Глава 2

Судебная «вертикаль» в политико-правовой системе Белого движения. 1918–1919 гг.

Особенности организации гражданской и военной юстиции

Восстановление судебной власти, определение ее статуса в изменившихся условиях революции и гражданской войны стало важнейшим направлением политического курса российского Белого движения, что неоднократно декларировалось военными лидерами, ведущими политиками в различных регионах. При этом провозглашалось восстановление принципов судебной реформы 1864 г. (судебных уставов 20 ноября 1864 г.): «Водворить в России суд скорый, правый, милостивый, равный для всех подданных, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе уважение к закону». Структура восстанавливаемой судебной власти фактически повторяла сложившуюся за период 1864–1917 гг. систему судебных учреждений: мировые суды, мировые съезды и особые мировые присутствия, окружные суды (для нескольких уездов), судебные палаты (для губерний и областей). Как отмечал Челищев в речи на открытии Ростовского окружного суда: «Суд отправлял свои функции на основании законов, действовавших до большевистского переворота». Требовалось восстановить «тесную связь в судебном ведомстве», поскольку «делалось одно дело, руководствовались одними и теми же законами и материального и процессуального права». Суд был необходим «как защитник и указатель права, без которого нет ни личной свободы, ни общественного преуспеяния». При окружных судах и судебных палатах восстанавливались судебно-следственные органы и прокуратура, институт присяжных и частных поверенных (адвокатура), а также суды присяжных, – эти «проводники народной правды, воплотители справедливости и совести и лучшие проявления духа общественности». Предполагалось также восстановление системы административных судов, введенных в 1917 г. соответствующими распоряжениями Временного правительства. Их главной задачей оставалось рассмотрение вопросов «о закономерности действий правительственных органов, органов местного самоуправления и учреждений, имеющих публично-правовое значение».

В Сибири восстановление судебных органов стало одним из первых актов новой власти, возникшей после «падения большевизма». По свидетельству будущего российского премьера П. В. Вологодского (Председателя Омской судебной палаты), полковник Иванов-Ринов «отнесся в высшей степени сочувственно к моей мысли о возобновлении деятельности судебных учреждений в округе и предложил мне немедленно собрать всех чинов судебного ведомства по вопросу о порядке возобновления деятельности судебных учреждений». 9 июня (на второй день после падения советской власти) возобновила свою работу Омская судебная палата. «За работу у большевиков» на общем собрании из числа судей были исключены мировой судья и помощник секретаря суда. Комиссариатом Временного Сибирского Правительства был издан приказ № 1 по округу Томского окружного суда. Томская судебная палата стала основой в восстановлении сибирской судебной системы (в ее состав первоначально входили Омский, Томский, Барнаульский, Тобольский, Семипалатинский окружные суды). В приказе кратко определялись принципиальные условия восстановления. Прежде всего ликвидировались все «образованные советской властью судебные установления» и от исполнения обязанностей «немедленно устранялись» все «члены народного суда». Советский суд упразднялся полностью. Вторым пунктом провозглашалось, что «впредь до созыва Учредительного Собрания и до принятия последним закона о суде все судебные учреждения, установления, действовавшие при Временном Правительстве до упразднения их советской властью, возобновляют свою деятельность». Восстановление судебной системы должно было происходить на основе уставов 1864 года и «прочих законов, действовавших при Временном Правительстве», с «теми изменениями, какие могут быть сделаны Сибирскими временным Правительством или Западно-Сибирским Комиссариатом». При этом следовало учитывать и произошедшие в стране «революционные перемены»: «Судебные деятели должны проникнутся широким пониманием происшедших с 28 февраля 1917 года событий и учитывать установленные революцией начала, соответствующие интересам демократии и духу времени». В отношении мировых судей предполагалось проведение городскими и земскими учреждениями (в ближайшее время) выборов в местные мировые суды. До выборов все члены мировых судов, окружных судов, судебные следователи, прокурорский надзор, нотариусы могли назначаться решениями Комиссариата или «по представлению Общего собрания окружного суда», или «по собственной инициативе».

Аналогичное по содержанию постановление было принято Советом министров Временного Сибирского Правительства 6 июля 1918 г. («О восстановлении судебных учреждений в Сибири»). Согласно ему «уничтожение судебных установлений советской власти», «возобновление всех судебных учреждений и установлений», «руководство Судебными уставами 1864 года» распространялись теперь на территорию всей Сибири и Дальнего Востока. Что касается уголовных и гражданских дел, начатых революционными трибуналами или окружными народными судами при советской власти, то их ведение передавалось в соответствующие инстанции восстанавливаемых окружных судов, а уже вынесенные «приговоры, определения и вообще все производство большевистских судов отменялось определениями подлежащих компетентных судов». Уголовное делопроизводство «трибуналов и следственных комиссий», согласно Постановлению «О порядке рассмотрения дел Революционных Трибуналов и их Следственных комиссий» от 6 июля 1918 г., следовало рассматривать как внесудебный материал». Декрет Совнаркома об амнистии «по поводу 1 мая 1918 г.» при этом считался «актом ничтожным и не имеющим значения для решения и направления уголовных дел». Период советской власти признавался как перерыв в сроках ведения уголовных и гражданских дел.

В условиях, когда под контроль ВСП переходили занятые белыми войсками земли Южного Урала, Саратовская судебная палата не была восстановлена (Саратов на протяжении всей гражданской войны был под советской властью), а на территории Оренбургского казачьего войска еще не были созданы мировые суды, под контроль созданной Омской судебной палаты был временно переведен Троицкий окружной суд и мировые судебные установления в городах Троицке, Челябинске, Верхнеуральске Оренбургской губернии и Кустанае Тургайской области (постановление Совета министров ВСП от 18 июля 1918 г.). Иркутская судебная палата была восстановлена в составе Иркутского и Красноярского окружных судов. Подобные акты «присоединения» к ближайшим действующим судебным округам утверждались законодательством Российского правительства, исходившего из необходимости восстановления судебной системы, единства и правопреемственности в осуществлении законодательства на всей территории, контролируемой белой властью (Постановление Совета министров от 30 декабря 1918 г.). Низовые судебные инстанции («для сельского населения») предполагалось временно обеспечить структурами создаваемого волостного земского суда, который имел апелляционную комиссию для местных судов и возглавлялся мировым судьей. Местное судопроизводство предполагалось восстановить на основе преемственности от законов Российской Империи и Временного правительства, с учетом законодательных актов от 15 июня 1912 г. и 4 мая 1917 г. Планировалось также ввести на всей территории Сибири суды присяжных (их не было в Иркутском округе), что, по мнению министра юстиции Г. Б. Патушинского, обеспечило бы «благотворное влияние на народ и на развитие в нем правового чувства и истинной законности». 10 января 1919 г. введение суда присяжных на территории Сибири было подтверждено постановлением Совета министров Российского правительства. Предполагалось также введение туземных судов «для туземных народностей, проживающих в пределах Сибири и управлявшихся в своих делах по своим обычаям» (1).

В 1919 г. в сибирских судебных округах предполагалось апробировать реформу местного судопроизводства, с последующим распространением ее во всероссийском масштабе. Под руководством министра юстиции сенатора Г. Г. Тельберга были разработаны законопроекты, суть которых сам министр определил так: «Упразднение всех устаревших судов, отмеченных сословной окраской, создание единого, одинакового для всех суда, приближение суда к населению и введение общественного элемента в деятельность судов всех степеней». По замыслу Тельберга, известного своим стремлением к упорядочению судопроизводственной практики и ее приближению к «местным нуждам», «основным типом правосудия в стране должен явиться участковый мировой судья, который, в пределах своего участка, будет решать все дела, кроме дел, связанных с лишением прав». Министр признавал трудности, обусловленные региональной спецификой: «Сибирь бедна людьми, в Сибири не хватает юристов, в Сибири громадные расстояния, в Сибири, во многих местах, нет волостных земств». Несмотря на это, «первичная организация однотипного местного мирового суда будет крупным шагом вперед потому, что дает народу судью близкого к нему, и в то же время судью, действующего по Судебным Уставам, судью, пропитанного традициями законности, которые оставила в наследство судебному деятелю полувековая работа Судебных Уставов» (2). Проекты разрабатывались осенью 1919 г., однако из-за быстрого отступления Восточного фронта и эвакуации Омска их реализация не осуществилась.

Аналогичные процессы восстановления судебной системы происходили и на белом Юге России. К моменту окончания 2-го Кубанского похода (осень 1918 г.) Добровольческая армия контролировала большую часть Ставропольской и Черноморскую губернии. По мнению начальника управления юстиции Особого Совещания В. Н. Челищева, не было сомнений в том, что судебные учреждения могут быть восстановлены в том виде и с тем составом, в каком они работали до 25 октября 1917 г., и тем самым «установить непосредственную преемственную связь восстанавливаемого в освобожденных местностях порядка с законами, действовавшими до большевистского переворота». В июле 1918 г., после занятия Ставрополя, Деникин указал, что «действующими признаются все законы, изданные до 25 октября 1917 г., доколе таковые не будут отменены или изменены». Следовало не «возвращаться к дореволюционному периоду», а только отменить то, что принесла с собой «большевистская контрреволюция». В Ставрополе был восстановлен окружной суд и мировые судебные установления, укомплектованные судьями, избранными согласно закону Временного правительства. Для полноценной работы требовалось восстановление высших структур системы – судебной палаты и Сената. Ставропольский суд подчинялся Новочеркасской судебной палате, которая, хотя и была восстановлена, но считалась судебной инстанцией Всевеликого Войска Донского. В этих условиях решено было временно создать «из состава Ставропольской магистратуры и прокуратуры» апелляционную инстанцию «с функциями судебной палаты» и кассационную с «функциями Сената». Но «единство русского суда» и интересы профессионализма требовали отказа от подобной «самодеятельности» и подчинения Новочеркасску. Управление юстиции, с согласия Деникина, пошло на утверждение этого подчинения, и прежняя субординация была возрождена. На территории белого Юга к осени 1919 г. были восстановлены прежние судебные палаты, в той форме, насколько это было возможно в рамках отмены военного положения и восстановления гражданского судопроизводства: Киевская (Киевская и часть занимаемых ВСЮР уездов Волынской, Черниговской и Могилевской губерний), Одесская (Херсонская, занятые ВСЮР уезды Подольской и Таврическая губернии) и Харьковская (Харьковская, Полтавская, Екатеринославская, Воронежская, Курская и занятая ВСЮР часть уездов Орловской губернии). Должности председателей палат занимали, как правило, те, кто уже имел опыт работы в местных структурах (Б.Н. Смиттен – председатель Харьковской палаты, А. Ф. Романов – Киевской судебной палаты, которую возглавлял и во время гетмана Скоропадского) (3).

В организационном оформлении применялись и новации, обусловленные гражданской войной и нестабильностью тыла. Так, например, восстановленный в феврале 1919 г. Владикавказский окружной суд формально подчинялся Тифлисской судебной палате, однако, учитывая факт провозглашения «независимости» Грузии, его пришлось переподчинить Новочеркасской судебной палате. Во Владикавказе столкнулись с фактом участия практически всего состава магистратуры и мировых судей в органах советской власти. Здесь был создан Союз юристов, представлявший интересы судебных служащих перед Владикавказским ревкомом, издавшим специальный декрет «О мобилизации юристов» с соответствующей ответственностью «за дезертирство и саботаж» в случае отказа от сотрудничества с новой властью. В результате управлением юстиции Особого Совещания было решено оправдать членов окружного суда, как «действовавших под давлением непреодолимой силы», то есть большевистского декрета. Тем не менее дисциплинарные расследования, проведенные Сенатом, показали, что лишь единичные факты, за исключением Владикавказского окружного суда, подтверждали сотрудничество судебных служащих с советской властью. Еще одной новацией, обусловленной военным противостоянием с Грузией на Черноморском побережье, а также явным стремлением Кубанской области сохранить свой автономный статус в отношении командования ВСЮР, стало учреждение в Новороссийске Черноморского окружного суда. В Екатеринодаре действовал окружной суд, формально также подчиненный Новочеркасской судебной палате. Краевая Рада настаивала на самостоятельности суда, даже в кассационных моментах, и планировала открытие собственной судебной палаты. Кубань не признала верховенства Сената в Новочеркасске, хотя, например, чины прокурорского надзора в Екатеринодаре постоянно отчитывались перед прокурором в Новочеркасске и не считали себя зависимыми от ведомства юстиции краевого правительства. Черноморский суд начал работу в мае 1919 г. и заявил о своем подчинении Новочеркасской палате. Управление юстиции согласилось также с ходатайством Правителя Осетии о выделении в крае отдельного мирового округа и съезда мировых судей. Мировыми судьями стали осетины с высшим юридическим образованием, а председателем съезда стал бывший судебный следователь Владикавказского окружного суда. Схожий мировой съезд был создан также для Калмыцкого округа в составе Астраханской губернии, став альтернативой местному национальному суду «Зарго». Предполагалось создание при Главноначальствующих области «особого» судебного присутствия (по делам народно-судебным для второй инстанции), а также областного, в качестве кассационного и административно-судебного (по делам о судебной ответственности должностных лиц).

Показательно решение по разграничению компетенций краевых, региональных и общероссийских судебных органов в условиях формирования новой системы государственного управления на Юге России. Применительно к Войску Донскому, специальная Комиссия (работала с 9 по 12 августа 1919 г. в Новочеркасске) в составе Первоприсутствующего Второго Департамента Сената А. А. Чебышева, прокурора Новочеркасской судебной палаты Н. С. Ермоленко, члена палаты А. А. Казьмина и Председателя Новочеркасского съезда мировых судей С. Д. Воробьева составила особое Заключение, согласно которому «к предметам ведения Законодательных учреждений Войска Донского» относились все вопросы избрания, назначения мировых судей, а также порядка судопроизводства в этих низовых структурах. По мнению Чебышева, следовало также ограничить практику расширения состава магистратуры Судебной Палаты и создания новых судебных палат: «Увеличивать же без достаточного основания число Судебных Палат, ограничивая их округ двумя, тремя судами, противоречило бы задачам высшей – второй – Судебной инстанции и бесцельно обременяло бы бюджет». Самостоятельность донской юстиции была существенно ограничена и в вопросах гражданского права, так как, по оценке авторов Заключения, нельзя было ограничивать права частной собственности на землю: «Идти дальше, в смысле еще большего расширения прав и еще большей обособленности Автономной Области в сфере гражданского права, значило бы идти против требований науки и жизни. И теоретически, и практически нельзя допустить уклонения от единства основных норм гражданского права на всей территории государства не только единого, но даже и союзного (федеративного)…Поэтому основные положения гражданского права, а в том числе, и даже прежде всего, – основные положения права на землю, – не могут быть изъяты из ведения общегосударственного законодательства. Удовлетворить и умиротворить население может разрешение коренных вопросов о земле только в общегосударственном (если не в общеевропейском) масштабе. Таким образом, с точки зрения науки, правильнее было бы даже краевые особенности в этой сфере прав устанавливать путем общегосударственного законодательства». Не остался в стороне Правительствующий Сенат и в отношении проблемы разграничения полномочий всероссийского центра и региональных властей. Заключение южнорусских юристов гласило: «Сомнения относительно предметов ведения, пределов власти и порядка действий учреждений Войска Донского в их отношениях к органам общегосударственной власти и обратно разрешаются Особым Присутствием Правительствующего Сената». Его «временный» состав должен был включать пятерых сенаторов: Первоприсутствующего и по одному сенатору от каждого Департамента. Предполагалось также, что «сверх сего, в означенном присутствии участвуют с правом совещательного голоса: особый представитель той автономной области и главный представитель того ведомства, в среде коих возникло сомнение» (4).

Значительные трудности представляли кадровые вопросы. На белом Юге было решено «исходить из твердого принципа несменяемости судей», поэтому служащие судебных органов, «назначенные законной властью» (до 25 октября 1917 г.) и даже служившие у большевиков (если только они не соучаствовали в общеуголовных преступлениях), возвращались к своей прежней работе, а выборные, но не утвержденные Сенатом (мировые судьи по закону Временного Правительства), временно утверждались приказами Деникина и, после этого, начальником управления юстиции. Поскольку невозможно было созвать полный состав судов присяжных, то в качестве «временной меры» было принято решение о сокращении числа присяжных заседателей с 12 до 6. И хотя использовались списки присяжных в последней (1917 г.) редакции, призвать их всех к исполнению обязанностей было трудно. Значительный дефицит ощущался при замещении вакантных мест прокурорского надзора, мировых судей и, особенно, судебных следователей. Недостаток мировых судей восполнялся за счет избранных органами местного самоуправления в 1917 г., хотя, по оценке Челищева, их образовательный и служебный ценз был весьма «неудовлетворителен». Показательно, но именно среди мировых судей многие смогли получить работу и при советской власти, перейдя в нотариат или органы финансового контроля. Рассматривался даже вопрос об объявлении, аналогичной советской, «мобилизации юристов» для разрешения огромного числа возникавших судебных споров. Общее число мировых участков было также сокращено. И в Сибири, и на Юге пересматривались нормы ответственности по решениям мировых судов. В связи с инфляцией и обесценением рубля были увеличены штрафные санкции, налагаемые судами.

Судебные следователи в условиях гражданской войны и тыловой разрухи, по мнению главы Управления юстиции, «обрекали себя на мученичество». «Следователь помнил муки, которые ему приходилось переживать в последний период Временного правительства, когда он бился с вызовами в камеру свидетелей и обвиняемых, как рыба об лед, ибо милицейский аппарат работал плохо, как трудно было доехать на место преступления за недостатком средств на руках и дороговизны оплаты лошадей. При восстановлении судебных органов не могло быть лучше: аппарат полиции создавался с трудом… Но всего хуже была обстановка, в которой приходилось работать. Преступлений была масса, сведения о них поступали с опозданием, а найти преступника было почти невозможно, ибо свидетели боялись говорить правду, не уверенные в том, что власть, как в нормальное время, защитит их от тех, против кого оставят показания. К этой неуверенности в потенциях власти существующей присоединялся еще страх перед возможностью возвращения большевиков, а следовательно, уже перед бесспорной опасностью мести со стороны преступников и их близких. И надо сказать, что судебные следователи фактически могли работать по преступлениям, совершаемым в городах, где были их камеры, и в местах, лежащих на линии железных дорог, ибо проникать в глубь участков и в местности более отдаленные не было физической возможности. С той же боязнью говорить правду, изобличающую преступника, сталкивались и суды, и теперь, более чем когда-либо, судебное следствие сталкивалось с отказом свидетелей подтверждать свои показания, данные на предварительном следствии, со ссылкой на «запамятование» или категорическим заявлением: «знать не знаю, ведать не ведаю». Это явление, впрочем, наблюдалось весьма часто и в нормальное время, и, конечно, оно могло находить объяснение вовсе не в стремлении поощрять преступление, не в сочувствии к преступнику или преступлению, а просто в боязни за себя и в отсутствии развитого правового чувства, каковое отсутствие несомненно было следствием так еще недавно закончившейся полосы бесправия (крепостного права. – В.Ц.)…Те судебные деятели, которые самоотверженно пришли по призыву Добровольческой армии и отдали свои силы в попытках восстановления России, показали себя достойными сынами Родины, и многие из них легли костьми, не попав в число эвакуированных», – вспоминал Челищев.

В Сибири, где штатные расписания судебных органов не пересматривались с 1897 г., недостаток служащих восполнялся за счет беженцев из поволжских и центральных губерний, имевших опыт судебной работы или, как минимум, высшее юридическое образование. Как и на Юге, работа в суде в условиях гражданской войны была очень сложной. Так, например, по сообщениям из Минусинского и Канского уездов Енисейской губернии, «судьи не пошли на службу к большевикам… судебное ведомство – единственное из всех ведомств, которое стойко держалось до самого падения советчины в Сибири, подвергаясь всяким лишениям, гонениям, мукам и голоду… В местах, где действовала советская власть… и где революционные трибуналы, отобравшие все дела у судей и запутавшие все правовые отношения крестьян своими постановлениями, судьям приходится разбираться в целой массе кляуз, дознаний и исковых требований, благодаря чему затрудняется текущая работа. Тяжесть труда наличных судей усугубляется тем, что много участков остаются незанятыми. Так, например, в Енисейском уезде на пять участков на расстоянии более тысячи верст имеется два судьи».

Тем не менее следует еще раз отметить высокий профессионализм многих судебных следователей, в частности занимавшихся расследованием «дел государственной важности». Так, например, руководитель расследования обстоятельств гибели Царской Семьи Н.А. Соколов, по воспоминаниям современников, еще во время службы в Пензенской губернии «пользовался репутацией выдающегося следователя и имел от природы своеобразный ум и склад полицейской ищейки». Он отличался «своеобразным умением наводить в частных разговорах речь на интересующую его тему, соприкасающуюся с каким-либо следствием, которым он был в то время занят. Всегда можно было проследить, как обычный разговор сводился к одностороннему, причем собеседник говорит, а Соколов ставит лишь вопросы. Будучи правым по убеждениям, зная хорошо крестьянскую жизнь, он с большим успехом вел в свое время трудные и щекотливые следствия по должностным преступлениям, нещадно выявляя грехи сильных в данной местности лиц. При этом он весь отдавался делу, которое его захватывало всего». «Большевиков он вообще, как и все почти без исключения чины судебного ведомства, встретил с достоинством, отказываясь быть пешкой в руках лиц, низведших все судебное дело до полного маразма и посмешища. Благодаря занятой позиции и будучи участником одной из местных антибольшевистских групп… ему пришлось при регистрации судебных чинов скрыться из Пензы» (5).

В условиях войны и тыловой разрухи вынужденно менялась и судопроизводственная практика. Челищевым в основу характеристики советских судов и ревтрибуналов было положено два критерия: 1) «советская власть есть порождение бунта, прервавшего закономерное развитие событий, освященных народной волей, почему весь созданный ею порядок во всех отраслях государственной машины не имеет юридического характера, а есть фактическое состояние, аннулированное de facto падением большевистской власти; 2) по существу своему органы советского правосудия и по устройству своему (часть судостроительная), и по отсутствию норм для функционирования (судопроизводственная часть) представляются глумлением над всем тем, что признается незыблемой истиной в сфере осуществления правосудия у всех цивилизованных народов, почему все действия этих учреждений не могут и не должны иметь силы судебных действий и подлежат аннулированию».

Немаловажной проблемой было восстановление уничтоженных в «революционные годы» дел по гражданскому и уголовному судопроизводству, а также завершение тех дел, которые проводились советскими судами. Постановлением Особого Совещания, утвержденным Главкомом ВСЮР 2 февраля 1919 г., был утвержден принцип возобновления дел гражданской юрисдикции «по заявлениям заинтересованных сторон» («подачи исковых прошений»). Детально расписывались пункты, из которых должно было состоять «прошение». Судебные органы могли проводить проверки представленных сторонами доказательств ведения дела, а при «невозможности установить содержание уничтоженных документов другими доказательствами, принимать свидетельские показания». О восстановлении дел объявлялось через номера местных Губернских ведомостей. Сроки, «не истекшие ко времени уничтожения дела, восстанавливаются в полном объеме и исчисляются со дня определения суда о признании дела восстановленным». Уничтоженные «духовные завещания» могли восстанавливаться «всякими доказательствами, в том числе и показаниями свидетелей, допрашиваемых под присягой». Мировым судьям предоставлялось право принимать как письменные, так и устные заявления и жалобы, и, при необходимости, передавать их в вышестоящие инстанции. За намеренное искажение фактов судопроизводства предусматривались наказания. Все решения по уголовным делам, вынесенные советскими народными судами, подлежали пересмотру, а текущее уголовное судопроизводство продолжалось решениями прокурорского надзора. На тех же принципах происходило восстановление судопроизводства на Дону (согласно постановлению Совета управляющих отделами правительства Всевеликого Войска Донского № 1323 от 26 октября 1918 г.): «Судебные следователи, мировые судьи, съезды мировых судей, окружные суды и судебная палата по всем уничтоженным (до установления советской власти. – В.Ц.) делам приступают к восстановлению производства по имеющимся у них или поступающим к ним сведениям…; дела частного обвинения восстанавливаются лишь на основании просьбы о том сторон. Просьбы об этом могут быть заявлены только в течение трех месяцев со дня фактического возобновления данного судебного учреждения… Дела, находящиеся в производстве судебных следователей, восстанавливаются сими последними или непосредственно (хотя бы по памяти), или по предложениям прокурорского надзора и просьбам участвующих в деле лиц». При невозможности восстановления уголовных дел об этом следовало составить особое постановление судебного следователя, мирового судьи или съезда. По делам, в отношении которых еще не было вынесено приговора, должно было производиться новое предварительное следствие, а уже вынесенные, но не исполненные приговоры восстанавливались «по памяти или на основании сохранившихся копий, выписок и т. п.». Показательно, что в случаях, когда было невозможно «с точностью определить назначенный подсудимому срок наказания, таковой определялся в наименьшем по закону размере».

Основные принципы ведения судебных процессов остались прежними, однако теперь требовалось выносить приговоры более скоро, хотя бы и «в ущерб стройному и продуманному плану процесса по судебным уставам». Об этом шла речь на созванном в ноябре 1919 г. по инициативе Управления юстиции в Ростове-на-Дону Юридическом Совещании. В его работе участвовали «испытанные и известные своей опытностью и знаниями» представители окружных судов, председатели судебных палат и съездов мировых судей, а также члены Юрисконсультской части Управления юстиции. В результате совместных заседаний было решено предложить на утверждение Особого Совещания упрощенную процедуру предварительного следствия, в частности, за счет сокращения числа опрашиваемых свидетелей, упрощения формы опроса, составления следственных протоколов. Однако эти предложения так и не были реализованы из-за начавшегося отступления ВСЮР, эвакуации Ростова и последующего упразднения Особого Совещания (6).

Немаловажное значение в судебной системе Белого движения имела работа структур военной юстиции. В брошюре «Правосудие в войсках генерала Врангеля», изданной в 1921 г. в Константинополе, говорилось: «Военно-судебный процесс, сохраняя в общем благодетельные и важные для дела правосудия принципы Судебных уставов Императора Александра II, был значительно облегчен для военного времени, отказываясь от некоторых формальностей и допуская, например, во многих случаях внесение дела в суд по одному дознанию, если прокурорским надзором оно признается достаточно полным для составления обвинительного акта. Кроме того, и сами чины военно-судебного ведомства имели особый навык в работе при всякой обстановке и не терялись от тяжелых условий данного момента». Процессуальные нормы, действовавшие в период гражданской войны, опирались на Устав Военно-судебный и Воинский устав о наказаниях, изданные в 1869 году. Структура военной юстиции, восстановленная на белом Юге, в целом повторяла всероссийские структуры, существовавшие до 1917 г. Главный военно-морской прокурор занимал также должность Начальника Военного и Морского судного отдела Военного управления и, таким образом, соответствовал генерал-прокурору Правительствующего Сената и начальнику Управления юстиции в «гражданской юстиции», объединяя и прокурорские, и административные полномочия. Главный Военный и Военно-Морской Суд, образованный Приказом Главкома ВСЮР № 1995 от 14 августа 1919 г., выполнял роль «военного Сената». Военно-окружные суды, распространявшие свою компетенцию на военные округа, с точки зрения охвата территории соответствовали судебным палатам, а существовавшие при каждом армейском корпусе корпусные суды, соответствовали окружным судам.

Отличительной особенностью устройства военной юстиции, вызванной условиями гражданской войны, стало чрезмерное усиление роли военно-полевых судов. Их создание, по оценке правоведов того времени, стало общепринятым явлением. «Низовой» военный суд становился, по существу, единственным для местностей, объявленных на «военном положении», или «прифронтовых районов». Его состав включал председателя («из офицера, преимущественно с юридическим образованием») и двух членов (также офицеров, но уже не обязательно причастных к юстиции). Военно-полевой суд утверждался приказом самого воинского начальника и полностью от него зависел. В 1918–1919 гг. эти категории судов могли работать длительное время, хотя по принятым еще в Российской Империи нормам «военного положения» он должен был собираться только для рассмотрения конкретных преступлений, «не требующих никакого расследования и по характеру своему вызывающих необходимость в безотлагательной и примерной репрессии». Приказом Кубанского краевого правительства № 10 (12 июля 1918 г.) в крае вводились чрезвычайные военные суды из трех лиц (из строевых офицеров). Председатель должен был быть «по возможности с юридическим образованием» и «два члена в возрасте не менее 25 лет и по суду непорочные, без различия чина и звания».

Круг рассматриваемых военно-полевыми судами дел был весьма широк. «Не осталось, кажется, ни одного тяжкого, с точки зрения государственных и частных интересов, деликта, который не был бы обращен к военной подсудности». Здесь были как преступления воинские (дезертирство, грабежи, разбои, кражи, убийства), так и преступления имущественные (спекуляция, скупка-продажа предметов военного обмундирования и снаряжения и т. д.). Кубанское краевое правительство включало в ведение вопросов чрезвычайной военной юстиции также и «посягательство на изменение установленного в Кубанском Крае образа Правления». Хотя военно-полевые суды не предусматривали проведения предварительного следствия и должны были собираться лишь тогда, когда «учиненное преступление совершенно очевидно, не требует никакого расследования и по характеру своему вызывает необходимость в безотлагательной и примерной репрессии», в ряде регионов они работали фактически постоянно. Репрессии, налагаемые военно-полевыми судами, предусматривали «лишение всех прав состояния и смертную казнь через расстрел», а при условии «смягчающих вину обстоятельств» суд мог назначить «по своему усмотрению» наказание в виде каторжных работ от 4 до 20 лет, с лишением всех прав состояния».

Подобная роль военной юстиции диктовалась именно отсутствием в целом ряде регионов юстиции гражданской. «Гражданские судебные установления возникали со значительным опозданием, много спустя после занятия той или другой местности… Эти учреждения, привыкшие работать в условиях и в обстановке мирного времени… не могли угнаться за лихорадочным темпом жизни в период гражданской войны… Между тем жизнь настоятельно требовала именно такого суда, скорого и близкого к населению». Но на практике прямая зависимость от своего командира, отсутствие должной юридической подготовки, неоправданное доверие стали главными причинами усиления произвола, бесправия, многочисленных нарушений имущественных прав и гражданских свобод местного населения. Конфликты между военной и гражданской юстициями были неизбежны. По воспоминаниям Челищева, им была составлена докладная записка на имя Деникина, в которой подчеркивалось, что «твердая власть… на желательность которой ссылались властители, может быть таковой единственно при соблюдении ею законности, когда она твердо будет применять закон». В вопросах организации судов нередко складывалась ситуация, при которой «гражданский суд был бессилен против правонарушений со стороны военных властей. Здесь уже требовалось вмешательство военно-судебного аппарата, а главное – твердое руководство администрацией со стороны высшего органа правительственной власти» (7).

В Сибири военная юстиция строилась на основе «Временных правил о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» (15 июля 1918 г.). В соответствии с ними власть воинского начальника признавалась решающей в отношении предания военно-полевому суду лиц, обвиненных в совершении «особо тяжких преступлений» (восстание, измена, вооруженное нападение, порча и уничтожение военного имущества). Структуру и полномочия военно-полевых судов утверждало Постановление Временного Сибирского правительства от 1 августа 1918 г. Как и на Юге, здесь утверждалось единоличное право военачальников создавать – «по мере надобности» – «прифронтовые военно-полевые суды». Они состояли из трех лиц («тройки»), назначаемых начальником воинского отряда, в ведении которого создавался суд. Предусматривалась должность делопроизводителя, занимать которую должен был «особый постоянный делопроизводитель, по возможности с юридическим образованием». В военно-полевом суде предполагался допрос свидетелей и потерпевших. Обыски должны были проводиться в присутствии понятых. В заседаниях военно-полевого суда допускалось участие обвинителя и защитников. Дела решались большинством голосов, приговор считался окончательным, однако, в случае несогласия с ним, можно было обратиться в военно-окружной суд или в проектируемый Высший Сибирский Суд (хотя подача жалобы не останавливала выполнение приговора, который приводился в исполнение в течение 24 часов). Суд мог обращаться «через начальника отряда» к Временному Сибирскому правительству с ходатайством о помиловании или смягчении приговора. Смертные приговоры, выносимые военно-полевыми судами, подлежали конфирмации командующего армией или командира корпуса. В состав военно-полевых судов могли входить как офицеры, так и солдаты, что явилось последствием новации Временного правительства 1917 г. о введении в состав военной юстиции нижних чинов. 14 сентября 1918 г. военным судам было предоставлено право выносить смертные приговоры. Такие приговоры должны были представляться на конфирмацию командующего армией или командира отдельного корпуса.

Прифронтовые условия и неналаженность судебной системы обуславливали передачу дел гражданского судопроизводства военной юстиции. С 1 сентября 1918 г. постановлением Административного Совета воинские начальники получили в условиях военного положения право требовать «от прокуроров и их товарищей» передачи на «просмотр» всех следственных производств, еще не переданных в суд. В данном случае «пересечение» полномочий военной и гражданской юстиции вполне соответствовало нормам статьи 12 «Правил о местностях, объявленных на военном положении» и 29-й статьи «Положения о полевом управлении войск», предусматривавших право «предания гражданских лиц военно-полевому суду по всем делам, направляемым в военный суд, по коим еще не состоялось предание обвиняемых суду». Военное командование вполне разделяло подобные взгляды. Например, генерал Р. Гайда в отдельном приказе по войскам Сибирской армии (от 25 мая 1919 г.) подчеркивал: «Закон и право – спутники сильной и здоровой власти, олицетворяющей собой идею Государственного правопорядка. И этот путь – единственный для каждого, на чью долю выпало большое счастье стать проводниками начал Государственности, порядка, права и законности. Воссоздание правового Государства немыслимо, пока агенты власти – от высших начальников до рядовых исполнителей воли последних – не проникнутся сознанием, что власть Государственная сильна своим правом и законностью. Между тем многим понятия законности чужды или непонятны. Они не мыслят, что расправы, порка и даже расстрелы, творимые без суда, одной лишь их волей, нарушают создающийся с неимоверным трудом Государственный аппарат, роняют авторитет власти и, ничего не создавая, губят великое дело воссоздания России… Лишать кого бы то ни было жизни, даже самых злых и очень видных преступников – врагов Государства и народа – можно лишь по суду – общему корпусному, военно-окружному или военно-полевому, учреждаемому каждый раз по моему приказанию или приказаниями генералов Пепеляева и Вержбицкого». Этим приказом Главком Сибирской армии подтверждал принцип приоритета действий военной юстиции перед гражданской в условиях «военного времени» и «прифронтовой полосы» (8).

Таким образом, восстановление и формирование судебной системы было важным элементом функционирования белой власти. В условиях войны и при острой нехватке квалифицированных кадров это восстановление происходило максимально ускоренно и в максимально упрощенных формах (назначение судебных служащих взамен выборов, корректировка гражданского и уголовного процесса в сторону ускоренного вынесения судебных вердиктов, сочетание следственных и судебных функций и т. д.). Упрощение судопроизводства не должно было, тем не менее, идти в ущерб сложившимся еще с 1864 г. принципам работы судебных структур. Одной из существенных проблем функционирования судебной системы и на белом Юге, и в Сибири было отсутствие четких разграничений компетенции военной и гражданской юстиции, недопустимое (в мирное время) следование нормам «чрезвычайной обстановки». На это неоднократно обращалось внимание в сенатских заключениях, издаваемых в Новочеркасске и в Омске, об этом говорилось в выступлениях, докладных записках, публикуемых в белой прессе. Однако преодолевать подобные коллизии было весьма сложно, и на протяжении всех лет «русской Смуты» военные структуры диктовали свои решения, нередко с нарушениями законности и произвольным толкованием правовых ситуаций.

Показательным примером подобной ситуации может служить процесс введения и отмены военного положения в Енисейской губернии в связи с подавлением партизанского восстания в Тасеевском и Степно-Баджейском районах весной – летом 1919 г. Вскоре после падения советской власти в крае и с началом проведения мобилизаций в Сибирскую армию в данном районе началось повстанческое движение, сопровождавшееся нападениями на милицейские участки, убийствами священнослужителей, учителей, правительственных чиновников, офицеров и солдат тыловых гарнизонов, зажиточных крестьян. Отдельной категорией жертв нападений партизан стали казачьи семьи Енисейского и Сибирского казачьих войск. Конфликт с казаками и крестьянами-«старожилами» носил социальный характер т. н. «борьбы за землю». Убийства совершались с изощренной жестокостью. Сообщения об этом неоднократно публиковались на страницах красноярских газет. Первоначальный контингент партизанских отрядов состоял из отступивших в тайгу после выступления Чехословацкого корпуса красногвардейских частей и не желавших подчиняться распоряжениям о мобилизации крестьян, позднее к ним присоединялись и другие противники «колчаковщины». Повстанцы регулярно совершали нападения на поезда и отдельные станции на Транссибирской железной дороге, отдельные станции, а позднее предприняли нападения на небольшие города в Енисейской губернии, Канском и Красноярском уездах (восставшие даже захватили г. Енисейск). Движение разрасталось и к марту 1919 г. грозило охватить большую часть Енисейской и Иркутской губерний, перейти в соседние районы. Создаваемые под контролем милиции городские и сельские дружины самоохраны могли лишь защищать собственные центры проживания, но с трудом вели анти-повстанческие действия в тайге (показательно, что во главе дружины самоохраны в самой Тасеевской волости Канского уезда стал местный мировой судья). Призывы Енисейского Губернского Земского Собрания к прекращению «бессмысленных бунтов, ведущих исключительно к совершенно ненужному братоубийству», к возвращению «к работе по восстановлению умирающей Родины» – игнорировались. Растущее повстанческое движение, поддерживаемое подпольными структурами большевистской и эсеровской партий, грозило сорвать тыловые поставки к готовящемуся весеннему наступлению, полностью дезорганизовать белый тыл (осенью 1919 г. подобного же рода повстанческое движение Н. Махно на Украине нанесло тяжелый удар по тылам наступающих на Москву частей ВСЮР) (9).

В этих условиях власть решила проявить твердость. Но для обоснования мер «по наведению порядка» требовалась необходимая правовая база. Репрессии не должны были носить стихийный характер мести, «сведения счетов». Как уже упоминалось, законодательная база с учетом военного положения в Сибири была введена законом от 11 февраля 1919 г. в отношении линии Транссиба и прилегающей к ней территории и дополнена приказом Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего от 23 марта 1919 г. Однако в тыловых районах действовала гражданская администрация, не способная справиться с восстанием собственными силами. Согласно «Повелению» Верховного Правителя следовало «возможно скорее, решительнее покончить с Енисейским восстанием, не останавливаясь перед самыми строгими, даже и жестокими мерами в отношении не только восставших, но и населения, поддерживавшего их; в этом отношении пример японцев в Амурской области, объявивших об уничтожении селений, скрывающих большевиков, вызван, по-видимому, необходимостью добиться успехов в трудной партизанской борьбе (в данном случае указание на «японский опыт» следует понимать как на разъяснение действий интервентов, а отнюдь не обязательный пример для подражания. – В.Ц.). Следовало также «требовать, чтобы в населенных пунктах местные власти сами арестовывали, уничтожали агитаторов и смутьянов». «За укрывательство большевиков-пропагандистов и шаек должна быть беспощадная расправа, которую не производить только в случае, если о появлении тех лиц (шаек) в населенных пунктах было своевременно сообщено ближайшей воинской части…; для разведки и связи пользоваться местными жителями, беря заложников. В случае неверных, несвоевременных сведений заложников казнить, а дома, им принадлежащие, сжигать. При остановках, на ночлегах… брать заложников из соседних незанятых красными селений. Всех способных к боям мужчин собирать в какое-нибудь небольшое здание, содержать под охраной и надзором во время ночевки; в случае измены и предательства – беспощадная расправа».

«Повеление» стало основой для издания Колчаком приказа, введенного в действие «по телеграфу» и заверенного военным министром генерал-майором Н. А. Степановым и товарищем министра внутренних дел В. Н. Пепеляевым. Данный акт продублирован в приказах по войскам Иркутского военного округа № 381 от 1 апреля 1919 г. и по Енисейскому отряду № 140 от 3 апреля 1919 г. Согласно им Верховный Правитель «для решительного и окончательного прекращения мятежных и разбойных выступлений, продолжающихся в отдельных местах Енисейской и Иркутской губерний, на основании 2 части 3 статьи «Положения о временном устройстве государственной власти в России» объявил «впредь до отмены, губернии Иркутскую и Енисейскую на военном положении, согласно приложения к статье 23 тома II Свода Законов Российской Империи (Общее учреждение губернское)». В полном соответствии с дореволюционным законодательством, руководителям антиповстанческих операций предоставлялись чрезвычайные полномочия. Командующий войсками Иркутского военного округа генерал-лейтенант В. В. Артемьев получал права Командующего армией, а командующий войсками, действующими в Енисейской губернии и Нижнеудинском уезде Иркутской губернии, генерал-лейтенант С.Н. Розанов – права генерал-губернатора. Последнему поручалось «осуществление обязанностей по охране государственного порядка» в городах Ачинске, Минусинске, Красноярске, Канске и Нижневартовске.

Указания Колчака получили развитие в приказе Розанова «Начальникам военных отрядов, действующих в районе восстания» от 27 марта 1919 г., указывавшего методы борьбы с повстанческим движением в крае: «При занятии селений, захваченных ранее разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличии таковых имеются – расстреливать каждого десятого». «Селения, население которых встретит правительственные войска с оружием, сжигать; взрослое мужское население расстреливать поголовно; имущество, лошадей, повозки, хлеб и т. д. отбирать в пользу казны (все отобранное должно быть проведено приказом по отряду)»; «если при проходе через селения, жители по собственному почину не известят правительственные войска о пребывании в данном селении противника, а возможность извещения была, на население взыскивать денежные контрибуции за круговой порукой… суммы впоследствии сдать в казну»; «при занятии селений, по разбору дела неуклонно накладывать контрибуции на всех тех лиц, которые способствовали разбойникам, хотя бы косвенно, связав их круговой порукой»; «объявить населению, что за добровольное снабжение разбойников не только оружием и боевыми припасами, но и продовольствием, одеждой и проч., селения виновные будут сжигаться, а имущество отбираться в пользу казны. Население обязано увозить свое имущество или уничтожать его во всех случаях, когда им могут воспользоваться разбойники. За уничтоженное таким образом имущество населению будет уплачиваться полная стоимость деньгами или возмещаться из реквизированного имущества разбойников»; «среди населения брать заложников, в случае действия односельчан, направленного против правительственных войск, заложников расстреливать беспощадно». «Как общее руководство, помнить: на население, явно или тайно помогающее разбойникам, должно смотреть как на врагов и расправляться беспощадно. А их имуществом возмещать убытки, причиненные военными действиями той части населения, которая стоит на стороне правительства». Нельзя не отметить, наряду с исключительной жестокостью, определенной архаичности подобных методов противодействия повстанцам (заложники из числа местного населения, круговая порука, характерная для сельской общины). Объясняется это не только стремлением локализовать партизанское движение, но и очевидным намерением «расколоть» повстанцев, противопоставить одну часть населения («которая стоит на стороне правительства») другой («помогающей разбойникам»). В условиях подготовки земельной реформы Колчак издал указ (21 июня 1919 г.), согласно которому (на основании части 2, статьи 3 «Положения о временном устройстве государственной власти в России») «государственные земли, входящие в состав наделов селений Тасеева Канского уезда и Степно-Баджейского Красноярского уезда Енисейской губернии (на земли, бывшие в частной крестьянской собственности, этот указ не распространялся. – В.Ц), изъять из пользования крестьян названных селений и обратить в земельный фонд, предназначенный для устройства воинов» (то есть казенные земли от повстанцев передавались под наделение военнослужащих Белой армии. – В.Ц.). В административном отношении территория, подконтрольная Розанову, делилась на военные районы, во главе которых ставились подчиненные генералу воинские начальники, а гражданская администрация или упразднялась, или ставилась в прямое подчинение военным. Судопроизводство совершалось исключительно по формам военно-полевой юстиции (10).

Приведенные заявления Колчака, приказы и постановления подчиненных ему генералов стали позднее главными основаниями в обвинении Верховного Правителя в «широкомасштабном белом терроре», развернутом против «мирного крестьянского населения» в белом тылу, предъявленном ему на следствии в январе – феврале 1920 г. Тем не менее эффективность «чрезвычайной юстиции» оказалась действенной. Повстанческое движение пошло на убыль, партизанские отряды ушли в Хакасию и Урянхайский край, где захватили город Белоцарск, тогда как в Енисейской и Иркутской губерниях размах партизанского движения, вплоть до конца осени 1919 г., значительно уменьшился. Это позволило генералу Розанову отказаться от режима военного положения, о чем было заявлено в приказе № 215 от 24 июня 1919 г.

Приказ Розанова подводил итоги проведения антиповстанческих операций и декларировал возвращение к нормам мирного времени. «Совместными действиями русских, чехословацких и итальянских войск (данные воинские контингенты участвовали в операции согласно договору об охране линии Транссибирской магистрали. – В.Ц.) большевистские банды врагов возрождения России разбиты… Глава восстаний и организаторы нападений на поезда расстреляны правительственными войсками либо убиты самим населением. Награбленный у населения хлеб, скот, а также мастерские и склады, снабжавшие банды всем необходимым, захвачены, а насильно мобилизованные красными – распущены по домам… Нет больше ежедневных, многочисленных жертв на железных дорогах среди русских, чехословацких, английских и итальянских войск, беззащитных пассажиров и железнодорожных рабочих… Задача, поставленная мне Верховным Правителем по обеспечению железнодорожного подвоза… и прекращению насилий над населением Енисейской и части Иркутской губерний, потребовала решительных действий против успевших сорганизоваться большевистских банд и временно перейти на законы чисто военного времени, вызвавшие ряд моих суровых обязательных постановлений. Теперь, когда наступило успокоение и представляется возможным перейти к нормальным условиям жизни, временно нарушенным борьбой с врагами Русской Государственности, я призываю военных и гражданских начальников всех степеней, войска и все население Енисейской и части Иркутской губерний посвятить свои силы общей дружной работе по воссозданию Армии и возрождению России».

Таким образом, в приказе четко декларировалось восстановление прав гражданской власти и общей «гражданской юстиции», причем в сжатые сроки. «Военным Начальникам теперь же приступить к постепенной передаче временно взятых ими на себя гражданских, административных обязанностей соответствующим Губернским властям, с оказанием им должного доверия и полного содействия… Начальникам военных районов, кроме Нижнеудинского, теперь же начать постепенную передачу временно взятых на себя функций по гражданскому управлению, Управляющим соответствующих уездов, а функции по охране спокойствия и порядка соответствующим Начальникам милиции, с таким расчетом, чтобы 15 июля таковая сдача состоялась полностью, после чего круг обязанностей Начальника района… выразится лишь в форме содействия гражданским властям по укреплению Правительственной власти на местах и обеспечении порядка и спокойствия в уездах… Что касается порядка судопроизводства, то оно также должно постепенно войти в обыденные, установленные законом рамки». Розанов определенно заявил об отмене своих прежних «Обязательных постановлений», «вызванных исключительной обстановкой»: «О расстреле заложников» (от 28 марта), «О расстреле на месте без Суда» за преступления, перечисленные в постановлении от 26 марта, и цитированный выше приказ «начальникам военных отрядов» от 27 марта 1919 г.

Приказ о восстановлении порядка завершался недвусмысленным указанием и призывом: «Отменяя перечисленные обязательные постановления, предупреждаю, что в случае, если наступившее успокоение будет нарушено, я буду снова вынужден прибегнуть к ним и к тем решительным мерам и действиям, коими были ликвидированы недавние восстания. Призываю всех Государственно мыслящих людей, любящих Россию, оказывать военным и гражданским властям всех степеней полное содействие в поддержании общественного порядка и наступившего успокоения и посвятить все свои мысли строительству молодой России на началах, возвещенных единым Всероссийским Правительством, возглавляемым Верховным Правителем всей России Адмиралом Колчаком». Одновременно с карательными мерами Розанов заявлял о смягчении ожидаемых наказаний. «Обязательное постановление» от 9 июля 1919 г. объявляло, что «все насильно мобилизованные красные, которые явятся с оружием в руках к военным, гражданским и сельским властям, после соответствующей регистрации, необходимой для их личной безопасности, будут помилованы и получат право безнаказанно вернуться к мирной жизни, к своим семьям. Все, не выполнившие этого требования к 1 августа нового стиля, будут изловлены и преданы военно-полевому суду, а их дворы с постройками сожжены. Регистрацию насильно мобилизованных, возвратившихся домой, и прием от них оружия производить Уполномоченным начальников военных районов» (11).

После подавления повстанческого движения Розанов был отозван из Енисейской губернии и переведен во Владивосток с назначением на должность Главного начальника Приамурского военного округа. Его преемником в должности командующего войсками Енисейской губернии стал генерал-лейтенант В. И. Марковский. Тем не менее окончательного «замирения» в крае все-таки не произошло. После поражений белых армий в октябре – ноябре 1919 г. партизанское движение вспыхнуло с новой силой, чему способствовали и возвращение из Урянхайского края отрядов красных повстанцев, и деятельность эсеро-большевистского подполья, и отказ подразделений чехословацкого корпуса от охраны линии Транссиба в связи с общим кризисом белой власти в Сибири и на Дальнем Востоке.

В качестве произвольно понимаемых норм «военно-полевой юстиции» уместно привести также пример подобного нарушения законности и на белом Юге. В советской пропаганде долгое время использовался как образец т. н. «белого террора» приказ № 2431 коменданта Макеевского округа есаула Жирова от 11 ноября 1918 г., гласивший: «Рабочих арестовывать запрещаю, а приказываю расстреливать или вешать… всех рабочих арестованных повесить на главной улице и не снимать три дня… за убитого казака приказываю в деревне Степановке повесить десять жителей, наложить контрибуции 200 тысяч рублей; за пленение офицера сжечь всю деревню. Приказываю самым беспощадным образом усмирить рабочих и еще лучше повесить на трое суток десятого человека из всех пойманных». Приказ был издан в местности, объявленной на военном положении, где велись операции против подпольщиков, а результатом его осуществления стала публичная казнь трех рабочих в Юзовке. Но общественное мнение на белом Юге резко осудило подобный «произвол военных». Протест на имя председателя Войскового Круга П. А. Харламова незамедлительно отправил проходивший в Симферополе съезд земских и городских самоуправлений Юга России. Протест заявила Бахмутская городская дума. Приказ получил широкую огласку. Проинформированы о нем

были представители союзного командования в Крыму. Комендант был смещен с должности, назначено служебное расследование, доказавшее, что казненные действительно состояли в подпольной организации. Дальнейшего развития меры, изложенные в данном приказе, не получили.

* * *

1. A Chronicle of the Civil War in Siberia and Exile of China, Op. cit. vol. 1, c. 79–81; ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 20. Л. 3; Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. JI. 389; Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства, № 2, 18 июля 1918 г., ст. 6–8; № 4, 2 августа 1918 г., ст. 36–37.

2. Русское дело, Омск, № 14, 22 октября 1919 г.

3. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 2. Лл. 16–18; Д. 1. Л. 391; Ф. 5913. Оп. 1. Д. 214. Л. 10.

4. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 2. Лл. 30–32, 36–37; Д. 4. Лл. 48–49; Ф. 3435. Оп. 1. Д. 37. Лл. 9-10 об.

5. «Реальная» политика Временного Сибирского правительства // Белая армия. Белое дело. Екатеринбург, 2001, № 9, с. 34–38; ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 2. Лл. 32–45; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 271. Лл. 1–7; Чубинский М.П. Кризис права и морали, Ростов-на-Дону, 1919, с. 20–25; Сельская жизнь, Красноярск, № 28, № 8, 12 июля 1919 г.

6. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 2. Лл. 22–23; Д. 1. Л. 384; Ф. 3435. Оп. 1. Д. 37. Лл. 9-10 об.; Правила о восстановлении производившихся в порядке гражданского и уголовного судопроизводства судебных дел общей и мировой подсудности, уничтоженных во время господства советской власти, Ростов-на-Дону, 1919, с. 2—13.

7. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 2. Лл. 49–49 об.; Д. 1. Л. 378; Правосудие в войсках генерала Врангеля, Константинополь, 1921, с. 30–32.

8. Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства, № 8, 31 августа 1918 г., ст. 78; № 14, 12 октября 1918 г., ст. 133; Путь деревни, Ачинск, № 17, 25 мая 1919 г.

9. Наша деревня, Минусинск, № 3, 6 марта 1919 г.; № 9, 17 апреля 1919 г.; № 13,

15 мая 1919 г.; Сельская жизнь, Красноярск, № 2, 5 апреля 1919 г.

10. Гуревич В. Дела и дни белого адмирала // Воля России, 1924, кн. 1–2, с. 154, 157–158; Сельская жизнь, Красноярск, № 3, 9 апреля 1919 г.; № 26, 5 июля 1919 г.

11. Сельская жизнь, Красноярск, № 25, 2 июля 1919 г.; № 26, 5 июля 1919 г.; № 29,

16 июля 1919 г.

12. Постановления Съезда Земских и Городских самоуправлений всего Юга России, состоявшегося в г. Симферополе 30 ноября – 8 декабря 1918 года. С. 18–19.