Глава 11
Дело, раскрытое мимоходом
Столыпин выслушал доклад Лыкова молча, с явным неудовольствием. Затем обратился к сидящим сбоку Курлову и Зуеву:
— А мне все говорят, что лучше Филиппова никого нет. И гляди-ка: у него в городе маниак, людей душит десятками, а сыскная полиция не в курсе дела. Это как понимать?
Алексей Николаевич немедленно заступился за коллегу:
— Владимир Гаврилович действительно человек на своем месте. С его приходом сыскная сильно подтянулась. Что касается Зверяки, то здесь особый случай. Для убийц задача спрятать труп всегда трудная. Что они только не делают: разрубают на части и разбрасывают в разных местах, сжигают в печи, растворяют в кислоте, посылают багажом на железной дороге… Отставной бомбардир, не семи пядей во лбу, выбрал самую лучшую тактику. Он зарывал тело в лесу, всегда очень тщательно маскируя могилу. Экипаж свой собственный, жертвы безрассудно позволяли увезти себя в глухие аллеи… Выходило, что человек просто пропадал. Мало ли какие для этого были причины? Кто-то от неразделенной любви прыгнул в Неву и его унесло в залив. Кто-то сбежал от надоевшей жены. Третий задолжал денег и скрылся от кредиторов. Полиция совершенно права, что не открывает дознания по каждому случаю исчезновения человека.
— Но ведь есть же очевидные преступления! С явно криминальным душком.
— Есть, и в трех эпизодах Филиппов чуял неладное и пускал сыщиков в работу. Однако ни улик, ни свидетелей Зверяка не оставлял. Повторю: тут особый случай.
Премьер-министр вынул из стола и положил на край лист бумаги и какую-то коробочку.
— Вот, возьмите. А Филиппову шиш!
Товарищ министра почтительно принял вещи и передал директору департамента, а тот — чиновнику особых поручений. Лыков прочитал. Это оказалась выписка из Высочайшего приказа. Статский советник награждался всемилостивейшим подарком: золотыми запонками с изображением государственного герба, с занесением в формуляр.
— Уж не знаешь, чем вас награждать, — желчно произнес Столыпин. — Все ордена собрал. Таких запонок нет?
— Нет, ваше высокопревосходительство.
— Это за маниака.
— Благодарю!
Столыпин встал, одернул китель и протянул сыщику крепкую ладонь:
— Его Величество повелели передать, что весьма довольны вашим служебным рвением. И остаются к вам благосклонны.
Алексей Николаевич не успел ничего ответить. Премьер сел и снова нахмурился.
— Итак, две банды вами ликвидированы. Но третья почему до сих пор на свободе? Она ведь самая опасная?
— Увы, Петр Аркадьевич, — вздохнул статский советник. — Она же и самая умная. Главарь знает все наши приемы. Есть версия, что он агент сыскной полиции, настоящий или бывший.
— Подозреваемые имеются?
— Сразу двое, и те не наверняка. Как оскорбить людей недоверием? Приходится вести дознание в секрете от них, что создает дополнительные сложности.
— Смотрите, — Столыпин опять поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Если будет новый налет и с жертвами… На вашей совести.
Лыков с Зуевым вышли, а Курлов остался — ему предстоял собственный доклад. Нил Петрович поплелся по коридору в свой подъезд. Лыков шел рядом, сжимая в кулаке Высочайший подарок.
— Дай поглядеть, — попросил директор. Осмотрел запонки и одобрил: — Ничё…
Потом вздохнул:
— Ишь как. Будут жертвы — значит, на твоей, Алексей Николаич, совести. Уже заранее объявил виноватого. Вся полиция их поймать не может, пора крайнего назначать, и он в моем департаменте!
Лыкову вся эта словесная муть была не интересна. «Альфу» действительно пора раскассировать. И он, Лыков, до сих пор этого не сделал. Конечно, виноват.
Едва он вошел в свой кабинет, как на столе тренькнул телефон. Лыков снял трубку и услышал голос Филиппова:
— Алексей Николаевич! Вы не могли бы прямо сейчас подъехать в морг Петропавловской больницы?
— Что случилось? — напугался делопроизводитель.
— Да тут необычное дело… Очень странный покойник. Никто из нас никогда не видел таких ран, даже доктор затрудняется. Может быть, вы что-то подскажете?
— Выезжаю.
Лыков застал в морге целый консилиум: начальник СПСП, его помощник коллежский асессор Маршалк и чиновник для поручений Мищук. Алексею Николаевичу показали тело. Мужчина лет сорока, с ухоженными руками и напомаженной головой. Под левым ухом рваная рана, будто ткнули чем-то острым, и потянули.
— Вот. Спорим, никак не решим, какое оружие использовали. Не нож, поскольку нет разреза. Кинжал? Но почему тогда рваные края?
Лыков бесцеремонно запустил в рану палец, поковырял внутри и вынул.
— Знакомая картина.
— Да? — сделал стойку Мищук. — Откройте тайну!
— Его убили «приказчиком».
Сыскные недоуменно переглянулись, и Филиппов спросил:
— Каким еще приказчиком? Вы не могли бы выразиться яснее?
— Это слово надо поставить в кавычки. Орудие убийства — большой железный крючок на длинной ручке, оружие тряпичников. Они называют его промеж себя «приказчиком».
— Видел такие, — вспомнил чиновник для поручений. — Ребята ходят с ними по дворам и ковыряются в помойках… Вы их имеете в виду?
— Точно так, Евгений Францевич. Видите характер ранения? Острый конец пробил шею и застрял в ней. Убийца дернул что есть силы, вырвал крючок и заодно разворотил плоть.
— А как вы догадались? — удивился начальник сыскной полиции.
— Встречал такое один раз в жизни, в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году.
— Давно дело было, — вздохнул Филиппов. — А сейчас вот опять. Значит, убийца тряпичник?
— Или тот, кто воспользовался его инструментом.
— Настоящий тряпичник свой крючок никому не отдаст, — вступил в разговор Маршалк. — Это все равно, что портному остаться без «присяги». И в запое ее берегут!
«Присягой» портные называли наперсток — символ своего ремесла. Сравнение было правильным, и Лыков его одобрил:
— Соглашусь с Карлом Петровичем. Надо найти тот крючок. Где обнаружили тело?
— А ведь точно, — подхватил Мищук. — На Тосинской улице лежал. Самая столица тряпичников.
— Орудие убийства хорошо искали?
— Так… посмотрели вокруг…
— Пусть водолазы срочно обследуют дно Обводного канала напротив этого места. А как с личностью жертвы?
Опять заговорил Маршалк:
— Кто-то из интеллигентов, видно по рукам. Одежда добротная, но ни бумажника, ни документов нет. Ждем, может, родственники обратятся в полицию с заявлением о пропаже.
— Ну, господа, направление поисков мы выяснили, думаю, к вечеру вы уже схватите злодея, — бодро заявил Алексей Николаевич. — А я, пожалуй, пойду.
Однако в конце дня ему пришлось снова вернуться к происшествию на Тосинской улице. Статского советника вызвал Зуев и попросил помочь СПСП. Личность убитого установили, им оказался помощник библиотекаря Академии Генерального штаба титулярный советник Дьяченко-Белый. Родственник градоначальника! Генерал попросил Нила Петровича о личном одолжении: пусть Лыков присоединится к дознанию.
Делать нечего, Алексей Николаевич отправился на Офицерскую. Там дым стоял коромыслом. Водолазы действительно нашли на дне канала, в подсказанном Лыковым месте, «приказчика». На его ручке напильником были вырезаны буквы «ИЦ». Они подходили крючочнику Ивану Цукасову из артели Заостровского. Дело принимало новый оборот.
Дело в том, что практически все петербургские тряпичники были связаны с ворами. Хозяева артелей содержали при себе шайки домушников. Они покупали у них краденые носильные вещи, перешивали, перекрашивали и вновь пускали в продажу. Так же поступали с мебелью, галантереей, любыми предметами обихода. Могли толкнуть барыгам и более дорогую добычу, вплоть до золотых изделий. Каждый склад такого артельщика предоставлял ворам важнейшие услуги по сбыту. А рядовые работники, те самые крючочники, что ходят по помойкам, выступали наводчиками. Но чтобы убивать титулярных советников — такого не было никогда.
Ивана Цукасова сначала не могли отыскать, он как сквозь землю провалился. Тогда Мищук вызвал к себе его хозяина, Ивана Заостровского, и сказал ему с угрозой:
— Найди нам парня хоть из-под земли. Ты сам у нас давно на подозрении. Барыжничаешь, берешь на работу бесписьменных, водишься с ворами… Хочешь вылететь из столицы?
— Никак нет, ваше благородие. А что надо-то? Ваньку Цукасова доставить? Сей же час. Он, смекаю, у кума застрял, запой у него.
— Поехали вместе к куму. Адрес знаешь?
— Боровая улица, тут рядом!
Действительно, через час Евгений Францевич доставил подозреваемого в сыскную. Тот был пьян до невменяемости, и пришлось поместить его в камеру, чтобы проспался.
Утром Цукасова стали допрашивать сразу втроем: Филиппов, Мищук и Лыков. Крючочник сразу признал свой инструмент. Но долго не мог вспомнить, где его потерял. Вроде бы в кабаке в залог не давал, пили с каким-то добрым человеком на его деньги… Дальше все было как в тумане.
— А что за добрый человек? — сразу ухватил суть Алексей Николаевич.
— Да кто его знает? Впервые я его видел. Деньгу имеет, не жадный; вот и угостил. Знаете, какая у нас работа тяжелая? Ходишь целый день по выгребам, ходишь, а заработка на кусок хлеба не хватит.
— И что, тот добряк тебе посочувствовал? И угостил?
— Так точно. И того… размяк я от его угощения.
— Где вы пили-ели?
— Начали у казенной лавки нумер двадцать три на Воронежской улице. Потом перешли в пивную на Лиговке, угол с Раменской. Дальше не помню…
— А у кума как оказался?
— Не помню, ваше благородие. Может, товарищ довел?
— А крючка при тебе уже не было?
— Не было.
— Как же он в канал попал?
— Не могу знать. А что хоть стряслось, почему меня сюда посадили?
Мищук закричал страшным голосом:
— За то, что ты, маракузия, своим «приказчиком» человека убил!
— Я? Да ни в жисть! Какой из меня убивец? Курицу жена просит кончить, и то не умею.
Лыков сделал строгое лицо:
— Твоим крючком заколот титулярный советник Дьяченко-Белый. Кстати, родственник градоначальника. Велено злодея сыскать и наказать. Ну, чуешь? Жареным запахло. Конец тебе, Ванька. Давай рассказывай, как убивал советника и куда дел потом его вещи.
Цукасов совсем расклеился:
— Ну ежели родственника градоначальника, то мне крышка. Вам ведь отчитаться надо, быстрей-быстрей. А! Пишите что хотите. Все одно ни одному моему слову не верите. Но ей-ей, я не убивал.
Алексей Николаевич внимательно рассматривал подозреваемого. То, что он не может свернуть голову курице, ни о чем не говорило. Это в трезвом виде так. Сыщик видел множество подобных личностей, жалких, ничтожных, вовсе не опасных на вид. И тем не менее они убивали. Спьяну резали ножом, рубили топором, а потом удивлялись содеянному. Но в Цукасове было нечто, вызывающее сочувствие. Тут еще Драчевский наседает… Филиппов не тот человек, который, чтобы угодить начальству, посадит невиновного. Но даже ему проще объявить крючочника убийцей и сдать следователю. Вот орудие, вот объяснение поступку: ведро водки вперемешку с пивом. Таких историй миллион.
И Лыков решил вмешаться, хотя ему тоже было проще пустить все на самотек.
— Вызовите сюда хозяина артели, — попросил он Мищука.
— Зачем?
— А увидите.
Пришел высокий пузатый дядька, хмурый и настороженный.
— Иван Петров Заостровский?
— Я.
— Мы знаем, что ты маклак, скупаешь краденое и потакаешь ворам.
Артельщик глазом не моргнул, слушал напряженно, разминая картуз в руках. Алексей Николаевич продолжил:
— У полиции давно на тебя зуб. Но ты можешь сам себе помочь. Если твой работник действительно убил библиотекаря Николаевской академии, дело плохо: и ему, и тебе выйдет боком. А если не он? Если Цукасов в самом деле не убивал?
— Он хоть и дурак, и пьяница, но Христа чтит, — заявил артельщик.
— Вот как? Тогда надо найти того, кто убил. Он ведь и тебя подставил, понимаешь?
— А как же. Найти Ванькина собутыльника, значит? — уточнил Заостровский, облизывая потрескавшиеся губы. — Вот негодный какой человек: решил меня под высылку подвести… А я его сыщу, сыщу!
— Знаешь того собутыльника? — оживился Филиппов.
— Видел. В пивной. И запомнил. Наружность у него больно приметная: брови черные, а усы седые. И здесь (артельщик ткнул себя пальцем в левую скулу) следы бывшего кожного страдания.
Тут уже насторожился Лыков. Что-то знакомое…
— В какой пивной ты видел его?
— На углу с Раменской.
— И так хорошо успел его рассмотреть? А ты не врешь?
— Правду говорю, истинный крест. Я ведь тоже там застрял, пропустил полдюжинки. И прошел мимо них, когда домой собрался. Ванька наш тогда уже сильно херый был, лыка не вязал. А тот с черными бровями ему все подливал. Я еще подумал: завтра паря не выйдет, в запой нырнет.
— Крючок при них имелся?
— Ага, в углу стоял.
— Ты вот что, Иван Петрович, — доверительно заговорил Лыков. — Ты походи по тем местам. Людей поспрошай. Может, кто что важное про жоха скажет. Знает его имя или где искать. Если хочешь, возьми с собой сыскного надзирателя.
— Я лучше сам, — твердо ответил артельщик. — Разрешите выполнять, ваше…
Он запнулся, и Мищук ему подсказал:
— …высокородие.
— Сроку сорок восемь часов, а то Драчевский осерчает, — приплел для солидности Лыков.
— Будет сделано!
Заостровский удалился. Филиппов недоверчиво спросил у гостя:
— Вы думаете, он что-то может разузнать? В Петербурге проживает два миллиона человек.
— Конечно, может, Владимир Гаврилович. Наш тряпичник построит своих воров в шеренгу. Даст им задание. Те обойдут другие хевры, потолкуют. Надо-де хозяина спасти, не знаете ли вы такого жоха? Вторые воры спросят у третьих, третьи у четвертых, и так далее. Мне ли вам объяснять, какая у «красных» смычка?
— Ну поглядим. Впервые вижу, чтобы блатные полиции помогали…
Лыков оказался прав. К вечеру следующего дня Заостровский пришел на Офицерскую и сказал:
— Таки есть кое-что.
Мищук взялся за перо.
— Я поручил Марье Ивановне…
Чиновник для поручений пояснил Лыкову:
— Это кличка маза карманников Алексея Бедняка.
Артельщик продолжил:
— Тот обязал Жоржика, Маруську Толстую и Ваську Сатану…
— Шайка воров с Разъезжей, — вставил Мищук и прикрикнул на Заостровского: — Давай уже к делу!
— Слушаюсь. Они и нашли. Есть такой… Зовут его по паспорту Иосиф Панфилов. Мещанин города Нахичевань-на-Дону. Прописан в Лейхтенбергской улице, в доме нумер два. И при этом — мутный!
— В каком смысле?
— А чем себя содержит, непонятно.
— Таких половина города! Вот взять хотя бы тебя.
Артельщик неодобрительно посмотрел на чиновника для поручений:
— Таких, да не таких. Панфилов фартовый, а мы его еле-еле нашли. Все почему? Мутный. Вон их высокородие уж поняли меня.
Лыков подсел к доносителю поближе:
— Он ведь приезжий? Из Москвы?
— Да.
— Спасибо, Иван Петрович. Вины твои с тебя сняты, можешь пока маклакствовать дальше. Только не увлекайся.
Заостровский ушел. Алексей Николаевич принялся насвистывать какую-то мелодию. Мищук заинтригованно смотрел на него и ждал. Потом спросил:
— Вы знаете этого чернобрового?
— Похож на одного…
— Будем брать?
— Ага.
В час ночи сыскные явились на Лейхтенбергскую улицу, растолкали жильца и велели быстро одеваться. Тот спросонья начал было скандалить, но ему посоветовали заткнуться. Вскоре дядя уже сидел перед Филипповым и давал первые показания. Лыков расположился напротив и рассматривал содержимое карманов задержанного. Он осторожно брал предметы двумя пальцами, крутил их, а потом складывал в газету.
— Вы чего, Алексей Николаевич? — недоуменно спросил начальник СПСП.
— Прикажите снять с них пальцевые отпечатки, — попросил Лыков. — Пусть из бумажника вынут купюры, вытрясут монеты и тоже проверят на пальцы.
— Ладно, сделаем.
— И еще пусть дактилоскопируют убитого.
Филиппов чуть не поперхнулся:
— Вы полагаете?
— Скорее, надеюсь. С крюка ничего не снимешь, он пролежал несколько часов в воде. А тут есть шансы.
Панфилов не обратил на этот разговор никакого внимания. Он отвечал на вопросы бойко и безбоязненно. Видать, что тертый. Да, с крючочником он пил. А нельзя, что ли? Понравился ему парень: тихий, работящий. Вот и уважил. Потом ушел и ничего такого не знает. Железякой этого парня убили человека? Вот так да… Чужая душа потемки. А может, это не он вовсе? Другой кто? Вы сыщики, вы ищите! Меня подозреваете? Смешно. Доказать-то сумеете? Правду говорят: легавым все равно, виновен кто или не виновен; была бы шея, а хомут накинут.
Делопроизводитель послушал этот разговор и ушел к себе департамент. Утром ему телефонировал Филиппов. Он был непривычно весел.
— Вы оказались правы, — сказал один статский советник другому. — Бумажник и деньги в нем — все принадлежало Дьяченко-Белому. Это абсолютная улика, поздравляю. Также пальцы убитого нашли на ключе от часов, на самих часах и на запонках. Панфилов сгорел.
— Вряд ли он с вами согласится, — скептически произнес делопроизводитель. — Люди такого типа не верят в науку. Чтобы убедить их, что они сгорели, требуется нечто большее.
— А вот и нет, — рассмеялся Владимир Гаврилович. — Этот другой, он газеты почитывает. И сразу изменился в лице. Мы оставили его ненадолго в покое, велели подумать. Хотите поучаствовать во втором допросе?
Лыков отказался. Он считал, что дальше люди Филиппова справятся сами, а тут дела, розыскные альбомы надо шлепать…
Вечером того же дня два сыщика случайно встретились на Гороховой, в приемной Драчевского. Начальник СПСП, не дожидаясь вопросов, сразу сообщил:
— А Панфилов пытается симулировать сумасшествие. Чует, что влип с пальчиками, вот и мухлюет.
— На экспертизу послали?
— Завтра отдадим на одиннадцатую версту.
Уже расставаясь, Алексей Николаевич спросил через плечо:
— А как он симулирует?
— О, вполне самобытно. Его идефикс, что луна вот-вот упадет на землю, и он ее держит на веревке. А если отпустит, то планета рухнет и придавит всех.
Лыков мгновенно развернулся.
— Как-как? Луна упадет на землю, и он держит ее на веревке, чтобы этого не случилось?
— Да.
— Но ведь у арестантов нет никаких веревок. Им не положено, чтобы не повесились.
— Конечно, нет, — согласился Филиппов. — Он ее воображает.
Но разглядел лицо собеседника и спросил:
— В чем дело?
Алексей Николаевич отвел коллегу в тихий уголок на первом этаже, и рассказал невеселую историю.
Во время декабрьского вооруженного восстания в Москве были убиты и ранены десятки полицейских. Те, кто уцелел, служили на пределе сил. Они ежедневно рисковали жизнью, и нервы у многих начали сдавать. 17 декабря на Пресне произошел прискорбный случай. В одном из домов возле баррикады проживал доктор Воробьев. Его позвали через улицу оказать медицинскую помощь раненому. Он сделал перевязку и отправился обратно, когда был обстрелян. В доказательство, что безоружен, Воробьев поднял руки. Пальба прекратилась, и он благополучно вернулся к себе. Но тут же следом явился пристав Второго участка Тверской части ротмистр Ермолов с шестью солдатами.
— У вас тут Красный Крест? — спросил он, поскольку на подъезде дома висел соответствующий флаг.
— Нет, я просто доктор, — ответил Воробьев.
— Вы сочувствуете революционерам?
— Я не сочувствую им, но моя обязанность как врача подавать помощь всем, кто в ней нуждается.
Ротмистр начал ни с того ни с сего заводиться. И спросил довольно грубо:
— У вас есть оружие?
— У меня есть револьвер, но я имею на него разрешение градоначальника, — ответил Воробьев. Он повернулся, чтобы вынуть и показать бумагу. В ту же секунду Ермолов выхватил свой револьвер и с двух шагов выстрелил доктору в затылок, убив его наповал.
Этот ужасный срыв можно было объяснить только диким нервным переутомлением пристава, тем, что тот не знал ни покоя, ни отдыха с первого дня восстания. И психика ротмистра не выдержала нагрузки. Очень хороший, гуманный человек, он пользовался симпатиями обывателей в своем участке. Но в невменяемом состоянии убил эскулапа… Ермолов был предан суду, лишен дворянства, чинов и орденов и приговорен к тюремному заключению на четыре года.
— Так вот, — заключил свой рассказ Лыков. — По приказу генерал-губернатора Москвы Дубасова я возил ротмистра Ермолова на освидетельствование на Канатчикову дачу. Там сказали, что пристав находится в своем уме и способен отвечать за свои поступки… Помню, это было в Ермаковском корпусе, в полуспокойном отделении. И там был больной, который каждый день держал на воображаемой веревке солнце.
— Солнце? — поразился Филиппов.
— Именно. Ночью он, по словам врачей, спал. А с первыми лучами вскакивал и, напрягая все силы, будто бы держал эту несчастную веревку.
— Что это значит, Алексей Николаевич?
— А то, Владимир Гаврилович, что ваш пленник, называющий себя Панфиловым, не просто симулянт. Он преступник, совершавший уже злодеяния прежде. Думаю, что в Москве пять лет назад его поймали, он симулировал умопомешательство, был переведен для испытания в Алексеевскую больницу и оттуда сбежал. А теперь пытается повторить трюк, давший ему успех.
— Очень может быть. Как мне повезло, что я начал с вами этот разговор. Завтра нахичеванский житель был бы уже в лечебнице.
— Придержите его у себя, Владимир Гаврилович. И усильте надзор. А еще пошлите запрос Кошко, с фотокарточкой и описанием примет Панфилова. Пусть москвичи поищут у себя.
— Будет сделано. Спасибо!
Запрос в Москву дал быстрые и ожидаемые Лыковым результаты. Человек, называющий себя Иосифом Панфиловым, оказался на самом деле Алексеем Акатушкиным, убийцей, находящимся в циркулярном розыске. В 1904 году он задушил купца первой гильдии Подсосова, но был схвачен прислугой на месте преступления. Выяснилось, что Акатушкин выполнял заказ жены купца, решившей избавиться от мужа. И за две тысячи шестьсот рублей охотно сделал распутную бабу богатой вдовой.
Угодив в Бутырку, негодяй пораскинул мозгами и стал «держать солнце». Изображал психического он так убедительно, что был переведен для испытания на Канатчикову дачу. Откуда вскоре и сбежал. И вот теперь попался в столице на новом преступлении.
Лыков и Филиппов отправились к градоначальнику. Там делопроизводитель «восьмерки» заявил:
— Акатушкин — очень редкий тип преступника в нашем государстве. Он — наемный убийца. Такие попадаются на Кавказе и в Туркестане, а вот в русских городах их, слава Богу, нет. И…
Драчевский с Филипповым впились в докладчика глазами.
— И это дает мне право предположить, что убийство титулярного советника Дьяченко-Белого тоже чей-то заказ. Они с помощником библиотекаря никак не могли пересекаться, тот из высшего общества, а этот…
— Чей заказ? — перебил сыщика градоначальник.
— Ваша полиция должна это выяснить, — перевел стрелки на Филиппова Алексей Николаевич.
— А вы уж ей помогите, хорошо?
Лыков нахмурился:
— Даниил Васильевич! Статский советник Филиппов ни в чьей помощи не нуждается, в том числе и в моей.
— Алексей Николаевич, я вас хорошо знаю, — чуть не взмолился генерал-майор. — Уж не бросайте Владимира Гавриловича, прошу вас. Жена замучила. Он же, Петя, ей родной племянник. Вы вдвоем дознавайте, вдвоем оно быстрее получится. Ладно?
И Лыков согласился.
С Гороховой сыщики вернулись на Офицерскую и вызвали намного убивца на новый допрос. Алексей Николаевич не стал откладывать в долгий ящик:
— Говори, кто тебе дал заказ на убийство титулярного советника Дьяченко?
— Да… это…
— Не понял, дурак? Он — племянник градоначальника. Мы сейчас от него. Велено тебя в порошок стереть.
— Но не было никакого заказа! Случайно вышло. Иду по-вдоль Обводного, а тут этот, в богатой тройке. И так мне показалось оно несправедливо. Вкалываешь всю жизнь, как раб, а иному само в руки падает по праву рождения. Тут еще спьяну и крючок в руке… Сам не помню, как ударил. Затмение нашло.
— Врать собрался? Смотри, что я сейчас сделаю…
— Бить будете? Воля ваша. Нам не привыкать. Бейте, душегубы!
— Не угадал, Акатушкин. Бить тебя — только руки марать. Я телеграфирую в Казанскую психиатрическую лечебницу, не было ли у них побега симулянта с рябью на левой щеке. Чернобрового, с седыми усами. Что в лице переменился?
Мокрушник замер, словно его ушибла молния. А потом быстро попросил:
— Не надо туда писать.
— Тогда живо признавайся, кто заказал тебе убийство Дьяченко!
Сообщение арестанта повергло обоих сыщиков в шок. Акатушкин заявил, что его нанял начальник убитого, коллежский советник Масловский! Библиотекарь Николаевской Академии Генерального штаба, известный в столице жуир.
— За что Масловский приговорил своего помощника? — насел на арестанта Филиппов. — Какой мотив: женщина, деньги, карьера?
— Точно не знаю, ваши высокородия. Однако имею догадку.
— Валяй.
Убийца очень испугался угрозы Лыкова насчет Казани и теперь желал выслужиться перед сыщиками. Поэтому он принес полное признание и сообщил важные сведения. По словам Акатушкина, заказ от Масловского он получил не напрямую. Там был посредник. И звали этого посредника Антон Ружичка.
— Чех?
— Австрийскоподданный.
— Кто он по ремеслу?
Мокрушник ответил буднично:
— По-моему, шпион.
— Почему ты так решил?
— А он заставлял меня считать ряды в гвардейских полках, когда учения были. Сколько там штыков, сабель, пушек. Для чего это простому человеку, а? И еще Ружичка сказал, что помощник мешает Масловскому. Будто бы он что-то заподозрил.
Дознание принимало новый оборот. Одно дело убили крючком человека на Обводном канале, пусть даже титулярного советника. И совсем другое — государственная измена. А тут еще лицо, в этом подозреваемое, — библиотекарь Академии Генерального штаба. Военный чиновник, имеющий доступ к секретным сведениям.
Алексей Николаевич телефонировал генерал-майору Таубе и сказал:
— Брось все и немедленно приезжай на Офицерскую к Филиппову.
Виктор Рейнгольдович не задал ни одного вопроса и через четверть часа уже был в кабинете начальника СПСП. Узнав о подозрениях в адрес Масловского, он вскочил со стула:
— Этого не может быть! Сергей Дмитриевич является хранителем секретной части библиотеки ГУГШ! Он пользуется полным доверием командования.
— А в самой академии коллежский советник допущен до тайных документов?
— Конечно. ГУГШ ежегодно предоставляет в академию отчет с выдержками из донесений наших военных агентов заграницей. Этот отчет офицеры, которые обучаются на втором курсе, читают под роспись. В нем много секретов, а главное, там видно, кого завербовали наши военные атташе. Из приведенных сведений очень легко понять источник!
Так дознание Санкт-Петербургской сыскной полиции плавно перешло в совместную операцию МВД и Военного министерства. Уже через день выяснилось, что Масловский тесно общается с корреспондентом Венского бюро бароном Унгерн-Штернбергом, подозреваемым в шпионаже. Более того, жандармы сообщили, что коллежский советник часто посещает Финляндию, где у него дача. А на самом деле он поддерживает тайные контакты с местными эсерами.
В результате в одну ночь были арестованы и барон, и библиотекарь, и одиннадцать финляндских эсеров. При обыске в квартире Масловского были обнаружены средства тайнописи, выдержки из секретных сборников ГУГШ, а еще большая пачка пропускной бумаги. На листках отчетливо читались цифры, которые имели отношение к отчетам Главного инженерного управления. Выяснилось, что коллежский советник завербовал писаря из ГИУ, тот воровал со службы промокашку с оттисками важных сведений и относил Масловскому.
Предатель подтвердил, что Дьяченко-Белый заподозрил его в неблаговидных поступках. Стал задавать каверзные вопросы, читал переписку. И шпион попросил резидента избавить его от бдительного помощника…
А Лыков довел до конца еще одно дело. Он телеграфировал в Казань, и по его просьбе тамошние сыщики перерыли архивы окружной психиатрической лечебницы. Выяснилось, что в ней тоже был испытуемый, который «держал небо». Поскольку ему грозила смертная казнь за убийство урядника. Испытуемый сбежал. На щеке он имел следы от кожного заболевания… Теперь наемному убийце оставалась одна дорога — на эшафот.
