Глава 17
Капля зла

Утром, едва Долговязый по своему обыкновению бесцеремонно нас разбудил, Леська заявила ему, что везет меня в госпиталь. Надо заметить, что отставник не подумал сопротивляться или оспаривать ее решение. Вообще он выслушал ее на удивление спокойно, после чего негромко спросил:

– А томограф на «Рапиде» тебя устроит?

– У тебя есть томограф? – от неожиданности такого заявления Леся сразу потеряла первоначальный запал.

– Конечно. Это же бывший военный корабль. Там и госпиталь, и операционная со стабилизирующими гироскопами.

– Операционная не нужна. Если у Ромы хоть что-то не в порядке, я прямо с борта заберу его в госпиталь.

– Нет ни малейшего желания с этим спорить, – Долговязый примирительно развел руками и улыбнулся.

Конфликта не получилось, и на мой взгляд это было замечательно. Наверняка Леся тоже так думала. Но она столько энергии потратила на подготовку к этому разговору, запасаясь аргументами для спора, что столь легкое согласие немного ее опустошило. Это как, знаете, собираешься пробить стену кувалдой, поплюешь на руки, размахнешься как следует, затем шарахнешь изо всех сил, а стена оказывается из тонкого облицовочного пластика. Кувалда вылетает из рук, пробив здоровенную дыру, а сам ты чувствуешь себя очень неловко. Примерно так вышло и с Лесей, поэтому когда мы все вместе сели за стол завтракать, выглядела она невеселой.

Молчунью пришлось вытягивать из-за компьютера – она не могла оторваться от очередного новостийного выпуска. Я невольно прислушался к словам диктора, и мне стало нехорошо.

– Долговязый! – позвал я. – Послушай!

Отставник встрепенулся, встал из-за стола и посмотрел на экран. Я сделал звук погромче, чтобы все могли услышать главную новость часа.

– Решение об уничтожении выведенной на орбиту ракеты принято окончательно, – сказал диктор. – Председатель европейского парламента оговорил регламент проведения операции и призвал всех специалистов приложить максимальные усилия к обеспечению безопасности континента и проживающих на нем людей. При этом безопасность будет обеспечиваться тремя параллельными мерами. В момент тарана ракеты сателлитом еще один сателлит будет находиться на близкой орбите, чтобы совершить второй таран в случае неудачи первого. Кроме того, на старте в это время будут находиться десять транспортных баллистических лайнеров, груженных чугунными плитами. Эта мера принята на тот случай, если ракета все же включит тормозные двигатели и сойдет с орбиты на атакующую траекторию. В момент пуска тормозных двигателей инженеры в точности вычислят траекторию ракеты и поднимут в воздух транспортники с тем, чтобы их траектория с большой вероятностью пересеклась с траекторией ракеты. Кроме того, уже сейчас шесть тяжелых транспортных гравилетов находятся на высоте восьмидесяти километров над пусковой установкой. Находясь в режиме дистанционного управления с земли, они полностью блокируют возможность повторного запуска. Ни одна ракета не сможет безнаказанно пробить этот щит и выйти на атакующую орбитальную траекторию.

– С ума сошли… – шепнул Долговязый. – Если Жаб сейчас же не остановит свой опасный трюк, это может закончиться большой катастрофой!

– Таран ракеты будет произведен через четверо суток, – добавил диктор. – К этому времени будут скорректированы орбиты обоих сателлитов и подготовлены транспортные баллистики. Что же касается самой пусковой установки, то она полностью блокирована высотным патрулем гравилетов и не представляет уже ни малейшей опасности. Европейское правительство даже всерьез обсуждает возможность намеренной инициации пусков, чтобы установка израсходовала весь запас межконтинентальных ракет. При этом ученые, изучавшие проблему, в один голос утверждают, что при столкновении с гравилетом ракета будет значительно разрушена именно в головной части, и термоядерная детонация станет полностью невозможной.

– Мне давно не приходилось слышать столь идиотских планов, – зло произнес Долговязый и вернулся за стол. – Ну как можно всерьез обсуждать противодействие боевому механизму гражданскими средствами? Они хоть немного представляют себе, сколько людей работали над тем, чтобы эти чертовы ракеты было сложно сбить даже другими ракетами? А они баллистики на старт вывели. Груженные чугунными чушками, барракуда их всех дери!

Было понятно, что он испугался. Не салага какой-нибудь от страха пустил шептуна, а отставной охотник, чуть ли не у самого дьявола побывавший в пасти. Меня это всерьез впечатлило. И напугало едва не до судорог. Я живо представил, как, обойдя гравилетный щит по противозенитным траекториям, десяток ракет выйдет на орбиту и ударит по Земле сотней мегатонных разделяющихся боеголовок.

Когда-то давно люди придумали ад. Геенну огненную, как они его называли. Но то, что они сотворили через две тысячи лет после этой придумки, превзошло самые жуткие фантазии самых пакостных религиозных извращенцев. До какой температуры, интересно, разогревается эпицентр термоядерного взрыва? Этот вопрос застрял у меня в голове и на несколько секунд полностью поглотил сознание. Мне стоило больших усилий подумать о чем-то другом. Леся тоже сидела притихшая, а Молчунья переваривала разговор через свою машинку. Очевидно ей не сразу передалась охватившая нас тревога, но вскоре и до нее дошел ужас сложившейся ситуации.

– Что же делать? – спросила Леся.

– Эх, информации совсем мало, – сокрушенно сказал Долговязый. – Мы вообще ничего не знаем, неизвестно даже, жив ли Жаб, замешан ли он в этой истории, или нет.

– Это не имеет значения, – твердо произнес я. – Сейчас важно только одно. Жива ли Поганка.

Друзья впились в меня удивленными взглядами.

– Что ты хочешь сказать? – Долговязый напрягся.

– Я смогу, – мне не легко было это произнести. – Я смогу, Долговязый. Если Поганка жива, я смогу подойти к ней, и перевести управление ракетным огнем на ручной режим. Она меня пустит, я знаю. Пустила ведь в прошлый раз! Я доберусь до программатора и расстреляю эту проклятую пусковую установку ракетами Поганки.

– Ты псих! – отставник так вспылил, что не удержался и вскочил из-за стола. – Ты ненормальный, точно как Жаб. Барракуда вас обоих дери! Даже не думай об этом! Забыл четвертое правило подводной охоты? Я напомню – не применять биотехи ни при каких обстоятельствах! Только Жаб это правило нарушал. И он очень плохо кончил, ты знаешь!

– Он жив, – холодно прозвучал синтезатор Молчуньи.

– О, боги морские! – Долговязый устало опустился на стул. – Что же за команда мне досталась?

– Другого выхода нет, – я не собирался сдаваться. – В отличии от Жаба я не для себя намерен этим заняться.

– Откуда ты знаешь, какие у него были идеи? Может, он тоже думал, что не для себя топит живыми торпедами корабли. Всему и всегда есть предел, Копуха. Граница, понимаешь, которую нельзя переступать. Это важно.

– Знаешь… – я старался говорить как можно спокойнее, потому что тема и без эмоций была до крайности щекотливой. – Если на Европу обрушится лавина термоядерного огня, мне будет очень трудно. Трудно будет сознавать, что я мог остановить это, но не стал. Что споткнулся о какое-то древнее правило подводной охоты. Я, конечно, как салагой был, так и остался, я не охотился с вами двадцать лет назад. Год охоты – не срок, я понимаю прекрасно. Не забыл я и то, что взялся защищать людей от биотехнологических тварей. Но в данном случае угроза исходит не от них. И Поганка, если она жива, остается единственным адекватным средством спасения. Я не псих, я прекрасно понимаю опасность активизации Поганки. Но я переведу ее на ручной режим, дам старт ракете по нужным координатам и тут же Поганку убью. Обещаю.

– Иди ты со своими обещаниями! Жаб тоже давал обещание Рипли, что от его действий не пострадает ни один из гражданских. Лично я в этом участвовать не могу.

– Как знаешь, – грустно ответил я. – Тогда мне придется сделать это самому.

– Кишки надорвешь, – ухмыльнулся Долговязый. – У тебя даже корабля нет, чтобы добраться до места. И нырнуть ты сам не сможешь.

Он был прав. Он вообще всегда оказывался прав, но сейчас это было особенно мерзко. Мне живо представилось, как под напором ударной волны от взрыва термоядерных фугасов рушатся небоскребы. Я видел хронику испытаний водородной бомбы на океанском атолле, причем не самой мощной. Это было ужасно. Я был подавлен чудовищным масштабом. Там все измерялось десятками километров – высота, скорость в секунду, дальность поражения. Страшно. Но страшнее всего мне показался даже не сам взрыв, а то, что прямо в небе горели птицы. Они вспыхивали на лету, погибали и падали в воду, оставляя меркнущие дымные следы. И только потом все смешала ударная волна. Мне потом несколько ночей подряд это снилось.

– Я найду способ, – сказал я.

Затем не удержался и разревелся, как девчонка. Слезы потекли по щекам, и я ничего не мог с этим поделать. У меня перед глазами горели птицы – сотни, тысячи птиц, целые стаи. Они взмывали над Европой от непомерно яркой вспышки, они кричали неистово, воспламенялись и падали.

Слезы падали на стол, я не выдержал, вскочил и метнулся в другую комнату. Леська тут же рванула за мной, но задержалась и сказала, резко повернувшись к Долговязому:

– А ты сам сможешь спать, если на Землю рухнут ракеты?

Я упал на кровать, уткнулся лицом в подушку и, уже не сдерживаясь, зарыдал. Мне совсем не было стыдно. Ни капельки. Было просто больно от того, что я мог бы что-то сделать, но крепкий, как скала, Долговязый не даст мне и шагу сделать. Я вспомнил, как в детстве, в школе, мальчишки постарше били меня кедами по лицу. Это было и больно, и унизительно. Но унижение пережить было труднее. Сейчас было очень похоже. И никто не мог мне помочь, ни Молчунья, ни Леська, ни кто-то еще.

– Хорош реветь, – раздался позади голос Долговязого. – От сырости грибы разведутся. Ну погорячился я. Признаю. Похоже ты прав, выхода действительно нет. Эй, Копуха!

Я оторвался от подушки и повернулся к нему.

– Поехали на «Рапид», – подмигнул Долговязый. – Узнаем, что там с твоей Поганкой. И я постараюсь не обращать внимание на то, что все повторяется.

– Что повторяется?

– История Жаба.

– В смысле? – осторожно спросил я, утирая слезы.

– Много лет назад я так же был против, но Жаб меня уговорил. Надеюсь, что в этот раз будет иначе.

На «Рапид» мы вернулись тремя катерами. Долговязый вел штатный рейдер, Молчунья пригнала «Уже там», а мы с Леськой причалили на «Толстозадом». Майк с восхищением осматривал машины победительниц, пока моряки поднимали их на борт.

– Где дельфины? – спросила у него Леська, едва поднявшись на борт.

– Они подошли к борту, доложили через коммуникатор о затопленной базе и уплыли. Мне не удалось уговорить их вернуться в вольеру.

– Плохо, – нахмурилась она. – Не хотелось бы, чтобы они возвращались на «Тапрабани» без меня.

– Почему?

– Путь далекий, – уклончиво ответила Леся. – Всякое может случиться.

– Они родились в океане, – пожал я плечами.

Леся не ответила.

– А ты не можешь связаться с Тошкой? Ну… Ты понимаешь.

– Нет. Я же говорила, подавлять волю этот нейрочип не способен. Он может только передавать образы. Это же не рация, Рома.

Честно говоря, я не понял причину ее беспокойства. Дельфины – свободная раса, могут делать что захотят. А опасности в океане для них почти никакой.

– Курс на юг, – приказал Долговязый Майку. – И не жалей ходу, у нас очень мало времени.

– Есть! – козырнул офицер.

Он направился в рубку, и уже через полчаса «Рапид» вышел из акватории порта, начав набирать ход. Ветер засвистел в леерах и растяжках мачт, снаружи стало неуютно на такой скорости, и мы перебрались в кают компанию.

– Пока далеко не ушли, надо обследовать Рому, – напомнила Леся. – Ты обещал томограф.

– Он в медицинском отсеке, – кивнул Долговязый. – Я провожу.

Честно говоря, я не верил в то, что у меня с головой не в порядке. Биологи склонны сгущать краски и перестраховываться, но я был уверен, что мои кошмары – это просто кошмары. У кого их нет? У одних чаще, у других реже. Но обижать Лесю не хотелось, так что я поплелся за ними в медицинский отсек. Леська быстро разобралась с томографом, включила все мониторы и уложила меня на кушетку.

– Вы тут занимайтесь, а мне надо в рубку, выяснить у Молчуньи точные координаты «Валерки», – сказал Долговязый. – Найдете дорогу назад?

– Разберемся, – кивнула Леся.

Долговязый подмигнул мне и скрылся за переборками. Было зябко – Леська заставила раздеться до плавок. А вот тревоги не было. Я был уверен, что даже если она найдет непорядок у меня под черепом, я сумею ее уговорить не отправлять меня в госпиталь немедленно. Больше ведь нырять было некому. Точнее, нырнуть-то каждый охотник умел, да только не каждого Поганка подпустила бы к себе. Причину этого я сам не вполне понимал – ее гораздо лучше знала Молчунья. И если честно, мне бы хотелось с ней об этом поговорить до решающего погружения. Слишком многое от этого могло зависеть.

Леська опустила подкову томографа мне на голову и начала сканирование. Видно ничего не было, только на теле мерцали отблески мониторов.

– Ну что там? – не выдержал я затянувшегося молчания.

– Полежи спокойно и помолчи, – ответила Леся. – От разговора активность участков мозга меняется. Подумай о чем-нибудь приятном.

– Тогда о тебе, – улыбнулся я.

– Ты становишься эротоманом, – пошутила она.

Сканеры томографа мерно урчали. Я ожидал какого-нибудь покалывания или почесывания в голове, но не ощущал вообще ничего. Только мурашки бегали по голому телу от холода. Время шло, Леська молчала.

– Ну что там? – не выдержал я.

Подкова томографа перестала жужжать и поднялась вверх. Я увидел Леську – на ней лица не было. У меня сердце екнуло, словно под ногами земля разверзлась.

– Что такое? – прошептал я.

– Ты совершенно здоров, – ответила она жутковатым голосом. – Только…

– Что только?

– У тебя под черепом… нейрочип.

Наверное, если бы «Рапид» на полном ходу сделал оверкиль, это произвело бы на меня меньшее впечатление.

– Ты шутишь? – прошептал я непослушными губами.

– К сожалению, нет. Вот, посмотри.

Она подвела меня к монитору и показала мой собственный мозг в разрезе. Разные участки компьютером были выкрашены в разные цвета. В одном месте пылала яркая бусинка.

– Это? – я показал пальцем.

– Нет, – отмахнулась Леся. – Это центр сексуального возбуждения. Ты, наверное, слишком всерьез обо мне задумался. Вот сюда посмотри.

Она ткнула пальцем в темную область, похожую на очень правильную четырехлучевую звезду. Но если присмотреться, лучей было значительно больше, только маленьких.

– Это нейрочип, – уверенно заявила Леся. – Фрагмент биотеха.

– Быть не может! – помотал я головой. – Откуда ему там взяться?

И тут же прикусил язык – ему было откуда взяться. Но это означало, что Жаб жив – в этом теперь не было ни малейших сомнений. Это ведь вполне в его стиле – подкупить хирурга, делавшего мне операцию после баротравмы. Подкупить, выдать нейрочип и попросить вживить мне в мозг. Для него это просто. Проще, чем некоторым поссать за борт. А возможность была. Жаб старался никогда не упускать никаких возможностей. Только непонятно, зачем мне нейрочип вставлять в голову.

– Точно такой, как у Тошки, – негромко сказала Леся.

Я не знал, что у нее творится в душе, но чувствовала она себя неважно.

– Его можно извлечь? – спросил я.

– Да, без особого труда. Но только оперативным путем. В госпитале.

Этот вариант меня в данный момент никак не устраивал.

– Это Жаб, – сообщил я на всякий случай. – Кроме него никто не мог это сделать.

– Во время операции?

– Да. В умении подкупать людей ему не откажешь. Получается, что он может видеть моими глазами?

– Да. А во сне транслировать образы с компьютера тебе в мозг.

– Значит эти кошмары…

– Почти наверняка генерирует Жаб, – закончила за меня Леся. – Я его если увижу, убью не задумываясь.

– Ты же была против насилия!

– Можешь подать на меня в суд.

На самом деле я прекрасно ее понимал. У меня тоже были поводы ненавидеть Жаба, но то дела давно минувших дней, и они как-то стерлись из памяти. Я размяк, я уже готов был поверить, что Жаб не маньяк, что он спас меня и Лесю от верной ракетной атаки. И тут снова.

– Вот откуда он узнал о том, что ты идешь на «Рифе»! – воскликнул я. – Он постоянно смотрит моими глазами, барракуда его дери! И про банку с глубиной в тридцать метров он тоже узнал от меня! И о твоих планах…

– Получается, он спас нам жизнь, – сказала Леся без всяких эмоций. – Это дьявол, а не человек. Я готова его убить, но в тоже время знаю, что не сделаю этого.

– Так было со всеми, – вспомнил я. – Из-за Жаба Викинг попал в тюрьму. И готов был убить взводного, но едва встретился с ним, отказался от этого намерения.

– Почему?

– Жаб предложил ему поохотиться. Других шансов у Викинга не было. Та же история и с Рипли. Сначала Жаб загнал ее на камбуз, кухаркой, а затем вызволил оттуда. Рипли далеко не дура, но и она готова была подчиняться ему, как собака. Ты права, он страшный человек. Я был уверен, что победил его, а оказывается, он в это время приказал вшить мне нейрочип в голову. Уму непостижимо! Получается, что во сне он давал мне инструкции, как легче пройти защитную зону Поганки. Именно во сне я узнал об особенностях торпед «тридцаток», с которыми раньше не сталкивался. И еще много чего… Про заход с левой циркуляцией, например. Вот барракуда! Я же говорю, он умеет предвидеть события на десятки ходов вперед. Весь год он меня доучивал! Весь год, Леся! Почти каждую ночь он транслировал мне в мозг уроки по подводной охоте…

– Успокойся.

– Да уж… Самое время быть спокойным, как слон. Самое время. Мы с тобой любили друг друга, а он смотрел это как порнофильм на мониторе? Весело…

– Я не стеснительная.

– Очень рад. А мне каково? У меня не бывает приступов эксгибиционизма. Эй, Жаб! – я не выдержал и выкрикнул то, что думал: – Ты псих и проклятый ублюдок! В тебе нет ничего человеческого! Я тебя ненавижу, Жаб, даже с учетом того, что ты спас нас от смерти! Ты слышишь?

– Он не может ответить, – вздохнула Леся. – Только когда уснешь. В активный мозг нельзя передавать образы, тем более речевые.

– Спасибо за консультацию, – я уселся на кушетку и попробовал успокоиться. – Никто еще так плотно не вмешивался в мою личную жизнь. Нет, это же надо! Использовать меня для…

Я не знал, для чего он меня использовал. Или знал? Мне было противно от самого факта случившегося, но чем больше я психовал, чем больше распалял себя, тем яснее мне становилось, что Жаб снова, как всегда, прав. Что у него попросту не было выхода, как и у меня сейчас. Он переступил черту, границу, о которой говорил Долговязый, но и мне ее в скором времени придется переступить. Он знал, что кроме меня никто не сможет приручить Поганку. Сам он не мог, а она меня к себе подпускала. У меня было огниво, как в сказке Андерсена. Я единственный мог повелевать самой большой собакой на свете. Или я сам огниво? Я огниво в руках Жаба. Да, точно, именно так. Он – укротитель чудовища. А я… Просто подвернувшийся под руку инструмент для этого. И даже если мне удастся спасти человечество, моей заслуги в этом не будет.

– Если придется нырять, то тебе пригодятся ночные уроки Жаба, – сказала Леся.

– Я знаю.

– Чем-то всегда приходится жертвовать. И знаешь, мне в голову пришла забавная мысль. Человека используют только тогда, когда он чего-то стоит. Была бы тебе грош цена, Жаб нашел бы кого-то другого.

– Но его-то никто не использует!

– Ты уверен? – спросила Леся.

Я не нашелся с ответом. Не знаю, использовал ли кто-то Жаба, но то, что все его считали конченным ублюдком, тоже было нелегкой ношей. Наверное, просто невозможно сделать что-то значительное, что многие посчитают добром, если не сотворить при этом ни капли зла. Надо только в точности соблюдать пропорцию. Это была опасная идеология, я знал, я видел все ее подводные камни. Но по факту она была верной. Страшной, но верной.

Палуба под ногами дрожала мелкой дрожью – «Рапид» медленно, но уверенно набирал ход.

– Пойдем в кают-компанию, – сказала мне Леся.

– Не говори никому, что у меня в голове, – попросил я.

– Не буду, – кивнула Леся. – Жаль только, что ты чересчур стеснительный.

– В смысле?

– Теперь пока не вернемся и не вытащим эту дрянь у тебя из головы, вряд ли мне удастся уговорить тебя заняться сексом.

– Самое время думать об этом! – пробурчал я.

– А что я могу поделать? – усмехнулась она. – Весна.