19 Любовь во время Эболы

ГЕМОРРАГИЧЕСКАЯ ВИРУСНАЯ ЛИХОРАДКА НЕУСТАНОВЛЕННОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ – ГВИНЕЯ: ЭБОЛА ПОДТВЕРЖДЕНА

A ProMED-mail post

http://www.promedmail.org

ProMED-mail, программа Международного Общества по проблемам инфекционных заболеваний

http://www.isid.org

Дата: 22 марта 2014, суббота

Источник: ВВС News

Вирус Эбола официально признан причиной вспышки геморрагической лихорадки, уже унесшей жизни 60 человек в южной Гвинее, утверждают в правительстве.

Подсчет жертв ведется с момента начала вспышки в прошлом месяце [февраль 2014].

Не существует никакого лечения или вакцины от крайне заразного вируса Эбола. Он распространяется при личном контакте с заболевшим и убивает от 25 до 90 процентов зараженных.

29 марта 2014 ProMED забил тревогу по поводу геморрагической лихорадки невыясненного происхождения в Западной Африке – в Гвинее. Я всегда очень настороженно следила за всеми вспышками геморрагической лихорадки – набора вирусных симптомов, включающего внутренние и внешние кровотечения, – потому что практически все заболевания, дающие такие симптомы, очень заразны и, как правило, фатальны. Любая вспышка геморрагической лихорадки требует быстрой и эффективной реакции. В некоторых случаях наличие даже одного заболевшего уже считается катастрофой.

Сообщение ProMED привлекло мое внимание еще и по личным причинам. Исследования А. посвящались как раз этому региону Гвинеи. Она была с ним хорошо знакома и всегда хотела понаблюдать за вспышкой геморрагической лихорадки, поэтому – насколько я ее знала, – не могла упустить такой шанс. Конечно, она позвонила мне из офиса «Врачей без границ» в Женеве, как только узнала о новостях. Организация набирала исследовательскую команду, которой предстояло на следующий день вылететь в Гвинею, чтобы отследить цепь распространения заболевания. А. хотела, чтобы я ее благословила – работа предстояла опасная. Как я могла встать у любимого человека на пути?

22 марта пришло подтверждение – геморрагическая лихорадка вызвана вирусом Эбола. «Нулевым пациентом» оказался мальчик по имени Эмиль, который якобы трогал дохлую летучую мышь в гвинейском лесу, в районе Гекеду. Он передал инфекцию матери, сестре и бабушке. Все они, включая самого Эмиля, умерли. Люди, пришедшие проститься с бабушкой на кладбище, разнесли вирус по другим деревням региона.

К моменту когда 23 марта ВОЗ официально объявила о вспышке, в Гвинее считались зараженными более восьмидесяти человек, шестьдесят из них скончались. На следующий день Либерия заявила о шести подозрениях на вирус и пяти скончавшихся. Эбола двинулась в путь.

24 марта Международная Федерация Красного Креста отправила в Гвинею команду медиков, которую возглавил мой коллега Чарльз, я же осталась в Женеве, чтобы отслеживать логистику и развертывание операции. В первые несколько недель эпидемии я прославилась своей необычной осведомленностью о ситуации на месте – А. звонила мне два-три раза в день из Гекеду, где вспышка уже вышла из-под контроля. «Врачи без границ» устроили карантинный и лечебный центр, но он был забит под завязку, так что люди, не получившие никакой помощи, умирали буквально на улице.

А. говорила, что реагирование никак не координируется, ресурсов не хватает, вокруг один хаос. Волонтеры МФКК в Гвинее под большой угрозой, предупреждала она.

В случаях эпидемий МФКК брала на себя ответственность за мобилизацию общественности – это означало беседы с местными жителями, информирование их о характере и течении болезни, о том, что ее вызывает, и о симптомах, на которые необходимо обращать внимание. Эбола представляла большую проблему еще и потому, что раньше не встречалась в этой части Западной Африки. Она стремительно распространялась по деревням, симптомы ее были ужасающими, и поэтому в обществе циркулировала масса слухов, которые только усложняли ситуацию.

Местное население не доверяло собственному правительству из-за его махинаций, а недоверие к властям вело, в свою очередь, к превратному истолкованию поступавшей от него информации об Эболе. Смертность росла, и паника – вместе с ней. Ходили слухи, что команда «Врачей без границ» в Гекеду проводит эксперименты на людях и вырезает у них органы в карантинном центре, ведь пациенты, попавшие туда, уже не выходят обратно. Смертность от Эболы была столь высока, что люди, попадавшие в карантинный центр, действительно покидали его, в основном, в закрытых мешках, но из-за страха и заблуждений пациенты, распространявшие заразу, не хотели обращаться к врачам и оставались дома, заражая от двух до двадцати человек каждый, прежде чем умереть.

Команда МФКК всеми силами старалась заставить людей понять, почему их нужно изолировать, почему они не должны ни к кому прикасаться и почему мертвых нельзя хоронить обычным способом.

Моя работа – точнее ее часть – заключалась в том, чтобы предоставлять местной команде Федерации Красного Креста нужные материалы, помогающие справиться с ситуацией. Годом раньше я участвовала в подавлении небольшой вспышки Эболы в Уганде, после чего провела много времени с волонтерами и местными жителями, обсуждая лозунги, которые использовались там во время вспышки. В Уганде на плакатах и баннерах кампании было написано «Эбола убивает. Лекарства нет». Этот слоган использовал не только Красный Крест, но и «Врачи без границ» и Министерство здравоохранения Уганды. Обычно Красный Крест не использует таких мрачных выражений, потому что они создают стигмы, которые приносят больше вреда, чем пользы, но опрос показал, что эти пугающие лозунги заставили общество Уганды быстро мобилизоваться, и отчасти именно поэтому вспышку удалось быстро подавить.

Мы отправили материалы по той кампании в Красный Крест Гвинеи, чтобы их перевели на французский и адаптировали под местные реалии, но эффект оказался совсем другим. О болезни было известно так мало, что общественность никак не изменила своего поведения перед лицом опасности, а только еще сильней испугалась. До нас доходили слухи, что заражались целые деревни, но люди там рубили деревья и перегораживали им дороги, чтобы до них не мог добраться медицинский персонал. У перепуганных местных жителей страх оказался сильнее и логики, и даже инстинкта самосохранения. В том числе и поэтому вспышка вышла из-под контроля.

В первые недели эпидемии мы уже понимали, какие сделаны ошибки, почему кампания себя не оправдала, и старались быстрей все исправить. Один из первых пациентов, выживших в карантинном центре «Врачей без границ», став нашим волонтером, выступал перед общественностью с рассказами о своем опыте. Он перечислял плюсы карантинного центра, делая основной упор на неограниченный доступ к вкусной еде и даже кока-коле, поскольку считал их редким соблазном. «Врачи без границ» снесли глухой забор вокруг центра в Гекеду, чтобы люди видели, что происходит внутри. Конечно, это нарушало личное пространство пациентов, но зато прекратились слухи о том, что людей там разделывают на органы. Семьи могли смотреть, что происходит с их родными, и даже их навещать. Далее мы начали отслеживать средства массовой информации на предмет нежелательных слухов и всеми способами пытались предотвратить их распространение, пока они не нанесли новый урон. Однако события развивались так быстро, что нелегко было за ними поспеть.

В Гвинее инфекция пошла на запад, по главной дороге от Гекеду до Конакри на побережье. Первоначально выехавшая в страну команда французских врачей и медсестер работала вдоль этой дороги, поддерживая местных медиков, но препятствия, возникавшие на каждом шагу, сильно затрудняли их деятельность.

Местные сотрудники МФКК не имели доступа к банковским счетам, поэтому мы не могли перевести им необходимые средства. Они были перегружены – все горели желанием работать, но не хватало ресурсов, человеческих в том числе, – а их машины еле-еле передвигались по дорогам. «Врачи без границ» в поисках дополнительного персонала начали обучать местных сотрудников МФКК процедурам по обращению с трупами, а потом принялись нам жаловаться, что те не справляются со своими прямыми обязанностями. В стремлении переманить более квалифицированный персонал на собственные операции «Врачи без границ» отобрали у нас трех главных сотрудников команды МФКК в Гекеду, а без них система волонтеров рассыпалась, как карточный домик.

Тем временем процедуры обращения с трупами повсеместно нарушались. Эбола передается при контакте с телесными жидкостями инфицированных – кровью, потом, рвотой и испражнениями, – и когда человек умирает, количество вирусов достигает пика. Мертвые тела крайне опасны, и обращаться с ними следует максимально осторожно, следуя особым протоколам: действовать можно только в команде из четырех-пяти человек, обязательно в полном защитном костюме – желтом прорезиненном «скафандре» с закрытым лицом и в перчатках. Тела обрабатывают раствором хлорина, чтобы обезвредить вирус, а затем помещают в герметичные мешки. В начале вспышки тела упаковывали сразу в два мешка, чтобы оттуда точно ничего не вытекло, а потом хоронили. После этого команда снимала защитные костюмы, обычно просто на улице, без какого-либо контроля, что представляло крайний риск для собственной безопасности сотрудников. Соблюдать протоколы мешала еще и среда: местные жители не особенно понимали, что происходит, и зачем нужны все эти предосторожности.

Традиционные похороны в этой части Гвинеи включали в себя ритуал омовения трупа, после чего этой же водой мылись люди, исполнявшие процедуру. Если человек умирал от Эболы, вода была гарантированно заражена, однако ритуал имел для местных общин важное религиозное значение. Даже во время эпидемии люди цеплялись за свою веру.

Мы слышали, что местная целительница, заразившаяся Эболой в Гекеду, дюжинами принимала пациентов; сотни людей пришли на ее похороны и пронесли тело по улицам города. В результате заразилось шестьдесят или семьдесят человек, многие из которых поехали дальше, в Сьерра-Леоне, увезя вирус с собой.

У себя в Женеве я постоянно давала интервью и общалась со СМИ. Я выступила на пресс-конференции ООН, пытаясь поставить людей в известность о том, что происходит: у нас глобальный медицинский кризис, цепочку передачи отследить до сих пор не удалось, а эпидемия разрастается по экспоненте. «Врачи без границ» сообщали, что географический охват вспышки уже превзошел все предыдущие и явно вышел из-под контроля. Представитель ВОЗ со мной не согласился. Он сказал, что хотя и понимает озабоченность МФКК и «Врачей без границ», хочет напомнить, что обычно эта болезнь не влечет за собой большое количество жертв. Он был прав: самая крупная вспышка до этого привела к смерти 600 человек, но нынешняя ситуация в корне отличалась от той. Обычно Эбола появлялась в удаленных, изолированных деревеньках. Эта эпидемия давно вышла за пределы одной деревни и продолжала распространяться дальше.

Даже внутри самой Федерации в те первые недели нам приходилось бороться, чтобы получить поддержку. Международная Федерация Красного Креста – гигантская машина, отлично реагирующая на серьезные землетрясения и цунами. Она великолепно работает, быстро включаясь в сложных ситуациях, но при Эболе реакция должна быть другой. Нам требовался динамичный гибкий подход, чтобы быстрее приспосабливаться к ситуации. У нас имелись собственные команды во всех трех странах, где появилась инфекция, но они нуждались в поддержке с точки зрения координации, логистики и технического сопровождения. Однако вспышку не считали достаточно серьезной, чтобы разворачивать «тяжелую артиллерию».

Федерация всегда реагировала на вспышки Эболы с тех пор, как ее впервые обнаружили в 1976, но обычно это выражалось в переводе средств национальным обществам Красного Креста и Красного Полумесяца, а также командировании нескольких опытных сотрудников для оказания поддержки. Наша вспышка распространялась дальше, и необходимость глобального вовлечения была очевидна. В задействованных странах министерства здравоохранения не справлялись с ситуацией, а ресурсы «Врачей без границ» уже заканчивались. Им была нужна наша помощь, но когда мы опубликовали призыв отправить на эпидемию команды разных стран, никто не отозвался. Общества Красного Креста в других частях света не понимали всей тяжести ситуации и не хотели отправлять своих сотрудников на такого рода работу. Они беспокоились также о политической ситуации в регионе, поскольку протоколы по эвакуации зараженных сотрудников МФКК до сих пор не были сформулированы.

Каждый день мы сражались за то, чтобы кризису уделяли больше внимания и поддержки, максимально сотрудничали с персоналом в регионе, чтобы предоставить ему всю помощь, какую только могли. Я активно участвовала в операции по борьбе с Эболой, но только из своего кабинета в Женеве. И от этой дистанционной работы начинала постепенно сходить с ума. У меня накопилась масса нерастраченной энергии, которую требовалось куда-то выпустить, поэтому я принялась строить. Пока А. находилась в Гвинее, я построила в нашей квартире книжный стеллаж размером 3,5×3 метра из дерева и стальных трубок. Машины у нас не было, поэтому я раз за разом ездила в хозяйственный магазин на общественном транспорте, одновременно обсуждая Эболу по телефону с людьми из самых разных стран.

Еще до отъезда А. в Гвинею мы собирались после ее возвращения совершить поход по Монголии, но когда она вернулась несколько месяцев спустя, решили его отменить. А. была без сил, да и я чувствовала себя немногим лучше, поэтому мы сняли на Мальте виллу с бассейном и большую часть недели просто отсыпались.

В день возвращения мне позвонил мой босс. Мы достигли крайней точки: Генеральный Секретарь ООН позвонил Генеральному Секретарю Федерации, официально запросив поддержки. Нам дали зеленый свет на отправку иностранных медицинских команд. Я ехала бороться с Эболой в Сьерра-Леоне.

Я хорошо знала местное общество Красного Креста, потому что уже работала с ним вместе во время вспышки холеры в 2012-ом, а в мае 2014-го ненадолго возвращалась для оценки принятых мер. На момент той поездки Эбола еще не проникла в Сьерра-Леоне, но местная команда активно готовилась к возможной эпидемии. Они отпечатали для волонтеров футболки, которые с гордостью мне показали: на них красовался череп с костями, а под ним надпись «Не пустим Эболу в Сьерра-Леоне».

– Так, друзья, с точки зрения медицины, что вы этим хотели сказать? – дипломатично поинтересовалась я. Пиратская символика меня особенно встревожила. Пришлось спросить, сколько футболок они уже успели отпечатать – всего две. Так, больше не надо.

Вскоре после этого, 24 мая, в Сьера-Леоне зарегистрировали первый случай Эболы. К середине июля в стране заболело больше 100 человек, и эта цифра быстро росла. ВОЗ направила шесть сотрудников из своего госпиталя в округ Кенема, но они были страшно перегружены. Я ехала строить дополнительное отделение, а также сопровождать строительную и медицинскую команды при развертывании его работы.

На пути в Кенему я остановилась в столице Сьерра-Леоне, Фритауне, и провела совещание с местным обществом Красного Креста. Один из волонтеров пожаловался, что не спал с двух часов, потому что его разбудила смс-ка от родственника. Посреди ночи один из религиозных предводителей Фритауна объявил, что все, кто сейчас проснется, вымоется соленой водой и прочтет псалом из Библии, благополучно избегут Эболы. Мой волонтер решил последовать инструкции.

– Серьезно? – пораженная, переспросила я.

По сообщению из утреннего новостного бюллетеня так сделало более 1,5 миллионов человек, – сообщил мне он. Я обвела глазами сидящих за столом.

– Сколько из вас участвовало?

Все без исключения подняли руки.

– И зачем?

Генеральный Секретарь Красного Креста Сьерра-Леоне невозмутимо посмотрел мне в глаза и сказал:

– Аманда, мытье в соленой воде может нам чем-то повредить?

– Нет.

– А молитва?

– Тоже нет.

– Тогда почему бы не попробовать?

Эти люди были моими глазами и руками в Сьерра-Леоне, но, совершенно очевидно, страх лишил их здравого смысла.

МФКК никогда раньше не занималась непосредственно лечением Эболы. В предыдущие вспышки «Врачи без границ» принимали удар на себя, и им удавалось подавить распространение инфекции, но в данном случае их ресурсов оказалось недостаточно. Они уже организовали четыре крупных лечебных центра в трех странах. «Врачам» требовалась поддержка, поэтому они предложили обучить наш персонал, надеясь, что мы возьмем часть нагрузки на себя.

«Врачи без границ» устроили лечебный центр на сто коек в Кайлахуне, в Сьерра-Леоне, к югу от границы и от Гекеду. Это был самый большой из всех когда-либо существовавших центров по лечению Эболы, однако вскоре его превзошел центр на 400 коек в Либерии. Кайлахун стал моей первой остановкой после Фритауна. Там мне предстояло разобраться, как именно строить такие центры и как ими управлять. Раньше я ничем подобным не занималась.

Первое, что сказала мне директор центра:

– Очень жаль, но у меня на вас нет времени.

– Понимаю, но если вам нужен дополнительный центр в Кенеме, мне потребуется некоторое руководство.

– Один из моих подчиненных сможет уделить вам час завтра утром, – ответила она.

Это было лучшее, что я могла получить, с учетом обстоятельств.

На следующее утро сотрудник центра показал мне схематичные планы центра по лечению Эболы – вот карантинная зона, зеленая «безопасная» зона, точки обеззараживания, зона, где снимают защитные костюмы, – а потом провел короткую экскурсию по центру. Главным средством обеззараживания являлся хлорин, который доставлялся, уже разведенный до нужных пропорций, по внешней системе труб, и управлялся извне; для испражнений и рвоты в землю закопали 200-литровые баки; над каждой кроватью имелась лампа, чтобы персонал мог работать круглосуточно; по периметру стояла охрана, не позволявшая дезориентированным пациентам бежать из больницы. Центр мы осмотрели только снаружи – внутрь меня не пустили. Однако каким-то образом, опираясь на скудную документацию, я должна была теперь построить такой же в Кенеме.

У «Врачей без границ» была в Кенеме своя небольшая команда, отправленная на подмогу врачам ВОЗ в местный госпиталь, до развертывания более масштабной операции. Поначалу мы хотели построить лечебный центр рядом с госпиталем, чтобы направлять туда пациентов с Эболой и обеспечивать поддержку врачам, но когда я переговорила с представителем «Врачей без границ» по имени Эльза, план пришлось изменить.

Я собиралась присесть на ступеньку возле офиса «Врачей», в дальнем углу госпитальной территории, но Эльза остановила меня. Разволновавшись, она воскликнула: «Тут сидеть нельзя! Все заражено! Эбола повсюду!» Мы находились примерно в 300 метрах от отделения, где держали пациентов с Эболой, но контроль над инфекцией в госпитале осуществлялся так плохо, что никто не мог чувствовать себя в безопасности.

При Эболе вступает в действие правило «никого не трогать» – никаких рукопожатий, объятий, никаких похлопываний по плечу, – однако мне очень скоро стало ясно, что нельзя трогать не только людей, но и вообще ничего вокруг. У Эболы трехнедельный инкубационный период, поэтому невозможно узнать, кто мог заразиться и когда, так что надо постоянно быть начеку, особенно если лечишь пациентов. Однако в Кенеме этими правилами пренебрегали на каждом шагу. В госпитале не было света, он был переполнен, пациентов сортировали кое-как, но, самое главное, не существовало четких границ между «красными» зараженными зонами и «зелеными» безопасными. Риск, на мой взгляд, не то что недопустимый, а просто самоубийственный.

Доктора ВОЗ просто тонули в потоке пациентов, делая все возможное, чтобы как-то справиться с бесконечной очередью, тянувшейся к входу, и в результате рисковали собственной жизнью. Они выполняли крайне опасные процедуры, в том числе ставили центральные катетеры пациентам с Эболой, при которых велик шанс заражения, но при этом у большинства пациентов в отделении не было ни еды, ни воды. Они жаловались на нехватку медсестер, ряды которых неуклонно редели. Старшая сестра умерла от Эболы, глава акушерок умерла от Эболы, болезнь уже унесла жизни сорока шести сотрудников больницы.

Заместительница старшей сестры в госпитале Кенемы была еще жива. Я отправилась к ней, чтобы обсудить свой план; она обрызгала все вокруг у себя в кабинете хлорином, прежде чем предложить мне присесть. Дама оказалась очень здравомыслящей и рациональной, несмотря на то, с чем ей пришлось столкнуться. Она согласилась с Эльзой, что работать в госпитале Кенемы будет для команды МФКК небезопасно, – лучше строить центр с нуля, как сделали «Врачи без границ» в Кайлахуне. Министерство здравоохранения давило на госпиталь, стремясь скорее убрать из него пациентов с Эболой. Пару дней назад в городе разразился настоящий бунт – люди бросали в здание камнями и требовали, чтобы больных Эболой немедленно увезли.

В пяти километрах от Кенемы располагался заброшенный аэродром, который идеально подходил для строительства нашего лечебного центра. Поблизости никто не жил, земля уже была выровнена – мы могли строить прямо на взлетной полосе, – а поскольку от госпиталя его отделяло всего пять километров, нам не составило бы труда перевезти пациентов туда. К несчастью, министр здравоохранения Сьерра-Леоне подавил этот проект еще в зародыше: строить центр в городских границах Кенемы было нельзя.

Мы получили приглашение встретиться от местного депутата парламента, который отвез нас на другую площадку, в 17 км от города. Ткнув пальцем в густые джунгли сбоку от дороги, он сказал:

– Здесь можете занимать столько земли, сколько захотите.

– Но госпиталь строить здесь нельзя, – ответила я ему. – Он же нужен вам прямо сейчас. А тут только на расчистку уйдут недели. Мы будем строить на аэродроме.

Он только пожал плечами. Такие решения принимались на высшем уровне – в правительстве.

Три или четыре дня я сражалась изо всех сил, сопротивляясь решению властей. Я вела переговоры на государственном уровне, на региональном уровне, пыталась привлечь внимание международного сообщества, чтобы разрешить ситуацию в нашу пользу. Госпиталь Кенемы не справлялся с нагрузкой, отделение по лечению Эболы было переполнено, а пациенты продолжали поступать, местные жители бунтовали, требуя быстрей убрать зараженных. Тот же страх, что царил в Гвинее, теперь охватил Сьерра-Леоне, и правительство озвучивало свою позицию предельно четко: «Построите центр в границах города – мы не ручаемся за вашу безопасность».

Я стояла на своем, используя все мыслимые аргументы. Мы не можем строить госпиталь в такой глуши, куда не доберется ни один больной. Однако через несколько дней после того, как мы побывали на том участке, мой телефон зазвонил – по двадцатидолларовой Нокии до меня донесся женский голос: «Пожалуйста, подождите. С вами будет говорить президент Сьерра-Леоне».

В трубке что-то щелкнуло, а потом очень мягкий и одновременно властный голос произнес:

– Это Аманда Макклелланд из Красного Креста?

– Да.

– Я хотел бы поблагодарить вас и ваших людей за то, что пришли нам на помощь в пору нужды, – сказал он. – Как я понимаю, у вас проблемы.

Я уцепилась за последний шанс отстоять свою позицию. Президент терпеливо слушал, пока я разливалась соловьем, а потом, когда я, наконец, замолчала, сделал паузу, словно обдумывая услышанное, и спокойно ответил:

– Итак, я хотел бы поблагодарить вас и ваших людей за то, что пришли к нам на помощь.

Дальше он подтвердил все, что говорил местный депутат парламента – центр придется строить прямо в джунглях.

Команда иностранных сотрудников Красного Креста прибыла в Кенему, чтобы строить центр и работать в нем, но мне негде их было поселить. Ни один отель в городе не хотел принимать группу, которой предстояло близко контактировать с Эболой. И людей нельзя было за это винить. Старая знакомая, с которой я работала когда-то еще в Йироле, по имени Бриджит, была теперь ирландским послом в Сьерра-Леоне. Она посоветовала обратиться к христианскому священнику, который жил неподалеку от города. Поздним вечером, под проливным дождем, я поехала с ним поговорить. Священником оказался старый ирландец отец Симус, который любезно согласился приютить нашу команду на пару недель, пока мы не найдем для них постоянное жилье. Команда МФКК прожила у отца Симуса следующие двенадцать месяцев.

Моими архитектором и инженером оказались две испанки, давно работавшие волонтерами и регулярно выезжавшие на миссии от испанского Красного Креста. Они кипели энтузиазмом, были по-настоящему мотивированы, жаль только, что я в большинстве случаев не понимала ни слова из того, что они говорят. Вместе мы съездили осмотреть участок в джунглях; обе согласились, что для расчистки потребуются тяжелые машины. Почему бы не позвать на помощь китайцев, которые строили за Кенемой шоссе?

Дорожная команда работала в рамках гуманитарной помощи от Китая, помогая создавать инфраструктуру в Сьерра-Леоне, но уже несколько недель от нее не было никаких вестей. Как только началась Эбола, китайцы заперлись у себя в общежитии. Я смогла убедить их помочь нам с расчисткой джунглей, пообещав, что мы к ним и близко не подойдем. Работы заняли примерно две недели, но когда технику увезли, земля на участке была полностью разворочана. Деревья выкорчевали, но тут пошли дожди; грязь вокруг доходила мне до колен. Половина участка вообще провалилась. Инженер из китайской команды сказал, что строить там можно будет где-то через полгода.

Я пошла к депутату парламента и объяснила, что мы попытались следовать их инструкциям, но строить в джунглях невозможно. Работы приостановлены. Тем временем стали прибывать команды медиков Красного Креста – врачи и сестры из Австралии, Новой Зеландии, Норвегии, Англии, даже Колумбии, – но, в отсутствие лечебного центра я не могла позволить им приступить к работе. Кризис в Кенеме достиг своего пика: в начале августа в Сьерра-Леоне за неделю заразилось 500–700 человек. Однако условия в госпитале были такими ужасающими, что я не могла пустить туда своих людей.

В госпитале Кенемы работало несколько феноменальных докторов. Например, туда приехал блестящий специалист по инфекционным заболеваниям из Америки по имени Марк, который проделал грандиозную работу и заметно наладил функционирование отделения, но всякий раз, когда мы сталкивались с ним, он весь обливался потом и все равно пытался меня обнять. Он был просто очень славным, общительным человеком, но его порывы приводили меня в ужас – персонал госпиталя Кенемы с тревожной регулярностью продолжал умирать. Марк заразился Эболой в начале сентября, в результате чего ВОЗ отозвала свою миссию из Кенемы. Он выжил, но другие – нет, и их фотографии покрывали в госпитале целую стену.

У меня имелась в Кенеме команда врачей, но я не могла послать их на помощь – только не в такие условия. Очень тяжело было видеть, как в них нуждаются, но не реагировать, и все-таки приходилось мыслить стратегически. Если хоть один экспат заразится в первые недели миссии, никакой миссии больше вообще не будет. Давление иностранных правительств заставит нас ее свернуть. Мне надо было убедиться, что команде ничего не грозит, чтобы перейти к полноценному оказанию медицинской помощи.

Наша модель реакции на кризис отличалась от модели ВОЗ, сосредоточенной на выживании каждого пациента. Они пытались спасать жизни, мы – остановить эпидемию. В ситуации, когда количество больных во много раз превышало наши ограниченные возможности, на первое место мы ставили безопасность персонала, затем безопасность общественности, и только потом – отдельных пациентов. Когда вспышку удавалось приостановить, а персонал набирался достаточно опыта, в фокусе оказывался индивидуальный пациент. Многие критиковали нашу модель, но я, в конце концов, пришла к выводу, что она справедлива.

Ну а пока нам требовалось придумать, как внести свой вклад. Мы устроили приемное отделение сразу за территорией госпиталя Кенемы, чтобы более тщательно сортировать пациентов. Не у всех людей с лихорадкой обязательно была Эбола, но всех, кто на нее жаловался, сразу отправляли в отделение Эболы, и рано или поздно они ей заражались. Наше приемное отделение немного снизило нагрузку на госпиталь, но настоятельная потребность в лечебном центре никуда не делась.

Было созвано совещание с участием местных властей, военных и других заинтересованных сторон; все вместе мы проехали мимо развороченной площадки, которую расчистили для нас китайцы, и через два километра увидели в джунглях просвет.

– Можете строить здесь, – сказали мне.

Я была вне себя. Нас отделяло от города 20 километров – как я буду возить сюда персонал? Как станут добираться пациенты? Мы находились в буквальном смысле слова посреди джунглей. Я разразилась возмущенной речью в адрес всех членов этого импровизированного «комитета», но, когда закончила, одна из местных сотрудниц отвела меня в сторонку и сказала, что это ничего не меняет.

– Я прекрасно вас понимаю. И я согласна с вами. Но это все, что мы можем предложить. Вы должны найти способ все организовать.

Я провела в Сьерра-Леоне уже почти месяц, а лечебный центр до сих пор не был построен. Люди умирали. У меня не было выбора.

Следующие две недели испанская команда строила, засучив рукава, а я разрывалась между стройплощадкой, организационными собраниями и приемным отделением в госпитале Кенемы. Я объезжала их по нескольку раз в день, особенно пристально следя за госпиталем, потому что там мой персонал сильнее всего рисковал подхватить инфекцию. Однажды, когда я сидела у отделения под навесом, какой-то мальчик вошел в ворота, ведя за собой мужчину в традиционной одежде, вероятно, отца. Мужчина сделал шаг, покачнулся и упал на землю в каком-то метре от меня. Он был весь в поту, из носа текла кровь. Он мог болеть чем угодно, но, скорее всего, это была Эбола.

Через несколько минут мужчина перестал дышать и скончался.

Истерия в СМИ относительно Эболы за шесть недель моего пребывания в Сьерра-Леоне только нарастала, что ставило перед нами дополнительные задачи. Кения прекратила авиационное сообщение, отменив все рейсы из Западной Африки, а это означало, что нам стало сложней доставлять грузы. У меня была старшая медсестра, с которой мы сотрудничали на многих других миссиях, но теперь ее направили в Сектор Газа, где бомбили госпитали. Международное медицинское сообщество раздирали внутренние конфликты и взаимные обвинения, а правительства разных стран не торопились принимать участие в борьбе с эпидемией.

В госпитале Кенемы заместительница старшей сестры оставалась на своем месте и прилагала невероятные усилия, стараясь внедрять эффективные меры по предотвращению инфицирования, пускай и суровые. На стене в ее кабинете висела фотография четырех медработников: это были три девушки из Сьерра-Леоне и один англичанин, молодой парень по имени Саймон. У них на руках сидел малыш, мать которого поступила в отделение Эболы, но ребенок прошел 21-дневный карантин без всяких симптомов. Они пожалели кроху и купили ему на рынке красивой одежды, а чтобы ее продемонстрировать решили сфотографироваться. Все они заразились Эболой. Заместительница старшей сестры держала у себя это фото в качестве напоминания. Они просили и ее сфотографироваться с ними, но она отказалась, потому что это было небезопасно.

С учетом всей этой ситуации я сильно беспокоилась о командах Красного Креста, работавших в Гвинее и Либерии. Строительство лечебного центра заняло гораздо больше времени, чем планировалось, и у меня не было возможности сесть и в деталях проанализировать, что происходит в остальных двух странах. Мы собрали совещание с ключевым персоналом, чтобы обсудить оперативные стратегии, и я согласилась оставить нашу команду в Гвинее, потому что вывезти ее оттуда было затруднительно – границы перекрыли. Потом я восемь часов ехала на машине до Гекеду, радуясь возможности посмотреть, что там делается, собственными глазами. Я очень хотела повидаться с А., которая снова работала в Гекеду.

Будка паспортного контроля на границе была размером с деревенский туалет, а пограничники мне страшно обрадовались – никто не пересекал границу уже несколько недель, – но не торопились брать в руки наши паспорта. Они знали, что мы работаем с Эболой. Поставив штампы на какие-то бумажки, они разрешили нам проезжать.

Граница с Гвинеей шла по реке, но паром ни за что не хотел нас везти. Он стоял, словно примороженный, на противоположном берегу, сколько бы пограничники Сьерра-Леоне не призывали его по рации выезжать за нами. Граница была закрыта – даже для Красного Креста. В конце концов я позвонила А., которая обратилась к начальнику полиции Гекеду, и он приехал к нам на выручку.

Мое свидание с А. в Гекеду было полностью платоническим. Мы сидели на противоположных концах кровати, держа руки на коленях, говорили – и только. В следующие двенадцать месяцев мы обе продолжали бороться с Эболой, обычно в разных местах по всей Западной Африке, посещая опасные зоны и проходя бесконечные карантины. Большую часть этих двенадцати месяцев мы не прикасались друг к другу.