ЧЕРНИЛЬНАЯ КРОВЬ

«Чернила вместо крови».

Выражение восходит к Средневековью, когда предполагалось, что кровопускания восстанавливают баланс гуморов и очищают организм. В то время это выражение уже означало чувство сильного беспокойства и глубокой печали.

Цюрих,

2001–2012

– Могу я вас побеспокоить?

– …

– Только что звонили из «Rega». У них в вертолете ребенок из районной больницы, остановка сердца сразу после взлета. Они делают массаж сердца. Срочно требуют бригаду кардиохирургов.

Мы ошарашенно переглянулись.

– Они летят к нам? Сейчас?

– Да, через несколько минут сядут на крышу больницы.

Это Кристиан, наш коллега-кардиолог, ворвался к нам в операционную. Было одиннадцать часов утра. Мы только что закончили операцию на аортальном клапане, и сердце ребенка снова начинало сокращаться. Скоро оно заработает нормально и, если все пойдет как надо, мы сможем отключить аппарат искусственного кровообращения.

Я обернулся к Доминик, дежурному анестезиологу:

– До, нам отсюда никуда не деться полчаса минимум. Можно взять его в предоперационную?

– Да, второго ребенка еще не привезли. Он может подождать. Я позвоню в отделение, они подержат его в режиме ожидания.

Снова к Кристиану:

– Вес известен? А возраст?

– Они сказали – шесть месяцев.

Наконец, к перфузиологу Томиславу:

– Томи, готовь аппарат. Кто его знает, что там. Считай, восемь килограммов.

Я подозревал, что, если нам не удастся запустить сердце, придется обеспечить искусственное кровообращение. В первую очередь – чтобы поддержать жизнь, а еще – чтобы дать нам время. Время, чтобы решить, что еще можно сделать.

Своими сокращениями миокард дает энергию, которая обеспечивает циркуляцию крови во всем организме. Если желудочек – насос – теряет силу из-за инфаркта или в его клетках начинается фибрилляция – беспорядочный, асинхронный ритм, – кровообращение останавливается. Пламя в каждой клетке, в каждом органе больше не поддерживается и гаснет – с различной скоростью.

Массаж сердца – ритмичное сжатие его полостей – позволяет восстановить движение крови. Кровоток меньше обычного, но все же достаточен, чтобы поддерживать жизнь в организме в течение нескольких часов. Аппарат искусственного кровообращения восстанавливает нормальное кровообращение на более длительное время – несколько дней – до тех пор, пока не проявятся повреждения клеток крови, раздавленных роликами насоса. Искусственное сердце (самая распространенная конструкция которого сегодня – миниатюрная турбина) – самый совершенный аппарат. Он дорогой, довольно громоздкий, и его сложно имплантировать. Все же в строго определенных обстоятельствах он помогает обеспечить кровообращение в течение нескольких месяцев и даже лет. Трансплантация сердца остается самым изящным и эффективным способом заменить слабое сердце, правда, требующим постоянного лечения против реакции отторжения.

Погруженный в свои мысли, я снова склонился над операционным полем. Инстинктивно головы моего ближнего круга приблизились. Я пробормотал в маску:

– Хитенду, мы с Кристофом займемся новым случаем. Займи мое место и руководи нагрузкой на сердце. Если все будет хорошо, заканчивай операцию без меня.

– О’кей, босс.

– Вальтрауд, вызови на помощь операционную сестру. Скажи ей, чтобы срочно приготовила набор инструментов для ребенка весом восемь килограммов.

Дав указания, я снял перчатки и халат, выключил и снял налобную лампу и направился в предоперационную. Наш слух, натренированный на определенные шумы, уже различал вдалеке гул вертолета. Шум усиливался, затем стал монотонным: они сели.

Через несколько минут открылись двери лифта. Оттуда выдвинулась группа из трех человек с носилками. Один из врачей делал массаж сердца, другой равномерно сжимал маленький баллон, чтобы обеспечить вентиляцию легких, последний изощрялся как мог, направляя всю процессию с ее многочисленными принадлежностями – причем одни поддавались легко, другие сопротивлялись – в нашу сторону. Одна из медсестер, вышедшая их встречать, пилотировала их, как ведут самолет в аэропорту к месту стоянки, к нашей операционной.

Я увидел ребенка, когда носилки поравнялись со мной. Похоже, что ему действительно не больше шести месяцев. Несмотря на толчки в грудину, которые сотрясали все его существо, казалось, что он просто спит. Глаза закрыты, лицо спокойно. Но его лицо было мертвенно-бледным, со зловещим оттенком серого.

Его грудная клетка, центр борьбы за эту жизнь, была сжата в двух ладонях, и большие пальцы с равными интервалами нажимали на грудину. Поразительно, насколько она при этом деформировалась. В этом возрасте грудная клетка еще хрящевая, гибкая. Окостенеет она позже. И поэтому при каждом сжатии ребра и грудина мягко и глубоко прогибались внутрь грудной клетки. В промежутках они самостоятельно выпрямлялись, как на пружине, словно в ожидании нового импулься.

Я представил себе это сердце там, снизу. Как его сначала сдавливают, потом отпускают. Как кровь выбрасывается из него, затем снова приливает в перерыве. Как клапаны поочередно открываются и закрываются, управляя этим однонаправленным потоком. Именно клапаны и сжатия заставляют двигаться кровь, поддерживают ее обращение и огонек жизни ребенка.

Огонек этот колеблется, он, конечно, совсем маленький и, конечно, голубой.

– Сколько времени идет массаж?

– Это уже второй. В первый раз сердце остановилось, когда мы поместили его в вертолет. Несколько секунд мы его массировали, и оно заработало после разряда. Затем, незадолго до нашего прилета сюда, оно снова остановилось и на дефибриллятор уже не реагировало.

Мы установили кроватку в предоперационной так, чтобы оставить место для аппарата искусственного кровообращения, который еще готовили к работе. С первого взгляда я понял, что ребенок слишком маленький, чтобы провести периферическое канюлирование. И тогда я немного властным голосом сообщил:

– My dears, будем делать центральное канюлирование. У нас нет другого выбора.

Все вздрогнули от страха и волнения. Страх от того, что простор для маневра мал, а на карту поставлено все. Волнение, потому что неизбежно придется рисковать, потому что мастерству всей нашей бригады будет брошен прямой вызов. Каждый должен в совершенстве знать свою роль, мастерски делать то, что требуется, и безупречно синхронизироваться с остальными. Жизнь ребенка этого будет переходить из рук в руки. В определенный момент каждый будет один удерживать ее на вытянутой руке.

Периферическое канюлирование часто проводят при массаже сердца, чтобы установить аппарат искусственного кровообращения. Бедренные сосуды в паховой складке обнажают и вводят канюли, не прекращая сжимать грудную клетку. Длинная канюля поднимается по бедренной вене до сердца в правое предсердие, которое аккумулирует кровь двух полых вен. Через нее втягивается вся кровь, которая возвращается в сердце. Аппарат насыщает кровь кислородом и подает ее в организм через расположенную рядом бедренную артерию. Кровь поднимается по аорте в противоположном направлении и через ее ответвления попадает во все органы. Как только аппарат начинает обеспечивать кровообращение, можно прекратить массаж сердца.

Такой «периферический» метод невозможен у детей, пока они не начнут ходить и, таким образом, не разовьются сосуды нижних конечностей. Они попросту слишком тонкие для канюль.

Центральное канюлирование «прямо в сердце» сложнее осуществить во время массажа, потому что нужно пробраться между сжатиями под пальцами, сдавливающими грудную клетку.

Кристоф надел халат и перчатки. Он первым берется за дело. Коллега из спасательной службы, который проводил массаж, отступил, чтобы освободить ему место. Мы попрощались с ним кивком и сдержанным «хорошо сработано, спасибо». Я быстро продезинфицировал грудную клетку ребенка, и Кристоф возобновил нажатия, уже в более стерильных условиях. С пришедшей на помощь операционной сестрой Сарой мы наклеили стерильные салфетки вокруг грудины, обходя его руки, активирующие кровообращение. Столик с инструментами прикреплен к носилкам. Мы готовы сделать разрез.

– Кристоф, теперь я!

По этому сигналу он убрал руки, оставляя мне пространство. Одним движением скальпеля я рассек кожу по всей длине грудины. Прижег электрокоагулятором несколько кровоточащих точек и отступил, освобождая коллеге место. Он продолжал сжатия, на этот раз прямо на ране.

Между двумя массирующими движениями прошло не более двадцати секунд. Двадцать секунд, во время которых кровообращение вдруг застыло, органы не орошались кровью. За это время огонек жизни и каждой клеточки в отдельности на мгновение стал еще меньше.

И еще синее.

Я проверил работу пилы для грудины. Ее тонкое лезвие с мелкими зубчиками работало на нужной скорости.

– ОК, go!

Кристоф снова остановился. Я рассек грудину посередине снизу вверх и вставил расширитель, который подала Сара. Перикард рассечен. Показалось сердце. Оно расширено. Несколько попыток сокращения. Скорее дрожание волокон, без всякой координации. Тревожным был его тусклый цвет: от сероватого до темно-коричневого. Это цвет тяжелой асфиксии. Цвет агонии. Я немедленно начал внутренний массаж. Два пальца сверху, два пальца снизу сердца. И сжимать. Я чувствовал, как кровь выбрасывается в тело при каждом сжатии, как сердце снова наполняется кровью при расслаблении. Такой массаж наиболее эффективен. С таким ускорением кровообращения и интенсивной оксигенацией огонек жизни наберет сил, окрасится в более теплые цвета. Миокард тоже оживал. За несколько минут он посветлел до желто-коричневого. Появился легкий блеск. Исчез оттенок предельного страдания. Пора сделать попытку новой дефибрилляции. Получив заряд энергии, клетки сердца, возможно, будут в состоянии снова заработать.

– Внутренние электроды! Разряд – двадцать джоулей!

Я слышал, как дефибриллятор заряжается с нарастающим стоном. Поместил электроды по обе стороны сердца. Щелчок выключателя.

Разряд! Сердце свело судорогой. Две секунды оно было оглушено и неподвижно, затем, словно собрав всю свою энергию, снова сжалось в мощном сокращении. Линия на мониторе электрокардиографа, вначале ровная, отозвалась на эту волну. Второе сокращение, затем, с некоторой задержкой, третье. Я раздумывал, не продолжить ли массаж, но сокращения продолжались, уже в хорошем ритме. Согласованные, эффективные и все более сильные. Палец на аорту. Давление поднялось. Инъекция адреналина, чтобы еще повысить его. И еще несколько, чтобы поддержать, так как оно склонно быстро падать.

Это известный сценарий: все еще слабое сердце реагирует под напором некоторых стимуляторов – адреналина, кальция – как лошадь в агонии поднимается под ударами плети. Этот героический подъем длится совсем недолго, пока обессиленное животное не упадет совсем, в смертельном изнеможении. У таких измученных сердец похожие реакции. Они могут сделать усилие, чтобы потом рухнуть окончательно.

И все же тактически эта храбрость важна. То, что сердцу удается на несколько минут самостоятельно обеспечить кровообращение, позволяет мне ввести канюли в нужных условиях, чтобы подключить аппарат искусственного кровообращения. Это осторожное и точное действие трудно осуществить во время массажа сердца, когда все структуры сотрясаются неравномерными толчками.

В рекордное время канюли введены, воздух из них выпущен, они подсоединены к аппарату.

– Томи, порядок? Вперед! Включай на полную.

– Поехали.

И вот через прозрачные канюли я увидел, как кровь выходит из тела, чтобы попасть в аппарат. Это венозная кровь, та, которая достигает сердца, пройдя через весь организм и отдав большую часть своего кислорода.

Здесь и сейчас она была темной, очень темной. По правде говоря, она была уже не синей, а черной.

Черной, как чернила!

Обычно цвет крови, которая возвращается в сердце, от бордового до лилово-фиолетового, поскольку в ней еще значительное количество кислорода, достаточно высокое, чтобы сделать дополнительный круг кровообращения. Это резерв, который запасает организм, которым он может воспользоваться в случае необходимости. По мере того как эти резервы уменьшаются и все больше кислорода уходит из красных кровяных телец, кровь темнеет. Она меняет бордовый цвет «спокойного кровообращения» на темно-синий, потом, в самых крайних случаях, на почти черный, когда уходят последние молекулы кислорода.

Как сейчас, когда эта кровь такая темная, что кажется черной. Чернильная кровь! Чернильная кровь покидает задыхающееся тело, чтобы попасть в наш аппарат.

«От горя чернила вместо крови потекли»! Это выражение всегда поражало меня своей точностью, потому что и для нас, в самом физиологическом смысле, этот цвет отражает очень серьезную ситуацию, близкую к необратимой. И для нас чернильная кровь – плохое предзнаменование, потому что она указывает на наивысшую, абсолютную асфиксию. Такую глубокую, что она могла уже навсегда погасить огонек в нескольких клетках.

В нескольких нейронах.

Кровь проходила через оксигенатор нашего аппарата – «искусственных легких» – заряжалась кислородом и выбрасывала углекислый газ (СО₂). Затем появлялась в другой канюле, по которой возвращалась в организм, уже с совсем другим оттенком: насытившись кислородом, она становилась карминово-алой. Контраст между входящей и выходящей канюлей был удивителен. С одной стороны – черная тушь, с другой – живой, яркий красный цвет.

С этого момента – аппарат работал на полную мощность – кровообращение под контролем. Все тело снова орошалось кровью, богатой кислородом, под хорошим давлением. Огонек в каждой клетке, если он не угас, постепенно выровняется, обретет силу и теплые тона.

На наших глазах за каких-то пять минут чернильная кровь постепенно избавилась от черноты, окрасилась темно-синим и, наконец, снова обретает свой бордовый цвет, тот, который успокоил нас, по мере того, как восполнялся недостаток кислорода в организме.

Настал момент прояснить причину катастрофы. Один взгляд на большие сосуды сердца принес нам ключ к разгадке: одна из двух коронарных артерий выходила из легочной артерии, тогда как она должна выходить из аорты!

Этот врожденный порок известен такими разрушительными последствиями. Кровь, которую несет эта артерия, аномально вживленная в легочную артерию, содержит меньше кислорода, поскольку она венозная, а не артериальная. Тем не менее при рождении ребенка такого количества кислорода еще достаточно, благодаря возможности крови совершить «еще один круг кровообращения». Драматическая развязка этой аномалии наступает с падением кровяного давления в легочной артерии, которое постепенно проявляется в течение первых месяцев жизни. По мере созревания легких и увеличения количества альвеол после рождения проход крови через легочную систему становится свободнее, и давление в легочных артериях резко понижается. Соответственно, кровоток в аберрантной коронарной артерии пропорционально сокращается. В конце концов он прекращается, а потом даже идет в обратном направлении: он в буквальном смысле откачивает кровь, предназначенную для питания миокарда, которая приходит из другой коронарной артерии, соединенной с аортой, туда, где давление осталось высоким. Тогда за несколько дней на сердце обрушивается все разом: страдание, потеря сил, дилатация, инфаркт, остановка.

Сердце, конечно, подавало в мир сигналы бедствия, но они не были замечены. Стенокардия – гнетущая, тупая и такая тревожная боль – это его крик о помощи, чтобы предупредить нас о неминуемой угрозе. Сигнал раздавался все настойчивее в последние недели и особенно в последние дни перед коллапсом. Но как это может выразить шестимесячный ребенок? Он может разве что извиваться от болезненного стеснения в груди во время кормления. Даже плач, требующий большей энергии, вызывает новый приступ и заставляет страдать молча. Эти призывы о помощи, не имеющие внешнего выражения, редко бывают правильно поняты до того дня, пока все не рухнет.

– До, можешь сделать нам ультразвуковую кардиограмму?

Она ввела тонкий зонд в пищевод ребенка. На экране появилось расширенное сердце с едва заметными сокращениями. Мало остаточной силы.

Результаты были тревожными. Они уже не позволяли нам делать какие-либо прогнозы о будущем этой мышцы.

В операционной Хитенду только что закончил накладывать кожные швы. Пока освобождают место для следующей операции, размещают другого ребенка и его аппарат, у меня было добрых четверть часа на передышку перед настоящим наступлением на проблему. Не переодеваясь, я отправился в свой кабинет.

– Стелла, ты, конечно, в курсе, «Rega» нам в экстренном порядке доставила ребенка, которого надо оперировать на месте. Можешь посмотреть, здесь ли его родители?

Через несколько минут в кабинет нетвердым шагом вошла растерянная пара, не в силах поверить в то, что реальность так несправедлива к ним. Лицо матери осунулось. Платок мелькал перед ее покрасневшими глазами, словно автомобильные «дворники». Отец был серьезен.

Я вдруг осознал, что не знаю ни имени, ни фамилии ребенка. В спешке я даже не подумал спросить об этом. Я пробормотал:

– Э-м… Малыш… как его зовут?

– Бастьен.

– Так вот, Бастьен в очень тревожном состоянии. У его сердца нет сил, и сейчас жизнь в нем поддерживается аппаратом.

Платок замелькал быстрее и набух от слез. Я сделал паузу, чтобы они могли немного прийти в себя от натиска со всех сторон, и стал объяснять с самого начала:

– Бастьен страдает от врожденного порока, который за несколько недель чудовищно ослабил его сердце. До такой степени, что оно даже остановилось от изнеможения.

Они слушали меня с несколько ошарашенным видом. Я ощущал, что взял тон, не соответствующий их ожиданиям. Они желали бы услышать слова поддержки, тогда как я, из-за нехватки времени, стремился оставаться в научной плоскости, где сейчас было проще вести переговоры.

– Перед нами две проблемы. Мы должны сначала исправить порок, а затем сделать все, чтобы его сердце набралось сил.

Я взял листок бумаги. Несколькими штрихами я изобразил сначала неправильное расположение этой коронарной артерии, затем предполагаемую коррекцию, то есть ее перенос на аорту. Эти два рисунка, раскрывающие причину их несчастья, привлекли их внимание. Отец кивнул. Затем бесцветным голосом спросил:

– А после этой операции его сердце сможет работать снова?

– Мы в этом не уверены. Но его спасение в этой операции. Если мы не попытаемся сделать ее, у нас нет никакой надежды. Если операция пройдет успешно, то появляется шанс, но все равно нет никакой гарантии.

– И что тогда произойдет?

Это мама отважилась задать вопрос.

– Если сердце не восстановится и останется слабым, придется воспользоваться искусственным, которое даст нам больше времени для возможного восстановления…

Я не решался дальше описывать сценарий, который еще больше расстроит их. Но все же рискнул:

– Если его сердце все равно будет слишком слабым, останется только одно решение. Заменить его с помощью трансплантации.

Эти последние слова, прозвучавшие страшно, почти враждебно, снова исказили ее лицо. Она закрылась платком. В ее рыданиях слышались упреки:

– Мы же регулярно наблюдались у педиатра, а он ничего не увидел! Ничего нам не сказал! Как такое возможно? Бастьен такой живой и веселый ребенок.

Я чувствовал себя беззащитным перед ее горем и жалобами. Я не хотел приводить возражения, которые только усилят ее боль, но мне бы хотелось, чтобы она не чувствовала себя виноватой в несчастье ребенка. Я осторожно произнес:

– Это врожденный порок, который может развиваться и нанести огромный ущерб так, что никто ничего не заподозрит. В этом никто не виноват. Ни вы, ни даже ваш педиатр.

Новые рыдания. Муж склонился к ней, обнял, положил руку ей на плечи. Она прижалась к нему, ища защиты. Я выждал, пока пройдет буря.

– Я возвращаюсь в операционный блок. Там все должно уже быть готово. Конечно, мы оставим аппарат искусственного кровообращения на несколько дней. Миокарду понадобится это время, чтобы восстановить силы. Поэтому не пугайтесь, когда увидите сына этим вечером: вокруг него будет много трубок, много приборов и много народа.

Они выдохнули сдержанное «спасибо». Медленно встали, словно под грузом своей беды, и направились к двери согласным шагом.

Операция прошла без проблем. Аномальная коронарная артерия отделена и перенесена на аорту – туда, откуда она должна была выходить. Она снова орошает свою обильную территорию кровью, насыщенной кислородом, под высоким давлением.

С этого момента на клеточном уровне закрутится невероятный водоворот. Мышечные клетки, погибшие в последние дни из-за повторявшихся приступов слишком сильной асфиксии, будут окончательно потеряны. Те, которые находятся близко к нормальной коронарной артерии и получали кровь с достаточным количеством кислорода, продолжат жить и сокращаться. Между ними располагаются клетки, которым было достаточно кислорода, чтобы жить, но уже не хватало, чтобы сокращаться. Огонек их был слабым, синим, но не погас. Клетки этой сумеречной зоны были живы, но уже не могли работать. Они хрупкие, но их можно восстановить, если обращаться бережно и дать им время для выздоровления. Нужно разжечь их пламя выверенным потоком воздуха. Главное – не слишком сильным, иначе оно погаснет. Чтобы этого избежать, нужно на несколько дней оставить работать аппарат искусственного кровообращения. Когда сердце восстановлено и избавлено от нагрузки, есть все условия, чтобы оно наилучшим образом смогло набраться сил.

Гигантский караван, в центре которого лежал совсем маленький человечек, казавшийся еще более хрупким из-за огромных размеров процессии, с трудом двинулся в отделение реанимации. Не менее восьми человек впряглись в конструкцию, собравшуюся вокруг одной койки, одного ребенка, одного сердца. Караван весом в тонну для существа весом в восемь килограммов. Для сердца весом в сорок пять граммов.

В реанимации были освобождены два места, чтобы вместить нагромождение всех этих конструкций, аппаратов, трубок, центром притяжения которых была борьба за жизнь.

Родители были рады узнать о положительном исходе операции. В последующие дни мама проявила себя удивительно. Она убедила себя, что, раз это ее сын и оба они горячо желают выздоровления и будут сражаться без передышки, он выздоровеет. Она была убеждена, что сможет объединить мистические, сверхъестественные силы ради своего ребенка. Чтобы вести этот бой, она начала долгое бодрствование рядом с ним. Устроившись у него в изголовье, она гладила сына по голове, шептала на ушко слова поддержки, баюкала его. Постоянно, неустанно.

На следующий день ультразвуковая кардиограмма показала значительное увеличение силы миокарда, но все еще недостаточное, чтобы обеспечить кровообращение. Часть пути была пройдена. Клетки сумеречной зоны оправились от потрясения и начали работать. Их огонек разгорелся и окрасился желтым.

Через два дня прогресс стал явным. На четвертый день были достигнуты минимальные показатели для того, чтобы отключить аппарат. Все же, несмотря на положительную динамику, мы хотели создать небольшой резерв и решили оставить поддержку еще на один день. Мама, почти слившаяся с ребенком воедино в коконе любви, восприняла эти новости с облегчением. Определенно, она находилась между двумя измерениями: нашим – рациональным, с цифрами и фактами, и своим – состоящим из энергий, позитивных волн и желаний.

На пятый день миокард, по всем признакам, уже мог работать самостоятельно. Постепенное отключение аппарата заняло еще сутки. Еще через день кровообращение осуществлялось только благодаря сердцу. Аппарат можно было убирать. Миокард работал хорошо, хотя его движения и казались менее гибкими, менее эластичными, менее «атлетическими», чем обычно. Вынимая канюли, я легонько коснулся его пальцем – он немедленно отозвался. Решимость и желание бороться за жизнь вернулись к нему. Мы наконец закрыли грудину, которая оставалась открытой с момента операции, так как через нее проходили канюли, пуповина между ребенком и аппаратом. Сразу же стало можно снять много приборов, и они исчезли. Тело Бастьена и размер его жизни вдруг снова обрели нормальный масштаб.

Сегодня мы прошли ключевой этап – спасли сердце, но для победы этого недостаточно! Мозг оставался последним неизвестным в этом уравнении. Вот навязчивая мысль кардиохирурга. Всегда. Из-за его абсолютной, неразрывной зависимости от кровообращения. Поэтому мы боимся недостаточности кровотока, падений артериального давления, недостатка кислорода. А одиссея Бастьена вся состояла из завихрений, крутых виражей, периодов остановки кровотока. Было немало моментов во время массажа сердца и за шесть дней в режиме искусственного кровообращения, когда сила кровотока, возможно, не была достаточной, чтобы поддерживать жизнь каждого нейрона. И только пробуждение Бастьена вынесет окончательный вердикт. О потрясающем успехе или горьком поражении.

На следующее утро был обход. Как стая голубей, слетевшаяся на горсть зерен кукурузы, вся бригада ненадолго скапливалась у каждой койки. Подойдя к Бастьену, я вопросительно взглянул на его медсестру Шанталь. Она знала, какой у меня вопрос. И прежде, чем я задал его, она сообщила:

– Сейчас он спит, но уже открывал глаза.

Нас захлестнула волна удовлетворения. Если бы только это было правдой! Только бы он проснулся без осложнений! Нам нужно было еще немного подождать. Когнитивные функции, интеллект, мыслительные способности наиболее уязвимы и требуют больше времени, чтобы проявиться.

Тем не менее, раздуваясь от гордости после таких новостей, мы заполнили кафетерий выпить обязательную чашку кофе перед баталиями очередного дня.

Сигнал. Ребенок, запланированный на утро, спал. Тетрада Фалло.

Потребовалось три часа, чтобы превратить синий цвет его кожи в розовый. Затем я снова отправился в отделение реанимации, находящееся рядом. К моему большому удивлению, я обнаружил, что Бастьен лежит в своей кроватке немного сонный, но все же пробудившийся, и изучает такой странный мир вокруг него.

Кристиан, который с тревогой сообщил нам о том вертолете, теперь сиял.

– Видел? Он проснулся! Отлично проснулся! Я только что сделал ультразвуковую кардиограмму. Сердце работает все лучше. Сокращения все сильнее.

Он хлопнул меня по плечу.

– Короче, браво. Отличная работа.

– Знаю, Кристиан, мы именно что сделали все правильно, но, главное, нам и удачи досталось. Места для маневра было так мало, что все решили самые мелочи.

– Вот увидишь, через несколько недель даже и следа от вашей операции не останется.

У детей восстановительные способности организма – и сердца – просто необыкновенны. Их организм восстанавливается лучше и быстрее, чем у нас, взрослых. Помимо реактивации «оглушенных» клеток, другие механизмы работают в полную силу. В частности, стволовые клетки покидают костный мозг и кровотоком доставляются в миокард. Там они становятся его собственными клетками, сокращаются в такт с остальными и участвуют в восстановлении его нормальной силы.

Из отделения реанимации я вышел легким, как перышко, плывя в невесомости. Заглянул к моим ассистентам. Я не мог устоять перед желанием рассказать им прямо сейчас о нашей большой победе. Я постучал в дверь и распахнул ее с возгласом:

– Эй, парни, малыш проснулся, никакого дефицита! И миокард продолжает прогрессировать. Круто!

Не дожидаясь комментариев с их стороны, я продолжал:

– В общем, браво, все здесь работали просто потрясающе. Нельзя было допустить ни ошибки, ни погрешности.

Они слушали меня, и с их лиц не сходили улыбки до ушей в стиле Стэна Лорела.

– И еще. Мне приятно работать с такой командой, как вы.

Эта авантюра – а речь идет действительно об авантюре, когда возвращаешься со столь враждебной территории, – была одной из самых запоминающихся в моей хирургической практике. И одной из самых благодарных. Потому что в этот раз мы своими действиями смогли вернуть жизнь, казалось бы, безнадежно потерянную. Капелька воды была уже ниже хребта. И понадобился безумно сильный порыв ветра, чтобы поднять ее, перенести через вершину и направить на нужный склон.

Конечно, многие из наших операций, особенно те, которые мы делаем сразу после рождения ребенка, также спасают жизнь. Но тогда ситуация не настолько критическая. Дети редко оказываются так близко к порогу смерти. Медикаментозным путем нам удается стабилизировать их состояние, удержать жизнь на несколько дней, чтобы потом спокойно их прооперировать. Страшная тень удерживается на разумном расстоянии, ничего не омрачая, часто она даже не заметна.

Когда я писал эти строки, я занимался кардиохирургией ровно двадцать пять лет, делая в среднем триста пятьдесят операций в год. Я мог вспомнить только пять настолько драматических ситуаций. В трех случаях, несмотря на наши усилия – или из-за незначительных осечек – мозг, слишком долго пробывший без кислорода, восстановился лишь частично, и раздался похоронный звон по нашим надеждам. В двух других случаях нам удалось в буквальном смысле «вырвать из когтей смерти» жизнь, которой она уже завладела. И держала очень крепко.

Те успехи привели меня в восторг. Словно сияние фейерверка. Яркая вспышка, чувство полноты жизни, которое пьянило, ради которого стоило пережить все остальное. Мой путь в профессии принес мне и обидные безвыходные положения, и болезненные рикошеты, и жестокие удары. И с ними – экзистенциальные сомнения, разочарования и попытки все бросить. Но достаточно одного случая, такого, как с Бастьеном, чтобы сразу отбросить все сомнения, примириться с жертвами, принесенными такой властной и такой захватывающей работе.

До тех пор я по-настоящему не мог понять одержимость альпинистов-экстремалов, когда они годами выбиваются из сил, как проклятые, терпят адские муки ради пятиминутного ликования на вершине. Но этот момент – вершина подвига, ответ на брошенный вызов, полная победа – обладает властью, способной молниеносно перенести вас в иное измерение. И приходит восторг, который озаряет ваше сознание и ваши мечты очень надолго. А может быть, и навсегда.

Так, в течение нескольких дней нас переполняла эйфория. Мы написали историю еще прекраснее, чем все идеализированные голливудские сюжеты. Действительность превзошла мечту. А я чувствовал себя героем, способным бросить вызов всем и вся. Я даже чувствовал в себе мужественную осанку настоящего, прекрасного, всесильного Зорро. Или Джеймса Бонда. Или обоих вместе.

После чудесного выздоровления Бастьена я несколько раз встречал его маму. Сначала она расплакалась. Казалось, силы изменили ей как раз в тот момент, когда судьба повернулась к нам лицом. Конечно, она дежурила у постели своего ребенка с необыкновенной силой и упорством, почти все время находилась рядом, спала совсем мало и постоянно с ним разговаривала, подбадривала, как будто именно ее слова, ее энергия поддерживали в нем дыхание жизни. Это были нервные слезы. От напряжения, от усталости. Слезы, которые льются, когда ледяная, ужасная тень, которая бродила совсем рядом, отступает. Которые льются, когда осознаешь – с еще большей остротой, поскольку миссия завершена – какая огромная опасность только что отступила, какой бесконечной боли удалось избежать.

Потом вернулись слова, но дежурные. При таком потрясении, наверное, нет достаточно сильных слов, чтобы выразить ее чувства и благодарность. Наши разговоры так и остались совсем короткими, их прерывало слишком большое, слишком нестерпимое волнение.

Через четыре недели Бастьен вернулся домой. Его кардиолог сообщал нам о восстановлении его сердца. При каждом осмотре оно становилось все сильнее. И вместе с ним укреплялись шансы мальчика дожить лет до восьмидесяти, как обещают наши страховые компании тем, кто родился, как он, в наших широтах в XXI веке. Но главное – его восстановленное сердце позволит ему наслаждаться жизнью в полной мере.

Перспектива, которая была под большим вопросом, когда из его вен брызнула черная кровь.

Чернила вместо крови.