Глава 3

Организация правоохранительной системы министерства внутренних дел на белом Юге и в Сибири в 1918–1919 гг.

Милиция и Государственная стража. Местная самооборона – особенности организации и назначения

Устойчивость белой власти на занимаемой территории во многом зависела от прочности местного аппарата. В соответствии с проектами гражданского управления, составленными в Особом Совещании в 1919 г., «предстоящее устройство страны… представлялось как последовательная цепь самоуправлений от сельского схода до областных дум». Однако обстановка «военного времени», по замечанию Деникина, «побуждала к принятию исключительных мер для временного усиления и централизации власти на местах. Положения «О гражданском управлении» и «О Государственной Страже», выработанные Особым Совещанием по схемам Национального Центра и выпущенные в марте 1919 г., должны были считаться с этим обстоятельством и поневоле ограничивать общественную инициативу». Большое значение имела длительность пребывания белой власти в том или ином районе. «Изменчивость боевого счастья бросала целые территории из рук в руки, и многим администраторам не было зачастую времени устроить свой район» (1).

Основанием деятельности правоохранительных органов Белого движения стало законодательство Временного правительства. После фактической ликвидации большей части дореволюционных административно-полицейских структур их полномочия передавались органам местного самоуправления. При этом делопроизводство упраздняемого Отдельного корпуса жандармов передавалось в прокуратуру окружного суда. Судебные структуры принимали также делопроизводство местных полицейских участков. В обоих случаях передача дел проходила под контролем лиц, уполномоченных губернским комиссаром. Образованное при МВД Совещание во главе с товарищем министра князем С. Д. Урусовым уже к началу апреля разработало законопроект о милиции. В объяснительной записке содержалось довольно оригинальное толкование необходимости передачи милиции в муниципальное ведение. «Функции муниципальной полиции и милиции нельзя характеризовать ни как чисто местные, ни как чисто государственные. Само самоуправление осуществляет на местах функции государства, и поэтому комиссия полагает нужным считать милицию исполнительным органом государственной власти, строго отграничивая задачи милиции от законодательных, судебных и даже правительственных полномочий», и поэтому «милиция должна состоять в ведении земского и городского самоуправления». Считалось, что начальник милиции должен утверждаться в должности земской или городской управой, а не «центральной государственной властью». Основной единицей при организации милиции становился уезд. Ежегодно начальник милиции обязан был отчитываться перед уездным земским собранием или городской думой. Центральная и губернская власть сохраняла право «общего руководства, издания инструкций и наказов, ревизии деятельности милиции» (2).

На основе законопроекта комиссии князя Урусова 17 апреля 1917 г. Временное правительство приняло «Временное положение о милиции», утвердившее норму: «Милиция есть исполнительный орган государственной власти на местах, состоящий в непосредственном ведении земских и городских общественных управлений». Происходило разделение милиции на уездную земскую (для всех «уездных и безуездных» городов и сел) и губернскую городскую (для губернских центров). По решению уездных земских и городских управ уезды и города разделялись на участки. Думы и уездные земские собрания определяли штаты милицейских подразделений. На должности милиционеров принимались добровольцы по достижении 21 года, за исключением состоявших «под следствием и судом».

«Предметы ведения» милиции определялись весьма абстрактно: «Милиция охраняет общественную безопасность и порядок и защищает всех и каждого от всякого насилия, обид и самоуправства». «Охрана общественного порядка и безопасности и дела общественного благоустройства» предусматривала «принятие мер к прекращению нарушения порядка, закона или обязательного постановления», «охрану прав гражданской свободы», «обеспечение порядка в местах общественного пользования», «содействие органам правительственной и общественной власти», «выдачу удостоверений о личности», «ведение учета населения», а также содействие судебным органам в задержании преступников и в доставке арестованных. «Положение» предусматривало, как выше отмечалось, ежегодный отчет начальника милиции перед уездным земским собранием или городской думой. Министр внутренних дел сохранял за собой «общее руководство деятельностью милиции», определял объем финансирования и ревизовал работу милицейских подразделений. Схожие полномочия были у губернской власти, которая могла только «контролировать», «инспектировать» и «инструктировать». Но «непосредственно» начальники милиции подчинялись «уездным земским и городским управам» (как правило, помощникам городского головы и заместителям земской управы). Действия милиции обжаловались перед уездным комиссаром, прокурором или в административном суде. Данные нормы подтверждались Городовым положением Временного правительства и Положением о земских учреждениях (в редакции 9 июня 1917 г.) (3).

События 1917–1918 гг. показали, что подчинение милиции непосредственно муниципальному управлению не оправдалось. Выявились нехватка подготовленных кадров, слабость финансирования и главное – отсутствие четкой координации действий между структурами местного самоуправления, в ведении которых оказалась милиция, между министерствами внутренних дел, юстиции и судебными органами. Противодействие «революционной стихии» требовало не только создания продуманной правовой системы, но и последовательного соблюдения принимаемых правовых норм, в чем основная роль принадлежала правоохранительным органам.

В 1918 г. в белой Сибири милиция была возвращена в ведение МВД специальным постановлением Административного Совета ВСП от 17 сентября 1918 г. «Об изъятии милиции из ведения городского и земского самоуправления с передачей ее в ведомство МВД» и детализировано в циркуляре МВД от 3 октября 1918 г. губернским и областным комиссарам. Был создан департамент милиции, который в составе Временного Всероссийского правительства возглавлял эсер Е. Ф. Роговский, арестованный 18 ноября 1918 г. Временное положение о сибирской милиции отмечало: «Сибирская милиция есть исполнительный орган Временного Сибирского правительства на местах в составе МВД». Отдельной статьей отмечалось, что «милиционеры обязаны работать: а) по судебному ведомству и б) по военному ведомству». «По суду» милиция обеспечивала «производство дознания и участие в предварительном следствии», «пересылку арестантов», «участие в процедуре суда», а по «военному ведомству» – оказывала содействие в проведении мобилизационных мероприятий. Для занятия должностей «начальников и помощников» уездных и городских отделений милиции требовался только возрастной и образовательный ценз (21 год, образование не ниже среднего), а на все остальные должности могли назначаться «лица вполне грамотные». Ответственность за должностные преступления сохранялась прежняя (прокурорский надзор, административный суд) (4).

После образования Российского правительства перемены в правоохранительных органах продолжились. Постановлением Совета министров от 11 марта 1919 г. вводились «отряды лесной милиции». 8 апреля циркуляром МВД был создан резерв милиции с целью «немедленной, по освобождении какого-либо населенного пункта, посылке туда готового аппарата милиции». При непосредственном участии начальника департамента милиции, товарища министра В.Н. Пепеляева правительством был утвержден ряд законодательных актов, упорядочивших милицейские структуры на следующих основаниях: единообразное устройство по всей России, повышение должностных окладов чинов милиции и придание им статуса государственных, а не муниципальных служащих, предоставление министру внутренних дел или управляющему губернией «возможности сосредотачивать потребное количество чинов милиции в тех или иных местностях» посредством создания особых мобильных подразделений. Для решения последней задачи 25 февраля 1919 г. Колчаком было утверждено постановление «Об отрядах милиции особого назначения в губерниях (областях)», а также Положение об отряде особого назначения при Министерстве внутренних дел. В соответствии с ним глава МВД получал право учреждать по своему усмотрению отряды милиции особого назначения (4 пеших и один конный взвод) с их подчинением управляющему губернией, а отряд при МВД – директору департамента милиции. При создании отряда предполагалось, что он «является боевой частью для охраны и восстановления Государственного порядка и общественного спокойствия, кадром для формирования милиции в местностях, освобожденных от советской власти, и школой для подготовки опытных чинов милиции». По решению министра данные отряды могли «передвигаться из одной губернии (области) в другую», что позволяло оперативно сосредотачивать их в наиболее опасных районах для борьбы с повстанческим движением и бандитизмом. Офицерский состав отряда комплектовался исключительно «офицерами запаса или действительной службы», которые переводились из военного министерства в МВД, а в стражники зачислялись, по решению начальника отряда, солдаты из запаса вооруженных сил. Отряды содержались за счет казны по смете, представленной МВД. Совмещение военных и правоохранительных функций предполагало, что, во-первых, «отряд должен представлять из себя хорошо обученную, дисциплинированную боевую единицу, готовую беззаветно и в любой момент довести до конца возложенное на нее поручение», а во-вторых, «стражники отряда должны быть хорошо ознакомлены, как теоретически, так и практически, с кругом прав и обязанностей чинов общей милиции и воспитаны в сознательном и честном исполнении своего служебного долга». По службе чины отряда руководствовались армейским дисциплинарным уставом (5).

Постановлением от 9 апреля 1919 г. разрешалось учреждать на частные средства отдельные должности чинов милиции и команды пеших и конных милиционеров. И, наконец, 16 мая 1919 г. Советом министров был принят законопроект об устройстве городской и уездной милиции (Положение об устройстве Городской и Уездной Милиции), обобщавший права и обязанности данных правоохранительных структур. Принципиальные положения закона сводились к следующему: «единообразное устройство во всей России», «повышение окладов чинам милиции (с целью привлечения в ее ряды культурных работников)», «присвоение им всех прав государственной службы». «В сравнении с законодательством 1917 г. задачи милиции не изменялись. Оставался неизменным основной территориальный уровень организации: уезд и губернский город. Новый закон утвердил вертикаль управления милицейскими подразделениями по линии МВД. Министерство получало приоритетное финансирование (помимо общей сметы, в распоряжение главы ведомства предполагалось выделение ежегодного «особого кредита»). Вводилось расписание милицейских чинов по особому расчету. В зависимости от численности населения учреждались штаты милиционеров, начальников участка и надзирателей: 1 милиционер на 400 жителей («в поселениях до 10 тысяч жителей»), 1 – на 500 (от 10 до 100 тысяч населения) и 1 – на 600 (свыше 100 тысяч населения). Аналогичный пропорциональный расчет чинов предполагался и для уездов, разделявшихся на участки (на участкового начальника – по 27 милиционеров, обязательное наличие «волостных милиционеров»). Все штатные единицы, структуры милицейских подразделений контролировались МВД. Их распределение и перемещение по территории уезда, губернии или между губерниями осуществлялось начальником уездной милиции, управляющим губернией или самим министром внутренних дел соответственно. Милиции отводилась роль «исключительно подчиненная», «исполняющая обязательные для нее распоряжения органов Верховного управления и Суда». В порядке проведения уголовно-разыскных мероприятий милиционерам предписывалось взаимодействовать с мировыми судьями. Служба в милиции предполагала обязательный образовательный ценз («умение читать и писать» для милиционеров и обязательное среднее образование для начальников городской и уездной милиции). Допускалось принимать на службу женщин (в канцелярии и отделения уголовного розыска). Милицейские чины «числились состоящими на государственной службе», а «семьям пострадавших» выплачивались пособия. В целях максимального единообразия милицейских подразделений железнодорожная милиция также должна была перейти из ведения Министерства путей сообщения в МВД. Совместно с Министерством юстиции МВД контролировало учреждение отделений уголовного розыска. Всероссийский характер вводимых правил определялся распределением милицейских должностей по городам не только Сибири и Дальнего Востока, но также Урала, Поволжья и Архангельска. Порядок расследования преступлений, формы и методы разыскной работы регламентировали Общие положения об организации уголовной милиции, Инструкция чинам уголовной милиции и др. (6). Таким образом, в белой Сибири удалось в относительно сжатые сроки создать милицейские подразделения, способные выполнять самостоятельные задачи, связанные не только с обеспечением правопорядка, но и с поддержанием осуществляемых воинскими частями режимов «военного положения» и «охраны государственного порядка».

На белом Юге правоохранительная деятельность поддерживалась структурами Государственной стражи, наделявшимися широким объемом административных и полицейских полномочий. В соответствии с «Временным Положением о Государственной Страже», утвержденном Главкомом ВСЮР 25 марта 1919 г., «для охранения государственного порядка, общественной, личной и имущественной безопасности» на местах (на уровне губерний и уездов) создавались «бригады Государственной Стражи», а также специальные части – железнодорожные бригады Стражи, портовые, речные, крепостные команды и уголовно-разыскные управления. Центральное управление Госстражи находилось в ведении Управления внутренних дел (непосредственно Чебышева и, позднее, Носовича), а повседневное руководство ею осуществлялось Командующим Госстражей – помощником начальника Управления (19 сентября 1919 г. на эту должность был назначен генерал от инфантерии Мартос), при котором формировался штаб и гражданские отделы штаба. Деникин отмечал: «Гражданская (Государственная. – В.Ц.) стража, имея полувоенную организацию, находилась в двойном подчинении – местным гражданским начальникам и, через командиров губернских бригад, командующему Государственной стражей – помощнику начальника управления внутренних дел, на которого возлагалось высшее руководство деятельностью Стражи по предупреждению и пресечению преступлений» (7).

Название «Государственная стража» копировало перевод аналогичной структуры, действовавшей на Украине в 1918 г. («державная варта»). В пределах волости обязанности по делам Государственной стражи (в случае ее отсутствия) должны были исполнять «подлежащие органы волостного управления», «волостные надзиратели». «В пределах селений обязанности по делам Государственной Стражи» исполняли сельские старосты. На них возлагались обязанности «предоставлять в распоряжение чинов Государственной стражи необходимое число десятских для сопровождения арестованных, содействия в поддержании порядка… на многолюдных собраниях… учреждения караулов для охраны преступников». Полномочия Государственной стражи были широки: от осуществления паспортного режима (в адресных столах), содействия в сборе налогов и таможенных пошлин, борьбы с эпидемиями и мер по «общественному призрению» до содействия военным и гражданским властям в проведении мобилизаций и реквизиций, участия в боевых действиях против местных «уголовных банд». Показательно, что согласно «Правилам употребления чинами Государственной стражи в дело оружия» не допускалась «для предупреждения неповинующейся толпы стрельба вверх или стрельба холостыми патронами». Именно Государственная стража представляла собой то низовое административное и полицейское звено, которое, в сочетании с традиционными формами сельского самоуправления (старосты, старшины, сход), призвано было гарантировать устойчивость деникинского тыла, обеспечить реализацию правительственных распоряжений и контроль за «настроениями селян».

Структуры Государственной стражи осуществляли и уголовно-разыскные мероприятия, чем помогали восстанавливаемым при судебных палатах следственным структурам и устраняли опасную тенденцию создания разного рода самочинных следственных органов (контрразведывательных отделений при губернаторах и осведомительных отделений). Предполагалось назначение на должности начальников уголовно-разыскных управлений товарищей прокурора суда (по совместительству). Поскольку основными районами действий стражи в 1919 г. были губернии, города и уезды, то руководство ее работой сосредотачивалось (помимо непосредственных командиров) в ведении губернаторов, градоначальников и начальников уездов. Создаваемые в приморских портах и на речных пристанях команды портовой и речной стражи входили в состав губернских бригад. На губернском уровне, в подчинении губернатора, находились уголовно-разыскные управления Стражи. При губернских бригадах Госстражи создавался особый резерв, в котором проходили подготовку к службе в специальных частях чины стражи. Обустройство тыла требовало оперативной организации местной власти, опиравшейся на надежную вооруженную силу. Главноначальствующие и губернаторы издавали распоряжения, в которых, гарантируя стражникам «квартирное содержание», все виды довольствия по нормам Военного ведомства, призывали запасных и «охотников» (добровольцев) идти «на защиту государственного порядка, общественной, личной, имущественной безопасности и спокойствии». Формировалась Госстража и в прифронтовых районах, при активном содействии городских и уездных комендантов, получая вооружение и продуктовое довольствие не от Военного ведомства и Управления внутренних дел, а от действовавших в районе воинских частей (так происходило, например, в Киевской и Черниговской губерниях). В борьбе против повстанческого движения отряды Госстражи Екатеринославской губернии взаимодействовали с частями 3-го армейского корпуса генерал-майора Я. А. Слащова.

Но нередко организация Госстражи неоправданно затягивалась. Так, в Ставропольской и Черноморской губерниях штаты губернских бригад были утверждены лишь в начале мая 1919 г. (хотя Добровольческая армия заняла их еще в конце 1918 г.), а в ряде уездов Харьковской, Полтавской, Екатеринославской и Херсонской губерний боеспособные подразделения стражи так и не были созданы за весь период пребывания ВСЮР в этих районах. Подчас реальные штаты Госстражи так и не достигали официально утвержденных. Например, в городах Пятигорске и Владикавказе насчитывалось чуть более сотни стражников, при штатной численности в 450 чел. Штат Екатеринославской губернской стражи был утвержден только в сентябре 1919 г., а в июле – августе борьбу с повстанческими отрядами Махно вели немногочисленные отряды стражи, сформированные под контролем губернатора С. С. Щетинина. В Купянском и Змиевском уездах Харьковской губернии большая часть стражников не была вооружена. В то же время, в ожидании неизбежно скорого занятия новых территорий в ходе «похода на Москву», Управление внутренних дел санкционировало создание новых подразделений стражи. В июле 1919 г. были утверждены штаты Курской, Воронежской, Тамбовской и Саратовской губернских бригад. К моменту занятия этих городов кадры частей Госстражи уже должны были быть сформированы. В занятых ВСЮР уездах Орловской губернии (Орловском, Севском, Ливенском) в октябре 1919 г. незамедлительно восстанавливались уголовно-разыскные отделения, одним из важных направлений работы которых становилось выявление подпольных групп «политических противогосударственных партий». К октябрю 1919 г. на белом Юге существовало 20 губернских, краевых и городских подразделений Государственной стражи, в которых числилось около 80 тысяч чел., хотя реальное количество бойцов было, очевидно, значительно ниже. В эту численность не включалась железнодорожная, портовая, речная, крепостная стража. Журналом № 96 от 20 сентября 1919 г. Особое Совещание ассигновало 200 млн руб. на содержание стражи до конца года и авансом 150 млн руб. для закупки обмундирования (8).

По «Временному Положению» и в соответствии с расписанием должностей чинам Госстражи в губерниях и градоначальствах (от 7 мая 1919 г.) должности и звания стражи должны были соответствовать определенным чинам и должностям строевых частей (командующий Госстражей наделялся правами Главного начальника военного округа, губернатор – правами командира корпуса, командир губернской бригады – правами начальника дивизии в чине генерал-майора, командир стражи уезда и города – правами командира полка в чине полковника, пристав отдельного района города и уезда – правами командира батальона). Уголовно-разыскные управления комплектовались гражданскими чиновниками. Создавались пункты агентурного и наружного наблюдения на железнодорожных станциях. Военно-полицейский характер Государственной стражи проявлялся и в порядке назначения на командные должности. Офицерский состав комплектовался переводом из строевых частей приказами Главкома ВСЮР. Опыт создания военно-полицейских формирований на территориях, контролируемых белыми правительствами в 1918–1919 гг., показал, что в условиях крайней слабости, а подчас и полного отсутствия местного государственного аппарата, милиция и Государственная стража становились единственной силой, способной обеспечить должный правовой порядок. И хотя повседневная работа подразделений внутренних дел была менее заметной, чем боевые действия строевых частей на фронте, следует отметить их заслуги в борьбе с анархией и бандитизмом в деле становления новой Российской государственности.

В то же время нельзя не отметить определенных издержек в ходе формирования структур милицейского управления и Госстражи. В секретных циркулярных сообщениях из Управления внутренних дел «губернаторам и градоначальникам местностей, находящихся под верховным Управлением Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России», неоднократно указывались недостатки в комплектовании местных структурных подразделений, важность взаимодействия с гражданскими властями, необходимость тщательной проверки местных жителей на предмет возможного сотрудничества с советской властью. В случаях совершения чинами стражи правонарушений они, согласно приказу генерала Мартоса, подлежали ответственности по линии военной юстиции («военные суды по законам военного времени»). Управление отмечало отсутствие «достаточной твердости и решимости в борьбе с нарастающими проявлениями и выступлениями противоправительственных и преступных организаций». «Губернаторам и градоначальникам» гарантировалось, что их «решительные действия, направленные на достижение указанной цели, встретят полную поддержку со стороны Управления». Представителям местной администрации следовало помнить, что «власть покоится на сознании ее силы и что всякое колебание и отступление от намеченного пути лишь расшатывает авторитет власти», и, при этом, «надлежало соразмерять свои действия с наличием в распоряжении надежной военной силы, дабы в нужный момент она могла оказать необходимую поддержку и была в состоянии подавить всякое сопротивление». В целом, на территориях белых правительств в 1919 г. при построении низовых структур гражданского управления задачи власти облегчались тем, что не требовалось «изобретать» какие-либо новые формы административного устройства (советы, комитеты и пр.). Но и восстановить старый «низовой» аппарат в условиях войны и разрухи было довольно сложно. Сохранившиеся структуры сельского самоуправления зачастую просто включались в аппарат местной власти (9).

Характерной особенностью белого Юга была широко распространившаяся здесь практика создания отрядов местной самообороны (или «самоохраны»), призванной содействовать Государственной страже. Малочисленность местных полицейских структур, слабость администрации в борьбе с «повстанчеством и бандитизмом» делали необходимым опору на местное население. Хотя единой, общей для всех губерний системы самообороны не было создано, однако имеющийся опыт создания подобных подразделений может служить показательным примером попыток наладить сотрудничество «власти» и «общества» не только в сфере управления, но и в правоохранительной деятельности. Первые подразделения «самообороны» были учреждены еще в 1917 г. в связи со слабостью милиции и резким ростом уголовной преступности. В частности, в крупных городах создавались вооруженные подразделения т. н. домовой охраны. Зарегистрированные в органах городского самоуправления, они осуществляли патрулирование придомовой территории, а во время уличных боев в октябре 1917-го, как правило, действовали против сил военно-революционных комитетов и местных советов. Аналогичные отряды создавались на Украине по инициативе «Союза хлеборобов», поддерживавших власть гетмана П. Скоропадского (10).

После установления контроля Добровольческой армией над Крымом и Северной Таврией летом 1919 г. здесь, в основном, сохранилась прежняя сельская администрация. В татарских и русских селах Евпаторийского, Перекопского, Симферопольского уездов представители местного населения участвовали в работе большевистских ревкомов, они же принимали на себя полномочия местной власти и после прихода добровольцев. Местная сельская власть была поставлена под контроль сперва военных властей, а затем – начальников уездов и Государственной стражи. В каждой волости и крупном селе уже летом 1919 г. были сформированы «станы стражи». Однако в действиях чинов стражи были нередки случаи нарушения закона. По воспоминаниям кн. Оболенского, в таврическом окружном суде неоднократно слушались дела о злоупотреблениях приставов и стражников Ялтинского, Симферопольского уездов. В докладной записке на имя Н.Н. Богданова, управляющего отделом внутренней стражи Крымского краевого правительства, отмечалось, что «краевая организация гражданской охраны – внутренняя стража не могла не унаследовать недостатков полицейских, а недостатки эти революцией не только не уменьшены, но и усугублены: стражник неизмеримо менее дисциплинирован, чем городовой и урядник, потому что он «дитя свободы», он еще менее государственен, потому что, не обретя никаких государственных идей, он потерял и слова «Царь, Отечество» и т. д., ясно определявшие тот государственный строй, которому он служил… В былое время при помощи денежных затрат и создания служебных привилегий можно было подобрать желательный состав полиции; так подбиралась губернская полиция лучше уездной, столичная пригоднее губернской, жандармская надежнее общей, и, наконец, верхом достижения была полиция дворцовая; теперь же и средств подобрать лучший элемент для службы в страже не хватает, и найти годных людей в Крыму трудно. Упорный некомплект стражи и милиции всего лучше доказывает, что надеяться на улучшение состава стражников путем отбраковки нет оснований. Быть может, будет временный прилив желающих поступить в стражу в результате обострения безработицы или мобилизации, но этот элемент, пожалуй, окажется по служебным качествам много ниже коренного полицейского. Пока же стража и некомплектна, и дорога, и малонадежна» (11).

Полагая существующие правоохранительные структуры недостаточно эффективными, губернатор Н.А. Татищев утвердил «Положение о самоохране», санкционировавшее создание в Таврии специального отряда – «в дополнение к существующей Государственной Страже». «Самоохрана» подразделялась на «особый центральный отряд» и на «местную самоохрану». Центральный отряд, по своим задачам схожий с отрядами особого назначения в Сибири, состоял в непосредственном подчинении Таврического губернатора и мог, по его решению, перемещаться по территории губернии, «подкрепляя действия Государственной стражи и местной самоохраны во всех случаях необходимости вооруженной борьбы с шайками бандитов в той или иной части губернии». Отряд создавался «на средства общественных учреждений и различных организаций». Наибольшие взносы делали члены Союза земельных собственников, из-за чего многие считали этот отряд защитником «помещичьих интересов». Местная самоохрана создавалась на основании постановлений «городских и земских самоуправлений, сельских и волостных сходов и объединенных групп землевладельцев», с обязательным последующим утверждением этих постановлений администрацией. Начальники самоохраны избирались теми же структурами самоуправления, но утверждались губернатором или начальниками уездов, действовали «под наблюдением» начальника уездной стражи и считались состоящими на государственной службе. Содержание самоохраны предполагалось «на средства учреждений и организаций». Хотя действия самоохраны предусматривались в пределах конкретных «города, волости, села, группы владений», по распоряжениям губернатора она могла быть переведена в другой район в пределах губернии. В этом случае она получала статус резерва Государственной стражи, переходила на казенное содержание и подчинялась непосредственно начальнику уездной стражи. В местную самоохрану могли «зачисляться лица, имеющие оседлость в Таврической губернии, не опороченные по суду, не замешанные в большевизме, достигшие совершеннолетия». Начальниками самоохраны могли быть лица, «прошедшие курс военных наук», имевшие звание офицера, унтер-офицера, фельдфебеля (12). Губернатор Татищев считал, что финансируемый Союзом земельных собственников центральный отряд «приносил огромную пользу и поддерживал порядок в тылу». Создание самоохраны формально преследовало цель борьбы с выступлениями против власти, но нередко его действия носили характер карательных операций. По свидетельству Оболенского, этот отряд разъезжал по деревням и нередко терроризировал население. В феврале 1920 г. центральный отряд был расформирован по приказу генерала Слащова, считавшего, что для поддержания порядка в тылу достаточно Государственной стражи, а «действия отряда восстанавливают крестьян против помещиков».

Екатеринославский губернатор С. С. Щетинин сумел создать эффективную бригаду Государственной стражи, в которую принимались как бывшие чины жандармерии, так и бывшие вартовые гетманской варты (13). Для борьбы с развернувшимся осенью 1919 г. движением Н.И. Махно Щетининым были сосредоточены все наличные силы Государственной стражи. Особое Совещание утвердило дополнительные штаты губернской стражи, однако и этого оказалось недостаточно для того, чтобы остановить разраставшееся повстанчество. Был сформирован Особый отряд Екатеринославской стражи, губернатор обращался к «благонадежным селянам» с призывами создавать отряды самообороны «для борьбы с бандитами и насильниками». Однако к середине октября махновское движение в уездах достигло такого размаха, что бороться с ним исключительно силами Государственной стражи и местной самообороны не представлялось возможным, и на смену им пришли регулярные части 3-го армейского корпуса генерала Слащова, в ряды которого были включены и подразделения губернской стражи (14). Примечательная оценка действий белой власти в Екатеринославской губернии была дана в письме М. В. Родзянко генералу Деникину: «В уездах власти вовсе не ощущается, и командуют всем шайки и банды грабителей, поддерживающих советские учреждения… Никакой попытки к организации государственно мыслящих общественных сил сделано не было. Деревня не просвещалась об истинных целях Добровольческой армии, и под влиянием более умелых и энергичных агитаторов мало-помалу настраивалась враждебно делу Добрармии. Неудача с мобилизацией в Екатеринославской губернии как нельзя лучше подтверждает высказанное мною положение (15).

В соответствии с распоряжением харьковского губернатора Богдановича в уездах стали интенсивно создаваться станы Государственной стражи, также комплектовавшиеся бывшими полицейскими чинами. На ряд административных должностей (начальники уездов и др.) назначались бывшие гетманские чиновники (повитовые старосты), что вызывало к ним «крайне враждебное» отношение населения, «видевшего в этом возврат к ненавистному гетманскому режиму» (16). По инициативе полтавского губернатора Г. Е. Старицкого 31 августа 1919 г. в Полтаве был созван съезд представителей земских управ. Выступая на нем с докладом, губернатор отмечал, что в условиях, когда «на местах не существует аппарата власти», особое значение приобретают органы местного земского и сельского управления, с которыми губернской администрации необходимо сотрудничать» (17). Стремление опереться на местное самоуправление отразилось в практике организации отрядов Государственной стражи в Черниговской губернии. По мнению начальника Черниговского уезда, «почин в организации стражи должен идти «снизу» от отдельных сел и волостей, объединяемых в станы во главе с приставом, в распоряжении которого будут отряды самообороны и военнообязанных старше 35 лет, реорганизуемые в подразделения стражи». Следовало сосредоточить внимание на боевой подготовке стражников, могущих выполнять функции городских гарнизонов после ухода регулярных войск из губернии. Однако кадры черниговской стражи были отнюдь не крестьянскими, а представляли собой добровольцев из горожан и бывших полицейских чинов. Ввиду отсутствия достаточного количества местных кадров сюда переводились подразделения Тамбовской губернской бригады, сформированной после окончания рейда 4-го конного корпуса генерал-лейтенанта К. К. Мамантова (18).

Показателен проект организации «самоохраны», предложенный на обсуждение в комиссию при Главноначальствующем Киевской области, во главе с генералом от инфантерии В. Е. Флугом (возвратившимся летом 1919 г. из командировки в Сибирь и Дальний Восток на Юг России). Проект предусматривал образование самоохраны из местных добровольцев, при обязательном согласовании ее состава с волостными старшинами и последующем утверждении начальниками уездов. Начальники самоохраны утверждались по линии МВД. При этом считалось, что «самоохрана не заменяет Государственную стражу» и может действовать «кратковременно до организации Государственной стражи», «только против грабителей, а не против банд» и «только на небольшой территории» (19). 24 октября 1919 г. курским губернатором А. С. Римским-Корсаковым было издано распоряжение, согласно которому предполагалась организация «особых добровольческих отрядов» из местных «благонадежных элементов», на которые возлагалась «охрана общественного порядка и караульная служба» (20).

Далеко не последнюю роль в организации местной администрации и создании правоохранительных структур играло отношение к новой власти южнорусского крестьянства. Так, например, сводка Отдела пропаганды от 28 сентября 1919 г. описывала настроения крестьян Воронежской губернии, которые можно считать характерными и для других губерний белого Юга: «Настроение крестьян – бывших государственных, как имеющих достаточные наделы земли – в пользу Добрармии, настроение бывших крепостных – большевистское». «Настроение крестьян… характеризуется недоверием и замкнутостью, которые легче всего могли быть преодолены обещанием тех или иных материальных выгод… крестьяне терпеливо выполняют распоряжения новой власти, но до явного сочувствия пока еще далеко. Исключение составляют более зажиточный элемент и середняки. Крестьяне этой категории открыто заявляют себя на стороне Добрармии и всячески помогают ей. Крестьянская же беднота сочувствует скорее большевикам, причем наиболее сознательные из ее среды занимаются вредной для нас агитацией против подводной повинности и мобилизации… некоторое недоверие населения к нашим армиям является результатом действий самих проходящих войск. Нет ни одной крупной слободы, которая не жаловалась бы на «озорства» и грабежи воинских частей». Слабость и пассивность губернской администрации меняли отношение крестьян к Белой власти не в лучшую сторону (21).

Обобщая непродолжительный опыт организации местной власти в районах белого Юга и Сибири в 1918–1919 гг., следует подчеркнуть отсутствие достаточного количества компетентных администраторов, необходимых для создания эффективно работающей системы органов власти. Следствием этого стало, в конечном счете, падение авторитета сельской администрации. Волостные старшины и сельские старосты нередко игнорировали распоряжения белых властей, избегая конфликтов с односельчанами. Взаимоотношения местной чиновной администрации с органами местного самоуправления строились зачастую не на сотрудничестве и взаимопомощи, а на бюрократической субординации. Сельское самоуправление отчуждалось от разработки решений, непосредственно его касавшихся, становилось простым исполнителем «спускаемых сверху» постановлений, приказов, положений и т. д. Попытки наладить сотрудничество с органами местного самоуправления в условиях кратковременности существования белой власти, разлаженности самих органов самоуправления не могли осуществиться. Слабость власти, не имевшей возможности добиться реализации принимаемых решений и законов, становилась одной из причин «развала тыла».

Рассматривая создание структур местной самообороны, следует отметить также опыт организации отрядов немцев-колонистов на белом Юге в 1918–1919 гг. В немецких колониях Новороссии основную роль играли органы самоуправления, обладавшие прочными традициями самоуправления (еше с конца XVIII в.). Колонисты, как правило, стремились жить замкнуто, обособленно, сохраняя свои культурные, бытовые и религиозные особенности. По свидетельствам современников, национальная солидарность позволяла немцам-колонистам поддерживать полную хозяйственную автономию от местного населения (малороссов, великороссов-переселенцев и др.). Колонисты почти не пользовались услугами земства, составляли собственные кооперативные товарищества. Исключительное трудолюбие колонистов, интенсивное ведение хозяйства обусловили их зажиточность (22). Однако национальная отчужденность немцев, их отношение к окружающим их сельским общинам и единоличным хозяйствам вызывали ответное недоверие и враждебность со стороны соседних русских и украинских крестьян. Интенсивная скупка частновладельческих земель, активное участие колонистов в арендных и субарендных отношениях вытесняли с земельного рынка местные крестьянские хозяйства. Поэтому с началом гражданской войны местное население участвовало в самочинных захватах земельных участков колоний, поддерживало большевиков и махновцев нередко лишь за то, что те одобряли захватные действия крестьян. Почти повсеместная поддержка немцами-колонистами Добровольческой армии делала возможным опираться на них при установлении власти в Новороссии. Сохраняя свою автономию, немцы-колонисты создавали собственную самооборону. Еще в период гетманской Украины колонии обильно снабжались немецким оружием и обмундированием. В конце 1918 г. – начале 1919 г. наиболее опасным врагом для колонистов были местные повстанческие отряды, в частности отряды Махно и Григорьева. Против махновцев действовали отряды колоний Блюменталь, Эйгенфельд. Они были разбиты, а колонии подверглись разграблению. Постоянные нападения на колонии немцев продолжались махновцами вплоть до занятия Северной Таврии и южных районов Херсонской губернии Добровольческой армией (в июле – августе 1919 г.). По воспоминаниям А. Терского (офицера армии генерала Врангеля) «особенно прельщали махновцев добротные лошади немцев и их тачанки, оказавшиеся особенно удобными для установки на них пулеметов… Забирали скот и даже не брезговали сельскохозяйственными орудиями: все в хозяйстве пригодится. Оставляли кляч и незначительное количество скота, так как рассчитывали, что придется не раз побывать еще у колонистов и похарчеваться» (23).

Использовать немецкую самооборону против местных повстанцев и даже регулярных частей РККА предполагал штаб Крымско-Азовской армии генерала А. А. Боровского в марте 1919 г. Крымское правительство на заседании 27 марта 1919 г. приняло постановление об образовании особой егерской бригады немцев-колонистов. Сформированные в 1919 г. на основании отрядов местной самообороны подразделения немцев-колонистов отличались высокой внутренней спайкой и дисциплиной. Большое значение в период операций ВСЮР летом 1919 г. имело восстание немцев-колонистов Одесского и Херсонского уездов. В этом восстании активно участвовали и отряды самообороны колонистов. При подготовке восстания колонисты наладили связь с одесским офицерским подпольем. Центрами стали колонии Большой и Малый Аккерман. Заранее были подготовлены склады с оружием, была проведена практически поголовная самомобилизация колонистов. Отрядами повстанцев, насчитывавшими до двух тысяч человек, командовали офицеры, однако общего руководства восстанием достигнуто не было (24). С занятием белыми войсками районов немецких колоний участники отрядов самообороны по мобилизации, а в большинстве случаев – добровольно вступали в ряды ВСЮР. По замечанию участника боевых действий в Херсонской губернии Ф. Штейнмана, «колонист-хлебороб в одно и то же время – отличный солдат и злейший враг коммунизма. Ему присуща, как и каждому богатому крестьянину, а в особенности немецкому, крупная доля патриотизма, а за землю свою он готов отдать жизнь… взятие Одессы добровольцами в августе 1919 г. тоже происходило при участии колонистов, среди которых идея борьбы с коммунизмом пользовалась огромной популярностью» (25). Наличие хорошо организованной, дисциплинированной самообороны в немецких колониях делало излишним создание в них станов Государственной стражи. Однако подобный «порядок» достигался нередко с использованием мер ответного террора, возмездия колонистов по отношению к окрестному населению колоний, усугубляя тем самым антагонизм внутри южнорусской деревни. Так, например, сводка отдела пропаганды от 12 августа 1919 г. отмечала, что в волостях Бахмутского уезда Екатеринославской губернии «население с нетерпением ждало прихода Добрармии и установления твердой власти». Но после ухода большевиков в села этого района вступил карательный отряд, состоявший из местных немцев-колонистов, «который с ожесточением, поддаваясь личному чувству мести, стал сводить счеты с населением… избивая нагайками и даже убивая крестьян». Поэтому «вполне естественно, что такая жестокая расправа с невинными людьми не могла не вызвать неудовольствия среди населения и породила недоверие к власти Добрармии» (26). Поведение подобных отрядов способствовало росту махновских отрядов и большевиков в этих районах.

Управление Главноначальствующего Новороссийской Области генерал-лейтенанта Н. Н. Шиллинга стремилось к более тесному взаимодействию с колонистами. 28 августа 1919 г. полковником Туган-Барановским из штаба Шиллинга были утверждены «Правила организации самообороны в немецких колониях Черноморского края». Преамбула «правил» определяла главный принцип создания самообороны: «Сила и мощь организации не зависят ни от количества оружия, ни от числа боеспособных участников ее, а от твердой воли и целесообразных действий руководителя и беспрекословного повиновения и исполнения приказаний руководителя всеми участниками». Предельно конкретно определялась цель организации: «содействие установлению порядка и законности в тылу действующей Добровольческой армии; защита себя и своего имущества от банд и грабителей, образовавшихся еще при большевистской власти (например – отряды махновцев), а также при рассеивании большевиков Добровольческой Армией и, наконец, для очищения от вышеупомянутых разбойничьих и большевистских банд и вообще от преступных элементов». Во главе немецкой самообороны стоял созданный в Одессе Центральный Совет Самообороны, включавший двух членов Центрального Комитета Союза немцев-колонистов и одного специалиста-офицера – в качестве начальника краевой самообороны. При нем создавался Штаб самообороны. В каждой волости и селе также создавались советы самообороны аналогичного состава (два члена союза и военный руководитель). Подчинение шло по жесткой вертикали (сельский совет подчинялся волостному, волостной – центральному, и последний – ЦК Союза). Одинокие помещики и хуторяне могли переселяться в села и пользоваться коллективной защитой. Предусматривалось, что «все благонадежные, боеспособные мужчины населения» входят в состав отряда, но «руководители самообороны» могли быть только из числа военнообязанных, отчисленных в запас. Вооружение отрядов учитывалось штабом Главноначальствующего, но хранилось в колониях. Чины отрядов были обязаны заниматься строевым обучением и огневой подготовкой. «Правила» содержали статьи, определявшие порядок несения караульной службы, оповещения во время тревоги (для этого использовался, в частности, набатный звон колоколен сельских церквей). Содержание отрядов осуществлялось за счет средств самих колоний (27).

На 1-м съезде немецких колоний, состоявшемся в Одессе в сентябре 1919 г., его делегаты высказывались за возможно более оперативное объявление всеобщей мобилизации колонистов и поддержку Добрармией создаваемых немецких отрядов самообороны (28). На съезде был создан штаб самообороны во главе с генерал-майором Шелл ем, действовавший фактически независимо от добровольческого командования. Взаимодействие между штабами сводилось главным образом к снабжению колонистов оружием и выполнению ими полицейских функций. Но во время наступления Красной армии на Одессу в декабре 1919 г. в район Вознесенска был выдвинут сформированный из подразделений самообороны 1-й пехотный полк колонистов (29).

Особое Совещание не оставалось в стороне от попыток упорядочения структур сельской самообороны и использования их в качестве вспомогательных структур при Государственной страже. По инициативе члена Особого Совещания Н. В. Савича и под его председательством 6 сентября 1919 г. при правительстве была образована «комиссия по сельской самообороне». 27 сентября комиссия приняла постановление: «Образовать в уездах особые дружины для борьбы с бандитизмом». По схожим с белой Сибирью штатным расписаниям численный состав дружин был определен в 400 человек на уезд. В дружины сельской самообороны предполагалось набирать «местных надежных людей». Однако против создания дружин выступило Управление внутренних дел. Носович в докладе 2 октября 1919 г. отмечал, что средства, отпускаемые на создание отрядов самообороны, могли бы с большей пользой обратиться на содержание уже имеющихся и формируемых станов Государственной стражи. Высказывались опасения, что отряды самообороны из местных крестьян, вооруженные на средства казны, могли вместо «защиты дела Добрармии» повернуть оружие против нее и пополнить ряды красных повстанцев. В итоге проект «дружин для борьбы с бандитизмом» был отложен. Административные способы местного управления оставались приоритетными (30). Опыт взаимодействия «власти» и «общества» при создании местной самообороны в Новороссии свидетельствовал, что, несмотря на наличие здесь достаточного количества крепких середняцких и зажиточных хозяйств, добровольческая администрация не смогла полностью использовать эти элементы для образования устойчивой сельской власти. Попытки опереться на зажиточных и «законопослушных» крестьян путем создания отрядов сельской самообороны были предприняты слишком поздно. Эффективной организации отрядов самообороны препятствовали также опасения того, что за участие в работе администрации их ждет расправа повстанцев. Испытывая недоверие к добровольцам, как к власти недостаточно прочной, бывшие старшины и старосты всячески уклонялись от исполнения распоряжений чиновников.

* * *

1. Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 4, Берлин, 1925 г., С. 217–218.

2. Вестник Временного правительства, Петроград, № 27 (73), № 28 (74).

3. Вестник Временного правительства, № 53 (99), 13 (26) мая 1917 г.; ГА РФ. Ф. 6611. Он. 1. Д. 1. Лл. 268, 286–287.

4. Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства, Омск, № 13, 5 октября 1918 г., с. 2.

5. Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемых при Правительствующем Сенате, Омск, № 4, 20 апреля 1919 г., Отдел 1; Правительственный вестник, Омск, № 90, 14 марта 1919 г.

6. ГА РФ. Ф. 5354. Оп. 1. Д. 15. Лл. 4–4 об.; Правительственный вестник, Омск, № 162, 18 июня 1919 г.; Миленко Г.Л. Российское Правительство и его задачи, Омск, 1919, с. 27–28.

7. ГА РФ. Ф. 439. Он. 1. Д. 110. Л. 74; РГВА. Ф. 40213. Он. 1. Д. 57. Лл. 16, 33, 79 об.

8. ГА РФ. Ф. 439. Он. 1. Д. 12. Лл. 194–194 об.; Ф. 440. Он. 1. Д. 34 а. Лл. 252, 260; Ф. 3510. Оп. 1. Д. 1. Лл. 4–5; Д. 6. Лл. Д. 7. Лл. 31, 34; Арбатов З.Ю. Екатеринослав. 1917—22 гг. // Архив русской революции, т. XII. Берлин, 1923, с. 96; Екатеринославский вестник, Екатеринослав, № 91, 3 сентября 1919 г.; Черкасский голос, Черкассы, № 10, 22 сентября 1919 г.

9. ГА РФ. Ф. 439, Он. 1. Д. 110. Лл. 99, 71–79 об.; 103–105 об.; Ф. 440. Он. 1. Д. 34. Л. 175 об.; Ф. 3510. Оп. 1. Д. 6. Лл. 3–4, 6; Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 4, Берлин, 1925, с. 217.

10. ГА РФ. Ф. 6611. Он. 1. Д. 1. Лл. 285–290; Ф. 5354. Он. 1. Д. 9. Л. 8; Екатеринославский вестник, Екатеринослав, № 111, 27 сентября 1919 г.; Голос Юга. Полтава, № 33, 13 сентября 1919 г.

11. ГА РФ. Ф. 440. Он. 1. Д. 34А. Лл. 265–266; Ф. 5881. Он. 2. Д. 255. Лл. 199–199 об.; Оболенский В. А. Крым при Деникине. // На чужой стороне, Прага, № 8, 1924, с. 8–9, 24–28.

12. Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Оп. 1. Д. 14. Лл. 23–24.

13. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34А. Лл. 208, 282; Никитин-Макаров Н.М. В тылу Деникина // Летопись революции. № 5–6 (38–39). // С. 210–212.

14. Арбатов З.Ю. Екатеринослав. 1917—22 гг. // Архив русской революции, т. 3, Берлин, 1923 г., с. 96; ГА РФ. Ф. 439. Оп. 1. Д. 12. Лл. 194–194 об.; Герасименко Н.В. Батько Махно. ГИЗ, 1928, с. 72–73; Екатеринославский вестник, Екатеринослав, № 112, 28 сентября 1919 г.

15. Кин Д. Деникинщина. М., 1927, с. 198.

16. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34А. Л. 128; Заря России, Харьков, № 34, 27 сентября 1919 г.

17. Голос Юга. Полтава. № 23, 3 сентября 1919 г.

18. Черниговская газета. Чернигов, № 1, 19 октября 1919 г.

19. ГА РФ. Ф. 5354. Он. 1. Д. 9. Лл. 5 об. – 8.

20. Россия. Курск, № 22, 26 октября 1919 г.; № 27, 31 октября 1919 г.

21. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34А. Лл. 100–101; 281–282.

22. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 1126. Лл. 1—10, 14; Ладное Е. Огнем и мечом, голодом и болезнями. Варшава, 1922, С. 108–110; Пасманик Д. С. Указ, соч., с. 139.

23. Терский А. Батька Махно. // Вестник первопоходника. № 92, июнь – июль 1970 г., с. 9–10.

24. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 112 б; Штейманн Ф. Отступление из Одессы. //Архив русской революции. Т. 2, Берлин, 1921, С. 88.

25. Штейманн Ф. Отступление из Одессы. // Архив русской революции. Т. 2, Берлин, 1921, с. 87–88.

26. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34А. Л. 216.

27. Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Оп. 1. Д. 14. Лл. 27–28 об.

28. Одесский листок. Одесса, № 156, 29 сентября 1919 г.

29. Штейманн Ф. Указ, соч., с. 88.

30. ГА РФ. Ф. 3801. Оп. 1. Д. 2. Лл. 2—18; Екатеринославский вестник. Екатеринослав, № 111, 27 сентября 1919 г.