлялось, что российская социал-демократия «не считает возможным сделать организацию восстаний, направленных на свержение большевистского правительства, непосредственной задачей рабочего класса». Ю. О. Мартов предупреждал об опасности любой формы союза с «контрреволюционным офицерством». И формально, и фактически структуры меньшевистской и эсеровской партии перенесли свою организационную работу на территорию РСФСР и, уже в силу данного обстоятельства (не говоря уже об идеологических причинах), не могли вести активную антисоветскую деятельность.

По-иному сложилась историческая судьба кадетской партии. В 1917–1920 гг. ее с полным основанием можно было бы назвать «воюющей партией». Как отмечалось в тактическом докладе, прочитанном на партийной конференции в Екатеринодаре в июне 1919 г.: «Если Русская армия была той моральной и физической силой, которая вынесла на своих плечах борьбу с большевизмом, то партия народной свободы вынесла на себе идейное бремя этой борьбы, твердо выдержав нападки в реакционности и контрреволюционности и дав идеологическую санкцию военной диктатуре. В народном сознании это значение партии народной свободы закреплено наименованием борьбы с большевизмом «борьбой большевиков и кадетов».

С первых же дней после прихода большевиков к власти кадетские структуры заявили об «узурпации» и «перевороте», нарушающем основы демократической эволюции России. В воззвании ЦК партии от 27 октября 1917 г. говорилось не только о «предательской попытке прервать преемственность власти, берущей свое начало от первых дней революции», но и отмечалась «величайшая опасность», которую несли большевики «завоеваниям революции», начиная «гражданскую войну» и вызывая «все ужасы междоусобий и анархии»: «Они уже наложили руку на свободу слова и печати. Они угрожают городскому самоуправлению, избранному на основе всеобщего избирательного права. Подвергши законную власть насилию, они лишили ее возможности продолжить и закончить подготовку выборов в Учредительное Собрание».

Аналогичное – по принципу непризнания политики большевиков – заявление («по международному вопросу») было сделано в марте 1918 г., во время заключения сепаратного Брестского мира. В нем достаточно четко говорилось о сохранении союзнических обязательств, равно как и о необходимости сохранения единства России: «Разделение России на отдельные части есть явление временное. Повелительная необходимость, вытекающая одинаково из политических и экономических оснований, приведет к объединению областей, ныне разделенных стихийной силой. Россия будущего, Россия наших детей после глубоких потрясений, ею пережитых, не может не вступить на путь обновления… И сейчас нет для нее другого пути к миру, как в согласии с союзниками… Пусть же знает Германия, что вырванный сейчас у случайных властителей нынешнего дня мир никогда не будет признан русским народом».

Примечательные сведения о перспективах будущего государственного строя содержались в записке Агитационной комиссии ЦК партии, направленной в местные комитеты 3 апреля 1918 г. (доклад Н. М. Кишкина). Здесь уже, в отличие от лета 1917 г., настойчиво обосновывалась идея введения единоличной власти, подчеркивалась актуальность созыва нового состава Учредительного Собрания, поскольку прежние условия его созыва и работы не позволяли говорить о какой-либо степени легитимности Конституанты. Опираясь на тезисы, высказанные проф. П. И. Новгородцевым, признавалось, что «Учредительное Собрание утратило всякое значение: как само происходившее заседание его, по содержанию произнесенных речей, так и его бесславная смерть, дальнейшая бездеятельность сделали то, что на нем нельзя сплачивать население в дальнейшем». В дни завершения 1-го Кубанского похода кадетами на повестку дня ставился вопрос о «возможности создания национальной обороны, а также вопрос о сильной единоличной власти с сохранением идеи народоправства». Единоличная власть сможет «в первую голову установить порядок и оборонить страну, а потом уже выявить волю народа в установлении образа правления».

Весьма важным, в плане ведения подрывной подпольной работы в 1918–1919 гг., следовало считать тезис ЦК, согласно которому политику саботажа следовало прекратить и направить членов партии на «деловые посты в различных учреждениях, хотя бы эти последние и находились в руках большевиков, но занимающим эти посты требовать, чтобы им была предоставлена самостоятельность в работе, и вести на самой работе самую энергичную борьбу с большевизмом». Таким же образом следовало внедряться и в военные организации. «Наше дело – углублять противоречия в рядах большевиков», – отмечал член ЦК, известный историк, профессор А. А. Кизеветтер. Хотя уже тогда, в начале 1918 г., Новогородцев полагал, что «если большевизм свергнут не будет», то неизбежна «термидоровская реакция», и произойдет «поворот большевиков к буржуазным путям развития». Он считал также возможным пойти на определенные уступки в точке зрения «традиционной верности союзникам», для того чтобы добиться поддержки немцами антибольшевистского подполья («Правого Центра» во главе с Кривошеиным). Более радикально за возможность взаимодействия с Германией («с особняком в Денежном переулке» – резиденции посла Мирбаха) высказывались сторонники т. н. «ориентации свободной руки» (Н. В. Устрялов, С. А. Котляревский, Е. А. Коровин, Ю. В. Ключников). Несмотря на решения ЦК, эта группа «считала, что Брестский мир должен быть радикально изменен, и думала, что Германия не может смотреть всерьез на договор, заключенный с большевиками. Она его заключила…, за отсутствием другого, более солидного русского правительства, которое согласилось бы с ней заговорить о мире. Но коль скоро такое правительство найдется, в прямых интересах Германии, резко порвав с большевиками, оказать ему известную поддержку на пути к завоеванию им власти и затем заключить с ним более или менее «честный мир» на основе «взаимного уважения двух великих государств». Сторонники данной позиции ссылались, в частности, на публикации Vossische Zeitung, в которой делались «определенные намеки на «восточную ориентацию» (правда, более весомых аргументов, чем газетные публикации, в подтверждение своей правоты ими не приводилось). По мнению Устрялова, при непосредственной поддержке Германии «представлялось возможным в скорейший срок ликвидировать еще слабую большевистскую власть, грозившую своим экономическим экспериментаторством добить хозяйство страны. Ликвидация большевизма до окончания мировой войны настойчиво требовалась также и с точки зрения международных интересов России».

В организационном отношении ЦК учитывал, что в условиях официального запрета партии наладить надлежащее взаимодействие между ЦК и местными группами гораздо сложнее. Уже в марте 1918 г. на места были отправлены запросы «о состоянии» губернских партийных групп, степени их организованности, возможности приезда в Москву «на совещание». При этом отмечались наиболее перспективные направления работы: «городское и земское самоуправление, избранное при Временном правительстве»; «Церковь и духовенство», «фракции учащихся в средних и высших учебных заведениях». В условиях «революционной раздробленности» вполне естественным становилось стремление к созданию новых структур, отличающихся более упрощенным характером организации и, вследствие этого, более приспособленных для проведения политической работы. Так, признавалась актуальность создания надпартийных групп и объединений. На заседании ЦК 19 апреля 1918 г. князь Д. И. Шаховской напомнил о «необходимости создания беспартийного «Союза освобождения», который «один может стать действенным центром». Несколько скептическое отношение к «Союзу» высказывали Новгородцев и Кишкин. Первый считал, что создаваемый «Союз» «едва ли будет более работоспособен, чем партия», так как «в него войдет гораздо более разнообразный элемент, которому труднее сговориться». В то же время Новгородцев выступил с инициативой создания «внепартийного, национального» объединения, государственного характера. В Москве продолжалась начатая весной 1918 г. работа по созданию надпартийных структур будущего Всероссийского Национального Центра и для ЦК становилась очевидной необходимость участия в его работе, в частности, в сфере разработки проекта будущей судебной системы, в чем кадетские активисты – опытные юристы – были достаточно авторитетны. Не оставались без внимания и вопросы государственного права. На заседании 26 апреля 1918 г. ЦК высказался за возможность организации «Юридической комиссии» «из юристов-государствоведов» для того, чтобы «обсудить, как мыслится конструкция будущей объединенной России». Федеративное устройство представлялось только «идеалом», но при условии не «национальной», а «территориальной» автономии, поскольку национально-автономное устройство способно только усилить «сепаратизм» окраин. Новгородцев отстаивал идеи «областной автономии» и «равноправия национальностей». Изложив информацию, полученную от представителей дипмиссий Антанты о готовящейся высадке «общего десанта пяти держав» (Англии, Франции, Италии, Японии и САСШ), ЦК признал необходимым «составление от имени правительств союзных держав возможно торжественного акта о территориальной неприкосновенности России; чтобы десант был сделан не для оккупации, а для войны на нашей территории, наподобие того, как воюет Англия на территории Франции; чтобы десант был организован при участии всех сил союзников». Идею «союзного десанта» полностью поддержал Кишкин, выступивший с предложением «сообщить Вильсону свой (кадетской партии. – В.Ц.) взгляд на желательность интервенции». При этом, правда, он считал, что поскольку «война продолжается», то «мы должны смотреть на десант как на естественную помощь нам со стороны наших союзников». С Новгородцевым вполне согласились Астров («нам не приходится призывать десант, так как он уже решен без нас, но нам нужно выяснить те условия, при которых он окажется наиболее полезным для России») и Щепкин («мы находимся в фактической войне с Германией и потому вправе защищаться активно…, настроение страны, почувствовав на себе иго германцев, скоро обернется в сторону союзников»), а также князь П. Д. Долгоруков («за десант и за оказание содействия союзникам…, надо усилить наше представительство за границей и через него действовать»).

Гораздо более скептическое отношение к перспективам десанта выразили на заседании ЦК Н. В. Некрасов («союзники ничего не говорят нам о тех договорах, которые они заключают между собой частью за наш счет…, не в интересах нашего Отечества стать театром военных действий»), Д. Д. Протопопов («мы ничего точно не знаем о планах союзников…, раз война переносится на нашу территорию, большевистское настроение опять вспыхнет»). Так или иначе, вопросы внешнеполитической ориентации предстояло обсудить более предметно.

Заседания ЦК предваряли состоявшуюся 13–15 мая 1918 г. партийную конференцию кадетов в Москве. В ее работе приняли участие, помимо членов ЦК, представители местных партийных комитетов, в подавляющем большинстве из Центральной России (Белева, Бронниц, Владимира, Вязьмы, Зарайска, Иваново-Вознесенска, Калуги, Кашина, Коврова, Козлова, Коломны, Костромы, Макарьева, Можайска, Нижнего Новгорода, Рыбинска, Рязани, Сергиева Посада, Серпухова, Тамбова, Твери, Тулы, Ярославля и даже из сельских комитетов Московской губернии). Участвовали также представители от еще не отделенных линиями фронтов от Москвы, Вологды, Екатеринбурга, Казани, Петрозаводска, Перми, Самары, Симбирска. Согласно заявленной программе, на ней предполагалось обсудить вопросы об «отношении к современной власти», об «организации новой государственной власти», о «положении России в международном отношении», а также «вопрос об областной автономии». Но наиболее важным для партии, после подписания Брестского мира, стал вопрос внешнеполитический. Ему был посвящен развернутый доклад М. М. Винавера. Главной задачей докладчика было обоснование позиции недопустимости измены принятым в 1914 г. «союзническим обязательствам». Следует отметить, что возможность поддержки Германией антибольшевистского движения считалась весной – летом 1918 г. вполне вероятной, особенно среди части московского подполья (группа Устрялова). П. Н. Милюков, как известно, отстаивал даже возможность восстановления, при немецкой помощи, монархии в России, будучи уверенным в том, что его идеи будут поддержаны не только сотрудниками по партии, но и всеми элементами тогдашнего Белого движения (см. его переписку с генералом Алексеевым в приложениях к книге 1 монографии).

Винавер полностью опроверг идеи «сближения с немцами против большевиков», обосновал важность продолжения сотрудничества с Антантой и своим авторитетом окончательно утвердил в московском руководстве «антантофильские тезисы». В подтверждение своих взглядов он приводил следующие аргументы: «Государственная жизнь, русская общественная мысль, в основе своей всегда демократичная и свободолюбивая, была кровно неизменно связана с англо-французским миропониманием, а именно, по англо-французскому типу, опираясь на связь с Англией и Францией, она собиралась строить будущее страны». «Непреложные факты свидетельствуют, что целью революции (Февральской. – В.Ц.) было именно приближение победы. Основные чаяния участников революции выражены были в основных положениях, объявленных Временным правительством при вступлении во власть (первый состав Временного правительства. – В.Ц.). При всей дробности этих положений в них нет ни слова о перемене направлений нашей внешней политики, о прекращении войны и заключении мира». Давая некоторые политические выгоды, «соглашение с Германией» может привести к значительным геополитическим потерям, так как «дает полное юридическое и моральное основание нынешнему нашему союзнику Японии, а тем более Китаю, завладеть нашею восточною окраиной и преградить нам чуть ли не последний свободный выход к морю… Окраины наши отделялись не от России, а от большевиков… Объективные интересы окраин требуют воссоединения их с Россией». Наконец, самое важное, по мнению Винавера, – это моральное унижение будущей России в случае «измены союзникам»: «Значит, Россия – вся Россия, а не одна большевистская, – не только приобщена была бы к предательству, совершенному от ее имени: она… должна была бы активно содействовать разгрому покинутых нами союзников. Я считаю ниже достоинства этого собрания доказывать совершенную недопустимость для нас такого положения… России суждено еще вступать в международные отношения, и пусть будущие судьбы ее не омрачаются нашим предательством». Учитывая, что в мае 1918 г. шло активное наступление немецких войск на Париж, а после ликвидации Восточного фронта под оккупацией Четверного Союза оказалась значительная часть территории Европейской России, подобная уверенность Винавера выглядела как выражение большого политического оптимизма.

Под впечатлением доклада будущего министра иностранных дел Крымского Краевого правительства коммюнике кадетской конференции категорично провозглашало «необходимость участия России в антигерманской коалиции…, резко отрицательное отношение к идее сепаратного мира с Германией». «Судьбы России будут зависеть от общих результатов мировой войны, исход которой отнюдь не предрешен». «Брестский мир партией не признается… сепаратное соглашение с Австро-Германской коалицией недопустимо не только по соображениям морального, но и политического свойства».

Можно отметить, что на содержание политической программы кадетов весной 1918 г. заметно влияли установки не только «патриарха партии» Милюкова, но и положения докладов, сделанных Ф. Ф. Кокошкиным еще в 1916–1917 г. Специалист по государственному праву, авторитетный член ЦК партии (погиб в результате «матросского самосуда» в январе 1918 г.) в брошюрах «Автономия и федерация», «Республика», «Учредительное Собрание», «Англия, Германия и судьбы войны» (изданы комитетом по увековечению памяти Ф. Ф. Кокошкина и А. И. Шингарева) развивал идеи будущего государственного устройства России, ее места в европейской послевоенной системе. В частности, в отношении специфики федеративного устройства Кокошкин отмечал недопустимость принятия за ее основу национального признака. Для многонациональной России создание парламента на основе представительства отдельных национальностей представлялось бесперспективным и опасным с точки зрения сохранения государственного единства: «Мыслимое ли это дело, чтобы в решении важнейших государственных дел 80-миллионный великорусский народ имел такой же голос, как любая национальность, насчитывающая несколько сот тысяч членов?» Предоставление федеративного устройства лишь отдельным национальностям Кокошкин также считал невозможным, так как при этом пострадала бы «великорусская национальность». Крайне сложное расселение национальностей сводит проблему национального федерирования к принципу «разделяй и властвуй» в отношении русского народа. Поэтому «построение Российской Федерации, основанной на началах национального разделения, представляет задачу государственного строительства практически неосуществимую…, по крайней мере, в данную эпоху истории». Единственной альтернативой унитарному принципу, равно как популярной в 1917 г., но реально неосуществимой альтернативой «национально-территориальной автономии», Кокошкин считал введение территориальной федерации («децентрализации»). Ее основой становились бы не национальные признаки расселения, а развитая система местного самоуправления, обладающие достаточной степенью автономии губернские и областные земства. Компетенция местных земств предусматривала бы «издание местных законов в деле призрения, охраны лесов, вод, вообще охраны и разработки естественных богатств данной местности…; местному же законодательству должны быть предоставлены вопросы местной национально-культурной жизни, правила употребления различных языков в местных учреждениях». Кокошкин был убежден, что подобная децентрализация («провинциальная и местная автономия») «была бы смелым шагом вперед…, который бы не подверг никакому риску дела преобразования России». Местная автономия предполагала также введение судебных органов, следящих за соблюдением местного законодательства. С точки зрения целесообразности управления Кокошкин считал оптимальным введение областной автономии, основанной на принципе объединения нескольких губерний в область. Областное устройство должно было утвердить Учредительное Собрание. Федерация не крупных областей, а губерний, обладающих суверенитетом и объединенных в «Штаты Великой Восточно-Европейской равнины».

Не меньшее внимание привлекали оценки Кокошкиным формы правления будущего Российского Государства. В брошюре «Республика» он отмечал, что хотя монархический строй в России не исчерпал еще своих возможностей (прежде всего в силу того, что «представление о государстве для населения невозможно без личного символа»), будущее будет зависеть уже не от слепого подчинения главе государства, а подчинения интересам самого государства («Отечество» становится выше «царства»). «Фактически» существующий (до утверждения решений Учредительным Собранием) в России строй может, по мнению Кокошкина, считаться республиканским, поскольку «та форма правления, при которой наш демократический принцип господства воли народа осуществляется в самом полном и чистом виде, в наших глазах не может не быть самым совершенным». В то же время Кокошкин отмечал отсутствие прямой связи между формой правления и степенью демократичности общества («бывают абсолютные республики», но гораздо важнее «конституционная республика»). Деспотизм исполнительной власти при Республике не менее опасен для России. Кокошкин заявил себя сторонником «французского типа» Республики, при котором возможно оптимальное «согласование действий исполнительной и законодательной власти» («выборный Президент Республики управляет страной через посредство ответственных перед народным представительством министров»). «Россия должна быть демократической, парламентарной республикой. Законодательная власть должна принадлежать народному представительству. Во главе исполнительной власти должен стоять Президент Республики, избираемый на определенный срок народным представительством и управляющий через посредство ответственного перед народным представительством министерства».

Довольно четкие определения давались Кокошкиным в 1917 г. предстоящим выборам в российскую Конституанту. Прежде всего, следовало обеспечить созыв Собрания в максимально возможные ближайшие сроки. Власть Временного правительства не могла считаться правомочной, и проводимые им преобразования не могли считаться легитимными без одобрения Собрания. Конституанте предстояло бы ратифицировать мирный договор с Германией. Техническая подготовка выборов занимала бы как минимум несколько месяцев, и здесь следовало опереться на «органы местного самоуправления, но не нынешние, а будущие, которые сами будут созданы на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования», на те избирательные списки, которые составлялись бы с учетом проведения всеобщих выборов. Показательно, что, выступая от позиции кадетской партии, Кокошкин отмечал несовершенство мажоритарной многоименной системы выборов, справедливо считая, что подобная практика приведет к игнорированию избирательного меньшинства, не сможет выражать многообразия политических настроений в избирательном округе. Исключением можно было бы считать лишь одноименное мажоритарное голосование, которое обеспечивало бы прохождение в Собрание «местных авторитетов» (в 1919 г. большинство в партии поддержит идею проведения одноименных мажоритарных выборов в Национальное Учредительное Собрание). Предпочтение отдавалось пропорциональной системе голосования по партийным спискам, весьма популярной в 1917 г. Кокошкин полагал, что при введении голосования по губерниям (эта административная единица считалась соответствующей избирательному округу) будет решен вопрос об оптимальном отражении политических настроений общества. В вопросе о компетенции, полномочиях Учредительного Собрания Кокошкин подтверждал тезис о необходимости «установления Конституции России и определения образа правления», после чего его полномочия перейдут к «новому законодательному порядку». Что касается «исполнительной власти во время деятельности Учредительного Собрания», то, по мнению Кокошкина, прекращение полномочий Временного правительства – после начала работы всероссийского форума – было очевидным. Однако не стоило сосредоточивать исполнительную власть и у самого Собрания. Более приемлемым вариантом предполагалось создание «ответственного кабинета» на период работы Собрания, с последующим его преобразованием в правительство, ответственное перед законодательной властью.

Также весьма актуальными признавались оценки Кокошкиным отношения России к Германии и к Англии. В докладе «Англия, Германия и судьбы Европы», сделанном еще в 1916 г., Кокошкин предупреждал об исконном стремлении политиков и военных Германии к тотальному подчинению России, посредством разделения ее на ряд государственных образований, каждое из которых (несмотря на мнимую суверенность) будет контролироваться из Берлина. Так в свое время, «железом и кровью», была создана Германская Империя под главенством Пруссии. Такие же цели германский милитаризм ставит и в настоящей войне («немецкий план организации Европы»). «Ближайшая задача германского империализма – это создание нового огромного, сложного политического целого». Политическая система Германии основана на слепом «культе государства»: «Мир, организованный Германией, подчиненный ее изумительной дисциплине, всемирное военно-промышленное государство, соединение государственно-социалистической фаланстеры с прусской казармой». В отличие от Германии Англия, по мнению Кокошкина, руководствуется принципами невмешательства в дела своих соседей, стремится к поддержке тех структур власти, которые представляются наиболее демократичными. В отличие от немца, «англичанин высоко ценит государство, но он сознает его ограниченность и условность; он видит в нем не самоцель, а средство для достижения других высших целей». Британская Империя, в отличие от Германской, представляет собой «огромное и пестрое разнообразие государственных форм, законодательств, обычаев, нравов, систем управления», которое «совмещается в пределах одного сложного политического целого. И в критический момент великой международной борьбы это целое не только сохраняет, но и увеличивает свою внутреннюю сплоченность». Будущее Европы – в союзе России и Англии, в возможности создания новой системы равноправных отношений среди европейских государств, освобожденных от угрозы «германского господства». Примечательно, что в предварительном конспекте речи Кокошкин прямо говорил, что «союзникам (Антанте. – В.Ц.) предстоит противопоставить идею международного федерализма идее германской всемирной гегемонии». Газетный вариант («Русские Ведомости», 17 октября 1916 г.) отмечал важность создания «международной организации, не поглощающей своих составных частей, но оберегающей полноту их свободы, организация по принципу не принуждения, но убеждения». «Работают сейчас два молота, и одинаков их шум. Но один молот кует цепи на Европу, другой – разбивает эти цепи. Рождается новая, светлая Европа, и родится она лишь при одном условии – при незыблемо крепком союзе России с Англией».

Данные суждения Кокошкина оказали существенное влияние на оценки перспектив политического развития России представителями Белого движения в 1918–1919 гг., причем не только из числа членов кадетской партии. Очевидно их непосредственное влияние и на решения майской 1918 г. конференции. Не случайно в итоговом пункте коммюнике отмечалась важность независимой внешнеполитической позиции России, ее верность «союзническим обязательствам» и необходимость «внутренней самоорганизации»: «Воссоздание России, составляющее ныне основную цель нашей внешней политики, явится результатом: а) борьбы Держав Согласия за устранение германской гегемонии; б) неизбежного тяготения частей России к объединению и в) главным образом внутреннего собирания народных сил, не проявляющихся пока ввиду усталости от войны и революции, но не могущих долго оставаться в состоянии апатии и приниженности». Показательны также принятые конференцией «тезисы по вопросу о положении партии в оккупированных местностях»: «Партийные организации остаются и продолжают свою работу в согласии с общими директивами своих центральных органов; исходя из положения, что навязанный обессиленной России мир не признан русским народом и что роль России в мировой борьбе еще не окончена – члены партии не должны и не могут вступать ни в какие соглашения с германцами и… призывать их для создания власти, установления порядка и устройства местных дел». В случае «междувластия» (между немецкой оккупацией и советской властью) местные партийные комитеты обязывались принять участие только в воссоздании структур местного самоуправления – городских или земских управ, но никоим образом не в правительственных структурах. В резолюции, принятой на Пленарном заседании ЦК 13 июля 1918 г., твердо говорилось: «Центральный Комитет партии решительно исключает какую бы то ни было возможность для членов партии вступать в какие бы то ни было соглашения с германской коалицией относительно образования государственной власти, установления нового порядка в стране и не допускает участия членов партии в правительстве, образованном при содействии германской коалиции».

Для полноты характеристики положения кадетской партии весной 1918 г. следует отметить и прошедший почти одновременно с московской конференцией т. н. «делегатский съезд» на Украине 8—11 мая 1918 г. Здесь ведущая роль принадлежала председателю киевского областного комитета партии Д. Н. Григоровичу-Барскому, указавшему на открытии съезда на его полномочия решать «исключительно тактические и организационные вопросы». Одним из первых обсуждался вопрос об отношении к правительству гетмана Скоропадского. При этом Ефимовским был поставлен вопрос о возвращении программы партии к пункту об «установлении конституционной монархии», однако данный вопрос был признан выходящим за компетенцию съезда. Министр торговли и промышленности гетманского правительства, член обкома партии С. М. Гут-ник объяснил, что участие кадетов во власти есть необходимое выражение возможности «русской интеллигенции вести государственную работу». Как бы ни относиться к власти гетмана, выбор оставался небольшой: «Перед нами нет третьего пути. Есть или – или. Или работать для создания государственности при существующих условиях, или присутствовать молчаливыми зрителями при картине полного разрушения страны». Отметив актуальность создания нормального «административного аппарата», Гутник призвал соратников по партии поддерживать их участие в правительстве. Аналогичные заявления были сделаны еще одним членом партии – министром иностранных дел и народного просвещения Н. П. Василенко: «В Великой России идея государственности… совершенно заглохла, а на Украине эта идея особенно расцвела. В чем сила украинского движения? В его национальном характере, в том национальном движении, которое в России погибло из-за расплывчатых интернациональных идей». Тем самым гетманские министры отнюдь не считали свою непосредственную поддержку власти гетмана Скоропадского неким предательством общероссийских интересов. «Для блага Украины, для укрепления ее силы и мощи, для увеличения силы ее сопротивляемости изнутри, для развития способности Украины защищаться в дальнейшем – этому я думаю посвятить свои силы», – патетически восклицал Василенко. В отличие от ситуации июля 1917 г., когда одни только декларации об украинской автономии привели к отставке министров-кадетов из состава Временного правительства¸ весной 1918 г. члены местных украинских комитетов призывались к активной поддержке Украинской Державы, даже несмотря на тесное сотрудничество Гетмана с Германией.

Итогом «украинского съезда» Киевского областного комитета стало принятие общей «Резолюции о власти» (11 мая 1918 г.), по которой съезд признает «необходимым участие партии в государственной работе и считает необходимым персональное вхождение своих членов во вновь сформированное министерство». Принципиально важное дополнение: «Оставаясь верными идеалам единства России, единства партии и разделяя по-прежнему глубокое убеждение в необходимости союза с западными демократиями», – как и следовало ожидать, даже не ставилось на обсуждение. Зато единогласно были приняты резолюции: «Считать необходимым предоставление русскому языку, наравне с украинским, прав языка государственного», а также: «В администрации и законодательстве должна быть проведена идея независимости Церкви от государства». Съезд отклонил проект роспуска структур местного самоуправления, признав лишь, что членам партии следует противостоять «ошибочной политике социалистических групп», которая дискредитирует «идею демократических органов самоуправления». Съездом был избран Главный Комитет областной организации, объединивший в своем составе представителей городов и губерний Украины (из 40 мест 24 получили киевляне).

В итоговой речи Григорович-Барский сравнил киевский съезд с прежними «всероссийскими съездами партии», не без гордости заметив, что теперь появилась возможность продолжить «самостоятельное политическое творчество». Следует отметить, что работа кадетов в составе гетманского правительства стала первым опытом «государственной деятельности» партии после октября 1917 г. И здесь проявились две характерные тенденции, ставшие впоследствии (в 1918–1919 гг.) характерными для кадетов. С одной стороны – стремление к непосредственному участию в деятельности тех или иных властных структур, с другой – отсутствие должного административного опыта, ссылки (в общем, вполне справедливые) на отсутствие связи с местным административным аппаратом и надежды на скорое исправление положения при наличии непосредственной поддержки власти.

Подобные «самостийные» решения местных парткомов не могли остаться без внимания «центра». 7 сентября 1918 г. обращение к «киевским кадетам» написал член ЦК партии Астров. Будучи в Москве, он надеялся, «несмотря на глубокое расхождение, сохранить единство партии» и передать позицию июльского Пленума, допустившего «право областей принимать ответственные решения по местным условиям, поскольку эти решения не претендуют на общерусскую, общегосударственную политику, пока эти областные группы остаются в пределах областных и местных условий». Вряд ли обоснованно считать подобное решение «москвичей» потенциальным «расколом», скорее – отражением совершенно очевидной тенденции децентрализации единых контрреволюционных организаций (при одновременных попытках сохранения идеологического единства и признания руководящей роли ЦК). Не случайно Астров особо отмечал важность сохранения единства партии, «этой единственной государственной ткани, которой предстоит еще громадная роль в процессе возрождения государства», указывал, что «Съезд партии со временем, когда Россия вновь станет единой, выслушает отчет о том, как партия прошла свой трагический путь, и тогда вынесет свое решение». В то же время московское руководство не могло принять «полную покорность победителю, непонятную поспешность в образовании Главного Комитета в Киеве, безоговорочное вступление в правительство, созданное милостью победителей».

Вопреки расчетам «киевлян», Астров подчеркивал важность «способов создания в России общерусской власти», причем пытался четко определить значение основополагающих принципов политического курса партии в условиях нарастающей гражданской войны: ЦК «не создает себе кумиров из идей монархии и республики (Астров особо отмечал, что «идею монархии нельзя компрометировать, она еще может пригодиться, ибо идея народоправства достаточно скомпрометирована»); ЦК «не считает возможным бездействовать и отойти в сторону, когда яд социализма еще отравляет народ» и ЦК (наиболее важный пункт, касающийся способов создания в 1918 г. верховного, единого правления) «считает необходимым участвовать в процессе создания национальной власти, для чего полагает необходимым объединение военных сил и образование условий для возникновения диктаторской власти, которая должна подготовить почву для образования постоянных государственных форм, постепенно ликвидируя новоявленные правительства». По воспоминаниям участников московского форума, «в воздухе «народной свободы» недвусмысленно запахло «диктатурой». Конечно, все понимали, что «создать» диктатора нельзя, но можно было говорить о подготовке благоприятной среды для диктатора, который ведь не падает зрелым с неба».

Позицию Милюкова, находившегося в Киеве в дни работы московской конференции, характеризует его ответ в адрес ЦК «на тезисы доклада М. М. Вина-вера». В нем лидер партии выражает свое политическое credo по отношению к основным вопросам политического курса: «Менее всего я думал в такой области, как область внешней политики, устанавливать какие-либо непреложные аксиомы, годные на все времена и при всех обстоятельствах. Единственной такой аксиомой, абсолютной и неизменной, является только одна: благо родной земли. И даже в международном праве существует правило, согласно которому все договоры и обязательства сохраняют свою силу «при наличности прежних обязательств (rebus sic stantibus)». Идеи «реальной политики», хотя и вполне патриотичные по форме, ставились выше принципиальных норм международно-правовых отношений. Здесь Милюков подтверждал свою репутацию политика, для которого, по точной оценке Астрова, «тактика была всегда на первом месте, а нередко в полной мере заменяла принципы».

Милюков, по существу, отказывался от признания т. н. «союзнических обязательств», считая, что «в настоящее время фактически не существует того правового субъекта, который заключал договоры, не существует Российского государства». Кроме того, «не существует войны, и никакие силы не могут заставить русский народ начать ее вновь, какого бы мнения мы ни были о заключенном большевиками мире… Таким образом, при сложившихся условиях мы должны быть полными господами наших решений и руководиться исключительно нашими собственными интересами». В этих «интересах» Милюков усматривал прежде всего «воссоздание России», однако видел для этого иной путь, чем тот, на котором настаивал Винавер: «Я решительно возражаю против доктринерского запрещения членам партии «вступать в соглашения с германцами и тем менее – призывать их для создания власти, установления порядка местных сил». Показательно, что уже спустя несколько месяцев после окончательного поражения Германии Милюков на Ясском Совещании заявил, что, по его мнению, Брестский мир недействителен не только формально, но и фактически, а антибольшевистская Россия вполне может считаться субъектом международного права.

В письме к И. И. Петрункевичу (21 ноября 1918 г.) Милюков высказал ряд оценок в отношении принципов государственного устройства. По его мнению, блок с социалистами бессмыслен, поскольку «революция хотя и научила их кое-чему, но для совместных действий они все еще не годятся». Монархия как форма правления – «относительна», как и любая иная форма, однако необходимо учитывать ее сдерживающий характер для излишне активной «представительной системы»: «Без принципа монархии мы не сможем законно ограничить принцип народовластия… Применение силы, голой силы, теперь неизбежно, и скрывать это от себя нельзя». Что касается государственного устройства, то «нам лучше вернуться к унитарному типу государства и никоим образом не строить отношений с областями на начале договорном. Пределы автономий для разных областей России должны быть различны. Для Финляндии нужна реальная уния».

Так или иначе, но принципиальные расхождения по вопросу о «внешней ориентации» и о допустимости сотрудничества с оккупационными силами ради победы «антибольшевистского сопротивления» и «восстановления монархии» стали первой серьезной проблемой в прежде единой политической линии кадетской партии. Когда в Москву в середине июля 1918 г. дошли сведения о «германской ориентации» Милюкова на Украине, то «руководящие партийные сферы были поражены этой вестью как громом и сначала…, даже не хотели ей верить».

Вехой в истории кадетской партии можно считать события осени 1918 г. В Крыму, в Гаспре, в имении графини Паниной (члена ЦК партии) 2 октября 1918 г. прошло совещание членов ЦК (председатель – И. И. Петрункевич (отчим графини Паниной), Н. В. Тесленко, В. Д. Набоков, С. В. Панина, Г. Н. Трубецкой, П. П. Рябушинский, Н. И. Астров, присутствовали также бывший городской голова Нижнего Новгорода Д. В. Сироткин и Ф. И. Гаярин), на котором главными стали уже вопросы организации всероссийской власти, «преемственной прежней власти со всеми ее договорными обязательствами». Открыл собрание Астров, сразу же обозначивший очевидность скорого поражения Германии и «печальный факт» отсутствия «единой и независимой России» на предстоящей мирной конференции, равно как и отсутствие общепризнанного Всероссийского правительства (точные сведения об Уфимском Совещании и Уфимской Директории еще не были получены на белом Юге). Но каковы бы ни были решения союзников, представители антибольшевистского движения должны (по мнению Астрова) твердо придерживаться следующих пунктов: «Совдепия не должна быть допущена на Конференцию; Федерация вассалов Германии не может представлять Россию; Самочинные выступления политических групп и новообразований на Мирной конференции тоже недопустимы».

Окончание военных действий в Европе, очевидный разгром Германии делали необходимым, по словам князя Г. Н. Трубецкого, поддержавшего Астрова, «достижение единства государственной организации», «объединение России», которое позволит ей «из объекта превратиться в субъект» государственного, международного права. По его мнению, следовало «особое внимание обратить на Добровольческую армию, которая пронесла идею государственности, как священный Ковчег, через все испытания». Это его мнение поддержали Тесленко и Винавер. Учитывая, что «90 % офицеров монархисты», Трубецкой полагал возможным «объединить все интересы», сочетая принципы военной диктатуры с монархическими симпатиями, «поставив во главе Добровольческой армии Великого Князя Николая Николаевича, при условии непредрешения дальнейшего образа правления». Великий Князь представлялся «приемлемым и для союзников». В то же время нужно учесть, что «объединение партий в связи с конъюнктурой в Европе (победа союзных демократий) требует «равнения налево». Но и для «левых» кандидатура бывшего Верховного Главнокомандующего Российской Императорской армий была бы, по мнению Трубецкого, «возможна при заявлении, что она доведет страну до того момента, когда она сама будет в состоянии решить свою судьбу».

В. Д. Набоков соглашался, что «союзники вместе с германцами не должны мешать Добровольческой армии исполнить свою задачу и занять Москву». Однако настаивать на соблюдении заключенных во время войны договоров вряд ли возможно, так как «договоры обусловлены участием в войне, Россия же выбыла из строя», а «требовать исполнения обязательств по договорам мог бы только Николай II». С ним соглашался «резко и грубовато высказавшийся» П. П. Рябушинский, уверенный в важности «занимать позицию определенную – друзей и союзников Англии и Франции»: «Добровольческая армия пока ужасно бессильна. Нужно выдвинуть лиц, которые бы говорили с союзниками. Никто не сознает необходимости единой России с такой остротой, как промышленники… Большевики грабят, но немцы грабят еще более. Германия занимается скупкой заведомо краденного».

Еще более определенно о необходимости «всероссийского представительства» говорил приехавший из Москвы Винавер. С его точки зрения, «Уфа, Сибирь (Уфимская Директория и Совет министров в Омске. – В.Ц.) – искусственные построения», тогда как «освобождение России от большевиков» крайне важно, а из-за отсутствия всероссийского субъекта невозможно будет иметь представительство на запланированной «конференции победителей» в Париже. В отличие от Вина-вера, Астров, также приехавший из Москвы, считал, что Уфимское правительство «есть нечто очень близкое к тому, что в Москве состоялось как соглашение с союзниками» весной 1918 г., когда «Национальный Центр и Союз Возрождения явились объединенными группами с единой программой (позднее он сменит свою точку зрения на Директорию, посчитав ее нелегитимной. – В.Ц.)». Следовало «помочь двум центрам: Добровольческой армии и Уфимскому правительству», причем «сгруппировать оба центра на Юге». С этой позицией, в конце концов, согласился и Винавер, признавший, что «Добровольческая армия и Уфимское правительство должны быть привлечены в первую голову», при том «основой объединения» станет все же Добрармия. Следует, считал Винавер, «признать невозможность германо-союзнической оккупации» (с использованием остающихся в России подразделений немецкой армии. – В.Ц.) и в то же время «требовать» от Антанты «очистки Северной России и помощи в создании субъекта права». По мнению Винавера, «те части России, которые не признают единства России, не могут принимать участия в переговорах (самостийность)».

Гаспринское Совещание в Крыму не было запланировано и носило, по оценке Астрова, «импровизированный характер» (в результате предварительного соглашения между самим Астровым и Винавером). Однако именно оно стало первой попыткой обосновать политический курс Белого движения в условиях очевидного окончания войны и перспективы восстановления полноценной легальной партийной работы (московские собрания таковыми считаться не могли). Высказанные во время его работы суждения оказали влияние на принятие внешнеполитических деклараций, составивших (наряду с решениями Ясского Совещания) в декабре 1918 г. – январе 1919 г. основу деятельности Русского Политического Совещания в Париже и, в частности, заявлений всероссийского главы МИДа С. Д. Сазонова.

Под впечатлением от Гаспринского Совещания о перспективах кадетской политики переписывался с Астровым другой «партийный патриарх» (негласно семью «патриархами» считались Петрункевич, Милюков, Кокошкин, Винавер, Родичев, Новгородцев и Набоков), «почетный председатель» партии И. И. Петрункевич. Он отмечал произошедшую после «революционного переворота» 1917 г. эволюцию программных установок: «Форма правления – республика, государственное устройство – территориальная автономия провинции; учредительная власть – Учредительное Собрание, избранное на основании всеобщего избирательного права». Но спустя год стали существенно меняться и эти «революционные лозунги». По оценке Петрункевича, в этом была вина не только «стихийной силы вещей», но и ряда членов ЦК, «ведущих свою личную политику, совершенно не согласную с политикой, установленной партией». Многие члены партии «участвовали в монархических организациях, открыто провозглашающих монархию» (очевидно, имелись в виду В. А. Степанов и Е. Ефимовский), другие участвовали «в Украинском гетманском правительстве, провозгласившем «самостийность» Украины, ее национальную независимость от России и суверенитет украинской власти» (С. М. Гутник, А. К. Ржепецкий, Н. П. Василенко), третьи – «предложили союзникам в Яссах утверждение военной диктатуры, т. е. замену Учредительного Собрания властью диктатора» (П. Н. Милюков, М. В. Брайкевич, М. М. Федоров, Б. Е. Малютин). Политические маневры Милюкова, который «совершенно освободил себя от решений и принципов партии и пошел по пути оппортунизма», признав допустимым восстановление в России монархии, «чтобы штыками немцев восстановить трон», свидетельствовали об отсутствии партийного единства. Подобные действия как членов ЦК, так и членов местных организаций могли привести, по справедливому суждению Петрункевича, к одному результату: «Партию придется считать погибшей, так как партия, лишенная единства действий и дисциплины, не есть политическая партия».

Отметив одинаковую несостоятельность создания «всероссийской власти» на основе «Уфимского правительства», «Омского правительства адмирала Колчака» или «Кубанского командования Добрармией», Петрункевич подчеркнул, что наиболее действенный способ создания действительно прочной, легитимной власти – путь «снизу»: «Ход организации должен быть… не от власти всероссийской к местной, не от центра к периферии, а от периферии к центру, т. е. следовать по тому же пути, по которому пойдет освобождение России». В противном случае «всякая власть, будь она гражданская или военная, будет чистой фикцией, если она объявит себя всероссийской властью». «Всероссийская власть вырастет из местной власти, которая сумеет уловить дух своего времени, потребности русского народа и найдет средства осуществить их». Петрункевич, как и Астров, считал, что «такую задачу более всех других могла бы выполнить Добровольческая армия, но только в том случае, если она отрешится от тех узких планов, которые ей навязывают могикане погибшего режима. Если судьба готовит разрешение такой задачи генералу Деникину, то он выполнит ее, лишь идя по пути, которым шел Вашингтон, а не по следам генералов Монка или Мак-Магона (популярные в 1918–1919 гг. примеры-аналогии из всемирной истории применительно к лидерам Белого дела. – В.Ц.). Для успеха своего дела Добрармия должна соединить свои силы с гражданскими силами той территории, где она в данное время действует. Она должна организовать управление этой территории с помощью местного населения по плану, заранее выработанному и осуществляемому немедленно по занятии территории. Должна быть организована власть распорядительная, с правом законодательства по местным делам, и власть исполнительная. Первая – выборная, вторая – по назначению, думаю, губернатора – делегата армии, на первое только время. Потом, когда появится центральное правительство, губернатор будет по его назначению. Необходимо, чтобы Армия достигла полного доверия населения, т. к. она должна представляться в его сознании как освободительница и защитница действительных интересов народа, а не того или другого класса».

Таким образом, Петрункевича с полным основанием можно считать сторонником идеи т. н. «диктатуры снизу», при которой власть будет создаваться на основе уже существующих структур управления. Эти идеи получат значительное распространение в последние периоды истории Белого движения в России, в 1920–1922 гг. Поэтому, в определенном смысле, Петрункевич «опередил время» и «обстоятельства» создания подобных властных структур. Действительно, благодаря их деятельности возможно было добиться столь важного для Белого дела равновесия между легальностью и легитимностью. Опора на местную власть, и особенно на местное самоуправление, была типичным пунктом кадетской программы и, в условиях развала центральной власти, могла оказаться востребованной.

Однако военно-политические события развивались так, что, вопреки мнению Петрункевича и партийным установкам, приходилось не дожидаться оптимальных условий для формирования власти, а считаться с фактом создания диктатуры в той форме, как это происходило на белом Юге и в Сибири. Осенью 1918 г. почти синхронно (с интервалом в две недели) прошли 3-й Юго-Восточный краевой съезд партии (в Екатеринодаре 29–31 октября 1918 г.) и 2-я Общесибирская партийная конференция (в Омске 15–18 ноября 1918 г.). На них обсуждались вопросы, связанные уже с самой формой организации будущей всероссийской власти, ее международным статусом. В Екатеринодаре, по инициативе Краевого Юго-Восточного комитета, собрался «цвет» кадетской партии: члены ЦК партии (П. Н. Милюков, Н. И. Астров, М. М. Винавер, графиня С. В. Панина, В. А. Степанов), бывшие члены Государственной Думы (Н. Н. Николаев, М. С. Воронков), представители Кубанского областного (С. И. Хлебников, А. И. Веденяпин, А. В. Сокольский и др.), Донского окружного (Е. В. Кулаков) и Украинского Главного (Д. Н. Григорович-Барский) комитетов. Всего – 63 делегата. Съезд широко освещался в печати (официозные газеты «Россия» и «Вольная Кубань»), а иллюстрированный журнал «Донская волна» посвятил партийному форуму отдельный номер.

В выступлениях были конкретизированы положения партийной программы, однако множество резолюций, содержащих развернутые тезисы по вопросам внутренней и внешней политики, принято не было. Съезд имел значение, скорее, «обменом мнениями» о сложившейся политической ситуации, подведением итогов, формулировкой оценок партийной работы за 1918 г. Окончание войны в Европе и вывод немецких войск из Украины были одними из главных лейтмотивов выступлений. Председатель Юго-Восточного комитета, ростовский городской голова В. Ф. Зеелер в своей речи (29 октября) в ярких, образных выражениях описал историю возникновения Добровольческой армии, особо подчеркивая, что «Русская Государственная армия союзникам не изменяла, она не запятнала себя никаким соглашательством, и мы полагаем, что наше представительство, представительство России будет допущено, будет принято и ему будет отведено почетное место, несмотря на нашу слабость». Эту же идею развил ставший своеобразным «монополистом» на толкование вопросов внешней политики Винавер (31 октября), заявив, что Брестский мир не может считаться международно-правовым актом, поскольку заключен от имени не существующих, не признанных мировым сообществом государств (Советской России и Украинской Республики. – В.Ц.). «Нам говорят: «Россия перестала быть субъектом права, и договоры могут признаваться недействительными». Мы отказались от этой диспенсации (dispensation – «освобождение от обязательств». – В.Ц.), признав, что Россия жива. Договоры наши как были, так и остались… Россия не совершила никакого акта».

Винавер отметил правомочность международного представительства от имени антибольшевистской России. Государственный суверенитет России признавался «над всеми областями, входящими в ее состав до 25 октября 1917 г.», за исключением Польши. Непременным условием считалось «немедленное прекращение Брестского и дополнительных к нему договоров и всех вообще мирных договоров, заключенных Германией с отдельными частями России», «очищение России от германских войск» и категорическое исключение представителей «большевистской власти» из мирной конференции. Со своеобразным «покаянным словом» на съезде выступил Милюков. Бывший министр иностранных дел признал правоту Винавера и ошибочность «германской ориентации», отметив также, что Россия имеет право на равное с остальными странами Антанты представительство на мирной конференции (право, обеспеченное «теми миллионами жизней, которые принесены ею на алтарь союзного дела»).

С «оправданием» перед съездом выступил Григорович-Барский, объяснивший «мотивы вступления» членов партии в гетманское правительство угрозой «германской оккупации» или альтернативой образования «чисто украинского кабинета», который мог «разрушить русскую культуру и расширил бы пропасть между Россией и Украиной». В частности, «удалось спасти суд от полного разгрома (украинцами) …, охранить русскую школу, высшую и среднюю, от полной украинизации». На это Винавер резонно заметил, что работу в правительстве, подчиняющемся «кивку из Берлина», нельзя считать спасением «суверенитета России».

Накануне докладов Винавера и Милюкова съезд заслушал доклад В. А. Степанова, в котором были сформулированы три «тезиса», касавшиеся уже внутриполитического положения. Первым признавалось «создание временной всероссийской государственной власти, единой для всей России», во-вторых, власть была «обязана немедленно восстановить единение с союзниками, основанное на принципе верности заключенным договорам, воссоздать армию, восстановить правопорядок, обеспечивающий неприкосновенность жизни, имущества, свободы граждан».

В-третьих, признавалось, что «в образовании временной власти должны принять участие только те правительства, которые собственными усилиями или с помощью союзных и дружественных сил ведут борьбу во имя Единой России, также те правительства, которые особым актом, в торжественной форме изданным, объявят о присоединении своем к программе воссоздания Единой России и полном отказе от стремлений к самостоятельному государственному существованию».

Степанов подтверждал, что вопрос о форме правления (13-й пункт партийной программы) не является принципиальным, поскольку «на время переходного периода» наиболее оптимальной является «единоличная власть». Члены влиятельного в 1918 г. Союза Возрождения России считали принципиально допустимым введение «коллегиальной власти». Однако в реальности была признана «директория в числе трех лиц, с представителем военной власти во главе» (схема, обусловленная «московским соглашением» Правого Центра и Союза Возрождения России весной 1918 г.). На съезде звучали также мнения (Астров) о достаточной вероятности того, что «исторический ход событий заставит Россию пройти через этап монархии». В отличие от программных установок 1917 г., налицо была определенная эволюция в отношении формы правления. Однако в «проекте резолюции по внутренней политике» говорилось: «Краевой съезд не считает себя правомочным пересматривать программу партии, однако считает в то же время необходимым засвидетельствовать, что он не видит основания ставить вопрос о пересмотре п. 13 программы и для провозглашения монархии не видит объективных данных. Окончательная форма государственного устройства д. б. установлена Учредительным Собранием. Для его созыва должно быть создано Временное правительство, задачами которого должны быть – соглашение с союзниками, избавление от большевистской тирании и указание союзникам, чем они должны помочь».

Примечательны также принятые съездом и развитые позднее на Южнорусской конференции положения о «Юго-Восточном Союзе», активным сторонником которых выступал В. А. Харламов. Он отметил в работе Союза «первый опыт сближения России»: «Длительный процесс собирания Единой России и возрождения ее былой мощи и величия не исключает необходимости крупных объединений, как Юго-Восточный Союз», который должен «иметь во главе орган с правами правительственной власти по общим для всей территории Союза вопросам», и в то же время «отдельным членам Союза должна быть предоставлена полная автономия во внутренних вопросах».

Еще одним важным пунктом, обсуждавшимся на съезде в Екатеринодаре, стало принятие «Положения об управлении партией народной свободы на Юго-Востоке России». Согласно ему, «общее управление делами» партии осуществляли краевые съезд и комитет. Съезд, созываемый по решению краевого комитета «не менее одного раза в год», состоял из членов краевого комитета и делегированных представителей от «областного или губернского города» (по 5 от каждого), от «уездного города или окружной станицы» (по 3 от каждого), от станичных, сельских и хуторских комитетов (по 1 от каждого), от парткомов, образованных на основе «территориального» или «профессионального» признаков (по 1 от каждого). Кроме того, на съезде могли участвовать члены ЦК партии, Государственных дум, Учредительного и «последующих законодательных собраний», а также «приглашаемые по выбору президиума Краевого комитета» (не более 5 человек).

«Исполнение постановлений Краевого съезда, общее направление деятельности и представительство партии на Юго-Востоке» осуществлял Краевой комитет, в состав которого входили члены, избираемые на съезде (закрытым голосованием, сроком на год), члены, кооптированные решениями самого комитета («не более четверти избранного состава»). Председатель комитета, его товарищи, секретари и казначеи избирались «из своей среды» самим комитетом. Таким образом, на белом Юге постепенно восстанавливались партийные структуры, призванные осуществлять взаимодействие с властью, представлять партийную линию в общем развитии политического курса. Состоявшийся в Екатеринодаре съезд не выявил принципиальных отличий от принципов внутренней и внешней политики, провозглашаемых на белом Юге в конце 1918 г. Однако данный форум, хотя и имел «краевой» статус, стал фактически единственным съездом кадетской партии после 1917 г., с максимально возможным, в условиях гражданской войны, представительством не только от региональных, но и от общероссийских структур (члены бывших законодательных палат, партийного ЦК). Дальнейшая работа партийных организаций в 1919–1920 гг. координировалась либо на партийных совещаниях, либо на совещаниях членов ЦК в том или ином городе белого Юга и Сибири.

Показательны также решения, касающиеся основ создания будущей «Российской Государственности», принятые кадетским ЦК (Новгородцев, Винавер, Петрункевич, Григорович-Барский, Мандельштам, Юренев, Родичев, князь Долгоруков, Набоков, князь Оболенский, Богданов, Ковалевский, Келлер) на совещании в Ялте (6 марта 1919 г.), незадолго до отступления из Крыма Крымской Добровольческой армии. Созванное по инициативе Астрова, совещание отметило два наиболее очевидных «пути к собиранию и объединению России» – военная диктатура как единственный, единоличный центр объединения и соглашение уже существующих «центров власти». «Первый путь состоит в сосредоточении сил около некоторых центров всероссийского объединения, какими в качестве единственных реальных сил должны стать борющиеся за возрождение Единой России наши армии, как представляющие в совокупности своей идею Государственного единства России…; второй путь есть путь соглашения отдельных государственных образований, ныне создавшихся в России, причем при помощи взаимного соглашения они образуют некоторое государственное единство между собой и областями, занятыми армиями». Кадетские лидеры полагали, что «главным основным путем в общем процессе собирания и возрождения Единой России должен стать первый из указанных выше путей, необходимо признать и за вторым путем значение неизбежного, в некоторых частях России, способа присоединения к центру краевых образований». Однако подобные краевые образования не должны иметь права «определять будущую форму правления и государственного устройства России» (явная реакция на стремление ряда казачьих политиков утвердить республиканские и федеративные формы государственности).

С претензиями на выражение всероссийских партийных интересов выступила Омская конференция (вторая общесибирская), прошедшая 15–18 ноября 1918 г. и продемонстрировавшая (наряду с заявлениями Омского блока) поддержку позиции Совета министров в его стремлении установить единоличную власть адмирала Колчака. В ее работе принимали участие 37 делегатов: представлявшие ЦК партии В. Н. Пепеляев и С. В. Востротин, члены Государственной Думы Н. Я. Коншин и А. А. Скороходов, член Учредительного Собрания, делегат от уральского казачества Н. А. Бородин, члены формирующегося Восточного отдела В. А. Жардецкий, А. К. Клафтон, В. А. Кудрявцев, В. Ф. Иванов и др., а также члены комитетов Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока. В частности, от Омского комитета присутствовали Д. С. Каргалов и Е. П. Березовский (сибирские казаки), Г. Я. Серебряков, Н. П. Двинаренко, от Казанского – П. П. Набоков, Н. М. Фофанов и др.; от Самарского – С. А. Елачич, И. С. Ильин и др.; от Иркутского – И. П. Кокоулин, от Харбинского – А. П. Кузнецов, М. Н. Раменский, от Владивостокского – П. П. Маевский, от Симбирского – П. Н. Николаев, Г. А. Ряжский, от Челябинского и Уфимского – Л. Э. Сосонкин, от Курганского – И. Ф. Высоцкий.

Основными докладчиками на конференции стали приехавший из Москвы Пепеляев и Жардецкий. В самом начале работы форума Пепеляев подверг критике достигнутое в Уфе соглашение (на основе которого было создано Временное Всероссийское правительство и Директория), отметив, что «всякого рода коалиции и компромиссы допустимы, но не должны «иметь самодовлеющего значения, затемнять основные цели соблазном кажущегося единения, включать в свою сферу антигосударственные элементы, которые должны быть изолированы». В Уфе произошел недопустимый компромисс с «антигосударственными элементами», в результате чего были сделаны «уступки в пользу Учредительного Собрания настоящего полубольшевистского состава». Чтобы исправить допущенную ошибку, следовало поддержать исполнительную власть, прежде всего – «государственно действующий» Совет министров Всероссийского правительства, который, будучи «преемственно связанным» с «налаженным аппаратом» Сибирского правительства («признанного населением и, по существу, законного»), «ослабил ошибку Уфимского Совещания». В плане политико-правовой сущности внешней политики, согласуемой с заявлениями, характерными для других белых регионов, выступил секретарь отдела В. А. Кудрявцев: «Выход России из ряда воюющих стран нельзя считать изменой союзникам, так как выход этот надо считать совершившимся после воцарения большевиков, власть которых осталась международно непризнанной и правовых последствий производить не могла. Фактическое же бегство армии с фронта, начатое еще при правительстве Керенского и бывшее результатом циммервальдской программы, не может быть принято за отказ от войны, ибо за отдельные ошибки и преступления отдельных лиц государство не ответственно, момент вменения отсутствует, и в период этого бегства государство продолжало содержать многомиллионную армию». Конечно, для полноценного представительства на международной конференции нужно было «иметь власть общероссийскую, подлинно признанную народом», но и до установления подобной власти, и «до сконструирования в России общероссийского министерства иностранных дел представительство России возлагалось на послов, находящихся за границей и имеющих полномочия от Временного правительства всероссийского» (общая координация могла осуществляться В. А. Маклаковым).

Из партийно-организационных вопросов, обсуждавшихся на Омской конференции, заслуживает внимания решение об окончательном оформлении Восточного отдела ЦК, образованного членами Центрального Комитета, «находящимися на освобожденной территории (Восток России и Сибирь)». В Отделе обеспечивалось представительство уполномоченных губернских комитетов («по 1 от каждого, согласно уставу партии») и, дополнительно, по «второму делегату от каждого губернского комитета и по 2 делегата от каждого комитета губернского города, а также уездного с населением более 50 тысяч. В декабре 1918 г. удалось создать Бюро Восточного отдела, во главе которого стал Клафтон, а на Омской партийной конференции Восточный отдел ЦК был избран в составе, в частности: Клафтона, Жардецкого, Фармаковского, Устрялова, Виноградова, Березовского, Бонч-Осмоловского.

В белой Сибири деятельность местных кадетских структур была направлена на безоговорочную поддержку власти Верховного Правителя. Как вспоминал уже в 1923 г. Устрялов, «Восточный отдел ЦК… во главу угла своей деятельности поставил идею временной военной диктатуры, как формы власти, наиболее соответствующей той фазе антибольшевистского движения, которая тогда переживалась страной, – фазе Всероссийской Гражданской войны». «Представлялась ясной, как Божий день, – отмечал Устрялов, – полная непригодность коалиционной Директории (да еще плюс Съезд членов Учредительного Собрания) справиться с теми сложнейшими задачами, которые стояли перед ней. Она была абсолютно лишена корней в тех элементах, на которые силой вещей выпадала задача стать «ядром» в борьбе с большевизмом: у нее не было никаких опор ни в военных кругах, ни в среде городской буржуазии и связанной с ней значительной части интеллигенции… Партия ка-де, для которой тактической целью было скорейшее свержение советской власти, не могла не чувствовать и не понимать элементарных требований момента. Ей нужно было или принять диктатуру, или отойти в сторону от антибольшевистского движения. Она, естественно, выбрала первое и дала идеологию этому движению, стала во главе его, приняв вместе с тем и львиную долю ответственности за его судьбу». По точному замечанию Устрялова, «диктатор не явился на русскую сцену органически и сам собой…, не он произвел переворот, а переворот был произведен для него. Колчака выдвинул в диктаторы «разум» антибольшевистского движения, а не его собственный «эрос власти». Как диктатора его всецело создала обстановка, непреклонно требовавшая диктатуры. Не будь Колчака, Восток получил бы другого диктатора, другого «генерала»; как его получил тот же Юг, и Запад, и Север…, и кадеты… всеми силами стремились наполнить неотвратимый факт антибольшевистской военной диктатуры осмысленным национальным содержанием, окружить его национально-освободительным ореолом, сообщить ему творческую силу, способную сокрушить углубленную революцию и восстановить растерзанную Россию».

В обращениях к Верховному Правителю и председателю Совета министров Российского правительства, сделанных отделом в декабре 1918 г., приветствовалось взятие г. Перми: «Именно пермская победа сразу и действенно обозначила в начавшемся обратном победном завоевании России всероссийский облик, созданной на Востоке верховной власти, лишив ее характера и атрибутов областного объединения, которое настойчиво, но совершенно неправильно пытаются ей придать, и выводит Русскую государственность через Уральские горы на широкий путь международного признания». Отмечалась также необходимость введения цензовых ограничений в предполагаемый «закон о выборах гласных городских дум»: «Новая избирательная система со всеми основными недостатками законопроекта даст, безусловно, отрицательные результаты, в особенности при полной апатии и усталости широких слоев населения от войны и, главным образом, от революции… Восточный отдел… считает необходимым в интересах восстановления разрушенного городского хозяйства вверить муниципальное дело зрелым политически и опытным в общественных делах и знающим бытовые особенности местной жизни слоям населения. В силу этих соображений, требуется увеличить возрастной ценз как для активного, так и для пассивного избирательного права до 25 лет, увеличить ценз оседлости, установить его в три года, установить для избирателей имущественно-налоговый ценз и, наконец, для пассивного избирательного права установить ценз элементарной грамотности».

Но наиболее определенной в отношении политики Верховного Правителя России явилась 3-я Восточная конференция партии народной свободы, прошедшая в Омске 20–21 мая 1919 г. Лейтмотивом конференции стало определение задач политического курса Российского правительства, времени, когда «период государственных исканий» сменился периодом «четкой формулы единоличной военной диктатуры».

С докладом о послереволюционной политике кадетской партии и истории Восточного отдела выступил его председатель А. К. Клафтон. Некоторые тезисы заслуживают внимания. Так, например, говоря о положении, сложившемся после 1917 г., Клафтон отмечал: «Гражданская война и большевизм отбросили русскую политическую мысль как бы к двум главным полюсам, подобно магниту, на одном конце которого расположились большевики с их социалистической идеологией, а с другой стороны – мы, кадеты, с нашей идеологией…; таким образом, определились центры и полюсы тяготения, столкнулись две идеологии, два основных миропонимания и две политических системы действий… Нам нельзя скрыть того, что революция с огромной силой ударила по нашей программе и по нашей привычной идеологии». Вспоминая доклады Новгородцева на Московской конференции годичной давности, Клафтон говорил, что для «восстановления Русской государственности» партия должна совершить «взлет» над своей программой, стать основой для нового «национального объединения»: «Он (Новгородцев. – В.Ц.) видел в этом национальном объединении все наше будущее, видел в этом взлете над нашими привычными партийными мнениями то необходимое, почти религиозное начало, которое может привести нас к воссозданию Русского государства». «Вожди» партии – Милюков, Винавер, Набоков, Астров – оказались на Юге, а в Сибири «не определилось яркого, влиятельного, единого и мощного центра политической организации». Но наиболее важным становилось участие членов партии в непосредственной государственной, административной работе (в пример ставилась деятельность Пепеляева в должности директора Департамента милиции МВД), которую не только не следовало отвергать, но, напротив, всячески поддерживать «интеллигентными силами». Члены партии должны были отдавать свои силы и в деятельности надпартийных политических объединений – Омского блока и Национального Союза, а также любых других «несоциалистических блоков». В отношении внешней политики необходимо было добиться от союзников «скорейшего признания Российского правительства, возглавляемого Верховным Правителем адмиралом Колчаком», и обеспечить «все средства союзной помощи героически бьющимся на фронтах русским армиям».

Результатом работы конференции стало принятие довольно развернутых «тезисов по тактическому курсу». В них прежде всего отмечалась важность соблюдения политико-правовых принципов, вполне сочетающихся с национальными традициями Русской Гоударственности. Говорилось о «твердом стремлении» кадетской партии «видеть Россию великой, сильной демократией с государственной организацией, воплощающей начало участия всего народа в деле государственном, со всеми признаками правового государства, с политикой, одухотворенной принципами социальной справедливости, в духе своем общенародной, просвещенной, укрепляющей в народе привычки свободы, сочетанные с глубоко укорененной дисциплиной права». Общество следовало ориентировать в сознании того, что военные методы управления страной являются временными и необходимы только для «воссоединения и внутреннего умиротворения России». Однако при этом партия считала, что «должно быть проведено тщательное согласование органов власти гражданской с органами власти военной, причем необходимо, во-первых, точное разграничение функций обеих групп исполнительной власти; во-вторых, в области распоряжений административного характера – признание преимущественного значения власти гражданской». Для этого нужно было усилить полномочия Верховного Правителя России в его «праве назначения и увольнения министров», а также в возможности создания при Колчаке «Особого Совета путем его указа из лиц, им назначенных, но не приобретающих этим никакого особого служебного положения». Не предрешая полномочий Совета («законодательных, законосовещательных или законоподготовительных»), конференция полагала необходимым создать его «в интересах более тесного общения правительства с общественностью». В определенной степени, данную позицию Восточного отдела можно считать предвосхищением элементов будущей «административной революции» Пепеляева в ноябре – декабре 1919 г. и созыва Государственного Земского Совещания осенью 1919 г.

В отношении формы правления предполагалось ее установление «согласно с волей Всероссийского Национального Собрания с учредительными функциями». В области местного самоуправления предполагалось восстановление городских и земских управ в составе «назначаемых правительством общественных деятелей», с последующим объявлением о выборах в городские думы и земские собрания. Показательно, что пункт о партийной политике был одним из последних (13-м). Кадетская партия задавалась целью стать «связующим центром» для всех «российских государственно мыслящих сил», «элементов, как налево, так и направо от партии народной свободы стоящих». Тем самым подтверждался уже не либерально-оппозиционный (как до февраля 1917 г.) характер деятельности партии, а центристско-консервативный, призванный обеспечить политическую поддержку Белому движению. «Мы должны уничтожить силу врага для того, чтобы иметь возможность возродить в России новое правовое государство, покоящееся на началах национальной демократии. В этом отношении необходимо твердо и с полной определенностью заявить, что ни в области политической, ни в области социальной, ни в области земельного вопроса возврата к прошлому быть не может». Эти слова Клафтона, произнесенные им на открытии конференции, были покрыты аплодисментами.

Значительная часть заседаний на конференции прошла в обсуждении вопросов внешнеполитического курса. 21 мая на собрании был заслушан доклад представителя ЦК Карпаторусского Совета доктора Капустянского, отметившего единство интересов России и Галицкой Руси. Затем перед собравшимися выступил Устрялов с докладом о геополитических проблемах, сложившихся после окончания Первой мировой войны. Прежде всего, по мнению докладчика, следовало считаться с фактом безоговорочной победы Антанты. «Политика России должна быть включена в орбиту общей политики Согласия». Поэтому «нам нет надобности делать в составе этого лагеря (Антанты. – В.Ц.) резких, решительных, непоправимых разграничений. Наш курс – курс общесоюзнический, мы идем со всеми союзниками, мы поддерживаем общесоюзническую ориентацию». Интересны были замечания Устрялова в отношении геополитического статуса современной и будущей России: «В теперешний момент Согласие распадается на три группы: с одной стороны, вместе или почти вместе идут Англия, Франция и Америка, с другой стороны – Япония, с третьей – Италия… Нам нужно для себя решить вопрос: в междусоюзнической ориентировке какой акцент для нас более важен – англо-американо-французский или японский?.. Не может подлежать никакому сомнению, что первостепенное значение в мире имеет тройственная комбинация: Америка, Англия и Франция. Не может быть никакого сомнения, что в сравнении с ними силы Японии незначительны… Державы опасаются возможности японо-германского сближения в будущем. Японии не доверяют, и это чувствуется повсюду и во всем… Россия есть прежде всего европейская держава, интересы России преимущественно на Западе, и наша внешняя политика должна руководствоваться прежде всего этим принципом». Поэтому, как считал Устрялов, «наиболее благоприятным и дружественным для Омского правительства является отношение к нему Франции, затем Англии… Что касается Америки, то здесь мы видим отношение несколько иного рода. Вильсон действительно колеблется. Как по отношению к Советской власти политика ответственных руководителей Америки не является ясной и установленной, так и по отношению к правительству России возрождающейся эта политика не в достаточной степени определена».

О важности единения с Державами Согласия Устрялов говорил, также исходя из опасений их противодействия «нашему национальному возрождению»: «Не говоря о том, что они вольны ограничить подвоз снаряжения…, они могут, например, признать Польшу в границах, установленных без согласия России…, они могут разграничить сферу влияния в Бессарабии…, они могут предпринять трудно поправимые для России шаги на Кавказе». С точки зрения выгод признания Омского правительства Устрялов высказывал сомнения, считая, что Россия еще недостаточно сильна и едина, чтобы диктовать свои позиции на мирной конференции. На вполне обоснованные подозрения, что «непосредственная связь с демократиями» может привести «нашу национальную власть к некоторому опасному уклону влево» и способствовать «иностранному вмешательству во внутренние дела России», Устрялов довольно категорично отстаивал общепризнанный для политического курса Белого движения в 1919 г. принцип: «Всякая попытка навязывания каких-либо принципов или мероприятий нашему правительству должна встречать с его стороны решительный отпор…, руководящим принципом нашей внутренней политики должен остаться бесспорный для нас лозунг – диктатура во имя демократии».

Во внешнеполитических аспектах все большее внимание кадетов привлекал типичный для периода середины – конца 1919 г. «славянский фактор». Устрялов не был склонен преувеличивать его значение, полагая, что, кроме сербов и карпато-руссов, других союзников у Белого движения среди славян вряд ли можно найти. Завершая свой доклад, он подчеркнул то особое, «мировое значение», которое имела ведущаяся белыми армиями «борьба с большевизмом»: «Это есть борьба за культуру, потому что теперь для нас уже нет никакого сомнения, что большевизм угрожает культуре всего человечества». Будущий идеолог «национал-большевизма» высказывался и в отношении национальной, как ему представлялось, сущности большевистской власти: «Мы боремся с большевизмом, мы считаем его мировым злом, но мы не можем не признать, – и это необходимо категорически подчеркнуть, – что даже и большевизм, с его размахом, с его изумительной энергией, свидетельствует об известной национальной силе… Если теперь нам нужны союзники, то, несомненно, еще придет время, когда Великая Россия нужна будет союзникам. В этом для нас нет никакого сомнения, время работает на нас. Мы должны помнить, что наша главная задача – концентрация, напряжение нашей национальной энергии. Все остальное приложится».

В прениях по докладу Устрялова выделялись выступления участника Югославянского Совета в России С. А. Елачича, несогласного с недооценкой докладчиком «славянского фактора». По мнению Елачича, кадетская партия должна была заявить о признании тезиса, что «Великая Россия не может быть без свободного славянства и свободное славянство не может быть без Великой России». Клафтон считал необходимым отметить важность внутренней и международной политики Омского правительства как всероссийской: «Верховный Правитель есть единый глава Русского государства… Мы совершенно отвергаем локальный характер Омской власти с того момента, когда Русское правительство перешло через Урал и подарило нам Пермскую победу». Участники конференции согласились с Клафтоном, словами Устрялова подведя итог обсуждению: «Когда я говорил, что мы одобряем политику Омского правительства, для меня было ясно, что Омское правительство является Российским и что одобрение его деятельности есть одобрение политики Сазонова, который является министром иностранных дел Омского правительства, т. е. правительства России».

Несомненное влияние на формирование внешнеполитической позиции партии оказало сделанное специально для Омской конференции и Восточного отдела ЦК интервью Милюкова (8 мая 1919 г.), переданное дипломатической почтой из Лондона в Омск. «Признание правительства, возглавляемого адмиралом Колчаком, правительством Всероссийским есть первая и основная задача нашей политики», «Единство России – в довоенных границах, за исключением Польши», – отмечал вчерашний сторонник «германской ориентации», ставший убежденным защитником идеи сотрудничества с Антантой. «Программа Вильсона» (14 пунктов) оценивалась довольно скептически: «Нашей исходной точкой должны быть не эластичные пункты, а интересы России». Эти «пункты» признавались «полезными исключительно в смысле государственного единства России» и «практических основ к принципу самоопределения», заменять правила «укрепления военного командования и дипломатических союзов» лозунгами общемирового единства – преждевременно. Принципиально соглашаясь с позицией С. Д. Сазонова, Милюков также считал, что отношения с САСШ и Японией нужно строить с перспективой «возможного конфликта» между этими двумя странами, с которыми России «нет необходимости себя связывать». Эффективность экономического сотрудничества не должна достигаться за счет «притязаний на концессии», которые могут нанести ущерб России. Характерны оценки Милюковым перспектив «польского вопроса» и статуса Украины. Граница с Польшей должна была строиться на «этнографическом принципе» с учетом «особенностей Восточной Галиции». Львов следовало бы объявить «вольным городом» по аналогии с Данцигом. «Прибалтийский край должен быть воссоединен с Россией на началах широкой автономии», «Закавказье необходимо объединить с Россией», – был убежден Милюков. Применительно к договорным обязательствам союзников перед Россией (в частности, в отношении Черноморских проливов) Милюков считал важным их обязательное соблюдение: «Хотя моя мотивировка присоединения к нам Константинополя ввиду притязаний немцев на Берлин – Багдад отпала, но не отпала необходимость решить вопрос о проливах в пользу России».

В качестве главного принципа всероссийской власти Милюков поддерживал «факт создания временной, с чрезвычайными полномочиями власти, опирающейся на армию» до того момента, «пока станет возможным созыв Национального Собрания». Лидер кадетов «решительно возражал против всякого объединения с ничему не научившимися и непримиримым догматизмом правых течений».

В утвержденных тезисах конференции по иностранной политике подтверждались уже неоднократно отмеченные принципы позиции кадетской партии: победа Антанты в войне «ставит Россию в ряды Великих держав», «выход России из ряда воюющих стран нельзя считать изменой союзникам, так как выход этот надо считать совершившимся после воцарения большевиков, власть которых осталась международно непризнанной и правовых последствий производить не могла», «принимая во внимание, что Россия в настоящее время попала в положение Бельгии и Сербии (имелась в виду оккупация этих стран войсками Четверного Союза. – В.Ц.) …, Россия имеет право на получение реальной помощи от союзников как финансовой, так и в деле освобождения страны от циммервальдийцев-большевиков, узурпировавших власть», а также «может рассчитывать на представительство на конгрессе (Парижской конференции. – В.Ц.), как только она будет в состоянии иметь власть общероссийскую, подлинно признанную народом», а «до сконструирования в России общероссийского министерства иностранных дел представительство России возлагается на послов, находящихся за границей и имеющих полномочия от Временного правительства». Дополнительно к докладу Устрялова было утверждено постановление, в котором, в частности, подчеркивалось: «Партия считает, что правительство Колчака, доказавшее свою жизнеспособность, объединяющее собой все элементы подлинной демократии страны и определенно заявившее о своей международной лояльности, силой вещей является перед лицом русского народа и всего мира правомочным и авторитетным правительством России».

По мнению Устрялова, Восточный отдел, понимая, что потенциал участия в «борьбе за всероссийскую идею» в Сибири небольшой («большевизм не только не был «изжит» в Сибири, – она его, как следует, и не испытала», тогда как «инициативное меньшинство», на которое приходилось опираться власти – буржуазия и офицерство, – не проявило ни достаточной государственной дисциплины, ни надлежащего понимания момента»), решил, «пользуясь наличностью белого «аппарата» власти, попробовать преодолеть сверху апатию народных масс, колебания левой общественности, близорукие предрассудки «самостийников». При этом неизбежно ограничивались «демократические принципы властвования и управления». Чтобы не успел «износиться всегда недолговечный, но зато сильно действующий механизм военной диктатуры», предполагалось использовать прорыв сибирских войск к Волге, что обеспечит (как считалось) «мощную поддержку населения… в пределах Европейской России». А «после уничтожения большевистского аппарата власти так радикально изменится вся обстановка, что станет мыслимым постепенный переход к нормальной политической жизни».

В мае 1919 г. проходили заседания ЦК партии в Екатеринодаре, так же как и Омская конференция, установившие твердые принципы внешней и внутренней политики кадетской партии и фактически обосновавшие политический курс Белого движения в 1919 г. 27 мая 1919 г. ЦК заслушивал прибывшего из Парижа Аджемова, выступавшего за незамедлительное признание Деникиным Колчака как Верховного Правителя России. Модель совместного государственного управления («остроумная конструкция»), предложенная Новгородцевым, предполагала «соотношение по типу государственного соединения или наместничества с огромными полномочиями. Но при этом надо сразу ставить вопрос о взаимодействии и о дальнейшем слиянии. Даже в случае встречи где-нибудь в Саратове (это был предполагаемый пункт соединения Восточного фронта и ВСЮР весной 1919 г. – В.Ц.) нельзя сразу соединить два механизма…, даже после окончательного соединения механизмы должны быть в известной мере самостоятельны и должны быть созваны согласительные комиссии об условиях слияния». Признание Колчака практически сведет на нет пребывание делегаций от «государственных образований» на мирной конференции («с признанием Колчака роль всяких Бычей отпадает»), и условия признания становятся вполне оптимальными: «Учредительное Собрание, ограничение вооружений, вступление в Лигу Народов, равноправие национальностей». Князь Долгоруков, корректируя Новгородцева, отмечал, что период диктатуры может быть, хотя и временным, но довольно длительным, «интриги Бычей» все равно не исчезнут, а «правительство России будет фиктивное, слабое». Поэтому «можно говорить о признании только по соединении». Сомнения Долгорукова разделял и Астров, указывая на возможные различия в правительственных декларациях, как препятствие для объединения: «Если есть два мира идеалов, Колчака и Деникина, то, пока мы хорошо не знаем, какие это миры, надо и здесь оставить свободу действий». «Заключение», принятое ЦК, звучало так: «Против одного всеми признана правильной точка зрения Астрова, полагающая, что нас вынуждают идти на признание, что требуется известный символ представительства возрожденной России, субъект международных прав, но что признание должно быть осуществлено так, чтобы не связывать рук в России для дальнейших действий».

На заседании ЦК 2 июня 1919 г. снова был заслушан доклад Новгородцева, посвященный на этот раз проблемам будущего государственного устройства России. Связано это было, очевидно, с работой профессора над проектом Областного устройства при Особом Совещании, а также с перспективой объединения аппаратов военно-политического управления Деникина и Колчака. Были предложены «четыре схемы», каждая из которых имела определенное соотношение достоинств и недостатков. Первая определялась как «Gliedstaat» – член союзного государства (пример – Бавария к Германии), имеет все министерства. Схема проста, но один элемент ее опасен – санкционирование принципа федерализма, следует эту схему отвергнуть категорически. Неудобно территориально». Кроме того, «игра с краевыми образованиями – величайшая болезнь, которая поддерживается Вильсоном». Федеративный принцип, принятый наконец в политическом курсе Белого движения летом 1919 г., казался еще слишком радикальным. Вторая: «Наместничество. Схема привычная. Слишком узкая формула». «Привычность» действительно прослеживалась в аналогии с Кавказом, управлявшимся до 1917 г. по принципу назначения Наместника. Третья: «Военное генерал-губернаторство с чрезвычайными правами. Тоже слишком узко». Данный вариант, как показала история Белого движения в 1919 г., был принят Колчаком в отношении Северо-Западного фронта, командующим которым был назначен Юденич, а северо-западное правительство при этом реальными полномочиями не обладало. Оставался четвертый вариант, по-своему несовершенный, временный, однако, с точки зрения Новгородцева, наиболее оптимальный для «переходного периода» русской государственности: «Сделать членов Особого Совещания товарищами омских министров (учитывая «регионализм» последних, такое вряд ли устроило бы многих политиков белого Юга. – В.Ц.) на правах министров с предоставлением южному правительству права издавать, а Деникину – утверждать законы. Все остается по-старому. Связь есть. Потом произойдет естественное соединение. Возможны постепенные стадии перехода». Именно этот, «четвертый путь» и стал основой создания схемы военно-политического взаимодействия, оформленного приказами Колчака, определяющими пределы полномочий южнорусской власти Главкома ВСЮР и Особого Совещания.

На этом же заседании было единогласно подтверждено важнейшее решение – признать участие членов кадетской партии «в исполнительных органах самоуправления, образуемых в освобожденных от большевиков областях…, не только безусловно необходимым для членов партии, но и рекомендовать им вхождение в такие органы в видах активного участия их в важнейшем деле устроения тыла». Тем самым партия не только идеологически поддерживала Белое движение, но и направляла собственные кадры для непосредственного участия в осуществлении белой власти на местах. Та же идея поддержки белой власти звучала и на следующем заседании ЦК 6 июня 1919 г. Новгородцеву, в частности, поручалось «разъяснять на митингах понятие о широкой автономии». Астров был уверен, что «нельзя отдавать аппарата власти исключительно в руки правых» и «требовать от кадетов кандидатов на посты власти». ЦК принял резолюцию, прояснившую партийные позиции в отношении государственного управления на белом Юге и применительно к ожидавшемуся созыву Южнорусской конференции государственных образований: «Обсудив начала, изложенные в положениях генерала Деникина по вопросу об организации высших учреждений при Главнокомандующем ВСЮР, совещание членов ЦК в Екатеринодаре пришло к заключению, что означенные положения вполне соответствуют постановлениям партийной конференции о существе национальной диктатуры и что учреждения, которые могут быть созданы на основании этих положений, должны встретить со стороны партии Народной Свободы всемерную поддержку и полное содействие. Общество должно оказать всю возможную для него помощь власти своей деятельностью в высшем учреждении по законодательству и управлению, а равным образом содействовать признанию тех начал, на которых предполагается введение временных государственных образований в общегосударственный строй».

Заседания ЦК от 2 и 6 июня и принятые на них решения об отношении партии к белой власти можно считать прямыми предшественниками партийного совещания при ЦК, заседавшего 29–30 июня 1919 г. в Екатеринодаре. В «тактических резолюциях» отмечалась возможность для партии стать основой межпартийных политических объединений (столь востребованных в период гражданской войны): «завязывать и поддерживать сношения через своих представителей с правыми и левыми группами и их представителями». Основой политической программы становились «руководящие начала, провозглашенные в декларациях Верховного Правителя адмирала Колчака и генерала Деникина». При этом «во всех выступлениях» говорилось, что следовало «вести политику государственную, национальную, а не узкопартийную, подчеркивая необходимость примирения, а не расхождения, при полном сохранении принципиальных основ национальной демократической программы». Характерным было утверждение, что необходимо «избегать всего, что противоречит этой политике и что вносит элементы обострения и вражды…, памятовать, что критика и оппозиция в настоящий период строительства государства более чем когда-либо должны иметь ответственный, государственный и созидательный характер, а не безответственный, революционный и разрушительный. Критика и оппозиция должны иметь в виду не расшатывание основ власти…, а укрепление основ власти, признанной при помощи указаний не одних только недостатков и ошибок, а также положительных мер, которые должны были проведены. И определенных лиц, которые эти меры должны провести». Что касается системы управления, воссоздаваемой на белом Юге, то здесь следовало отказаться от негативного опыта Временного правительства («бессилие и преклонение перед революцией и отказ от утверждения власти наперекор революционной стихии») и создать «новую систему управления», которая «должна быть не простым освобождением от большевизма в целях открытия свободной игры демократических сил, т. е. той же революционной стихии, а установлением твердого порядка, который не может не быть обузданием революционной стихии». Осуществление же данных задач могло произойти лишь при утверждении «единоличной диктаторской власти», которая позволит «утвердить порядок, пресекающий возврат большевизма слева и проявление большевизма справа», и сделает это «разумной демократической политикой…, безболезненным и решительным проявлением сильной власти». Участие членов партии «в краевых правительствах» допускалось с учетом «строгих норм против всяких уклонений в сторону федералистических и сепаратистических течений», при «невозможности возврата к старому централизму…, децентрализации и областной автономии». Примечательно также, что ЦК признавал «неизбежность реакции» после подавления революции, но считал необходимым предотвратить реакцию в форме «болезненного пароксизма» (аналогичного революции), избежать это путем участия «русских прогрессивных элементов» в «предстоящем государственном строительстве».

Отправляя на места решения конференции, ЦК партии заявлял о своем намерении «в свое время созвать всероссийский партийный съезд», но при этом подтверждал важность повседневной партийной работы. В этом отношении особенно выделялись требования о выпуске материалов партийной прессы «в больших городах, тотчас по их освобождении от большевиков…, пока там не завоюют газетный рынок социалистическая и правомонархическая пресса». В Екатеринодаре при ЦК было создано пресс-бюро во главе с князем Долгоруким.

Последним крупным форумом кадетской партии в России стало партийное совещание (конференция) в Харькове, прошедшая 3–6 ноября 1919 г. Осенью 1919 г., в преддверии ожидавшегося «освобождения Москвы и Петрограда» и «окончания гражданской войны», вопросы общеполитического порядка уступали свою значимость проблемам более конкретным. В октябре 1919 г. кадетский ЦК, переехавший к этому времени из Екатеринодара в Ростов-на-Дону, рассматривал некоторые положения аграрной политики. А Харьковское совещание конкретизировало ряд вопросов, относившихся к государственному устройству России, национальным проблемам и аграрно-крестьянской политике. Партия явно претендовала на роль ведущей политической силы после «победы над большевиками». В совещании участвовали члены ЦК и бывшие члены Государственной Думы, а также представители Ростовского, Киевского, Полтавского, Харьковского, Воронежского, Черниговского, Екатеринодарского, Одесского, Владикавказского и др. региональных партийных комитетов (всего 30 человек). Вел заседания князь П. Д. Долгоруков, его заместителями были избраны Н. Н. Ковалевский и А. В. Маклецов. 3–4 ноября оживленные прения происходили «по тактическому докладу», в частности, по вопросу о «национальной диктатуре» и ее весьма разнообразном толковании. Долгоруков отметил важность укрепления партийных структур: «Нужно сплотиться в партии на национально-государственной платформе, а также сплотить общество и народ вне партии. Разные оттенки в воззрениях членов партии надо оставить на второй план. Мы стоим на большой московской дороге, и нам надо заботиться о том, чтобы войти в Москву сплоченной организованной партией, а не распыленной». П. Я. Рысс (автор книги «Русский опыт», один из разработчиков проекта постановления «по тактическим вопросам»), выступая от Одесского комитета, отметил необходимость более точного использования термина «национальная диктатура» (впервые употребленного в годы Великой французской революции), введенного для оценки политического устройства в Белом движении. Особо отмечалось, что политическая программа должна синтезировать революционные перемены: «Необходимо было бы взять то основное и здоровое, что дала революция, и закрепить его». «Национальное не должно смешивать с националистическим, – убеждал Рысс, – должна быть культура общерусская, а не изоляция культур. Русская культура – это творчество всех народов, населяющих Россию». Рысс выдвинул позицию, во многом схожую с популярной в 1917–1918 гг. теорией неприятия «левого» и «правого радикализма», призвав товарищей по партии более вдумчиво относиться к различным политическим декларациям. Рысс полагал возможным признание фактической диктатуры, но считал ненужным открыто выражать поддержку диктаторским методам, поскольку это противоречило демократическим принципам, исповедуемым партией. Его отчасти поддержал М. К. Имшенецкий (от Черниговского комитета), заявивший, что диктатура – понятие сугубо военное и «реакционное» (в лучшем смысле этого слова): «Добровольческая армия – сила не наша, она вышла из военной среды; и диктатура, которую мы имеем теперь, – диктатура военная…; диктатура – это неизбежное проявление реакции против революции. Эту реакцию мы должны приветствовать, но не должны с ней сливаться». С ними не согласился М. А. Маклецов (Харьковский комитет): «Диктатор должен быть не только диктатором-освободителем, но и диктатором-устроителем, создающим государство на началах демократизма, самоуправления областей, равноправия». В. И. Снегирев (Ростовский комитет) отмечал принципиальную важность понимания того, что гражданская война есть противоборство диктатур и что «надо противопоставить диктатуре пролетариата военную диктатуру». «Никакой конституционной диктатуры быть не может. Что касается слова «национальная», то весь процесс возрождения идет под флагом национальным. Наше несчастье в том, что мы никогда не были национальны. Наша партия была российской, но она не была русской. Должно быть единство Национальности, Православной Веры и Государства». Поэтому «надо поддерживать Добровольческую армию не постольку поскольку, а безусловно надо органически слиться с ней». Его коллега по ростовскому комитету В. М. Знаменский также отмечал, что «национальная диктатура… должна быть именно национальной – просто военной силой нельзя создать государства. По законам истории Россия должна быть теперь государством демократическим, буржуазным, либеральным». Знаменский был уверен в правильности именно социально-экономического понимания термина, поэтому «либерализм, свободу в эпоху междоусобной войны придется отодвинуть – остаются лишь два первых условия». Для становления буржуазной системы необходимо опереться на крестьянство – это «единственная платформа для создания государства». «Его надо привлечь к себе, его надо сделать буржуазным, т. е. надо провести земельную реформу».

Национальный характер диктатуры белой власти представлялся важнейшим фактором, при котором возможно добиться возрождения подлинно «русской государственности». Об этом говорилось в выступлении члена ЦК Н. В. Тесленко: «Слово «национальный» у нас было под запретом, и это понятно, потому что им злоупотребляли, но теперь положение изменилось, и мы это слово должны защищать. Диктатура национальная выдвигается против интернационализма и против диктатуры класса, а в международных отношениях она знаменует собой суверенитет Русского государства и его единство». Идя вразрез с провозглашенными в 1918 г. Союзом Возрождения России и разделявшимися кадетской партией и Национальным Центром принципами признания диктатуры как временной и не самой эффективной формы управления, Тесленко убеждал собравшихся, что теперь «диктатура – это единственный путь к воссозданию Русского государства. Видя это, мы должны идеологически ее защищать». Тесленко подчеркивал важное значение термина «национальная»: «Что касается слова «национальная», то, конечно, под этим подразумевается совокупность всех национальностей, а не подавление других во имя одной. Гипертрофии прекрасного чувства, каким является чувство национальное, бояться нечего. Опасна не гипертрофия, а извращение – в виде узкого и злобного национализма, но в этом отношении Центральный Комитет забронирован».

Еще одно своеобразное толкование понятия «национальная диктатура» выразила член ЦК партии А. В. Тыркова (Вильямс). С ее точки зрения, важно было выделять не этнический или социально-экономический смысл термина «национальная диктатура»: «Надо приучить население к обоим этим словам. Идея нации, отечества была в загоне, теперь она поднята на высоту. Под словом «национальная» нельзя понимать благо народных масс… Это – благо духовное, духовный подвиг. Национализм должен быть жертвенным. Во имя национализма нужно отказаться от старых, слишком простых подходов». Не стоило опасаться и «неизбежной реакции» для того, чтобы утихомирить «дикого зверя, который называется народной массой». А «для успокоения нужны пулеметы». Чтобы избежать рецедивов революционных событий, по убеждению Тырковой, «надо поставить армию на первое место, а демократическую программу – на второе. Надо создавать господствующий класс, а не диктатуру большинства. Надо создавать аристократию духа. Господство западных демократий – это обман, который устраивают в тех странах политические деятели».

«Характеризация» смысла национальной диктатуры привела к обсуждению и т. н. «еврейского вопроса», считавшегося весьма актуальным в общественно-политической жизни белого Юга в годы гражданской войны. Член ЦК партии, бывший член IV Государственной Думы профессор Л. А. Велихов высказался так: «В большевистском движении идейный вдохновитель – еврей, исполнитель – латыш. Евреи должны отмежеваться от евреев-большевиков; требуя осуждения погромов, евреи должны осудить своих соплеменников, разрушителей России. В этом вопросе русские с евреями разошлись».

Мнение большинства присутствовавших выразил Н. А. Иванов (Харьковский комитет): «В содержание диктатуры нужно вносить общерусскую сущность. Диктатура должна пользоваться поддержкой всего народа, она должна вмещаться в рамки буржуазно-демократического государства и должна иметь конституционное устройство».

Итогом работы Харьковского совещания стал «пакет» из пяти постановлений («По тактическим вопросам», «По еврейскому вопросу», «По аграрному вопросу», «По казачьему областному вопросу», «Обращение к местным организациям»). Постановление «По тактическим вопросам» затрагивало основные позиции внутриполитического курса и стало своеобразным продолжением постановления партийного совещания в Екатеринодаре 29–30 июня 1919 г. Партия снова призывалась «к деятельной поддержке доблестных армий и национальной диктатуры в их борьбе с большевизмом и в строительстве государственной жизни на началах национальной демократической программы, возвещенной адмиралом Колчаком и генералом Деникиным и имеющей целью довести страну до Всероссийского представительного Собрания». Данное наименование Собрания, как «никоим образом не противоречащее» понятию «Учредительное Собрание», было принято большинством совещания. Термин «Учредительное Собрание» придавал «узкое толкование характеру этого Собрания». Особо указывалось, что новое наименование не только подчеркивает «представительный характер» будущего Собрания, но также никоим образом «не предрешает характера этого Собрания, в котором можно было бы видеть отличие его от Учредительного».

Повторялся тезис Рысса о «средней равнодействующей, которой следует государственная программа Деникина». Однако «государственная и национально-демократическая программа объединения и возрождения России» встречала «противодействие с двух сторон: как со стороны тех правых, которые в угоду частным и групповым интересам и, несмотря на пережитые потрясения, стремятся к полному восстановлению старого порядка («старого режима». – В.Ц.), так и со стороны тех левых, которые и после крушения большевизма (характерная уверенность для осени 1919 г. – В.Ц.) … собираются под знаменем социализма, чтобы – в угоду партийным доктринам и ложно понятым классовым интересам – продлить период великих потрясений».

Резолюция содержала существенные изменения в оценках основополагающих принципов политического курса Белого движения. Осенью 1919 г. говорилось уже о несвоевременности «попыток немедленного, по свержении большевиков, созыва Учредительного Собрания» и о довольно длительном периоде «диктаторской власти», необходимом для решения «исторической задачи объединения России, восстановления государственного порядка и гражданского мира». Только после этого возможен будет созыв Всероссийского представительного собрания и «осуществление реформ». Для эффективного периода «диктаторской власти» нужно прежде всего совершенствование местной администрации, «улучшение состава администраторов», борьба со злоупотреблениями чиновничества. Аппарат следовало улучшать посредством привлечения к работе «общественных сил». Однако «привлечение общественных сил на служение государству» должно не ослаблять, а укреплять систему национальной диктатуры, которая одна могла противостоять анархическим силам (ярким проявлением которых, в частности, считалось «движение Махно»). Члены партии снова призывались к участию в работе правительственных структур, причем контроль за их работой со стороны парткомов считался «политически недопустимым». Отсутствие партийного контроля заменялось «личной ответственностью членов партии», «их политической опытностью», иначе говоря – самоконтролем.

«Непредрешительная» резолюция «по аграрному вопросу» предусматривала проведение земельной реформы «по мере того, как с сокрушением большевизма и прекращением гражданской войны в стране будет восстанавливаться спокойствие», при недопустимости «шагов, которые давали бы населению повод думать, что власть ставит себе односторонние классовые задачи и руководится в своей аграрной политике реставрационными стремлениями». Так же, в духе «непредрешения», ставилась проблема «разрешения областного вопроса во всероссийском объеме» (резолюция «По казачьему областному вопросу»). Впрочем, и здесь членам партии ставилась задача бороться с противниками «национальной диктатуры», а также с «федералистическими течениями».

Наибольший резонанс в прессе и общественном мнении вызвала резолюция совещания «По еврейскому вопросу». В ней содержались тезисы, отражавшие проблемы в принципе типичные для осени 1919 г. (достаточно отметить, например, статью «Пытка страхом» В. В. Шульгина в газете «Киевлянин»). Постановление отнюдь не оправдывало ксенофобию и антисемитизм. Напротив, довольно четко указывались причины «морального одичания» и, увы, распространенных на Юге России в 1918–1919 гг. «еврейских погромов»: «Растленная атмосфера, созданная большевизмом, возведшим в принцип голое насилие и физическое истребление противников, является одной из основных причин возобладания в массах темных инстинктов. Это растление духа послужило благодатной почвой для отвратительных актов насилия, которые в совокупности своей представляются подлинным всероссийским погромом». Отмечалась «установленная в ряде случаев прямая зависимость еврейских погромов от подстрекательства большевистских агентов, стремящихся к дезорганизации тыла». Но при этом совещание недвусмысленно подчеркивало, что для «русского еврейства» единственно правильным путем может являться поддержка белой власти, Белого движения: «Сознательные и руководящие круги еврейства должны объявить беспощадную войну тем элементам еврейства, которые, активно участвуя в большевистском движении, творят преступное и злое дело… Русское еврейство должно понять, что вне безусловного и безоговорочного признания и поддержки национальной диктатуры и Добровольческой армии, воссоздающих Русскую Государственность, нет спасения и что только твердый правопорядок, который стремится установить национальная власть, обеспечит надежную защиту всем гражданам без различия национальностей и веры».

Важными с точки зрения решения внутрипартийных проблем представлялись «организационные тезисы». В них делался акцент на восстановлении «всех губернских и уездных комитетов и агентур». В условиях разлаженности аппарата предполагалось, что «все губернские комитеты Юга России… должны быть приписаны к одному из областных комитетов (Тифлисскому, Ростовскому, Харьковскому, Киевскому, Одесскому). Эти «областные комитеты» должны не только служить проводниками позиций ЦК, но и играть определенное самостоятельное значение, «оживлять партийную деятельность и информировать губернские комитеты», которые, в свою очередь, информировали бы уездные комитеты. Кадетские губкомы и укомы должны были участвовать в выборах в органы местного самоуправления, сообщать о работе местной администрации, собирать членские взносы и отправлять их в ЦК в Ростов-на-Дону, а также помогать «организации на местах» сбору теплого белья для армии и средств в фонд помощи семьям погибших членов партии.

Таким образом, Харьковское совещание стало достаточно ясным подтверждением взаимосвязи партии и власти в Белом движении. Одним из последних документов на совещании стало «Приветствие генералу Деникину», отмечавшее «неисчислимые трудности исторической борьбы за освобождение измученной нашей Родины» и содержащее уверенность в том, что «в огне испытаний куется дух нации, крепнет, наконец, патриотическое сознание народа, отсутствие которого бросило нас на край бездны». Кадеты практически во всем поддерживали политику, проводившуюся «национальной диктатурой». По сравнению с партийными собраниями периода 1917–1918 гг. здесь, под влиянием очевидных успехов «похода на Москву», произошли определенные корректировки политических позиций. Прозвучала идея приоритета национальных (надклассовых, надсословных и надпартийных) интересов в программе партии. Идеи национального единства, Российской Государственности действительно были в «забвении» в разгар революционных перемен 1917 г. Теперь они становились приоритетными. Со стороны могло казаться, что кадетская партия существенно «поправела», приходится говорить о «закате либерализма», однако отмеченные перемены отражали вполне определенную смену всего политического курса Белого движения в период осени 1919 г. Ожидание скорой «победы над большевизмом» и при этом представление о длительности «послевоенного периода», во время которого потребуется бороться с многочисленными рецидивами революционного времени (наиболее важным считалась «махновщина»), «разрухой тыла», слабостью местной власти, ее коррупционным характером, для чего и необходимо усиление полномочий исполнительной власти и в то же время ее поддержка «общественными силами», разумеется, «антисоциалистического характера». Подобная модель отношений партии (которая, очевидно, претендовала на характер «правящей») и власти вполне могла рассматриваться в качестве основы будущей модели устройства системы управления на «переходный период», т. е. до созыва «Всероссийского представительного собрания».

Что касается реакции на постановления Харьковского совещания со стороны ЦК в Ростове – заседание 10 ноября 1919 г., доклад Долгорукова, – то здесь констатировалась победа проправительственного курса (о своем выходе из партии в знак протеста заявил только Имшенецкий) и выражалась поддержка проходящих выборов в городское самоуправление со стороны местных комитетов. Однако уже 17 ноября 1919 г. ЦК отметил, что «согласно уставу» постановления совещания «не имеют формально обязательного значения» и следует подготовить новое совещание для более детального рассмотрения «экономических, аграрных тем». 24 ноября, в связи с очевидным ростом «германофильских настроений», ЦК постановил «провести кампанию против Германии» посредством статей в прессе, митингов и собраний, а также подготовить (совместно с Национальным Центром, Союзом Возрождения России, Советом Государственного объединения, Союзом городов, земским союзом и т. д.) «совместную резолюцию в поддержку союзной ориентации, с совместным указанием на ошибки союзников». Показательно, что в эти дни в Ростове уже знали о выступлении Ллойд-Джорджа в Парламенте и его заявлениях о бесперспективности поддержки белого дела. 14 декабря 1919 г. ЦК обсуждал основные положения текущей аграрной политики, но уже на следующий день (15 декабря) М. М. Федорову было поручено подготовить эвакуацию ЦК и Национального Центра из Ростова, ввиду стремительного наступления РККА. Тезисом – «обратиться устно к Главнокомандующему с заявлением о поддержке» и «одобрить попытку реформы Особого Совещания в направлении концентрации власти» – ЦК фактически завершил свою работу на белом Юге.

Для оценки работы местных структур кадетской партии интересной представляется история создания т. н. Союза Национального Возрождения в Поволжье. Летом 1919 г. в Царицыне при поддержке бывшего начальника ударных соединений Западного фронта и командующего Саратовским корпусом Донской армии в 1917–1918 гг. полковника В. К. Манакина началось формирование структур Союза. Основания, на которых следовало вести работу новой организации, были изложены Манакиным в рапорте на имя генерала Романовского. Сохранив контакты с представителями местной антибольшевистской общественности, бывший Саратовский губернатор (Манакин был назначен на эту должность по распоряжению атамана Краснова летом 1918 г.) намеревался создать организацию, способную обеспечить не только политическую, но и в перспективе военную поддержку белому делу. В рапорте-«докладе», озаглавленном «О способах прочной организации тыла», им отмечались типичные недостатки системы функционирования гражданской власти в районах, занимаемых ВСЮР. Выделялись отсутствие администрации, авторитетной среди местного населения, подбор руководителей по принципам «по стажу прежней службы», «партийности», в результате чего власть оказывается у «лиц, совершенно незнакомых с районом». «Вакуум власти» быстро заполняется всевозможными авантюристами, вплоть до бывших большевиков, которые оказываются даже в контрразведках. Незаконные реквизиции, конфискации со стороны воинских частей также не способствовали должному выполнению провозглашенной ВСЮР цели «возрождения в освобожденных местностях правопорядка». Манакин отмечал несовершенство работы, основанной на Положении о полевом управлении, согласно которому тыл делился на «зоны войскового и гражданского управлений, причем в первых действуют только тыловые коменданты и… чины гражданской администрации всегда чрезмерно опаздывают с началом работ». Местное население узнает о работе «исключительно насажденной» власти «преимущественно по приказам, которые передаются в массу, через Государственную стражу». Вместо «живой», «творческой работы» с населением начальники уездов («по идее, главные работники гражданского управления») ограничиваются «бюрократической перепиской» и «организацией стражи». В результате крестьянство, видя бессилие администрации, «замыкается внутри себя», возвращается к общинному самоуправлению и «приговоры сельских обществ» становятся весомее распоряжений назначаемых «сверху» чиновников. Исходя из вышеизложенного, полковник предлагал прежде всего направлять в «органы гражданского управления подготовленных и заранее подобранных, обязательно из жителей данного района». Кадры будущей гражданской администрации должны готовиться заранее, по возможности на специальных курсах, где им разъяснялись бы основы внутренней и внешней политики белого дела. Комплектование контрразведки следовало производить «из числа надежных беженцев данного района», а не за счет остающихся «большевистских агентов». Чтобы свести к минимуму период «комендантского управления», за войсками сразу же должны были следовать представители гражданской власти, обязанные «не позже чем через сутки по занятию города или села» прибывать к месту своей службы. «Плох тот губернатор или начальник уезда, который в первую же неделю не объедет лично свой район, не ознакомится с жизнью на местах и побоится или не сумеет лично говорить с населением». Начальник Гражданского управления брал бы на себя ответственность за всех назначаемых чинов в губерниях и уездах, но «при назначениях, кроме стажа, требовать обязательного знакомства с районом».

Главный вывод, которым завершался рапорт-«доклад» Манакина, звучал так: «Строительство (власти) надо начинать снизу». «Главная работа должна вестись на местах начиная с сельской общины. Как можно скорее нужно провести закон о широком местном самоуправлении, о мелкой земской единице… Без прочного, здравого фундамента уездные и губернские земства не смогут справиться с задачей. Надо… представлять и облегчать населению возможность самоорганизоваться. Назначенные свыше городские и земские управы (согласно «Правилам об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении городским хозяйством» от 6 марта 1919 г. – В.Ц.) являются такими же чиновничьими органами, как и всякое правительственное учреждение». Причем «если в селах главное внимание гражданской власти надо обратить на общину, то в городах наибольшее внимание надо уделить обществу, которое является фактически единственным культурным элементом в уезде. Здесь именно нужна быстрая, умелая организация общества в духе задач власти». Следовало совместить стремление к объединению снизу и желание власти получить опору и «сочувствие массы». «Первым опытом общественной политической организации, начатой именно на этих основаниях в Царицыне», и мог стать Союз Национального Возрождения в Поволжье. В руководящие структуры создаваемого Союза должны были войти представители «поволжской общественности», в частности глава Союза домовладельцев Саратова А. М. Масленников, «местные народные социалисты». При этом в рапорте негативно оценивалось влияние «партийности» на формирование властной вертикали. По мнению Манакина (довольно распространенному в то время), политические партии следовало полностью отстранить от воздействия на исполнительтную власть (можно было только «давать аттестации своим членам», предполагавшимся к занятию административных постов). В то же время полковник признавал, что «в совещательных органах правительства… обязательно должны быть представлены все стоящие на платформе государственного правопорядка партии и союзы». Союз Национального Возрождения был задуман как вариант практического взаимодействия власти, общества и общественности. Не случайно в его программной листовке, изданной при поддержке штаба Кавказской армии в Царицыне, говорилось про «широкое привлечение к участию в сознательной работе Государственного строительства всех здоровых живых сил Поволжья, без различия классов и партий, на основах настоящей программы»; «создании общественности, тесно духовно и экономически связанной с интересами широких народных масс края, дабы заполнить ту пропасть взаимного недоверия и непонимания, которая образовалась ныне между интеллигенцией, трудовыми массами и крестьянством, и, как результат, постепенное, по мере движения вперед наших армий, создание широкого, разумного народного движения к возрождению нашей Родины». Союз повторял принципиальные положения программы Белого дела о «полной поддержке до созыва Всероссийского Народного Собрания Диктаторской власти Верховного Правителя России Адмирала Колчака и его Наместника Генерала Деникина», о «подчинении интересов Края интересам общегосударственным, т. е. строительстве Поволжья, как части Единой и Великой Свободной России», «пробуждении и воспитании на местах здоровых сил для организации местного самоуправления», «материальной поддержки Государством Православной Церкви», «всемерной поддержки Армии», «воспитании молодежи в духе… здорового чувства национальности, любви Родине и служения ей», «экономическом возрождении Края…, охране собственности», причем «покровительство промышленности не должно было превращаться в покровительство промышленникам», а «удовлетворение земельной нужды крестьян» допускалось «путем отчуждения крупных и не оправдываемых государственными соображениями казенных, общественных и частных землевладений».

Казалось бы, создание общественных структур, близких по идеологии к политическому курсу Белого дела, должно было встретить поддержку со стороны южнорусских политиков. Однако против организации Союза выступил ЦК кадетской партии и Национального Центра. Сходство политических позиций признавалось, но создание параллельных структур считалось излишним. Кадетская партия стремилась к расширению собственного регионального представительства, а «краевой» характер политических лозунгов расценивался как угроза «самостийности». Поэтому ВНЦ было решено содействовать созданию в первую очередь краевого отдела Центра и кадетской партии. Очевидно, что на это повлияло отрицательное отношение к «партийности», высказанное в программе Союза. Приоритет партийно-политического руководства над общественно-политическим выразился здесь с достаточной очевидностью. Партийные интересы и установки, даже в условиях падения их популярности, продолжали оказывать заметное влияние, сдерживали создание широкого антибольшевистского фронта на новой, надпартийной основе.

Что касается Манакина, то схожие взгляды развивались им в еще одном рапорте на имя Романовского, – об «организации» и «политическом воспитании» офицерства, написанном уже в феврале 1920 г. в Новороссийске. Манакин утверждал, что «мы ведем гражданскую войну, и, значит, строить Армию на одной дисциплине еще далеко недостаточно». «Нужна общая, единая идея, ведущая в бой как офицеров, так и солдат». Однако, следуя принципу «Армия вне политики», особая политическая организация офицерства представлялась «нежелательной» и «даже вредной». «Мы, офицеры, действительно очень далеки от политики и почти совершенно не представляем себе уклона политических верований даже наших ближайших друзей и соседей не говоря уже про начальников». Предполагавшееся в 1920 г. восстановление в прежнем виде структур Союза офицеров армии и флота (одной из важнейших основ в формировании Белого движения в 1917 г.) Манакин считал неприемлемым: «Вряд ли эти деятели могли бы вновь провести ту организацию, которая в 1917 году была построена, и довольно неудачно, на осужденном уже принципе комитетов». Кроме того, основанный на принципе выборности «представительный орган» офицерства вберет в свой состав «тех, кто больше других будет кричать».

«Политическое воспитание» среди офицеров необходимо вести постепенно, начав с достижения «всесторонней осведомленности офицеров во всех происходящих у нас и в других странах событиях». Офицерство – тот самый важнейший элемент будущего «гражданского общества», на который «опираться может и должна власть». «После трех лет революции офицеры выросли уже из старых понятий…, потому, что в их состав влилась почти вся интеллигентная молодежь России». Если «России нужны не манекены, а граждане», то и начинать нужно с элементарного: «широкого развития военной прессы и свободного участия в ней рядового офицерства». Когда будет создана настоящая «военная газета», тогда «аполитичное в массе своей офицерство» сможет, наконец, найти отражение в ней своей идеи «служения Родине вне классов и партий». Как бы предвосхищая политические перемены наступавшего «нового курса» генерала Врангеля, Манакин утверждал, что «какое бы то ни было государственное устройство возрождающейся России мыслимо лишь при обеспечении прав большинства населения, т. е. крестьянства и участия его самого в устроении своей жизни, а с ней и жизни Государства Российского». Для поощрения самоорганизации офицерского корпуса Манакин предлагал также создать Общество взаимопомощи офицеров и добровольцев и их семей.

Но в белом Крыму оказавшийся здесь Долгоруков (при поддержке членов ЦК Бернацкого, Усова, Новгородцева и Оболенского) в мае 1920 г. попытался создать «временный орган для восстановления деятельности партии», однако развить деятельность, подобную той, которая проводилась кадетами в 1918–1919 гг., уже не удалось, и общественно-политическая работа членов партии сосредоточилась на работе Совещания государственных и общественных деятелей в Ялте и Севастополе.

В 1920 г. основная партийная работа проходила уже в Зарубежье. В это время показательна деятельность кадетского комитета в Париже. Комитет был создан на основе Парижской группы партии народной свободы согласно постановлению собрания этой группы от 7 мая 1920 г. В постановлении отмечалось, что группа может стать не менее чем центром «объединения членов партии, находящихся за границей». 10 мая на собрании под председательством бывшего члена экономической секции Русского Политического Совещания, бывшего министра Временного правительства А. И. Коновалова были определены места создания «центров партии» в других городах Русского Зарубежья. Наладить работу в Лондоне и Берлине поручалось Милюкову. Бывший член Северо-Западного правительства А. В. Карташев направлялся в уже знакомый ему по работе в 1918–1919 гг. Гельсингфорс. Наладить работу группы в Софии мог российский посланник А. М. Петряев. При поддержке российского посланника в Белграде В. Н. Штрандмана должен был руководить партийной работой П. П. Юренев. Кроме того, в Крым были командированы уже известные своей деятельностью в структурах Особого Совещания и Национального Центра М. М. Федоров и В. А. Степанов (сторонник «монархического строя» в рядах партии, скоропостижно скончался на обратном пути из Севастополя).

Таким образом, аппарат российских диппредставительств непосредственно использовался для проведения организационной (вполне возможно, и идеологической) работы партии, а в страны Европы направлялись те члены партии, которые в той или иной мере были ранее связаны с политической деятельностью в этих странах. Почетным председателем группы стал Петрункевич, председателем – Коновалов, а его товарищами – Астров и Винавер. Согласно постановлению, прием новых членов в партию должен был проходить «по представлению двух членов Парижской группы». К осени 1920 г. реально действующая группа была создана в Берлине (по инициативе Милюкова и Набокова), на тех же организационных основаниях, с теми же идеологическими установками, что и в Париже (председателем Бюро группы стал И. В. Гессен), однако с точки зрения политической активности и влияния она уступала «парижанам».

17 мая 1920 г. комитет перешел к обсуждению политической программы, призванной стать лейтмотивом партийной работы на ближайшее будущее. Были заслушаны два проекта резолюции (Милюкова и Пасманика), несколько отличающиеся друг от друга. Милюков выступил с уже наметившимися в его будущей «новой тактике» (очередной поворот тактического курса) тезисами, согласно которым безоговорочная поддержка правительства Врангеля («всецело на тех же основаниях, на каких партия поддерживала Деникина»), равно как и «отказ от борьбы с большевиками», неприемлема для партии. Нужно твердо следовать позиции государственного суверенитета в его применении к Белому движению: «Борьба должна продолжаться русскими вооруженными силами, на русской территории». «Параллельно» должна вестись «борьба с большевиками изнутри», с учетом «факта начавшегося разложения большевизма». Однако и в этом проявилось принципиальное отличие от позиции Харьковского совещания ноября 1919 г.: «поддерживая русские военные силы и помогая им, партия не может брать на себя ответственность за политические программы, провозглашаемые этими военными организациями».

Пасманик полностью разделял тезис о «суверенном» характере «вооруженной борьбы», которая «должна вестись исключительно русскими войсками, образованными на русской земле», и при этом «не исключает всяких других способов борьбы с большевиками» (прямой намек на поддержку подпольной и повстанческой работы). Именно поэтому, в отличие от ряда партийных резолюций 1918–1919 гг., Комитет провозглашал, что «иностранная интервенция может быть допущена лишь в том случае, если она исходит от таких государств и народов, которые признают, что никакое изменение в составе Русского государства не может произойти без согласия закономерно избранного Всероссийского Учредительного Собрания».

В ходе обсуждения программы диссонансом прозвучало выступление бывшего управляющего МИД Российского правительства Ю. В. Ключникова (будущего активного сторонника «Смены вех»), считавшего, что «после поражения Колчака и Деникина в европейском общественном мнении наступил перелом». В начавшейся советско-польской войне «большевики, борясь с поляками, защищают интересы России», поэтому для кадетской партии необходимо быть «с Россией, хотя бы и большевистской», так как, «поддерживая Врангеля, мы будем поддерживать поляков». Советская власть выполняет уже государственные задачи, а «возрождение России начнется лишь тогда, когда большевики поймут кадетов, а кадеты – большевиков», и нужно «отказаться от продолжения гражданской войны».

В то же время неожиданным сторонником политики врангелевского правительства оказался Рысс, на Харьковском совещании выступавший противником «диктатуры»: «Ввиду того что Врангель продолжает дело Деникина, поддерживать его всемерно». Гронский, в противоположность Ключникову, заявил, что «раз мы вынуждены вести войну, то всякий, кто одновременно с нами бьет большевиков, является нашим союзником. Поэтому поляки – наши союзники». В результате было принято решение – принять за основу проект Пасманика, дополнив его важными политическими «оговорками», фактически соответствующими основным направлениям «нового курса» врангелевского правительства и обозначавшими «политические ошибки» его предшественников. В новых условиях следовало: «признать собственностью… землю, перешедшую в руки крестьян…, немедленно закрепить за ними»; «привлечь местное население, в лице органов местного самоуправления…, к деятельному сотрудничеству с властью»; признать важность «соглашения с местными образованиями, с целью перехода к новому децентрализованному государственному строю». Возвращаясь к прежним политическим установкам, парижский комитет твердо указывал на преемственность от февраля 1917 г.: «Восстанавливая порядок в освобождаемых местностях, власть должна строго соблюдать основные права гражданской свободы, приобретенные революцией 27 февраля 1917 г. и отнятые у населения насилием большевиков».

Обширная итоговая резолюция была отправлена в Крым. В ней не содержалось непримиримой критики политической программы Белого движения, а, напротив, выражалась надежда на то, что при необходимой эволюции «новый курс» станет более эффективным и приведет к успехам в «борьбе с большевизмом». При развернутых характеристиках проводимой земельной реформы резолюция подчеркивала важность кадровых перемен в аппарате управления, недвусмысленно намекая на негативное впечатление, которое может произвести проведение «левой политики» теми, кто готовится вернуть Россию к «старым методам управления, приведшим Россию к большевизму», «в чьих устах слово «демократия» и «свобода» могут быть лишь «минутными демагогическими лозунгами» (см. приложение № 22).

Существенный резонанс в работе Комитета вызвали выступления прибывшего в Париж нового министра иностранных дел П. Б. Струве (выступал на Комитете 29 мая, 5 и 7 июня 1920 г.). В отличие от распространенной в Париже точки зрения, согласно которой поражения ВСЮР в 1919–1920 гг. были вызваны «политическими ошибками», Струве подчеркнул «недостатки военной организации», «чисто военные стратегические ошибки». В то же время им были отмечены два принципиально новых положения политического курса Врангеля, совпадавшие с требованиями парижских кадетов: «признание революционного факта» (земельных переделов после 1917 г. – В.Ц.) и «его легализация», а также признание «федерации или даже конфедерации» в вопросе государственного устройства («лишь бы это в военном отношении было выгодно»). Примечательна оценка Струве будущей Конституанты: «Учредительное Собрание… нас менее всего интересует. В силу признания принципа федерации, возможно себе представить множественность таких собраний и трудно заранее решить, осуществимо ли одно Всероссийское Учредительное Собрание. Во всяком случае, санкция государственного устройства должна быть дана народным волеизъявлением».

Струве не советовал (в отличие от Долгорукова) возвращаться в Крым кадетам, заявив, что «там настроение весьма антикадетское». При этом он отметил важность популяризации политики Врангеля в Европе среди общественного мнения и влиятельных кругов. Отвечая Струве, Коновалов заметил, что мнением кадетских комитетов в Зарубежье пренебрегать не стоит, а, напротив, следует стремиться к максимально возможным контактам между Крымом и европейскими центрами. Правда, даже небольшие колебания «вправо» (как это толковалось, например, относительно обращения Врангеля «Слушайте русские люди», указывавшего на выборы «Хозяина») могли привести к серьезным осложнениям в работе с «русскими общественными группами».

В отношении «польского вопроса», также обсуждавшегося в присутствии Струве, показательны взгляды Демидова, Аджемова и Рысса. Первый был убежден в правоте позиции «всякий союз с врагами большевиков для нас приемлем» и пророчески предполагал, что «в случае вражды между Польшей и Россией и последующих войн неизбежно встанет вопрос о четвертом разделе Польши, в котором мы фатально окажемся в союзе с Германией» («это наша самая большая опасность», во избежание которой «нам необходим союз с Польшей»). Аджемов, напротив, указывал на двойственность польской политики: «Они бы в свое время поддержали Деникина, когда он был у Орла, но они не захотели этого сделать и решили выступить, когда Деникин погиб», поэтому, «ввиду империалистических замыслов Польши, с нею следует говорить ультимативно». Рысс заметил, что «слабое правительство Врангеля находится в невыгодном положении по отношению к Польше. Поэтому оно не должно заключать… соглашения. Пусть поляки дерутся с большевиками. Мы должны стоять в стороне». Ключников же снова подтвердил свой тезис: «После поражения Колчака и Деникина может быть только два пути – или политика Ленина, или политика Савинкова, т. е. союз независимых организаций (государств. – В.Ц.) со всеми его последствиями».

Струве, по существу, подтвердил факт трудности заключения каких-либо официальных соглашений с Польшей, одновременно заметив, что Савинков ведет свою деятельность в Варшаве совершенно независимо от белого Крыма (формальное подчинение Врангелю произошло лишь в августе 1920 г.), но «заключить реальную кооперацию», достичь «какой-либо согласованности» между Крымом и Польшей было бы целесообразно («действительность требует»).

Следует отметить, что у «крымских кадетов» решения Парижского комитета не вызывали однозначно негативных оценок. В одном из писем Астрову (15 июля 1920 г.) Долгоруков приветствовал «парижские кадетские протоколы», доставленные в Севастополь в июле, считая, что «главная и важнейшая тактическая линия партии восстановлена» и говорить об «эвакуации», как об «эмиграции» – неправомерно. Тем не менее он указал, что выступление Милюкова, протестовавшего против признания Врангеля партией на тех же условиях, что Колчака и Деникина, недопустимо. Следовало считать, что «основная национально-государственная линия, надпартийная, принятая в Екатеринодаре и Харькове, остается для партии и теперь. Лишь в деталях разница». Долгоруков категорически выступил против позиции Ключникова, считая, что его слова («возвращаемся в Россию для культурной работы» и о взаимном «понимании» кадетов и большевиков) являются «более чем оппортунизмом» и доказывают полное «незнание положения». Партию, по мнению Долгорукова, отличало стремление «внести улучшения в действия властей», а отнюдь не соглашательская позиция. С большевиками необходимо «отвергнуть всякое соглашение» и готовиться к «продолжению борьбы». Причины поражения, в оценке Долгорукова, заключались не в ошибочных политических лозунгах. «Причины, главным образом стратегические и плохое снабжение, и более глубокие причины – исторические, бытовые и культурные. Ошибки политические были, но имели второстепенное значение (Долгоруков повторял мнение Струве. – В.Ц.)».

Комментируя слова Струве, что «ряд кадетских деятелей вышли в тираж», а в Крыму «настроение весьма антикадетское», Долгоруков подтверждал, что «действительно настроение антикадетское, да и вообще антипартийное». «Тем не менее категорически отрицаю несвоевременность возвращения… Желающему здесь работать кадету, не лезущему к власти и не навязывающему свою программу, дело всегда найдется. Безлюдие страшное», – отмечал фактический представитель кадетской партии в Крыму реальную проблему государственной работы 1920 года. Поэтому не нужно «ждать приглашения Врангеля, ставить ему какие-то условия». «Те, кто может и хочет работать именно в России на различных поприщах в правительстве (хотя бы на второстепенных должностях, не в высшем правительстве), в общественных и частных организациях и на частном хотя бы деле, но имеющем хотя бы косвенное отношение к возрождению жизни и воссозданию России, тот должен ехать в Россию… Работать можно и должно в постоянно указываемом нами надпартийном государственно-национальном направлении, не заботясь об «отводе партии в резерв»… Огромная ошибка при теперешних обстоятельствах и конъюнктуре – играть непременно «видную» политическую роль или участвовать в осуществлении высшей власти и только для этого, для высшей политики (или политиканства?) считать возможным возвратиться в Россию, а не работать хотя бы на скромном деле, но именно на Родине и для ее воссоздания». В качестве одного ближайшего дела Долгоруков предлагал издание газеты, в редактировании которой могли бы принять участие приехавшие из Парижа партийные соратники. Приветствуя намерение членов Парижского комитета приехать в Крым, Долгоруков говорил о важности приезда не одного, а десяти-пятнадцати человек «не только для информации, но и для работы».

С выводами Долгорукова нельзя было не согласиться, исходя из безусловного приоритета общенациональных, государственных интересов, пропагандируемых Врангелем в качестве основы для «деловой работы». Однако в этом случае партия уже теряла свою собственно партийную функцию, «растворялась» в общественных организациях, местном самоуправлении, аппаратных должностях. Терялись специфически партийные интересы, и члены партии выполняли уже профессиональную работу в соответствии с полученными специальностями. Подобная перспектива для многих из кадетской «верхушки» казалась невозможной. Возможно, поэтому члены зарубежных групп так и не приехали в Крым и создать здесь организованную партийную структуру не удалось.

В течение лета – осени 1920 г. Парижский комитет безуспешно пытался опротестовать факт переговоров в Лондоне советской кооперативной делегации во главе с Л. Б. Красиным. Снова, как и в 1919 г., во время работы Русского Политического Совещания, члены Комитета настаивали на неправомерности признания полномочий этой делегации: «Самый факт допущения к переговорам с правительствами, законно представляющими свои народы, правительства, отрицающего элементарные основы государственности и управляющего Россией при помощи насилий, неслыханных даже в худшие времена старого самодержавия, составляет громадное поощрение интернациональной пропаганды т. н. «всемирной революции».

После «крымской эвакуации» Парижский комитет все более и более отклонялся от продолжения поддержки Врангеля (в отличие, в частности, от созданной в ноябре 1920 г. Константинопольской партийной группы) и все более переходил к развитию контактов «налево», с представителями правых эсеров. Так, например, на заседании Парижского комитета 2 декабря 1920 г. Милюков отмечал, что «с.-р. – новый фактор положения. Вооруженная борьба для нас остается, но ставится иначе, чем когда у нас была армия. Армия же теперь должна быть разоружена и переведена на беженское положение, иначе станет кондотьерами, что недостойно русской армии»; «опыты диктатуры не удались, и мы от них отказываемся», «классовая монархия должна быть кончена, а иная монархия вряд ли пока возможна…, национальный вопрос решается для нас в добросовестном переходе на принцип федерации». 10 декабря на собрании выступил М. М. Федоров, по мнению которого «гражданское управление и тыловые аппараты были настолько несовершенны, что… если бы Крым не погиб в эти дни, он не избежал бы все равно гибели потом». В распространенной по зарубежным группам записке «Что делать после Крымской катастрофы?» после краткого анализа специфики политического курса врангелевского правительства содержался весьма категоричный вывод о том, что военное управление должно быть совершенно «вне политики» и оптимальным будет устройство управления на основе создания общественно-представительного органа по образцу «совещаний» 1918 г.: «Единственной действительной гарантией против повторения ошибок является отделение политической власти от военной и передача первой какому-либо органу гражданской власти, имеющему общественную санкцию». Тем самым основной для политического курса Белого движения в 1919–1920 гг. принцип Национальной диктатуры, сочетавшей в себе военное и политическое управление, полностью отвергался. Следовало отказаться и от принципов «непредрешения» в аграрной, национальной политике. Созданный же Врангелем в Константинополе Русский Совет Парижский комитет отказывался признавать в любом качестве.

Сложившиеся противоречия в оценке будущего для Белого движения привели к разногласиям среди кадетского руководства, и прежнего единства в партийных рядах уже не наблюдалось. Например, Берлинская группа не поддерживала идеи объединения кадетов с эсерами, считая, что подобного рода соглашения показали свою несостоятельность уже в 1918 г. Можно было бы говорить о новом «тактическом повороте» кадетского курса, но в любом случае предсказуемости и авторитетности партийной политике это не принесло.

Подводя итог характеристике деятельности кадетской партии в годы гражданской войны, следует различать три основных периода ее работы. Первый – весна – осень 1918 г. – был связан с попытками восстановить партийное единство на общей платформе категорического «непринятия большевизма» и «верности союзникам». В это время руководящим идеологическим центром стала Москва, однако участием в практической работе мог отметиться и гетманский Киев. Между этими двумя ведущими центрами не было единства, а, напротив, возникло принципиальное несогласие по вопросам внешнеполитической ориентации.

Во второй период – осень 1918 – осень 1919 гг. – кадетская партия на всех собраниях и совещаниях проводила идеи о необходимости всецелой поддержки курса Белого движения во внутренней и внешней политике. Партия, связав свою судьбу с Белым движением, после поражения основных белых фронтов (на Юге и в Сибири) оказалась серьезно ослабленной в организационном и идеологическом отношениях.

Третий период – начало 1920 г. – 1921 г. – характеризуется практически полным переходом оставшихся партийных структур из России в Зарубежье. Однако отрыв от «российской почвы» не мог не привести к определенному абстрагированию выдвигаемых партией политических ориентиров. Указания из Парижа на то, какой должна быть политика врангелевского правительства, звучали довольно отвлеченно. В такой ситуации объяснимыми представляются весьма схематичные построения «новой тактики» Милюкова – поиски компромиссов и соглашений на основе апробированных, но не всегда эффективных политических моделей 1918 г.

С точки зрения организованности, способности к мобилизации партийных сил кадетская партия оказалась существенно слабее своего главного политического соперника – партии большевиков. Тогда как большевики смогли в довольно короткие сроки, в жестких условиях гражданской войны создать действительно эффективную систему партийно-политического руководства и контроля, по сути, заменявшую собой советскую вертикаль, кадетские группы не могли выйти за рамки организационных споров, идеологических расхождений, хотя и стремились к участию в активной государственно-политической жизни. Партийного съезда, полноценного партийного форума так и не удалось созвать. По мнению Астрова, «партия как организованное целое, связанная определенной идеологией и программой, руководимая единой тактикой, предлагаемой единым руководящим органом, перестала существовать с того времени, как ЦК партии оказался бездействующим, будучи в плену у большевиков, и когда значительное число членов ЦК рассеялось по разным концам необозримой России. Они оказались и в Сибири, и в Екатеринодаре, в Крыму, в Одессе, в Киеве. По тем временам все эти места были разъединены, сношения между ними были чрезвычайно затруднительны. О согласованных действиях не могло быть и речи, тем более что повсюду, в каждом центре, создавалась обстановка и слагались условия совершенно не похожие на другие места. Одно было в Екатеринодаре, другое было в Киеве, совсем другое в Одессе, не похожее ни на то, ни на другое, ни на третье, что было в Крыму. Единство партии исчезло. Остались члены партии, еще сохранившие взаимные личные отношения, связанные между собой всем недавним прошлым, общностью культуры, воспитания и миропонимания. Но и эти связи стали слабеть. Ткани, соединявшие членов партии, стали истлевать и рваться. Глубокая внутренняя работа происходила в каждом. Часто мы не узнавали друг друга, за короткие промежутки времени происходили резкие перемены не только в настроениях, но и во взглядах на самые существенные вопросы. Особенно разительные перемены произошли с П. И. Новгородцевым, В. А. Степановым, Н. В. Тесленко». Очевидно, в последовавшем в 1921–1922 гг. партийном распаде в Зарубежье эти наметившиеся, еще скрепленные прошлым общим участием в общероссийской белой борьбе, но растущие разногласия сыграли роковую для партии роль.

Организационная слабость партии не могла не сказаться на степени поддержки Белого движения, безусловно нуждавшегося в опоре не только на новообразованные надпартийные объединения и межпартийные коалиции, на зачаточные «протопартии», но и на партийные организации, имевшие сеть местных комитетов и опыт политической деятельности.

Расхождения внутри партии не замедлили сказаться на ее внутренней прочности и цельности позиций. Здесь немаловажными представлялись тактические «повороты» партийного лидера, политическая деятельность которого, по мнению Астрова, стала «приобретать все более личный характер». В результате – «партия распалась». «Видя это, испытывая на себе невозможность иметь одну определенную линию и проводить ее на Особом Совещании, встречая постоянно разномыслия на нашем небольшом совещании членов ЦК в Екатеринодаре», Астров тем не менее «настаивал на созыве совещания членов ЦК». «Но и эти совещания, и последующие конференции не спасли партии. Единство было уже утеряно, в общем развале развалилась и наша партия».

И все же отсутствие былого организационного единства и наличие идеологических расхождений, образовавшихся в условиях гражданской войны, еще не означали непримиримого расхождения. И на белом Юге, и в Сибири в течение 1918–1919 гг. демонстрировались принципиально схожие точки зрения по основным вопросам внутренней и внешней политики. Можно сказать, что даже при отсутствии налаженной связи партийные организации в регионах сохраняли центростремительную тенденцию. Безусловно, проявились те, отмеченные Астровым, факторы «недавнего прошлого, общности культуры, воспитания и миропонимания», при которых оценки геополитического положения России, отношения к революции и «большевизму», к решению насущных земельного, рабочего и национального вопросов не могли еще кардинально различаться.

Полностью связав себя с Белым движением, разделяя его драматическую судьбу в 1918–1919 гг., региональные кадетские парткомы получали поддержку своих позиций со стороны структур белой армии и белой власти, тем самым усиливая свою легитимность и представительность, хотя и с очевидным «сдвигом вправо». Как считал Устрялов, «сибирские кадеты ничем не отличались по своей тактике от южных…, партия ка-де на Востоке была также далека от реакционности, как и ее отделы на Юге России», члены партии «на Востоке действовали в том же политическом фарватере, что и их товарищи на Юге России». Иное дело, что вера в 1919 г. в «возможность вооруженного ниспровержения революционной власти при длящемся революционном состоянии страны» оказалась напрасной. В ряду причин поражения Белого дела в России Устрялов называл отсутствие «толковой и понимающей момент администрации», «ярких, сильных талантом и волей людей на руководящих постах». «Балансируя между реакционерами и эсерами, между военными, не забывшими самодержавия, и радикалами, не забывшими Керенского, власть не могла обрести устойчивого равновесия». И об это препятствие «споткнулись и Восток, и Юг одинаково».