Глава 2

Особенности формирования и функционирования военно-политической структуры Белого движения в Таврии весной – осенью 1920 г.

«Кризис доверия» к власти в феврале – марте 1920 г. Предпосылки и последствия «смены командования».

Февраль и март 1920 года на белом Юге отличались не только неустойчивостью фронта. Укрепление власти, достигнутое благодаря компромиссу военно-политического руководства с южнорусским казачеством, казалось бы, давало шансы на продолжение «борьбы с большевизмом». Но одновременно с этим появились новые признаки недоверия к власти, исходившие, как тогда говорили, «справа», от консервативных кругов. Если на Кубани оппозиция «деникинскому курсу» пользовалась лозунгами «самостийности» и «усиления демократизма», то в Крыму была заметнее оппозиция тех, кто считал проводимую Деникиным политику чересчур «либеральной». Серьезные последствия имели разногласия между Главкомом ВСЮР и командующим Кавказской армией генерал-лейтенантом бароном П. Н. Врангелем. В течение лета 1919 г. Врангель несколько раз обращался в Ставку с требованиями подкреплений на царицынское направление (например, телеграмма от 16 июля № 01549), убеждал командование ВСЮР в правильности нанесения удара на соединение с Восточным фронтом адмирала Колчака через заволжские степи (хотя данная стратегическая перспектива была в то время более чем сомнительная). Но его рапорты не носили еще «политического» характера. После принятия от генерал-лейтенанта В. З. Май-Маевского должности командующего Добровольческой армией в рапорте в Ставку Главкома ВСЮР от 9 декабря 1919 г. отмечалось уже «полное неустройство нашего тыла» и давалась красноречивая оценка низкой боеспособности воинских частей: «Беспрерывно двигаясь вперед, армия растягивалась, части расстраивались, тылы непомерно разрастались. Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами – в грабеж и спекуляцию. Население, встречавшее армию при ее продвижении с искренним восторгом, исстрадавшееся от большевиков и жаждавшее покоя, вскоре стало испытывать на себе ужасы грабежа, насилий и произвола. В итоге – развал фронта и восстания в тылу. Армии, как боевой силы, нет». Набор предлагаемых мер был в целом характерен для военных руководителей Белого движения и определялся на разных фронтах примерно одинаково: сокращение тыловых учреждений и отправка их личного состава на фронт, сокращение линии фронта и мобилизация тыловых ресурсов, милитаризация транспорта и военного производства. Несколько иной характер носил рапорт Врангеля от 25 декабря 1919 г. В нем впервые звучали уже и политические соображения. Отдавая должное господствовавшим в то время тенденциям, Врангель затронул вопрос о создании власти, построенной на федеративных началах, и об отказе от категоричности лозунга «Великой, Единой и Неделимой России». Он считал необходимым признать общеказачью власть, сохранить неизменными имеющиеся структуры управления в казачьих областях (казачьи парламенты и правительства): «Рассчитывать на продолжение казаками борьбы и участие их в продвижении вторично в глубь России нельзя. Бороться под знаменем «Великая, Единая и Неделимая Россия» они больше не будут, и единственное знамя, которое, быть может, еще соберет их вокруг себя, может быть лишь борьба за «Права и Вольности Казачества», и эта борьба ограничится в лучшем случае очищением от врага казачьих земель». Но, признавая самоуправление казачества, Врангель в то же время считал, что командованию ВСЮР следовало бы отказаться от сотрудничества с ним и создавать новый антибольшевистский фронт на Западе и Юго-Западе, используя поддержку Польши и координируя действия с Северо-Западной армией генерала Юденича. В этом варианте основной базой Белого движения становился район Новороссии (Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерний), где белая власть могла «опереться на коренные русские силы». Это гарантировало бы командование от ненадежных коалиций с казачьими политиками. Рапорт от 25 декабря вполне соответствовал настроениям Врангеля после проведенного им «кубанского действа». Позднее, в интервью газете «Свободная Речь», оценивая «смену курса» и создание «Южнорусской власти», Врангель говорил, что «видит компромиссы», будучи «их непримиримым врагом», и «считает, что компромиссы сгубили Россию».

Одним из первых среди тех, кто стремился усилить влияние Врангеля, был Государственный контролер в Особом Совещании – В. А. Степанов. Известный своими монархическими взглядами, Степанов в январе 1920 г. небезуспешно добивался согласия генерала Шиллинга на назначение Врангеля его помощником по военной части. Еще более заметным было влияние лидера консервативного Совета Государственного Объединения России, одного из ближайших помощников П. А. Столыпина – А. В. Кривошеина. В условиях назревавшего военно-политического кризиса конца 1919 г. ряд деятелей Совета постепенно переходили в оппозицию к Особому Совещанию. Политика Национального Центра, руководимого Н. И. Астровым и М. М. Федоровым, признавалась Советом ошибочной. Несмотря на сближение позиций по ряду вопросов (признание верховенства Российского правительства адмирала Колчака, отказ от уступок «самостийникам» в вопросах о территориальном устройстве России, признание необходимости реформ земельной и местного самоуправления) и вхождение Кривошеина в состав Особого Совещания (правда, в должности «министра без портфеля»), полноценного сотрудничества между либеральным и консервативным секторами южнорусской общественности наладить не удалось. Кривошеин в конечном счете был обвинен в попустительстве финансовым злоупотреблениям одной из коммерческих структур и уволен со службы. И хотя уже в январе 1920 г. он получил назначение на должность заведующего продовольственным снабжением тыла, симпатий к нему со стороны Ставки Главкома и деятелей бывшего Особого Совещания не прибавилось. Именно в январе 1920 г. разрозненные прежде действия консервативной оппозиции начали концентрироваться в единой группе, хотя и не носившей оформленного характера, но, несомненно, влиятельной. Ее активными участниками, помимо самого Врангеля, можно было считать неизменного его соратника генерал-лейтенанта П. Н. Шатилова, Кривошеина, бывшего председателя Особого Совещания генерал-лейтенанта А. С. Лукомского, командующего Черноморским флотом вице-адмирала Д. В. Ненюкова и начальника его штаба контр-адмирала А. Д. Бубнова. «Моряки» были наиболее активными сторонниками Врангеля, предлагая сделать его «диктатором Крыма» взамен генерала Шиллинга. Ими была озвучена схема передачи власти в форме добровольной отставки Шиллинга и незамедлительного, без законной санкции Главкома ВСЮР, вступления в должность Врангеля. Однако жесткое условие Шиллинга «сдать должность только с разрешения Главнокомандующего» и своевременное информирование им штаба ВСЮР нарушило планы заговорщиков.

В критике «деникинской политики» главную роль постепенно стал играть уже не сам Врангель, а те круги, которые поддерживали его, исходя из практического расчета – сменив Главнокомандующего – самим прийти к власти. Врангель тем не менее был искренне убежден, что смена руководства приведет к более эффективной «борьбе с большевизмом». Деникин же не всегда справедливо оценивал предложения Врангеля не как пожелания реорганизации системы управления, а как попытки «дискредитировать власть», причем в самый опасный для фронта момент. Не последнюю роль в этом играли предубеждения Деникина по отношению к Врангелю: «аристократ-гвардеец», бывший офицер ЛГв Конного полка, представитель старинного баронского рода не мог не быть, по мнению Деникина и его ближайшего окружения, «монархистом» и «германофилом». «Поход на власть», по точному выражению Деникина, сопровождался также и попытками «зондировать почву» на предмет степени доверия командного состава армии к Главкому. По сведениям, доложенным Деникину генералом Шкуро, терским атаманом Вдовенко и председателем Терского Круга П. Д. Губаревым (встреча в Пятигорске 24 декабря 1919 г.), Врангель якобы вполне откровенно запрашивал их согласия на поддержку его кандидатуры в качестве «командующего казачьими армиями: Донской, Кубанской и Терским корпусом», однако получил категорический отказ. Примечательно, что предлогом к отставке Деникина Врангель считал противодействие Главкома ВСЮР к созданию «общеказачьей власти».

Проявлением «конфликта» между Деникиным и Врангелем было увольнение Врангеля в отставку приказом Главкома ВСЮР от 8 февраля 1920 г. Одновременно своих должностей лишались Шатилов, Ненюков и Бубнов. Приказ был вручен Врангелю не напрямую, а через главу британской военной миссии генерал-майора Г. Хольмана (занимавшего эту должность после отъезда генерала Бриггса с июня 1919 г.), что само по себе уже было унизительным для генерала. Ответом на «незаслуженную отставку» стало последнее письмо Врангеля Деникину (от 15 февраля 1920 г.), отправленное из Севастополя накануне отъезда барона за границу. В нем политические обвинения переплетались с выпадами крайне субъективного характера: «Боевое счастье улыбнулось Вам, росла Ваша слава и с ней вместе росли в сердце Вашем честолюбивые мечты… Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Родины и Отечества, а лишь о сохранении власти… Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее, в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж». Врангель повторил свою негативную оценку структур южнорусской власти, связав ее создание с сугубо личными настроениями Главкома: «Цепляясь за ускользающую из рук Ваших власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая «самостийникам», решили непременно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, «государственный переворот». Это письмо, ставшее своего рода «памфлетом» антиденикинской оппозиции, размножалось в десятках машинописных копий и широко распространилось по белому Югу в последние месяцы командования Деникина, вызывая неоднозначное отношение к высшему командованию. Резкость и несправедливость оценок были настолько очевидными, что при публикации в 1928 г. своих «Записок» в серии «Белое дело. Летопись белой борьбы» Врангель исключил эти строки из текста.

Тем не менее уже в 1921 г. в интервью альманаху «Россия» генерал старательно указывал на «ложное толкование» его оценок периода 1918–1919 гг., тщательно подчеркивая свою преемственность в руководстве единым «Русским Делом»: «Я никогда не говорил и не мог говорить, что «Белое движение» требует каких-то «оправданий», «что наследие Деникина – разрозненные банды». Я два года провел в армии генерала Деникина и сам к этим «бандам» принадлежал, во главе этих «банд» оставался в Крыму и им обязан всем, что нами сделано… Я во многом расходился с генералом Деникиным, но, невзирая на это, я не могу не отдать ему должного как мужественному борцу за Русское Дело… Что касается армий адмирала Колчака и генерала Юденича, то, ни разу не соприкасавшись с ними, я лишен возможности дать им какую-либо оценку. Во всяком случае, имена мученика за Русское Дело адмирала Колчака и генерала Юденича были и будут всегда именами беззаветно преданных Русскому Делу патриотов».

Еще одним, весьма необычным, проявлением «кризиса доверия» власти стала т. н. «орловщина», или «обер-офицерский бунт», как называли его современники. Капитан Симферопольского офицерского полка Н. И. Орлов в декабре 1919 г. получил от генерала Слащова приказ о формировании «Особого отряда по обороне Крыма». Показательно, что в снабжении отряда значительную помощь оказали многие деятели местного самоуправления: городской голова Симферополя С. А. Усов, председатель Таврической губернской земской управы князь В. А. Оболенский, городской голова Евпатории К. Сарач и различные общественные организации и комитеты (особенно Союз студентов-воинов). «1-й полк добровольцев», состоявший почти целиком из обер-офицеров, юнкеров и студентов, должен был выйти на фронт в начале февраля. Однако, вместо выступления к Перекопу, 22 января 1920 г. Орлов со своим отрядом захватил центральные пункты Симферополя, арестовал губернатора Н. А. Татищева, начальников гарнизона, контрразведки и государственной стражи, заявив в «приказе № 1», что он, «исполняя долг перед нашей измученной Родиной и приказы Комкора-3 генерала Слащова о восстановлении порядка в тылу, признал необходимым произвести аресты лиц командного состава гарнизона Симферополя, систематически разлагавших тыл», и объявил себя начальником Симферопольского гарнизона. Решение об этом «антиправительственном» выступлении было принято на совещании ротных командиров как протест против «вакханалии, разгула, взяточничества, насилия над населением, зависящим от воли любого пьяного контрразведчика или стражника». Помимо этого, якобы «отрядом интересовались партии эсеров, эсдеков и кадетов и даже тайные монархисты, но на их вопросы было отвечено, что отряд никаких политических целей не преследует и что публика в большей своей части – демократическая». Показной «демократизм» орловского отряда стал причиной того, что к нему обращались даже представители большевистского подполья, рассчитывавшие с его помощью освободить всех политзаключенных из Симферопольской тюрьмы. Из всех предпочтений старшего генералитета Орлов выделял только генерала Врангеля, называя его «нашим молодым вождем», за которым готовы пойти и фронт, и тыл и чья власть будет признана «беспрекословно» (некоторые считали, что «орловщина» инспирирована самим Врангелем). Но будущий Главком не поддержал Орлова, отправив ему телеграмму: «Еще недавно присяга, обязывая воина подчинению начальникам, делала Русскую армию непобедимой. Клятвопреступление привело Россию к братоубийственной войне. В настоящей борьбе мы связали себя вместо присяги добровольным подчинением, нарушить которое без гибели нашего общего дела не можете ни Вы, ни я. Как старший офицер, отдавший Родине двадцать лет жизни, я горячо призываю Вас во имя блага ее подчиниться требованиям ваших начальников». Так или иначе, деяние, совершенное Орловым, можно было расценить только как воинское преступление. Неподчинение приказам и явный вызов «генеральским верхам» привели к объявлению его «вне закона», хотя Слащов обещал капитану «полную неприкосновенность» в случае добровольной сдачи властям. Отряд занимал Алушту и Ялту, захватив в последней пять миллионов рублей в кассе отделения Госбанка. Сам Орлов заявлял, что «воюет не против Добрармии, а против некоторых порядков в ней». Примечательно, что капитан еще осенью 1918 г. намеревался совершить аналогичный «переворот» в Симферополе в отношении Крымского Краевого правительства, командования Крымско-Азовской армии (начальника штаба генерал-лейтенанта Пархомова и дежурного генерала генерал-майора Ветвеницкого) и был предусмотрительно отправлен на фронт в Северную Таврию. По оценке генерал-лейтенанта П. С. Махрова, «Орлов выступал против разрушения тыла, за власть Главнокомандующего. Однако его выступление имело характер порочный, так как он был офицером, нарушившим воинскую дисциплину. Оно было опасным и потому, что Орлов провоцировал офицерство на уход в тыл». Разбитый в столкновении с высланными против него правительственными войсками, Орлов с остатками отряда ушел в горы, где присоединился к местным «зеленым», а после эвакуации белой армии из Крыма продолжил партизанские действия против установившейся советской власти. Деникин не мог проигнорировать факта вопиющего нарушения воинской субординации, видя в этом опасный прецедент для дальнейшего роста оппозиции в армии. С целью предупреждения «бунтов» подобных «крымской смуте» Главком ВСЮР приказом от 13 февраля 1920 г. (№ 2825) сформировал судебно-следственную комиссию («сенаторскую ревизию» во главе с бывшим Главным Военным Прокурором при Императорском правительстве, постоянным членом Главного военного и военно-морского суда в 1919–1920 гг. генерал-лейтенантом Макаренко) по делу о выступлении капитана Орлова. Все же «принявшие участие в выступлении Орлова» обязывались «явиться в штаб 3-го корпуса для направления на фронт, где они, в бою с врагами, докажут свое желание помочь армии и загладить свою вину» (однако 16 ближайших сподвижников Орлова во главе с князем Бебутовым были расстреляны по приговору военно-полевого суда).

Комиссия выявила многочисленные факты служебных злоупотреблений, вызвавших недовольство в Крыму. Выводы были изложены Макаренко уже новому Главкому в докладе от 28 марта 1920 г. В нем отмечалось, что «по общему мнению, первое выступление капитана Орлова объяснялось как внешнее проявление накопившегося глубокого недовольства офицеров порядками командования и тыла, неудачным выразителем которого явился капитан Орлов… Офицерство стало связывать эти отрицательные явления с деятельностью тех или других начальствующих лиц. На этой почве возникло предубеждение не только против некоторых лиц крымской администрации, но… и против генералов: Май-Маевского, Санникова, Добровольского, Боровского, Пархомова, Покровского, Шиллинга, доктора Юревича, полковников Антоновича и Ефимовича и многих других начальствующих лиц, потерявших, по-видимому, окончательно в глазах офицерства всякое доверие и уважение и приобретших репутацию разрушителей не только тыла, но и армии».

Доклад, по сути, оправдывал офицеров, поддержавших Орлова, и хотя не приводил конкретных мер по «наказанию виновных» (Макаренко предлагал «перейти от расследования фактов прошлого, изысканий, так сказать, исторических, к больному настоящему и обратить главное внимание и усилия на обзор текущей деятельности довольствующих и лечебных заведений и учреждений и проверку быстроты и отчетливости их работы, привлекая в состав ревизии достаточное число представителей разных рангов от строя и фронта для ближайшего участия в их работах»), стал одним из факторов, усиливших позиции будущего Главкома ВСЮР в его политике «смены курса». Сенаторская ревизия намеревалась существенно расширить рамки расследуемых «тыловых преступлений».

Не менее активное в то время земско-городское самоуправление Крыма выразило готовность к сотрудничеству с властью в форме создаваемой Законодательной Комиссии, и нарекания вызывали скорее персональные назначения, чем создаваемая система управления. Особое недовольство вызывала деятельность Главноначальствующего Новороссии генерал-лейтенанта Н. Н. Шиллинга. Его обвиняли, в частности, в плохой организации эвакуации Одессы 25 января 1920 г., а также в том, что лишь небольшую часть Войск Новороссийской области, беженцев, больных и раненых, семей офицеров (их эвакуации помогли англичане) смогли вывезти в Крым. Оставшиеся же в городе подразделения оказались брошены на произвол судьбы и вынуждены были с боями пробиваться к Днестру и затем к Польше («Бредовский поход»). Капитан Орлов заявлял, что даже готов расстрелять генерала Шиллинга за такое «преступление». Помимо критики одесской эвакуации, популярными обвинениями в адрес Шиллинга стали его якобы взяточничество, казнокрадство и неоправданные расходы на содержание любовницы (актрисы В. Холодной). 7 марта 1920 г. в Джанкое генерал Слащов и его управляющий гражданской частью Брянский предложили Главноначальствующему сложить с себя полномочия ввиду его «непопулярности среди офицеров», имеющих «сильные предубеждения против его частной жизни и взяточничества». В своем рапорте Главкому ВСЮР 9 марта Брянский отмечал, что накануне встречи с Шиллингом прикомандированный к штабу Слащова лейтенант флота С. Г. Романовский, герцог Лейхтенбергский (он отвечал также за формирование пополнений), заявил: «Если Шиллинг откажется подать в отставку, он будет убит 10 марта». Брянский требовал от Слащова санкции на обыск у Шиллинга, незамедлительного «отстранения от управления хотя бы вооруженной силой» и отправки Деникину письма, «обвиняющего Главноначальствующего в денежных преступлениях». Сам Слащов не поддерживал попыток Брянского скомпрометировать Шиллинга, считая все происходящее «либо орловщиной, либо желанием его спровоцировать». Однако, очевидно, Слащов сочувствовал идее отставки Шиллинга, полагая, что в условиях тяжелой обороны Крымского полуострова никакой «дополнительной» инстанции «сверху», в виде Главноначальствующего, для него не потребуется, а его полномочий «диктатора Крыма» достаточно, чтобы управлять положением на фронте и в тылу.

Помимо окружения генерала Слащова о необходимости перемен в руководстве белого Крыма заявило Деникину т. н. Совещание государственных и общественных деятелей. Эта организация, образовавшаяся в Ялте в январе 1920 г., представлялась как «объединение лиц, согласно и равно мыслящих о путях окончательного установления государственного порядка на Руси и о политическом устройстве в будущем…, проникнутых общим убеждением в одном: в необходимости теперь восстановления в России единой и твердой власти, сосредоточенной ныне в Ваших (Деникина. – В.Ц.) руках, и поддержания этой власти всеми общественными кругами и политическими партиями, сохраняющими веру в единство и величие Российского государства. Поддержка же эта должна выражаться в полнейшем и безусловном подчинении Вам и назначаемым Вами правителям всего дела как военного, так и гражданского управления». Оговаривая, что «существует большое различие между безмолвным и подневольным повиновением власти и разумным ей подчинением», «общественные деятели» отметили важность «осведомления» Главкома о «правильном освещении событий». Главное внимание авторов обращения было сосредоточено на выступлении Орлова. Среди причин, способствовавших ему, назывались «небрежное отношение тылового начальства к выполнению издаваемых им же и высшим правительством приказов и распоряжений», проведение незаконных реквизиций, рост спекуляций, а также крайняя нераспорядительность генерал-лейтенанта В. Л. Покровского (героя «кубанского действа»), получившего приказ подавить «орловщину», но фактически сдавшего Ялту противнику. Обращение завершалось утверждением: «Точное исполнение здесь Ваших указаний и предначертаний при постоянно меняющейся обстановке может быть достигнуто только вручением Вами широких полномочий… представителю Вашей власти». Поскольку таким «представителем» не мог быть ни генерал Шиллинг, ни тем более генерал Покровский, то, «прислушиваясь к нарастающему настроению общественной мысли и… народному голосу, безразличному к политическим группировкам», ялтинские деятели «просили» Главкома: «Остановиться при выборе достойного представителя Вашей власти в Крыму на генерале Врангеле». Таким образом, речь шла не об уходе самого Деникина с поста Главкома ВСЮР, как это иногда трактуется, а о замене Шиллинга популярным в части общественных кругов генералом. Обращение было сделано уже после высылки Врангеля из пределов территории ВСЮР и звучало прямым призывом к его «возвращению во власть». От имени председателя Совещания общественных деятелей данный документ подписал председатель Первого департамента Правительствующего Сената Н. И. Ненарокомов. От Бюро Совещания стояли подписи сенатора Второго департамента Г. В. Глинки (член Совета Государственного Объединения России), члена крымского комитета кадетской партии В. В. Келлера и члена ЦК кадетской партии Н. В. Тесленко. От имени членов Совета обращение подписали председатель Второго департамента Сената А. А. Чебышев, сенатор Второго департамента, сотрудник Глинки А. Н. Неверов, проживавший в Ялте Н. И. Гучков, городской голова И. И. Иванов, гласный городской думы Н. Савин. Как можно заметить, многие «подписанты» работали в Правительствующем Сенате, что означало оппозицию уже внутри самой властной вертикали. Сенаторы были недовольны существенными нарушениями правопорядка в тылу, отсутствием взаимодействия между гражданской и военной юстицией, явным засильем «револьверного права». Показательны также подписи представителей земско-городской общественности и членов кадетской партии, входивших также в Национальный Центр (Келлер, Тесленко). Таким образом, уместно видеть в ялтинском Совещании своеобразную тенденцию к созданию новой общественно-политической, надпартийной организации, объединяющей в своих рядах «лиц с опытом многолетней царственной и общественной работы», ориентированной на сотрудничество с властью и поддержку ее курса, при условии проведения кадровых перемен и корректировки программы. Летом 1920 г. были предприняты попытки создать на основе ялтинского и севастопольского отделов Совещания структуру, аналогичную Всероссийскому Национальному Центру периода «деникинского правления».

Что касается позиции самого Шиллинга, то он отнюдь не «цеплялся за власть». В письме Деникину он честно изложил требования крымской «оппозиции», заявив: «Не считая себя вправе в столь тяжелое время распоряжаться своей судьбой, докладываю это Вашему Превосходительству и, учитывая затрудненность командования при интригах в верхах, прошу освободить меня от должности, назначив и прислав мне заместителя». Честолюбивые планы Слащова добиться единоличного правления Шиллинг при этом не поддерживал: «Докладываю, что генерала Слащова считаю блестящим боевым наставником, но по своей натуре и по сложности обстановки оставлять его одного в Крыму, как показывает опыт, совершенно недопустимо. Это может повлечь за собой крайне тяжелые последствия, почему по долгу службы прошу назначить нового лица для принятия моей должности или, в случае скорого Вашего прибытия в Крым, с Вашим приездом упразднить мою должность» (правомерное желание, если учесть, что Ставка Главкома будет в Крыму. – В.Ц.). Все материалы о «деятельности» Брянского были переданы генералом в прокуратуру Симферопольского окружного суда. Примечательно, что в обращении к самому Шиллингу ялтинский Совет оценил «благородное и патриотическое отношение» генерала, но при этом подчеркнул, что его «упреки» к «интеллигентной части общества» неправомерны: «Неужели до сих пор, несмотря на все пережитые нашей Родиной события, представителю современной государственной власти может быть еще чужда мысль о том, что крепость правителя зиждется не на одной внешней силе и принудительном безмолвии повиновения, а на непоколебимости авторитетной власти и веры общества в законность и спасительность для общего блага всех ее проявлений».

Другой фигурой – «раздражителем» для оппозиции – стал начальник штаба Главкома ВСЮР генерал-лейтенант Н. Н. Романовский. Спектр обвинений, предъявляемых к бессменному начальнику штаба белого Юга (еще с момента создания Добровольческой армии), колебался от членства в мифической масонской «военной ложе» и «республиканских симпатий» до намеренного устранения от командования популярных генералов-монархистов и даже содействия их гибели (генерал-майора М. Г. Дроздовского). Высказывались и совершенно нелепые обвинения в том, что нашитый по приказу Романовского углом вниз нарукавный шеврон Добровольческой армии символизирует масонский знак («перевернутый треугольник») и стал причиной поражения ВСЮР в 1919 г. Очевидно другое: Романовскому не могли простить его крайне негативного отношения ко всевозможным формированиям воинских частей и самочинных контрразведок, столь популярных на белом Юге в 1918–1919 гг., каждая из которых могла стать неплохой «кормушкой» для офицеров, не желавших отправляться на фронт, в состав действующих частей. После поражения «похода на Москву» с его именем стали связывать все промахи и ошибки командования, считая их «намеренными». По воспоминаниям сотрудников Особого Совещания и Штаба ВСЮР, отталкивали и сугубо личные качества генерала, такие, как «сухость», «резкость» в отношении многочисленных «просителей мест» в системе управления белого Юга, отказы в частных содействиях и «протекциях». Но если в отношении Шиллинга использовалось давление «общественного мнения» ради его отставки, то в отношении Романовского («злого гения Добровольческой армии») еще с осени 1919 г. готовилось убийство. В ходе «Новороссийской эвакуации» (8–9 марта 1920 г.) генерал-квартирмейстерская часть штаба ВСЮР получила информацию от главы британской военной миссии генерал-майора Г. Хольмана (занимавшего эту должность после отъезда генерала Бриггса с июня 1919 г.) о том, что «готовится переворот» и «убийство Романовского», причем сторонниками этих актов назывались генералы Сидорин и Кутепов. Поезд Главкома был переведен под охрану английских караулов, и штаб эвакуировался на британских кораблях.

Деникин знал о возможном покушении, но только в Крыму 16 марта 1920 г. подписал приказ об отставке «Барклая-де-Толли Добровольческой армии». На должность начальника штаба был назначен генерал-лейтенант П. С. Махров, имевший репутацию едва ли не «эсеровского генерала». Но отставка не спасла жизнь Романовского. 23 марта 1920 г. бывший начальник штаба ВСЮР был застрелен в здании российского посольства в Константинополе. Следствие по данному убийству проводилось силами британской военной миссии, но так и не было доведено до конца. Официально убийца не был найден. Позднее Р. Гуль, приводя имеющиеся в его распоряжении документы, доказал, что убийцей являлся сотрудник константинопольского информационного отделения Отдела пропаганды Особого Совещания при Главкоме ВСЮР поручик М. А. Харузин, который состоял в некоей «тайной террористической монархической организации». Трудно, однако, доказать наличие подобной структуры в Зарубежье. Прямых указаний на ее деятельность, за исключением свидетельств Р. Гуля, не обнаружено. Нельзя отрицать и личной инициативы психически неуравновешенного Харузина, желавшего, по свидетельствам его собеседников, «попробовать волю» – «убить» (неважно кого). Если говорить о принадлежности Харузина к каким-либо подпольным структурам, то можно отметить лишь его членство в «Азбуке» В. В. Шульгина. Здесь он состоял осведомителем, но вполне возможно предположить связь Харузина с правоцентристскими структурами Совета Государственного Объединения России, возглавляемого А. В. Кривошеиным. Осведомители работали под контролем генерал-квартирмейстера Кавказской армии генерал-майора А.А. фон Лампе, и убийство Романовского вполне вписывалось в «антиденикинскую» кампанию.

Говоря о «кризисе доверия» к власти, следует отметить участие в «оппозиции» определенных подпольных групп. Фактических сведений об их составе, целях, способах действий крайне мало для того, чтобы делать определенные выводы. Но можно утверждать, что подобные группы существовали. Их нельзя, конечно, сравнивать с разветвленной и влиятельной сетью отделений Союза офицеров армии и флота в 1917 г. или с Центрами Добровольческой армии в 1918–1919 гг. Однако и отрицать их значения не следует. Одной из таких групп стал организованный контр-адмиралом Бубновым в Севастополе «научный военный кружок, в котором он (Бубнов) читал лекции по тактике и организации флота». По воспоминаниям Махрова, «вскоре этот кружок сделался политическим центром, искавшим выход из создавшегося в Крыму положения после поражения войск генерала Шиллинга… Корпус Слащова, в общем, был на стороне Деникина…, отряд Орлова под влиянием герцога Лейхтенбергского оказался сторонником Врангеля. Моряки не были единодушны. Одни – с Бубновым, Кононовым и Ненюковым – стояли за Врангеля и готовили «депутацию» к генералу Шиллингу с требованием передать власть в Крыму генералу Врангелю. Их противники, лояльные генералу Деникину, собирали другую группу моряков с требованием разогнать командный состав флота, допустивший на флоте анархию в управлении».

Вполне вероятно, через посредство Совещания общественных и государственных деятелей в Ялте и персонально через Брянского, Чебышева и Кривошеина были установлены контакты с еще действовавшими структурами Совета Государственного Объединения России, а этот Совет имел контакты с монархическими группами и партиями, сформировавшимися осенью 1919 г. Участие герцога Лейхтенбергского (представителя линии, родственной Царской Семье) в «антиденикинской оппозиции», казалось бы, подтверждало подобные связи. Таким образом, «поход на власть», по выражению самого Деникина, происходил в самых различных формах (от подачи обращений на имя Главкома до вооруженных антиправительственных выступлений) и свидетельствовал о явной неустойчивости сложившейся в 1919 г. общественной поддержки системы «единоличного управления». То, что «острие критики» было направлено против Шиллинга и Романовского, а не против Деникина, отнюдь не свидетельствовало о сохраняющемся доверии к Главкому, от которого «требовали» перемен. Ведь это были им назначенные должностные лица, следовательно, ответственность за их действия или бездействие он переносил и на себя. Правда, подробное рассмотрение заявлений «оппозиции» показывало, что осуждение «деникинской политики» становилось нередко не столько критикой по существу, сколько «критикой ради критики», отличавшейся к тому же ярко выраженным «персональным характером» (заменить «неугодных лиц» Врангелем).

Но, пожалуй, наибольшее воздействие на самого Главкома оказала не критика со стороны монархистов или ялтинских «общественных деятелей», а недоверие со стороны генералитета Добровольческого корпуса. Телеграмма, подписанная генерал-лейтенантом А. П. Кутеповым 28 февраля 1920 г., требовала от Главкома гарантий соблюдения во время эвакуации прежде всего интересов «цветных полков»; было, например, известно о запросе высших офицеров дивизии генерала Дроздовского в Королевство СХС о возможности продолжения службы в Сербии. Недоверие даже со стороны строевого офицерства, «психологический надлом» после перенесенных поражений на Кубани привели Главкома к осознанию необходимости «сдачи власти». «Деникинский» период Белого движения на Юге России, связанный с фигурой талантливого военачальника, «настоящего государственника и патриота», как сказал о нем Президент России Владимир Владимирович Путин, завершался.

«Генерал Деникин собой, лично, олицетворял идею Белого движения с первого момента зарождения Добровольческой армии, служа… связующим звеном для всех военных благодаря своему имени и по Великой войне, и по гражданской, – вспоминал Шиллинг. – Деникина знал и старый и малый, имя же генерала барона Врангеля было мало знакомо для всех участников Великой войны. Если генерал Скобелев за свой внешний вид получил название «Белого генерала», то генерала Деникина за его идеи, за его душевные качества, еще сильнее можно назвать «Белым генералом».