6

Это цунами – ничего смешного

По возвращении из Южного Судана меня вызвали в Мельбурн, отчитаться о проделанной работе. Отчет принимала Шарлотта, которую очень интересовало, как я справилась там. В ходе беседы она задала мне и стандартный вопрос о том, заинтересована ли я в дальнейшем сотрудничестве.

– Ну конечно, – с лету ответила я. – Это просто фантастика!

– Отлично, – кивнула Шарлотта. – Мы с вами свяжемся месяца через три.

– Три месяца?! Да вы шутите!

Я была готова ехать хоть в тот же день.

Шарлотта смерила меня взглядом и напомнила, что в Красном Кресте практикуется трехмесячный – как минимум! – отпуск для сотрудников между миссиями. Они должны заниматься обычными делами, общаться с друзьями и родней. Опять же, после целого года в суровых климатических условиях мой организм нуждается в отдыхе.

Меня отправили к психологу, побеседовать о моем эмоциональном состоянии после миссии; такие беседы помогали вернуться к обычной жизни. Я и правда оказалась будто на другой планете. Почему супермаркеты такие большие? Почему в них такой выбор? Зачем нужны тридцать два разных вида хлопьев? Мне достаточно одного. Причем любого.

Мне было сложно общаться с людьми, хоть я и старалась этого не показывать. Меня, конечно, расспрашивали о работе в миссии, но, в основном, из вежливости. Через пять минут разговор переключался на подгузники, цены на бензин или погоду, в общем, то, что волнует людей в повседневной жизни. В принципе, я ничего не имела против, поскольку не стремилась поверять всем и каждому свои переживания, просто у меня не получалось поддерживать беседу. Я не знала, о чем говорить.

Психолог дала мне отличный совет: попросить кого-нибудь из подруг собирать для меня номера журналов Woman’s Day или Who, пока я в отъезде. По возвращении достаточно будет их пролистать, чтобы запастись парой-тройкой отличных тем для разговора. Например, насчет Бритни Спирс – она как раз побрилась наголо.

– Видели Бритни с лысой головой? Она совсем с ума сошла!

Позднее друзья, чтобы держать меня в курсе, начали отправлять сплетни из жизни звезд по электронной почте. Наконец, интернет стал доступен даже в странах, нуждавшихся в гуманитарной помощи – теперь, если мне приспичит почитать про Бритни Спирс, я смогу это сделать в реальном времени.

Тем временем трехмесячный отпуск после Судана подходил к концу. Он пролетел буквально за секунду – я и заметить не успела. Ныне, встречаясь с людьми, которые только начинают работу в Красном Кресте, я даю им совет отдыхать не меньше трех месяцев между миссиями. Напрасно я сама ему когда-то не следовала!

За время отпуска я успела сделать пару кратких вылазок в качестве полевого фельдшера и прослушать курс по устранению последствий природных катастроф, входивший в мою профессиональную переподготовку. Все, кто учился со мной, постоянно поминали Банда-Ачех. Ачех то, Ачех это… Я чувствовала себя полной идиоткой – что за Ачех, о котором все говорят? Наконец, я решилась спросить. На меня посмотрели так, словно я с Луны свалилась.

– Банда-Ачех.

– …?

– Цунами!

Банда-Ачех, расположенный на побережье Индонезии, из всех крупных городов оказался ближе всего к эпицентру землетрясения 26 декабря 2004 года, и был полностью разрушен цунами. Погибло более 160.000 человек, город превратился в груду развалин. Землю покрывали разлагающиеся отходы, десятки тысяч людей лишились жилья, а мертвые тела валялись прямо на улицах, где их подбирали и сбрасывали в общие могилы. Внимание СМИ по всему миру было приковано к этому региону. Банда-Ачех стал синонимом цунами, но почему-то от меня это ускользнуло. В Южном Судане мы были настолько оторваны от жизни, а новости узнавали с таким опозданием и так отрывочно, что ни одна из них не производила особого впечатления.

По иронии судьбы следующее назначение от Красного Креста я получила как раз в Банда-Ачех. Мне сообщили об этом за два дня до окончания курса, чем я не преминула воспользоваться, с деланой небрежностью упомянув в классе, что лечу туда через неделю.

Я направлялась на небольшой остров Симёлуэ, близ западного побережья Индонезии, чтобы проводить тренинги по оказанию первой помощи. Цунами ударило по островку с такой силой, что он буквально пошатнулся, и теперь рифы торчали из поверхности воды. Наша миссия была своего рода арьергардом гуманитарной помощи; мы занимались обучением местного населения и восстановлением пострадавшего региона. Спасательные операции активно развернулись в первые семьдесят восемь часов после трагедии; спустя десять месяцев, когда я приехала на остров, там уже велось повсеместное строительство. Мой проект был нацелен на то, чтобы обучить местных жителей, как правильно действовать при катастрофах, и как помогать самим себе, пока не прибыла международная помощь. Мне предстояло адаптировать свою программу пропаганды гигиены, которую я проводила в Южном Судане, чтобы показать жителям Симёлуэ базовые приемы первой помощи, но сначала меня на шесть недель отправили в Банда-Ачех, чтобы разработать меры по профилактике эпидемий.

Международный комитет Красного Креста провел оценку условий жизни в лагерях переселенцев в Ачехе и был серьезно обеспокоен: в условиях приближающегося сезона дождей эпидемия могла вспыхнуть там в любой момент. По региону ходила малярия, но больше всего Красный Крест тревожила холера: с учетом того, как скученно жили люди в лагерях, ее вспышка была просто вопросом времени. Все лагеря переписали и распределили по зонам ответственности различных гуманитарных агентств; шесть из них попали под опеку Австралийского Красного Креста. Меня направили туда, чтобы попытаться предотвратить эпидемию. И снова мне предстояло пропагандировать гигиену – то есть учить людей мыть руки. Собственно, базовые гигиенические меры и чистая питьевая вода и есть основная защита от заболеваний.

С воздуха было хорошо видно, какой громадный ущерб нанесла волна. На взлетной полосе аэропорта Банда-Ачех до сих пор лежал разбившийся самолет, который упал на землю, попытавшись одним из первых доставить гуманитарную помощь. По дороге до города я видела вокруг одни руины. Кое-где одинокий фрагмент стены поднимался из кучи кирпичей и искореженного металла, или пара-тройка уцелевших домиков жалась друг к другу, но даже приблизительно представить себе, как выглядел Банда-Ачех до цунами, было невозможно. Несмотря на строительные работы, продолжавшиеся уже несколько месяцев, пейзаж оставался пост-апокалиптическим.

На следующий день после прилета меня вызывали на совещание в министерство здравоохранения, находившееся в центре города. В холле я обратила внимание на яркую линию, проведенную на стене примерно в двух метрах над полом, и спросила, что это такое.

– Уровень воды, – последовал ответ.

Я не могла поверить глазам. Мы находились в двадцати минутах езды от побережья, и все равно здание затопило на два метра, когда пришла волна. Но оно хотя бы выстояло.

Банда-Ачех – исламский регион, и большинство мечетей также сохранилось. Местные жители утверждали, что их спас Аллах. Может и так, но обычно при постройке религиозных сооружений не экономят на цементе и качественных материалах – подозреваю, это сказалось тоже.

На побережье торчали из воды бетонные фундаменты домов, некогда стоявших там. Их просто смыло волной; сохранились только туалеты, объединенные с душем, так называемые манди, которые индонезийцы отливают из цемента. В некоторых местах океан захватил 200–300 метров прибрежной полосы. В отлив можно было видеть, как волны разбиваются об останки домов, когда-то построенных на земле.

Операция по устранению последствий цунами была грандиозной. Более двадцати двух тысяч сотрудников и волонтеров Красного Креста работало в пострадавших регионах в первые три месяца. Даже сейчас, спустя почти год, там оставались тысячи людей из этой организации, продолжавших миссии при поддержке двадцати национальных агентств из разных стран. Для Ачеха это означало, что Красному Кресту требуются значительные офисные и жилые площади, в то время как город лежал в руинах.

Красный Крест занял практически целую улицу с роскошными особняками, некогда принадлежавшими нефтяным магнатам. Распределившись по семи-восьми из них, национальные агентства работали совместно, координируя разнообразную деятельность, направленную на удовлетворение потребностей населения Ачеха. Федерация, представлявшая высшее руководство, занимала громадное здание в центре – аляповатое подобие дворца, заставленное громоздкими диванами и с фальшивыми канделябрами на стенах. В офисы, располагавшиеся в спальнях, вела гигантская винтовая лестница. Особняк воплощал индонезийские представления о роскоши, где пластик заменял стекло, а вся плитка была тошнотворного персикового цвета, но все равно он произвел на меня неизгладимое впечатление. В Йироле никакой плитки не было вообще.

Я ожидала, что работать придется в бешеном ритме, но в срочных мерах больше не было нужды; наша работа была направлена на восстановление и развитие, причем с опорой на местное население. Некоторым австралийцам из моей группы поручили заниматься устройством службы скорой помощи, другие работали над созданием банка крови, и практически у всех были годовые контракты, а не кратковременные, с постоянными заменами. Мы работали обстоятельно, без спешки, и гуманитарное сообщество вело довольно расслабленный образ жизни. Алкоголь в Ачехе находился под запретом по законам Шариата, но за стенами своих домов приезжие его игнорировали.

Красный Крест был только частью картины. В Ачехе оперировало около двухсот пятидесяти гуманитарных организаций. В страну съехались тысячи экспатов. Мы старались координировать свои действия, но у всех были собственные задачи и собственный график. Даже внутри Красного Креста не наблюдалось единства; все боролись за доступ к многомиллионным пожертвованиям, хлынувшим к нам после катастрофы.

В отношениях между организациями вообще царил хаос. Только пятьдесят из них согласовали свои планы с местным правительством. Не существовало никакого единого органа, который оценивал бы эффективность и своевременность разных гуманитарных проектов. Мы не знали, что делают соседи, хотя они очевидно были очень заняты – машины с логотипами всех мыслимых гуманитарных агентств так и мелькали по городу.

Первый лагерь для переселенцев, который я посетила, пестрел символикой разнообразных организаций. Мусорные баки предоставила CARE, переносные туалеты – Concern Worlwide, палатки украшали логотипы ЮНИСЕФ. Символика была повсюду, но никто ни за что не отвечал. Баки для воды стояли пустые, не смотря на стикеры Oxfam. Дети шлепали по вонючим лужам, натекшим из переполненных туалетов.

Когда я спросила жителей лагеря, где представители других гуманитарных организаций, они ответили, что никто не показывался уже несколько месяцев. В первые недели после катастрофы все силы были брошены на строительство таких вот временных лагерей, но теперь организации перешли к другой фазе, возведению постоянного жилья. Временные лагеря больше не являлись приоритетом, не привлекали внимания прессы и постепенно приходили в упадок.

Тот первый лагерь располагался в помещении лесопилки, активно работавшей до цунами. Там обитало около 200 человек; примерно пятьдесят семей разбили палатки вокруг дорогого промышленного оборудования. Все они раньше жили в прибрежном поселке к югу от Банда-Ачех, но теперь средний размер семьи сократился с шести-семи человек до одного-двух. Выжившие вместе пришли в Банда-Ачех в поисках лучшей жизни. Оглядевшись вокруг, я заметила много одиноких мужчин и мальчиков-подростков. Старики погибли, маленькие дети тоже, и большинство матерей.

Переезжая из лагеря в лагерь, я видела, что мне там не рады. Люди уже устали; я была для них очередным визитером из длинной цепи гуманитарных работников, исполненных благих намерений, которые задают вопросы и всех фотографируют. Вопросы всегда одни и те же: Что вам сейчас нужно? Кто у вас погиб? Сколько человек в семье? К сожалению, назад эти доброхоты возвращались редко, а информация оседала неизвестно где. Я чувствовала, что со мной общаются нехотя, через силу. Как будто я турист, и людям надоело, что на них ездят посмотреть.

Сейчас все по-другому – созданы онлайн-платформы, где можно обмениваться необходимой информацией, – но в те времена мне приходилось носить за собой пластиковую дощечку с блокнотом, задавать вопросы и делать фотографии, чтобы оценить ситуацию и решить, как действовать дальше. Лучшее, что я могла сделать, это вновь последовать совету, полученному еще в Судане – держать рот на замке, а глаза широко открытыми.

Люди, жившие на лесопилке, не хотели возвращаться в свой разрушенный поселок, но владельцы предприятия настаивали на переносе лагеря. Их можно было понять: строительство в Ачехе переживало настоящий бум. Переселенцы очень волновались. Я же считала, что оно и к лучшему: с точки зрения гигиены и профилактики эпидемий их надо было вывозить оттуда как можно скорее. Мне не пришлось учить их мыть руки – жители деревни были мусульманами и мылись пять раз в день, – но я не могла помешать инфекции проникнуть в лагерь, где царила антисанитария. Там не было стационарных туалетов, не функционировала канализация, а палатки все выпачкались и изорвались. Люди не нуждались в лекциях про гигиену – им требовалось жилье.

Другие лагеря, доставшиеся австралийскому Красному Кресту, мало чем отличались от первого. Один устроили на базе Университета Банда-Ачех, но его требовалось расселить до начала учебного года, то есть через два месяца. Еще один располагался на заливной лужайке, над заброшенными рисовыми полями. За месяцы, прошедшие после цунами, некоторых жителей удалось переселить оттуда во временные жилища наподобие бараков. В некоторых лагерях имелись туалеты, точнее, выгребные ямы, но они стояли переполненные, а деревянные настилы над ними были сломаны. Пластиковая пленка, игравшая роль стенок, рвалась; женщинам небезопасно было туда ходить, и они испражнялись по ночам, там, где могли спрятаться.

Федерация Красного Креста на тот момент вела в Ачехе крупный строительный проект, в рамках которого в город доставили 200.000 комплектов домов, собиравшихся по принципу конструктора; бригада из десяти рабочих ставила такой дом всего за один день. Одновременно индонезийское правительство выпустило указ, по которому гуманитарным агентствам запрещалось раздавать людям палатки, пускай даже прежние приходили в негодность. Правительство хотело как можно скорее предоставить гражданам постоянное жилье.

Домики, которые ввозила Федерация, предполагалось ставить на участках, где люди жили раньше, и где стояли их собственные дома, но море поглотило часть побережья и многие береговые кварталы оказались под водой. Никакой документации не сохранилось, поэтому приходилось рисовать новые карты, основываясь на показаниях местного населения. Как разобраться, кто где жил? Куда переселять людей из затопленных кварталов? Если человек снимал жилье, а мы поставим ему дом на том же участке земли, то дом будет принадлежать арендатору или арендодателю? Надо ли организации строить сразу три дома, которых лишился местный богатей? Все эти вопросы следовало продумать, что сильно замедляло процесс, за который нес ответственность Красный Крест Австралии. По нашим оценкам требовалось около двух лет, чтобы предоставить всем переселенцам постоянное жилье, но людей из моих лагерей требовалось увозить немедленно.

Я обратилась к руководству с предложением. Мы хотим помочь переселенцам, находящимся под нашей опекой, переехать, и у нас есть на это фонды, поэтому давайте-ка сместим фокус с пропаганды гигиены на строительство переходных убежищ. Мне было двадцать девять лет, о строительстве я понятия не имела, поэтому собиралась только запустить программу, а потом во главе ее должен был встать профессиональный инженер. Нам требовались плотники, строители, целый батальон рабочих, и прораб, который их возглавит. Идея заключалась в том, чтобы возводить временные поселки, соответствующие стандартам гигиены, и притом максимально быстро. Когда прибудет инженер и соберется команда, я уеду на Симёлуэ, в соответствии с изначальным планом, и буду учить людей накладывать повязки – как полагается медсестре.

– Делай то, что можешь сделать прямо сейчас, – сказали мне. Не смотря ни на что.

Опыт, приобретенный в Южном Судане, оказался очень полезен, когда пришлось решать, что потребуется нашим переселенцам в первую очередь. На фазе планирования мы обычно садились и беседовали с пострадавшими, задавали им вопросы, но следили, чтобы в основном говорили они. Так мы узнали, например, что женщинам спокойнее, когда дверь туалета открывается вовнутрь – они могут придерживать ее, даже если замок сломан. В разных лагерях, которые я посещала, чистыми были только те туалеты, которые выделялись конкретной семье: получалось, что собственническое чувство и возможность контроля влияли на уровень гигиены.

То, чего не могли сказать сами переселенцы, приходилось разведывать другими путями. Благодаря присутствию в Ачехе огромного количества разных гуманитарных агентств, меня со всех сторон окружали сплошные эксперты, да и большая библиотека вспомогательной литературы тоже находилась под рукой. В то время как другие экспаты развлекались, я училась. Я читала документацию по устройству лагерей для беженцев, изучала детали «Сферы» – глобальных стандартов по оказанию гуманитарной помощи. В них говорилось, сколько водяных скважин требуется пробурить в лагере в зависимости от количества людей и сколько устроить туалетов; там же предлагались варианты планировок и принципы управления поселением. Все было изложено предельно четко: мне оставалось только придерживаться этого руководства, корректируя его в соответствии с потребностями переселенцев и особенностями территории.

Мне требовался инженер, но времени на полноценный рекрутинговый процесс не было, поэтому я просто поспрашивала знакомых. Инженер из канадского Красного Креста посоветовал, в конце концов, местную сотрудницу по имени Кут, которую считал подходящим кандидатом. Кут оказалась крошечного роста, с очень мягкими манерами, и непреклонным нравом; она перевернула мои представления о восточных женщинах с ног на голову. Она работала гражданским инженером, имела двоих детей и сама водила машину, но при этом ходила в платке и строго соблюдала мусульманские законы. У нее было достаточно опыта, и она горела желанием помочь.

Кут с детьми сидела дома, когда пришла волна. Муж находился на улице, и вода его унесла. Саму Кут тоже вынесло из дома ударной силой цунами, но она умудрилась вцепиться в детей и укрыться с ними вместе в водонапорном резервуаре наверху 15-метровой башни. Они просидели там несколько часов, пока уровень воды не упал; тогда Кут отправилась на поиски мужа. Она отыскала его в госпитале Красного Креста, живого, три дня спустя. С тех самых пор она мечтала поработать на Красный Крест.

У всех в Банда-Ачех была своя трагическая история, стоило только спросить. Очень сдержанно и кратко отец мог рассказать вам о том, как ребенка вырвало волной у него из рук. О том, как тела погибших валялись на крышах. О том, скольких вообще не нашли. У одного человека, с которым я работала, в тот день была свадьба. Он вышел за льдом для напитков, когда ударило цунами. Погибли все гости, но невеста осталась в живых – она наряжалась, готовясь к церемонии, в другом здании.

Люди многого лишились, но рассказать хотели в первую очередь не об этом. Они говорили о своей нынешней жизни и о том, как хотят жить дальше. Мужчина, лишившийся всей родни на свадьбе, работал по двенадцать часов в день, помогая другим, кто также пострадал. Его главной целью, как и у большинства индонезийцев, было сделать жизнь лучше.

Возможно, причина заключалась в сроках. Наверняка сразу после катастрофы дела обстояли иначе, но когда я приехала в Ачех, люди в целом держались бодро и дружелюбно. Они не считали себя жертвами, особенно члены нашей местной команды. Им повезло, они выжили (тут обязательно надо добавить их привычное – хвала Аллаху). Они твердо верили в то, что теперь надо двигаться вперед, развиваться, и стремились внести свой вклад. Конечно, страна сильно пострадала, но в целом население оставалось сплоченным и исполненным решимости. Люди хотели ее восстановить.

Я принялась за строительство первого объекта через несколько недель после приезда в Банда-Ачех. Планировалось построить перевалочный лагерь на 150 семей, которые до сих пор жили в палатках и бараках, на побережье Ачех-Безар, в тридцати минутах езды от города. Люди хотели оставаться поближе к своим землям, чтобы, когда начнется перепись на возведение постоянного жилья, они могли предъявить на них права. Однако местность оказалась проблемной: она была вся завалена булыжниками, глубоко изрыта, и до сих пор частично затоплена. Что мы могли построить в таких условиях?

Кут выступила с неплохой идеей: надо соорудить временное жилье на платформах. Раздавать палатки по-прежнему запрещалось, но навесы над деревянными платформами – это совсем другое дело. Мы можем использовать измельченные кораллы, чтобы засыпать дорожки между ними, и выкопать достаточно колодцев и туалетов, чтобы соблюсти санитарные нормы. По сути, это был глэмпинг – ну, разве что без романтического флера. Однако нашим задачам он вполне соответствовал.

Кут принялась размечать, где мы поставим платформы, а я погрузилась в изучение устройства септиков. (Я снова оказалась по локоть в дерьме, правда, на этот раз в фигуральным смысле). Я договорилась с транспортной компанией «Киви» об аренде грузовичка и постаралась привлечь самих жителей к проекту, тем самым обеспечив необходимую рабочую силу. Достаточно быстро у нас собралась команда, готовая к развертыванию лагеря.

Инженеры, работавшие на других проектах Красного Креста, посмеивались надо мной, потому что я шла самым сложным путем – и самым дорогим. Я скрупулезно придерживалась критериев «Сферы», они же подходили к делу с позиций прагматизма. Они строили убежища, я же, в первую очередь, старалась предупредить вспышки болезней, поэтому если с медицинской точки зрения меня что-то смущало, я не шла ни на какие компромиссы и добивалась своего. Я не хотела, чтобы Красный Крест ассоциировался с чем-то наподобие тех лагерей, которых я навидалась по приезду. Если мы ставим на что-то свой логотип, это что-то должно быть надежным.

За пару недель первый поселок был закончен. Я им очень гордилась. Он напоминал небольшую загородную туристическую базу, и меня крайне удивило, что семьи, которые вместе с нами принимали участие в планировании и строительстве своего нового жилья, продолжали ютиться в прежних кошмарных палатках. На встрече с переселенцами мы еще раз во всех подробностях описали процесс переезда. Новый поселок был готов, они могли переезжать в любой день, но когда через пару дней мы наведались туда, жилье по-прежнему пустовало. Мы опять созвали собрание. Отклики были положительные, семьи ни на что не жаловались и благодарили нас за работу, но что-то их явно не устраивало. Когда собрание закончилось, мы с Кут еще какое-то время побродили по округе, наблюдая за людьми. Начинался дождь. Я смотрела, как мужчина заталкивает в грязную, протекающую палатку трех своих маленьких детей.

– Ничего не понимаю! – воскликнула я, обращаясь к Кут.

Мы уже собирались уходить, но тут мужчина помахал нам рукой и обратился к Кут на местном наречии, а потом пригласил зайти внутрь. На полу теснились ведра, в которые лилась вода из дыр в крыше, жутко воняло плесенью, но в другом конце палатки стоял телевизор. Трое ребятишек уселись возле него и смотрели Губку Боба.

Семья протянула электрический провод от столба у дороги и провела себе ток. Я подумала, что при такой сырости самодельная проводка грозит неминуемой гибелью. Но основная мысль была ясна. Люди не хотели жить без электричества. Их не за что было винить – переселенцам и так приходилось нелегко. Электричество не входило в перечень «Сферы», но тут оно требовалось, определенно.

Еще две недели мы потратили на то, чтобы провести в каждую новую палатку провода для лампочки и розетки, и – оп-ля! – массовая миграция. Все семьи перебрались на новое место.

Я прибыла в Ачех в октябре 2005 года и закончила строительство лагеря в ноябре, а в декабре мне сообщили, что на первую годовщину катастрофы в город едут журналисты. АusAID, департамент австралийского правительства, отвечавший за гуманитарную помощь, отправил двадцать человек, чтобы освещать наши достижения в деле восстановления пострадавших регионов. Народ хотел знать, куда идут пожертвования, и гордиться тем, на что потрачены деньги.

Все сильно нервничали. Восстановление страны шло не такими космическими темпами, как всем бы хотелось; ликвидация последствий самого сильного за последние пятьдесят лет природного бедствия вызывала непредсказуемые проблемы и задержки. Мы работали, не покладая рук, но если народ вдруг решил бы, что пожертвованные средства расходятся недостаточно быстро, это могло нанести серьезный урон репутации Красного Креста.

Как подтвердилось в последующие годы, если сомневаешься – созывай совет. Руководство собрало нас всех и сказало, что надо продемонстрировать прогресс. Программы по учреждению банка крови и устройству службы скорой помощи находились в зачаточном состоянии, спасательные операции давным-давно закончились, мы застряли в переходной фазе. Нам нечего было показать. Я была новенькой в команде, и самой молодой. Наивная, я сказала:

– Может, просто объясним, почему это занимает столько времени?

Все в зале расхохотались. А потом решили, что мой проект будет отличным примером работы, выполняемой в чрезвычайно сложной ситуации.

– Журналюги набросятся на тебя, – предупредила меня менеджер по связям с общественностью. – Людям кажется, мы недостаточно быстро тратим их деньги.

Чтобы подготовить к шквалу вопросов, она дала мне кое-какие выкладки на тридцати двух страницах, но я их прочла и тут же забыла.

За день до годовщины журналисты прилетели, и я повезла их в лагерь. Все крупные СМИ Австралии отправили своих представителей: тут были и газетные корреспонденты, и съемочные группы, и даже одна дамочка из глянцевого журнала. Я объяснила, с какими проблемами мы столкнулись в процессе строительства, показала, как изменилась береговая линия, дала сфотографировать остовы домов, залитые водой, а потом познакомила с некоторыми жителями нового поселка. Встреча прошла в дружественной обстановке, без подковырок и коварных вопросов. Все, что они увидели, говорило само за себя, никакие выкладки не потребовались. Журналисты упаковали свое оборудование и укатили восвояси, а я вернулась назад к работе, решив, что справилась на отлично. Однако тем же вечером меня вызвали в главный офис. Дамочка из глянцевого журнала задумала написать обо мне статью.

Не буду озвучивать, что я подумала в момент, когда об этом узнала – в любом случае, я отказалась наотрез. Но менеджер по связям с общественностью Красного Креста настаивала: мы обязаны журналу кое-какими услугами. Редакция требует репортаж, «один день из жизни Аманды Макклелланд». Я сказала, что могу выделить час.

За последние пару недель я обзавелась ассистентом – девочкой из лагеря, которая отлично говорила по-английски и помогала мне с переводом, когда Кут не было на месте. Ее родители погибли, и девочка жила с дядей; во время работы она везде ходила за мной по пятам. Девчушка была очень симпатичная. На встречу с журналисткой я взяла ее тоже, собираясь по дороге завезти к стоматологу. Ничего серьезного – просто треснул один из зубов; лечение, которое я собиралась оплатить из собственного кармана, стоило не больше двадцати долларов. Без него на десне мог образоваться флюс, и девочка бы серьезно разболелась. Для меня это представляло куда большую проблему. Я приняла самое простое и практичное решение.

Журналистке история, конечно, очень понравилась, и она тут же решила сделать ее центральной темой статьи. Она изо всех сил стремилась изобразить меня настоящей героиней: пригласила даже фотографа, чтобы сделать идеальные «героические» снимки, на которые у нас ушло еще три часа.

– Надо сфотографировать вас с детьми! – заявил фотограф. – Например, вот с этими.

Он подтолкнул ко мне группку малышей, которых я видела впервые в жизни, и рассадил нас так, чтобы получилась подходящая композиция. Мне все это настолько надоело, что я даже не стала спорить – чем быстрее он сделает нужные снимки, тем лучше.

– Отлично, теперь поеду работать, – объявила я, поднимаясь на ноги и освобождаясь от ребятни.

– Нет-нет, подождите! Надо сфотографировать вас на берегу. Дайте нам еще полчаса.

Как минимум двадцать минут мы искали живописно обезображенный участок побережья. Фотограф усадил меня на какие-то обломки и сказал смотреть вдаль с серьезным видом. До этого он шесть недель слонялся вокруг королевского дворца в Копенгагене, дожидаясь, пока появится на свет ребенок принцессы Марии, а теперь пытался заставить меня держать голову под нужным углом, чтобы на лицо падал печальный отблеск заходящего солнца. Это было просто смешно.

– А можете так вот… окинуть взглядом… ну, разрушения, – попросил он.

Не в силах больше сдерживаться, я расхохоталась.

Фотограф сурово на меня посмотрел и заявил:

– Аманда, это цунами – ничего смешного!

Тут как раз с ним можно было поспорить. У меня с моими подопечными случалась масса забавных моментов. Они любили посмеяться. К тому же, честно говоря, сам фотограф выглядел чертовски уморительно.

Мы договорились с местной администрацией о выделении участка земли для общины, жившей на лесопилке. Место не было идеальным, но лучше что-то, чем ничего. Нам досталась узкая полоска берега длиной полтора километра и шириной метров пятнадцать, вдоль реки Ачех. К сожалению, кое-кто там уже обитал. Выкапывая яму для одного из септиков, строители обнаружили человеческие кости, в том числе прекрасно сохранившийся череп, так что мы не могли сделать вид, что это просто какой-то мусор, и я, скрепя сердце, решилась заявить о нашей находке.

Как полная идиотка, я позвонила в полицию Ачеха, и сообщила, что нам попались кости. Мне ответили «да, их тут полно». Во время цунами пропало тридцать тысяч человек, тела которых так и не были обнаружены; никаких особых процедур по опознанию останков в Ачехе не проводилось. К тому же, не имелось образцов для сравнения полученных генетических материалов. Один из членов моей команды жил поблизости от стройплощадки: он рассказал, что мертвые тела плыли вниз по реке, скапливаясь в дельте и перекрывая русло. Их оттуда вытаскивали и хоронили поблизости, на берегу. Видимо, так произошло и с нашими останками.

Полицейские посоветовали призвать местного имама. Мы выкопали останки из земли и сложили в большую картонную коробку, имам произнес над ними краткую речь и увез куда-то с собой. Я уже подумала, что легко отделалась, но тут произошло кое-что непредвиденное. В субботу утром мне позвонили и сообщили, что внезапно сошел с ума наш плотник: он словно взбесился и прыгнул вниз с крыши, которую строил, прямо на берег, весь усыпанный ракушками. Их острые края в лохмотья порезали бедняге кожу на спине и ногах; едва живого, его доставили в госпиталь.

Местные члены команды были страшно напуганы и не хотели выходить на работу. Они не сомневались, что во всем виноваты духи, которые против того, чтобы строили на их территории. Даже прораб, из племени маори, поддерживал их: он рассказал мне по секрету, что ночью ощутил ледяное дыхание на своем ухе. Все как один утверждали, что на стройплощадке водятся привидения.

– Так, а что вы обычно делаете в подобных случаях? – спросила я. Как избавляетесь от привидений?

Команда посоветовала мне опять позвать имама, чтобы провести очистительный ритуал, и я, к их вящему изумлению, согласилась. Я немало повидала разных целителей и магов, и считала сотрудничество с ними частью своей работы. Не то чтобы я верила в привидений, но члены команды – да, и это была проблема. Ее следовало решить так, чтобы мои люди остались довольны. Поэтому я вернула имама.

Любопытный факт: когда мы сказали плотнику в госпитале, что собираемся провести церемонию очищения, он перестал закатывать глаза, начал говорить яснее и вообще быстро пошел на поправку.

Имам явился погожим воскресным вечером и принялся бродить по участку, бормоча молитвы. Он остановился возле места, отведенного под детскую площадку, потом еще раз там, где мы нашли кости. После этого он собрал вокруг себя всех строителей и начал петь какие-то мантры, а члены команды вторили ему. Имам жевал подозрительную ярко-зеленую субстанцию, от которой на губах у него темнели пятна; продолжая молиться, он помазал слюной за ушами у всех участников церемонии. Отойдя на почтительное расстояние, я наблюдала за ритуалом, и, должна сказать, у меня волосы вставали дыбом.

Когда все закончилось, члены команды, как мне показалось, заметно приободрились. Имам сказал: призраки понимают, что у нас нет другой земли, и не против, чтобы здесь построили лагерь, но надо внести кое-какие коррективы в его планировку, чтобы не нарушать покой усопших. Один из домов надо передвинуть на метр влево, а площадку перенести совсем. В остальном духов все устраивает. Будущие жители поселка были довольны. К тому времени мы получили участки еще под два лагеря, и я предложила провести церемонию и на них тоже, пока строительство не началось. «Ну, знаете… на всякий случай».

Поначалу команда сомневалась, стоит ли работать под руководством женщины, но, похоже, этот случай заставил их поверить в меня и вообще сплотил, так что с тех пор строительство шло космическими темпами.

Когда от имама пришел счет, я не поверила своим глазам: 8 миллионов рупий, примерно 800 австралийских долларов. Я попросила у него чек, но чеки имам не выдавал, так что мне пришлось состряпать его самой. Через пару недель из главного офиса Красного Креста меня уведомили, что расходы компенсировать не будут.

– Как так? – возмутилась я. – Почему?

– Аманда, ты прислала нам чек за охоту на привидений.

– Ну простите, а как еще я должна была это назвать?

Наконец, лагерь на реке был готов. Выглядел он фантастически. Два ряда аккуратных домиков стояли напротив друг друга вдоль дорожки, которую мы проложили, с туалетами и колодцами через каждые 50 метров. Люди с радостью расписывали свои новые жилища и расставляли на крылечках цветочные горшки, но через пару недель вдруг начали жаловаться на качество воды. У них что-то случилось с кожей, и все решили, что вода плохая.

Я, возможно, никогда не догадалась бы, в чем дело, если бы заразу не подхватила одна из моих коллег. Я ненадолго уезжала из Ачеха – мне удаляли аппендицит, – и она помогала руководить лагерем в мое отсутствие. Ей поставили диагноз: сыпной тиф, болезнь, которую переносят вши. Я поняла, где надо искать корень проблемы. Я прошлась по всем домам в лагере, проверяя состояние кожи жителей, и, естественно, у них на теле обнаружились характерные высыпания, свидетельствующие о заражении вшами.

Дальше я вспомнила, что когда мы перевозили людей из старого палаточного лагеря в новый, переходный, то сгрузили все их вещи в одну машину. Вши распространились по лагерю, а с ними и тиф. Больше половины семей оказалось заражено. Обычно при подобных вспышках гуманитарные организации устраивают кластерное собрание и разрабатывают тактический план по противодействию эпидемии. У меня кластера не было, так что пришлось разбираться самой.

Проект по переселению превратился в медицинское мероприятие. Я раздобыла и раздала средство от вшей вместе с подробной инструкцией по применению. Жителям надо было нанести мазь на кожу и оставить на двадцать четыре часа – непростая задача, с учетом того, что по религиозным законам им следовало мыться перед каждой молитвой, а молиться – пять раз в день. Кут от моего лица вела в лагере все переговоры по вопросам Ислама; ей удалось убедить людей дать лекарству подействовать.

Всю одежду и постельное белье следовало прокипятить, поэтому мы закупили железные бочки на сорок галлонов, распилили пополам и установили с равными промежутками на дорожке – здоровенные кипящие котлы для массового уничтожения вшей. Жители должны были прокипятить одежду и повесить сушиться на солнце, а когда она высохнет, надеть, чтобы прокипятить ту, что до этого была на них.

Мы провели собрание, на котором объяснили женщинам, как следует действовать. Они, вроде бы, все поняли, но на следующий день стало ясно, что кипятить вещи никто не собирается. Наш отлично скоординированный процесс стерилизации одежды никак не начинался. Котлы кипели, но они были пусты, а женщины занимались своими обычными делами. Пришлось начинать все сначала. Я нарисовала что-то вроде комикса, где демонстрировалась – пошагово – вся последовательность действий, – и прошлась по всем домикам, раздавая копии. На следующее утро, еще до нашего приезда, коммуна мобилизовалась: с помощью моего комикса они поняли, что надо делать и как.

Как я уже, кажется, упоминала, рост у меня немаленький. Жители Ачеха, наоборот, невысокие и миниатюрные, поэтому мои размеры их шокировали, что меня, соответственно, сильно напрягало. В супермаркете на меня показывали пальцем. Люди прятались за стеллажи и вытаскивали мобильные телефоны, чтобы потихоньку сфотографировать, как я хожу по рядам. Обычно на мне была спецовка, заляпанная грязью со стройплощадки – непривычный наряд для женщины в Банда-Ачех. Я начала стесняться. Дошло до того, что я платила домработнице за то, чтобы она ходила вместо меня по магазинам. Сама я выбиралась только на воскресный рынок, чтобы купить баранину для традиционного барбекю.

Всю неделю я питалась вместе с командой. Красный Крест никак не мог найти координатора проекта мне на смену, а после постройки первых двух лагерей, похоже, вообще перестал искать. Я решила, что строительство – не такое уж сложное дело, а когда проект начал разрастаться, просто набрала дополнительный персонал. Под конец у меня работало целых три местных инженера, координатор по санитарии и ассистент по административным вопросам. Все они были молодыми, но очень преданными делу. И все очень заботились обо мне – особенно в вопросах питания.

Стесняясь хуже ребенка, я каждый день жевала один и тот же наси-горенг или жареную курицу, хотя едва могла терпеть зверскую остроту чили, которым щедро приправляли оба блюда. Я научилась глотать очень быстро, чтобы приглушить жжение, и запивала обед парой стаканов лимонада, чтобы как-то протолкнуть его внутрь. Когда мои сотрудники поняли, что происходит, то пришли в полнейший ужас. Они начали ежедневно заказывать для меня отдельную доставку и пробовали еду, когда она прибывала. Они просили не добавлять чили, но в Ачехе чили сыпали везде, разве что количество его варьировалось.

– Нет, Аманда, для тебя слишком остро. Отсылаем обратно!

– А вот это?

– Ну, это еще можно.

Когда строительный проект начал разрастаться, мы наняли повара, который готовил для команды обед. Я тоже получала свою порцию – как правило, просто вареный рис. Его я еще как-то могла проглотить.

В Ачехе я работала шесть дней в неделю, потому что проект шел стремительными темпами, но воскресенья принадлежали мне одной. Я разжигала переносной гриль у себя во дворе и раскладывала на нем мясо, а пока оно жарилось, ездила с другими сотрудниками Красного Креста купаться на пляж. К тому моменту, как мы возвращались и открывали по первой банке пива, мясо было готово.

Традицию воскресных барбекю я поддерживала на протяжении всего года, проведенного в Ачехе, но на пляж мы со временем стали выезжать реже. Прибой был то слишком сильным, то совсем слабым; мелководье то простиралось на десятки метров от берега, то, через пару недель, вдруг полностью исчезало. Однажды я нырнула и под водой наткнулась на манди – к счастью, руками, а не головой. В другой раз, идя по кромке воды, я ощутила под ногами какие-то необычные кораллы – они показались мне слишком гладкими. Это не кораллы, это кости, в ужасе подумала я. Может, я и ошибалась, но все равно не могла избавиться от неприятного ощущения. Все побережье превратилось в сплошную могилу. А дивный океан, в котором мы плавали и резвились, когда-то породил ту самую волну, принесшую в Индонезию смерть.

В лагерях было много ребятишек, и все они пережили огромную потерю; им требовалось место, где они могли бы снова почувствовать себя детьми – хотя бы небольшой пятачок среди бесконечных руин и стройплощадок, навязчиво напоминавших о цунами. Вот почему мы решили обустроить в лагерях детские площадки – чтобы помочь малышам оправиться от трагедии.

Площадки в Индонезии сооружали из цемента и железных перекладин, что меня, как медсестру, приводило в ужас – мне сразу мерещились переломанные кости. К счастью, у одного из тайских производителей я нашла пластиковые игровые комплексы, которые можно было в разобранном виде доставить в Ачех. К несчастью, инструкций к ним не прилагалось. У нас имелась цветная фотография готового комплекса, так что приходилось отталкиваться от нее. Несколько уикендов я посвятила сборке качелей и турников.

С жителями лагеря на лесопилке я особенно сроднилась, поэтому закупила для них самый большой игровой комплекс из всех, имевшихся в продаже. В него входила спиральная горка; местные строители приложили немало усилий, чтобы собрать ее в мое отсутствие, но что-то явно пошло не так. Они докупили кое-какие материалы, но все равно горка заканчивалась метрах в полутора над землей. Я поняла, что эти люди никогда не видели настоящих детских площадок.

Вскоре в том лагере родился первый ребенок – из тех, кто был зачат уже после катастрофы, – девочка. Правда, всех тревожило состояние ее здоровья. Мне сказали, она не ходит в туалет. Я осмотрела ребенка и быстро поняла, почему. У малышки оказался серьезный врожденный дефект – отсутствие ануса. Дырочка была, но без сфинктера. Крошка уже начинала беспокоиться. В ближайшее время она могла тяжело заболеть; требовалась немедленная помощь.

Мы отвезли ее в госпиталь в Банда-Ачех, где врачи нас порадовали, сообщив, что с внутренними органами все в порядке. Проблему с анусом можно было решить, но для этого требовалась операция, на оплату которой у семьи не хватало средств. Без дотации от Красного Креста операция бы не состоялась. Памятуя о случае с привидениями, я сомневалась, оплатят ли мне счет за новый анус. Вместо того чтобы еще раз попытаться запустить руку в кубышку организации, я решила устроить вечеринку со сбором средств. Мы с командой Красного Креста регулярно собирались на барбекю, почему бы разок не заставить гостей раскошелиться? Я разослала приглашения. В них говорилось: «Не будь задницей – заплати за задницу».

В результате мы собрали триста или четыреста долларов – даже больше, чем требовалось на операцию. Я хотела было устроить еще одну вечеринку, благодарственную, но потом решила отдать оставшиеся деньги мужчине, клянчившему деньги на перекрестке возле офиса Красного Креста. У него было тяжелое уродство: огромный деформированный нос, напоминавший слоновий хобот. После пары стаканов пива мы решили отправить его в госпиталь на обследование, а потом устроить еще один благотворительный вечер, и все средства передать на лечение. Мы очень гордились своим благородством – до тех пор, пока он не послал нас куда подальше.

– С этим лицом мне деньги дают просто так! – заявил нищий. – А тогда придется искать работу.

Опять же, все, что ни делается – к лучшему. Мы и сами знали, что сбор средств в пользу конкретного человека, когда ты работаешь в рамках гуманитарной миссии, нежелателен, поскольку порождает у остальных излишние ожидания. В случае любых недоразумений под вопрос ставилась еще и наша безопасность. Но все-таки странно было не помогать людям, когда именно ради этого тебя и прислали.

К середине 2006 года я закончила постройку трех переходных лагерей. Мое время в Ачехе подходило к концу. Я, наконец, добралась до Симёлуэ, но не для пропаганды гигиены: теперь меня возили по стране в качестве консультанта по строительным вопросам, что я находила даже забавным. Лагерь, построенный на месте бывших рисовых полей, сильно затапливало из-за неправильной подготовки площадки. Стоило погоде испортиться, и он превращался в болото.

Пока я с ним разбиралась, меня пригласили на пресс-конференцию, устроенную губернатором Банда-Ачех. Он выделил нам участки, где строились переходные лагеря, и пресс-конференция, как мне сказали, посвящалась успеху нашей программы. Австралийский Красный Крест переселил несколько сотен человек из палаток в переходное жилье – большая победа для всех. От меня требовалось стоять рядом с губернатором и улыбаться, пока он будет нас хвалить.

Пресс-конференция проходила на парковке возле заброшенного футбольного стадиона, там, где когда-то стояли первые бараки. Я не понимала ни слова, потому что все говорили на индонезийском, но в определенных местах старательно улыбалась и кивала: например, если губернатор произносил мое имя или упоминал Красный Крест. И так я кивала и улыбалась, улыбалась и кивала, считая, что все идет хорошо, пока не заметила, что мой переводчик, Иван, делает мне какие-то знаки. Стоя в толпе, он яростно жестикулировал. Что-то явно было не так, но пресс-конференция транслировалась в прямом эфире и обратиться к нему я не могла.

Когда передача закончилась, губернатор торжественно пожал мне руку.

– Огромное спасибо, Аманда! – сказал он. – Я очень рад, что вы перенесете лагерь от телебашни.

– Простите, сэр? – обескураженно переспросила я.

– Детали обсудим завтра.

Губернатор с довольным видом зашагал прочь, а Иван подбежал ко мне объяснить, что произошло. Перед камерами губернатор обратился к Австралийскому Красному Кресту с просьбой построить промежуточный поселок для жителей последнего палаточного лагеря в Банда-Ачех, который когда-то разбили возле телебашни. Участок для него уже подыскали – то самое заброшенное футбольное поле. У меня оставалось шесть недель до конца контракта, за которые требовалось переселить больше тысячи человек. А я улыбалась и кивала, подписываясь на непредусмотренный строительный проект.

– Ты сможешь это сделать? – спросила меня начальница.

– Мне понадобится куча нового персонала, у нас недостаточно людей…

– Но ты сможешь?

– Это будет стоить в разы дороже, с учетом сроков…

– Ясно, но ты сможешь?

– Я все могу, – ответила я.

– Вот и хорошо. За дело!

С лагерем возле телебашни возникли проблемы, сильно осложнившие нам планирование. Мы узнали, что многие палатки стоят пустые: люди возвращаются в них только тогда, когда представители гуманитарных организаций составляют списки на предоставление постоянного жилья. Оповещенные смс, бывшие жители, уже переехавшие в новые дома, появлялись снова и их включали в следующий список, так что порой на одно имя строилось два, а то и три дома. Я сомневалась, нужен ли вообще поселок на футбольном поле, а если да, то каких размеров, но губернатор так увлекся этим проектом, что взялся решить вопрос. Посреди ночи в лагере у телебашни появились военные: они заблокировали все входы и выходы, а потом пошли по палаткам, на месте переписывая всех, кто там действительно жил.

В результате получилось 400 семей. Нам надо было построить 400 переходных жилищ, то есть больше, чем во всех трех моих предыдущих лагерях, вместе взятых, и примерно за четверть того же времени. И все равно, проект меня вдохновлял. Остальные лагеря я строила на участках причудливых форм и с неблагоприятным ландшафтом, поскольку не имела выбора. А вот на футбольном поле могла возвести идеальный поселок, используя все, чему научилась на предыдущих стройках.

Традиционно лагеря беженцев строят по прямой, чтобы максимально использовать пространство. Наверняка вы их видели по телевидению – длинные ряды палаток песочного цвета, установленных как по линеечке, которые тянутся до самого горизонта. Но идеальная планировка такого лагеря – блоки домиков с общим двором. Тогда жильцы объединяются в коммуну, использующую общее пространство. Во дворах я собиралась организовать детские площадки и натянуть веревки для сушки белья. Опять же, при таком тесном соседстве снижалась вероятность домашнего насилия. Когда двор был общим, женщины чувствовали себя в большей безопасности.

Проект приобретал грандиозный размах. Моя команда разрослась до 400 местных рабочих и шестидесяти поставщиков. Земля на стадионе была ровная, и мы построили там дорожки, провели электричество и соорудили мощную систему водоснабжения и канализации. Я научилась подсчитывать нагрузку на дорожное полотно и расширила свои познания в области физики, по крайней мере, что касалось давления воды. Планировка поселка занимала все мои мысли. Оказалось, что на пустырях, куда откачивалась очищенная вода из септиков, можно было выращивать кое-какие овощи, то есть сажать огороды прямо между домами. Мы построили в поселке мечеть, клинику и большую детскую площадку, отвечающую австралийским стандартам, которые я отыскала на градостроительном сайте.

У нас не было времени красить дома, но это требовалось сделать, чтобы защитить древесину. Поэтому я закупила краски разных цветов и пригласила будущих жителей прийти и самим выбрать расцветку, а потом покрасить свой домик. Для них это было проявлением уважения с нашей стороны, для нас – недельной экономией в сроках строительства. Я работала наперегонки со временем, чтобы достроить лагерь до истечения срока контракта, и команда поторапливалась вместе со мной. Мы напечатали себе футболки с логотипом Красного Креста спереди и картинкой с Бобом-строителем на спине, под которой написали: «Мы это можем!»

Переезд людей в новый поселок снимали репортеры разных телекомпаний; это была последняя партия переселенцев, выезжающих из палаток, поэтому тот день стал настоящим праздником для всего региона, символом того, что работа не стоит на месте. Я получила массу восторженных откликов, что мне сильно льстило, хоть я и понимала, что во многом восторги обуславливаются тем, как живописно лагерь смотрится на фотографиях. В Ачехе велось немало важных проектов, но их результаты не были столь наглядны.

Но я все равно гордилась тем, что смогла сделать. Фонд Клинтона провел ревизию программы переходного жилья в Банда-Ачех, и оценил ее очень высоко, особенно поселок на футбольном стадионе, поскольку он не просто служил временным убежищем, а учитывал интересы жителей, особенно с точки зрения здоровья и гигиены. Я на все смотрела именно с этой точки зрения – вот почему наш поселок отличался от остальных. Мне надо было не просто дать людям крышу над головой, а уберечь их от болезней и опасностей, одновременно не ущемляя их достоинство, чтобы они постепенно начали оправляться от перенесенных тягот.

Наши поселки стоили дорого. Инженеры, работавшие над похожими проектами в других гуманитарных организациях, много рассуждали о скорости и дороговизне строительства. За шесть месяцев я потратила около 1,6 млн австралийских долларов, но именно на это люди и жертвовали деньги. Их надо было тратить. И пускай мои лагеря оказались самыми дорогими, условия в них тоже были лучше всего. В принципе, так следовало строить всегда.

За двенадцать месяцев в Ачехе я сильно расширила свои горизонты. Я на три четверти закончила получение высшего образования в сфере государственного здравоохранения. Я научилась бурить скважины и строить лагеря беженцев, но официально нужной квалификацией не обладала. Я решила, что должна все-таки получить диплом, поэтому записалась на курс «Водоснабжение и санитария в чрезвычайных ситуациях» в Университете Копенгагена и следующие шесть месяцев училась вместе с инженерами вычислять нагрузку на водопроводные трубы и проводить прочие базовые расчеты. Большая часть вопросов на выпускном экзамене касалась здравоохранения, так что у меня имелось преимущество, но и в математике я показала себя очень неплохо. В качестве последнего теста нам надо было разработать проект лагеря переселенцев. Я закончила лучшей на курсе.