Глава 22

Больше мы не говорили об этом. Данкир вернулся, делая вид, будто за ним по пятам идут наемные убийцы, но я уже привыкла к его шуточкам и только отмахнулась.

Тем временем объявилась графиня Ларан, шокированная увиденным донельзя. Помимо пансионов она заглянула еще и в обычные школы, вынесла оттуда множество наблюдений, и теперь передо мной лежал очередной проект…

– У нас нет средств на это, – сразу сказал Одо.

– Найдем, – ответила я. – Благотворительные фонды существуют, не так ли? Нужно просто направить их деятельность в нужное русло. И контролировать использование средств, это самое важное… Рина? Могу я просить вас заняться этим?

– Да, ваше величество, – графиня склонила голову. – После того, что я увидела в захолустье… И это называется приличными пансионами! Уровень преподавания кое-где местами катастрофически низок! Из всех подобных заведений я лишь десяток отметила как действительно достойные подобного названия…

Я открыла папку, пролистала и с приятным удивлением увидела там наш пансион. О, госпожа Увве не могла подвести!

Тогда же я озвучила идею Дагны-Эвлоры о наградах лучшим ученицам, и она снискала успех. А вот другое мое предложение…

– Ваше величество, если кто-то мечтает выучиться грамоте, он выучится сам или с помощью родителей, соседа, наконец… А если нет – его не заставишь, – сказала баронесса Эррен.

– Еще как заставишь. Неграмотным – штраф. Одолеть самое простое – чтение, пускай даже по слогам, и счет до ста, – не так уж сложно, а пригодится всем. Даже разносчикам газет… хотя они, уверена, отлично умеют считать!

– А средства, ваше величество? Его превосходительство ведь говорит…

– Придется изыскать, – ответила я. – Например, снять с придворных этот… рубиновый «королевский крап». Не желаю его больше видеть! Пускай пожертвуют на народные нужды.

– Если подготовить их как следует, возможно, они и больше пожертвуют, – пробормотала графина Эттари. – У меня имеется подобный опыт: помогаю супругу в сборе средств для его проектов, знаете ли.

– Вот и замечательно! Присоединяйтесь к графине Ларан и занимайтесь проектом. И вот еще что: пусть… пусть первые два класса, где учат чтению, письму и простому счету, будут бесплатными. А если кто-то хочет учиться дальше, но не может заплатить, тогда по окончании занятий ему придется отработать несколько лет в счет обучения. А где именно… тут будут решать комиссии, чтобы будущий инженер не оказался в подмастерьях у сапожника!

– А кто будет определять состав комиссий?

– Вы желаете, чтобы я занялась этим лично? Или нашла кого-нибудь вроде генерала Норинца? К слову, это идея…

Я понимала, что идеи мои не новы и наивны, знала, что все будет искажено: никто ведь толком не проследит за выполнением… Но Одо ничего не говорил, молча кивал, подписывая очередной указ, а я думала: может, хотя бы ненадолго у людей появится надежда? Хоть сколько-нибудь не станут воровать высшие чины, побоятся гнева королевы?

Вот о чем нужно было просить Богиню, но, думаю, и она не справилась бы, потому что люди… это люди.

Дагна-Эвлора изнывала от скуки в своей темнице у моря: теперь любая новость вызывала у нее вспышку гнева или отчаяния. Вот и теперь, услышав, что я отправляюсь навестить лучшие пансионы страны и лично наградить отличившихся учениц – как раз подоспели результаты зимних экзаменов, – ее величество легла ничком, обняв подушку, и отказалась разговаривать.

Я понимала ее – пыталась понять, во всяком случае, и Одо тоже. Его радость сменилась глухим раздражением: он явно успел позабыть, что представляет собой Дагна-Эвлора на самом деле, и ожидал от нее того же, чего и от меня. Однако заставить ее сделать что-либо силой Одо не мог, не имел права, а уговорить не получалось – ее величество прекрасно понимала, что стоит ей пожаловаться на головную боль, и о делах немедленно забудут, а саму ее окружат заботой и вниманием, чего она и добивалась. С ней мог справиться только Боммард, потому что не слушал капризов, а молча осматривал пациентку и приказывал сделать то-то и то-то, а после исчезал. Если он и заметил что-то странное в поведении «Иды», то молчал…

– Если Эве угодно лежать носом к стене, пускай лежит, – сказал наконец Одо, испробовав уговоры, посулы и даже угрозы, но не добившись результата. – Хуже ей от этого точно не сделается. А нам пора отправляться.

Путешествовали, конечно, не поездом – этак мне круглый год пришлось бы провести в дороге, к тому же о поездах никто и слышать не желал, и немудрено, – а порталами вроде того, которым воспользовался Одо при нашем знакомстве. Это удобно и зрелищно: громадная карета, запряженная восьмеркой статных коней, возникала из ниоткуда на главной улице города, при этом не сталкиваясь с другими экипажами и повозками, и величаво подкатывала к подъезду пансиона, собирая за собой толпы зевак.

Я наконец познакомилась и с другими придворными магами: постоянно брать с собой Данкира не следовало, вдобавок он нужен был, чтобы присматривать за Дагной-Эвлорой. Я опасалась, конечно, что они заметят обман, но Данкир клялся чем угодно – даже если кому-то придет в голову проверить, настоящая ли перед ними королева, маскировка устоит. Перед мэтром Олленом – вряд ли, но о нем не было ни слуху ни духу… С одной стороны, и хорошо – повторяю, я его боялась, с другой… Неизвестно, где он, что поделывает и какие планы строит.

– Может быть, не стоит ехать в мой пансион? – с сомнением спросила я Одо перед очередным визитом. – Там меня слишком хорошо знают, и пускай я порядком изменилась…

– Раньше бы вам об этом подумать, сударыня, – по обыкновению, сухо ответил он. – Списки лучших заведений для девиц опубликованы в газетах, каждое ждет визита и все горожане с ним вместе, поэтому пропустить именно это не получится. И можно подумать, вам не хочется взглянуть на родной дом.

Дом? Да, он прав – я ведь выросла в стенах пансиона и мало что видела за их пределами. Теперь, впрочем, мне тоже немногое было доступно: просто одна клетка сменилась другой, побольше размерами и богато украшенной. Только вот в первой мне приходилось полагаться только на себя саму (и милость госпожи Увве) и заботиться лишь о собственном благополучии, во второй же… Рассчитывать по-прежнему можно было лишь на Одо и немного на Данкира, но от моего поведения зависело очень и очень многое. Такая ответственность пугала, не могла не пугать, но мне казалось, я начинаю привыкать к этой ноше. Что до призрачной свободы, маячившей за прутьями обеих клеток, она меня не манила. Признаюсь, я вовсе не представляла, что с нею делать, и более того – страшилась.

– Одо, а ее величество всегда была такой… неуравновешенной? – спросила я, чтобы отвлечься от этих мыслей. Все равно до прибытия оставалось какое-то время, не молчать же.

– Вы хотите сказать – взбалмошной и капризной? В детстве – да. Потом уже старалась не позволять себе подобного, даже в ближнем кругу.

– Почему же она теперь сделалась такой? Из-за болезни?

– Не исключаю. Боммард ничего сказать по этому поводу не может: он лечит тела, не разум.

– А вы совсем не удивились, когда ее величество после операции вдруг стала вести себя почти по-прежнему? Не как ребенок? Мэтр Оллен же спрятал ее разум в детстве!

Меня давно мучил этот вопрос, но задать его не представлялось возможности: слишком много навалилось дел, а не на ходу же разговаривать о подобном?

– Удивился. И допросил Данкира, но что от него проку? Говорит, представления не имеет, что наворотил мэтр Оллен и как это разгребать. Разум-то к Эве вернулся – вы же сами видите, рассуждает она, как взрослая девушка. А вот характер заметно испортился, и не только болезнь тому виной… – Одо замолчал, потирая переносицу.

– И почему защита мэтра Оллена пропала после операции, Данкир тоже сказать не может… – пробормотала я.

– Тоже его допрашивали? Я так и думал.

– Боммард убежден, что мэтр Оллен наврал, – с удовольствием сказала я и понаблюдала за рядом изменений лица Одо. – Он говорит, ему доводилось видеть пациентов, которые впадали в детство безо всякого магического вмешательства. Некоторые – именно после серьезных травм головы, а другие – сильно искалечившись и потеряв надежду на выздоровление и нормальную жизнь. Я плохо понимаю, когда он начинает сыпать медицинскими терминами, Данкир тоже не всегда в состоянии перевести, но суть я уловила: люди сами вот так прячутся внутри своих воспоминаний, чтобы не сойти с ума – кто от боли, кто от безысходности. Какой спрос с ребенка? И потом, в детстве все было проще…

– Очень уж быстро Эва пришла в себя… и в сознание, и в свой разум, если можно так выразиться. Сразу после операции, помните?

– Конечно, помню. Наверно, ей стало ощутимо легче – она ведь сама об том сказала, – вот и…

– Да, только избалованного ребенка она загнать обратно не смогла.

– Это все домыслы, Одо, – вздохнула я. – Может быть, ее величество просто пытается… ну… вернуть себе ваше внимание. Об этом мы тоже говорили, если не забыли.

– Да, после того как я немного пострелял по люстрам.

– Так это все же вы ее сшибли? Я думала, Данкир.

– Я. Чтобы немного спустить пар и не начать стрелять по людям. Эва вывела меня из себя, а тут еще трогательная сцена у окна и прочувствованные речи Данкира… А я все-таки не железный. В отличие от вас.

– Меня?..

Он едва заметно усмехнулся.

– Не нужно делать такое удивленное лицо, сударыня. Для девушки ваших лет вы проявляете недюжинную, я бы даже сказал, несгибаемую волю.

– Что не гнется, то ломается, – ответила я служанкиной присказкой.

– Это больше относится ко мне. Химмелиц – скалы, забыли? Мы стойки, но все-таки даже скалы можно сокрушить, потому что всякой прочности есть предел. Я надеюсь лишь, что до моего еще далеко.

– А я?

– А вы как хороший клинок – можно свернуть в кольцо, он все равно выпрямится.

– И заедет обидчику по лицу… – пробормотала я.

– Впрочем, не дело сравнивать девушек со сталью, – неожиданно сказал Одо. – Лучше уж с гибкой веткой. Ею тоже можно недурно отхлестать.

Я припомнила розги и невольно передернула плечами.

– А главное, такую ветку в какую землю ни воткни – пустит корни и станет расти, будто для этого места и предназначена, – закончил он.

– Мне не нравится, когда вы начинаете изъясняться иносказаниями, – честно сказала я. – Я ведь вам говорила, когда мы едва познакомились: скажите прямо, чего от меня хотите, а иначе мне все время кажется, будто я чего-то не понимаю, и от этого становится страшно. Знаете, больше всего я не люблю не понимать, что происходит.

– Я тоже, сударыня. В этом мы с вами очень похожи. Но обсудим это позже – мы уже на месте.

Конечно, я не думала, что девочки сумеют узнать меня под хорошей маскировкой, да еще со взрослой прической, в дорогом платье… Максимум – отметят, что лицом ее величество и Эвина Увдир немного схожи, вот и все. И все равно волновалась.

А еще – это уже было страшной авантюрой! – мне очень хотелось дать о себе знать Сэль и Юне. Я обещала писать им, когда уезжала, но возможности такой мне не представилось, да и… каюсь, я не часто вспоминала об этом обещании. Только думала: наверно, они огорчились. Или разозлились: как же, Эва уехала к счастливо обретенному отцу, наверняка богатому, вон какую карету прислал… задрала нос и даже знать о себе не дала! А может, испугались: кто знает, что со мной случилось? Вдруг господин в карете был вовсе не поверенным, а преступником, который собирает по пансионам подходящих девушек для какого-нибудь ритуала? О, мы обожали страшные истории!

Но как хотя бы намекнуть на то, что я жива? Написать письмо и попросить того же Данкира отправить его из любого уголка Дагнары? Так ведь я не знаю ни одного подходящего местечка, а девочки удивятся, если не увидят обратного адреса. Наверно, канцлер придумал бы что-нибудь, но обращаться к нему с подобной мелочью мне поначалу было страшно, а потом просто стыдно: и без того хлопот невпроворот, а тут еще дурацкие девчачьи записки…

Случай представился совершенно нежданно: как и было сказано, приют оказался в списке лучших, по мнению графини Ларан, более того – Сэль попала в число отличившихся учениц, а стало быть, я смогу перемолвиться с ней парой слов. О нет, не сказать правду – это невозможно, но…

И ведь все равно не догадается… Вот Юна сразу поняла бы любой намек, но она никогда не отличалась любовью к учебе и оставалась хорошисткой, а стало быть, ей придется стоять в общих рядах учениц.

Как же быть? Я перебрала свои сокровища – подарки девочек на прощание, среди которых были не только карандаши и красивые тетради, но и разные сувениры, и даже скромные украшения. Увы, ни один из них нельзя было не то что надеть (скажем, заколку для волос), но даже пришпилить к сумочке – это мгновенно бросилось бы в глаза. Но кое-что я все-таки придумала…

На госпоже Увве лица не было от волнения, а я поразилась – такой маленькой и хрупкой она мне показалась. Не могла же я настолько вырасти за несколько месяцев? Или все-таки могла? Наряды мои обновляли регулярно, но я не следила, насколько именно удлиняют подол и рукава.

– Ваше величество… – шептала она. Наверно, голос пропал от переживаний, с ней такое случалось. – Какая немыслимая честь для нас…

– Ну что вы, сударыня, – я ласково коснулась морщинистой руки, – это всего лишь визит вежливости. Но право, все пансионы отличаются, и мне интересно взглянуть, как и что у вас здесь устроено. Проведете для меня экскурсию?

– Как вам будет угодно, ваше величество…

– По-моему, вы ее еще сильнее напугали, – шепнула мне на ухо баронесса Эррен, когда моя свита устремилась следом за госпожой Увве.

– О, такие дамы крепче, чем кажутся, – тут же вставила ее кузина.

Надо сказать, госпожа Увве действительно быстро взяла себя в руки. Она продемонстрировала нам кухню: кухарки застыли, не в силах даже поклониться, и только истопник, ковырявшийся в засоренном дымоходе, протер запорошенные сажей глаза, увидел меня, неожиданно встал во фрунт и отдал честь. Не знала даже, что он служил…

Горничные жались к стенам, но любопытство брало верх, а самая бойкая – конечно же, это оказалась Мика! – взяла на себя труд показать дамам спальные и классные комнаты.

– Извольте, сударыни, – журчал мягкий голос, а я так жалела, что не могу обнять ее, как перед отъездом! – Здесь спят старшие девочки, спальни младших дальше по коридору…

– Это какие-то крайне морозоустойчивые девочки. – Баронесса Эррен повыше подтянула меховой палантин. – Совсем как любимые розы моего супруга, ваше величество: цветут они даже под снегом, да только соцветия мелкие и совсем не ароматные.

– Уверяю вас, здесь еще достаточно тепло, – промолвила графиня Ларан. – Думаю, хотя бы вода для умывания не замерзает в кувшине.

«Бывало и такое», – чуть не сказала я, но вовремя прикусила язык. Вместо меня ответила графиня Эттари:

– Мы уже обсуждали это, дамы. «В скромности и строгости» не должно означать – в холоде и голоде.

Вообще-то сказал это канцлер, я повторила дамам, а им так понравились эти слова, что их сделали девизом кампании.

– Разумно. Баловать девочек ни к чему, но постоянные простуды и скудная однообразная пища им на пользу уж точно не пойдут. Но в вашем заведении, госпожа Увве, – добавила графиня Ларан, – с этим дело обстоит неплохо. Хотя я все же настаиваю на том, чтобы топили в комнатах лучше. Тут и взрослый запросто получит воспаление легких, что же говорить о детях?

– Как вам будет угодно, сударыня, – госпожа Увве присела в низком поклоне.

Уверена, она лихорадочно подсчитывала, хватит свободных денег на закупку дров или же придется ужиматься в другой статье расходов, скажем, починке крыши.

– Если пансиону не хватает средств, ему будет оказано необходимое вспомоществование, – успокоила я, и мне послышался вздох облегчения. – К тому же, думаю, многие захотят перевести дочерей сюда, не так ли, Рина?

– О, не сомневаюсь, ваше величество. Вы ведь читали доклад о качестве образования в других заведениях, не так ли?

– Да, и была потрясена. Полагаю, обеспеченные люди, желающие своим дочерям лучшего будущего, не откажутся платить немного больше за по-настоящему качественное обучение. А теперь, госпожа Увве, я хочу увидеть ваших подопечных и их наставников!

– Прошу, ваше величество…

Она засеменила по направлению к большому залу, вся сжавшись, и я почти услышала ее мысли: что, если королева решит, будто ученицы недостаточно воспитаны? Плохо одеты? Неряшливы? А учителя?.. Все предупреждены, но ведь Агсон может понести какую-нибудь выспреннюю чепуху, как всегда в минуты волнения, а другие…

Канцлер тронул меня за локоть – он прекрасно чувствовал мое состояние, – а я кивнула и внутренне собралась. И когда вошла в большой зал и встретилась взглядом с портретом Дагны-Эвлоры, только улыбнулась – так и казалось, что она следит за мной ревнивым взглядом, но мне некогда было обращать на это внимание.

Гулкий вздох пронесся над рядами учениц, и они склонились в глубоких придворных поклонах, все, как одна, – наверно, их дрессировали днем и ночью, чтобы не осрамить пансион перед королевой.

Я искала взглядом знакомые лица и находила – учителя, это понятно, мои однокашницы…

– Какие у вас грациозные воспитанницы, – не удержалась я, и на щеках госпожи Увве вспыхнули алые пятна.

– Бла… благодарю, ваше величество, – выговорила она. Надо же, тогда, в разговоре с моим мнимым отцом, она ничуть не робела, а теперь… С другой стороны, одна сиротка и дело всей жизни – есть же разница? – Их учительница манер и танцев когда-то была примой королевского балета…

Дамы за моей спиной ахнули и зашушукались, а я поняла, откуда у госпожи Тассон такая осанка и изящество движений. Она никогда не упоминала, где и кем служила прежде, муштровала нас жестко и даже жестоко, зато теперь я чувствовала себя на паркете бального зала, наверно, так же уверенно, как она когда-то – на сцене.

Госпожа Тассон приблизилась, заметно хромая и опираясь на трость, с достоинством поклонилась. Должно быть, уйти со сцены ее заставила травма – от этого никто не застрахован. Но неужели нельзя было вылечить ее? Кто теперь узнает… Сама она вряд ли скажет.

– Богиня всемилостивая! – выговорила вдруг графиня Эттари и шагнула вперед. – Парящая над сценой! «Как лепесток весной взмывает над цветущим садом»… Сударыня, я видела ваше сольное выступление, когда была еще девочкой, и до сих пор оно у меня стоит перед глазами!

– Право, не нужно…

Госпожа Тассон еще сильнее сжала губы. Девочки не смели шушукаться, но переглядывались с изумлением: неужели эта сушеная старая дева когда-то в самом деле была балериной? Выступала перед его величеством? Да ведь они теперь с нее живой не слезут, пока не узнают, что да как! Я бы точно не отстала…

– Я мечтала о вашем автографе всю сознательную жизнь, – сказала графиня и открыла сумочку. – И если вы откажете мне, я… право, останусь жить в этом пансионе до тех пор, покуда вы не снизойдете до меня! Ваше величество, вы ведь позволите мне?..

– Несомненно, – ответила я, глядя, как она вынимает старый снимок, уже потускневший от времени. На нем едва узнаваемая госпожа Тассон – не юная уже девушка, какое там! – действительно словно летела в немыслимом пируэте над сценой.

Графиня отлично подготовилась, вот что я хочу сказать. Вероятно, она вовсе не была поклонницей немолодой балерины и даже никогда не видела ее выступлений, но какой эффект произвели ее слова!

– Учитесь, сударыня, – шепнул мне Одо, и я уверилась в своей правоте.

Госпожа Тассон неловко расписалась, едва не уронив живо поданное вечное перо, и отошла в сторону. Мне казалось, ее душат слезы, но позволить дать себе слабину на глазах у стольких людей? У королевы? И тем более воспитанниц?.. Нет, никогда!

У кого же мне предлагалось учиться? У графини Эттари или учительницы танцев? Наверно, у обеих…

Было произнесено еще несколько дежурных фраз, и, наконец, мы перешли к награждению лучших учениц.

Сэль… Вот она, Сэль, стоит в первом ряду и смотрит на меня так, будто узнала. Но нет, быть этого не может, просто она чудовищно волнуется – как и я.

– Сэллин Нарш, – называют ее имя, она делает шаг вперед и приседает в заученном реверансе. Даже дышать боится, по-моему, а Юна в середине шеренги изо всех сил сжимает кулаки – лишь бы подруга не опозорилась!..

Сэль подходит и снова приседает так низко, что я вижу ниточку пробора в ее темных волосах. Мы с ней одного роста, но она постаралась не опозорить госпожу Тассон – та даже с больной ногой могла показать какой угодно поклон и заставила нас выучить все, что знала сама и на что нам хватало скудных способностей…

– Встань, дитя мое, – эти слова срываются легко: я хорошо помню, как называет меня Дагна-Эвлора. – Ну же, не бойся взглянуть на меня! Я ведь не какой-нибудь болотный огонек-призрак – посмотришь и не вернешься.

Сэль, кажется, вспоминает наши ночные разговоры и наконец-то смотрит на меня в упор – неверяще и испуганно. Надо же, я совсем забыла, какие у нее глаза – серые с рыжими крапинками, издалека кажутся карими…

Награждают отличившихся учениц обычно грамотами и книгами. Грамоты, ясное дело, были подготовлены заранее, а вот насчет книг я имела собственное мнение, а Одо махнул рукой – делай что хочешь, хватает забот посерьезнее.

– О тебе пишут, что ты любишь читать, – начала я, и Сэль опустила глаза. Наверно, подумала, что сейчас ей всучат какой-нибудь справочник молодой хозяйки или сборник назидательных историй. – А о чем?

– Простите, ваше величество? – пискнула она.

– Ну, какие книги тебе нравятся? О приключениях, путешествиях или о любви?

Сэль сделалась невозможно красной, покосилась на госпожу Увве, потом выговорила шепотом:

– О приключениях, ваше величество…

– Но конечно, встревать в эти приключения должны двое, не так ли? Ну же, перестань краснеть! – Я наклонилась чуть ближе и шепнула: – Сама донельзя люблю подобные истории, а потому, думаю, тебе понравится это сочинение…

Кто-то из свитских подал мне пухлый томик и перо, я раскрыла книгу на титульной странице и быстро написала: «Милой Сэль Нарш». И подписалась привычным уже витиеватым росчерком, а вдобавок быстро нарисовала свой профиль – я часто рисовала его на полях черновиков, – только не с косой, а с прической. Данкир сказал, что и ее величество любит изображать красивые женские головки на подвернувшихся под руку бумагах, и я подумала – это меня не выдаст.

Сэль прижала подарок к груди, неловко поклонилась, потом вернулась на свое место. Лицо ее сияло торжеством: даже директриса не посмеет отнять королевский дар! И уж непременно она поделится им с Юной…

Я одарила других девочек, а затем нам пришла пора отправляться прочь.

– Госпожа Увве, – сказала я напоследок, взяв руки пожилой женщины в свои, – вы являете собою пример для многих и многих. Прошу, не уроните чести вашего пансиона.

– Он очень многое дал стране, – добавил канцлер не без намека. Кто его просил встревать!

– Да, ваше величество… Как прикажете, ваше величество… – шептала директриса нам вслед.

Я была уверена, Мика, посмотрев в окно вслед отбывающей карете, непременно если не скажет, так подумает: «А ведь точно на такой увезли госпожу Эву! Разве что запряжка поменьше была… А ее величество один в один… Ох ты, что на ум взбрело! Лучше пойду на кухне помогу…»

Госпожа Тассон тоже долго будет стоять у окна, потом отбросит трость и попробует повторить несколько па. У нее мало что выйдет, но она кивнет и еще выше поднимет голову на сухой жилистой шее: пускай ей никогда больше не парить над сценой, она все еще в состоянии научить девочек грации и изяществу. И пускай уверяют, что с таким даром можно только родиться: она-то знает, что строгая муштра кого угодно заставит держать осанку и не путать повороты в танце.

Госпожа Увве закроется в своем кабинете, возможно, немного поплачет – от облегчения, что все так хорошо прошло, ни девочки, ни учителя не подвели и, кажется, произвели самое благоприятное впечатление, – выпьет глоточек ягодной настойки для успокоения нервов и займется делами. Потому как обещанного денежного вспомоществования еще нужно дождаться, а топить сильнее приказано уже теперь. И то – зима суровая…

Сэль и Юна, как и остальные, тоже постоят на подоконнике, пытаясь разглядеть отбывающий кортеж, а потом займутся книгой. Остальные будут толпиться кругом и просить дать не то что потрогать королевский подарок, а хотя бы взглянуть поближе, и Сэль непременно им позволит. Но только не сию минуту, а когда сама насладится вдоволь. Думаю, они с Юной станут читать всю ночь при огарке свечи, как делала это я. И может, Юна, разглядывая подпись и рисунок на титульном листе, скажет, что Эва рисовала точно так же, только у королевы, конечно же, вышло намного красивее. А может, промолчит: вдруг они решили не упоминать больше предательницу Эву?..

– Какой вы все-таки еще ребенок, сударыня, – сказал вдруг канцлер, и я вздрогнула от неожиданности.

– О чем вы?

– О ваших шпионских ухищрениях. Полагаете, я не заметил? Не помню ваше личное дело, в котором, к слову, указаны имена ваших подружек? Не обратил внимания на ваш чрезвычайно таинственный вид, который вы обрели именно перед визитом в родной приют? Прошу прощения, пансион.

Я почувствовала, что заливаюсь краской.

– Вы догадались?

– Я догадался, что вы затеяли нечто. Но что именно – увы, так и не понял. Однако вид у вас довольный, стало быть, авантюра удалась. Поэтому будьте так любезны, объясните, что вы сотворили? Написали что-то на полях этой книжки невидимыми чернилами? Вклеили вместо какого-нибудь рисунка другой, с зашифрованной надписью? Или написали этот шифр на уже имеющейся картинке? Упросили Данкира зачаровать ее на прикосновение этой девушки? Ну же, не молчите, мне в самом деле любопытно!

К стыду моему, я вынуждена была признать, что ничего из перечисленного мне даже в голову не пришло. А казалось бы, столько перечитала… С другой стороны, я никогда не имела дела с настоящими шпионскими ухищрениями, как выразился Одо.

Выслушав меня, он улыбнулся:

– И только-то? Полагаете, они поймут?

– Не знаю. Но мне стало спокойнее.

– Думаю, вам станет еще спокойнее, если я скажу: эти ваши подружки уверены, что вы живы и здоровы, а счастливо обретенный отец души в вас не чает и на радостях даже пошел на поправку.

– Но… как?

– Очень просто. Я взял на себя труд отправить несколько записок от вашего имени. Скопировать почерк несложно… хотя о рисунках я не подумал, вернее, не догадывался, – самокритично добавил Одо. – Разумеется, к запискам прилагались подарки.

– А… ответы? Они отвечали?

– Конечно. Я все ждал, когда вы вспомните о своих приятельницах… Вернемся – отдам вам письма. Заранее вынужден извиниться – пришлось их прочесть, иначе как бы я отвечал? – Улыбка его стала шире, и я вдруг подумала, что в юности Одо, наверно, был тем еще авантюристом. – Ну а теперь переписка сошла на нет. Вашему батюшке доктора рекомендовали сменить климат, поэтому вы отправились в морское путешествие. Фотокарточка на палубе парохода прилагалась.

– И ее подделали?

– Отчего же? Снимок ваш, самый настоящий, а совместить его со снимком парохода – тоже настоящего – пара пустяков для специалиста.

– Нужно было сразу вас попросить…

– Отчего же не попросили? Впрочем, догадываюсь: побоялись. А потом стало не до того.

– Точно так, – вздохнула я. – Я думала, вам не до таких мелочей.

– Сударыня… – Одо наклонился ко мне чуть ближе. – Не может быть мелочей в таком деле, как наше, неужели вы еще не поняли? Мне вовсе ни к чему было, чтобы эти ваши подружки начали разыскивать пропавшую Эвину Увдир – не важно как, через родителей, приятелей, давая объявления в газеты… Даже разговоров о вашем исчезновении быть не должно. Вам повезло, случилось настоящее чудо – вас разыскал отец. И точка. Всевозможные пересуды – лишние зацепки для посторонних, понимаете, я надеюсь?

– Теперь понимаю.

– Вот и славно. Пришлете им что-нибудь из-за моря, пускай порадуются за вас. Еще, полагаю, отец вскоре выдаст вас замуж, и вы останетесь жить очень далеко от родных краев, а общение постепенно сойдет на нет… И впредь не стесняйтесь обращаться ко мне даже с такими вот, по вашему мнению, пустячными просьбами. Может статься, это вовсе не пустяки.

– Конечно… Одного не пойму, Одо, как вы ухитрились скопировать манеру моего письма настолько хорошо, что девочки не заметили подлога? – не утерпела я.

– Опыт, сударыня, – ответил он. – И тщательный анализ изрядной стопки ваших сочинений и эссе, которые любезно передала мне госпожа Увве – для того, чтобы новые наставники могли ознакомиться с вашим образом мыслей. Вы разве не в курсе, что эти бумаги хранятся до самого выпуска и еще несколько лет после него?

Я только головой покачала и подумала: «Как мало я еще знаю!» А еще: «Неужели возможно удержать в голове столько всего?»

Впрочем, живой пример этому сидел напротив, а потому выходило – вполне возможно. Только для этого нужно очень долго и очень упорно работать…