Раздел 8

О перспективах «восстановления монархии» или «провозглашения монархического лозунга» южнорусским Белым движением в 1918 г

1918 год примечателен в истории становления Белого движения также и тем, что в это время, несмотря на очевидную популярность социалистических идей, федеративных и республиканских принципов организации власти, довольно активно обсуждались и перспективы восстановления монархического правления.

На протяжении всего 1918 г. в Белом движении особое внимание уделялось выбору конкретной личности на роль «национального диктатора». При всех своих прошлых заслугах и личностных качествах военно-политическая элита Белого движения не обладала таким духовным авторитетом и неоспоримым статусом легальности, какой имели бы представители Дома Романовых в том случае, если кто-либо из них встал бы во главе сопротивления советской власти.

Но летом 1918 г. большевиками были совершены злодейские убийства Царской Семьи и Великих Князей в Екатеринбурге, Алапаевске и Петрограде (погибли Великие Князья Михаил Александрович, Дмитрий Константинович, Павел Александрович, Георгий и Николай Михайловичи, Георгий Константинович, Великая Княгиня Елизавета Феодоровна).

Белое движение не было безразличным к судьбе Царской Семьи. В предыдущих разделах уже отмечалось, что с конца 1917 г. предпринимались попытки ее освобождения. Группы действовали подпольно, и судьба многих из них до сих пор неизвестна. По образной оценке полковника Е.Э. Месснера, «в 1918 году много офицеров… реально подготовляло освобождение Царской Семьи и осторожно, умело продвинуло щупальцы до Екатеринбурга, но все отстали от своего намерения, увидев, что неизбежно станут… виновниками смерти того, кого хотели спасти… (то есть не хотели спровоцировать своими попытками освобождения убийства Царской Семьи. – В.Ц.)». Одной из наиболее перспективных и не осуществившихся лишь по причине отсутствия достаточного количества средств была попытка освобождения Царской Семьи из Тобольска, предпринятая еще в январе-феврале 1918 г. из «московского подполья» группой офицеров гусарского Сумского полка (группа присяжного поверенного Полянского, связанная с организацией генерала Довгерта, а также с иерархами Русской Православной Церкви – епископом Камчатским Нестором и епископом Тобольским и Сибирским Гермогеном). Остальные попытки спасения (включая последний «екатеринбургский период» в жизни Царской Семьи) в большинстве своем не доходили даже до начальной стадии осуществления.

Верховный Правитель России адмирал Колчак придавал расследованию обстоятельств гибели Царской Семьи значение важнейшего государственного дела. Предписанием № 36 от 17 января 1919 г. им была реорганизована созданная еще ВСП Особая Комиссия по «расследованию обстоятельств убийства Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале». Руководство работой поручалось опытному юристу, судебному следователю по особо важным делам Омского окружного суда Н. А. Соколову и генерал-лейтенанту М. К. Дитерихсу. Повышение статуса следствия определялось тем, что в отличие от первоначальных предписаний со стороны прокуратуры и общего собрания отделений Екатеринбургского окружного суда судебному следователю по важнейшим делам А. Наметкину и члену окружного суда И. А. Сергееву (расследовался факт преступления по статье 1453 Уложения о наказаниях: «убийство с обдуманным заранее намерением или умыслом») теперь его должен был вести следователь по особо важным делам под контролем министра юстиции (в статусе генерал-прокурора Сената). Расследование должно было вестись строго централизованно, поскольку в первые дни после занятия Екатеринбурга, помимо судебного ведомства, судьба Царской Семьи интересовала контрразведку штаба генерала Войцеховского и комендатуру Екатеринбурга. На Дитерихса же возлагалось «общее руководство по расследованию и следствию по делам об убийстве на Урале Членов Августейшей Семьи и других Членов Дома Романовых». Помимо раскрытия обстоятельств этого злодеяния большевиков, Комиссия должны была не только выяснить вопрос о возможном спасении кого-либо из арестованных Романовых и вести «розыски тел мученически погибших бывшего Императора, членов Его Семьи и состоявших при нем придворных и слуг», но также и «выяснить дело с юридической, исторической и национальной точек зрения». 6 февраля 1919 г. Соколов заявил Колчаку, что «расследование должно быть построено на началах закона… устава уголовного судопроизводства», «во главе расследования должны стоять не коллегиальная, а единоличная авторитетная власть». Кроме надежд на «чудесное спасение», несомненно, учитывалось также и то, что члены Царской Семьи даже после отречения могли считаться легитимными носителями высшей государственной власти. Поэтому решать вопрос о форме правления в Учредительном Собрании, устанавливать общероссийские, постоянно действующие законы (в отличие от ситуации 1917 г.) можно было только после достоверно подтвержденного факта гибели Царской Семьи и ее ближайших родственников.

Тщательность следствия была максимально возможной в тех условиях. Малейшие, имеющие хоть какое-либо отношение к цареубийству предметы, свидетельства скрупулезно собирались и анализировались. Специальным распоряжением от 3 марта 1919 г. Колчак «повелевал всем местам и лицам исполнять беспрекословно и точно все законные требования Судебного Следователя по особо важным делам Соколова и оказывать ему содействие при выполнении возложенных на него по моей воле обязанностей по производству предварительных следствий об убийстве бывшего Императора, его Семьи и Великих Княжен». Все документы сохранялись в трех экземплярах (для Дитерихса, Соколова и английского журналиста Р.А. Вильтона, фотографировавшего материалы следствия и готовившего информацию на Запад), копии с наиболее ценных материалов отправлялись также министру юстиции Г. Тельбергу. Соколов получил специальный поезд, в котором жил и работал на станции в Екатеринбурге. К работе периодически подключались офицеры контрразведки под непосредственным наблюдением главного начальника военно-административных управлений Восточного фронта генерал-майора С. А. Домонтовича. Раскопки в лесу и их охрану выполняли солдаты. Всего в следствии принимало участие более 1000 человек. В начале июня начались раскопки непосредственно на Коптяковской дороге, в урочище Ганина Яма. Раскопки шли вплоть до сдачи Екатеринбурга красным войскам, произошедшей почти через год после гибели Царской Семьи, 15 июля 1919 г.

Колчак приказал Дитерихсу все собранные вещи, принадлежавшие Царской Семье и не имеющие непосредственного отношения к следствию, отправить в Англию для передачи близким родственникам Николая II, в частности – его сестре Ксении Александровне. Собранные вещи – одежда, украшения, предметы домашнего обихода, книги, многочисленные иконы, а также части вырезанных пола и стен в подвале, где произошло убийство, – были тщательно упакованы в 50 ящиков и отправлены специальным поездом во Владивосток, откуда на английском крейсере «Кент» они должны были быть доставлены в Лондон. Однако по прибытии в порт оказалось, что ящиков всего 29. Остальные исчезли. 18 марта 1919 г. они были сданы командиру корабля, но по прибытии в Англию обнаружилась новая пропажа. После вскрытия ящиков обнаружилось, что большая часть вещей пропала и заменена разным мусором. Из всех реликвий Царственных мучеников сохранилась лишь Библия с пометами Государя и Государыни. Обнаруженная в комнате Ипатьевского дома, она находилась у самого Дитерихса, почитавшего ее как Святыню. После его кончины София Эмильевна Дитерихс передала Библию Обществу ветеранов Великой войны в Сан-Франциско, где она хранилась помещенной в красном углу Суворовского зала Общества.

Сведения о судьбе Царской Семьи были весьма разноречивы. Так, еще 14 июня 1918 г. (почти за месяц до Цареубийства) в ростовской газете «Вечернее время» (редактор Б. Суворин) под заголовком «Кошмарная весть» появилось сообщение об убийстве Государя Императора Николая Александровича и Государыни Императрицы Александры Феодоровны, а также о вероятном спасении Наследника Престола и Великих Княжон. 7 июля то же «Вечернее Время» вышло с траурной первой полосой, на которой сообщалось об убийстве Его Императорского Величества Николая Александровича Романова в Екатеринбурге 3 июля 1918 г. Наконец, из информации советской прессы представители монархических организаций на Украине, на Дону и Северном Кавказе узнали о расстреле Государя Императора Николая II. В поминание его в течение июля 1918 г. прошли заупокойные службы в Киеве, Харькове, Екатеринодаре, Ставрополе, Нахичевани, Ростове-на-Дону, Таганроге, Батайске, многих храмах Украины и Юга России. Но сведений об остальных арестованных Дома Романовых не было.

В августе – сентябре 1918 г. южнорусские газеты писали о возглавлении Великим Князем Михаилом Александровичем Сибирской армии; офицеры ЛГв Финляндского полка отслужили молебен о здравии Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, а во время «переворота» капитана Чаплина на Севере весьма активно распространялись слухи о том, что Михаил Романов жив и прибыл в Архангельск. Только после приезда на Дон из Сибири генерала Гришина-Алмазова, в октябре 1918 г., в печати появилось сообщение: «Вся Царская Семья была расстреляна», сопровождавшееся публикацией интервью с одним из привлеченных к следствию. Сибирская же пресса отметила акт Цареубийства лишь спустя несколько месяцев, причем произошло это в «неофициальном порядке», поскольку любые публикации о результатах расследования правительственной Комиссии Дитерихса – Соколова были категорически запрещены. Однако по официальному запросу самого генерала Деникина в Омск министр юстиции С. Старынкевич, контролировавший ход следствия, ответил секретной телеграммой от 12 апреля 1919 г.: «Исключительная важность дела и диктуемая тем секретность его побудили меня, с согласия Верховного Правителя, впредь до окончания следственного производства опубликовать пока лишь голый факт убийства Императора без сообщения каких-либо подробностей этого преступления». В Екатеринодар был отправлен также секретный доклад, воспроизводивший всю хронологию содержания Царской Семьи в Екатеринбурге, а также приблизительный очерк самого Цареубийства (на основании показаний уже опрошенных к этому времени свидетелей и арестованных участников). Об интересе южнорусских официальных структур к акту расстрела Царской Семьи свидетельствует также сводка сведений, собранная контрразведкой Особого отдела Военного ведомства при разработке документов, захваченных в Одесской ЧК летом 1919 г. Наконец, осенью 1919 г. предварительные результаты следствия (в той части, что погибли все члены Царской Семьи) были опубликованы в прессе. Об этом сообщило агентство Рейтер, со ссылкой на источники в штабе Главкома ВСЮР, и это сообщение было перепечатано в целом ряде газет, включая, например, «Архангельские епархиальные ведомости» (1).

Что же касается политического курса, то открытое провозглашение монархического лозунга в качестве официального в Белом движении в 1918 г. признавалось несвоевременным. После окончания 1-го Кубанского похода часть офицерства в Добровольческой армии сочла уместным официально заявить о принятии монархического лозунга. При этом, правда, лозунг определялся лишь как «восстановление монархической формы правления» в качестве альтернативы «устаревшему» и «непопулярному» лозунгу о «созыве Учредительного Собрания». Конкретных указаний на «возглавителя» не делалось, однако было очевидно, что речь идет о восстановлении прав Дома Романовых. Заведующий разведывательным отделением штаба армии полковник Ряснянский вспоминал, что Деникин все же счел несвоевременным предрешать будущую форму правления в России. Было решено, что армия «никакого партийного флага выбрасывать не будет».

Армия, сражающаяся за российскую государственность, армия не только «вне политики», но и «выше политики» – таков был лейтмотив публичных выступлений Деникина на протяжении лета – осени 1918 г. В одном из первых таких публичных выступлений, после занятия Добровольческой армией г. Ставрополя 25 августа, он отметил, что «Добровольческая армия поставила себе задачей воссоздание Единой, Великодержавной России… Добровольческая армия, свершая свой крестный путь, желает опираться на все государственно мыслящие круги населения; она не может стать орудием какой-либо политической партии или общественной организации; тогда она не была бы Русской государственной армией. Отсюда – неудовольствие нетерпимых и политическая борьба вокруг имени армии. Но если в рядах армии и живут определенные традиции (очевидно, подразумевались монархические настроения. – В.Ц.), она не станет никогда палачом чужой мысли и совести. Она прямо и честно говорит: будьте вы правыми, будьте вы левыми, но любите нашу истерзанную Родину и помогите нам спасти ее… Поэтому-то чины Добровольческой армии, на которых судьба возложила тяжкое бремя управления, отнюдь не будут ломать основного законодательства (условно говоря – «Основных законов». – В.Ц) – Их роль – создать лишь такую обстановку, в которой можно бы сносно, терпимо жить и дышать до тех пор, пока Всероссийские законодательные учреждения, представляющие разум и совесть народа русского, не направят жизнь его по новому руслу – к свету и правде…».

Весьма осторожным в высказывании монархических лозунгов был и Верховный Руководитель Добрармии генерал Алексеев. В своем письме, переданном через посредство начальника Одесского Центра Добровольческой армии вице-адмирала Д.В. Ненюкова генералу Щербачеву, отмечалось: «… Добровольческая армия не считает возможным теперь же принять определенный политический лозунг ближайшего Государственного устройства России, признавая, что вопрос этот недостаточно назрел в умах всего русского народа и что преждевременно объявленный лозунг может лишь затруднить выполнение широких государственных задач» (полный текст см. в приложении № 5). Но при этом оговаривалось: «… руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению одного лица (то есть вариант парламентской монархии. – В.Ц.). Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства и объединить в одно целое различные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись в своей деятельности от этого основного принципа…»

По мнению многих участников Белого движения, именно этот отказ от монархического лозунга на начальных этапах гражданской войны роковым образом отразился на судьбе «борьбы с большевизмом». Однако следовало учитывать наличие нескольких препятствий принятию этого «лозунга» в 1918 г. Одно из них было связано с внешнеполитическими обстоятельствами. После окончания войны во многих государствах произошли революции, монархический строй сменился республиканским (рухнули Германская, Австро-Венгерская, Османская Империи). Страны-победительницы не поощряли восстановление «принципов легитимизма», как это делалось после окончания Наполеоновских войн. Гораздо большей популярностью пользовались идеи «демократии». Антибольшевистские режимы, опасаясь получить ярлык «реакционных» и потерять ту, на которую рассчитывали, поддержку от Антанты, не стремились к декларированию принципов дореволюционного «прошлого». Хотя, как отмечалось на Ясском Совещании, союзным представителям следует исходить не столько из принципов «демократичности» той или иной формы правления, сколько из ее эффективности для «противодействия большевизму».

Другое, гораздо более важное, препятствие заключалось в позиции многих российских общественных и политических групп, отдельных политиков. По существу, невозможным было провозглашение монархического лозунга там, где в едином антибольшевистском фронте с представителями Белого движения находились эсеры и социал-демократы. Но при этом в «общественно-политической среде» монархические взгляды стали выражаться даже раньше, чем в военной. Уже в декабре 1917 г. А. В. Тыркова писала, принципиально выражая позицию кадетской партии: «Это все скоро провалится и даст место или генералу, или, что гораздо вернее, самодержцу». На одном из подпольных заседаний в Москве в феврале 1918 г. кадетский ЦК обсуждал следующую формулу «знаменитого» 13-го пункта своей партийной программы: «Провозглашенные республиканские формы правления не отвечают пониманию и степени государственного развития подавляющего большинства населения. Должно поэтому признать, что монархия после мартовского переворота 1917 г. была отвергнута в ущерб интересам России… После долгого и горького опыта революции… восстановление законно приемлемой монархии как единственной формы, могущей еще обеспечить наше национальное и государственное бытие и порядок, представляется безусловно необходимым».

Правда, отнюдь не отказываясь от признания модели конституционной монархии, наиболее оптимальной для России (как известно, кадетский лидер Милюков считал необходимым возрождение монархии хотя бы и с помощью Германии), редко кто из политиков и военных прямо заявлял о возвращении на Престол отрекшегося Государя Императора. Гораздо чаще назывались кандидатуры Великого Князя Михаила Александровича и Цесаревича Алексея, официальных сведений о судьбе которых (в отличие от известия о расстреле Николая II) длительное время не было. Таким образом, принцип, высказывавшийся накануне февральских событий 1917 г. – «спасти монархию, пожертвовав монархом», – сохранял еще свое значение (2).

Показательна в этом отношении реакция на известие о гибели Царской Семьи со стороны других деятелей кадетской партии. Один из лидеров кадетов князь П. Д. Долгоруков, выступая на заседании ЦК партии в конце июля 1918 г. в Киеве, подчеркнул: «… Мы во многом не сочувствовали его (бывшего Государя. – В.Ц.) способу управления Россией, наша партия была в оппозиции к назначаемым им правительствам… Но совершенно независимо от нашего к нему отношения как к человеку и монарху, независимо от того, республиканцы мы или монархисты, мы… по человечности не можем не ужаснуться этому зверскому умерщвлению беззащитного узника и его семьи, а равно и с политической, и с государственной точки зрения, так как узурпаторами власти убит человек, бывший до своего отречения законным носителем Верховной власти в России…» Так определялся преступный характер самого акта Цареубийства (несмотря на то, что оценка «ошибок Царствования» при этом оставалась прежней), подчеркивался своего рода «конфликт властей» – власти законной, легитимной, и власти узурпаторской, захватнической. В.Д. Набоков в газете «Русский Голос», говоря о несомненности убийства всей Царской Семьи (вопреки официальному сообщению о «казни» одного лишь Государя), предсказывал рост антибольшевистских, монархических настроений: «Трудно предугадать последствия совершившегося, но только глухие и слепые не замечают, что из кровавого хаоса современной жизни, после того как размах революции превратился в дикую оргию разнузданных инстинктов черни, снова возрождаются старые лозунги, исторически связанные с эпохой существования России как великого, целого и сильного государства. Окружая образ убитого ореолом мученичества и возбуждая в каждом ужас и негодование, палачи красной столицы Урала помогли этому возрождению».

В ростовских и новочеркасских газетах публикация некрологов о погибшем Государе сопровождалась нередко обоснованием тех или иных политических вопросов легальности и легитимности за период 1917–1918 гг. Донской атаман Краснов специальным приказом объявил официальный статус панихиды о Николае II в Войсковом Соборе в Новочеркасске 9 июля 1918 г. В приказе говорилось о факте расстрела «отрекшегося от Всероссийского престола Государя Императора Николая II» и обосновывалась необходимость сохранения монархической традиции. «Убит больной, измученный человек, который всегда желал только счастья России, и когда сознал, что, оставаясь на Престоле, дать этого счастья не может, – он отрекся от Престола… мы, донские казаки, мы, Русские люди – каких бы партий и мнений мы ни были, – не можем не скорбеть и не ужасаться пролитой крови… Мы, верою и правдою служившие многие десятки лет Царю и Отечеству и присягавшие Царю на верность службы и им от присяги освобожденные, соберемся помолиться об усопшем страдальце – отрекшемся от Престола Государе Императоре».

Официоз донского правительства «Донской Край» воспроизводил оценку поведения Государя в дни отречения. «Николай II видел, что его народ погибнет от не обузданного ничем «народоправства», и потому до последней возможности старался сохранить созданный веками русский государственный строй. Но когда в Бозе почившему мученику Императору представители Государственной Думы заявили, что его личность является препятствием к счастью России, Николай II отрекся от власти, отрекся во имя любви к народу. При этом произошел эпизод, характеризующий великий его патриотизм. Он не позабыл назначить председателем Совета министров князя Львова, председателя революционного правительства. Над этой «бумажной формальностью» немало издевались революционные газеты, но в ней был глубокий смысл. Такая формальность сохранила преемственность власти, делала революционное правительство «законным» также и в глазах тех, кто не забыл долга верноподданнической присяги, и, следовательно, устранила возможность внутреннего раздора гражданской войны…»

Оппонент Краснова в отношении «германофильства» М.В. Родзянко в статье «Памяти Царственного мученика» (опубликована в газете «Вечернее время») отметил: «Убит преступною, но, увы, русскою рукой Помазанник Божий, который, видя, что у него сил не хватает на то, чтобы дать врученной ему Державе Российской победу и спокойствие, добровольно сложил с себя свою Царскую власть, предоставив своему народу наилучшим образом устроить, по своему разумению, свою судьбу. И вот чем его отблагодарили! За его великодушное решение он зверски убит, убит беззащитный, пленный, униженный, но спокойный в своем Царственном заточении…»

Вообще, нельзя не отметить роль Родзянко как одного из наиболее активных сторонников восстановления монархической программы на белом Юге. В другой статье – письме «К русским людям», также опубликованной в «Вечернем времени», Родзянко высказался еще более откровенно: «Спасти Россию и разрешить все острые вопросы современности может только Русский Царь, избранный всем народом без какого бы то ни было воздействия извне…» Царь «станет знамением русской государственности и будет править Россией совместно с народом, в лице народного представительства, снабженного широчайшими правами законодательства и контроля над исполнительной властью, от него зависящей и перед ним ответственной».

«Только Русский Царь, царствующий в указанных условиях, воцаренный свободной волей всего народа, может собрать вокруг себя разрозненные ныне обломки Русского Царства, только он, как народное знамя, соберет вокруг себя вновь мощную и грозную армию… только он в смутное время, нами переживаемое, закрепит бесповоротно добытые революцией политические и гражданские свободы русских граждан…»

Живя в Ростове летом 1918 г., будучи активным участником монархического Русского Общественного Собрания, он в частной переписке с Деникиным и Алексеевым старался убедить генералов, что монархические лозунги отнюдь не так опасны, как это иногда представляется, и нуждаются лишь в необходимом «оформлении». В письме Деникину от 7 июня 1918 г. бывший председатель Государственной Думы и участник «Ледяного похода», награжденный (в числе немногих гражданских лиц) знаком «первопоходника», замечал: «Наша славная армия усердно держит себя очень настороженно и преждевременно и в слишком резкой форме выявляет свои монархические тенденции. Еще рано публично петь гимн и создавать конфликты на этой почве. Идея монархии; единственная теперь спасительная, может быть такой политической обстановкой скомпрометирована и может стоить нам головы или тюрьмы (не совсем понятно, в соответствии с какими правовыми нормами монархические взгляды могли караться на территориях антибольшевистских правительств. – В.Ц.). Это явление надо ввести в правильное русло». В письме от 6 июля Родзянко призывал «не бояться противодействия» Кубанского правительства, заявившего о необходимости республиканской формы правления, поскольку «это – фетиш на гнилом основании, который полетит в разные стороны, как одуванчик».

Но уже 28 июля, в письме, вызванном «скандалом» с разоблачением обращения атамана Краснова к германскому Императору, Родзянко заявлял: «Необходимо скорее поставить Царя, перед властью которого все преклонятся, с ослепленных глаз спадет пелена, и возможно будет взаимное общее соглашение». Монархия в данном случае выступала бы в качестве «примиряющего центра», необходимого для поддержки единой российской государственности и противостояния «сепаратизму» (в той форме, как это воспринимал Родзянко). В июле 1918 г., помимо идеи восстановления структур Государственной Думы, Родзянко, очевидно «на волне» создания новых вооруженных формирований, в том числе и монархических, предлагал командующему Добровольческой армией разрешить формирование т. н. Екатеринославского полка его собственного имени. Командиром полка должен был стать генерал-майор Л. И. Федулаев, числившийся в гетманской армии в должности командира 1-го легкого артиллерийского полка. Будущих «родзянковцев» объединяло бы открытое провозглашение монархического лозунга. Возможно, это отвлекло бы и от начавшейся записи в другие монархические подразделения, особенно привлекало бы «крестьян-собственников» Екатеринославской губернии, среди которых, как считал Родзянко, его имя было весьма популярно. По поводу популярных в 1918 г. лозунгов «народовластия» Родзянко указывал (письмо Деникину от 21 июля 1918 г.): «Вопрос стоит остро сейчас. Или монархия контрреволюционным путем, или длящаяся канитель Учредительного Собрания и создания Федеративной Республики, которая заранее осуждена на гибель, а скорее всего и света не увидит».

В самой Добрармии уже с весны 1918 г. сложились неформальные предпочтения, согласно которым монархическая репутация генерала Алексеева не оспаривалась, а генералы Деникин и Романовский считались «либеральными монархистами», едва ли не «республиканцами» и «социалистами». Неформальное разделение на «корниловцев», «деникинцев», с одной стороны, и «алексеевцев», и, позднее, «дроздовцев» – с другой, означало негласное разделение по принципу отношения к монархии. Согласно свидетельству А. Суворина, «до Екатеринодара и смерти Корнилова политические вопросы были в армии как будто крышкой прикрыты, зато после Екатеринодара о них стали говорить много и везде. Дело в том, что в армии, в сущности, было только две партии: алексеевцы, которых было большинство, – Алексеев почему-то считался монархистом – и корниловцы – демократы, народоправцы. Из главных полков армии – Офицерский был почти сплошь монархисты, Корниловский – по преимуществу народоправцы… Однако и алексеевцы признавали, что сейчас надо идти за Корниловым, ибо он яркий боевой талант, такой генерал, который и нужен армии для победы… Все равно нужно прежде всего победить общего врага, а до победы обеим партиям надо идти по одной дороге» (3).

Киевские правые, как уже отмечалось в предыдущих разделах, проявляли заметную политическую активность. В докладной записке от 18 мая 1918 г., составленной представителями киевского отделения Правого Центра и направленной в Екатеринодар на имя Деникина, отмечалась опасность восстановления монархии при «немецкой помощи». Если немцы «своими штыками посадят Монарха на Всероссийский Престол», то тогда «союзникам придется проститься с Россией, а России – с независимостью… Монарх, посаженный немцами, будет послушен Вильгельму».

Говоря о форме правления, авторы записки указывали, что лозунг восстановления Учредительного Собрания, не говоря уже о лозунгах «республики» и «народовластия», себя полностью изжил и дискредитировал, и восстановление России может идти только путем возврата к «законно-преемственнной монархии» («монархическое пристрастие растет медленно, но неуклонно»). Следовательно, необходимо возвращение монархии, но решение вопроса – «кто будет будущим Русским Монархом» – зависит от целого ряда факторов. Великий Князь Михаил Александрович, поставивший восстановление монархии в зависимость от воли Учредительного Собрания, не может считаться приемлемым кандидатом уже по одной этой причине. Так как отречение самого Государя представлялось актом добровольным, то и дезавуировать его было практически невозможно. Оставалось решение в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича – Алексея II. Регентом, по мнению авторов записки, должен стать Великий Князь Николай Николаевич, как «совершенно оппозиционно настроенный к немцам» и пользующийся несомненным «доверием союзников». Лишь в случае кончины Алексея II, Престол в силу Основных Законов перешел бы к Михаилу Александровичу. Единственной проблемой оставалось освобождение не только Царской Семьи, но и всех находящихся в «большевистских застенках» представителей Дома Романовых. Здесь следовало бы использовать и давление на Совнарком Антанты, и, возможно, действия особых офицерских групп по спасению Царской Семьи. Но начальным шагом к реставрации монархии Правый Центр считал провозглашение монархического лозунга командованием Добрармии.

Примечательно, что почти в то же время (14 мая 1918 г.) со схожим письмом к Деникину обратился находившийся в Киеве генерал-лейтенант А. С. Лукомский. Ссылаясь на опубликованное в газете «Голос Киева» воззвание Добровольческой армии (декларация, принятая в станице Мечетинской), Лукомский настаивал на отказе от признания Всероссийского Учредительного Собрания как общегосударственной Конституанты и провозглашения «народоправства». По его мнению, «поправение произошло громадное, все партии, кроме социалистических, видят единственной приемлемой формой правления конституционную монархию». «Большинство отрицает возможность созыва нового Учредительного Собрания, а те, кои допускают, считают, что членами такового могут быть допущены лишь цензовые элементы» (подробнее об изменениях избирательного закона в Учредительное Собрание см. в соответствующем разделе).

Один из активных членов киевского отдела кадетской партии Е. Ефимовский писал в статье, посвященной гибели Государя Императора: «Изменники и палачи смогли убить монарха, но не в силах уничтожить монархию. Мученическая кровь, пролитая в Екатеринбурге, укрепит связь династии Романовых с судьбами России. Она обязывает всех честных монархистов к неутомимой борьбе по воссозданию Империи Российской под скипетром Романовых. Мир праху Царя-мученика. Император Николай II умер, да здравствует его законный наследник».

В 1918-ми даже в 1919 г. оригинальный вариант легитимации монархического принципа предлагался московскими правыми политиками. По их мнению, для сохранения правопреемства и, одновременно с этим, для восстановления монархии Великому Князю Михаилу Александровичу (в том случае, если бы он был жив) следовало «издать Манифест о том, что он в свое время отказался от власти впредь до решения Учредительного Собрания, что он передал власть Временному правительству с тем, чтобы оно созвало Учредительное Собрание… Так как Учредительное Собрание разогнано и Временного правительства нет, то он берет обратно власть в свои руки в качестве Верховного Правителя с тем, чтобы созвать Учредительное Собрание и ему предоставить окончательно решить все вопросы».

В своих письмах генералу Алексееву (20 и 25 мая 1918 г.) о своевременности «ведения борьбы не только против большевиков, но и за монархию» писал находившийся в Ростове-на-Дону бывший председатель Союза офицеров полковник Новосильцев: «Существуют слухи, что немцы дадут России конституционную монархию, нам нужно это предупредить… Лозунг Учредительного Собрания устарел… Необходимо отказаться от лозунга Учредительного Собрания; объявить нужно более определенно, что Добровольческая Армия стоит за монархию».

Еще один проект был предложен находившейся в Берлине Русской монархической лигой во главе с В. И. Гурко. О содержании проекта на заседании Особого Совещания докладывал 12 октября 1918 г. генерал Санников. Согласно разработанному лигой проекту Конституции, в России должна была установиться конституционная монархия. Престол должен был занять также Цесаревич Алексей Николаевич Романов. Представительная власть осуществлялась бы Государственным Советом и Государственной Думой, но за Госсоветом сохранить законосовещательные функции, тогда как Дума непосредственно участвовала бы в разработке законов. Кроме того, вводилось бы и «ответственное перед Думой министерство». Проект хотя и был поддержан Францией и Англией, но Особое Совещание ограничилось лишь «принятием его к сведению». Политические позиции «внепартийной военной диктатуры», заявленные Деникиным в самом начале 2-го Кубанского похода, оставались прежними (4).

Говоря о «киевских монархистах» в военной среде, нельзя не отметить и фактов согласования своих назначений на те или иные должности с руководством Добрармии. Келлер запрашивал Деникина о согласии на занятие должности командующего Северной армией, Иванов принял командование Южной армией с согласия Алексеева. Если исключить республиканские настроения в командовании Добрармии, то вполне вероятно, что согласование назначений Келлера и Иванова было не «пустой формальностью» и не «красивым жестом», а решением, связанным с возможностью провозгласить монархические лозунги там, где это возможно сделать с наименьшими политическими осложнениями (то есть на гетманской Украине и на Дону). Действуя аналогично на «республиканской» Кубани или в Ставрополье, заявить о «монархизме» было бы сложнее.

Но и в Киеве среди монархистов не было единства. Группа Шульгина, не отвергая монархического «знамени», считала возможным его открытие только при «союзнической», а не «германской поддержке». Об этом недвусмысленно писал Шульгин вице-адмиралу Колчаку в частном письме 8 июня 1918 г. Примечательно, что Шульгин ссылался на их прежнее знакомство еще в Петрограде летом 1917 г. (в Республиканском Центре) и называл Колчака «главой Правительства» (вероятно, считая таковым участие Колчака в то время в кабинете Хорвата), которое «объявило беспощадную войну большевикам» и «стремится к воссозданию России… рука об руку с союзниками». Шульгин объяснял будущему Верховному Правителю России политическое credo своей киевской группы и ее принципиальные отличия от других монархических объединений: «Наша группа непоколебимо стоит на союзнической ориентации, но с одной оговоркой: мы все монархисты. Мы считаем восстановление монархии немецкими руками великим несчастьем для России, но тем не менее, если этот монарх будет законный, т. е. вступит на Престол в законном порядке наследования, мы против него идти не можем и должны будем остаться нейтральными». Тем самым принципы легитимизма ставились все же выше принципов «верности союзникам».

Развернутое идеологическое обоснование необходимости восстановления монархии проводилось в сборнике «Монархист», изданном в Ростове-на-Дону осенью 1918 г. Открывавшийся статьями с достаточно красноречивыми названиями: «России необходима монархия», «Нет Царя – нет Великой России», сборник содержал многочисленные цитаты из южнорусской и украинской прессы, отклики на известия о гибели Государя Императора, а также программные положения нового общественно-политического Союза спасения России (название, по существу, отвергало распространенное в конце 1917 г. наименование общественно-политических союзов «защиты Родины и свободы» или «защиты революции»). В преамбуле его программы отмечалось, что Союз «в непродолжительном времени откроет действия в г. Новочеркасске, Ростове-на-Дону, Киеве и Одессе и войдет в связь с почти однородными организациями Московский Блок и Петроградский Блок (вероятно, имелись в виду структуры Правого Центра. – В.Ц.). Первыми пунктами значились программные положения, составлявшие, по существу, основу идеологических позиций Белого движения: «единство, неделимость, могущество и независимость России», «национальное и культурное единство русского народа», «восстановление армии, сильной своей дисциплиной, сознанием долга и любовью к Родине».

Программный пункт Союза Спасения в отношении формы правления сводился к следующему: «конституционная монархия», «династия Романовых», «народное представительство по двухпалатной системе», «министерство, ответственное перед народным представительством, но без парламентарного режима». Государственное устройство предполагалось также изменить: «Для упрочения единства России и для удобства управления необходимо новое административное деление, причем необходимо руководствоваться географическими условиями» и «пространство всех губерний, уездов и прочих административных подразделений должно быть значительно уменьшено». Политику в области народного образования следовало строить на основе «воспитания в религиозно-нравственном и патриотическом духе», а решение «национального вопроса» учитывало бы «равноправие всех народностей, вошедших в состав России» и «свободное развитие национальной культуры этих народностей». Экономическая и социальная политика предусматривала значительное воздействие со стороны государства, а общий курс аграрно-крестьянской политики предусматривал продолжение осуществления реформ П. А. Столыпина.

Программа не указывала ни одной фамилии будущего руководства, но, возможно предположить, что в него вошли бы представители групп, связанных с Родзянко, Шульгиным, Б. Сувориным и, возможно, киевскими монархистами. «В Союз не будут допущены погубившие Россию Милюковы, Керенские, Гучковы и компания» – эта фраза говорила о многом. В любом случае монархический принцип предполагал восстановление статуса Дома Романовых, независимо даже от их собственных политических позиций и намерений.

Идея «возглавления» представителем Дома Романовых Белого движения оставалась востребованной на протяжении всей гражданской войны. Исключая находившихся в «безвестии» членов Семьи Николая II, наиболее популярной и перспективной в этой роли фигурой представлялся Великий Князь Николай Николаевич. Во время работы Ясского Совещания Н.В. Савич (его поддерживали также А. В. Кривошеин и В. И. Гурко) выражал уверенность в непременном успехе Белого движения, если должность Верховного Главнокомандующего будет вверена именно ему.

Из южнорусской военно-политической «элиты» кроме Савича и Гурко возможность приглашения Великого Князя поддерживали также не участвовавшие в работе Ясского Совещания генералы Драгомиров и Лукомский, единственный тогда «царский» министр в составе белых правительств – С.Д. Сазонов, большинство членов Совета Государственного Объединения России. Еще до Ясского Совещания о своей готовности незамедлительно признать власть Верховного Главнокомандующего в том случае, если бы эту должность занял Великий Князь, заявил гетман Скоропадский (он также заявлял о своей несомненной готовности подчиниться «законному монарху», правда, при условии сохранения «государственной автономии Украины»). При этом сторонники Великого Князя считали, что Николай Николаевич может быть только Верховным Главнокомандующим, но не Верховным (Державным) Вождем, каковым согласно законодательству о Престолонаследии может являться только представитель Императорской Фамилии.

При обсуждении кандидатуры Великого Князя учитывалась, очевидно, и его позиция в февральско-мартовские дни 1917 г., когда в качестве Командующего Кавказским фронтом Николай Николаевич, соглашаясь с необходимостью отречения Государя, подчеркивал свою лояльность в отношении к «общественности», стремление к сотрудничеству с политической «элитой», а принимая должность Верховного Главнокомандующего, заявлял о поддержке правительства Львова. Кроме того, Великий Князь был бездетен и не мог претендовать на статус продолжателя Династии. В то же время он был «старшим» в Доме Романовых, что повышало его авторитет в спорных вопросах Престолонаследия (5).

Сам же Великий Князь Николай Николаевич, проживавший вместе со Вдовствующей Императрицей Марией Феодоровной под охраной особой офицерской роты из состава Добрармии в Крыму, в Дюльбере, заявил на страницах «Вечернего Времени» о возможности своего участия в Белом движении лишь «при создании русской армии, которой служил всю жизнь». «Занимая всегда только военные посты, он никогда не стремился к государственной власти, тем более не думает о ней и теперь…» В том же интервью он подчеркнул: «Единоличная власть вполне допустима, как переходная ступень к новому парламентскому строю, но полная реставрация, то есть восстановление самодержавия, послужила бы источником новых потрясений. Нельзя поворачивать колесо истории. Россия уже пережила период абсолютизма и к нему не вернется…» Можно заметить в этом сходство политической позиции Великого Князя со взглядами руководства Добровольческой армии. Известна его переписка с генералом Алексеевым летом 1918 г.: в письме генералу Николай Николаевич заметил, что «на предложение встать во главе войск он может «ответить утвердительно лишь в том случае, если это предложение будет отвечать желаниям широкого национального объединения, а не какой-либо отдельной партии». «Если меня призовет Добровольческая армия, – просил он передать посланцу генерала Алексеева, – но против меня будет Сибирская армия, то на братоубийственную борьбу из-за своей личности я не пойду». Это опасение Великого Князя не следует считать преувеличенным. В Сибири в 1918 г. монархические настроения были гораздо слабее, чем на Юге России, из-за чего могли произойти конфликты внутри антибольшевистского фронта (хотя, разумеется, не военные).

Отказавшись от своего права на Престол в марте 1917 г., Великий Князь был верен принципу принятия власти, только сообразуясь с волей Учредительного Собрания или другого всероссийского представительного учредительно-санкционирующего органа. Этот же свой тезис о «воле народа» в восстановлении монархического строя Николай Николаевич неоднократно высказывал и в эмиграции.

На Ясском Совещании уже отмечался несомненный рост симпатий к монархической форме правления не только в военной, но и в гражданской, «народной среде». По оценке председателя ВНЦ Федорова, «нельзя не наблюдать резкого изменения в настроении населения… определенно сказывающееся отрицательное отношение к большевизму, все усиливающееся тяготение к возврату Хозяина – Царя, как единственному пути для восстановления порядка на Руси». Но при этом Федоров подчеркивал принципиально важный момент: «От своего положения хозяина создавшейся обстановки он (народ) легко не отступится… он ждет Народного Царя, который это его положение укрепит, и что возврата к старому не будет…» Именно поэтому диктатуру следует создавать при опоре «в своей положительной программе на широкие демократические реформы и на чаяния народные», что приведет в итоге к созданию в России «народным решением конституционной монархии».

Федоров, однако, не исключал риска «неудачи диктатуры», полагая, что появление Великого Князя Николая Николаевича в качестве диктатора могло бы серьезно подорвать не только престиж Дома Романовых, но и монархическую идею в целом. Нельзя было забывать также и отрицательных качеств Великого Князя – «человека со слабой волей», всегда нуждавшегося в поддержке «другими лицами» (6).

Разногласия по вопросам «возглавления» Белого движения влияли на политическую ситуацию в Белой России и проявлялись вплоть до Приамурского Земского Собора 1922 г. Позднее они перешли в Зарубежье. Наиболее предпочтительным и приемлемым стал принцип «непредрешения», при котором верховное руководство Белым движением должно было принадлежать временным, до созыва нового Учредительного Собрания, правителям из военной среды. Савич же, напротив, считал подобные взгляды лишь отражением «бонапартизма» белых генералов, не желавших поступаться своей диктаторской властью ради других фигур, более «популярных» и «авторитетных».

В любом случае провозглашение абстрактного лозунга без провозглашения «лица» – носителя монархической власти – сделало бы монархическую программу весьма условной и, пожалуй, еще более отвлеченной, чем программа «непредрешения». В отличие от диктатора, временного Верховного Правителя, на роль которого в 1918 г. претендовали многие военные и политики, монарх должен обладать бесспорной легитимностью (в противном случае он станет «самозванцем»). Позднее, в Зарубежье, об этом писал один из последних Председателей Русского Общевоинского Союза генерал-майор А.А. фон Лампе: «… Провозглашение монархического лозунга было возможно только в единственном случае и только на фронте адмирала Колчака: именно, если бы удалось искусным военным выдвижением предотвратить преступление 17 июля 1918 года, вследствие чего на Восточном фронте оказался бы Император Николай II и Его Семья… Во всех остальных случаях всякое провозглашение монархического лозунга привело бы не к объединению, а к разъединению бойцов, сражавшихся в боевой линии и объединенных Родиной, честью и врагом…» Монархический лозунг «без монарха» (а кто из Дома Романовых в то время мог бы претендовать на безоговорочное «возглавление» династии) терял смысл (7).

С другой стороны, будущее монархической модели виделось не таким уж нереальным в случае победного окончания гражданской войны и созыва Национального Учредительного Собрания, что могло бы разрешиться или установлением новой династии, или передачей Верховной власти одному из родственников последнего Государя. Но проблемы, и немалые, стали возникать как раз во время обсуждения «персонального возглавления», что можно было бы преодолеть «соборным решением».

Таким образом, востребованность монархической идеи в антибольшевистском и Белом движении проявлялась и в 1918-м, и в 1919 г. Это не позволяет делать вывод о некоей принципиальной «отчужденности» Белого движения от монархических принципов. Иное дело, что подобные идеи оказались практически осуществимыми лишь на последнем этапе Белого движения в России, в 1921–1922 гг. – работа Рейхенгалльского съезда, Приамурский Земский Собор. И, безусловно, восстановление монархии исключало возвращение к «самодержавию», «старому строю», лишенному «народного представительства». Вариант конституционной монархии при довольно широком местном самоуправлении и автономном (областном) государственном устройстве становился все более популярным в политических программах правых и правоцентристских структур. «Только в восстановлении монаршей власти, с широко развитым народным представительством и с полной ответственностью министров – залог существования, успокоения и процветания Великой, Единой России. Да здравствует конституционный Монарх!» – такими словами заканчивалась одна из передовых статей ростовского альманаха «Монархист».

* * *

1. Вечернее Время. Ростов-на-Дону, № 6, 14 июня 1918 г.; № 76, 10 сентября 1918 г.; № 118, 2 ноября 1918 г.; № 134, 22 ноября 1918 г.; Месснер Е.Э. Книга И. Кириенко – не история, а самореклама // Ответ генералу Кириенко. Париж, 1965; Соколов К. Попытка освобождения Царской Семьи (декабрь 1917 г. – февраль 1918 г.) // Архив русской революции, т. 17. Берлин, 1926, с. 280–292; Диль Э. В Екатеринбурге // Там же. С. 293–297; Росс Н. Гибель Царской Семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской Семьи (август 1918 г. – февраль 1920 г.). Франкфурт-на-Майне, 1987, с. 15, 192; Соколов Н.А. Убийство Царской Семьи. Берлин, 1925, с. 2–3; ГА РФ. Ф. 3435. Оп. 1. Д. 50. Лл. 1–8; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 21. Лл. 21–22; Архангельские Епархиальные ведомости. Архангельск, № 18, 15 сентября 1919 г.

2. Ставропольские ведомости. Ставрополь, № 38, 28 августа 1918 г.; ГА РФ. Ф. 5936. Он. 1. Д. 59. Лл. 2–2 об.; Ф. 5881. Он. 2. Д. 607. Лл. 25–26; Ф. 446. Он. 2. Д. 2. Л. 5.

3. Вечернее Время. Ростов-на-Дону, № 26, 9 июля 1918 г.; ГА РФ. Ф. 5898. Оп. 1. Д.

4. Лл. 15–16; Ф. 5881. Он. 2. Д. 607. Лл. 52 об. – 53; Ф. 5827. Он. 1. Д. 121. Лл. 1-30; Д. 173. Л. 6; Монархист, вып. 1. Ростов-на-Дону, 1918, с. 18, 23, 31–33, 39–40; Суворин А. Указ, соч., с. 89–90.

4. ГА РФ. Ф. 9427. Varia. Он. 1. Д. 126; Ф. 5827. Он. 1. Д. 46. Лл. 1–2; Ф. 6532. Он. 1. Д. 1. Лл. 70–71; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 607. Л. 26; Кроль Л.А. Указ, соч., с. 14–15; Монархист, вып. 1, Ростов-на-Дону, 1918, с. 38–39.

5. ГА РФ. Ф. 446. Он. 1. Д. 14. Л. 26; Ф. 5827. Он. 1. Д. 54. Лл. 1–3; Савин Н. В. Из Красного Петрограда на Белый Юг //«Русское Прошлое», № 3, с. 121; Астров Н.И. Указ, соч., с. 53–55; Памятка русского монархиста. Берлин, 1927, с. 25–26; Монархист, вып. 1. Ростов-на-Дону, 1918, с. 26–28.

6. Вечернее Время. Ростов-на-Дону, № 149, 15 декабря 1918 г.; Данилов Ю.Н. Указ, соч., с. 358; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 10 совещаний Русской Делегации в Яссах. Утреннее заседание 21 /8 ноября 1918 г. Лл. 1–7.

7. Лампе А. А. фон. Причины неудачи вооруженного выступления белых // В сб.: Пути верных. Париж, 1960, с. 74.