13

Чай с полковником Инносентом

Во время учебы я писала курсовую работу о беженцах, покинувших Руанду после геноцида 1994 года. Миллионы людей хлынули оттуда в Демократическую Республику Конго и основали возле границы город Гома, где вспыхнула тяжелейшая эпидемия холеры. Гома находилась у подножья действующего вулкана, и всю землю покрывала затвердевшая лава, поэтому рыть ямы под туалеты было очень сложно. Вместо этого нечистоты сливали в ближайшее озеро Киву, и вода в нем стала заразной. Сорок шесть человек из тысячи умерли от холеры, после чего гуманитарные агентства в корне изменили свой подход к устройству лагерей для беженцев. Стандарты Сферы, которые я применила в Банда-Ачех, были разработаны как раз после Гомы.

Движение людей через границы и политические разногласия с вечно меняющимся правительством Руанды спровоцировали конфликт между Руандой и Конго, в который оказались втянуты и соседние страны. В конце 1990-х и практически все следующее десятилетие в регионе не утихали войны и конфликты. Я всегда знала, что Конго – горячая точка для гуманитарных организаций, но не думала, что там окажусь. До 1960 страна являлась бельгийской колонией, и основным языком там являлся французский. Гуманитарные работники в регионе говорили по-французски, переводчики переводили с местных наречий на французский, и все правительственные совещания проходили на французском. Я по-французски не говорю, поэтому мне и в голову не приходило, что я там окажусь.

У Concern имелась небольшая команда в Гоме, плюс оперативная база в городке Мазизи, в восьмидесяти километрах к северо-западу. Программы развития, которые они вели, в основном были нацелены на приобретение жителями благосостояния, помощь в формировании доходов, но также они занимались и оперативным реагированием на текущие конфликты. Оперативная работа в основном касалась внутренних переселенцев.

Территории вокруг Гомы контролировали разные военные группы, границы вечно сдвигались, и это влияло на местное население. Мятежные солдаты вторгались в регион, грабили и разрушали поселки, и люди бежали, переселяясь в другое место. Туда же отправлялись гуманитарные организации, помогали переселенцам строить лагеря, обеспечивали их предметами первой необходимости, а потом все успокаивалось, и люди возвращались домой. В Конго все находились в постоянном движении, и Concern в числе прочих организаций создал базу в стране, чтобы оперативно реагировать на кризисы.

Руководителем офиса был англичанин по имени Тоби. До моего приезда в Конго Тоби работал вместе с другими гуманитарными агентствами в Гоме над разработкой новой модели поставок переселенцам товаров первой необходимости. По стандартной модели они получали так называемый «непродуктовый набор» с одеялами, канистрами и приспособлениями для готовки. Набор был самый простой, для людей, лишившихся вообще всего. Но, как понял Тоби, не все люди нуждались в нем целиком. Убегая, они что-то захватывали с собой, да и солдаты, расхищая деревни, увозили не все подряд. Получив непродуктовый набор, человек мог оказаться с пятью одеялами, но без матраса, или с пятью канистрами, но без единой ложечки. Часть распространяемых нами товаров неизбежно оказывалась в мусоре.

Организация под названием CRS выступила с предложением о создании искусственного рынка, для обеспечения внутренних переселенцев всем необходимым. Продавцов приглашали приехать и продавать свои товары на рынке, на который допускались только беженцы. Беженцам раздавали ваучеры на определенную сумму, за которые они покупали товары по своему выбору. После этого торговцы сдавали ваучеры организации, а та переводила соответствующие суммы им на счет. Получалось, что люди покупали только то, в чем действительно нуждались, причем в безопасных условиях и под контролем, в отличие от ситуаций, когда беженцам просто раздавали наличные. В терминах гуманитарной помощи это все равно была раздача средств, но проходила она куда спокойнее, чем доставка конвертов с деньгами по домам.

CRS уже три или четыре раза проводила такой рынок в Гоме, и он пользовался большим успехом, поэтому Тоби решил попытаться организовать его и в более удаленном регионе. Он хотел устроить рынок в местечке под названием Рубая, на полпути между Гомой и Мазизи, где собралось множество беженцев, и нуждался в дополнительной паре рук. Меня направили в Конго ему на помощь, хотя я никогда не занималась распределением средств и не говорила по-французски. Тоби также хотел немного расширить проект. CRS проводила рынки для 200 семей за раз. В Рубая их жило пять тысяч.

Территории вокруг Рубая были небезопасны и оставаться там по нескольку недель я не могла, поэтому мне приходилось ездить туда из Гомы, чтобы проводить беседы с местным населением – четырехчасовой путь, который я проделывала три-четыре раза в неделю. Со временем я получила разрешение один-два раза в неделю там ночевать, но в первое время, на фазе планирования нашего рыночного проекта, я бессчетные часы проводила за рулем. Заняться особенно было нечем, так что я слушала музыку на iPod и смотрела на пробегающие за окном джунгли.

Погружаясь в работу, я все больше убеждалась, что это очень практичное и эффективное решение. Мы не могли раздать людям деньги и отправить их на обычный рынок. Рынков в Рубая не осталось из-за конфликтов в регионе, поэтому, чтобы свести вместе покупателей и продавцов, мы должны были доставить последних на место. Поскольку мы сами контролировали рынок, то контролировали и цены на основные товары. В стране не было конкуренции, из-за которой снижается стоимость на товар, поэтому торговец мог назначить практически любую цену, что не устраивало нас с точки зрения траты гуманитарных долларов. Мы договаривались, чтобы товары первой необходимости продавались по фиксированной цене, а за это разрешали привозить на рынок радио, батарейки, ткани и тому подобное и на эти «предметы роскоши» устанавливать собственные цены.

Поскольку рынок был наш, мы учитывали разные потребности общины. Оказалось, например, что люди перестали отправлять детей в школу в Рубая, потому что не могли выплачивать взносы; мы пригласили представителей школы на рынок, и беженцы смогли ваучерами заранее оплатить учебу. Мы позвали и фермеров, чтобы они продавали семена.

Все это надо было как-то донести до людей, как следует объяснить – ваучеры, цены, товары первой необходимости и предметы роскоши, плюс систему оценки степени бедности и количество распределяемых ваучеров. Поначалу дискуссии длились по нескольку дней, просто потому что концепция сложно поддавалась толкованию. И опять я взялась за карандаш и нарисовала комикс, объясняющий весь процесс. Рисунки здорово помогли. Навыки рисования, приобретенные в Южном Судане, выручали меня уже не в первый раз.

В ходе планирования и подготовки к открытию рынка, нам пришлось вступить в переговоры с военной группировкой, оккупировавшей Рубая, которой командовал некий полковник Инносент. Он оказался человеком утонченным: прекрасно владел английским и французским и отлично смотрелся в камуфляже. Он прослышал, что мы собираемся обосноваться в Рубая и предложил нам дом, сразу за границами деревни.

Рубая оказалась очень живописной: она располагалась среди очаровательных пологих холмов, между которыми текла извилистая речушка, и в целом напоминала деревню хоббитов из Властелина Колец. Она стояла на одном берегу, а дом полковника, аж из трех этажей, возвышался над обрывом на противоположном. Это было прочное кирпичное строение с бетонными перекрытиями, настоящая роскошь в этом уголке мира, но абсолютно все окна и двери в нем были или повреждены, или вообще отсутствовали.

Я пришла осмотреть дом, и полковник пригласил меня выпить с ним чашку чая. Он был в своем традиционном камуфляже, из-под которого выглядывал кремовый свитер «Ральф Лорен», и в элегантной шляпе с пером. Пока мы болтали, он снял ботинки, под которыми оказались фиолетовые носочки с отдельными пальцами и портретами Винни Пуха. И это командир повстанцев, которые грабят и убивают людей по всему Конго, – подумала я. – Кстати, не знала, что носки с пальцами выпускают и для взрослых.

Полковник Инносент объяснил мне, что именно тут жил до войны. Он был сыроваром – вот почему ему требовался трехэтажный дом. На нижнем этаже располагался сырный подвал. Как любой фермер, он вел самую заурядную жизнь. Его коровы паслись на холме, спускающемся к берегу реки, и подходили к воде, когда им хотелось пить.

Полковник очень гордился своим домом и всячески призывал нас им воспользоваться, но тогда Concern пришлось бы финансировать кое-какой неотложный ремонт. Потом мы платили бы ренту одной из сторон конфликта. Полковник был очень добр, но мне пришлось отклонить предложение.

Мы поискали еще и нашли старую христианскую столовую в тридцати минутах езды от Рубая, где и основали свой местный аванпост. Здание тоже было кирпичное и тоже практически без окон. Там имелся туалет, но водопровод, конечно, не работал. Однако комнат хватало для всех членов команды, и это было все, что нам требовалось.

Гома оказалась странным городом. Я никогда раньше с подобным не сталкивалась. Долгосрочная нестабильность в регионе привлекла туда много гуманитарных организаций – от Красного Креста и «Врачей без границ» до мелких независимых агентств, о которых никто никогда не слышал. Объединяла всех ООН, рассылавшая ежедневные сводки по безопасности и стимулировавшая сотрудничество между разными организациями. Ну и поскольку работали мы бок о бок, все экспаты хорошо знали друг друга.

До того мне удавалось успешно избегать традиционного стиля жизни гуманитарных миссий, где люди работают хорошо, но отдыхают еще лучше. В книгах вы найдете массу рассказов о пьянстве и разврате, сопровождающих крупные гуманитарные операции, но я обычно была или слишком занята, или слишком удалена от эпицентра событий, чтобы в них погрузиться. Неплохие возможности для этого имелись в Банда-Ачехе, но там действовали законы шариата, поэтому экспаты собирались друг у друга по домам, спиртное проносили туда в тайне и вообще всячески скрывались. Я же работала по двенадцать-пятнадцать часов в сутки, причем в условиях стресса, и не могла просыпаться по утрам с похмелья. В Гоме все было по-другому. Я тоже подолгу работала и часто ездила в Рубая, но под вечер экспаты в городе предавались бурному веселью, и я решила не отставать.

На берегах Киву находилось множество ресторанов, куда иностранцы отправлялись каждую ночь, например, «Коко Джамба», где подавали сырое мясо, и мы сами жарили его на столах. За ужином мы пили холодное пиво, а потом шли в одну из трех дискотек на главной улице, чтобы добавить еще. Люди напивались вдрызг. Городок хоть и превосходил размерами те, где я бывала раньше, все-таки оставался крошечным, и поэтому полнился сплетнями: кто с кем спал, кто с кем хотел бы переспать и кто кому разбил сердце. Смех, да и только.

Думаю, люди, работавшие в Гоме, стремились отвлечься от опасностей, которые их окружали. Если задуматься, их можно было понять. Мы постоянно слушали истории про нападения и покушения – например, как гуманитарную команду из США под прицелом автоматов заставили выйти из машины и уложили вниз лицом на дорогу, прямо в грязь, пока обыскивали кузов (правда в тот же вечер они пошли ужинать и танцевать). Помимо военной угрозы в городе были живы воспоминания о недавнем извержении вулкана, нависающего над городом. Озеро Киву было, собственно, кратером, и под ним располагался гигантский пузырь с метаном. Лопни он, и город сначала накрыло бы цунами, а потом уцелевших добила бы утечка метана. Что-нибудь могло случиться с нами в любой момент. Пули, лава, вероятность отравления – думаю, у нас имелось достаточно причин, чтобы выпить.

Одной из самых сложных задач в процессе организации рынка оказалось составление списков нуждающихся. Надо было переписать всех в деревне, кому следовало выдать ваучеры, и разработать критерии, чтобы решить, кому помощь нужна больше всего. Начав перепись, мы поняли, что практически все в Рубая переселялись уже по несколько раз и нуждались, по сути, в одинаковой степени. В конце концов стало ясно, что в программу придется включить 95 % жителей, за исключением разве что военных и государственных служащих.

Предварительные работы отнимали много времени и предполагали частые поездки в Рубая по разбитым проселочным дорогам. Наш ЛендКрузер кое-как справлялся с ямами и выбоинами, но порой нам часами приходилось стоять, дожидаясь, пока из них вытащат другую машину, ехавшую впереди. Возле деревни имелся один перевал, который с каждым разом становился все опаснее, пока однажды, добравшись туда, мы не увидели, что он полностью обвалился. Вместо дороги на краю скалы образовался настоящий кратер. Пришлось созывать целую армию местных с кирками и лопатами, чтобы засыпать дыру. Мы как раз этим занимались, когда появилась команда «Врачей без границ», отправлявшаяся в Рубая с передвижной клиникой, которая вела там прием два раза в неделю. Утверждая, что проедут через провал, они посоветовали нам отойти в сторонку. Я предупредила, что лучше этого не делать, но они проигнорировали мои слова. Стоя на обочине, мы смотрели, как их машина забуксовала в яме, а потом задним колесом повисла над пропастью. Когда с дороги соскочило и второе заднее колесо, мы решили, что им конец, но скорости хватило, чтобы автомобиль все-таки выскочил на дорогу на другой стороне.

– Так, мы тут больше не ездим, – объявила я.

С тех по мы добирались до Рубая по системе «поцелуев»: одна машина везла нас из Гомы и высаживала у кратера, а вторая, из Рубая, уже дожидалась на месте. Хотелось бы, чтобы это было нашим последним дорожным приключением, но нет.

Однажды, двигаясь на ЛендКрузере по прямому участку шоссе на пути в Рубая, мы увидели вдалеке мутату, направлявшего нам навстречу. Мутату – это маленькие автобусы, которые в Африке служат общественным транспортом. В них двадцать пассажирских сидений, но народу они обычно перевозят гораздо больше; традиционно их красят в невероятно яркие цвета. Кондуктор вывешивается из окна, зазывая людей в автобус, и продает билеты перед посадкой.

Мутату, летевший нам навстречу, разогнался не меньше чем до сотни километров в час, но кондуктор по-прежнему сидел в окне – разве что ноги его были в салоне. Прямо у нас на глазах водитель потерял управление и автобус начал петлять. «Стоп! Стоп!» – закричала я нашему шоферу, хотя до автобуса было еще метров 600. Мы резко затормозили, и тут автобус закрутило. Он перевернулся и заскользил по асфальту, три раза кувырнулся через борт и замер.

Повсюду валялось стекло. Мутату вез использованную стеклотару на переработку в Гому, и бутылки разбились на миллионы осколков. Из бака текло горючее, поэтому я попросила водителя припарковаться в стороне, а сама бросилась на помощь.

У меня была аптечка и пятнадцать медработников из местной команды, но по-английски из них говорил только один. В аварии пострадало двадцать три человека, включая кондуктора, который оказался зажат под корпусом мутату. У него практически не осталось кожи на спине и затылке, но каким-то образом парень оставался в сознании.

Я побежала назад к машине. В кузове у нее имелась лебедка, с помощью которой мы могли безопасно перевернуть автобус, но я не знала, как это растолковать моим помощникам. Я начала разворачивать лебедку, но, оглянувшись, поняла, что остальные уже поднимают мутату вручную. «Нет-нет, не надо!» – закричала я, бросаясь назад. Надо было как-то зафиксировать кондуктору позвоночник, он мог вообще истечь кровью, но они одним махом подняли автобус и освободили его. Ноги кондуктора все еще оставались в салоне. Когда автобус вернулся в нормальное положение, он повис вдоль борта. Я бросила лебедку и подбежала к парню, стараясь поддержать ему голову. Лучшее, что мы могли теперь сделать, это вытащить его и уложить прямо на битое стекло.

За двадцать минут мы оказали первую помощь и распределили по автомобилям более семнадцати человек; кондуктора и других тяжелораненых погрузили в машины Concern и отвезли в госпиталь в Гома. Два грузовика ООН с миротворцами остановились посмотреть, что происходит, но солдаты так и остались сидеть внутри.

– Если не помогаете, валите нафиг отсюда! – заорала в ярости.

Грузовики отвалили.

Позднее Тоби спросил меня, оплатит ли Concern счета за лечение жертв. Бесплатной медицины в Конго не было, а раз пациентов в госпиталь отправляла я, то мне, соответственно, предстояло за них платить. Услышав об этом, я сильно удивилась. Я просто сделала то, чему меня учили, – оказала первую помощь.

Мне очень нравилась команда Concern в Конго. Тоби был отличным руководителем, хоть и немного сумасшедшим. Он где-то отыскал африканскую ткань с принтом в виде пивных этикеток и заказал из нее костюм, в котором частенько являлся на работу. В сочетании с ярко-рыжими волосами смотрелось потрясающе! В Мазизи работали молоденькая канадка по имени Кара и англичанин, родившийся в Тунисе, Алек, оба очень веселые и настоящие профессионалы. В Гоме был Тео, француз, – в полном смысле слова, – он обожал ночную жизнь и пользовался грандиозным успехом у девушек-экспатов. Тео жил один, но всегда держал свободные комнаты для Алека и Кары, когда те приезжали в город, а я расположилась в другом доме вместе с Тоби. У нас имелся отличный повар, что было мне в новинку. Один из предыдущих руководителей офиса потратил немало времени, обучая его французским рецептам, поэтому питались мы как короли – за исключением Рождества, когда повар затребовал выходной. Мы с Карой решили сами приготовить для команды Concern праздничный ужин, и в результате к нам напросилось еще человек семнадцать «сироток» из разных гуманитарных организаций в Гоме. Также мы обзавелись новой соседкой.

По дороге в магазин, где мы собирались закупить продукты к столу, Кара обнаружила крошечного котенка, прятавшегося в дыре в бетонном заборе, и притащила его домой. Котенку было пару дней, не больше, но Кара утверждала, что я с моим педиатрическим опытом точно не дам ему пропасть. Бедняга постоянно кашлял, и мы решили, что у него пневмония, поэтому большую часть сочельника посвятили расчетам дозировки антибиотиков для пациента весом 300 г. Его приходилось кормить детской смесью из шприца каждые пару часов, и вся команда Concern приняла в этом живое участие. Я пыталась объяснить Каре, что мы только длим его страдания, но она ничего не хотела слушать. Она назвала котенка Хебой – это была девочка. Алек решил, что она будет охотиться на крыс в их доме в Мазизи.

Приближался Новый Год, а мы продолжали нянчиться с больным котенком. В принципе это не составляло труда, но нас пригласили на вечеринку в большой отель в Руанде, а это означало, что мы пропустим 11-часовое кормление. Пришлось контрабандой перевозить котенка через границу в ящике, закутав в теплое одеяло; хотя мы в тот вечер надрались до поросячьего визга, как-то нам удавалось кормить малыша. Мы включили будильники в мобильных телефонах, и каждые четыре часа, когда они начинали пищать, кто-нибудь, спотыкаясь, шел к коробке. В ту ночь мы уснули на пляже, а проснувшись, обнаружили, что все сгрудились вокруг пушистого шарика.

Хеба выжила. Она уехала в Мазизи вместе с Карой и Алеком и провела там полтора года, а когда контракт Кары истек, улетела с ней в Канаду. Теперь Хеба ведет роскошную жизнь в доме матери Кары, и я регулярно получаю от нее фоторепортажи, живо напоминающие мне о том, как я чуть было не избавила котенка от страданий.

Когда до рыночного дня оставалось совсем немного, я перебралась из Гомы в здание столовой, где базировалась местная команда Concern. Однажды утром я поехала к провалу на дороге встречать машину, которая должна была доставить свежеотпечатанные ваучеры. Мы собирались потратить два-три дня на их раздачу, пока военные чинили дорогу, чтобы торговцы на своих грузовичках добрались до места к началу мероприятия.

Из Гомы с ваучерами приехал местный водитель по имени Джордж, у которого должен был вот-вот родиться ребенок от третьей жены. Джорджу было шестьдесят пять, он не говорил по-английски, но мы с ним прекрасно объяснялись с помощью пары-тройки французских слов, которых я нахваталась, и выразительных жестов. Когда в то утро я двинулась ему навстречу по краю ямы на дороге, Джордж оживленно замахал руками. Я не сразу поняла, что он такое говорит. Оказалось, это было по-английски: «Они идут, они идут».

Пришлось связаться с Тоби по рации и передать трубку Джорджу, чтобы понять, что все-таки случилось. Тоби переговорил с ним, а потом еще раз со мной.

– Он говорит, армия Руанды на подходе. По дороге идут солдаты.

– Что? Это в каком смысле?

– Пока не знаю, но ты подожди. Я выясню и перезвоню.

Мы находились в глубине территории Конго, даже не на границе с Руандой. Наверняка Джордж что-то перепутал. Тут откуда ни возьмись из-за поворота появился солдат. Потом еще три. Потом пять. Я вышла вперед, чтобы рассмотреть получше, и, конечно, увидела здоровенную колонну, растянувшуюся на сколько хватало глаз, которая шла одной линией, словно цепочка муравьев.

Было очевидно, что проводится серьезная операция. Каждый пятый солдат нес на голове корзину с едой, каждый двадцатый – портативный генератор. Все были вооружены. Я бросилась было звонить Тоби, но Джордж схватил меня за руку и покачал головой. Мы молча смотрели, как колонна проходит мимо, в одинаковой камуфляжной униформе песочного цвета с флагом Руанды на рукаве. Черт! Армия Руанды и правда здесь!

История конфликта была весьма запутанной, но одной из повстанческих группировок, действовавших на востоке Конго, были Демократические силы за освобождение Руанды (FDLR от французского названия организации). Они состояли из бежавших Хуту, устроивших в Руанде геноцид, и армия Руанды уже вторгалась в прошлом в Конго под предлогом охоты за этими военными преступниками. Однако в восточном Конго находились богатые залежи минералов, поэтому у правительства Руанды могли быть и скрытые мотивы, в частности захват контроля над драгоценными природными ресурсами. Конголезское правительство один раз уже вступило в войну, чтобы прогнать армию Руанды, поэтому ее возвращение не сулило ничего хорошего.

Когда солдаты скрылись за следующим поворотом, я позвонила Тоби.

– Армия Руанды прошлой ночью перешла границу, – сообщил он мне.

– Знаю. Я их только что видела.

– Ты должна вернуться. Рынок отменяется.

– Мы не можем отменить его, Тоби! Это же совсем скоро. Мы никому не говорили, что сегодня раздадим ваучеры, давай просто объявим, что дата изменилась.

– У тебя есть час. Потом садись в машину и сразу возвращайся в Гому.

Я забрала ваучеры у Джорджа и вернулась к водителю, дожидавшемуся меня на другой стороне кратера. Он тоже видел солдат и разволновался не меньше Джорджа, но я его убедила сесть за руль и ехать. На обратном пути в Рубая мы снова миновали колонну. Я увидела солдат, а они увидели меня – во второй раз. Белая женщина в африканской глуши, конечно же, не могла не привлечь внимания.

Я вернулась в здание столовой и созвала общее собрание. Мы решили, что армия пойдет в Рубая по пешей тропе, через горы, а не по дороге. До деревни они доберутся не раньше, чем часа через два, поэтому у нас остается время, чтобы оповестить старейшин о том, что происходит. Раздавать ваучеры мы не будем, но рынок обязательно состоится – пусть не волнуются.

Уже на въезде в Рубая мы увидели хвост колонны: солдаты сходили с дороги и вступали на пешую тропу. Получилось, мы встретились в третий раз. В городке команда Concern разделилась, чтобы оповестить как можно больше людей в максимально короткие сроки. Я дала им двадцать минут, чтобы сообщить новости, после чего мы должны были встретиться у машин и уехать. Я в одиночку отправилась к полковнику Инносенту и главам местной общины, захватив с собой все самое необходимое: мой «экстренный набор» в сумке, спутниковый телефон, рацию и камеру, пристегнутые к поясу, и мобильный, лежавший в кармане.

Я к тому моменту хорошо ориентировалась в Рубая, поэтому уверенно прошла по лабиринту улочек прямо к центру деревни. Я нашла одного из старейшин за чаем в его доме. Собственно, было раннее утро. Телефонный сигнал до Рубая не доставал, поэтому я попросила его раз в день подниматься в горы, где работала связь, чтобы созваниваться с нами и узнавать планы относительно рынка.

К концу беседы я сообразила, что у меня всего три минуты на обратный путь до машины, поэтому бросилась бежать по извилистым переулкам; выскочив на площадь между двух домов, я оказалась прямо напротив головы солдатской колонны. Они добрались быстрее, чем мы думали. Я замерла на месте, глядя, как солдаты маршируют мимо – им уже в четвертый раз попадалась какая-то странная белая дама. Колонна выглядела жутковато, когда змеей поднималась вверх по холмам. Я потянулась было к камере на поясе, но что-то меня остановило. Плохая мысль! Не то чтобы я испугалась, просто знала, что лучше вести себя осторожно, пока все не прояснится.

Я продолжила бежать к точке сбора. Я все еще была одна, но уже видела перед собой машины Concern, практически могла до них дотянуться. И тут откуда-то сбоку появился солдат и обратился ко мне по-французски. Держался он спокойно и очень вежливо, и я старалась реагировать так же: кивала и улыбалась, хоть и не понимала ни слова из того, что он говорил. Он протянул руку и взял меня за запястье, но я восприняла это как дружеский знак. Мужчины в Африке вообще очень раскованные. Почему бы не взять знакомую за руку? Я продолжала улыбаться и даже размахивать нашими сцепленными руками, потихоньку продвигаясь к машине. Надо же, какое оживленное утро – армия Руанды в стране!

Когда мы добрались до машины Concern, солдат присел на бревно, и я – рядом с ним. Подошел мой переводчик и заговорил с солдатом по-французски. Не понимая, о чем они говорят, я пыталась прочитать язык тела, который мне быстро подсказал: что-то не так. Переводчик явно волновался. Сейчас что-то будет. Я попыталась подняться, но солдат положил руку мне на плечо и заставил снова сесть. Похоже, дело плохо.

– Тебя арестовали, – объявил переводчик. – Думают, ты шпионка.

Я расхохоталась – и это была ошибка. Лицо солдата застыло, явственно говоря это не шутка, но я думала только о том, что хуже шпионки во всем мире не сыскать: не говорит на местном языке, двухметрового роста, блондинка, белая, и вообще женщина! Я была как здоровенное рисовое зерно в банке с кофе; обвинение выглядело просто смешно! Однако солдат явно не обладал моим чувством юмора.

Тут прибыл командир и потребовал у меня мобильник, спутниковый телефон и камеру. Они думали, что я весь день фиксировала их перемещения, снимала на фото колонну и ее позиции. К счастью, в камере оказались только снимки деревни и членов местной общины. С Тоби я связывалась по рации, а там история вызовов не сохранялась.

Пока солдаты обыскивали мои вещи, появился полковник Инносент. Он долго беседовал с командиром. Я тихо сидела на бревне, поглядывая на них снизу вверх, но по языку тел понять ничего не могла. Наконец, полковник подошел ко мне и поднял на ноги, одновременно возвращая мое имущество.

– Армия пробудет здесь еще несколько дней, – сказал он. – Пожалуйста, оставайтесь со мной на связи. Я дам вам знать, когда можно будет вернуться.

Так скоропостижно закончилась моя карьера Джейсона Борна, продлившаяся не больше пятнадцати минут.

В конце концов мы решили устроить рынок, пока армия Руанды стояла в Рубая. Они встали лагерем к северу от деревни и вели переговоры с повстанческой группировкой близ Мазизи о выдаче нескольких предполагаемых военных преступников. Повстанцы получили на размышление восемь дней, после чего армия грозила перейти к активным действиям. В это восьмидневное окно ситуация в Рубая обещала быть достаточно стабильной, а вот что случится по их истечении, никто не знал. Мы решили провести рынок, пока еще возможно.

Мы, конечно, понимали, что собираемся снабдить товарами первой необходимости деревню, которая может вот-вот опять быть разграблена, но Рубая находилась в сравнительно выигрышном положении. Полковник Инносент считался союзником армии Руанды, так что, по сути, сейчас в Рубая было даже безопасней, чем прежде. Поэтому мы, в первую очередь, беспокоились о людях, нуждавшихся в помощи. В горах стоял холод, еды не хватало, и отсутствие самого необходимого могло вызвать жестокий кризис.

На планирование нашего рыночного проекта ушло шесть недель, и сейчас мы были готовы приступать. Кара и Алек эвакуировались из Мазизи и могли нам помочь, прибыла и сотрудница, которой предстояло заменить меня в Конго, поэтому у нас хватало персонала для проведения мероприятия. Все должно было пройти гладко.

Мы немного пересмотрели свой план: вместо раздачи ваучеров в деревне, мы распространили билеты, которые следовало обменять на ваучеры уже при входе на рынок. Никто не мог предъявить документы, поэтому процесс составления списков проходил с большими трудностями, но это позволило продавцам лучше запастись в Гоме товарами, а местным военным – закончить реконструкцию дороги. Мы раздали билеты и подготовили площадку. Грузовики начали прибывать.

Рынок разбили на небольшом участке ровной земли возле реки. Мы оградили веревками площадку размером с половину футбольного поля и воткнули в землю два шеста, обозначив вход, а на них растянули баннер с логотипом Concern Worldwide. Палатки расставили по периметру рынка, товары разложили на прилавках. Команда Concern расположилась у входа: мы раздавали ваучеры и контролировали поток покупателей. Мы не нашли ни одного поставщика с одеялами приличного качества, поэтому сами выдавали по два одеяла на семью. Когда открылся рынок, я сидела посреди поля возле кучи одеял, ожидая, пока за ними начнут подходить.

Все прошло прекрасно. Жители отлично разобрались в нашей системе, у меня было достаточно персонала, чтобы отвечать на вопросы. Вся команда надела жилеты с логотипом Concern на спине. На рынок пришли сотни деревенских девушек в ярких нарядах, атмосфера была очень оживленная.

В какой-то момент в самый первый день меня позвали к входным воротам: туда явилась женщина без билета, которая настаивала, что есть в списке. Я подошла и увидела, что она держит на руках новорожденного младенца. Под новорожденным имеется в виду «прямо только что» – младенец до сих пор был покрыт родовой слизью. Женщина сказала, что пропустила раздачу билетов из-за схваток.

– Когда она родила? – поинтересовалась я.

– На рассвете, – ответили члены команды.

Сейчас не было еще и полудня, а путь от деревни до рынка занимал не меньше часа. Женщина родила ребенка и сразу пошла на рынок, потому что боялась все пропустить.

Я взяла у нее младенца, чтобы быстренько осмотреть, и сказала команде на воротах выдать ей причитающиеся ваучеры. Она была нам неимоверно признательна. Новоиспеченная мать хотела купить на рынке ткани, чтобы заворачивать младенца.

В первый день у нас не возникло никаких проблем, но позднее, вечером, я вдруг начала кашлять. К ночи у меня поднялась температура. Наутро я не могла ни ходить, ни говорить и с трудом дышала. У меня определенно развилась какая-то инфекция, поэтому мне нельзя было приближаться к местному населению. Вернуться в Гому я тоже не могла, потому что у нас не хватало транспорта. Пришлось отправить остальную команду распоряжаться на рынке, а самой остаться в постели в здании столовой.

Когда вечером команда вернулась, я сразу поняла, что без трений не обошлось. Кара поспорила с женщиной, приехавшей мне на смену, о том, кто из них главный, да и с продавцами возникли проблемы, поэтому мы решили, что на третий день мне надо присутствовать, чтобы держать все под контролем. Мне стало заметно лучше, и к тому же моей единственной обязанностью было, по сути, сидеть возле кучи одеял. Я обосновалась в кресле, а люди подходили ко мне с вопросами, которые я, в основном, решала по рации. Больше всего мне нравилось наблюдать, как женщины перебирают новые ткани, чего не делали, наверное, уже много лет, – разворачивают и сворачивают яркие отрезы на фоне угасающего дня.

Рынок шел пять дней, и в день его посещало около 1000 человек. Это определенно был успех, и вся команда очень радовалась, равно как и покупатели, и продавцы. Вернувшись в Гому, продавцы представили нам ваучеры, и мы перевели им деньги. Я отправилась в госпиталь, где выяснилось, что инфекция в груди до сих пор не прошла. Оказалось, у меня развились пневмония и какое-то сопутствующее заболевание. Доктора подозревали коклюш. Я вспомнила, что держала на руках младенца, когда симптомы уже начинали проявляться, – получалось, я была заразной все это время.

Я позвонила «Врачам без границ», работавшим в Рубая, чтобы сообщить о диагнозе, и они сказали, что в деревне есть несколько случаев коклюша. Скорее всего, там я и заразилась. В любом случае они обещали все проверить.

Я делала прививки от коклюша, так что вряд ли это был он, но я все равно проболела несколько недель. Я чувствовала себя страшно виноватой, несмотря на всю проделанную работу. Как ни странно, до конца кашель так и не прошел. Его отголоски преследуют меня до сегодняшнего дня.