Цифровое слабоумие

Цифровое слабоумие – это не просто забывчивость. Цифровое слабоумие – это когда люди не задумываются над тем, что делают.

МАНФРЕД ШПИТЦЕР

Есть, честно говоря, в этом какая-то ирония… Сейчас вы поймёте, о чём я.

Говоря о возникновении искусственных нейронных сетей, я уже упоминал Дональда Хебба, которому принадлежит авторство первого работающего алгоритма обучения.

Родился Дональд во врачебной семье, родители воспитывали мальчика по методу Монтес-сори, что позволило ему развиваться лучше сверстников и поступить сразу в третий класс. Но врачебная стезя его как-то не увлекала, поэтому он закончил бакалавриат по искусству, а затем увлёкся психологией.

В конце концов, он нашёл что-то на стыке между медициной и психологией, стал психофизиологом, или, как бы мы теперь сказали, – нейропсихологом. Кроме того, серьёзно занимался преподаванием (обучаясь в заочной аспирантуре Университета Макгилла, он одновременно стал директором одной из неблагополучных школ Монреаля).

Впрочем, серьёзной наукой он стал заниматься уже в Чикагском университете и в Гарварде под руководством видного специалиста в области поведенческой психологии Карла Спенсера Лешли, сосредоточившись на понятии «нейронных ансамблей», резонно предполагая, что мысленная репрезентация внешних событий отражается в иерархической структуре этих самых нейронных ансамблей.

Чуть позже, работая уже под руководством Уайлдера Плейнфида, о котором мы тоже уже говорили, Хебб изучал феномен пластичности нервной ткани и показал, например, что при черепно-мозговых травмах у детей мы, за счёт эффекта пластичности, можем при правильном и активном подходе ожидать полного восстановления функций (со взрослыми так просто не получается).

С 1942 года ему выпадает замечательная возможность работать в легендарном Национальном исследовательском центре приматов Иеркса, где, насколько мы можем судить, и началась его работа над книгой «Организация поведения: нейропсихологическая теория» (The Organization of Behavior: A Neuropsychological Theory), которую, в общем-то, можно назвать культовой. И не просто культовой, а дважды культовой!

Для будущих создателей нейронных сетей он со своей «Организацией поведения» как отец родной, поскольку здесь он сформулировал свой «нейрофизиологический постулат» (или ещё его называют «правилом Хебба»), согласно которому обучение заключается в изменении «силы» синаптической связи. С этим вроде как всё понятно.

Но и для психологов развития он сделал немало, доказав, что детскому мозгу крайне важна «обогащённая среда» (тут всё сошлось – от Монтессори и факультета искусства до педагогического опыта, нейропластичности и обучения шимпанзе). А началось всё с крыс…

У Дональда было две дочки – Мери и Джейн, и он принёс им с работы лабораторных крыс в качестве домашних питомцев. Когда же через некоторое время их нужно было вернуть обратно, то обнаружилось, что те значительно превосходят собратьев, не покидавших стен лаборатории, в тестах на обучаемость.

Таким образом, получалось, что опыт жизни в богатой стимулами среде оказал существенное позитивное воздействие на способность животных к обучению, что Хебб интерпретировал как существенные изменения в их мозге. Так и возник «нейрофизиологический постулат»: под влиянием стимуляции, связанной с обучением, синапсы видоизменяются.

В 1960-х годах исследователи Калифорнийского университета в Беркли решили проверить идею Хебба и создали «обогащённую среду» для грызунов – оборудовали их жилища большим количеством игрушек, препятствий, скрытыми кормушками и беговыми колёсами. Они также объединили животных в группу, чтобы те могли общаться и играть.

Исследование показало, что большое количество сенсомоторных и социальных импульсов изменило структуру и функции мозга грызунов. Они не только лучше выполняли задания на обучаемость, но и объём их мозговой ткани увеличился по сравнению с теми животными, которые жили в обычных лабораторных клетках. Определение Хеббом пластичности не включало в себя рост мозга.

Сейчас всё это, конечно, звучит как набор прописных истин, но когда Хебб создавал свою теорию организации поведения, даже заикнуться о том, что мозг может столь существенно физически изменяться лишь под воздействием нового опыта и обучения, было неслыханным нахальством, граничащим с антинаучной ересью.

Вот в этом, собственно, и состоит ирония: Дональд Хебб одной и той же работой открыл дорогу искусственному интеллекту, а другой – тем же самым «постулатом» – предупредил нас о том, как не попасть под его влияние. Но идею с искусственным интеллектом разглядели, а вот про детей позабыли…

Даже крысы становятся умнее, если их поместить в богатую внешними раздражителями, да вдобавок ещё и комфортную социальную среду. А в какую среду помещены современные дети? Вы, вообще, давно слышали детский крик? Нет, я совершенно серьёзно спрашиваю…

Современные дети не кричат, потому что, как только они начинают кричать, им тут же, в качестве интеллектуальной соски, дают в руки гаджет – телефон или планшет. И это магическим образом успокаивает любого ребёнка. Гаджеты превратились в универсальных бэби-ситтеров, нянек, воспитательниц и бабушек.

И теперь уже ничто не может отвлечь молодых родителей от «отвлечённого родительства» – у каждого по своей «соске».

Но чем, с точки зрения нейрофизиологии, плохо, что дети сразу погружаются в ту информационную среду, в которой им предстоит дальше жить? В конце концов, они для неё – для этой новой цифровой реальности – нами и воспитываются.

Проблема здесь вот в чём: при рождении, как мы с вами уже знаем, наши мозги представляют собой лишь заготовку к человеку, а вовсе не человека, каким он будет, когда вырастет.

Мы пока – лишь полено, из которого папе Карло ещё только предстоит выстругать человека. В результате его работы до половины, как мы теперь знаем, нейронов умрёт, а какие-то свяжутся в мощные нейронные ансамбли. И от того, свяжутся ли они должным образом или как-то не так, многое зависит.

Для правильного связывания, которое будет продолжаться минимум до 21 года (причём в ряде исследований показано, что и до 27), необходимы средовые факторы, адекватные нашему биологическому мозгу, а не цифровой реальности, к которой вроде как необходимо приготовить ребёнка.

Есть правила, которые нарушать нельзя. Например, детям нужна мелкая моторика, но современные дети больше не ощупывают окружающий их мир – они тыкают своими пальчиками в экран планшета. Им нужен опыт пространственных взаимотношений объектов друг с другом, которые не даёт телефон; наконец, им нужна богатая социальность, которую не заменить общением с виртуальными «друзьями».

Если мозг ребёнка не ощущает окружающий мир на, так сказать, кончиках своих пальцев, его базовые психические функции формируются, прямо скажем, скверно.

Отсюда неспособность сосредотачиваться и удерживать внимание, понимать подтекст и последовательно, логически рассуждать, а также трудности в самоконтроле и двигательная гиперактивность и т. д.

Какова внутренняя механика этих нарушений? Дело в том, что за каждый соответствующий режим работы отвечает специальная функциональная сеть мозга, нуждающаяся в длительном и последовательном формировании в опыте.

РЕЖИМЫ И ПРАКТИКИ

Наш мозг, как мы знаем, имеет несколько режимов работы: концентрация внимания, процесс потребления и переработки информации, оценка социальной ситуации, мышление и т. д. И каждый из этих режимов его работы обеспечивается соответствующей «функциональной сетью мозга».

Самые, возможно, значимые функциональные сети мозга – это сеть выявления значимости, центральная исполнительская сеть и дефолт-система мозга, о чём я подробно рассказывал в книге «Чертоги разума» (см. рис. № 17).

Рисунок № 17. Активность дефолт-системы мозга (ДСМ), сети выявления значимости (СВЗ), центральной исполнительной сети (ЦИС)

Нам кажется, что, когда мы распознаём образы, читая заголовки статей или рассматривая фотографии, мы думаем. Но это не так: распознавание образов – это просто распознавание образов, в зависимости от того, включают ли они активно зоны лингвистической коры, соответствующий процесс обеспечивается или сетью выявления значимости (СВЗ), благодаря которой, например, можно осуществлять различные медитативные практики, или центральной исполнительной сетью (ЦИС), когда вы, например, смотрите мою лекцию на YouTube.

Мышление же – это когда вы прокручиваете в своей голове интеллектуальные объекты, относящиеся к решаемой задаче, и они складываются у вас там в более сложные структуры. За это отвечает дефолт-система мозга (ДСМ), которая эволюционно предназначена просчитывать отношения с другими членами нашей стаи (каждый из которых является реконструированным и достаточно сложным интеллектуальным объектом).

Впрочем, это только верхушка айсберга. Исследования в этой очень, надо признать, ещё молодой области нейрофизиологии активно продолжаются. К настоящему моменту в ряде научных работ, систематизирующих результаты последних открытий, сообщается, что можно выделить до пятидесяти различных функциональных сетей мозга, отвечающих за ту или иную поведенческую активность человека.

Как я уже сказал, каждая такая сеть должна сформироваться в мозге человека в процессе его взросления. Разумеется, мозг человека имеет какие-то генетические предустановки, которые этому способствуют, но, как это всегда бывает с нервной тканью, если её потенциальный функционал не получает необходимого объёма тренировки и должной поддержки из окружающей среды, качество работы таких систем в последующем, мягко говоря, оставляет желать лучшего.

Теперь несколько слов о том, как происходит это формирование данных нейронных сетей, о чём мы знаем благодаря замечательной работе группы нейрофизиологов под руководством Дэмиена А. Файра (Орегонский университет здоровья и науки) и Александра Л. Коэна (Вашингтонский университет в Сент-Луисе), опубликованной в PLOS Biology в 2009 году.

Название этой статьи, думаю, можно перевести так: «Функциональные нейронные сети развиваются от “локальной к распределённой” организации» (Functional Brain Networks Developfroma “Local to Distributed” Organization). Собственно, этим всё и сказано.

Если требуются объяснения, то они выглядят так…

Изначально нейроны мозга связаны друг с другом локально – то есть, грубо говоря, кто где родился, тот там и пригодился. Угораздило тебя быть нейроном зрительной коры – будешь соединён с себе подобными, а если в теменной доле или в лобной – то данные тебе от рождения связи будут с клетками теменной доли или, соответственно, лобной.

Но мозг должен научиться работать как целостный аппарат. Вот вы видите предмет – погремушку, например. Видеть – это работа затылочной доли, зрительной коры. Но вы не только её видите, вы ещё хотите её взять, а взять её можно только рукой. Однако же нейроны, которые отвечают за движение вашей руки, находятся в лобной доле, за центральной бороздой – то есть это вообще край света. Как одно с другим совместить?

Не буду углубляться, но вы понимаете, что погремушка, кроме прочего, ещё и гремит, что привлекает вас за счёт активизации клеток височной доли. Да и не просто так нам её хочется, не святым духом мы движимы, а тоже нервными клетками, которые находятся вообще в глубине мозга – в подкорковых структурах.

Наконец, вам надо концентрировать на ней внимание, а тут уж и без лобных долей не обойтись, а руки не должны дрожать, и тело должно за рукой тянуться, то есть нам тут и мозжечок понадобится… Могу не продолжать?

Да, любое, даже кажущееся чрезвычайно примитивным действие, – это синхронная, слаженная работа различных нервных центров, расположенных в разных областях мозга («распределённая организация»). Мы не думаем разными частями мозга в разных случаях («локальная организация»), мы думаем всем мозгом сразу, но не сразу от момента рождения.

Для того чтобы перейти от «локальной организации» к «распределённой», мозг должен пройти долгий путь обучения – в нём должны сформироваться длиннющие магистрали, те нервные пути, которые свяжут один регион мозга с другим в единое целое и под разные задачи.

Некоторые удивляются – говорят, что вот как так может быть, что у ребёнка больше нейронов, чем у взрослого, а голова у него маленькая? И правда, получается, что голова потом больше становится, а нейронов меньше, – не логично. Но так и есть, просто объём мозга растёт не из-за увеличения количества нервных клеток, как раз за счёт разрастания этих «межрегиональных связей», так называемого «белого вещества».

К сожалению, книга чёрно-белая, а без цветовых обозначений это будет трудно понять (там слишком много нюансов, да и модель математическая, и тут мало что напоминает о том, что перед вами мозг), но все-таки посмотрите на диаграмму, которую приводят профессора Файр и Коэн с коллегами в своей статье, – рис. № 18.

Рисунок № 18. Трансформация от локальной к распределённой организации

Верхний ряд – это как бы убывание «локализационной организации», когда клетки внутри каждой зоны коры головного мозга специализируются. То есть, если сначала они представляют собой общую, плохо дифференцированную массу, то постепенно, с возрастом они распределяют между собой функционал. В результате, даже находясь в одной анатомической области мозга (в одной и той же доле мозга), они выполняют разные функции и включены в разные функциональные сети.

Грубо говоря, вот у вас есть височная доля, она обрабатывает звуковые раздражители, но сначала, по младенчеству, вы слышите только шум и гвалт. Однако же постепенно клетки слуховой коры тренируются и специализируются. Так что теперь, слушая песню, мозг, с одной стороны, создаёт для вас ваше субъективное восприятие мелодии, а с другой стороны (соседними клетками), позволяет вам различить слова песни и понимать её смысл.

Теперь посмотрим на нижний ряд диаграмм. Здесь представлены результаты математической обработки данных, которые нам показывают, как мозг постепенно собирает свои функциональные сети. Каждая функциональная сеть мозга (ЦИС, СВЗ, ДСМ и др.), как я уже говорил, состоит из нервных клеток, которые анатомически расположены в разных областях мозга, потому что для обеспечения любой нашей деятельности нужны клетки разного функционала.

Так вот, все эти клетки разного функционала (видящие, слышащие, создающие чувство времени и пространства и т. д.), необходимые нам для осуществления того или иного вида деятельности, нужно друг с другом связать электрохимическим трубопроводом.

В результате наш мозг научится быстро входить в тот или иной режим работы, то есть вы сможете быстро переключаться между разными видами деятельности – тут надо сконцентрироваться на том, что тебе говорят, тут надо задуматься и самому решить задачу, тут надо встать и что-то достать…

Надеюсь, я не слишком вас запутал своими объяснениями, но даже если это и так, я думаю, что общий принцип понятен: для осуществления сложной психической деятельности мозг должен научиться связывать разные зоны коры в единые комплексы (функциональные сети), а для этого он должен быть сформирован… ба-бам! – в естественной (то есть подходящей) для этих целей среде.

Если мы этого не добьёмся, то ребёнок просто не сможет входить в нужный ему для решения тех или иных задач режим работы мозга: концентрировать внимание, вникать в суть того, что ему рассказывают, делать логические выводы, извлекать уроки из допущенных ошибок – в общем, не крутиться, не вертеться, ногами не дрыгать, а заниматься делом! Добрый доктор поставит ему диагноз СДВГ, что значит синдром дефицита внимания и гиперактивности…

Что ж, стоит ещё раз взглянуть на диаграмму Файра-Коэна, точнее – на верхнюю её строчку: 8, 13, 25. Это возраст. То есть где-то к 25 годам, вроде как распределённая организация деятельности мозга должна созреть. А в какой среде она зреет? А что там, в этой среде с раздражающими факторами? Какие они?..

Вообще говоря, что такое «синдром дефицита внимания и гиперактивности», учёные долго не могли понять. Хотя, так сказать, невооружённым глазом было видно, что дети эти «какие-то не такие» – им трудно концентрировать внимание, на месте им не сидится, импульсивны, реагируют на всё резко.

В 30 % случаев с возрастом эти нарушения проходят, но 70 % детей не перерастают свой СДВГ и получают диагноз СДВГ взрослых. И тут уже к остальным симптомам добавляются и сниженный интеллект, и трудности с восприятием информации. В общем, туши свет!

Однако же нейрофизиология развивается, и новые методы исследования позволяют нам заглянуть в живой, работающий мозг. И мозг детей, страдающих синдромом дефицита внимания и гиперактивности, – не исключение.

В 2017 году в журнале Biological Psychiatry: Cognitive Neuro science and Neuroimaging была опубликована статья «Функциональные нейровизуальные признаки для определения нейробиологических путей при расстройстве дефицита внимания/гиперактивности», написанная группой учёных под руководством двух психиатров – профессора Йельского университета Михаэля К. Ствевенса и директора исследовательского центра ОНп Neuropsychiatry Research, профессора Годфри Д. Пёрлсена.

Революционность этого исследования состоит в том, что, во-первых, наконец найдены нейрофизиологические паттерны, характерные для детей, страдающих СДВГ, а во-вторых, что ещё важнее – оказалось, что этих паттернов несколько (как минимум, по крайней мере, по результатам этого исследования, – три).

Проще говоря, за одними и теми же, как кажется, поведенческими симптомами – неспособность удерживать внимание, общая безалаберность, потребность в немедленном вознаграждении и т. д., и т. п. – стоят разные нейрофизиологические комплексы.

Впрочем, точнее было бы сказать, что у ребёнка должны к определённому возрасту сформироваться нормальные функциональные сети мозга, но по каким-то причинам этого не произошло, и на осколках этих не сформированных нормально функциональных систем выросли какие-то другие агломерации.

В конце концов, мозг может адаптироваться ко всему (в разумных пределах, разумеется), и если среда стала цифровой и вся детская жизнь перекочевала в смартфон, то он – мозг ребёнка – к этому набору стимулов и привыкает.

Дальше, когда вы пытаетесь вернуть ребёнка в нормальную жизнь, возникают естественные и предсказуемые сложности: в его мозге просто нет функциональных систем, которые помогли ему в этой среде функционировать.

Конечно, СДВГ был и раньше (диагноз в тех или иных формулировках ставили ещё с 80-х годов прошлого века), но это всегда были единичные, уникальные случаи. Вы не могли войти в класс и обнаружить там СДВГ у каждого второго ребёнка (если, конечно, это не был класс какой-нибудь коррекционной школы).

Сейчас же все школы медленно, но верно превращаются в коррекционные… Только, во-первых, там ничего не «корректируют», а во-вторых, проблемы часто в упор не видят – а что, дети тихие, спокойные, сидят в телефонах, никого не трогают. Тупеют? Ну, бывает… Не всем же в гениях ходить!

Печальная ирония состоит в том, что искусственный интеллект обучается сейчас в чрезвычайно «обогащённой среде», буквально унавоженной нашими мозгами. А вот ребёнок нет – он попадает в тоннель рекомендуемого контента и форматируется под этот случайным образом возникший паттерн.

Впрочем, почему случайный? Нет, не случайный – он сделан искусственным интеллектом. Правда, пока без цели и смысла, но это уже работает. Осталось дождаться вводных, которые, впрочем, как мы видим, могут возникать и по методу спонтанного самозарождения…

Проблемы с психическим здоровьем – это не самое страшное последствие нашей зависимости от гаджетов, считает Тристан Харрис, в прошлом специалист по этике дизайна в Google:

«Представьте себе диспетчерскую, где сотни людей склонились над компьютерами, чтобы надиктовать миллиарду людей, о чём думать и что чувствовать. Звучит как научная фантастика. Но это уже реальность, – говорит он на лекции Ted. – Когда вы видите уведомление, телефон заставляет вас думать о том, о чём вы думать не собирались. Открывая уведомление, вы тратите время на то, чего не планировали делать. Мы общаемся в соцсетях, и это вроде бы похоже на милую беседу по телефону, как в 1970-е годы. Только тогда на другом конце провода не было сотен инженеров, осведомлённых о ваших слабых местах».

Харриса называют «совестью Кремниевой долины» – он ушёл из Google и основал некоммерческую организацию Time Well Spent, чтобы бороться с кризисом внимания в современном мире и пропагандировать цифровую диету.