Раздел 4

Местное самоуправление и административно-полицейские структуры в системе власти Белого движения

Глава 1

Структуры местного самоуправления на белом Юге в 1919 г.

В системе управления белого Юга далеко не последнее место занимали земские и городские структуры. Окончание военных действий в том или ином регионе предполагало возрождение гражданской власти. Выше уже отмечалась специфика политической деятельности Крымского правительства С. С. Крыма и одесской городской управы в 1918–1919 гг. Именно в этих регионах земско-городское самоуправление не только решало хозяйственные проблемы, но и непосредственно создавало властную структуру.

В середине 1919 г. в Главный Комитет Национального Центра была направлена записка Симферопольского отдела ВНЦ «Основные положения о реорганизации местного управления». Подписанная главой Таврической губернской земской управы князем В. А. Оболенским, она содержала четкий перечень недостатков существовавшей администрации и необходимых мер по ее реорганизации. И хотя речь в ней шла о Таврической губернии, становилось очевидным, что изъяны, перечисленные известным деятелем кадетской партии, достаточно типичны. «Основной задачей момента» признавалось «создание в центре и на местах власти, способной в, возможно, скором времени водворить в тылу действующей армии законность, порядок, сколько-нибудь нормальные отношения и экономические условия жизни». «Сильная власть должна быть единой, как в центре, так и на местах. Многовластие разрушает силу власти», «власть будет бессильна в борьбе с анархией… до тех пор, пока не будут устранены злоупотребления самих агентов власти». «Восстановление разрушенной социальной ткани требует исключительного внимания к особенностям отдельных местностей, оторвавшихся от центра и друг от друга в период революции и долгое время живших самостоятельной жизнью. Отсюда вытекает необходимость децентрализации управления, что не противоречит неизбежной централизации власти в процессе создания единой России». Одной из насущных задач власти Оболенский считал достижение ее единства. Критиковалась деятельность правоохранительных структур (государственной стражи и контрразведки), не зависящих от губернатора, а напрямую связанных с управлением внутренних дел, отсутствие прокурорского надзора за их работой, преобладание военной юстиции над гражданской. Система власти, возглавляемая генерал-губернаторами, признавалась малоэффективной: «Не всякий хороший боевой генерал может быть хорошим администратором». Совещания ведомственных уполномоченных превращались в совещания «чиновников», оторванных от «местных общественных кругов и самоуправлений», озабоченных сугубо «ведомственной политикой».

В качестве альтернативы предлагался перечень мер по «реорганизации местного управления». Полномочия военной власти ограничивались во времени («только до тех пор, пока губерния находится на фронте военных действий»). Полнота власти в тыловых губерниях должна была передаваться «гражданским губернаторам», «назначаемым преимущественно из общественных деятелей». «Советы уполномоченных» отдельных ведомств при губернаторе следовало заменить советами из представителей самоуправлений (городской голова губернского города, председатель губернской земской управы и представители съездов городских голов и председателей земских управ) и ведомств (финансов, юстиции, внутренних дел, земледелия и землеустройства, торговли и промышленности, продовольствия, кооперации, народного просвещения и вероисповеданий, путей сообщения, почт и телеграфов). Данный Совет стал бы реальной властью на региональном уровне, сочетая интересы бюрократии и общественности. Аналогичные советы должны были создаваться и при начальниках уездов. Губернскую и уездную стражу предлагалось подчинить только губернатору и начальнику уезда. Военно-полевые суды «в тылу» подлежали упразднению, а политические преступления нужно было передать особым следственным органам. Несколько отличную от Симферопольского отдела позицию занимал более консервативный ялтинский отдел ВНЦ, но и его представители, не настаивая на признании губернии «тыловой», считали важным расширить участие «местных людей» в совещательных органах при губернаторе и начальниках уездов (1).

Предложения Таврических отделов ВНЦ, несомненно, учитывались Особым Совещанием при разработке внутриполитического курса, но главным оставалось иное. При существовавших недостатках административной вертикали представлялось правомерным обращение к потенциалу местного самоуправления. В записке Оболенского отмечалось: «Власть не должна быть оторвана от населения и на местах должна опираться на органы местного самоуправления и работать в тесном единении с нами». Следует помнить, что еще в 1917 г. органы самоуправления принимали на себя властные полномочия, а создаваемые при них «комитеты», используя поддержку общественных организаций, выступали оппонентами местных советов. Даже в условиях, когда на белом Юге в 1919 г. в руководстве стали преобладать авторитарные принципы, игнорировать систему самоуправления было невозможно. По убеждению главы ведомства просвещения И. Малиновского, именно реформа местного самоуправления, начатая Временным правительством, имела наибольшее значение в становлении российской государственности, будучи «одним из крупнейших завоеваний революции». Но «это завоевание не было закреплено» из-за «начавшегося процесса углубления революции, который завершился анархией, гражданской войной и разложением государственности». В будущем «новая восстановленная единая Россия должна быть прежде всего страной местного самоуправления, а не бюрократической опеки… В будущем не должно быть России опекаемой и самоуправляющейся, земской и неземской; вся новая Россия должна быть земской, самоуправляющейся».

Выборное, представительное начало, лежащее в основе самоуправления, импонировало многим политикам, стремившимся к максимально возможной во время гражданской войны легитимации власти. Малиновский подчеркивал, что местное самоуправление станет также основой предполагаемого «областничества»: «Местное самоуправление – это первая ступень областной самостоятельности. Местное самоуправление… состоит в том, что местным учреждениям, состоящим из выборных представителей населения, поручаются дела местного управления (заведование народным образованием, общественным призрением, врачебно-санитарным делом, путями сообщения, мерами безопасности и т. д.). Их деятельность регулируется законами, изданными центральной общегосударственной властью, а потому находится под контролем органов общегосударственной власти, именно под контролем с точки зрения законности». Одним из факторов повышения эффективности самоуправления считалось приближение самоуправления «к народу»: учреждение низовых выборных ячеек на уровне районных или участковых дум в городах, а также волостных земств. Считалось также, что из работы земств и городских управ должна полностью исключаться «политика» – а их деятельность следует ограничить хозяйственными вопросами (2).

В мае 1919 г. в программе работы управления внутренних дел ее глава Н. Н. Чебышев так определял направления политики в отношении местного самоуправления: «Основная задача заключается в организации системы устойчивых, мощных, хозяйственных самоуправляющихся единиц. Залогом устойчивости и мощности местных самоуправлений является: 1) привлечение к земским и городским выборам обширных кругов местного населения, заинтересованных в экономическом благосостоянии и культурном преуспеянии губернии, уезда или города, с которыми связаны их интересы; 2) предоставление местным самоуправлениям широкой самостоятельности в сфере их хозяйственной и просветительной деятельности; 3) установление для местных самоуправлений прочного финансового базиса; 4) устранение из круга деятельности местных самоуправлений вопросов политических, административных и полицейских» (3).

Осенью 1919 г. преемник Чебышева, действительный статский советник В.П. Носович (также бывший прокурор Московской судебной палаты и впоследствии обер-прокурор Уголовного Кассационного Департамента Сената), подтвердил необходимость «возобновления общественных самоуправлений – городских и земских». Это было возможно посредством либо восстановления прежних земско-городских структур, избранных по законодательству Временного правительства, либо проведения перевыборов там, где это возможно, с последующим переходом к новому порядку управления. В отношении выборов Носович выражал характерную для всех белых регионов тенденцию: «Наше время, время проклятой гражданской войны, постоянного возбуждения народных масс, повсеместных восстаний и всяких эксцессов едва ли благоприятствует насаждению органов самоуправления и разработке порядка выборов. Тем более, что самый совершенный порядок выборов в нынешних условиях жизни городов и в особенности уездов не даст в результате ничего, кроме торжества грубой силы». Исходя из этого, глава УВД предпочитал использовать «административный ресурс»: «Сейчас весьма важно дать твердую и авторитетную администрацию, опытную в делах гражданского управления… на это должна быть направлена вся энергия Управления Внутренних Дел и все ее время» (4).

В то же время со стороны различных общественных кругов высказывались пожелания не только о полном возврате к правоприменительной практике Временного правительства 1917 г., но и о дальнейшем расширении компетенции самоуправления. Для этого использовались трибуны периодически созываемых земско-городских совещаний. 7–8 ноября 1918 г. в Киеве состоялось совещание земцев и представителей городов Украины, Дона, Кубани и Крыма. Инициатором выступили переехавшие сюда из Москвы члены Главного Комитета Земско-Городского Объединения. Здесь были озвучены два принципа, на которых предполагалось осуществить государственное строительство: «1) восстановление демократических органов местного самоуправления на основах четырехчленной формулы и объединение самоуправлений на территории всей России; 2) воссоздание единой, независимой России и создание прочных форм демократического государственного устройства, установленного всенародным Учредительным Собранием». В духе популярных в 1918 г. требований провозглашалось, что «воссоздание государственного единства должно произойти с сохранением самостоятельного управления отдельных областей» (то есть на основании принципа «федерации»), «при непосредственном и ближайшем участии широких демократических масс» (5).

В резолюциях Съезда представителей земских и городских самоуправлений Украины, Юга России в Симферополе (30 ноября – 8 декабря 1918 г.) подчеркивалось, что «страшный призрак гражданской войны отойдет в прошлое… когда народу не будет угрожать никакая диктатура, ни слева, ни справа, когда попранное народовластие будет восстановлено в непререкаемом авторитете». «Большевистская диктатура, поправшая народовластие, не могла объединить народы России. Отдельные национальности она толкнула на путь полного обособления от России, на образование мнимо независимых, но фактически вассальных по отношению к Германии государств (Украина, Закавказье). С другой стороны, она вызвала против угнетателей широкое народное движение, приведшее к образованию временных государственных образований в Сибири, на Урале и в Закавказье, на Кубани, Дону и в Крыму, ставящих своей задачей воссоединение с Россией, как только будут разбиты цепи большевистского самовластия». Не менее опасен был «большевизм справа» – «нарастающие в стране реакционные силы, открыто ставящие задачу монархически-политической и социальной реставрации». Он «является сильнейшим фактором, препятствующим возможному успокоению страны, питает большевистские настроения в массах и сохраняет фронт незатихающей гражданской войны».

«Общие положения» Съезда, стоявшего «на платформе борьбы за воссоединение Единой, независимой и демократической России», по основным вопросам внутренней и внешней политики сводились к следующим пунктам. «Съезд отвергает, с одной стороны, понимание единства России в смысле восстановления старого бюрократически-централистского государственного строя, в котором угнетение национальных прав отдельных народов прикрывалось идеей великодержавности великорусского племени». «С другой стороны, Съезд высказывается против безусловного и бесповоротного признания за каждой национальностью права на полное отделение от России, не считающееся с жизненными интересами всей совокупности народов России». Только «будущее Всероссийское Учредительное Собрание» решит все вопросы национально-территориального размежевания. Россия должна стать полноправным членом «Союза свободных и равноправных народов, имеющего целью предотвращение войн и укрепление солидарности международной демократии». Следует вернуться к политическим лозунгам 1917 г., поскольку «стихийный большевизм масс будет изживаться по мере того, как будет завершаться прерванный октябрьским переворотом процесс демократического обновления России, упрочения в ней политической и гражданской свобод, разрешения земельного вопроса в интересах трудящихся, обеспечения рабочими нормальными условиями труда». Земско-городская общественность поддерживала лозунг «борьбы за Учредительное Собрание» и заявляла о себе как о силе, способной определить направления внутренней и внешней политики России. Однако по отношению к Учредительному Собранию первого созыва считалось, что «за естественным исключением из состава его значительной группы членов, принадлежавших к партии большевиков и левых социалистов-революционеров, лишена голоса представляемая ими часть населения». Из-за этого «разрешение вышеуказанных задач должно быть отложено до созыва Второго Всероссийского Учредительного Собрания».

«Молодой российской демократии» была необходима помощь со стороны «старейших демократий Европы и Америки», поэтому высадка войск в Новороссии приветствовалась как военная поддержка «местных демократических правительств», сменивших режимы «германских ставленников». Съезд исходил из единства дипломатического представительства России на мирной конференции, образованного «путем соглашения Южного и Уфимского правительств». Земско-городское Совещание, значительным влиянием в котором пользовались эсеры, предложило создать на Юге России «солидарно ответственную» Директорию, аналогичную по составу и полномочиям Уфимской. В отличие от Особого Совещания и Национального Центра земско-городской съезд поддержал Уфимскую Директорию, хотя к моменту начала его работы уже произошел «переворот 18 ноября», о чем в Симферополе не было известно. Причины поддержки объяснялись тем, что власть, созданная в Уфе, «опирается на соглашение всех ответственных общественных групп и политических партий» и «ее общенародная программа, исходящая из принципов февральской революции… осуществляется широким общественно-демократическим методом».

В первоначальном варианте резолюции съезда считалось возможным признать Уфимскую Директорию в качестве всероссийской власти и лишь дополнить ее состав южнорусскими «демократическими элементами»: «В основу всероссийской власти должна лечь власть, организованная Уфимским Совещанием, как наиболее приближающаяся к народным массам и действующая на платформе демократии. В дальнейшем процессе слияния отдельных частей России Уфимское Правительство могло быть пополняемо на основании соглашения с отдельными демократическими Краевыми правительствами». Но в окончательном варианте решения был принят пункт, согласно которому Уфимская Директория объединялась с Южно-русской Директорией и лишь после этого происходило создание всероссийской власти. «Образованию единой Всероссийской власти неизбежно должно предшествовать объединение смежных областей России, отделенных от остальных фронтом гражданской войны». Создание всероссийской власти наступало после «соединения северо-восточных и южных областей России», что «позволило Уфимской Директории путем дружественного соглашения с будущей демократической властью объединенного Юга России довершить начатое ею дело образования Временного Всероссийского правительства, имеющего довести народы России до Всероссийского Учредительного Собрания».

Предлагалось создание «в скорейший срок» правительства, объединяющего Украину, Крым, Дон, Кубань и Кавказ. Образцом создания власти считалась Уфимская Директория. «Южно-Российское Центральное Правительство предполагалось сформировать «путем сговора политических и общественных групп на Государственном Совещании в форме немногочисленной Директории». Но в отличие от Уфимской Директории, земско-городской съезд не считал возможной ликвидацию Южно-Русской Директорией всех местных правительств. Напротив, признавалось, что с «созданием центральной южно-российской власти не устранится необходимость дальнейшего существования областных и краевых местных соподчиненных правительств». Исходя из возможности «децентрализации власти» считалось возможным создание новых «временных областных и краевых правительств» на основе «открытого сговора на краевых или областных совещаниях, созванных по той же системе, как и Государственное Совещание, имеющее образовать Южно-Российское Центральное Правительство». Участие же на Государственном Совещании должно было определяться «соглашением политических и общественных групп», представлявших «оба крыла Российской общественности (цензовые и нецензовые элементы)». Земско-городские деятели отстаивали модель создания власти, апробированную еще в 1917 г., при которой структуры управления опирались на представительство общественно-политических организаций (по сходству с Московским, Челябинским и Уфимским Совещаниями).

При этом съезд заявлял, что «только решительным протестом может быть встречена попытка организовать власть на началах военной диктатуры», так как, «устанавливая на место гражданского правопорядка систему произвола и усмотрения, военная диктатура способна создать между армией и демократическими слоями населения опасную атмосферу взаимного отчуждения и недоверия и тем усилить элементы смуты в стране». В дилемме «военная диктатура» или «гражданская директория» предпочтение отдавалось последней. Предполагалось, что в Директорию «на правах директора» войдет «Главнокомандующий всеми русскими силами на Юге России», наделенный единоличной военной властью. А «после соединения армий обоих Российских Правительств, Южно-Российского и Северо-Восточного, образуется путем соглашения Единое Всероссийское Правительство». По отношению к Добровольческой армии и Особому Совещанию земско-городской Съезд «считал своим долгом засвидетельствовать заслуги армии в деле борьбы за воссоздание государственного единства и независимости России – лозунги дорогие и земско-городской демократии». Но армия должна «стоять вне партий» и призвана только «способствовать скорейшему доведению объединенной России до всенародного Учредительного Собрания». В отношении же Особого Совещания симферопольский съезд утверждал невозможность его признания в качестве «всероссийской власти», ибо таковая «может быть образована не единоличным решением командования Добровольческой Армии, а лишь путем открытого в условиях гласности и под контролем общественного мнения происходящего сговора всех ответственных политических партий и общественных групп».

На последующих земско-городских собраниях, во время работы согласительной комиссии «Совета четырех» в январе – марте 1919 г. в Одессе (о ее деятельности – в разделе об организации управления в Одесском районе), данные положения подтверждались, обретая подчас форму «создания Южно-русской власти (в духе Юго-Восточного Союза 1917 г. – В.Ц.), которой Добровольческая армия подчинялась бы как военная сила». Разумеется, подобные проекты встречали неизменное осуждение со стороны военно-политического руководства ВСЮР. Несмотря на это объединенная земско-городская общественность могла выступать реальной политической «оппозицией слева» по отношению к военно-политическому руководству белого Юга, а также политическим структурам, его поддерживавшим (6). Требования вернуться к законодательной базе 1917 г. выдвигал также «Северо-Кавказский Союз городов» («Секавгор»), провозгласивший на своем Пленуме в мае 1919 г. в Екатеринодаре «передачу всей полноты государственной власти органам местного самоуправления на основах муниципальной программы Временного Правительства» (7).

Таким образом, в области местного самоуправления, как и во всей политико-правовой практике Белого движения, по существу, предстояло найти равнодействующую интересов между «централизацией», «бюрократизмом» и «революционной стихией». Комиссия по городскому самоуправлению при Особом Совещании (ее работу курировал Н. И. Астров, бывший московский городской голова) переработала законодательство Временного правительства. При неизменности структуры законов 1917 г. и содержания большинства статей, относящихся к системе управления, перемены коснулись компетенции выборов и порядка контроля. Сокращались полномочия городских управлений в «принятии установленных законом мер к охранению личной и общественной безопасности и порядка, заведовании милицией, согласно действующим узаконениям» (поправки в закон Временного правительства от 9 июня 1917 г.). Городская милиция передавалась в ведение управления внутренних дел и включалась в состав Государственной стражи. Работа в городских структурах объявлялась безвозмездной. Административный контроль, вызывавший наибольшее беспокойство со стороны «общественности», сводился лишь к контролю за соответствием «государственной политике» принимаемых городскими властями постановлений. Должностные лица городского самоуправления не подлежали утверждению правительством. В случае принятия городской думой «неправомерных» законов Губернатор мог обжаловать их через окружной суд (при нарушении формы изданных актов) или вернуть их в думу для повторного рассмотрения. Дума, однако, могла преодолеть губернаторский «отказ» квалифицированным большинством (2/3 депутатов). Губернатор получал право утверждения постановлений, требовавших значительных бюджетных расходов, а также касавшихся муниципальной собственности. Начальник Управления внутренних дел, посчитав деятельность органов городской власти «явно вредной», имел возможность «испросить у высшего правительства указ о роспуске думы». При этом обязательно предусматривались новые выборы (8).

Административный контроль носил характер «восстановления дореволюционного права по надзору не только за законностью, но и целесообразностью постановлений» городского самоуправления. Важной задачей контроля признавалось исключение «политиканства» в работе дум и управ и поощрение городской хозяйственной работы, объем которой был максимально расширен по сравнению с предреволюционным законодательством и полностью приводился в соответствие с законодательством Временного правительства (9).

Что касается выборов, то, поскольку срок полномочий городских дум, избранных по законодательству Временного правительства, истекал 1 января 1919 г., высказывались предположения о необходимости проведения перевыборов. Однако делать это по неизмененному избирательному закону 1917 г. считалось недопустимым. Одесская городская дума, занимавшая видное место в сложившейся в Новороссийском крае системе управления, заявила протест против признания ее полномочий недействительными, согласно приказу генерала Деникина прекратившему ее деятельность с 1 января 1919 г. Примечательно, что свое решение генерал обосновывал ссылками как на «революционное» законодательство Временного правительства, так и на «дореволюционное» законодательство Российской Империи: «В согласии с Городовым Положением и по аналогии с Положением, изложенным в примечании к ст. 128 Положения Временного Правительства о земских учреждениях, – состав Городской управы, по истечении полномочий Думы, должен остаться при исполнении своих обязанностей и пользоваться всеми предоставленными ему правами впредь до замещения состава Управы по новым выборам. Временно, до новых выборов в Городскую Думу, Городская Управа имеет право продолжать ведение городского хозяйства в порядке, применительном к ст. 89 Городового Положения 1892 года». Вместе с тем, Деникин указывал на перспективу будущих «демократичных» перемен в городском самоуправлении: «Предлагаю приостановиться с подготовительными работами по производству выборов в Городскую Думу до получения нового Положения о выборах, на основах всеобщего избирательного права. Положение это будет сообщено Вам в ближайшем будущем». Приказ-предписание Главкома ВСЮР, от 3 января 1919 г., направленный на имя «военного губернатора Одессы, генерала Гришина-Алмазова», стал позднее основой для определения статуса городских дум «образца» 1917 г. (10).

При разработке нового избирательного законодательства наибольшей критике подвергался принцип «четыреххвостки», отсутствие «цензов» – имущественного и оседлости, из-за чего в структурах самоуправления оказались люди «недостойные», «не знакомые с нуждами местного населения». Особенно резко критиковал избирательное законодательство Временного правительства правоцентристский Совет Государственного Объединения России. В докладной записке, направленной в Особое Совещание СГОР, утверждал, что «в земские и городские самоуправления вошли главным образом партийные деятели, неподготовленные к ответственному и сложному делу заведывания многообразным местным хозяйством, к тому же нередко совершенно чуждые населению. Состав некоторых управ образовался даже сплошь из лиц, впервые появившихся на горизонте местной жизни. Было среди них и достаточное число большевиков и лиц с уголовным прошлым. Хозяйственные и деловые стороны самоуправлений играли в глазах новых хозяев второстепенное значение, на первый план выдвигались партийные интересы. В связи с этим земские собрания и городские думы превратились в парламенты». Слепо следуя директивам партийных комитетов, земства и городские думы принимали постановления, диктовавшиеся не местными нуждами, а партийными съездами. Исходя из этого, СГОР выступил с инициативой повсеместной замены (до производства новых выборов, по новому избирательному закону) городских и земских управ особоуполномоченными правительственными чиновниками (11).

Новый избирательный закон в целом приближался к общим для Белого движения принципам избирательного законодательства, нацеленным на выборы в Национальное Учредительное Собрание. Всеобщность выборов сохранялась; в них могли принимать участие все российские граждане независимо от пола, вероисповедания и национальности. Вводился ценз оседлости (проживание в городе не менее двух лет), а возрастной ценз повышался до 25 лет (по закону Временного правительства избирательный возраст определялся в 20 лет), военнослужащие в выборах не участвовали (по закону Временного правительства военнослужащие имели равные со всеми гражданами избирательные права). Большие города разделялись на избирательные округа, а число гласных по каждому округу определялось «путем разверстки общего числа гласных пропорционально числу избирателей в каждом из округов». При этом ценз оседлости от лиц, владевших в пределах городской черты недвижимостью или торгово-промышленным предприятием, не требовался. Считалось, что данная система наиболее близка к английскому муниципальному законодательству, в соответствии с которым участвовать в выборах могли все уплачивающие городские налоги и сборы («кто платит – имеет право принимать участие в делах»). Пассивного и активного избирательного права лишались осужденные не только по тем или иным уголовным, но и по политическим преступлениям (члены революционных партий, представители структур советской власти).

По мнению члена СГОРа Н. Н. Львова, возможности участия в выборах следовало ограничить еще больше. Считалось целесообразным полностью исключить голосование за партийных представителей, чтобы лишить «социалистические организации» возможности использовать легальные выборы для партийной агитации. Также следовало исходить из принципа «наибольшей годности для городского хозяйства» тех или иных кандидатов в гласные местного самоуправления. «Хозяйственники» должны были сменить «политиков». «Там, где от людей требуется напряжение всех сил и жертв жизнью ради высшего национального долга, там можно и должно примириться с известными стеснениями в области пользования политическими правами и гражданскими свободами. В данное время приходится больше думать об обязанностях, чем о правах», – так завершал Львов свое «особое мнение» (12).

В отличие от избирательной практики 1917 г. полностью игнорировалась пропорциональная система, основанная на голосовании по партийным спискам. Выборы стали проводиться по мажоритарной системе, что позволяло, с точки зрения ее сторонников, выбирать заранее известных местному населению кандидатов. Мажоритарная система позволяла выбирать депутатов большинством от числа принявших участие в голосовании, а не от общего числа избирателей, поскольку в условиях войны и разрухи добиться полной явки на избирательные участки даже в крупных городах было практически невозможно. Процент явки не учитывался. «При современном общественном раздражении и нервности» проведение повторных выборов (перебаллотировки) признавалось нецелесообразным. Однако, по свидетельству Астрова, «с мест было заявлено, что следовало бы установить требование абсолютного большинства для избрания при первой баллотировке и допустить дополнительные выборы». Голосование проводилось посредством вычеркивания фамилий в составленных заранее списках кандидатов избирательных блоков, добавление новых фамилий не допускалось. Тайна голосования обеспечивалась уже не конвертами, в которые вкладывалась избирательная записка, а простой ее передачей «сложенной исписанной стороной внутрь». По оценке представителей Симферопольской думы «переход к мажоритарной системе и лишение армии избирательных прав были встречены почти всеобщим сочувствием, даже в среде социалистов. Введение ценза оседлости и повышение возрастного ценза одобрялись далеко не всеми. Но эпоха безграничного и демагогического демократизма 1917 года… канула в вечность. Естественным критерием для оценки того, что дал Деникин в области городского самоуправления, было не далекое Временное правительство, а только что свергнутая советская власть. С этой точки зрения деникинский закон был воскрешением из мертвых» (13).

После обсуждения всех нововведений 6 марта 1919 г. Главком ВСЮР «пакетом» утвердил «Временное Положение об общественном управлении городов в местностях, находящихся под Верховным Управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России», «Положение о выборах городских гласных» и «Правила об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении городским хозяйством». Ими устанавливалась трехэтапная процедура восстановления городской власти: временное управление, восстановление прежних структур (управы и думы), проведение новых выборов. На этапе военного управления, согласно «Правилам об упрощенном… управлении», после ликвидации структур советской власти восстанавливались полномочия «последнедействовавших» городских управ, избранных по закону Временного правительства от 9 июня 1917 г. Данные «временные управы», объединяя полномочия исполнительной и законодательной власти, заменяли собой городские думы, которые надлежало переизбрать. Состав управы должен был утверждаться администрацией. В него не допускались те, кто «скомпрометировал себя» участием в структурах советской власти. Подобное административное «вмешательство» расценивалось многими как существенное отступление от «демократических традиций» местного самоуправления (14).

Примечательно, что в Особом Совещании при обсуждении пункта о восстановлении управ первоначально считалось возможным признание полномочий только тех из них, которые «не прерывали своей деятельности к моменту занятия города Добровольческой Армией» (поправка С. Н. Маслова). Тем самым допускалось признание полномочий городского самоуправления, построенного до того на основах сотрудничества с советской властью («советско-думские», «советско-земские» структуры). Но в «особом мнении» Астров категорически опровергал целесообразность подобного решения, ссылаясь на то, что «управы, уживавшиеся с большевиками… совершенно нетерпимы». Представители самоуправления вводились в состав Совета по делам местного хозяйства при губернской власти. Деятельность управ проходила под контролем со стороны Губернатора и Главноначальствующего. Последний получал право приостанавливать и передавать на рассмотрение начальника УВД любые постановления городского самоуправления, «признанные им угрожающими общественной безопасности». Администрация могла отстранять от работы «тех лиц, которые признавались ею не соответствующими своему назначению» (в том числе и по политическим причинам), и заменять их членами управ прежнего (до 1917 г.) состава или местными «общественными деятелями». Компетенция временных управ ограничивалась восстановлением городского хозяйства, охраной местных культурных ценностей и расходованием сумм исключительно «в пределах кредитов, разрешенных Губернатором». После созыва городской думы управа должна была отчитаться перед ней о своей деятельности в условиях чрезвычайного положения (15).

С прекращением «исключительных обстоятельств военного времени» начинался период восстановления прежних структур самоуправления, подготовки к выборам по новому избирательному закону. С этой целью при Особом Совещании была создана Подготовительная комиссия по выработке избирательного закона в органы самоуправления. Выборы новых гласных должны были завершиться к 1 января 1921 г. Но уже осенью 1919 г. смогли состояться выборы ряда городских дум (Харькова, Одессы, крымских городов и др.). Они стали своеобразным «опросом общественного мнения», показателем настроений горожан в условиях «русской смуты» после 1917 г. Так выборы в Крыму по новому избирательному закону продемонстрировали заметное «преобладание умеренно-прогрессивных и даже правых элементов». В Симферополе убедительную победу одержал коалиционный блок «За Единую Россию», достаточно известный еще в период существования Крымского краевого правительства (в него входили народные социалисты, кадеты и умеренно правые), тогда как кандидаты от национальной, татарской группы не получили мандатов. Ялта выбрала представителей правых, монархических, кругов (председателем думы стал граф А. Д. Апраксин). Лишь в Севастополе предпочтение было отдано социалистам. В Харькове большинство получили кандидаты так называемого «делового блока» (беспартийные и умеренно правые), а надежды социал-демократических кругов на победу в выборах не оправдались (16).

Если допустить, что симпатии горожан в определенной мере отражали настроения политически активного населения всего белого Юга, то можно отметить очевидную тенденцию к «сдвигу вправо» во мнениях «будущих избирателей» «Народного», «Учредительного Собрания». Вполне вероятно, что в составе будущей российской Конституанты было бы исключено то «подавляющее большинство» представителей социалистических, левых, партий, которое отличало Учредительное Собрание выборов 1917 г. Безусловно, в ходе гражданской войны, неоднократной смены властей росло недоверие, апатия избирателей, их безразличие к любой власти вообще и, как следствие этого, абсентеизм во время проведения выборов, даже в городские думы – органы, казалось бы, наиболее близкие к повседневным нуждам горожан. Тем не менее, среди активной части избирателей становились очевидными симпатии к твердой власти, к деловым, практичным кандидатам, способным заниматься в первую очередь повседневной хозяйственной жизнью, восстанавливать разрушенную экономику города, волости, Области и всего Государства Российского. Эту же перемену настроений фиксировали осенью 1919 г. сводки Отдела пропаганды Особого Совещания. «Новый состав дум получился более местный и более деловой, чем в 1917 г.» (17). Политическая эйфория 1917–1918 гг. заканчивалась.

Заслуживает внимания и тот факт, что практически впервые за всю историю выборов в России с начала XX века большинство получали не отдельные партии, лидеры, а избирательные блоки, включавшие как представителей политических партий и групп, так и немалое число беспартийных кандидатов («За Единую Россию», «Деловой блок» и другие). Новоизбранные городские думы приступили к работе, причем во многих городах белого Юга, особенно в прифронтовых районах (Киев, Курск, Воронеж, Екатеринослав, Полтава и других) перевыборы не проводились. Здесь в соответствии с «Правилами об упрощенном… управлении» полномочия дум переходили к управам, состав которых утверждался Губернатором и представлял собой ряд депутатов, избранных еще по законодательству Временного правительства.

Что касается практической работы городских дум и управ периода 1919–1920 гг., то основой ее стал поиск средств на финансирование и поддержание «в надлежащем состоянии» отраслей городского хозяйства, выплату жалованья городским чиновникам. Нередки были случаи, когда управы и думы пытались делать заявления политического характера, протестовать против «военного вмешательства» в тыловую жизнь (как это имело место, например, в период обороны Крыма генерал-майором Я. А. Слащовым от наступавших войск РККА в феврале – марте 1920 года), но с подобными заявлениями не всегда считались, указывая на необходимость для городского управления заниматься прежде всего разрушенными водопроводом, освещением, транспортом, школами и больницами, а не пытаться решать «политические задачи момента» (18).

Не могла остаться неизменной и система земского самоуправления. Южно-русское земство в период «похода на Москву» находилось, пожалуй, в еще более плачевном состоянии, чем городские структуры. Например, ущерб, нанесенный советами, петлюровскими земельными управами и немецкой оккупацией земским учреждениям Полтавской губернии, исчислялся в 50 миллионов рублей, а земствам Екатеринославской губернии – в 38 миллионов рублей. Летом 1919 г. на юге России возобновилась работа возрожденных структур Всероссийского Земского Союза. На состоявшемся собрании (август 1919 г.) в Ростове-на-Дону говорилось о полной поддержке политики Особого Совещания и о важности восстановления хозяйственной основы самоуправления. В частности, предполагалось, ввиду обесценения денег, наладить силами земских управ натуральный товарообмен с деревней. Летом – осенью 1919 г. главную часть земской деятельности стали занимать вопросы, связанные с восстановлением разрушенных земских школ и больниц, земской статистики, агрономии, а не проблемы «политической жизни» (19).

Основные положения законов и законопроектов Особого Совещания, посвященных земству, повторяли нормативные принципы, относившиеся к городскому самоуправлению. Следовало учитывать политическое «наследие» Временного правительства, создавшуюся, хотя и под сильным влиянием «революционного времени», систему земского самоуправления, получившего в свое распоряжение как обширные полномочия по заведованию местным хозяйством, так и административно-полицейские функции. Деникинское законодательство, в целом, сохраняло земские полномочия. В соответствии с «Временным Положением о Губернских и Уездных Земских Учреждениях в местностях, находящихся под управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России» (4 июля 1919 г.), на земства возлагались обязанности по регулированию внутренней жизни уездов и губерний, начиная от «мер борьбы против пьянства и непотребства» до «содействия развитию местной кустарной и фабрично-заводской промышленности». За земствами сохранялись традиционные области: «попечение о народном образовании и воспитании», «принятие мер по охранению народного здравия», «производство статистических обследований», «заботы о сельском хозяйстве». За губернскими и уездными земскими собраниями по «Положению» закреплялись также права распределения земских финансовых фондов, установление новых налоговых сборов с недвижимого имущества. Земства получали право издания «обязательных постановлений» по всем вопросам местной жизни, бывших в земской компетенции (20). Изъятия из земского и городского законодательства Временного правительства касались «заведования полицией (милицией)». Данные полномочия передавались Управлению внутренних дел. Административный контроль со стороны Губернатора предусматривал «надзор за законностью и правильностью действий земских учреждений». «Незаконные действия» земских органов могли быть обжалованы через окружные суды и отменялись Губернатором в случае их формального или содержательного противоречия «государственной политике» (21).

Таковой представлялась будущая система земского управления в будущей России. По оценке Председателя Таврической губернской земской управы князя В. А. Оболенского, «новое положение о земских учреждениях, выработанное Особым Совещанием при генерале Деникине, нельзя не признать одним из лучших законодательных актов Южнорусской власти». Однако Оболенский при этом делал существенную оговорку: «Этот прекрасный закон оставался мертвой буквой по той простой причине, что в нем отсутствовало положение о выборах в земские учреждения, а впредь до выработки такового то же Особое Совещание издало скрепленные подписью генерала Деникина «Временные Правила», в сущности совершенно упразднявшие земское самоуправление» (22).

Действительно, порядок восстановления земств, в сущности, проходил те же три этапа, что и восстановление городских властей: военное положение, восстановление структур самоуправления и проведение новых выборов. На первом этапе вступали в силу «Правила об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении губернским и уездным земским хозяйством». Они предусматривали роспуск существовавших земских собраний и передачу их полномочий губернским и уездным земским управам. Их состав утверждался губернатором. Управы перенимали полномочия земских собраний, но принимаемые ими решения подлежали утверждению Совета при губернаторе, в состав которого входили представители «общественности» (пять членов от земств и городов и два – «из числа местных деятелей по приглашению губернатора»). Акты управ должны были утверждаться Советом. В случае «несогласия с законом» данные постановления могли отвергаться губернатором или отправляться на доработку в управы. До восстановления системы земских налогов и сборов губернской администрацией контролировался порядок расходования выданных земствам финансовых средств (23).

«Правила» меняли структуру земства. Общепризнанной проблемой устройства земско-городского самоуправления еще с начала XX столетия являлось отсутствие низовых самоуправляющихся единиц. В 1917 г., в ходе реализации земской реформы Временного правительства, подобная структура создавалась в виде волостного земства. В целом ряде регионов (например, в Крыму) волостное земство в 1917 г. даже опередило формирование земства губернского. Но формально земство восстанавливалось только на уездном и губернском уровнях. Структуры волостного земства, избранные по законодательству Временного правительства в 1917 г., временно ликвидировались, а их полномочия передавались волостным правлениям и сельским сходам (24).

Следующим этапом становилось проведение выборов земского самоуправления. И здесь Комиссия по выработке избирательного закона также пошла по пути корректировки сложившейся после 1917 г. системы выборов. Законопроекты Особого Совещания предполагали введение волостного самоуправления «по усмотрению» уездных земских управ. Волостные земские «участки» могли финансироваться из средств самоуправлений. Первоначальный проект избирательного закона повторял принципы выборов городского самоуправления. Согласно «Временному положению о выборах волостных участковых земских гласных» планировалось избрать волостные (участковые) земские собрания на основе «четыреххвостки» на трехлетний срок (первый состав гласных избирался бы на срок до 1 июля 1921 г.). Допускались цензы возрастной (активное и пассивное избирательное право с 25 лет) и оседлости. Последний представлял собой непрерывное проживание в пределах уезда или волости в течение двух лет (допускалась лишь трехмесячная отлучка с места проживания). Военнослужащие и чины Государственной стражи в выборах не участвовали. Необходимым условием считалась уплата «уездного земского сбора в пределах волостного участка». В отличие от городских выборов, владельцы недвижимости или «торгово-промышленных предприятий» в пределах уезда в течение двух лет освобождались от «ценза оседлости». Примечательно, что в волостных и уездных выборах участвовали наравне с «российскими гражданами» также «монастыри, церкви, кооперативные общества, товарищества… благотворительные, ученые и учебные учреждения». Допускался весьма оригинальный способ голосования – «родственники и свойственники» по доверенности от избирателей.

Волостной участок делился на избирательные округа с тем расчетом, чтобы количество гласных по каждому округу было не менее трех и не более шести. Мажоритарный принцип выборов признавался необходимым для соблюдения интересов крестьянства, поддерживавших «своих» кандидатов. Составленные списки избирателей становились основой для избирательных бюллетеней. Дополнять утвержденные списки новыми фамилиями (как это практиковалось при мажоритарной системе выборов муниципальных собраний) запрещалось. Основное внимание уделялось местным интересам и выражавшим их местным гласным. Уездное земское собрание «составлялось из представителей участковых земств и из гласных, избираемых прямым голосованием избирателями, имеющими образование не ниже среднего». Гласные отданной, т. н. «образовательной курии», должны были получить в уездном земском собрании ¼ часть всех мест. Губернское земское собрание составлялось из представителей уездных земских собраний. Начальник уезда утверждал результаты выборов, которые могли обжаловаться окружным судом или первым департаментом Правительствующего Сената (25).

Данный законопроект не получил, однако, поддержки при обсуждении в Особом Совещании. Большинство высказывалось за проект, представлявший сочетание элементов куриальной системы выборов и «четыреххвостки». ⅗ мест на выборах должны были получить гласные, обладающие имущественным цензом. Избранные на основе всеобщего, прямого и тайного голосования составляли ⅖ гласных. По данному вопросу столкнулись позиции тех, кто считал наличие «цензового барьера» единственным условием, обеспечивающим эффективную, лишенную «политиканства» работу земских собраний, и тех, кто отрицал целесообразность любых ограничений как «пережитков прошлого», «источника общественной розни».

Показательна в этом отношении служебная записка о результатах работы Комиссии по избирательному праву, подготовленная Правлением Национального Центра при непосредственном участии Н. И. Астрова. Охарактеризовав сложившуюся после 1917 г. ситуацию с органами самоуправления, записка отмечала, что «проведение принципа равного для всех избирательного права нецелесообразно, так как передаст распоряжение сложным и большим делом людям малоподготовленным, в массе своей малокультурным, а то и просто малограмотным». «Принятое Временным правительством и нами всеобщее и равное избирательное право в городском положении сознательно отдало власть в городских самоуправлениях, по крайней мере в больших городах, в руки пролетариев разных званий, пауперизованных элементов низших классов населения и социалистической и полу социалистической интеллигенции. В силу своей численности эти элементы должны совершенно оттеснить от городского самоуправления хозяйственные и экономически сильные группы городской буржуазии».

Из городского и земского самоуправления исчез столь нужный, по мнению сторонников цензовой системы, элемент, как буржуазия. «Государственной власти необходимо решить, на кого она хочет опереться, пойдет ли она по пути Временного правительства, опираясь на организованную путем равного всеобщего избирательного права массу пролетариата и пауперизованную часть крестьянства, или начнет строить здание новой государственности на ином, более прочном фундаменте, каким являются ныне все имущие классы населения, и в первую очередь так называемые хозяйственные мужики, те элементы, которых Ленин называет деревенскими кулаками и середняками». «Нельзя служить Богу и мамоне, нельзя угодить хозяйственному человеку и пролетарию в одно и то же время… Эти пропитанные социализмом массы не может удовлетворить никакая буржуазная власть, всякие уступки разжигают лишь аппетиты… Государственная власть, лишенная прочной связи с какими-либо сильными классами в стране, повиснет в воздухе. Примеры правительства Николая II (имелась в виду неудача проекта земской реформы П.А. Столыпина. – В.Ц.) и Временного правительства это наглядно подтверждают». Выход из подобного положения представлялся в возврате к нормам «куриального права». Можно было ввести специальную «образовательную курию», выборы в которую следовало провести с учетом образовательного ценза (законченное среднее образование). Прошедшие по этой курии гласные могли бы составить «культурное ядро», вокруг которого будут объединяться остальные. Однако от ее создания (в окончательном варианте проекта) отказались, учитывая, что в этом случае велика вероятность прохождения в думы и собрания людей «с чрезвычайно разнородными интересами… в большинстве своем полуинтеллигентных и интеллигентных пролетариев, разного рода мелкого служилого люда, именно того элемента, который давал и дает главную массу социалистических вождей пролетарских масс». «По существу такую курию можно назвать курией эсеров. Такой закон оградил бы только специфические интересы этой партии, что едва ли можно ставить в число задач государственной власти (вполне правомерный вывод, с точки зрения деятелей Национального Центра. – В.Ц.)».

Другой основой избирательной системы предлагался упоминавшийся ранее порядок выборов «английского самоуправления» (в выборах участвуют только плательщики муниципальных налогов). С точки зрения хозяйственной целесообразности он представлялся вполне оправданным. «Дело величайшей государственной важности так организовать выборы в органы местного самоуправления, чтобы независимо от счастливых случайностей обеспечить достаточное участие в местной жизни элементам хозяйственным и устойчивым, которые сорганизовались бы около органов самоуправления, направляя их деятельность, являясь прочной опорой государственному порядку. Сделать это можно, или отбросив от участия в выборах элементы более бедные, введя сравнительно крупный ценз, или став на путь куриальной системы выборов». Крестьянско-буржуазный «цензовый» характер создания земских структур стал принципиально важным в 1920 г., в условиях проведения земской реформы Правительства Юга России в Крыму и Северной Таврии.

Однако и его нельзя было признать применимым к российским условиям, учитывая то, что «окончательное лишение избирательных прав большинства населения есть мера рискованная, могущая вызвать слишком большое раздражение». Ведь нельзя не учитывать произошедших после 1917 г. изменений в общественном сознании: «Раз данные населению права очень трудно отбирать обратно, так как население уже получило избирательные права и пользовалось ими». Можно было ввести в систему выборов двух курий. В первое избирательное собрание должны были войти «все, уплачивающие известный налог, сильные экономические, государственные элементы», то есть «класс демократический по существу, но крепкий и хозяйственный по своей психологии». Второе избирательное собрание объединяло «остальных избирателей, сколько бы их ни было». Тем самым наличие цензовой курии и «общедемократической» позволяло, с одной стороны, обеспечить наличие в органах самоуправления «крепкого хозяйственного ядра», с другой – гарантировало от обвинений в «недемократичности», так как «идея всеобщности избирательного права» сохранялась. Решающее слово в разрешении происходивших в Комиссии разногласий осталось за Главкомом. И здесь Деникин проявил себя «либералом», утвердив первоначальный проект «меньшинства», отметив необходимость «равных правил для всех избирателей» и сохранив лишь «возрастной ценз» и «ценз оседлости» (26).

Тем не менее было очевидно, что проведение выборов даже по чисто техническим причинам (большое количество средств на их подготовку, трудности составления списков выборщиков, выдвижения кандидатов в депутаты и самого процесса голосования в условиях разоренной, лишенной подчас любой власти южнорусской деревни) становилось практически неосуществимым. Преодоление этих трудностей и препятствий требовало в первую очередь создания надежной системы местной администрации, чтобы затем, после «успокоения деревни», можно было бы приступить к выборам новых земских собраний. Таким образом, в общей системе управления белого Юга приоритет в принятии решений органами местной власти отдавался губернской и уездной администрации. Формально административная власть не зависела от земско-городских структур и не включала их в управленческую вертикаль. Но подобные ограничения носили временный характер, и после окончательного «восстановления гражданского мира» система земских и городских органов неизбежно становилась бы основой построения будущей «возрожденной России». Условием подобного сотрудничества власти и «общественности» становился отказ последней от оппозиции и ее готовность заниматься хозяйственной работой, жизненно необходимой в разрушенной войной стране. «Восстановить города и земства – значит восстановить Россию… необходимо пробудить пришибленную большевизмом самодеятельность народа, призвать к сотрудничеству все живые силы, поставить каждого к делу… привести опять в движение кровообращение угасавшего государственного тела», – эти слова Чебышева верно характеризуют политический курс Белого движения в условиях гражданской войны (27).

* * *

1. Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 8. Лл. 18–20.

2. Малиновский И. Единая Россия и самостоятельность областей, Ростов-на-Дону, 1919, с. 13–14.

3. ГА РФ. Ф. 5955. Он. 1. Д. 3. Лл. 50 об. – 51.

4. Киевлянин, Киев, № 55, 30 октября 1919 г.; Харьковские губернские ведомости. Харьков, 20 октября 1919 г.

5. Астров Н. И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Лл. 79.

6. Постановления съезда земских и городских самоуправлений всего Юга России, состоявшегося в г. Симферополе 30 ноября – 8 декабря 1918 г., Симферополь, 1919, с. 2–5; Пасманик Д. С. Революционные годы в Крыму, Париж, 1926, с. 146–148; Астров Н. И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Лл. 80–81; Утро Юга, № 34 (62), 10 февраля 1919 г.

7. Астров Н. И. Временное Положение об общественном управлении городов в местностях находящихся под верховным управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. // Местное самоуправление, Вып. 1, Прага, 1925, с. 251.

8. Там же, с. 253; ГА РФ. Ф. 439. Оп. 1. Д. 110. Лл. 56–57.

9. П.Б. Городское самоуправление в Крыму в 1919 и 1920 гг. // Местное самоуправление. Вып. 1, Прага, 1925 г. С. 264.

10. ГА РФ. Ф. Varia. Оп. 1. Д. 127. Л. 35 об.; Астров Н. И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Л. 145.

11. Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 8. Лл. 3–4.

12. ГА РФ. Ф. 446. Он. 2. Д. 2. Лл. 28 об. – 29; 37–39.

13. ГА РФ. Ф. 5354. Он. 1. Д. 16. Лл. 24, 26; Астров Н. И. Указ, соч., с. 253–254; П.Б. Указ, соч., с. 261–262.

14. Южные ведомости, Симферополь, № 111, 11 (24) августа 1919 г.

15. ГА РФ. Ф. 5354. Оп. 1. Д. 16. Лл. 32–34; Астров Н. И. Указ, соч., с. 255.

16. П.Б. Указ, соч., с. 262; Росс Н. Врангель в Крыму, Франкфурт-на-Майне, с. 316; ГА РФ. Ф. 440. Он. 1. Д. 34. Лл. 100–102.

17. П.Б. Указ, соч., с. 262; ГА РФ. Ф. 440. Он. 1. Д. 34а. Лл. 241–243.

18. Слащов-Крымский Я. А. Белый Крым. 1920 г., М., 1990, с. 12–13.

19. Голос Юга, Полтава, № 11, 18 августа 1919 г.; № 23, 3 сентября 1919 г.; Екатеринославский вестник, Екатеринослав, № 104, 19 сентября 1919 г.

20. ГА РФ. Ф. 439. Оп. 1. Д. 110. Лл. 159–171; Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое Особым Совещанием при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России, Ростов-на-Дону, 9 августа 1919 г., № 16, ст. 94; Оболенский В. А. Земство в Крыму во время гражданской войны // Местное самоуправление, Вып. 1, Прага, 1925, с. 274.

21. Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое Особым Совещанием при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России, Ростов-на-Дону, 9 августа 1919 г., № 16, ст. 94.

22. Оболенский В. А. Крым при Деникине. // На чужой стороне, Прага, № 8, 1924, С. 19–20; Его же: Земство в Крыму во время гражданской войны // Местное самоуправление, Вып. 1, Прага, 1925, с. 278–279.

23. Там же. с. 280–281; Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое Особым Совещанием при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России, Ростов-на-Дону, 9 августа 1919 г., № 16, ст. 94; «Правила об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении губернским и уездным земским хозяйством, впредь до выборов земских гласных, Ростов-на-Дону, 4 июля 1919 г.

24. Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое Особым Совещанием при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России, Ростов-на-Дону, 16 апреля 1919 г., № 2, ст. 16; 16 сентября 1919 г., № 21, ст. 132.

25. ГА РФ. Ф. 446. Он. 2. Д. 2. Л. 29; Ф. 5354. Он. 1. Д. 17. Лл. 1-29; Лукомский А.С. Воспоминания. Берлин, 1922, с. 189.

26. Библиотека фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Делопроизводство Всероссийского Национального Центра. Оп. 1. Д. 3. Лл. 1–6; Голос Руси, Царицын, № 29, 29 сентября 1919 г.; № 48, 18 октября 1919 г.

27. ГА РФ. Ф. 5955. Он. 1. Д. 3. Лл. 40–41, 50 об.