20

Через приваренные к дверям гаража проушины Эдвард Келлер вдел ножку пятнадцатикилограммового стула из кованой стали, запер створки на три взломостойких замка, после чего активировал бесшумную сигнализацию.

Так что «Архангел», ожидая миссии, находился в безопасности.

Травяные заросли, покрывающие клочок двора за домом, граничили с забором и запущенной изгородью, отгораживающей соседние дворы. Слева жила (если можно так выразиться) пара старых алкашей. На брошенный наркопритон справа давно повесили замок городские инспекторы. Полиция появлялась здесь редко, а большинство жителей были слишком зашуганными, глупыми, испитыми или обдолбанными, чтобы проявлять мало-мальское любопытство.

А потому для нужд Келлера это место подходило идеально.

После выписки из учреждения Келлер под чужим именем за гроши купил здесь недвижимость. Кустарники скрывали зарешеченные окна подвала, а едва заметный передний двор ковром устилал слой почтовой макулатуры.

Позвякивая ключами, Келлер отпер два засова металлической двери позади дома. Проныру из соседнего квартала он считай что стряхнул. Любопытный шалопай так и не понял, что именно услышал. Келлер улыбнулся. Его миссия была явно благословенна, а дом – святая крепость, предназначенная для защиты воли Божьей. Попасть сюда внутрь не мог никто. Равно как и выбраться наружу.

Внутри прохладный сумрак давал спасение от солнца. Келлер запер дверь и по скрипучей лестнице спустился в подвал; слышалось, как сзади по ступенькам шлепает кокер-спаниель. Внизу Келлер отпер дверь комнаты, заваленной пластиковой посудой, пакетами из-под фаст-фуда и обертками. Здесь припахивало мочой. В углу на трухлявом тюфяке спал Дэнни Беккер.

Заступник человечества.

Келлер оглядел его лицо. Собака смотрела, как он опустился рядом с мальчиком на колени, закрыл глаза, поднял голову к небу и возблагодарил его:

 

«Ангел Рафаил.

Очищенный в свете.

Свят. Свят. Свят».

 

Келлер вышел, оставив дверь открытой. Снотворное, которое он подмешал Дэнни в газировку, скоро выветрится. А впереди еще работа. Поднимаясь по подвальной лестнице, он услышал шум и замер. Собака зарычала. Что это там? Какое-то царапанье, исходящее из темного угла. Может, это тот шкет? Нет. Что-то скрывается в темноте. Что-то с когтями. Келлер включил свет, и вдруг из угла порскнула крыса. Крыса. Большая, облезлая, пробежала и исчезла в стенной дыре.

Келлера эта сцена околдовала. Он присел на корточки и прошептал в дыру:

– Тварь. Если ты еще хоть раз осквернишь мой храм своим мерзким присутствием, я пущу тебе кровь.

Дыру он заложил тарным ящиком.

Наверху он проверил переднюю и заднюю двери. Для открывания каждой изнутри требовалось два ключа. Убедившись, что обе надежно заперты, Келлер пошел в ванную и принял душ. У себя в спальне он надел старые джинсы и толстовку. Сняв с ночного столика серебряную цепочку с распятием, он благоговейно поглядел на распятого Христа.

«Да будет воля Твоя».

Келлер поцеловал распятие и надел цепочку на шею. Затем пошел на кухню, сделал себе томатный сэндвич и черный кофе. Дал собаке печеньку. В углу гостиной стоял книжный шкаф, доверху забитый произведениями Блейка, Элиота, Хаксли вперемешку с трудами по философии, теологии, смерти, воскресению и ангелам.

Впервые заключив Дэнни Беккера в объятия, он ощутил будоражащий трепет ангельских крыльев.

Сейчас он снял с полки книжку под названием «Борьба за свет: правда об ангелах и демонах» некоего Оберама Августина Рейнгертлера, с которой устало примостился в кресле-качалке.

В ней он избрал для чтения отрывок (как было указано, многовековой давности) из стихотворения одного слепого монаха, скорбящего по своей матери:

 

«Ангелы впервые явились ему в обличье болезни, отчаяния и смерти,

Но когда небо повелевает,

Чтоб каждый из них скинул свой темный покров,

То воистину мы лицезрим Серафима,

Очищенного в свете сонма солнц,

Чрез блаженство познания Лика Божьего…»

 

Какое-то время Келлер листал книгу, изучая серафимов, высший чин Ангелов Господних. Исайя был благословен, поскольку взирал на красоту каждого из них – о шести крылах, окруженных пламенем. «Свят, свят, свят. Господь небесный Саваоф». Келлер остановился на отрывке, который читывал уже тысячу раз: «Ангелы могут быть вызваны для осуществления практически любой крайней надобности и любой задачи…»

К своим книгам он относился с любовью. Они подтверждали Истину. Ангелы являются во времена отчаяния. Небесные устроители. Это открылось ему однажды ночью в заведении, где он изыскивал помощи. Ответ пришел через тайное послание: «Твои дети ждут. Ангелы помогут тебе, если ты их найдешь. Но они сокрыты. В масках. Не обманись же их фальшивыми личинами. Они не принадлежат никому, пока их не отыщешь ты. А ты отыщешь их обязательно. Если уверуешь».

То было испытание его веры. Келлер улыбнулся и начал покачиваться в кресле. Вот он нашел первого. Дэнни Рафаэль Беккер. Рафаил. То есть «исцеленный Богом». Теперь нужно найти остальных. Лишь тогда Бог поможет ему в преображении.

Келлер покачивался в раздумьях.

«Затяжная реакция на острое горе» – так это охарактеризовал доктор из заведения. Вот же глупец. Ему было невдомек, что жизнь Келлера предопределена. Тот эскулап не ведал славы Божией. Хотя это удел немногих. Сколь многие остаются лишены Его бесконечной любви. Если бы только те, кто страдает, знали Божественную истину так же, как он, Эдвард Келлер. А вот ему она открылась.

Если б только он больше времени проводил со своими детьми.

Нет, он действительно избран. Он просветленный, который явит Божье чудо. Вот почему он присоединился к той университетской группе. Не для того, чтобы получить помощь, а для того, чтобы одарить ею страждущих.

Келлер покачивался: скрип-скруп, скрип-скруп.

Карты, таблицы, диаграммы, увеличенные фотографии, календари, новостные вырезки и заметки покрывали стены гостиной от пола до потолка. На большом компьютерном столе у дальней стены тоже лежали бумаги, таблицы, карты, журналы и папки, распухшие от заметок.

Келлер сосредоточился на одной из фотографий – размытом снимке его троих, тогда еще живых, детей: Пирса, Алиши и Джошуа. На нем они дурачатся в разноцветных колпачках, а перед ними недоеденный шоколадный торт. День шестилетия Алиши. За три недели до того, как они утонули.

Тела их так и не нашли.

«Не обманись их фальшивыми личинами».

«Помни о воле Создателя».

Воля Создателя…

Она светилась в глазах преподобного Теодора Келлера той ночью, когда он смотрел, как сгорает дотла его церковь в калифорнийской глубинке.

– Такова воля Создателя, Эдвард, – скорбным голосом сказал ему отец под жаркий треск дерева, когда пламя пожирало крест на вершине шпиля. Эдварду было десять, и видеть слезы отца было ему в радость. Никто не узнал, что тот пожар устроил именно он, Эдвард, подпалив хранившиеся за кафедрой молитвенники, – поступок, вызванный поркой руками своего отца во имя Господа.

– Пожалеешь розгу – испортишь ребенка! – нараспев, сладострастно приговаривал преподобный, карая такие гнусные Эдвардовы грехи, как пролитие молока за столом или забывание смыть с рук грязь перед осмотром.

– Эдвард, неси сюда бич Божий, – командовал отец, и сын покорно приносил кожаный хлыст, висевший в отцовом кабинете на гвозде, около картины Голгофы. При этом Эдвард мелко дрожал. Мольбы о пощаде он давно оставил. Попрошайничество – признак слабости, лишь наказуемой лишними ударами.

– Чти отца и мать твою! – взвывал отец, и Эдвард послушно сбрасывал штаны, обнажая ягодицы. Преподобный загибал его себе через колено, возносил над головой хлыст и опускал его так резко, что тот жужжал, рассекая воздух, прежде чем впиться в изрубцованную, нежную плоть Эдварда. Преподобный утробно рычал, при каждом ударе пуская слюну. Чтобы не кричать, Эдвард кусал оловянную ложку. Его мать спешила уйти в другую комнату и там молилась. Экзекуция неизменно заканчивалась тем, что отец клал на кровоточащую филейную часть сына Библию, приказывая ему к утру затвердить очередную главу. Несколько дней Эдвард кое-как прихрамывал в школу, а в ушах у него стоял звон от тех хлестких ударов.

– Ты агнец, и не более! – ревел преподобный в вечер перед пожаром. На этот раз он потчевал сына хлыстом за складку, обнаруженную на свежезастеленной постели. – Жертва, которую да узрит мой Бог! Именем Божьим возложу тебя на алтарь!

Той ночью у себя в кровати, читая Библию, Эдвард корчился от страха и боли. Его потрясало осознание того, что любовь отца к своей церкви затмевала все. Даже жизнь собственного сына. В уме эхом витали щелканье хлыста и кликушеские выкрики. «Именем Божьим возложу тебя на алтарь!»

Вот тогда с Эдвардом впервые заговорил Бог. «Очисти своего отца от его святошества. Спаси очищающим пламенем. Мера за меру. Щелканье хлыста – треск огня. Наказание для сына – кара для отца».

– Совершивший это святотатство будет проклят во веки вечные!

Отец Келлера пал на колени, рыдая в сумрачно-красном трепете пламени, объявшем его церковь ярко, славно.

«Избави нас от лукавого». Лицо Эдварда, подернутое сполохами, злорадно усмехнулось.

Келлер покачивался в кресле и вспоминал своих детей.

Он мог их слышать. Они плакали.

Кресло раскачивалось – скрип-скруп, скрип-скруп. А не посмотреть ли еще раз?

Скрип-скруп, скрип-скруп.

Келлер встал со стула и, повозившись в шкафу, достал старинный кинопроектор «Кодак», который водрузил на стол. Затем вернулся к шкафу за картонным ящиком, в котором хранились коробки с кинопленкой. Порывшись, он выискал бобину с маркировкой «Джош-3». Ее он зарядил в проектор и, направив его на голую стену, начал крутить фильм. Собака наблюдала, накренив голову.

На стене чуть подрагивает яркий белый квадрат, перед объективом в штрихах и пятнах мелькает ракорд. Вот появляется лицо маленького мальчика, слегка не в фокусе. Камера отходит назад. Мальчик сидит на полу элегантного дома. Через эркер виднеется мост «Золотые ворота». Мальчик хорошенький и ухоженный: одет в белую рубашку, жилет, галстук-бабочку и темные штанишки. Судя по личику, он весь в радостном ожидании. Рядом с ним улыбаются двое старших детей: мальчик и девочка. Мальчик сидит перед большущим подарочным пакетом. Камера останавливается на карточке с надписью: «Джошу с любовью, папуля. P. S. Извини, не смог быть дома. Но в следующий раз обязательно, ОБЕЩАЮ!» Камера отступает. В поле зрения появляется женская рука, подзывающая мальчика. Он встает и взволнованно срывает бумагу, чтобы добраться до сокрытого внутри сокровища. Появляется струящаяся белая грива. Затем седло. Глаза мальчика расширяются в радостном изумлении. Это белая лошадка. Он вспрыгивает на нее и начинает раскачиваться. Другие дети тоже льнут к ней. Глаза Келлеру жгут слезы.

Тот день в его домашнем кабинете. Джош на нетвердых ножонках заходит к нему, а он в это время на телефоне, решает какую-то дурацкую сделку. Джош, с распахнутыми ручонками: «Папа, папа. Я люблю папу».

Хватается за него, своего отца, а тот в это время весь в своих важных переговорах. Ручонки Джоша пытаются обхватить его за колени. «Не сейчас. Я занят. Иди-иди отсюда». Джош, плачущий, с ледяными от воды ладошками. Цепляется за папу. Соскальзывает с шеи, исчезает в черной морской пучине. «Прочь из моего офиса». «Ты никогда не отдавал им себя. А они лишь хотели, чтобы у них был ты. Тебе же это ничего не стоило».

«Но ведь ты заплатил всем, чем мог, чтобы это познать, разве нет?»

Камера дрожит, картинка размывается. Мальчик качается и машет ручкой.

Слезы безудержно текут по лицу Келлера. Он не может их унять.

Он снижает скорость проектора до замедленного темпа.

Джошуа, его младший ребенок, улыбается в камеру. Пригожий мальчишечка. Волосы аккуратно расчесаны матерью. Застенчиво моргает. Такой ранимый. Сама невинность. Камера мотает кадр за кадром, пока от слез не размывается картина.

И тут внезапно Джошуа отходит от стены!

У Келлера отвисает челюсть.

Аура переменчивого цвета исходит от его мелкой фигурки, растерянно стоящей в ярком свете проектора. Черты лица эфемерно колеблются, а Келлер принюхивается и щурится, пытаясь разобрать очертания призрака.

– Джошуа? О, Джош! Это ты! Ты пришел!

Келлер с кресла-качалки соскальзывает на колени.

– Хвала Господу! Хвала Гоподу!

Слезы струятся по его лицу. Он раскрывает руки и на коленях подбирается к ребенку. Это знак Провидения! Божественный знак! Его награда!

– Слава Господу! – Голос Келлера срывается от радости.

Кинопленка с треском идет на убыстрение, а затем вырывается из пустой бобины и начинает безудержно стрекотать. Фильм заканчивается, а в яростном блеске линзы проектора щурится ребенок.

– Я хочу домой, – слабо умоляет Дэнни Беккер, морщится и ударяется в слезы. – Я хочу к моим маме и паааапе!

Келлер простирает руки и обращает лицо к потолку.

– Хвала Иисусу! Хвала Иисусу! Хвала Ему и всем ангелам!

Кокер-спаниель отрывисто тявкает.