Глава 3

Ясское Совещание. Его значение для формирования политического курса южнорусского Белого движения

Еще за два месяца до издания приказа о создании Вооруженных Сил Юга России идеи военно-политического единства оказались в центре внимания на созванном в г. Яссы совещании представителей ВНЦ, СГОРа и СВР. Впервые в истории гражданской войны на Юге России состоялось собрание, призванное создать некий «теоретический фундамент» российского Белого движения, определить его идеологический характер и ближайшие перспективы. Значимость Совещания проявлялась даже в том, что на нем всерьез обсуждались кандидатуры на пост Верховного Главнокомандующего, хотя с точки зрения военной субординации весьма необычно, что политическое собрание обсуждает такой вопрос. Заседания в Яссах начались 3 (16-го по и. ст.) ноября и закончились 10 (23-го по и. ст.) ноября 1918 г. (в это время в Омске уже произошел «переворот»). Первые из них были посвящены выработке внешнеполитического курса Белого движения, обоснованию необходимости военной помощи стран Антанты. Целый ряд заседаний был посвящен обсуждению моделей «образования власти».

Ясское Совещание, в отличие от предшествовавших ему «восточных» – Челябинского и Уфимского – Совещаний, носило характер «общественного представительства» вообще «всех имеющихся в России антибольшевистских политических течений», а не отдельных территориально-государственных образований и общественно-политических организаций. Состав участников определялся самой идеей созыва Ясского Совещания. По воспоминаниям В. И. Гурко, инициатива созыва исходила от союзных представителей, находившихся в Яссах при дворе переехавшего в этот город короля Румынии. «Приглашались русские деятели для изложения положения дел в России и указания той помощи, которая необходима для освобождения ее от большевиков». Наиболее активными инициаторами созыва Совещания были российский посланник в Румынии С. А. Поклевский-Козелл и управляющий вице-консульством в Киеве Энно. Последний, по оценке встречавшегося с ним в Яссах руководителя Центра Добровольческой армии в Одессе адмирала Д. Ненюкова, «очень интересовался характерами» генералов Деникина и Алексеева, а также «подробно расспрашивал обо всех мало-мальски известных политиках». Энно хотел «сам познакомиться с русскими политическими деятелями» и, «как только это будет возможно, собрать из них совещание в Яссах». Был создан «Организационный Комитет по установлению связи между Россией и ее союзниками» во главе с Поклевским-Козелл. В то же время, по свидетельству лидера Московского ВНЦ Н. И. Астрова, «Ясское Совещание не приходится рассматривать как Совещание русских политических деятелей с иностранными дипломатами. Это было Совещание представителей главнейших русских политических организаций, пытавшихся договориться между собой для представления союзникам общих пожеланий». Астров утверждал правомерность данного тезиса тем, что «из 16 заседаний, имевших место в маленьком румынском городке, только два происходило с представителями союзных дипломатов (посланников Великобритании Барклея, Франции – графа де Сент-Олера, САСШ – Вопичко и итальянского поверенного в делах – Ауритти. – В.Ц.)». Однако, несмотря на немногочисленность иностранных представителей, не менее половины заседаний Совещания в той или иной степени касалось внешнеполитических вопросов (1).

Так изначально был определен характер Ясского Совещания именно как совещания политических деятелей, а не представителей каких-либо государственных структур или новообразований. Главной целью Совещания стала координация усилий в «борьбе с большевизмом» и определение наиболее эффективной модели управления для ведения этой «борьбы». Состав участников Совещания должен был, отражая весь политический спектр антибольшевистского фронта, сформулировать единую политическую концепцию Белого движения.

Из членов делегации с «решающим голосом» эсеры и энесы были представлены членами Союза Возрождения России: бывшим генеральным комиссаром Черноморского флота, депутатом Учредительного Собрания И. И. Бунаковым-Фундаминским (эсер) и бывшим товарищем министра продовольствия Временного правительства, гласным Московской городской думы А. А. Титовым (энес). Член кадетской партии, бывший товарищ министра торговли и промышленности Временного правительства, одесский городской голова М. В. Брайкевич также числился в СВР. Еще один член СВР, бывший уполпрод министерства продовольствия в Одессе К. Р. Кровопусков, был беспартийным. Ведущую общественно-политическую структуру белого Юга – Всероссийский Национальный Центр – представляли его председатель, бывший министр торговли и промышленности кадет М. М. Федоров, беспартийный товарищ председателя Московского торгово-промышленного комитета А. Я. Чемберс и полковник Генштаба, председатель «Союза взаимопомощи интеллигентных воинов» в Киеве И. М. Новиков, приглашенный на Совещание в качестве «военного эксперта».

Заметное влияние в Яссах имели члены созданного на территории гетманской Украины Совета Государственного Объединения России. Все они, за исключением Милюкова и Савича, числились беспартийными. В состав делегации вошли: председатель СГОРа, член Бюро Совещания законодательных палат барон В. В. Меллер-Закомельский, товарищ председателя СГОР, бывший глава МИД Временного правительства П. Н. Милюков, другой товарищ председателя СГОР, бывший министр земледелия, член Государственного Совета А. В. Кривошеин, член Государственного Совета В. И. Гурко, член Бюро СГОР, председатель Центрального военно-промышленного комитета М.С. Маргулиес, член партии прогрессистов, член Бюро Совещания законодательных палат, Всероссийского союза земельных собственников и депутат Государственной Думы Н.В. Савич. Не входили в состав СВР, ВНЦ и СГОР и не были членами политических партий, но тем не менее пользовались заметным авторитетом «приглашенный лично» бывший товарищ министра внутренних дел, иркутский генерал-губернатор А. И. Пильц, председатель Московского Биржевого Комитета и бывший председатель Высшего

Экономического Совета при Временном правительстве С. Н. Третьяков, а также «приглашенный лично» Н. А. Хомяков.

С правом «совещательного голоса» в Яссы прибыли член Государственной Думы В. Я. Демченко, член Бюро Совещания законодательных палат, товарищ председателя «Протофис» (съезд промышленности, торговли, финансов и сельского хозяйства) барон Н.Ф. фон Дитмар, представитель Объединенных Всероссийских промышленных организаций В.П. Рябушинский и бывший посол в Вене, также член Бюро Совещания законодательных палат Н. Н. Шебеко. Секретарем Делегации стал опытный делопроизводитель Канцелярии Государственной Думы, член кадетской партии Б.Е. Малютин.

Одним из наиболее влиятельных представителей белого Юга в Яссах должен был стать член Особого Совещания В. В. Шульгин, приглашенный лично Энно и Сент-Олером. Однако, приехав в Яссы, он заболел и в работе Делегации не участвовал.

Председателем Совещания стал Меллер-Закомельский.

По оценке Федорова, Русская Делегация являлась «органом, объединяющим в своем составе представителей самых разнообразных и притом наиболее жизненных течений русской политической мысли. В нее входили члены Национального Центра – организации, возникшей в Москве и сумевшей в условиях негласного существования положить начало сношениям с союзниками и оказания поддержки Добровольческой армии, а также члены Совета Государственного Объединения, располагающего разветвлениями в Киеве, Одессе и других крупных центрах Украины и члены Союза Возрождения России, делегировавшего представителей государственно мыслящих социалистических партий».

При таком столь «солидном» представительстве российских политиков в Делегации предполагалось на ее основе даже создать в Яссах постоянно действующий Русский Национальный Совет, для того чтобы союзники полнее представляли бы себе «все нужды, чаяния и запросы организованной и государственно-настроенной русской общественности». Не случайно, очевидно, что Совещание в Яссах неформально называлось также Ясское Политическое Совещание (а не «Демократическое», «Государственное» или «Земское») (2).

По вопросу о международном представительстве России ясские делегаты в первом же принятом на Совещании «обращении» заявили, что оно должно быть «единым»: статус делегаций, отправляемых в Париж от отдельных «государственных образований», не признавался законным. На заседании 4 ноября 1918 г., проходившем в здании английской миссии, Милюков развернул «основные принципы» внешнеполитического курса, «составлявшие базу объединения всех групп» (СВР, СГОР и ВНЦ). Они сводились к пяти пунктам. Во-первых, «отрицанию Брестского мира и признанию Единой, Неделимой России в границах августа 1914 года, за исключением Польши». Во-вторых, «непризнание отдельных государственных образований, не стоящих на платформе Единой, Неделимой России, образованных фактически при помощи Германии в целях разделения России». Третьим пунктом подтверждалось «единое дипломатическое представительство России как теперь, так и на мирной конференции». Четвертый пункт имел уже не столько внешнеполитическое, сколько внутреннее военно-политическое значение: «единое русское командование – при очищении России от большевиков». Пункт 5-й также имел внутриполитический характер, косвенно указывая на статус Добрармии как единственного всероссийского центра: «признание величайших заслуг в деле воссоздания России за Добровольческой армией».

По мнению участников Совещания, границы Польши могут быть признаны только «в пределах бывшего Царства Польского». Не поддерживалась идея суверенитета Войска Донского в тех формах, как это делалось атаманом Красновым. Сочувственное отношение высказывалось к Крымскому Краевому правительству, пришедшему на смену правительства генерала Сулькевича.

Обсуждая вопрос о представительстве России в международных контактах, Милюков выделил такой принципиально важный момент, как «признание С. А. Поклевского-Козелл дипломатическим представителем Единой России». Сделав это, союзники формально подтвердили бы фактически легитимный статус тех дипломатов, которые признавались антибольшевистскими структурами еще с октября 1917 г. Ответ английского посланника был достаточно показателен: «От имени дипломатического корпуса» Барклей заявил, что «фактически такое признание уже состоялось, и если понадобится для этого выполнение каких-либо формальностей, то он со своей стороны предпримет все необходимые шаги».

Добившись словесного подтверждения статуса Поклевского-Козелл и не ограничиваясь этим, Милюков и Федоров попытались обосновать также правомерность участия представителей антибольшевистской России на предстоящей мирной конференции. Одним из поводов к обсуждению этой проблемы стало отсутствие упоминания России при перечислении Держав Согласия во время торжественного молебна в Митрополии. Федоров в связи с этим выразил принцип, ставший одним из определяющих во внешнеполитическом курсе Белого движения: «Борьба с большевизмом в России является не только русским делом, но и делом общеевропейским, всемирным». По мнению Милюкова, Россия не может быть исключена из числа субъектов международного права на основании «несколько натянутой, но все же вполне защитимой фикции, что Россия как государство не переставала существовать и из войны не выходила. Только исходя из этой фикции можно говорить о верности союзным договорам и непрерывности участия России в войне (тем самым принцип правопреемства, характерный для политического курса Белого движения, подчеркивался и во внешней политике. – В.Ц.)». Результаты войны, как считал Милюков, «являются общим достоянием Держав Согласия и в значительной мере обусловлены жертвами и участием России до большевистского переворота». «Но, даже оставляя почву фикций, нельзя забывать о том, что действия Добровольческой армии сохраняли фактическую преемственность русского участия в общем деле». «На той же точке зрения, – правомерно отмечал лидер кадетской партии, – постоянно стояли и союзники, неоднократно подчеркивающие, что они продолжают считать Россию существующей…»

Последний тезис Милюкова завершили Маргулиес и Кровопусков: «Юридически выход России из войны не может быть обоснован хотя бы уже потому, что союзники никогда не давали своего признания советской власти». «По существу же, поддержание и подчеркивание предложенного Милюковым построения необходимо проводить при каждом удобном случае, так как только на нем можно обосновать право России на восстановление ее единства и на достойные условия мира» (3).

Но уже на первом заседании от глобальных, общегосударственных проблем пришлось обратиться к вопросам региональным. На Украине ухудшалось положение гетманской власти, после того как Скоропадский (см. раздел о гетманской Украине) заявил о признании федеративного статуса Украины в составе будущего Российского государства и заявил о готовности к сотрудничеству с Добровольческой армией и странами Антанты. Делегат Титов призвал участников Совещания и союзников оказать «безотлагательную» поддержку, прежде всего военную, Скоропадскому, чтобы предотвратить победу «элементов беспорядка» – «националистических» и «большевистских» движений. Милюков категорически возразил: «Пока гетман не высказался определенно и искренно за союзническую ориентацию, разговоров с ним быть не должно». Его поддержал Бунаков-Фундаминский, считавший, что союзническая помощь должна гарантировать создание на Украине «русофильского кабинета, и содействовать немедленному созыву «разогнанных демократических дум, на основе всеобщего избирательного права, вокруг которых стали бы сплачиваться демократические элементы». При этом «сам гетман должен отойти в сторону, чтобы через короткое время совсем уйти» (4).

В результате 4 ноября 1918 г. Русская Делегация составила первое обращение «К Союзным Державам», в котором выражалась необходимость военной помощи (термин «интервенция» в тексте обращения не использовался): «Юг России переживает переходное время… только немедленный приход союзных вооруженных сил сможет предупредить восстание антиобщественных и узко-национальных элементов, которые повергнут страну в хаос анархии, сделают ее легкой победой большевиков и лишат русские и союзные силы необходимой базы для развития операций против советской власти. Для поддержания бодрости среди русских сил, способных к организованному сопротивлению, необходима уверенность, что помощь союзников не замедлит». В «обращении» оговаривалась необходимость отказа от «признания отдельных государственных образований, созданных Германией в целях раздробления России» (п. 2 заявления Милюкова), а также использование союзными контингентами в качестве общевойскового и общеполитического – Андреевского флага («символ единства России»).

По убеждению Астрова, «требование от союзников вооруженной интервенции логически вытекало из общего сознания, из глубокого, владевшего всеми убеждения, что развивавшаяся в России гражданская война являлась естественным и неизбежным продолжением Великой войны. Продолжателями этой борьбы были, с одной стороны, договорившиеся с немцами в Брест-Литовске большевики, а с другой – не желавшие выходить из общей борьбы русские люди, стремившиеся исполнить до конца принятые на себя союзнические обязательства и спасти русскую государственность. Эти люди не мирились с мыслью о бесполезности и бесплодности принесенных Россией жертв за общее дело в Великой войне, исход которой был обусловлен в значительной мере именно этими жертвами и их усилиями… всеми владело сознание, что борьба за общее дело еще не кончена… Борьба продолжалась, лишь переместившись на русскую территорию… Обязанность союзников оказать помощь была вне сомнений. Этим должно быть объяснено полное единодушие всех членов делегации в вопросе об интервенции. К тому же военная интервенция обставлялась со стороны Русской Делегации рядом гарантий: во главе вооруженных сил русских и иностранных должен стоять русский военачальник, в числе десантных войск не должно быть румынских отрядов, иностранные гарнизоны должны быть по преимуществу прикрытием для образования русских вооруженных сил» (5).

Позднее было принято второе обращение к Союзным Державам (20/7 ноября 1918 г.), конкретизировавшее направления ввода союзных воинских контингентов и разграничительных линий между ними.

Энно, отправлявшийся к гетману в Киев, был «снабжен» вербальной нотой от Делегации. В ней отмечалось, что в отношении «Украинской власти» следует руководствоваться «общим принципом признания единства и неделимости России». Консулу рекомендовали «использовать связи и активную поддержку имеющихся в Киеве русских организаций», тем самым признавая уже свершившийся поворот антибольшевистских общественно-политических структур в Киеве в сторону признания над собой не гетманской власти, а командования Добрармии (6). Принятием этих документов фактически завершилась «внешнеполитическая часть» Ясского Совещания. По оценке участников, на этом этапе Совещания расхождений между ВНЦ, СВР и СГОР не было.

С утреннего заседания 7 ноября 1918 г. начались интенсивные дебаты о форме и структуре образования будущей всероссийской власти. Тон здесь задавал Н. В. Савич, развивший 4-й тезис заявления Милюкова о «едином командовании». В связи с высказывавшимися соображениями о возможности «возглавления» белых армий кем-либо из генералов стран Антанты Савич заявил, что «командующий армией должен быть вместе с тем и диктатором, т. е. ведать и внутренним управлением, что недопустимо для иностранца. Близкое к союзным армиям лицо могло бы скорее занять пост начальника штаба». После этого возник вопрос о «диктаторе». Савич убежденно заявил, что им мог бы стать Великий Князь Николай Николаевич – бывший Верховный Главнокомандующий, проживавший в это время на своей даче в Дюльбере в Крыму. Другой кандидат – генерал Деникин – обладал на данный момент реальной властью и военной, и политической в региональном масштабе. По мнению Савича, фигура Великого Князя была предпочтительнее Деникина. В своих воспоминаниях Савич отмечал, что позицию сторонников кандидатуры Великого Князя (помимо его, кандидатуру Николая Николаевича поддерживали также Гурко и Кривошеин) отличало следующее признание: «Великий Князь является старшим по своему прежнему званию Верховного Главнокомандующего генералом русской армии, назначение его на пост Главнокомандующего освободительными армиями не уязвит ничьего самолюбия, перед его именем замолкнут соображения генеральского местничества и мелкого соперничества, он пользуется авторитетом среди офицерства и генералитета, популярностью среди части солдатской массы. Наконец, его хорошо знают союзники, его слову они могут поверить…». Кроме того, «Великий Князь пользуется большой популярностью среди крестьянства, мелких землевладельцев и промышленников, о его роли в войне слагаются легенды, ему приписываются все успехи русского оружия… простой люд видит в Николае Николаевиче не «барина», не «пана» и не генерала, а лицо, стоящее выше господствующих классов, с ними не связанное и не могущее быть смененным, как все выборные правители…». Что касается кандидатуры Деникина, то Савич и Гурко полагали, что генерал мог бы занять должность начальника штаба при Великом Князе. Деникин был «популярен в офицерской среде», но «массам он неизвестен», к тому же и «гетман категорически высказывается против Деникина». Поэтому при сохранении Великого Князя в качестве «символической фигуры», способной объединить и подчинить себе все антибольшевистские силы, «фактическое ведение операций должно быть при этом поручено генералу Деникину, авторитет которого в военной среде бесспорно велик» (7).

Но эта позиция не получила поддержки. При голосовании за кандидатуру Великого Князя было подано всего четыре голоса. Девять членов делегации Ясского Совещании проголосовали за Деникина, то есть уже фактического Главкома, остальные воздержались или не участвовали в голосовании.

Милюков резонно возражал сторонникам Великого Князя, что сам факт «приглашения лица царской крови является в значительной степени предрешением вопроса о форме правления, который еще преждевременно возбуждать даже с точки зрения сторонников монархии…». Федоров высказал аргумент, часто повторявшийся во всех спорах о форме правления: представитель династии должен быть «выше» участия в междоусобной войне, не должен связывать себя с «пролитием крови». Он возглавит государство лишь тогда, когда будет достигнуто полное «умиротворение», и станет своеобразным символом «общественного согласия».

Примечательно, что Милюков, для которого, по оценке его соратников по партии, «тактика всегда была на первом месте», склонялся к сотрудничеству с правыми, монархическими кругами, в то же время говорил об «относительности политических форм» и видел в монархии, равно как и в любой другой форме единоличного правления, лишь способ «законного ограничения принципа народовластия», без чего невозможно было бы «выйти из периода рудневских (т. е. социал-демократических. – В.Ц.) экспериментов над Россией».

Отойдя от «персональных вопросов», дискуссия перешла к проблеме «формы правления». Здесь отчетливо проявилась характерная для политического курса Белого движения тенденция второй половины 1918 года – установление военной диктатуры. Савич обозначил это как необходимость противостоять диктатуре большевистской: «Диктатура Ленина и Троцкого покоится вовсе не на усталости масс, а на военной организации, заинтересованной в торжестве Ленина, а также на воле и энергии, проявленной этими лицами. Первый вид диктатуры ведет к абсолютизму, поэтому если мы хотим обеспечить более свободный строй, например конституционно-монархический, то должны противопоставить организованной диктатуре большевиков свою организованную диктатуру». «Диктатура, возникшая на Юге и ныне обсуждаемая Совещанием, отличается теми же чертами преднамеренности и целесообразности, как и ленинская: обе покоятся на сознании… общего интереса, определяемого опасением общей ответственности в случае успеха противника». Сторонниками диктатуры были также Гурко, Рябушинский и фон Дитмар, ссылавшиеся на неудачный опыт «коллектива» 1917 г. – Временного правительства.

Милюков и Титов считали более актуальным возврат к формуле, разработанной еще весной 1918 г.: «Власть должна быть сильной, но не единоличной, и избрана форма трехчленной Директории, как наиболее приемлемая для демократии». Милюков, очертив предысторию разработки вопроса, отметил «коллегиальный» характер предполагавшегося управления – Директории из трех человек (военного, представителя кадетской партии и социалиста), спроектированной майским совещанием ВНЦ и СВР в Москве. Отрицалось сохранение полномочий Учредительного Собрания созыва 1917 г. и предполагался созыв нового Собрания, на основании нового избирательного закона. Допускался лишь «созыв Учредительного Собрания на одно или два заседания для санкционирования временной власти, окончательная же форма правления будет установлена лишь всенародно избранным Национальным Собранием».

Титов и Милюков выразили расхождение в оценке статуса «восточной» и «южной» властей. Милюков, а также Федоров убеждали собравшихся, что «новый центр образовался при Добровольческой армии, где возникло Особое Совещание, имевшее составить ядро Всероссийского правительства». Этот тезис Милюкова был поддержан многими членами Делегации, считавшими возможным признать «всероссийским центром Особое Совещание» и «единоличным национальным диктатором» – генерала Деникина. Образованная (но уже ликвидированная к этому моменту «омским переворотом») Уфимская Директория таковым центром не признавалась как в силу ее «политической ограниченности» (преобладание социалистов), таки по причине ее ответственности перед «разогнанной большевиками Учредилкой». «Диктатура не только возможна, – заявлял Милюков, – она уже существует и возможна именно потому, что существует». Легальность власти, организованной под эгидой Добрармии, объявлялась бесспорной. «… Высший тип диктатуры мы находим в лице Добровольческой Армии: высший потому, что эта армия сохранила идею непрерывности борьбы и первая встала под знамя общерусской идеи… нам остается только ее поддержать и надлежащим образом обставить». Опасения того, что против диктатуры выступят «демократические» режимы Франции, США и Англии, признавались несостоятельными (если понадобится, (французы) пойдут на установление в России конституционно-монархического строя).

Титов от имени Союза Возрождения, напротив, отстаивал «признание Уфимского правительства всероссийской властью», а Особое Совещание – лишь «Временным Правительством Юга России». «При слиянии Южного и Восточного фронтов должно произойти пополнение или слияние уфимского с южным правительством».

В отношении формы всероссийской власти высказались две различные позиции. Астров определил их терминами «диктатура независимая и зависимая директория». Первый тип власти предполагался в форме «организованной диктатуры», представленной военным диктатором, при котором состояли бы помощники по военной (Главнокомандующий) и гражданской части. Исполнительная власть должна была осуществляться надпартийным, подобранным самим «диктатором» по принципу профессионализма «деловым правительством». Эту позицию разделяли Савич и Гурко. Помощник по гражданской части становился премьер-министром и «составлял кабинет». Исходя из возможности сохранения различных структур государственного управления, Савич допускал, что «местные правительства подчиняются» премьеру, но «не должны быть допускаемы в состав кабинета». А «вопрос об общерусской власти получит разрешение после слияния Сибири с остальной Россией» или же в зависимости от того, какое из двух правительств (уфимское или южнорусское) «раньше дойдет до Москвы».

Второй вариант властной модели, в сущности, уже воплощался Особым Совещанием, и нужно было лишь укрепить его «представительный фундамент» (мнения Маргулиеса, Федорова, Титова). Подчеркивая важность единоличной власти при Добровольческой армии, Федоров не отрицал и возможности создания «Директории из трех лиц», но с тем расчетом, чтобы ее возглавлял генерал Деникин, опиравшийся «на сильное деловое правительство, им «назначаемое». Диктатор и председатель Совета министров, по оценке Федорова, это «хребет» и «знание», необходимые для победы. С точки зрения Титова, представительный фундамент при таком варианте могло составить «Совещание политических и общественных деятелей по типу нашей (Ясской. – В.Ц.) делегации». Это «Совещание» должно было бы «помогать диктатору в обсуждении неизбежно имеющих возникнуть серьезных государственных вопросов для правильного их разрешения». Данный тезис стал, по сути, основой дальнейших политических преобразований на Юге России.

Обобщая «схемы» Савича и Маргулиеса, Милюков пытался выделить целесообразные моменты в обеих. Соглашаясь с важностью диктатуры, он скептически оценивал разделение полномочий между помощниками по военной и гражданской части и в то же время допускал важность «суррогата представительства» в форме «совещательного органа при диктаторе». В случае его создания следовало бы согласиться с возможностью введения в его состав «местных элементов», т. е. представителей присоединяющихся краевых правительств, по мысли назначения статс-секретарей в состав Совета Министров.

«Промежуточный» вариант структуры власти пытался также предложить Брайкевич. Директория из трех лиц (триумвират) во главе с Деникиным обязательно должна была включать в свой состав «социалиста». Министры должны были бы назначаться Директорией, а для того, чтобы Совет министров «чувствовал пульс страны», следовало «создать Государственное Совещание» («исключительно совещательный орган») из примерно 60 членов, избранных «участвующими в настоящей Делегации организациями» (то есть СВР, СГОР и ВНЦ). Позднее в состав Совещания могли бы войти представители «освобожденных от большевиков территорий», и ее состав возможно увеличить до 100–140 человек. Маргулиес, напротив, утверждал, что «триумвират» вряд ли достигнет цели: «… для военных целей он не только бесполезен, но определенно вреден». «Исторические примеры военных триумвиратов: Цезарь, Красе и Помпей, Цезарь, Антоний и Октавий говорят решительно не в пользу такой комбинации». Только в случае, если «ассистенты военному диктатору» помогают в осуществлении гражданской власти, их введение целесообразно. Но нельзя не учитывать широко распространенной в условиях войны практики введения в той или иной местности военного положения. Таким образом, функции гражданских властей в любом случае переходят под контроль военных и характер военной диктатуры остается неизменным (8).

Нельзя не отметить и позиции принципиального противника диктатуры в тогдашних условиях – Бунакова-Фондаминского. В своем выступлении на Совещании, также апеллируя к историческим примерам, он утверждал, что «есть форма диктатуры, допускаемая демократией: это диктатура общенационального объединения, диктатура Цинцинната и Вашингтона. Но у нас нет лица, на котором сосредоточивались бы общенародные чаяния». Диктатуру нельзя «создать», а она «приходит при общенародном призвании». Этот же тезис другими словами подтверждал и Милюков: «При отсутствии народовластия и в условиях гражданской войны национальный характер власти может быть установлен лишь через фактическое общее признание», и «если Деникин его получит, то он будет национальным диктатором». В своих последующих статьях, не отрицая диктатуру как необходимую форму сильной власти для «текущего момента», Бунаков полагал более приемлемым «образование трехчленной директории, опирающейся на демократические коллективы». «Социалистические партии признают сильную власть, но требуют, чтобы она была общенациональной, для чего в ее создании должны участвовать все политические партии. Она должна быть назначена особым Государственным Совещанием. Власть должна олицетворять это национальное единство…» Бунаков ссылался и на международное положение, сложившееся после Первой мировой войны, в которой, как он отмечал, произошла победа «демократического строя» над силами «реакции» (9).

Примечательна позиция, выраженная на состоявшемся в ноябре 1918 г. общем собрании Главного Комитета Всероссийского Объединения Земств и Городов, Союза городов Северной Украины, Областного земско-городского объединения Юга Украины и Крыма, представителей Петрограда, Москвы, Киева, Одессы, Елисаветграда, Ростова-на-Дону, Симферополя, Екатеринослава, Харькова, а также Харьковского, Таврического и Екатеринославского губернских земств. Декларация собрания от 12 ноября 1918 г. «О создании южнорусской власти», подписанная председателем земско-городского собрания В. В. Рудневым, была напрямую обращена к союзным представителям, минуя Ясскую Делегацию, и поэтому произвела впечатление отсутствия «политического единства» в антибольшевистском движении. Диссонансом сложившемуся в Яссах настроению эта декларация полностью признавала законность полномочий Уфимской Директории и распущенного Учредительного Собрания: «Уфимское правительство… одно только в глазах широких демократических слоев населения может представлять Россию в международных отношениях». Бывший московский городской голова предлагал проект легитимации антибольшевистской власти исключительно на основе принципа «общественного сговора». Для этого следовало созвать Государственное Совещание, «аналогичное построению Уфимского», в котором участвовали бы все политические партии, за исключением причастных к «октябрьскому перевороту 1917 года», все общественные организации и союзы и представители временных краевых правительств Юга и Запада России. Совещание должно было создать коалиционное правительство, опирающееся на структуры местного самоуправления, и затем трансформироваться в подобие представительной палаты, наделенной учредительно-санкционирующими правами.

Созданное на таком Совещании правительство, по мнению земско-городского собрания, «снабженное самыми широкими полномочиями впредь до воссоединения Юга России с северо-восточными областями, имело бы все преимущества перед режимом единолично военной диктатуры». Введение диктатуры считалось «чрезвычайно мало популярным в широких общественных кругах», а «в народных массах, как считали «демократические деятели», и вовсе «возбуждало бы опасения готовящегося восстановления монархии и старого дореволюционного строя, чем косвенно укреплялось бы влияние большевизма». Одновременно с этим предполагалось «немедленное восстановление в местностях, где появляются союзники, демократического самоуправления, элементарных гражданских свобод и строго законного порядка». По сути, повторялась идея возвращения к коалиционной управленческой модели Временного правительства второй половины 1917 г. (Руднев не скрывал симпатий к развивавшейся в послефевральский период «молодой и неокрепшей русской демократической государственности»). Однако идеи признания Уфимской Директории и незамедлительного возобновления полномочий «демократического самоуправления» не встретили поддержки большинства участников Ясского Совещания, и предложения Руднева, равно как и сентенции Бунакова-Фундаминского, остались на бумаге.

Показательно, что на Ясском Совещании были озвучены предварительные принципы, ставшие позднее (в 1919 г.) основой для реорганизации системы местного самоуправления. Милюков, в частности, отметил важность «пределов применения начал всеобщего избирательного права к предполагаемым новым выборам в городские и земские самоуправления». Таковыми пределами, по его мнению, были два: «известное повышение возрастного ценза, примерно до 25 лет», и «установление некоторого ценза оседлости». Тезис Милюкова был включен и в «вербальную ноту» Энно: «По возможности безотлагательно назначить новые выборы в городские и земские самоуправления на основах всеобщего избирательного права, введенного в разумные пределы, т. е. установлением более ограниченного возрастного ценза и ценза оседлости» (10).

Подводя итог обсуждению вопросов о форме «единой всероссийской власти», следует отметить, что Ясское Совещание так и не приняло формального акта в отношении ее структуры и принципов действия (этот вопрос даже не баллотировался). По словам Меллера-Закомельского, можно было бы согласиться «с соображениями по этому поводу Милюкова, полагавшего, что схемы могут быть сближены и объединены, если Савич согласится признать, что должность премьера в его схеме лишена практического значения и министерский пост замещается назначением диктатора». Но в итоге, на совещании 8 ноября 1918 г., был принят лишь довольно обтекаемый тезис Савича, исходившего из того, что «Южное правительство является российским правительством, при котором состоят дипломатические миссии, считая за принцип представительство, согласованное с уфимским. Вопрос о создании всероссийского правительства определяется с того времени, когда цель борьбы с большевиками даст возможность регулярных сношений с теми силами, которые находятся на востоке». Данное положение практически полностью оправдалось в течение следующего, 1919 года, когда приоритет Российского правительства в Омске утвердился после формального подчинения Деникина Колчаку (11).

Последние заседания Совещания касались конкретных вопросов организации союзной военной экспедиции в Одессу и Крым и возможной поддержки еще остающегося у власти гетмана Скоропадского. Но бесспорно важным можно было считать выступление перед Русской Делегацией приехавшего из Сибири бывшего военного министра ВСП генерала Гришина-Алмазова. Это была первая поездка представительного лица (хотя и отставного) из Сибири на Юг России. Сообщение Гришина-Алмазова оказалось весьма обширным и было заслушано на двух заседаниях уже не в Яссах, а в Одессе, куда были перенесены заключительные заседания (17 ноября и 1 декабря 1918 г.). Генерал сосредоточил внимание слушателей на трех темах: «история освобождения Сибири от большевиков», «освещение политического положения в Сибири», «впечатления от поездки из Сибири в Добровольческую армию». Наиболее важными были оценки Гришиным-Алмазовым выступления Чехословацкого корпуса, внешнеполитический статус Сибирского правительства и отношение к Добровольческой армии. Генерал отметил, что выступление чехословаков изначально носило самостоятельный характер и белое подполье лишь использовало его в своих целях. По мнению Гришина-Алмазова, выступление подпольных центров состоялось бы и без связи с корпусом, поэтому утверждать о некоей зависимости антибольшевистского движения в Сибири от иностранной помощи – неправомерно. С точки зрения политических симпатий ВСП (как и представители белого Юга) поддерживает идею диктатуры, а Уфимская Директория не обладает достаточным сочувствием со стороны общества. Представительство иностранных государств в Сибири нельзя назвать значительным: «Державы Согласия представлены очень слабо, располагая, кроме генеральных консулов, французского и американского в Иркутске, лишь второстепенными консульскими агентами, притом малоосведомленными и неавторитетными». Подобное положение сохранялось вплоть до прибытия в Сибирь чрезвычайного английского консула Ч. Эллиота.

Говоря же об отношении к Добрармии, Гришин-Алмазов всячески подчеркивал ее преимущества перед всеми остальными антибольшевистскими силами: «Офицерство и большая часть интеллигенции окончательно убедились в том, что все так называемые демократические опыты устройства власти, за которые им уже не раз приходилось расплачиваться своей кровью, ни к чему доброму не приведут и что единственная надежда на возрождение России может заключаться лишь в Добровольческой армии» (12).

Результатом Совещания, помимо меморандумов и деклараций к Державам Согласия о необходимости военной помощи, стало образование т. н. «малой делегации» для командировки в Париж «со строго определенной целью – добиться ускорения военного содействия союзников». Меллер-Закомельский считал, что в нее должны входить «представители всех организаций, принявших участие в Ясских Совещаниях». Окончательный состав делегации включал Гурко (от СГОРа), Титова и Кровопускова (от СВР), Милюкова (от СГОРа и кадетской партии), беспартийных Третьякова и Шебеко. Кроме них, на встречу с генералом Бертелло на Салоникский фронт был направлен Пильц. Поездка в Париж, однако, оказалась безрезультатной, а для Милюкова – скандальной. Бывшему министру иностранных дел отказали во въезде по причине заявленной им «германской ориентации» летом 1918 г. в Киеве. Ему пришлось переехать в Лондон, где он жил в течение всей гражданской войны в России в качестве «частного лица», без каких-либо официальных полномочий со стороны белых властей. «Малая делегация» передала свои полномочия составленному Сазоновым и утвержденному Колчаком Русскому Политическому Совещанию.

Хотя резолюции Ясского Совещания носили сугубо рекомендательный характер, они все же оказали влияние на позицию руководства Добрармии во время переговоров с представителями казачества о военно-политическом единстве и об учреждении должности Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Совещанием были намечены возможные пути сотрудничества белого Юга и Сибири, обозначены предполагаемые «точки соприкосновения» в политических программах и военно-стратегических целях, хотя окончательной формулы взаимодействия Сибири и Юга принято не было (13).

Ноябрь 1918 г. – рубеж в мировой и российской истории. Окончание Первой мировой войны изменило характер участия иностранных государств в российских делах. После ноября 1918 г., как отмечалось в телеграмме российского дипломатического представителя в Лондоне К. Д. Набокова омскому министерству иностранных дел (20 февраля 1919 г.), заграничная помощь предоставлялась «уже не для общей цели борьбы с Германией, а для восстановления порядка и законности в России». С этой точки зрения создание «единого российского правительства», признанного равноправного субъекта международного права, становилось насущной потребностью (14).

Ясское Совещание обратилось к союзникам с резолюцией о необходимости широкой дипломатической, финансовой и военной поддержки генерала Деникина. Однако, как отмечалось в книге известного военного историка полковника А. Зайцова, «конец мировой войны не стал началом войны с коммунизмом…». 11 ноября 1918 г. (день подписания перемирия на Западном фронте) «оказалось траурным днем» для российского Белого движения. Но все это стало очевидным позднее… Военная помощь оказалась существенно меньше той, на которую рассчитывали военные и политики Белой России в конце 1918 г.

Особенность Ясского Совещания состояла в том, что оно решало не «учредительно-санкционирующие» (как Челябинское и Уфимское), а сугубо информационно-консультативные вопросы. В Яссах не образовывалось правительство, здесь не был окончательно решен даже вопрос о форме власти, но был подтвержден курс на установление единоличной власти, что отражало тенденцию выделения Белого движения из общего русла антибольшевистской борьбы.

Астров писал о том, что на Совещании столкнулись две «линии мнений и настроений», «входившие между собой в соприкосновение и столкновение». Первая определялась им как «независимая диктатура, единоличная власть, власть – символ всеустрояющей монархии (важное признание тенденции политического курса. – В.Ц.)». Вторая – «Директория, опирающаяся на демократические коллективы, с защищаемым на Совещании первородством, демократические гарантии». Но в итоге ни та ни другая «линии» не привели к победе: «Опыт демократический, шедший через Директорию и демократические коллективы, дал плачевные результаты. Опыт единоличной власти давал временами более яркие проявления и успехи, но также в конечном счете был преодолен революцией».

Важным было и принципиальное решение Ясского Совещания о создании единого всероссийского представительства в Зарубежье. Интересы России нельзя было отдавать «на откуп» Державам Согласия. Позднее это намерение осуществилось в рамках созданного в январе 1919 г. Русского Политического Совещания в Париже (правда, уже иного состава, чем «малая делегация» Ясского Совещания). А в общем, как отмечал Астров спустя восемь лет, «Ясское Совещание поучительно, как отражение того, что представляли собой политические течения того времени, и как предупреждение от повторения ошибок прошлого» (15).

* * *

1. Гурко В. И. Указ, соч., с. 47; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 535. Лл. 91–92. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 1 совещаний Русской Делегации в Яссах (16/3 ноября 1918 г. дневное заседание). Л. 2; Астров Н.И. Ясское Совещание // На чужой стороне. Прага, т. 14, 1926, с. 40.

2. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Состав Русской Делегации в Яссах. Лл. 1–4; Журнал № 1 совещаний Русской Делегации в Яссах (16/3 ноября 1918 г. дневное заседание). Л. 2; Астров Н.И. Указ, соч., с. 44.

3. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 159. Лл. 1–3; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 4 совещаний Русской Делегации в Яссах. Вечернее заседание 17/4 ноября 1918 г. Лл. 3–4.

4. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 2 совещаний Русской Делегации в Яссах (16/3 ноября 1918 г. вечернее заседание). Лл. 6–8.

5. Астров Н.И. Указ, соч., с. 73–74.

6. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Первое обращение Русской Делегации в Яссах к Союзным Державам. Лл. 1–2; Вербальная инструкция Русской Делегации в Яссах Управляющему Французским Консульством в Киеве г. Энно. 4 ноября 1918 г. Лл. 1–2.

7. Савин Н.В. Воспоминания. СПб., 1993, с. 266–267.

8. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 8 совещания Русской Делегации в Яссах, утреннее заседание 20/7 ноября 1918 г. Лл. 1–5; Журнал № 9 совещания Русской Делегации в Яссах. Вечернее заседание 20/7 ноября 1918 г. Лл. 1—13; Астров Н. И. Указ, соч., с. 55, 62, 63.

9. Бунаков И. О диктатуре // Грядущий день. Одесса, апрель 1919 г., с. 7–8.

10. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журналы Ясского Совещания. Приложение к журналу № 1. Лл. 2–4; Журнал № 4 совещания Русской Делегации в Яссах. Вечернее заседание 17/4 ноября 1918 г. Л. 1; Астров Н.И. Указ, соч., с. 50.

11. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 159. Лл. 4–5; Астров Н.И. Ясское Совещание (из документов) // Голос минувшего на чужой стороне. Прага, т. 14, 1926, с. 56–65; Ясское Совещание 1918 г. (журналы заседаний Русской делегации) // Русское Прошлое. Кн. 3, 1992, с. 268–301; Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 78, 81, 86–87.

12. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 21 совещаний Русской Делегации в Яссах 30/17 ноября и 1/18 декабря 1918 г. Лл. 1—10; К истории Ясского Совещания // Красный архив, т. 5 (18), М. – Л., 1926, с. 111–117.

13. Астров Н.И. Указ, соч., с. 44, 63–64; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 24 совещаний Русской Делегации в Яссах. Заседание 6/23 декабря 1918 г. (в Одессе). Лл. 1–2.

14. ГА РФ. Ф. 4648. Оп. 1. Д. 1. Лл. 50–51; Астров Н.И. Указ, соч., с. 40–41.

15. Зайцов А. 1918 год: Очерки по истории русской гражданской войны. Париж, 1934, с. 274–275; Астров Н.И. Указ, соч., с. 73–76.