Шот № 35 Ласковый убийца
Каждый человек, и хореканцы в этом плане не исключение, не может быть по-настоящему счастлив и полноценен без своей второй любящей и любимой половинки. Ваша невосполненная половинчатость непременно отразится и на вашем деле, в котором всегда будет чего-то недоставать. Внутренние ресурсы, которые вы могли бы направить на креатив и развитие потенциала своего проекта, уходят на решение проблемы незавершенности вашего «я». Открытые финалы хороши в художественных книгах и фильмах. Пробелы в личной жизни скрадывают вашу энергию и креатив, неминуемо влияя на ваше профессиональное развитие. Это не компенсировать ни финансовыми вложениями, ни тренингами, ни свежими дизайнерскими решениями. Любовь эквивалента не имеет. Только обретя ее, вы сможете ею наполнить свои проекты и их воплощения. Влюбляйтесь и любите искренне и без оглядки – мой вам бизнес-совет.
Мои дела шли в гору, оба полушария были в позитивном настрое и трудились во благо и моей карьеры, и общего дела, и моего личного бренда, и семейного очага. Но как это иногда бывает, на безоблачное небо возможностей и мечтаний вдруг налетела страшная гроза. Гром, треск, вспышки молний и стена проливного дождя, сквозь которую не может пробиться и лучик света, – все это налетело на меня ураганом, когда я, глядя на панораму Москвы с высоты Swissôtel, выслушивал результаты моей недавней диспансеризации.
Раз в полгода такие как я экспаты должны были в обязательном порядке проходить муторную процедуру диспансеризации – полный медосмотр. Меня всегда раздражала это перекочевавшая с советской поры система. Она не лучилась заботой о человеке, но транслировала отношение к нему как к сугубо рабочей единице, винтику, который должен исправно работать на благо большого государственного механизма. В своем воображении я представлял себе пузатого чиновника, который от нечего делать и чтобы как-то оправдать присутствие своей пятой точки в кресле законодательного аппарата, придумал вот такую осложняющую жизнь инициативу. Я всегда бранил эту конвейерную врачебную пытку, единственной целью которой, как мне казалось, было обеспечение работой медицинского персонала. За мои пренебрежение и категоричность пришлось поплатиться. Именно этот «совковый» ритуал встреч с людьми в белых халатах спас мне жизнь.
Тот день я помню по минутам. Мне позвонили из отдела кадров и сказали, что ждут меня. Моя попытка перенеси встречу из-за того, что у меня уже были к тому моменту свои личные планы, напоролась на твердое сообщение о том, что компания получила мои результаты анализов и разговор наш не терпит отлагательств. Внутри меня что-то перевернулось, и я поспешил на объявление своего диагноза-приговора. Услышанное в отделе кадров пропустило всю мою жизнь у меня перед глазами. Пестрый калейдоскоп эмоций, впечатлений, встреч, лиц, явлений взвился надо мной вихрем и обрушился в бездну под названием «гепатит С». Но не столько название опасной болезни оборвало все внутри меня, сколь участливые взгляды людей, сообщивших мне страшный диагноз. Они глядели на меня с притворным сочувствием и одновременно с какой-то брезгливостью так, будто я представлял для них какую-то опасность. Они моргали так, словно бросали горсть земли на мой гроб. Для них я был сбитым летчиком, счастливый полет которого оказался пусть ярким, но недолгим. Сегодня я не виню их и понимаю, что во многом причиной такой реакции был их советский менталитет и невежество. Этих людей не интересовал мой диагноз, то, лечится ли моя болезнь и как мне можно помочь. Я был болен чем-то серьезнее, чем ОРВИ, и этого им было достаточно, чтобы похоронить меня.
Отгородиться от человека гораздо легче, чем вдаваться в подробности его болезни. Зачем утруждать себя лишними переживаниями и информацией, если напрямую тебя это не касается? Слава богу, не касается, пронесло, обошло стороной, – читал я по их лицам. Вот эти обособленность и душевная глухота – одна из характерных черт homo soveticus и всеобщей отсталости места его обитания. Но в тот момент я не пытался философствовать, обобщать и изобличать кого-то.
Я стоял как оглушенный на тридцать четвертом этаже, глядя на город, плывущие облака, спешащих людей, и мне казалось, что лифт огромного небоскреба, на котором я поднимался все это время, вдруг стремительно упал вниз. Я смотрел, но не видел ничего, туман или какая-то серая муть пожирала все вокруг, подбираясь ко мне. И не было сил сопротивляться.
Было страшно от услышанного и мерзко от взгляда на людей, которые даже не пытались притвориться искренними и быть убедительными в своем сочувствии. Через эти первые эмоции проросли чувства загнанности и бессилия, которые я очень долго не мог побороть. Максимум, на что хватило фантазии у кого-то из тех, кто был в тот момент со мной в комнате, было предположение о врачебной ошибке. Но сказавший это и сам не верил себе.
Это был не только момент перелома в моей жизни, но перелома внутри меня самого. Все возможности, шансы, надежды, счастливые случаи – все было перечеркнуто росчерком синей шариковой ручки, которой был написан мой приговор.
История моей болезни началась, а история жизни, казалось, закончилась. Мир отвернулся от меня, думал я, чувствуя, как один за другим отворачиваются и начинают сторониться люди вокруг. Те, кто вчера искали моего внимания, пытались хоть словом обмолвиться со мной, сегодня – отводили глаза. Для них я был живой труп, ходячий мертвец, вызывающий чувство неловкости и дискомфорта. Я чувствовал незнакомое мне доселе ощущение собственной ненужности. Единственным человеком, не отвернувшимся от меня тогда, не считая моих родных, была моя возлюбленная. Она вместе со мной решилась пройти этот очень непростой путь лечения и буквально выживания, ежедневной борьбы с поселившимся внутри меня ласковым убийцей, как называют гепатит. Уверен, что ни одна из тех девушек, что встречались на моем пути ранее, не взвалила бы на себя груз моей болезни. Моя Аня не спасовала и не испугалась, но с первого дня неистово верила, что вместе мы одолеем болезнь и будем счастливы. И мне, и ей было плохо, ведь я принимал очень тяжелые лекарства, воздействие которых сказывалось и на моем психологическом состоянии, отягченном депрессией.
Меня лихорадило, бросало из крайности в крайность – от апатии до взбудораженности, я то терял, то набирал вес, то ненавидел весь мир, то раскисал в бессилии и унынии. Я не мог ни пить, ни есть того, к чему привык и что любил. Я, тот самый великий и могучий гастробайтер № 1 всея СССР, вынужден был сидеть на строгой диете, забыв о деликатесах, блюдах, имеющих вкус и составляющих вкус жизни. Я бармен, с многолетним стажем, был отгорожен от алкоголя. На всем гастрономическом, том, что радовало, вдохновляло, окрашивало жизнь в приятные тона и, собственно, составляло дело моей жизни, вдруг появились гирлянды колючей проволоки и таблички, предупреждающие об опасности. Даже домашний холодильник предупреждал: «Не влезай – убьет!» Представляете, на какой больничный ад стала похожа моя жизнь? Сегодня, вспоминая все это, я ощущаю, как мне становится не по себе. Я был в каком-то карантине, стал заложником своей болезни, оторванным от реальной, полнокровной, вкусной и пестрой жизни. Я стал сектантом медицинских институций, куда был обречен день ото дня нести свой диагноз, отчаяние и деньги, деньги, деньги. Порой мне казалось, что я буквально работаю на лекарства и содержу несколько врачебных семейств. Благо это продлилось недолго.
Внутренняя неубиваемая витальность, которой я обязан генетическому коду семьи Нарзибековых, сыграла немалую роль в моем излечении. Не только имя у меня богатырское: я буквально чувствовал, как под кожей в моей крови вся мощь моего древнего рода укрощала незваную болезнь, проникшую в меня. Моя семья и та поддержка, которую она посылала мне через расстояния и часовые пояса, стали одним из самых эффективных лекарств, не позволивших мне сдаться.
Уверен, и нет в этом никакой мистики, что решающую лепту в чашу моего исцеления внес мой дед, послав ко мне ангела-хранителя в облике моего старшего брата Максуда, с которым до той поры мы были в ссоре. Он, работавший в ту пору в одной из структур ООН, хорошо разбирался в подобных недугах. Когда-то он и сам выстоял под гнетом этой болезни, подцепив ее в кресле нерадивого стоматолога. Болезнь примирила нас, и именно он посоветовал мне самого лучшего специалиста, скрывающегося в Москве от мафиозных медицинских компаний, которые не были заинтересованы в скором излечении своих пациентов. Такой профи, как он, был невыгоден своим конкурентам. Именно он назначил мне развернутую схему сдачи анализов и подробное лечение, от которого нельзя было отклоняться ни на йоту.
Мое сознание в ту пору раздирали мысли о болезни, о семье, которой я был нужен как никогда и которая была нужна мне, о работе и о «Самарканде», который к тому времени уже успел открыться в Лондоне. Меня мучило то, сколько всего в моей жизни было пока не доделано, не реализовано, сколько осталось за горизонтом и сколько, быть может, так и останется навсегда невоплощенным. Если голова разрывалась от всех этих роящихся мыслей, то сердце мое болело об одном ставшем самым близким мне человеке. Сперва я клял судьбу, позволившую мне вкусить подлинное счастье и так жестоко отравившую мне его. Это была первая, предсказуемая и простительная реакция человека, столкнувшегося с чем-то доселе небывалым. Потом, оставшись наедине с болезнью, я осознал, что счастья без легкого привкуса печали не бывает. Может быть потому сегодня я еще острее и сильнее дорожу своим семейным благополучием и покоем, что помню тот трудный период, сплотивший нас и укрепивший нашу любовь.
Эти гром и молния, разразившиеся надо мной, стали, как это ни удивительно, еще одной и самой сильной мотивацией. Что может быть лучшим стимулом для жизни, чем желание выжить во что бы то ни стало? После осознания этого в конце непролазного мрака тоннеля, в котором я очутился, затеплился свет – пламя жизни.
