12

Следующей ночью Роман выбирался на улицу, стараясь не то что не издать ни единого шороха, а даже едва позволяя себе дышать. Очень уж не хотелось, чтобы Арсений снова заметил его ночную отлучку, даже имея ей теперь логичное объяснение. Все-таки третий раз подряд — это как-то уже тянуло на перебор. Однако отложить свой выезд хотя бы на одну ночь Ромка не мог, зная об упомянутой Ноздревым тачке какого-то Кирилла, которую должны подвезти в мастерскую. Сегодня он должен там побывать!

Отъехав от жилья, Ромка быстро двинулся по дорожкам. Не забывая, впрочем, прислушиваться и осматриваться вокруг. И именно слух подсказал ему в первую очередь, что сегодня в мастерской совсем не та обстановка, что была вчера. Доносящиеся оттуда звуки были приглушены закрытыми воротами, установленными при переделке здания, но определенно там что-то происходило. Как будто бы лебедка работала. Ромка объехал мастерскую, держась от нее пока на приличном расстоянии и оглядывая со всех сторон. Людей во дворе не заметил. Значит, можно попробовать подобраться поближе, чтобы внутрь заглянуть. План, как это сделать, у него был намечен еще вчера. Он заехал с тыльной стороны здания, бросил взгляд на высоко расположенную отдушину. Убедился, что через нее тоже пробивается свет, не тусклее того, что виднелся в щелях между воротными створками. Это подтверждало, что его усилия здесь даром не пропадут и что стоит постараться ради того, чтобы заглянуть в это маленькое окошко.

Приняв решение, Ромка снова оставил в кустах каталку, выбрав заросли погуще и надежно ее там замаскировав. Потом двинулся вперед не самым быстрым, зато надежным и проверенным способом, перекатываясь по земле. Заросли, дорожка, газон. И, наконец — вот она, стена. Подобравшись к ней вплотную, изгибаясь ужом и задействовав даже культи, Ромка смог дотянуться до самой нижней перекладины — первой ступеньки пожарной лестницы. А дальше все уже было делом техники. Не сложнее, чем на турнике или шведской стенке, на которых он еще в школьные годы подтягивался, легко перекидывая себя с одной перекладины на другую. Сейчас в чем-то было даже и проще: без ног, которые он в этих упражнениях все равно никогда не задействовал, он весил ощутимо меньше. Оставалось только молиться, чтобы ни одна из скоб внезапно не заскрипела. Ну и, конечно же, чтобы выдержала его вес.

Заминка у Ромки вышла только перед отдушиной, когда ему пришлось прикидывать, как бы половчей до нее добраться. На его счастье, она была не застеклена и располагалась близко от лестницы. Только бы дотянуться одной рукой и вцепиться в подоконник той мертвой хваткой, которая у него выработалась за последние годы в процессе езды на каталке, а главное — в результате активных тренировок.

Он заставлял себя тренироваться еще с тех пор, как выписался из больницы. Наоборот, тогда он занимался даже интенсивнее, чем в последующие годы, прямо с каким-то остервенением, выплескивая во время упражнений весь свой внутренний протест против изломанной жизни, всю свою накопившуюся боль. Айку даже пугал иногда, но становилось и правда легче. И теперь вот тоже помогало, уже с практической точки зрения.

Зафиксировавшись одной рукой на подоконнике, Ромка второй рукой еще продолжал какое-то время держаться за скобу: хотел убедиться, прежде чем ее отпускать, что обратный путь ему тоже окажется по плечу. Прикинул, оценил свои силы. А потом решился, повиснув уже только на крае отдушины. Подтянулся. Понял, что времени у него в запасе немного: плечи внутрь не пролезали, только лишь голова. Следовательно, долго ему тут висеть не стоило, потому что руки могли затечь. А ему на них еще обратный путь предстояло преодолеть. Особенно переход от окна снова к лестнице. Поэтому Роман, не теряя времени, сразу попытался оценить обстановку внутри мастерской.

Отдушина в этом плане его не разочаровала, открывая прекрасный обзор как раз на центр помещения. И в нем — прекрасная белая «бэха». Сверкающая, новехонькая, даже несмотря на свое незавидное положение: трое мастеров активно взяли ее в оборот, вывернув ей потроха. Двое что-то там подкручивали, а один из них, стоя в респираторе возле верстака, осторожно капал что-то на вытащенную деталь из длинной стеклянной пипетки.

С такого расстояния и из своего неудобного положения Роман мог только предполагать, что именно они там проделывают. Будучи прекрасным специалистом, он все равно бы недалеко ушел от истины. Но мелкие подробности стали ему не важны сразу после того, как он увидел номер машины. Это был очень знакомый номер. Поэтому дальше испытывать судьбу не было смысла.

Бросив на машину последний взгляд, Ромка потянулся назад, к скобе. Запоздало осознал, что подоконник — не узкая перекладина, которую можно легко сжать всеми пальцами. В последний момент рука скользнула по бетону, не находя на своем пути ни одной зацепки, и он едва не сорвался вниз. Практически уже падая, он все-таки успел ухватиться за лестничную скобу ниже той, на которую нацеливался вначале, и при этом ощутимо ударившись обо что-то лицом. По ощущениям скулу будто расщепило. Боль отдалась и в зубы, и в нос, и даже слезы выдавила из глаз. Но главное — он-таки не упал, что наверняка повлекло бы еще более печальные последствия. И шума вроде бы сумел не наделать.

Крепко сжимая скобу обеими руками, Ромка неподвижно повис на ней, приходя в себя. Прислушался, пытаясь за звоном в ушах уловить другие, посторонние звуки. Но вокруг, за исключением возни в самой мастерской, по-прежнему было тихо. И успокоившись на этот счет, Роман пустился в обратный путь. Вначале по перекладинам, потом по земле. Докатился до кустов, ощущая ушибленной скулой каждый свой поворот, и замер в них: ему вдруг показалось, что вокруг мастерской еще кто-то бродит. Но тени оставались только тенями, и слышалось только стрекотание сверчков.

Зато боль в голове то чуть утихала, то снова начинала пульсировать и нарастать. Лед бы сейчас приложить! Ну, или хотя бы мокрую тряпку. С такими мыслями вскарабкавшись на каталку, Роман и поехал прочь. Главное, что он хотел, он узнал. Пожалуй, даже гораздо больше того. А кто еще мог околачиваться вокруг таинственной мастерской, его не касалось. При условии, что он вообще не ошибся и ему это просто от боли не померещилось.

Уже возле умывальника, намочив в воде снятую с себя майку, Роман услышал вроде как несколько приглушенных расстоянием криков. И, похоже, донеслись они от мастерской. Он быстро выехал на открытое пространство, пытаясь уловить еще хоть какие-то звуки. Показалось ли ему или где-то вдалеке кто-то действительно пронесся тяжелыми скачками, ломая кустарник? И не один человек? Но потом все стихло, и снова принялись стрекотать сверчки.

Выждав еще немного, Роман снова вернулся к процедурам с тряпкой. Главное, перелома бы не было! А появление синяка человек в его состоянии всегда может легко объяснить. Неудачным поворотом каталки, случайным падением. При условии, что этот синяк вообще будет заметно, потому что теперь все его лицо заросло бородой, которую он даже не пытался как-то подкорректировать: она была для него словно ширма, за которой он скрывался от риска быть случайно опознанным кем-то из знакомых во время своей постыдной деятельности на рынке.

Так что синяк был для него не проблемой. Проблемой было связаться с Генкой. Срочно! Сегодня же! Потому что машину утром увезут, вернут хозяину! А ему ну никак нельзя на ней ездить! Ведь судя по тому, что Ромка успел увидеть, авария на ней была гарантирована в ближайшие дни. Ромке же была небезразлична судьба ее владельца, которого действительно звали Кирилл.

Сам Роман с ним не общался, но немало о нем знал, потому что тот был хорошим знакомым Айки. Когда-то, еще во времена подпольного ринга, этот респектабельный мужик, очень влиятельный экономист, банкир, пытался приударить за его сестрой. Но в итоге оказался сражен наповал не ее красотой, а умением хорошо готовить. Айка тоже прониклась к нему симпатией за его широкую натуру, за его добрый нрав — на боях этот Кирилл появлялся, скорее, сочувствуя девчонкам, нежели спеша полюбоваться зрелищем. Именно благодаря этому по настоянию сестры в день захвата клуба он стал единственным, кто был выведен из-под удара. Перед прибытием ОМОНа его заранее отозвали оттуда анонимным звонком.

Конечно, Кирилл так и не узнал, кто была та добрая фея, благодаря которой ему удалось избежать крупных проблем с законом. Нет, к Айке у него прочно сохранился другой интерес: он ей иногда звонил и уговаривал в очередной раз побаловать его чем-нибудь вкусненьким. И если она соглашалась, то заезжал за ней и увозил к себе почти на весь день, потому что готовить приходилось как на целую роту.

Дело было в том, что Кирилл просто не мог предаваться чревоугодию единолично. Нет, он любил ублажить не только себя, но и весь штат своих работников, от мажордома до дворника, устроив им праздник, и даже свою собаку, толстого увальня, которого давно пора было сажать на диету. Неудивительно, что, несмотря на хорошую оплату, при такой нагрузке от Кирилла рано или поздно сбегали все его повара, пытавшиеся у него работать на постоянной основе.

Айка после устройства таких пиров тоже возвращалась домой чуть живая от усталости. И не раз мечтала о том, чтобы откреститься от этих «подработок», несмотря на то, что платил ей Кирилл очень щедро, а в придачу, следуя своей натуре, лично набивал еще и целые сумки продуктами самого высшего качества, чтобы она взяла их домой. Но в ответ на его уговоры сестра снова и снова соглашалась приехать только из-за того, что не могла огорчить решительным отказом хорошего человека. Очень хорошего, если верить ее словам. И в очередной раз вздыхала: «Хорошо, Кирилл!», когда слышала его мечтательный голос из трубки: «Аечка, я же вам давно не звонил. А мне бы так хотелось вашу уточку с черносливом. И блинчиков. И…» В итоге Кирилл снова подкатывал к их подъезду за Айкой на этой вот своей сверкающей «бэхе», которую Ромка только что видел в мастерской. И, открывая перед девушкой, как истинный джентльмен, дверь машины, громко, с чувством сетовал Аглае на то, что его бросил очередной «дезертир», оставив «всех умирать голодной смертью».

Глядевший вслед сестре Роман лишь усмехался, когда до него доносились эти жалобы: речь шла о голодной смерти, от которой не всякий ресторан мог спасти.

Можно было только гадать, что же могли не поделить между собой такие разные люди, как «душка Кирилл» (так его Айка звала) и Ноздрев, и где вообще их дорожки могли пересечься теперь, после разгрома «Золотой тайны». Но самое главное, необходимо было найти какой-то способ, чтобы уже этим утром предупредить Генку о готовящемся покушении. И чтобы тот передал информацию дальше, адресату. Срочно!

Убедившись, что с идеями на этот счет у него сейчас туго, а со своим ушибом он все равно больше ничего сделать не сможет, Ромка уже собирался вернуться в постель, когда послышались тихие, быстро приближающиеся по дорожке шаги.

— Я почему-то даже и не сомневался, что это снова окажешься ты, — насмешливо приветствовал Ромка Арсения. — Мы прям с тобой как две кометы, у которых орбиты пересекаются.

Тот что-то неразборчиво буркнул в ответ, проходя мимо. Подошел к умывальнику, зажурчал водой, экономно пустив тонкую струйку, и довольно долго плескался под ней. Ромка вначале наблюдал за ним, потом решил махнуть на это дело рукой: ему-то какая разница, что Арсений там выполаскивает? Чем совать нос в чужие дела, лучше пойти и лечь, урвав себе на отдых несколько лишних минут. Это он и сделал, уснув крепким сном еще до того, как в свою койку вернулся сосед, прочно застрявший перед умывальником.

Но зато пару часов спустя, после утреннего подъема, когда Ромка сумел как следует разглядеть Арсения, его пробило на истерический смех.

— Чего ты ржешь-то, придурок? — мрачно поинтересовался тот, всем корпусом развернувшись к Ромке и во всей красе являя ему синяк вполлица.

— Я-то вчера чуть с коляски не упал, — продолжая смеяться, Ромка убрал руки от своего лица, на которое ему не было необходимости смотреть, чтобы понять, что там гематома, заползающая даже на глаз, и продемонстрировал его Арсению. — А вот ты-то где? Это что, заразно?

— Понятия не имею, — буркнул Арсений, которого это совпадение не смогло насмешить. О том, где он так умудрился приложиться, он вообще не сказал ни слова.

Видя, что он явно не в духе, Ромка не стал настаивать на уточнениях. Оба они, припозднившиеся сегодня, вышли вслед за давно уже ушедшим умываться братом Иваном. Дождались его на дорожке, не считая нужным повторять недавние водные процедуры. И так, молчаливой процессией, двинулись в трапезную, вливаясь в постепенно густеющий поток людей, идущих в том же направлении.

Сегодня, в честь какого-то дня — Ромка себе этим голову не забивал, — там должны были подать на завтрак не пустую кашу, а с мясом. С очередной тухлятиной, списанной с рынка.

С тех пор, как рынок был подмят под себя Ноздревым, весь неликвид прямиком шел в «Алую зорьку», сектантам в пищу. И Ромка сильно подозревал, что на самом деле периодическое расширение их рациона было связано не с религиозными праздниками, а как раз с днями списания, к которым эти праздники просто приурочивались. Но люди, давно забывшие здесь вкус нормальной еды, были и этому рады. Входили в трапезную, занимали свои места и невольно принюхивались. Даже самые религиозные из них, всегда готовые с рвением повторять за наместником утреннюю молитву, такую же неизменную, как и полная «отеческой любви» проповедь, которую наместники припасали на ужин.

Но сегодня с самого начала все пошло не так, как обычно. Когда все сектанты, завтракавшие в это время, расселись за длинным столом, занявший место во главе отец Ферапонт, вместо того чтобы сложить для молитвы ручки, воздел их к потолку. И трагически изрек:

— Обожаемые чада мои, сегодня у нас случилось неслыханное!

Дальше последовал рассказ о том, что среди ночи в одно из хозяйственных помещений секты пробрался вор! И должен он быть из местных, из своих же братьев, потому что посторонним доступ на территорию перекрыт. На счастье отступника, другие братья, вовремя обнаружившие его, не дали ему совершить задуманный грех. Но он совершил, возможно, еще худшее деяние, когда бросился в драку со своими благодетелями, пытавшимися его остановить, а потом сбежал. И вот сегодня отец Ферапонт хотел, чтобы отступник всенародно признался и покаялся в своем грехе. Либо пусть его братья, желающие ему только добра, встанут и укажут на этого заблудшего, если им что-то известно о нем.

Слушая, как распинается наместник, курирующий как раз мастерские, Ромка все поглядывал на сидящего рядом с ним Арсения. На его замершую фигуру с крепко стиснутыми руками, на его застывшее лицо с синяком, подобный которому, по утверждению Ферапонта, должен был теперь отмечать и «чело преступившего». И спрашивал себя: не этот ли дурень крутился ночью вокруг мастерской, вынюхивая то самое «дельце получше», на которое он намекал Ромке в их недавнем разговоре? Но, в отличие от Ромки, даже не смог оттуда уйти незамеченным. Горе-разведчик!

Если Ромкины предположения верны, то интересно, имеет ли Арсений хоть какое-то реальное представление о том, во что вчера вляпался? И почему именно «святые отцы» так активно пытаются сегодня вычислить «грешника»?

— Надеюсь, это был не я! — вздохнул Ромка в звенящей тишине, наступившей после того, как наместник закончил свою пламенную речь. Коснулся своего лица, акцентируя всеобщее внимание на полученных им повреждениях и спровоцировав этим сдержанно прошелестевший над столами смешок.

— Роман, чадо мое, с этим не шутят! — строго одернул его присутствовавший здесь же Никодим. — Один из твоих братьев оступился, попал в беду… — Тут его взгляд перескользнул с Ромки на Арсения, замершего на соседнем стуле. Вначале сам наместник, а следом за ним и все остальные с молчаливой сосредоточенностью принялись рассматривать синяк на его лице. В трапезной наступила еще более нехорошая тишина.

— Отец Никодим, могу я с вами поговорить? Безотлагательно? И желательно наедине, — не имея возможности встать, Ромка вскинул руку вверх, как на уроке. Арсений резко развернулся к нему. Взглянул ему прямо в глаза жестким взглядом припертого к стенке зверя.

— Ты хочешь сообщить мне о преступлении твоего брата по вере, живущего под одной крышей с тобой? — осведомился наместник. И повелел: — Тогда говори прямо здесь, пусть все это слышат!

— Да я не хотел всенародно ябедничать, — пробормотал Ромка, изображая смущение. — Но раз тут такая каша заварилась, то я, чтобы вы на брата Арсения не подумали лишнего… — Он снова прикоснулся к собственному лицу. — В общем, мы друг на друга больше зла не держим. Это произошло случайно, и оба мы виноваты.

— Позор! — всенародно и с чувством осудил Никодим, осознав услышанное. — Братья по вере разодрались, аки звери, под крышей своей!

— Это все я начал, — ухватившись за протянутую ему руку помощи, Арсений поднялся из-за стола и повинно опустил голову. — Больше такого не повторится. Простите, братья мои. И вы, отцы, тоже простите.

— У пострадавшего от тебя проси прощения в первую очередь! У инвалида, на которого ты поднял свою горячую длань! И грех того, что он тебе ответил, тоже падет на твои плечи!

Дальнейшая идиллия, с покаяниями, проповедью и взаимным прощением, стала настолько приторной, что Романа почти затошнило. К счастью, длилась она недолго, потому что настоятелей интересовало совсем другое: кто все-таки мог этой ночью попытаться проникнуть взглядом за стены их мастерской? И вскоре они снова принялись выискивать грешника. Найти не нашли, но так активно запрограммировали всю паству, что теперь можно было даже не сомневаться: в ближайшие дни все братья и сестры при встрече будут внимательно вглядываться в лица друг друга. И, обнаружив малейший намек на синяк, тут же кидаться с докладом к отцам-настоятелям.

Эта сегодняшняя задержка в трапезной отхватила у Романа солидный кусок времени от тех двух часов, которые он мог провести в уединении, в домике, пустеющем после отбытия соседей. Это было тем более досадно, что сегодня он хотел использовать отведенное ему время на то, чтобы все-таки попытаться придумать способ связи с внешним миром. Но сокрушаться о потерянном теперь уже не было смысла.

К тому же нельзя было сказать, что Роман не попытался обернуть эту потерю себе на пользу. Ведь, исходя из того, насколько Роман разбирался в людях, Арсений был мужиком «с понятиями». И если даже Никодим какими-то своими способами действительно убедил его «стучать» на своих соседей, все равно Роман был уверен, что теперь Арсений не поторопится доносить на него «святому отцу». Даже в том случае, если что-то в Ромкином поведении покажется ему подозрительным, а такое вполне могло случиться.

Хотя первым Ромкиным порывом, когда он «отмазывал» Арсения, было, конечно, не обезопасить себя от возможного доносчика, а просто спасти дурака, по неведению сунувшегося вместо брода в глубокий омут. Ведь если в мастерской вчера готовили покушение, да еще на такого значимого в городе человека, как Кирилл, то с возможным свидетелем такой подготовки «святые отцы» уж точно не стали бы церемониться. Ромка ведь знал о способах «работы» Ноздрева не понаслышке. Да Арсению, этому дурню, в случае поимки все его кишки на шею бы намотали, выпытывая его о возможных сообщниках! А потом добили бы, факт!

Впрочем, он сам бы об этом уже мечтал к тому времени. Это Ромке тоже было знакомо. Потому что его самого не добили в свое время лишь по одной причине: от него все еще требовалась кое-какая информация, которую он так и не выдал своим мучителям даже под пытками, впадая в болевой шок. Но позже, уже в больнице, все равно им все выложил, когда они ему пообещали, что за Айку возьмутся…

Охваченный этими воспоминаниями, Роман выкатился из домика прочь, под кроны ясеней, на которых уже заводили свои песни цикады, согретые утренним солнышком. Хотя мог бы еще немного посидеть в уединении перед очередным «рабочим днем», но не сиделось уже.