15

Понос или удар?

В процессе оценки действий гуманитарных агентств в ответ на продовольственный кризис 2005 года в Нигере, Concern Worlwide пришел к выводу, что его собственная реакция была слишком медленной. В прессе муссировались истории о том, как сотрудники Concern перешагивали через истощенных детей, направляясь в школу, чтобы проводить там свои образовательные программы, то есть игнорировали признаки крупного бедствия, разворачивавшегося прямо у них на глазах. В результате организация пересмотрела свои критерии подготовки и оценки сотрудников и включила в каждую из проводимых программ отслеживание случаев недоедания. Concern не хотел, чтобы его снова застали врасплох.

В 2010 в Нигере все признаки указывали на приближение нового продовольственного кризиса. Директором местного офиса Concern был молодой экономист по имени Стивен, который утверждал, что кризис можно предотвратить, если как можно раньше начать поставки продовольствия и перевод средств. Он попросил меня приехать в Нигер, чтобы помочь с разработкой проекта, так как планировал включить продовольственную составляющую в свою модель экономической помощи.

Проект, над которым работал Стивен, базировался на причинно-следственном анализе. Вместо того чтобы дожидаться, пока дети заболеют, а потом пытаться их лечить, он предлагал определить, почему дети заболевают, и попытаться устранить причины их болезней, то есть вмешаться на более ранних стадиях. В Нигере из-за засухи случился неурожай, а это означало, что многим семьям в определенных регионах не хватало еды. В других регионах продукты имелись, и даже в избытке, но у семей, оказавшихся в зоне риска, не было средств, чтобы их приобрести. Сначала они сокращали свой рацион до одного приема пищи в день, надеясь пережить голодный сезон. Затем запасы заканчивались, и дети начинали голодать.

Ниамей, город в песках, разделенный напополам рекой Нигер, как мне показалось, давно утонул бы под барханами, если бы местные жители его постоянно не расчищали. Песчаная буря, налетавшая из пустыни, за считаные минуты укрывала его плотным одеялом тончайшей пыли, которая просачивалась в окна и двери, оседала на кроватях, столах и телевизорах. Песок был повсюду. Когда я только приехала, Стивен повез меня смотреть на дюны на окраине города – это была юго-западная оконечность Сахары. Песок казался почти розовым, а небо – бледным до белизны, словно все цвета выгорели от беспощадного солнца. Я вспомнила Элис-Спрингс с его красной землей и сияющим бирюзовым небом. Получалось, ни одна пустыня не похожа на другую.

Через несколько дней после моего приезда в Ниамей на Гаити произошло знаменитое землетрясение 2010, и мне позвонил Ричард, мой начальник, с вопросом, готова ли я сесть в самолет и лететь туда. Погибло больше 100000 человек, миллионы остались без крова. Все международное гуманитарное сообщество мобилизовало свои ресурсы, и команда Concern уже находилась в пути. Мне, естественно, хотелось поехать на Гаити – хотя бы из-за масштабов катастрофы, ведь когда работаешь в сфере гуманитарной помощи, всегда стремишься быть в центре событий, – но я знала, что без меня программа в Нигере застопорится, а данные о запасах продовольствия, которыми я располагала, совсем не обнадеживали. Пока что мы еще могли повлиять на продовольственный кризис и не собирались упускать такую возможность. Я также беспокоилась, что в Нигере не будет достаточно персонала, поскольку это была франкоговорящая территория, как и Гаити. Скорее всего, нам будет нелегко отыскать франкоговорящих сотрудников для работы с голодающими детьми в пустыне, поскольку они предпочтут окунуться в водоворот событий, разворачивающихся на Гаити, куда съехалось две трети гуманитарного мира. К сожалению, таковы наши реалии. Гаити были так называемой «CNN-точкой», то есть местом, привлекающим наибольшее внимание. Нигер такого интереса не вызывал, но не меньше нуждался в нашей помощи. Мы с Ричардом переговорили, и я решила, что должна остаться в Нигере и сосредоточиться на запуске программы.

Из всех мест, где я до этого успела поработать, Нигер был, пожалуй, самым небезопасным. За несколько недель до моего приезда там пытались похитить американских экспатов, причем в городе Тахуа, где нам предстояло работать. Скорее всего, к похищению приложила руку военная группировка салафи-джихадистов, орудовавшая в регионе. Вооруженные люди ворвались в отель и потребовали у портье сообщить им, в каких номерах живут американцы. Вот только они не знали, что это афро-американцы – те самые чернокожие, которые как раз сидели в холле, когда началась заварушка, и успели сбежать через центральный вход, пока террористы обыскивали здание.

В основном под угрозой находились американцы и французы: первые – из-за связей повстанцев с Аль-Каедой, а вторые – из-за каких-то разногласий с Францией по поводу экспорта урана. Команда Concern в Нигере состояла из австралийцев, ирландки и британца, и наши правительства не выкупали заложников, поэтому для террористов мы интереса не представляли и находились в относительной безопасности. Тут было важно наглядно демонстрировать людям, из какой мы страны. Жандармы, или местные полицейские, обращались к нам не по именам, а по национальностям, и я повсюду ходила в толстовке с кенгуру на груди, – так, на всякий случай.

К этому моменту я прошла продвинутый тренинг по безопасности, организованный Concern, что стало для меня большим шагом вперед после базового обучения в австралийском Красном Кресте. На тренинге мы разыгрывали различные опасные сценарии: похищения, нападения, публичные конфликты. В первый день нам дали задание: спланировать похищение реального директора одного из зарубежных офисов Concern, опираясь на карты и данные, полученные из Интернета. Это было очень полезное упражнение, и оно многому меня научило. Размышляя с позиции похитителя, я осознала, на чем можно подловить меня саму, когда я работаю за границей. Я поняла, откуда за мной могут наблюдать, как отслеживать мои перемещения, где на меня проще напасть, и, соответственно, научилась лучше защищаться. Теперь я знала, что нельзя заводить никаких привычек и не стоит ходить каждый день по одной и той же дороге. Я стала обращать больше внимания на подозрительно припаркованные машины и высотные здания, откуда удобно вести обстрел. В ресторанах я теперь обязательно садилась у стены, лицом к выходу. Единожды посмотрев на мир под этим углом, я уже не могла остановиться: теперь даже дома, идя в ресторан, я не могу расслабиться, пока не усядусь в правильном месте.

Предложение Стивена по борьбе с недоеданием включало в себя модель перевода средств, уже опробованную Concern в Кении, – с помощью обычного мобильного телефона. Во многих развивающихся странах, где мы работали, возникала одна и та же проблема – у людей не было доступа к банкам. Чтобы открыть счет, нужно предъявить удостоверение личности, дать постоянный адрес и внести определенную сумму, чего никак не могли сделать наши подопечные. Кроме того, банковских отделений в удаленных уголках Африки работало совсем немного.

Мобильные операторы в Кении пошли нам навстречу и придумали систему М-Пеза, которая позволяла людям хранить средства на счету мобильного телефона и переводить их с помощью смс. М-Пеза стала для Кении аналогом наших дебетовых карт, но в Нигере такой системы еще не существовало, и Стивен прилагал все усилия, чтобы ее запустить и тем самым облегчить перевод денег людям, нуждавшимся в нашей помощи. Он начал переговоры с местными сотовыми операторами и теперь собирался передать их мне, а самому сосредоточиться на программе по борьбе с недоеданием – расширенной версии той, что я проводила в Эфиопии.

Деньги мы переводили для того, чтобы предупредить возникновение негативных механизмов реагирования – когда люди действовали без учета отдаленных последствий. Зачастую, если в семье кончались запасы продовольствия, и не имелось средств, молодые мужчины уезжали на заработки в другую страну, чтобы высылать деньги домой. Но в результате их не оказывалось на месте, когда приходило время для посадок, и это сказывалось на урожае. Возвращаясь назад из-за границы, они нередко привозили ВИЧ, которым заражали других жителей деревни.

В условиях продовольственного кризиса семьи могли распродать все свое имущество, включая домашний скот и сельскохозяйственные орудия, и потратить деньги на продукты, просто чтобы выжить. Доведенные до отчаяния, они даже съедали семена, отложенные на будущий сезон. Получалось, что сажать им было нечего. Пара таких циклов могла привести к глубокому продовольственному кризису. Предыдущий год в Нигере и так был неурожайным, и министерство сельского хозяйство предупреждало о будущем сокращении урожая на 30 %, соответственно, наступали тяжелые времена.

Как и в Эфиопии, «голод» был в Нигере ругательным словом. Мы пытались развернуть масштабную программу, но чтобы заручиться поддержкой правительства, должны были использовать эвфемизмы и всякие туманные формулировки. Мало того, я не говорила по-французски. Ко мне приставили переводчика для всяких ответственных переговоров, и зачастую нам с ним приходилось преодолевать яростное сопротивление. Чиновники настаивали, что проблем с продовольствием в Нигере нет, а мы – что они есть и еще будут.

На одном совещании в министерстве здравоохранения врач, сидевший вместе со всеми за столом и неплохо говоривший по-английски, отвел меня в сторонку и сказал: «Пожалуйста, продолжайте, вы очень нам нужны, но я не могу в открытую об этом говорить. Постарайтесь как-то их убедить». Дальше все совещание он настаивал на том, что госпитали и поликлиники в Нигере прекрасно укомплектованы и ни в какой помощи не нуждаются.

Собрание проходило в Тахуа, на севере страны. По дороге назад в Ниамей мы получили сообщение от руководителя офиса, который просил нас пока не ехать дальше, – в стране произошел государственный переворот. Нам надо было остановиться в отеле и немного выждать. Местные члены команды столпились возле радио, прислушиваясь к подробным сводкам, – по сути, переворот транслировался в прямом эфире. Все закончилось так же стремительно, как и началось. Не успели мы заселиться в отель, как нам позвонили сказать, что переворот прошел успешно и военные взяли управление страной в свои руки. Мы можем спокойно ехать дальше.

Это был не первый в истории Нигера мирный переворот, когда одно правительство просто сменяло другое. Военные решили, что правительство неправильно руководит народом и недостаточно внимания уделяет подготовке к грядущему продовольственному кризису. По дороге я обсуждала ситуацию с нашим местным водителем.

– Похоже, смена власти произошла легко. Двадцать минут и всего трое погибших.

– В прошлый раз это было восемь минут и один погибший, так что не очень-то легко, – ответил он.

После переворота все политические экивоки относительно продовольственного кризиса прекратились. Военные сделали публичное заявление и гарантировали полную поддержку нашей программы. Через несколько часов после того мучительного собрания, англоговорящий доктор позвонил мне и сказал:

– Пожалуйста, возвращайтесь. Мы готовы.

Программа раннего вмешательства была достаточно инновационной, поэтому мы объединились с учеными из Университета Тафтс в Массачусетсе, США, которые брались за научное сопровождение и анализ проекта. Их участие гарантировало, что, если проект будет успешным и мы сможем это доказать, такая модель в будущем станет применяться еще на ранних стадиях кризиса. Мы выбрали 7000 семей, которым собирались в течение пяти месяцев ежемесячно выдавать деньги: половину через систему «М-Пеза» – в Нигере она называлась «Зап», – а половину – просто в конвертах. Еще трем тысячам половина суммы направлялась в начале проекта, а вторая – перед посевной, вместе с запасом семян. Одновременно мы расширили программу по борьбе с недоеданием в Нигере, добавив персонала в клинику министерства здравоохранения и запустив тренинги по профилактике истощения. Мы также начали раздавать, помимо «ПлампиНат», соево-кукурузную муку с растительным маслом в рамках своей пищевой программы.

Суммы, которые семьи получали в месяц, варьировались в зависимости от цен на продукты на рынке, и мы следили за ними, чтобы точно знать, что в продажу поступает достаточно продовольствия. Теоретически, пока в Нигере наблюдалась нехватка пищи, приток наличных должен был поддержать местный рынок, поскольку если бы люди перестали тратить деньги, он бы обрушился. А в случае обрушения рынка от своей программы нам пришлось бы перейти просто к раздаче продуктов.

Проблема была распространена так широко, что всех мы охватить не могли, поэтому правительство Нигера выбрало 116 деревень, наиболее нуждавшихся в помощи. Мы полностью приняли весь список, что было, в принципе, нехарактерно – как правило, правительства в подобных ситуациях склонны к обману и нечестным оценкам, но Стивен был убежден, что нигерийцы проявили максимальную объективность, поэтому мы одобрили список и постарались выделить в этих 116 деревнях семьи для своей программы. Как обычно, помочь всем мы не могли.

На начальном этапе мы как-то заехали в деревню, возле которой простирались кукурузные поля, да и вообще вокруг было зелено. Как может здесь не хватать продовольствия? – удивилась я. – Тут же повсюду еда! Но потом мы перевалили через холм и на другой стороне увидели голый лунный ландшафт. Дожди прошли, но только с одной стороны. У трех четвертей деревни не было никакого урожая; что-то выросло только у одной.

Чтобы составить список участников проекта, мы отслеживали индикаторы бедности. Люди часто лгут о том, что у них есть и чего нет, когда могут что-то получить бесплатно, поэтому мы полагались на исследование, некогда проведенное в Нигере, позволявшее определить степень благосостояния семьи. Семьи, у которых не было домашнего скота, считались крайне бедными. Те, у которых была только одна коза и не больше трех куриц, считались просто бедными. К среднему классу относились те, у кого была обувь, но коз – не больше пяти, и так далее. Вместо того чтобы расспрашивать людей об их материальном положении, мы показывали им картинки, изображающие разные семьи с разным уровнем доходов и просили показать, к какой картинке они ближе всего. Тут срабатывала еще и гордость – глядя на картинки, люди редко ставили себя на ранг ниже, чем следовало на самом деле. Как выяснилось, они наоборот завышали свой статус, что помогало отделить по-настоящему очень бедные семьи, больше всего нуждавшиеся в поддержке.

На всем протяжении проекта исследователи из Тафтса проверяли и оценивали нашу методологию, чтобы определить степень удовлетворенности участников. Семьи, включенные в проект, получили от него очень много, включая мобильные телефоны и деньги, но никто никогда не жаловался, что проект проводился нечестно.

Я изо всех сил торопила нашу команду в Нигере с запуском программы, потому что перспектива оказаться на Гаити по-прежнему маячила на горизонте. Масштабы бедствия становились с каждым днем все более очевидными, и я беспокоилась, как бы меня не отозвали из Нигера, прежде чем программа заработает. Через несколько недель мы готовы были приступать, поэтому я решила вызвать подмогу. Я позвонила Каре и Алеку, моим коллегам по Конго, и попросила прилететь и помочь. Наша «старая гвардия» собиралась снова – я уверила ребят, что мы здорово проведем время.

К нам присоединилась миниатюрная ирландка по имени Энн, которая жила в Ниамее и была замужем за нигерийцем. Позднее в команду добавился молоденький американский врач-интерн Энди, сразу получивший прозвище Щен, – он пребывал в таком восторге от участия в гуманитарной миссии, что напоминал щенка, который бегает кругами и писает по углам. Мы немного беспокоились, что у нас появился американец, поскольку вопрос безопасности стоял по-прежнему остро, но к моменту его приезда мы наладили отношения с местной полицией, так что защита Энди была обеспечена.

Наличие классной команды – вот что отличает в гуманитарном мире рай от ада. Мы работали шесть с половиной дней в неделю на 45-градусной жаре. Выходить из дома в свое свободное время нам совсем не хотелось – на улице было слишком жарко и, к тому же, небезопасно. Когда живешь с людьми бок о бок по несколько месяцев, недалеко до скандалов, но в Нигере мы прекрасно ладили между собой и находили способы как-то развлечься. Энни обожала медитации, а я, Алек и Энди играли в настольный теннис на Nintendo Wii в нашей общей гостиной. Мы предавались ему с такой страстью, что по вечерам мне приходилось прикладывать к руке лед, а как-то раз, возвратившись домой, я застала Алека практически без сознания у нас на диване – у него случился тепловой удар. Он так увлекся игрой, что не отрывался от приставки весь день, даже чтобы попить воды. Так что свободное время имело в нашей жизни немалое значение.

Программа была грандиозной: мы наняли местных экспертов в области сельского хозяйства, чтобы помочь с раздачей семян, медицинский персонал для работы в клинике по борьбе с истощением и группу женщин, называвших себя Мамы-Люмы, которые вели, вообще-то, пропаганду грудного вскармливания, но у нас отвечали за обучение пользованию мобильными телефонами и правилам санитарии. Местная команда разрослась до сотни – если не больше – человек.

У нас возникли серьезные трудности с регистрацией мобильных телефонов для женщин, участвовавших в программе: их было несколько тысяч, а для подключения «Зап» требовались хоть какие-то документы. Мы решили, что проще всего будет фотографировать всех, кого мы принимаем в программу, а потом печатать собственные карточки-удостоверения. Мы обучили Мам-Люм пользоваться ноутбуками и веб-камерами, чтобы они, объезжая деревни, сразу фотографировали участниц программы (обучение начиналось в буквальном смысле со слов включается он вот так). К нам потоком хлынули фотографии, которые мы помещали на карты и распечатывали на специальном принтере, приобретенном мной онлайн. Машинка была самая примитивная, печатала по одной карточке за раз, но мы заставляли ее трудиться день и ночь. Часто принтер заедало: когда до старта программы оставались считаные дни, Алек ложился спать с принтером в одной комнате, и если карта застревала, поднимался и налаживал печать. Кажется, за ту неделю он постарел лет на десять.

Самой большой проблемой, с которой мы столкнулись, была раздача наличных. Нам приходилось каждую неделю раскладывать около 50000 $ по конвертам по 32 $. Мы сортировали их сотнями, проверяли и запечатывали. Местные сотрудники сказали, что женщины в Нигере гораздо надежнее мужчин в том, что касается денег, поэтому Мамы-Люмы стали нашими бухгалтерами. Каждый понедельник мы запирали их вместе с Алеком в кабинете – в банке, где они пересчитывали деньги, и после тройной проверки закладывали конверты в опечатанные сумки, а затем – в банковские ячейки. По утрам, когда надо было их раздавать, команда являлась в банк, брала две сумки с конвертами и запирала в сейфе, привинченном к полу машины, а потом объезжала деревни и выдавала конверты людям, предъявлявшим нужные удостоверения.

Операция шла гладко, но жандармерию сильно беспокоило, что мы перевозим значительные суммы так часто и по одним и тем же маршрутам. Нам приходилось предупреждать деревенских жителей о следующей выдаче за пару дней, потому что им еще надо было добраться до места, куда приезжала машина, и такая гласность могла послужить на руку тем, кто взялся бы нас грабить. Жандармерия предложила выделять вооруженного охранника для сопровождения команды, и, впервые за свою карьеру, я решила, что лучше будет согласиться. Обычно Concern не сотрудничает с вооруженными силами, но в данном случае, после тщательной оценки ситуации, мы решили сделать исключение.

За всю программу мы раздали около полумиллиона долларов, а потеряли всего пять. Банкноту унес ветер, когда в одной из деревень деньги пришлось пересчитать. Местные сотрудники страшно расстроились, для меня же тот факт, что мы потеряли всего пять долларов, был просто каким-то чудом. Я вытащила пятерку из кармана и положила ее в кучку. Все – никаких потерь!

Примерно на половине программы правительство объявило, что будет раздавать продуктовые наборы семьям, включенным в наши списки беднейших, которые таким образом получали помощь в двойном размере. Мы согласились проводить раздачу от лица властей, чтобы урегулировать возникавшие вопросы и распределять ресурсы с максимальной эффективностью.

Раздача продуктов представляла определенные проблемы, в первую очередь, из-за своих масштабов. В программе участвовало громадное количество людей, особенно в густонаселенном Тахуа. Мы пробовали облегчить себе задачу, устраивая раздачи в разных частях города в разные дни, но быстро поняли, что люди просто ходят за нами следом, получая еду во всех пунктах. Стало ясно, что раздачи следует проводить одновременно, но тогда получалось, что в один день нам надо обслужить 10000 человек.

Температура в Нигере летом доходит до 49 °C: порой кажется, что у тебя сварятся глаза, если снять солнечные очки. С этим тоже были связаны трудности: очереди за продуктами выстраивались колоссальные, и люди быстро выходили из терпения, так что у нас даже случился инцидент на пункте выдачи, расположенном на футбольном поле в Тахуа, когда толпа взбунтовалась. Три тысячи женщин явились получить свои пайки, а когда мы попросили их построиться в одну очередь перед входом на стадион, начали трясти и ломать турникеты. Одну из них придавило, и она оказалась в госпитале со сломанными ребрами. Пришлось попросить жандармерию приставить к нам сотрудников для наблюдения за порядком, по крайней мере в Тахуа, чтобы раздача продуктов проходила спокойно.

На развозе денег и продовольствия у нас работало девятнадцать машин: каждое утро они отъезжали от центрального офиса Concern в самых разных направлениях. Эти утренние часы мы с Алеком называли «отправкой по школам». Каждый день мы с ним поднимались до рассвета, чтобы собрать и разослать наших «детишек» туда, куда им следовало отправиться. И каждый раз, в течение многих месяцев, отправка происходила в полнейшем хаосе. Водитель являлся, а потом вдруг решал сходить позавтракать. Кто-то жаловался, что не получил своей порции чая с молоком. Кто-то не приходил вообще, у кого-то возникали вопросы по поводу списков и так далее, и тому подобное. Нам приходилось следить, чтобы все расселись по нужным машинам и разъехались в нужные места, и мы неизменно ощущали себя мамашами, собирающими детей в школу.

Однажды утром, когда команде предстояло отправиться в деревню, которую мы еще не посещали, я так рассердилась на местных сотрудников, толкавшихся вокруг меня, что приняла спонтанное решение поехать самой.

– Так, ну-ка быстро, все садимся в машину! Пора!

Изначально я не планировала к ним присоединяться. Но такие выезды были моей любимой частью работы – в остальное время я сидела за столом, отвечала на электронные письма и сводила бюджет. Кроме того, мое время в Нигере подходило к концу. Я хотела посмотреть на программу в действии, пока у меня имелась такая возможность. Я захватила с собой пятилитровую канистру воды, сообщила Стивену, что уезжаю, и отправилась в крошечную деревушку на севере Нигера. Там жили люди из племени туарегов, полукочевой мусульманской этнической группы, обитающей в Сахаре. Женщины племени широко известны своими нарядами цвета индиго и узорами на лицах. К нашему приезду их собрались там тысячи; в своих роскошных тюрбанах, с украшениями из бирюзы и темных одеяниях, доходящих до земли, они спокойно дожидались на 40-градусной жаре.

Мы сильно задержались, и раздача проходила в спешке; мне почти не удалось пообщаться с туарегами, потому что ни я, ни они не говорили по-французски. Мои слова переводились дважды, прежде чем доходили до адресатов, – оставалось только надеяться, что они что-то понимают. Мы решили, что местная команда займется организационными вопросами и переговорами, а я вместо этого начала разгружать из кузова 25-килограммовые мешки с продуктами.

За пару часов мы раздали около полутора тонн еды, и я выпила все пять литров воды, которые захватила с собой. В каждом из наших грузовиков имелся аварийный запас – сорок литров воды в канистрах. И вот мне пришлось столкнуться с дилеммой, которой я обычно любым путем стараюсь избежать. Воду в канистры наливали из-под крана у нас в офисе в Тахуа, и пить ее, по крайней мере… для меня, было небезопасно. Но воздух раскалился настолько, что я даже перестала потеть, а это говорило о приближении теплового удара. Понос или удар? Понос или удар? – в отчаянии думала я. В конце концов, я решила, что без воды тепловой удар меня хватит совершенно точно, в то время как шанс поноса – пятьдесят на пятьдесят. Оставалось положиться на судьбу и надеяться, что следующие три дня я не проведу безвылазно в туалете. Я выпила литров шесть мутной и крайне неаппетитной местной воды и скрестила пальцы.

На половине своего срока пребывания в Нигере, я летала в Дублин на полугодовое собрание команды оперативного реагирования Concern. Потом я немного задержалась, чтобы пройти короткий курс по инфекционным заболеваниям в Лондонском колледже гигиены, предоставив Алеку самому управляться с программой. Я собиралась пробыть в Лондоне всего неделю, но тут в Исландии началось извержение вулкана Эйяфьядлайёкюдль, и всю Европу накрыло густое облако пепла. У меня внезапно образовалось свободное время, и появилась новая подруга, с которой я познакомилась на курсе. А. была эпидемиологом и микробиологом и работала в Центре контроля и профилактики заболеваний над программой по борьбе с ВИЧ в Конго. Мы провели вместе всего пару дней, но это оказались серьезные чувства, и когда я вернулась в Нигер, А. связывалась со мной каждый день. Обычно мы обменивались смс после того, как я отправляла своих «детишек» по «школам».

Когда я вдруг решила прокатиться в деревню туарегов, то забыла предупредить А., а в пустыне у меня не ловил телефон. Со Стивеном мы поддерживали связь по рации. Когда на обратном пути телефон заработал, я обнаружила целую кучу сообщений от А. В первом говорилось: Ты где? Мы сегодня не разговаривали. Во втором: Почему не отвечаешь? В третьем: Я волнуюсь. Если не ответишь в течение тридцати минут, я кому-нибудь позвоню. Последнее, теперь уже застенчивое, сообщение гласило: Позвонила твоему начальнику. Извини!

В панике А. разыскала в Гугле телефон Стивена и связалась с ним, чтобы сообщить, что меня могли похитить, но Стивен любезно уведомил ее, что со мной все в полном порядке. Я была вне зоны действия сети меньше шести часов и теперь даже не знала, рада я или сержусь. Наверное, и то, и другое.

Спокойно уехать из Нигера мне не удалось. За пару дней до вылета вода, которую я попила в деревне туарегов, все-таки дала о себе знать. У меня началось жесточайшее расстройство желудка за всю мою жизнь – а я их перенесла немало. После двух дней терзаний и стонов Энн силой отвезла меня в госпиталь, заверив, что мне не о чем беспокоиться – это лучший госпиталь в Нигере. Ну конечно! Нигер – беднейшая в мире страна, а госпиталь в беднейшей в мире стране по определению не может быть особенно хорош. Однако мне было так плохо, что пришлось согласиться. Я вошла в приемное отделение, и меня тут же картинно вырвало – фонтаном, прямо на пол, после чего я свалилась в обморок. Я пролежала в госпитале три дня, пропустила рейс, на котором должна была лететь на романтическую встречу с А., зато доктор сказал, что у меня в анализе кала – сплошной гной. Он был прямо-таки в восторге.

Несмотря на расстройство желудка, я была очень довольна тем, как прошла моя миссия. Программа, которую мы разрабатывали в Нигере, оказалась сложной: мы наблюдали за рынком и за процентом голодающих, соответственно распределяя выдаваемые средства, отбирали беднейшие семьи в регионе и проводили массовую регулярную раздачу продуктов. Очень сложно было найти специалистов, обладающих опытом как в раздаче средств, так и в борьбе с недоеданием, которые могли бы одновременно заниматься аналитической деятельностью, поэтому я оставалась в Нигере до тех пор, пока кризис не пошел на спад. Планировалось, что я проведу там шесть месяцев, но в результате я задержалась на одиннадцать, прежде чем передать дела Алеку.

Мне понравилось работать над программой в Нигере, потому что она была такой масштабной и комплексной и одновременно являлась новым способом реагирования на проблемную ситуацию, который оказался весьма успешным. Исследования четко показали, что мы предупредили продовольственный кризис: процент недоедающих остался на прежней отметке и кризисного уровня не достиг.

Из-за своей занятости я так и не доехала до Гаити. Я, наверное, единственный человек в гуманитарном мире, который там не побывал. С тех самых пор Гаити в нашей среде у всех на слуху, и меня, если честно, уже тошнит, когда при мне о нем говорят. Когда позднее я взялась за обучающие проекты, то сразу решила, что буду наказывать за каждое такое упоминание: если кто-нибудь начинает фразу со слов «а вот на Гаити», то должен немедленно бросить двадцать центов мне в копилку.