Захар Прилепин

«Не завидуйте никому, а то мозги скиснут»

Захар Прилепин — о документальности художественной прозы, литературных критиках и расцвете русской литературы.

— Ваш путь немного напоминает мне путь Эрнеста Хемингуэя. Он участвовал в трех войнах, был журналистом, ненавидел писателей-дилетантов, переписывал и работал в поте лица. Вы, оставив милицейскую службу, устроились на работу журналистом. Никогда не ассоциировали себя с Хемингуэем?

— А зачем? Это слишком поверхностная и банальная ассоциация. Я написал целую книгу о поэтах и философах, которые были до Хэма: Державин, Чаадаев, Катенин, Батюшков, блистательный Бестужев-Марлинский. Все они были профессиональными военными, в отличие от Хэма. Но я и с ними себя не ассоциирую. Пусть со мной себя ассоциируют все, кому это нужно.

— Раз уж мы начали с Хемингуэя — как вы оцениваете его вклад в мировую литературу?

— Ошеломительно крутой писатель и мужик. Думаю, мы подружились бы. Но я все равно не понимаю — ладно на Западе, там многие никого, кроме Хэма, не знают. Но в России! У нас Гаршин воевал, сильнейший писатель. Зощенко воевал, он был аномально мужественный человек. Гумилев воевал так, как и не снилось никому. Валентин Катаев воевал и за красных, и за белых: там такая сногсшибательная биография. Десятки русских литераторов. А вспоминают всякий раз про Хемингуэя. Он после Первой мировой вообще не был профессиональным военным, вы понимаете? В отличие от большинства вышеназванных русских пиитов, которые руководили целыми подразделениями. И половина из них была журналистами — в нынешнем смысле. Ну и что?

— Хемингуэй говорил, что его как писателя сформировало газетное руководство по стилю. А вам как журналистика помогла? Зачем вы в журналистику пошли?

— За деньгами. Но Хэм отчасти прав. Журналистика научила кое-чему. Слова стали податливей.

— «Нужно быть очень щепетильным, мягкотелым существом, чтобы испугаться, что при тебе кого-то убили», — говорите вы. А у вас не возникало страха, что жизнь может в любой момент прекратиться?

— В те моменты, когда она точно может прекратиться, — не возникало. Впрочем, и в другие тоже я не очень думаю об этом. Как будто есть жизнь, которая не прекратится. Водить хороводы вокруг собственной жизни — унизительно для человека мужского пола. Умер и умер. Тоже мне новость.

— Я не хочу углубляться в тему войны, но она же стала для вас катализатором. В какой момент вы нашли в себе писателя? Там, в Чечне?

— Это самый частый гражданский вопрос. Я нашел в себе писателя, когда стихи читал в детстве, взахлеб.

— Когда вы писали первый роман, то думали, что он останется вашим единственным текстом. Вы не ощущали себя писателем и вам нужно было «высказаться»?

— Да нет. Просто начал писать, скорей забавы для. Было свободное время: думаю, дай напишу книжку, чего нет.

— Дебютный роман Андрея Рубанова «Сажайте, и вырастет», о котором вы сказали, что он вас потряс, вырос из тюремного опыта Рубанова. Вы написали свой первый роман на чеченском опыте. Я пытаюсь разобраться, есть ли связь между негативом в жизни потенциального писателя и тем, что человек все же берется за перо. Такие события становятся катализатором?

— Просто надо было описывать что-то, вот и описал. У меня семнадцать книг. Про войну из них — малая часть. Все это никакого значения не имеет. Война — обычная форма жизни. Там просто чуть ярче и обнаженней все. И больше хороших людей вокруг. Но вообще — это не самоцель. Была бы возможность, я бы никогда не ходил с автоматом, а ходил бы с пивной кружкой. И мне было бы так же хорошо.

— Хемингуэй как-то обмолвился, что убил по крайней мере 122 человека, а в письме в красках расписал, как застрелил из карабина немецкого солдата. А вам приходилось писать такие письма?

— Бред сивой кобылы. Того немца он, может, и застрелил, но 122 человека — столько снайперы только могут убить. Хэм тут валяет дурака. Мой дед, Нисифоров Николай Егорович, с 1942 по 1947 год был пулеметчиком — от Сталинграда до Западной Украины. Вот он бы мог такие письма писать, но ему это точно в голову никогда не пришло бы. А мне — тем более не приходилось. Я проводил операции, в результате которых погибали люди. Больше мне по этому поводу нечего сказать. Я никогда об этом не думаю и ничего по этому поводу не испытываю. И уж точно не испытываю желания мусолить все это.

— Еще один документалист войны — Джозеф Хеллер: помните, как «порванные мышцы в кровавой траншее шевелились наподобие ожившего фарша»? Но это все фон для того, чтобы «расправить паруса темы романа». Гений Хеллера не в том, что он просто переложил военный опыт на бумагу, а в том, как он это сделал. Насколько важна в вашем понимании архитектурная составляющая в тексте?

— Не понял связи, но архитектура важна. Понимание архитектуры приходит интуитивно. Либо строится здание, либо осыпается. Науки об этом нет.

— Сейчас поясню: архитектура всплыла не случайно. Говоря о «Язычнике» Александра Кузнецова-Тулянина, вы сказали — «архитектура безупречная». А Хемингуэй как-то заметил, что «писательство — это архитектура, а не искусство декоратора». Расшифруйте, пожалуйста, что вы вкладываете в понятие «архитектура текста»?

— Текст может строиться линейно: как линия из точки А в точку В. Это просто. Герой встал, пошел, пришел, упал. А сложная архитектура — когда сто героев, в режиме ста кардиограмм, действуют, пересекаясь в нужных точках и совпадая в финале в одной. Это высший пилотаж. У Тулянина в «Язычнике» получилось на высочайшем уровне — как у Шолохова или Леонида Леонова. В других его книгах ничего подобного не происходит. А «Язычник» — чудо.

— Вы Гайто Газданова и Леонида Леонова именно за «архитектурность» их текстов полюбили?

— У Гайто нет архитектуры, у него — музыка, неземная. У Леонова — да, сложнейшие конструкции, которыми он с аномальным мастерством управляет. «Дорога на океан» — гениальный роман. Сейчас мало кто так работает. Даже читателя достойного на эту книгу днем с огнем не найти.

— Как многоголосье Достоевского, да. А сейчас так никто не пишет, потому что не умеют? Не хотят учиться? Почему?

— У нас есть гениальные писатели. Александр Терехов работает так, как вообще никому не снилось. А многие, да, мелко ходят и думают о себе больше, чем о том, что больше всех нас. А Достоевский вообще о себе не думал. Его — как тварного тела — в его текстах вообще нет. Даже когда он пишет от первого лица.

— Тема произведения появляется в каждом опубликованном современными писателями тексте или сейчас это необязательный «композиционный элемент»?

— А разве бывают тексты без темы? У любого текста есть тема. Даже «я сейчас сяду и напишу вам всем» — тоже тема.

— Чему писатель должен учиться? И главное — как?

— Жить нужно. Жить жизнью своей земли и своей огромной родни. А писательство приложится. Точкой отсчета должно быть что-то, что находится очень далеко от автора.

— Почему сейчас так много дилетантов в литературе?

— Их всегда было много. Сейчас даже поменьше. Во главе процесса — безусловные профи: Водолазкин, Крусанов, Варламов. Все мастера.

— Не буду называть имен, но вы сказали, что один довольно известный писатель — «это ничто». Дайте, пожалуйста, свое определение — кто такой настоящий писатель.

— Нет определения. Акунин плохой писатель для читателей со средним вкусом. Хотя рассказчик историй — нормальный. Средний бойкий беллетрист начала XX века. Тогда таких много было. Со временем это станет очевидно всем. Определять это не обязательно.

— Вы в открытую высказываетесь о творчестве других писателей, не боясь, что они обидятся. Почему?

— Люди боятся говорить от слабости. Они осознают, что их место в литературе — маленькое, и боятся его еще больше уменьшить. А у меня свое место в литературе, и я ничего не боюсь говорить. Ни про войну, ни про мир, ни про коллег, ни про их национальность, ни про их пол или бесполость. Я пришел в мир не для того, чтоб всю жизнь скрывать что-то для меня очевидное.

— Где граница между литературой и мусором?

— У вас в голове.

— Ваши слова: «Только производя мусор, писатель становится независим материально». Если я не ошибаюсь, еще Стейнбек сказал, что колоссальными тиражами продается либо бульварный мусор, либо гениальная литература. А так называемые крепкие середняки страдают. У вас есть объяснение вот этого разброса читателя по полюсам?

— А в России это перестало работать. Серьезные писатели давно обыгрывают любые дамские романы, детективы и эротику. Возглавляют списки продаж книжки того же Евгения Водолазкина. Я уважаю нашего читателя, он очень умный.

— Тогда чем объясняется возрастающий интерес аудитории к «интеллектуальной прозе»?

— Небо стало ближе.

— В какой момент писатель становится писателем?

— В момент зачатия.

— «Для меня самое главное происходит в области языка». То есть вы поклонник, как говорит Ольга Славникова, «логоцентричной» литературы?

— Если угодно, да.

— Вы написали о дебюте Самсонова: «Давно такого не было: я ходил потрясенный и всем про него говорил». Чем он вас так потряс? И как вы оцениваете то, что он пишет сейчас?

— Я не читал его последних книг. Некогда. Потом прочитаю и скажу. Но «Аномалия Камлаева» такое же чудо, как «Язычник». Но это не дебют. Его дебют — роман «Ноги» про футболиста, очень средний. Но мой сын, увлекающийся футболом, его прочитал. Я все книги Самсонова покупаю. Просто в благодарность за «Аномалию…».

— Почему такие, как Самсонов, не становятся «массовыми» писателями?

— Случайность. Мог бы стать. Какой-то мелочи не хватает.

— И почему действительно яркие тексты не находят читателя? Вот, например, столь полюбившийся вам «Блуда и МУДО» или «Язычник»…

— Иванова читают многие и с удовольствием. В числе немногих вышеназванных он первый среди равных. Алексей Иванов, Олег Ермаков, Михаил Тарковский — они все классики. Если их сегодня не прочитал кто-то — это не их проблемы. У Леши Иванова просто характер вредный. Он мог бы и выше место занимать, если бы поменьше думал о том, как про него пишут, куда его премируют и какие премии ему не дают. Проза у него сногсшибательная. «Тобол» — роман на уровне «Петра I» Алексея Толстого, особенно первая книга. Во второй чуть больше допущений и экшна, чем мне хотелось бы, но это выбор автора.

— «Я не верю, что снизойти может целый роман». А во что вы верите? В тяжелый и упорный труд?

— Сначала труд, а потом может снизойти.

— Вы рассказывали, что выросли на Аполлинере, Ромене Гари и Сент-Экзюпери. Влияние на вас оказали Пушкин, Лермонтов, Толстой, что неизбежно. Кто еще сформировал вас как писателя?

— Мы называли все эти имена: Газданов, Леонид Леонов. Еще Анатолий Мариенгоф. Проза Валентина Катаева. Алексей Николаевич Толстой. Поэзия: Блок, Есенин, Луговской, Гумилев, Юрий Кузнецов, Бродский. Чухонцева сейчас читаю с восторгом.

— «Проверку прочности и эластичности языка во все времена проводит литература» — снова ваши слова. И какие выводы о языке можно сделать сейчас?

— Мы как народ в отличной форме.

— «Свобода в том, чтобы тебя слышали». Вы как писатель эту свободу обрели?

— Я ее и не терял.

— Вы как писатель ищете способы как-то влиять на окружающую действительность?

— Я просто пишу. Написанное может влиять, может нет. Я мало об этом думаю.

— А что вы хотели бы изменить?

— Меня все устраивает. Пусть все будет как есть.

— Зачем вы пишете?

— Мне за это платят.

— Какой след вы хотите оставить после себя?

— Красивый портрет в рамочке в моей деревенской школе. Позолоченные бюстики в пивных. Чтобы орехи можно было о голову колоть. Или сырые яйца.

— Как вы относитесь к иерархиям в литературе? Вы как-то вспоминали слова Пелевина, что писатель — это «злобное, завистливое эго». Вы тоже такой?

— Нет, не такой. Я смотрю за литературой как за красивой поляной, мне радостно от успехов всех моих друзей. А сорняки я не люблю.

— Для романа «Обитель» вы изучали архивные документы. И все же это художественное произведение. Скажите, где грань между документалистикой и прозой?

— Проза — это документалистика высочайшего уровня. Документалистика работает с документами, а проза с сознанием и душой, которые в документах чаще всего неразличимы.

— Можно ли научить писательскому мастерству?

— Можно научить не делать общие ошибки. Мастерству — нет.

— «Я как зарабатывал на своих книгах, так и зарабатываю». То есть писатель в России все же может кормить себя и семью писательским трудом?

— Кто-то может, кто-то нет. Как повезет.

— Писатель Захар Прилепин образца 2004 года и писатель Захар Прилепин образца 2017 года — как изменили вас тексты, которые вы написали?

— Никак.

— Вы по своему имени не скучаете? Не устали быть Захаром?

— Можете назвать меня Женей, я всплакну.

— Вы, помнится, налаживали бизнес по производству ватников, а потом Рубанов написал роман «Патриот», в котором главный герой пытается создать гениальные ватники. Это он у вас идею позаимствовал?

— Думаю, да. Но она и так в воздухе носилась.

— Кстати, о Рубанове: вы говорите, что он «пишет так, как будто “качает железо” или ставит удар». А как вы сами пишете?

— Как будто сижу на берегу и смотрю на воду. И глажу по голове кого-нибудь любимого.

— Ирвин Шоу называл критиков убийцами литературы. А вы, писатель, как к ним относитесь?

— Критики — это счастье. Их почти не осталось. Я всем им очень благодарен. В том числе и тем, кто ругался. Никаких претензий. Помню, в 2009 году Наринская написала, что Прилепин, да, был главным писателем нулевых, но в десятых от него ничего не останется. Разве это не восторг? Я ее обожаю. Жду, что она скажет в 2019 году.

— Как вы все успеваете? И книги писать, и в общественной жизни участие принимать. У вас все по графику или спонтанно?

— А в какой общественной жизни я принимаю участие? Вы меня с кем-то путаете, видимо. Я полтора года прожил на Донбассе и за это время не издал ни одной книги, не ходил ни на один митинг и не участвовал ни в одном собрании.

— Каким должен быть писатель нового времени?

— Таким же, как и старого времени.

— Ваш совет молодым писателям?

— Не завидуйте никому, а то мозги скиснут.

Захар Прилепин — русский писатель, филолог, публицист. Родился в 1975 году в селе Ильинке Рязанской области. В литературу пришел из журналистики, дебютировав в 2004 году романом «Патологии», посвященном чеченской войне. Ныне — заместитель художественного руководителя МХАТ имени Горького по литературной части. Лауреат ряда литературных премий. В ряде творческих проектов выступал продюсером, главным редактором, телеведущим, рэп-исполнителем и актером.

Отправить