Раздел 4

Завершающий период военно-политической истории российского Белого движения на Юге России. Белый Крым (Март – ноябрь 1920 г.)

Глава 1

Характер «окраинного» положения белых режимов в 1920 г.

После неудач военных походов 1919 – начала 1920 г., ориентированных на занятие центров Советской России – Москвы и Петрограда, белые режимы были вынуждены сосредоточиться на окраинах бывшей Российской Империи. Это привело к заметным переменам в тактике проводившейся «борьбы с большевизмом». В новых условиях невозможно было планировать широкомасштабные наступательные операции, а приходилось ограничиваться удержанием оставшихся территорий. Однако перемены в тактике не означали перемен в стратегии. По-прежнему всеми белыми режимами декларировалась вооруженная борьба с советской властью, приостановление активных военных действий между белыми армиями и советскими войсками (в Крыму в марте – мае 1920 г., в Забайкалье в январе – апреле 1920 г., в Приморье в июне – ноябре 1921 г. и в апреле – сентябре 1922 г.) рассматривалось как временное. С другой стороны, не менее важной представлялась вероятность «падения советской власти» под действием «внутренних» факторов, прежде всего из-за нарастания антисоветского повстанческого движения крестьян и казачества. В повстанчестве, независимо от лозунгов последнего, все белые правительства надеялись иметь потенциального союзника, с помощью которого можно было пополнять ряды своих армий и получать ту необходимую «народную поддержку», которой не хватало в предшествующие периоды. Появилась также надежда на «эволюцию советского режима» в сторону «демократизации», «здоровой, национальной государственности». Правда, в 1920–1922 гг. она была еще весьма неопределенной и стала доминирующей позднее, уже в эмиграции. Но даже в начале 1920 г. некоторые авторитетные деятели белого лагеря высказывали мнение о возможности «переворота», который осуществит «победоносная Красная армия». В этот момент как раз и будут востребованы сохранившиеся на окраинах центры белой власти, которые введут стихийное народное сопротивление в «организованное русло». Показательно, что военно-политическое руководство Кубанского края весной 1920 г. соглашалось не только на переговоры с представителями советского руководства, но и намеревалось заключить договоренности, допускающие возможность сохранения «кубанской автономии». То же самое можно отметить и в отношении белого Забайкалья, где летом 1920 г. достаточно сильны были настроения «замирения с советской властью».

«Окраинный характер» Белого движения делал необходимым решение прежде всего региональных проблем, связанных с развитием экономики, упрочением финансовой системы, созданием эффективного административного аппарата. Но принципиально важным отличием от периода «областничества» 1917–1918 гг. было то, что белые режимы продолжали декларировать не региональные, а общероссийские лозунги. Даже тогда, когда речь шла, например, о выборах в местные представительные структуры, таковые провозглашались образцом для будущей «освобожденной от большевизма России» (земство в Таврии 1920 г., Приамурское Народное Собрание 1921 г., Приамурский Земский Собор 1922 г.). Надежды, что опыт Белого движения будет скоро востребован в России, стимулировали эволюцию его программы. Почти повсеместно произошел отказ от «непредрешения» основных положений аграрно-крестьянской, национальной, административно-территориальной политики. Распространилась идея создания неких «островов», подобных белому Крыму или Приморью, где будет осуществляться политика, которая привлечет «все помыслы и силы стонущего под красным игом народа», как говорил об этом Правитель Юга России генерал-лейтенант П. Н. Врангель. Не исключалась и возможность признания таких центров-«островов» самостоятельными субъектами международного права.

В международном плане последний период Белого движения характеризовался существенным уменьшением поддержки «союзниками» оставшихся белых правительств. 3 января 1920 г. Верховный Совет Антанты провозгласил снятие экономической блокады Советской России, а еще через месяц (11 февраля 1920 г.) было принято следующее недвусмысленное постановление: «Верховный Совет не рекомендует окраинным государствам вести войну против Советской России, но Антанта защитит их, если Советская Россия на них нападет; дипломатические сношения с Россией не возобновляются». Тем самым Антанта, не дожидаясь санкции Национального Учредительного Собрания России, признавала фактически самостоятельность окраинных государств – Финляндии, республик Прибалтики и Закавказья. И если во время визита Мак-Киндера на белый Юг в конце 1919 г. еще только говорилось о предстоящем сокращении военной и политической поддержки, то с весны 1920 г. южнорусское Белое движение было поставлено перед фактом прекращения помощи и почти ультимативным требованием начала переговоров с Советской Россией. При этом выражалась даже желательность контактов представителей ВСЮР с представителями советской власти при посредничестве Великобритании («проект» переговоров помощника Главкома ВСЮР генерал-лейтенанта П. Н. Шатилова с Троцким – через капитана Зерена – весной 1920 г.). Летом 1920 г. выдвигались планы переговоров с большевиками при посредничестве Германии. Даже назначение бывшего «легального марксиста» П. Б. Струве на должность министра иностранных дел считалось обусловленным его давними контактами с В. И. Лениным. По прецеденту Крымской войны 1853–1856 гг. планировалось начать переговоры о соглашении с РСФСР при посредничестве иностранных государств и при условии продолжения военных действий. Еще более фантастичный план был выдвинут одним из чиновников врангелевского управления иностранных сношений Алешиным. В докладной записке на имя руководителей ведомства (князя Г. Н. Трубецкого и Б. А. Татищева) он считал возможным объявить войну Англии и вместе с РККА начать боевые действия. Данное предложение, конечно, не было реализовано, но всерьез обсуждалось среди чиновников управления.

Но единства в отношении к Белому делу в Зарубежье не было, что во многом объяснялось противоречивостью сложившейся «постверсальской», послевоенной системы разделения мира. Франция, заинтересованная в сохранении и укреплении своего авторитета страны-победительницы в Европе, поддерживала систему стран т. н. «Малой Антанты» (Прибалтийские республики, Польша, Румыния). В нее вполне мог бы включиться и белый Крым, при условии его международного признания. Начало этому было положено признанием Францией Правительства Юга России де-факто. Фактическую военно-политическую помощь со стороны Японии в это время использовали антибольшевистские и белые правительства на Дальнем Востоке. Признание, хотя и весьма условное, способствовало бы, во-первых, поддержке (не обязательно военной) антибольшевистских государственных образований со стороны иностранных государств, во-вторых, облегчало бы получение финансовой помощи (при заключении займов и кредитов) и материальной поддержки (оружием, продовольствием, предметами первой необходимости). Прямо и косвенно такая политика способствовала бы консервации белых режимов на относительно длительное время.

Рассматривая эволюцию политического курса Белого движения в последний период его истории, необходимо учитывать позицию оформившегося монархического сектора в антибольшевистском движении, которая наиболее четко проявилась во время работы 1-го Съезда хозяйственного восстановления России летом 1921 г. Еще в сентябре 1920 г. в Германии вышел в свет журнал «Двуглавый орел», где с первого же номера началась т. н. «критика справа» Белого движения. Игнорируя роль социалистических, революционных партий, вся «вина» в событиях 1917 г. переносилась в этой публицистике на участников Белого движения, генералитет, депутатов Государственной Думы, членов либеральных партий. Их несомненная вина заключалась якобы в отсутствии монархических лозунгов в политической программе: «Взбунтовавшиеся против Царя генералы потеряли всякое право на послушание солдат…, новоявленные спасатели России: Колчак, Деникин, Юденич – под давлением все тех же «союзников» упражняли себя в тылу всевозможными демократическими и социалистическими опытами на еще живом теле России. Безнадежные говоруны и краснобаи, которые так позорно провалились со своей радостной, бескровной, улыбающейся революцией со всеми ее свободами и демократиями, которые всесветно обнаружили крайнее непонимание и незнание своего народа, свою абсолютную неспособность управлять, вообще полную свою никчемность, вся эта «общественность» тучею устремилась в штабы, тыловые учреждения и гражданские управления белых армий и дружными усилиями превращала возрождение России в возрождение Керенщины». Теперь принцип единоличной власти все более концентрировался на каком-либо представителе Дома Романовых.

В Таврии, ставшей последним центром Белого движения на Юге России, в 1920 г. не происходило существенной эволюции «вправо». Деятельность нового Главнокомандующего ВСЮР (позднее Русской армии) генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля определялась как «левая политика правыми руками», и речь здесь шла в первую очередь о политике, проводимой т. н. «цензовиками», то есть политическими и государственными деятелями дофевральской России. Идеологически принцип «левой политики правыми руками» был не оригинален и практически повторял популярный в свое время принцип британских консерваторов (тори) – «правыми руками левое дело» («Left policy from the right site»), на что обращал внимание П. Б. Струве. Одним из существенных проявлений подобного курса было провозглашение монархического лозунга. Снова, как и в 1918–1919 гг., в общественных кругах стали обсуждаться перспективы восстановления монархии. По оценке советника российского посольства в Константинополе Г. Н. Михайловского, считалось, «что, в отличие от деникинской неопределенности по вопросу о форме правления, Врангель настроен определенно монархически, и роль, которая, по мнению окружающих, должна ему выпасть, – это роль генерала Монка при реставрации Стюартов». Следует отметить, что «роль генерала Монка», закончившего период «бескоролевья» в английской истории XVII века, уже предсказывалась применительно к адмиралу Колчаку, который формально и фактически должен был бы выполнить миссию «Правителя» в условиях отсутствия общей всероссийской власти и восстановить в российском обществе доверие к монархическим лозунгам, что могло бы повлиять на решения будущей Конституанты. Врангель, особенно в эмиграции, действительно не скрывал своих монархических симпатий, однако его отношение к форме правления в будущей России лучше всего передает ответ генералу Краснову (1922 г.): «Вы не можете сомневаться в том, что по убеждениям своим я являюсь монархистом и что столь же монархично, притом сознательно, и большинство Русской Армии… Но революция разорвала два прежде связанных понятия о Родине и о монархизме, и нужна длительная работа, чтобы в народном сознании оба эти понятия вновь слились воедино. Пока этот неизбежный процесс не завершится, причем вне всякого, со стороны, насильственного воздействия, пока оба эти понятия не станут вновь однородными, пока понятие «монархизма» не выйдет из узких рамок политической партии, Армия будет жить только идеей Родины, считая, что ее восстановление является реальной, первоочередной задачей». Провозглашение монархических принципов, таким образом, ограничивалось требованиями первоначальной необходимости «победы над большевизмом».

Более того, Врангеля не без оснований подозревали в излишнем стремлении к «бонапартизму», к признанию неизбежности максимально длительного периода подготовки к введению монархии (если таковая вообще будет восстановлена). По свидетельствам члена Правительства Юга России Н. В. Савича, во время одного из частных заседаний, на котором участвовали начальник штаба Главкома генерал-лейтенант П. Н. Шатилов, глава Правительства А. В. Кривошеин, министр иностранных дел П. Б. Струве и министр финансов М. В. Бернацкий, «обсуждалась линия внутренней политики». Бернацкий «говорил об ориентировке налево и призвании демократических элементов к власти. На это ему возражали одни, поддерживали другие (Струве). Но в пылу спора Бернацкий бросил фразу о неизбежности восстановления монархии, о ненависти демократии к Романовым, о желательности новой династии и намекнул, что ее основать может Врангель». Савич отметил, что «удар попал в цель. Как электрический разряд потряс в этот момент генерала, который не мог скрыть впечатления. Не знаю, думал ли он об этом раньше, но, видимо, услышал это впервые… Кривошеин потом рассказывал мне, что, когда у них был Бурцев, последний говорил Врангелю: «…идите прямо в Наполеоны». Недаром он Врангелю потом, уже в изгнании, на «Лукулле» (флагманская яхта генерала. – В.Ц.), говорил о роли Кромвеля. Так наши демократы – с республикой на устах и с городовым в сердце – развращали генералов». Правда, по свидетельствам того же Савича, уже в 1921 г. Врангель отказался от «бонапартистских иллюзий» («мечта о бонапартизме есть конченое дело, она погребена на Перекопе»). Тем не менее вполне правомерно считать, что в фигуре Врангеля в наибольшей степени был воплощен именно принцип «бонапартистской модели» восстановления монархии, «демократической» диктатуры, при которой передача Престола династии Романовых могла затянуться.

Что касается идеи будущей Конституанты – Учредительного, Национального Собрания (или Земского Собора), то ее значение как всероссийского органа власти по-прежнему подчеркивалось в программных заявлениях Белого движения, однако суть ее все более отличалась от первоначального учредительно-санкционирующего характера. Ввиду уже начатых белыми правительствами реформ (земельной в 1920 г., политической в 1922 г.), в ее работе становилось бы все меньше учредительного (то есть принятия законов «с нуля») и все больше санкционирующего предназначения, когда законодательные акты, уже принятые прежде белыми правительствами, получали бы одобрение Собрания. Как писал в одном из своим писем Маклакову Бахметев, «я всегда понимал роль подобного Собрания, как закрепление и придание окончательной легальности известной совокупности отношений, которые создались в процессе жизни и получили оценку времени и практическую пробу. Надо бросить теоретические размышления и тонкие юридические построения, к которым так склонны наши схоластики, и смотреть на вещи просто и прямо. Россия разрушена; ничего нет; надо практически строить, и строить как можно скорее».

При всем двойственном отношении среди военно-политического руководства Белого движения к «общественному влиянию», к представительной власти игнорировать роль этих факторов в 1920–1922 гг. было уже невозможно. Главным становился уже вопрос не о том, быть или не быть представительным структурам, но об их составе и компетенции. Считалось, что состав будет определяться избирательным законом, в котором усилится представительство «несоциалистической», цензовой общественности. На этом принципе предполагалось построить деятельность собраний и в белом Крыму, и в Приморье. Но опора на «несоциалистическую общественность» не исключала участия «социалистических элементов» – в том случае, если они стояли на антибольшевистских позициях. В этом отношении снова, как и в 1917–1918 гг., возникла предпосылка создания единого «антибольшевистского фронта», но при центральном участии в нем военно-политического руководства Белого движения, требовалась политическая программа, объединяющая всех участников антибольшевистского фронта.