8

Гулливер в стране лилипутов

Я всерьез задумывалась о том, чтобы стать врачом. Эта мысль не покидала меня еще со времен учебы на медсестру, и когда закончилась миссия в Индонезии, я рассмотрела такую возможность снова. Врачи в гуманитарных миссиях требовались всегда, и я считала, что неплохо будет получить высшее медицинское образование. Я хотела больше понимать, больше делать, быть кем-то большим, чем медсестра.

Прежде чем поехать учиться в Копенгаген, я на несколько недель отправилась на Шри-Ланку, где прошла курс по инфекционным тропическим заболеваниям в рамках подготовки к экзамену на мастерскую степень, и он положил конец моим мечтам о медицинском институте. На курсе было всего две медсестры, а все остальные – врачи, и врачи хотели заниматься работой, которую я уже выполняла. Они не слишком лестно отзывались о карьере в клинической медицине. Им хотелось ездить в места катастроф, помогать пострадавшим, и они записались на программу, чтобы получить доступ в этот мир.

Поразмыслив, я решила, что нет смысла погружаться в учебу еще на шесть лет. Когда речь идет о здравоохранении, а не о клинической медицине, нет особой разницы между работой врача и медсестры. Я и так шла по верному пути. И не собиралась с него сворачивать.

Вернувшись в Австралию, я подписала краткосрочный контракт на работу в Орукуне, всего на пару недель, но потом сама предложила там задержаться и провести программу по пропаганде гигиены. Здравоохранение включает в себя не только лечение пациентов, но и улучшение условий их жизни. Если бы мне разрешили провести на Кейп-Йорке ту же программу, которой я занималась в Южном Судане, это позволило бы значительно снизить заболеваемость чесоткой и гастроэнтеритом, а также устранить многие долгосрочные последствия этих инфекций. Я составила подробный план для отдела здравоохранения в Орукуне и провела презентацию для персонала, подчеркнув, какие благотворные перспективы для местной общины сулит моя стратегия. План приняли с большим энтузиазмом, однако ресурсов на его реализацию не было. Мне сказали «все отлично, можешь начинать, но только если согласна заниматься этим помимо своих пятидесяти-шестидесяти часов официальной работы».

Пока я взвешивала их предложение, мне позвонил один из преподавателей Университета в Копенгагене. Он рекомендовал меня на работу в Непале в качестве консультанта для Concern Worldwide по вопросам водоснабжения и инженерных коммуникаций в удаленных поселениях. Он посоветовал соглашаться и озвучил оплату – астрономическую сумму по сравнению с той, что я зарабатывала обычно. Я колебалась, не зная, как поступить. Будь я уверена, что смогу воплотить программу в жизнь, я с удовольствием осталась бы в Орукуне, но это было маловероятно. К тому же контракт предлагался в Непале, а я там ни разу не была. Я решила, что созрела для того, чтобы снова отправиться в далекие края.

Concern Worldwide провел акведуки в непальском высокогорье, куда раньше иностранцев не допускали из-за гражданской войны между правительством и повстанцами-маоистами. Пока длился конфликт, Concern Worlwide доставлял строительные материалы в горные общины, и жители сами строили водопровод под руководством местных прорабов. Прорабы делали фотографии, но это было единственное подтверждение того, что работы действительно велись. Меня наняли, чтобы поехать и проверить, все ли в порядке, и как проект сказался на жизни местного населения.

Я раньше никогда не бывала в центральной Азии и поразилась ее динамизму. Южный Судан был пыльной глухоманью, Ачех – сплошными руинами, зато Катманду – бурлящим урбанистическим котлом, где каждый сантиметр занимали здания, машины и люди. И все это на нестабильных почвах, в предгорьях, в окружении хребтов.

Меня поселили в относительно приличный отель, даже роскошный, если сравнивать с моими привычными местами обитания, и первые дни я акклиматизировалась и наблюдала за тем, как семьи экспатов плещутся в бассейне. В городе оказалась масса иностранных сотрудников, занимающихся гуманитарной работой, и они ни в чем не знали нужды – у них были большие машины, большие дома, няньки для детей, вечеринки и рестораны. Большинство работало на ООН: ЮНИСЕФ или ВОЗ. Я начала понимать, что существует целая индустрия, сложившаяся вокруг гуманитарных миссий, которая позволяет вести безбедную жизнь. Пока что она меня не привлекала, но ближе к пенсии вполне могла сгодиться.

Когда мы встретились с Шэннон, руководительницей местного офиса Concern, ее очень впечатлили мои габариты. Сама она оказалась крошечной – не выше 1,20 м.

– Вы кажетесь очень крепкой, – заявила она с густым ирландским акцентом.

– Любите ходить пешком? Я хочу кое-что подправить в вашем рабочем регламенте.

Рабочим регламентом назывались условия и параметры будущей деятельности. Шэннон собиралась направить меня в низинные, более доступные деревни, задействованные в проекте, но, увидев воочию, решила, что я смогу отлично карабкаться по горам. Она спросила, как я смотрю на пеший поход по Непалу продолжительностью четыре недели. Я смотрела с удовольствием.

На самолете меня доставили в местечко под названием Непалгандж, вместе с инженером из Катманду, которого предстоящее путешествие вдохновляло куда меньше. По какой-то причине я решила, что в Непале меня ждет холод, но в Непалгандже стояла удушающая жара – он находился во влажных тропических джунглях у границы с Индией.

На месте проектом руководил британец по имени Даг, выросший в Кении и давно живший в Непале. Лохматый и тощий, как скелет, он был единственным экспатом в Непалгандже и пользовался большим успехом у местного женского пола. Он проводил большую программу по обеспечению населения продовольствием и прочими жизненно важными ресурсами, на одну разработку которой ушло почти два года – немного дольше, чем требовалось, на мой взгляд, и жил припеваючи.

Даг проинструктировал меня и Гарри, непальского инженера, а потом посадил в машину, и мы ехали четыре дня, пока не кончилась – в буквальном смысле – дорога. Дальше надо было идти пешком. Мне говорили не брать с собой слишком много багажа, потому что тащить его придется самой, но старые привычки давали о себе знать. Половину рюкзака занимала подходная аптечка. Кроме нее там лежали мои футболки и список деревень, которые нам предстояло посетить. Где они все находятся, я понятия не имела.

Дорога обрывалась у длинного подвесного моста, за ним поднимались горы. Подъехав, мы увидели на мосту микроскопическую старушку с 25-килограммовым мешком зерна за спиной, который был привязан тряпкой, обхватывающей наклоненную вниз голову поперек лба. Так непальские женщины переносят тяжести.

Нашим проводником оказался один из местных наблюдателей Concern. Перед выходом я спросила, сколько времени займет путь до первой деревни в списке. «Четыре дня», – ответил он. Всего-то! Я отлично подготовилась в Орукуне, неделями бегая туда-сюда по взлетной полосе.

Мы шли по пологим холмам, покрытым густой растительностью, через ручейки, стекавшие вниз по склонам. Пейзаж казался мне непривычным, земли были более плодородными и лучше обработанными чем в странах, куда я ездила раньше, да и люди, которые попадались нам по дороге, оказались совсем другими. Во-первых, крошечного роста. Во-вторых, с кожей темного-коричневого оттенка и сотнями мелких морщинок, которые сливались вместе, когда они улыбались. Все были очень дружелюбными, но очень бедными, и ходили в ярких покрывалах, грязных до невозможности. Женщины носили разноцветные бусы на шее и золотые кольца в носу.

В конце каждого дня мы приходили в деревню, и наш проводник просился к кому-нибудь из местных жителей на ночлег. По непальским традициям это явно считалось нормой. Нам предоставляли крышу над головой и еду, но деньги брать отказывались наотрез. Мы были гостями. Мы сидели с семьей за ужином и разговаривали, а гид выступал в роли переводчика. Я никак не могла поверить, что это – моя работа. Скорее – восхитительный отпуск.

Домики были немного чудные, но проблема заключалась не в том. Их строили из глины, с терракотовой крышей, а двери делали низкими до абсурда. С первого этажа на второй шла обычная доска с зарубками вместо ступеней, которая служила деревенским жителям лестницей. Однако для человека моих габаритов такая лестница категорически не годилась. Каждый раз когда я, собираясь на ночлег, осторожно карабкалась по ней вверх, где стояла кровать, тоже слишком маленькая для меня, вся семья смотрела мне вслед с искренним страхом.

В единственном доме с нормальной лестницей я умудрилась проломить ступеньку. Я чувствовала себя Гулливером в стране лилипутов. Я спускалась вниз, с рюкзаком на спине, и тут деревянная планка треснула напополам у меня под ногой. Мне удалось удержаться и не провалиться по колено, но на щиколотке осталась глубокая ссадина. Семья, у которой мы остановились, была в ужасе.

Система акведуков была устроена не так, как скважины, которые я до этого бурила. Акведуки накапливали воду, стекающую вниз из горных родников, и подавали ее в трубопровод, заканчивавшийся краном. С инженерной точки зрения – ничего сложного. Главная проблема заключалась в прокладке труб, которые могли тянуться на пять-шесть километров до деревни. Траншеи для них жители выкапывали сами.

По прибытию в одну из таких деревень, участвовавших в проекте, мы созывали всех на собрание, и я задавала вопросы, касающиеся эффективности проекта. Техника таких бесед называется у нас «игра в снежки»: ты выбираешь следующий вопрос в зависимости от ответа на предыдущий. Благодаря ей мы смогли, например, узнать о некоторых неожиданных результатах проведенной работы.

Concern запустил проект по водоснабжению, чтобы улучшить качество воды, потребляемой жителями региона. До этого люди зачастую использовали стоячие или поверхностные воды, которые были заражены, отчего дети часто болели, в особенности диареей. Система акведуков давала им доступ к чистой воде, а благодаря трубопроводу вода доставлялась прямо к дому, освобождая членам общины драгоценное время. Раньше женщины тратили на доставку воды от четырех до шести часов в день: они затемно уходили из дома, чтобы ее набрать, а после обеда отправлялись к источнику еще раз. Это означало, что детей они покормят только ближе к полудню, когда вернутся домой, и потом дадут еще что-нибудь вечером, перед сном, а этого недостаточно для правильного роста и развития. С источником воды прямо у дома женщины проводили на месте больше времени и кормили детей чаще. Проект по водоснабжению принес пользу не только с санитарной точки зрения, но положительно сказался на питании малышей.

Одна из самых удаленных деревень, которые мы посетили, располагалась на вершине горы. Это был самый настоящий край света. Мы прибыли поздно вечером, и там оказалось весьма холодно. Мы вышли из джунглей и вступили в Гималаи.

В деревне имелся небольшой офис, специально выделенный для управления системой водоснабжения, и я сразу обратила внимание на повестку прошлого собрания, приколотую кнопками к стене. Именно этого я хотела добиться от сельских общин в Южном Судане, но до таких высот мы с ними не дошли. А вот непальцы отлично справлялись. Они отнеслись к проекту очень серьезно, что весьма нас порадовало.

Местные женщины собрались на полянке возле обрыва, где я запланировала с ними беседу. Они появлялись из тумана, который становился все плотней по мере того, как садилось солнце. Женщины были такие крошечные, что едва доходили мне до локтя, и практически все в очках. Похоже, какая-то неправительственная организация проводила в этих краях проект по оптометрии, но явно давным-давно. Стекла в очках были толщиной с донышко бутылки и поцарапаны до такой степени, что я сильно удивлялась, как они вообще через них что-то видят.

Многие жители деревни уже несколько десятилетий не встречали белых людей – все из-за войны. Регион был не туристический, где часто попадаются путешественники или искатели приключений, так что мое появление на пороге сильно их удивляло.

Но принимали нас непальцы всегда очень дружелюбно. Они улыбались тысячами своих морщинок, и проявляли невероятное гостеприимство.

После пары недель хождения по горам, у меня выработался собственный ритм. Мои непальские проводники по-прежнему шли впереди, но уже не с таким отрывом. Тяжко мне приходилось только на крутых подъемах. Однажды на склоне меня обогнала старушка с гигантской корзиной маиса за спиной. Мне стало неловко, но я упорно продолжала карабкаться вперед. Добравшись до вершины, старушка поставила корзину на землю. Наверное, решила передохнуть, – подумала я, но нет. Старушка спустилась обратно и начала отбирать у меня рюкзак. Она хотела помочь мне донести его наверх. «Я сама! Я справлюсь!» – смеялась я, но она и слушать не хотела. Забросив рюкзак за спину, словно он вообще ничего не весил, старушка практически бегом пустилась вверх по склону. Там она поставила его на землю, подхватила свою корзину с маисом, помахала мне рукой на прощание и была такова.

Мы просыпались около шести утра и отправлялись в путь. К девяти на обочинах дороги начинали появляться передвижные ларьки, где можно было купить на завтрак сладкий чай и непальские пончики, которые помогали нам продержаться до обеда где-нибудь в следующем поселке. Я начала запасаться в палатках огурцами и жевать на ходу. Их легко было заталкивать в карманы, а высокое содержание воды предупреждало обезвоживание.

Чем дальше мы заходили в горы, тем меньше по дороге попадалось деревень, а с ними и ларьков, торгующих пончиками и огурцами. Мы проходили по десять часов в день на одном завтраке, и потом, по прибытии, ужинали, а в перерыве мне приходилось терпеть урчание в животе и стараться не обращать на него внимания.

Как-то раз нам пришлось идти целых двенадцать часов. Остановиться и поесть было негде, а до пункта назначения оставалось еще немало пути. Мы перевалили через холм и вышли на широкую бурую низменность – пересохшее русло реки, по дну которого тек ручеек. Поблизости стояла пара домиков, но деревня находилась на другом берегу, над обрывом. Я поняла, что точно туда не доберусь. Я слишком проголодалась и устала, к тому же, уже стемнело.

Один из проводников добежал до ближайшего домика и вернулся с оглушительной новостью – прямо тут, возле нас, есть отель. Под отелем подразумевался дом, где сдавалась комнатушка внаем. Как выяснилось, она была уже занята. Владелец собирался уходить – он отправлялся в горы на церемонию дарования имени младенцу, – но согласился пустить нас переночевать в кладовке, где держал маис. Он извинился, что не может приготовить нам ужин, но ему надо было спешить.

Я развернула свой спальный мешок, размешала в стакане воды соли для регидрации и съела на ужин горсть завалявшихся в кармане орешков. Проводники отправились в деревню, рассчитывая найти там еду, но я настолько устала, что и помыслить не могла еще куда-то идти. «Найдете что-нибудь, дайте мне знать», – пробормотала я, залезая в спальник.

Наутро у нас сложился план. У владельца дома, где мы ночевали, была ферма в горах, в двух часах ходьбы, и мы собрались туда на завтрак. Собственно, нас пригласили на ту самую церемонию дарования имени младенцу, пообещав, что там будет куча еды. Два часа? Без проблем! – подумала я. С последнего моего существенного приема пищи прошло к тому моменту около суток, но что значили каких-то два часа!

Два часа пути вылились, по факту, в четыре, и к концу я едва держалась на ногах. Самое ужасное, что вся семья дожидалась нас, нарядившись в свои лучшие выходные костюмы. Мы были почетными гостями на церемонии. По крайней мере, еды действительно куча, – подумала я. На огне стояли огромные котлы с рисом. К несчастью, сразу приступить к трапезе не получилось, поскольку меня позвали на ритуал. Вообще, в нем могли участвовать только мужчины, но меня, похоже, отнесли к какой-то особой категории.

Меня проводили в тесную хижину, где группа мужчин собралась вокруг горящего очага, заполнявшего все помещение дымом. Один из них держал на руках крошечного младенца, и все по очереди засовывали ему за белую распашонку денежные купюры. А-а, надо пожертвовать деньги! Когда очередь дошла до меня, я положила бумажку тоже. Люди обращались ко мне, но я понятия не имела, что они говорят, и думала только о том, когда уже можно будет поесть. С улицы доносился какой-то шум. Выбравшись из дымной хижины, я увидела, что все вокруг танцуют под громкую музыку. Рис все еще кипел в котлах, словно недосягаемый мираж. Праздник был и правда чудесный, но для меня он превратился в пытку.

Наконец, меня пригласили поесть – но наверху, вместе с женщинами. Подъем означал, что мне придется карабкаться по очередной шаткой лесенке в оглушенном состоянии, неся перед собой тарелку с едой. Я смогу, я смогу, – думала я, и действительно смогла, хоть и не до конца. Когда я присела на пол и поднесла ложку ко рту, у меня затряслись руки. А в следующую секунду я упала в обморок.

Очнувшись, я обнаружила, что все вокруг в панике. Мужчины подняли меня на ноги и отвели в другую комнату, жестами показав лечь на кровать. Кровать в действительности представляла собой сетчатый гамак, натянутый между двумя хлипкими столбиками.

– Я не могу в него лечь, он оборвется, – повторяла я, но семья настаивала.

Я чувствовала себя отвратительно: лежала со сведенной спиной в протертом гамаке, свесив ноги через край, и слушала, как бедные непальцы продолжают суетиться на первом этаже. Скорее всего, они никогда раньше не видели белых людей, а тут к ним заявился этакий Гулливер, сплясал на празднике и рухнул бездыханный. Один из проводников тоже сильно разволновался, решив, что это он во всем виноват, но тут у Гарри появился план. Он сказал, что попросит у хозяина осла. Как мне ясно дали понять в предыдущие недели, в Непале никто не ездит на осле, разве что женщины на сносях или столетние старцы. Ослы нужны для перевозки грузов, а не людей. Услышав его предложение, я кубарем выкатилась из гамака и бросилась доедать рис, который поставили у меня в изголовье. Через двадцать минут я полностью пришла в себя.

– Все в порядке! Все хорошо! – объявила я, спустившись вниз, но праздник, похоже, все равно был испорчен. Наверняка старики в той деревне до сих пор рассказывают внучатам сказку о белой великанше, которая взяла и рухнула в обморок посреди церемонии дарования имени младенцу.

В одной из самых отдаленных деревень, посещенных нами, мне встретилась и самая грандиозная антисанитария. Люди мочились и испражнялись прямо посреди улицы и ходили такими грязными, что их кожа была практически черной. На беседе я выяснила, что полноценно моются они не больше одного-двух раз в год. Просто в горах для этого слишком холодно. Проект по водоснабжению включал в себя еще и строительство туалетов, чтобы в качестве нужника не использовалась вся деревня, но постройки оказались такими прочными, что жители предпочитали хранить в них продукты. Если вдуматься, так было логичней: с какой стати лучшее строение в деревне отводить под уборную? Можно сказать, что мы обеспечили людей «железом» – то есть туалетами и водопроводом, – но в глухих уголках высокогорья, которые я посещала, требовался, скорее, «сотф»: образовательные программы по гигиене и правильному питанию, чтобы местные жители начали по максимуму использовать то, что имели.

Мне нравилось заниматься пропагандой санитарии и гигиены. Нравилось проводить в общинах эти очень простые, но потрясающе эффективные программы, которые по-настоящему меняли жизнь людей. Однако у такой работы имелись и свои минусы. Как вы понимаете, в поселках, нуждавшихся в пропаганде санитарии и гигиены, никакой санитарии и гигиены не было и в помине. В Непале это означало, что я неделями ходила по горам без нормального душа и туалета. Я ела один, иногда два раза в день, и потеряла около семи кило. Зато обзавелась какой-то грибковой инфекцией, дополнительно осложнявшей мне пешие переходы. После одного, особенно сурового, когда мы восемь часов шли по крутому склону вниз, ногти на больших пальцах обеих моих ног почернели, а потом слезли. Я люблю рассказывать об этом тем, кто питает романтические иллюзии относительно гуманитарной работы.

Всего я провела в Непале несколько месяцев, включая короткий промежуток времени в Катманду. В этом городе гуманитарные миссии были сосредоточены в основном на подготовке к землетрясениям. Все работавшие там организации включали такую подготовку в свои программы, и Concern не являлся исключением. Я совсем немного поучаствовала в ней, но осталась под глубоким впечатлением, поскольку тема землетрясений волновала в регионе абсолютно всех. Гималаи окружают Катманду идеальным кольцом, а почвы в городе напоминают тесто: бесконечные оползни сходят вниз, наслаиваясь друг на друга, и когда начинается землетрясение, эти слои резонируют, провоцируя новые толчки.

Там не говорили «если случится землетрясение» – говорили, «когда оно произойдет». Из-за огромной скученности населения все мы понимали, что спасательная операция станет сущим кошмаром. В городе не было парков или футбольных полей, чтобы разместить на них палаточные лагеря, а дома стояли по линейке, как домино, некоторые столетней давности. Количество жертв грозило быть просто гигантским.

Компьютерные модели землетрясения в Катманду по размаху могли сравниться разве что с голливудскими фильмами, и каждый новый сценарий казался страшнее предыдущего. Я сообщила главе правительства, что когда оно произойдет, я брошу гуманитарную работу и пойду в инструкторы по дайвингу.

Землетрясение в Катманду произошло несколько лет спустя. Его сила достигла 7,2 балла, погибло около 9000 человек, а ущерб оценивался примерно в 10 миллиардов долларов, но это было еще не то, которого мы ждали. То землетрясение по-прежнему впереди.