22

Лу Дженсен наполнила водой кофейник размером с кафетерий и поцокала языком на доктора Кейт Мартин, которая уже в третий раз подлетала к ассорти из фруктов, сыров и крекеров и что-то там нервно подправляла.

– Да не мечись ты, Кейт. Все будет нормально.

Кейт приостановилась, закусив губу.

– Да? Мне нужна письменная гарантия, Лу.

Весь год, на протяжении которого собиралась группа, она всегда была примером самообладания. Боль, обнажавшаяся в этом продуваемом сквозняками старом кабинете кампуса, оставалась здесь и в конце концов испарялась, как и слезы, что ее сопровождали. Но этому суждено было измениться. Кейт поступилась тем, чем дорожила, ради спасения своего детища. Сегодня они с Лу приехали пораньше, чтобы приготовить закуски. Обе были одеты строже, чем обычно, – Лу в персиковом свитере и белой юбке, Кейт Мартин в шелковой блузке, блейзере в клетку и юбке в тон.

– Лу, как ты думаешь, мы поступаем правильно?

– Мы? Конечно, правильно. У нас всех все шло хорошо. Даже у Келлера. Он, кстати, придет? И знает, что здесь будет корреспондент «Стар»?

– Я не смогла до него дозвониться. Номер, который он мне дал, не отвечает. Хотя он не пропустил ни одной сессии. О репортере я его предупрежу на входе.

– Большинство из нас поддержали этот шаг, Кейт. Он необходим. В худшем случае ты достучишься до других нуждающихся в помощи, а их немало. Особенно теперь, когда похищен еще один ребенок.

– Только знаешь, я опасаюсь возможного раскола. Кое-кто из группы не захотел сегодня приходить. И мне боязно.

– Каждая из нас лишилась ребенка. И рассказать об этом репортеру не такое уж преступление. А если тебя снимут с должности, ты всегда можешь создать свою лавочку. Для нее даже рекламы не потребуется. Я буду твоей первой клиенткой.

Они еще не отсмеялись, когда в комнату вошел Том Рид, а с ним еще один мужчина с камерой на шее и сумкой на плече.

– Ну вы прямо вовремя, Том, – поприветствовала вошедших Кейт Мартин.

– Доктор Мартин, это Генри Кэйн, фотограф из «Стар».

Мартин, в свою очередь, представила Лу Дженсен. Они присели и повели разговор за кофе; тем временем подтягивались остальные. Когда все более-менее собрались, Мартин отвела Рида в сторонку.

– Четверо решили не приходить, – тихо сообщила она. – Еще трое придут, но говорить не будут. Шестеро, наоборот, выступят и согласны, чтобы вы использовали их имена и фотографии.

– Включая Анджелу Доннер?

– Да.

– Это она? – Рид исподтишка указал на молодую женщину в тесных коричневых слаксах и белой блузке с большим вырезом на шее. В ее жидковатых мелированных волосах виднелись две розовые заколки, показавшиеся Риду знакомыми. Она сидела за столом с закусками.

– Как у нее дела?

– По-всякому. То нормально, то не очень. Похищение Беккера – большая неудача. Приходится как раз на годовщину смерти Таниты. Открывает множество ран. Особенно когда эти дела увязывает меж собой пресса. По-прежнему живет с отцом.

Рид оглядел Анджелу Доннер. Если напечатать ее историю в газете, это могло бы разжалобить сердце города. Дело Таниты по-прежнему выжимало слезу: дедушка ребенка умирает от рака, мать на пособии кое-как сводит концы с концами, а убийца разгуливает на свободе.

– Бедная Анджела. – Мартин сморгнула. – Драматизм такой, что мог бы позавидовать Толстой. Хотя есть еще Эдвард Келлер…

– А он…

– Дозвониться до него я не смогла. О вашем приходе он не в курсе. И как он себя поведет, я не знаю, потому что… – Кейт Мартин сделала паузу. – Можно неофициально?

– Конечно.

– Человек он, как бы это сказать… со странностями.

– Еще бы. Это ж Сан-Франциско.

– Своеобразный настолько, что не с кем и сравнить.

– Понятно.

– Ой, вон он. Извините.

Рид через комнату посмотрел на Келлера. Мужчина лет пятидесяти или чуть больше, рост примерно метр восемьдесят, поджарого телосложения. Борода и волосы с перечной проседью не скрывали на лице сетку морщин. В линялых джинсах, синей рубахе внапуск и поношенной ветровке, Келлер источал необузданность, как будто внутри его ярился темный пламень. В то же время у подозреваемого в похищении Дэнни Беккера волосы и борода были светлые, а сложение (если верить полицейским фотороботам, готовым к распространению) как у доходяги.

Рид остановил себя предупреждением: «Больше в эти игры ты не ввязываешься».

Слушая Мартин, Келлер насторожился и посмотрел прямиком на Рида. Затем он кивнул и произнес несколько слов.

Мартин вернулась.

– Эдвард не хочет, чтобы его имя указывали для статьи.

– Хорошо, не буду.

Келлер сел, поглядывая на Рида с подозрением.

– Ну что, пора начинать, – с обреченным вздохом сказала Мартин.

Она представила Рида и Кэйна, напомнив всем об их присутствии, и предложила тем, кто в последнюю минуту усомнился или оробел, сесть подальше. Рид и Кэйн, в свою очередь, попросили тех, кто согласился участвовать, сесть поближе друг к другу. Рид набросал их имена и фамилии.

– Лу, ты, кажется, вызвалась выступать первой.

Лу кивнула, а затем неуверенно спросила:

– Разве?

И сама же рассмеялась.

– Главное, не напрягайся, и все пойдет гладко, – приободрила ее Мартин.

Лу собралась с мыслями. Лицо ее стало спокойно-сосредоточенным.

– День был прекрасный. Я как раз готовила обед, когда Аллан буквально выжал из меня разрешение покататься на велике по парку… Вы же знаете, какими настойчивыми бывают дети. Его друг Джерри нашел где-то там воробьиное гнездо. Я сказала: «Даю тебе десять минут». «Конечно, мам, – ответил мне он. – Я быстро. Покатаюсь капельку и сразу вернусь». Я была уверена, что свое слово он сдержит. Поэтому, когда прошло полчаса, а то и больше, меня понемногу начала разбирать досада. И тут ко мне в дверь постучался Джерри. Он был весь в грязи и сильно напуган. Я тогда подумала: «Ого. Мальчик, наверное, упал и здорово ушибся». Глазами я поискала Аллана, но его рядом не было. Затем губы у Джерри зашевелились, но он не произнес ни звука. И только тут до меня дошло, что на самом деле он перепачкан кровью.

Я стала высматривать Аллана. Но нигде его не увидела. Тогда я потребовала от Джерри сказать мне, где он. Бедный Джерри ничего не смог вымолвить. Он лишь заплакал и указал на парк. А затем сел на велосипед и поехал туда, а я побежала следом. Так мы прибыли к месту. Там были дети. Они стояли над еще одним ребенком, который ничком лежал на земле, словно сросшись со своим велосипедом. На бегу я разглядела, что велосипед вроде как моего сына, но среди детей Аллана не было, и мне подумалось, что он, должно быть, побежал за помощью для упавшего ребенка. Я спешно начала прогонять в уме курс первой помощи, а в руке у меня все еще было зажато кухонное полотенце, когда я посмотрела вниз на ребенка, мальчика. И поняла, что он мертв. Я…

Дыхание Лу перехватило, и она расплакалась. Рид делал пометки. Кэйн щелкал объективом камеры.

– Ничего, я в порядке. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Когда я увидела, что это Аллан, что-то такое произошло.

От Рида не укрылось, как Келлер выразительно кивнул.

– Там на земле, на траве, лежал мой сын, мой единственный ребенок, с глазами, закрытыми, как во сне. Он выглядел таким умиротворенным. Пуля попала ему вот сюда. – Лу коснулась своей головы, чуть ниже правого виска. – Он был застрелен, и кровь была всюду. Она натекла ему под голову и образовала нимб, натуральный круглый нимб. Такого ослепительно-красного цвета я не видела никогда. Я опустилась рядом на колени. Дети мне что-то говорили, но их голоса звучали отдаленно, как сквозь воду. Вот тогда и произошло чудо. На моих глазах лицо Аллана изменилось. Клянусь, оно переменилось, когда он лежал на траве, и превратилось в крохотное сморщенное личико, от которого растаяло мое сердце, едва он успел родиться. Потом оно сменилось радостью тех дней, когда он стал делать свои первые шаги; затем страхом той ночи, когда он решил, что в его шкафу живет чудовище. Затем было счастье от рождественского подарка – первого велика, который ему принес Санта, – а затем пристыженность того дня, когда он явился домой после своей первой и единственной драки в школе. Смущение от того дня, когда я застала его держащимся за руку с девочкой. Наконец, все это обратилось в безмятежность, в ощущение блаженного уюта. Я баюкала моего сына на руках и опомнилась лишь тогда, когда меня за плечо тронул полицейский, а парамедики попытались взять у меня моего мальчика.

Лу сделала паузу.

В комнате слышались всхлипы и покашливания. Келлер сидел со склоненной головой, закрыв глаза и сцепив перед собой руки. Молится? Рид ждал реакции от Кейт Мартин. Она на Келлера не смотрела.

– Примерно с год после этого я жила замкнуто. Мы с Биллом ушли в себя. Он не хотел разговаривать. Хотя я хотела диалога, советов. Но он на это не шел. А я одна не могла. Я чувствовала горечь, злость за несправедливую кару; чувствовала себя брошенной, беспомощной, никчемной. Подумывала о самоубийстве, о разводе. Тогда-то мне и попалось объявление Кейт в «Кроникл» о ее исследовании. Я предложила Биллу принять в нем участие. Но он интереса не проявил. Тогда я решила записаться волонтером и сказала Биллу, что начала ходить в секцию при университете. Хотя он до сих пор считает, что это все «кружок по интересам». Сегодня вечером я расскажу ему, чем именно здесь занимаюсь.

Суть того дела Риду была известна. В сына Лу стрелял Бобби Рэй Уокер, автомеханик с проблемной психикой. За это убийство он теперь сидел пожизненно в Фолсоме.

Рид спросил Лу, как ей помогла исследовательская группа Кейт Мартин.

– Она помогла мне смириться с потерей ребенка. Я могу теперь жить, функционировать. Я способна посмеяться над хорошей шуткой, сытно поесть, проспать всю ночь. Разумеется, я не рассказываю каждому встречному о подробностях, которые изложила здесь вам, но я могу говорить об этом, не распадаясь при этом на части. Мне все еще не по себе при виде похоронных процессий. И от потери Аллана я никогда не оправлюсь полностью. Ни один родитель после потери ребенка не остается прежним, потому что часть его при этом тоже умирает. Эта группа помогла мне пережить мою утрату. Мы все помогали друг другу, и Кейт была нашим верным проводником. Не всем дано выносить такие удары в одиночку. Чувство вины, ярости, обличения, потери, тщетности подавляют, они почти фатальны. Мне иногда казалось, что я схожу с ума; слышу по ночам голос моего сына, вдыхаю его запах, вижу его во сне где-нибудь в торговом центре, такого близкого и одновременно недосягаемого, чувствую его поцелуй у себя на щеке.

– А чем эта группа отличается от других?

– Из них некоторые зациклены на политике. Другие держатся на жажде мести. Око за око. Собственно, в этом нет ничего плохого, если вы ощущаете это в своем сердце. Лично я была членом такой группы во время суда над Уокером. В то время я была озлоблена. Считала, что Уокера нужно казнить. Но я больше не чувствую в своем сердце мести. Это чувство не вернет мне Аллана. Для нашей группы характерно то, что она не является рупором каких-то социальных действий. Это именно исследование. Цель в ней – изучить суть наших утрат, нашу боль и муку с целью осознания, исцеления. В этом всем нам оказывается неоценимая помощь.

Истории шли одна за другой, и каждая была столь же душераздирающей, как и предыдущая. Глаза Рида горели, когда он слушал и делал заметки. Что здесь происходит? На своем веку криминального репортера он повидал трагедий столько, что хватит на двадцать жизней. И это действовало угнетающе. Почему? Потому что большинство этих дел он в свое время исследовал или, наоборот, недостаточно осветил? Он не знал. Он спрашивал себя, на чем основана его профессия.

В нем ныл страх перед болью, которую он, вероятно, несправедливо причинил жене и дочери Франклина Уоллеса. А еще думалось об Энн, Заке и о том, чего он чуть не лишился в собственной жизни.

Неприязнь к себе, сомнение в себе и смятение преследовали его в образе этих скорбящих матерей.

Рид чувствовал себя опечаленным. И одиноким. Совершенно одиноким.

Он поймал на себе пристальный взгляд Келлера.

В этот момент Кейт Мартин объявила группе перерыв.

– Мне кажется, Том, все идет неплохо, – с улыбкой сказала она. – А вы как думаете?

Рид согласился, после чего с извинением направился в туалет.