Чолвелл поднял брови – так, как если бы его принуждали выполнить неприятную обязанность: «Возникает впечатление, что… Прошу меня извинить, но я выскажусь откровенно. Несмотря на ваш юный возраст, судя по всему, вас не слишком смущает изнанка жизни. Возникает впечатление, что отношения вашей матери с мужчинами не позволяют дать определенный ответ на ваш вопрос».

«Но ее содержали в Реабилитационном Пансионате. И она говорит, что никогда там не видела ни одного мужчины, кроме вас».

Чолвелл с сомнением покачал головой: «Возможно, вы хотели бы посетить бывший пансионат? Он рядом с моим…»

Джина резко прервала его: «Поймите раз и навсегда! Меня не интересует ваш чертов курятник! Я хочу вернуться в Ангельск».

Чолвелл опустил голову, признавая поражение: «Значит, мы вернемся в Ангельск. Прошу прощения за то, что позволил себе некоторую самонадеянность».

«Где ваш глиссер?» – сухо спросила Джина.

«Здесь, за грибной оградой», – он провел ее вокруг белой изгороди, обросшей медвежьими грибами.

У него был представительный аэроглиссер устаревшей модели. Он закрасил надпись на машине – «Кодиронский Реабилитационный Пансионат» – но контуры букв еще можно было различить.

Чолвелл отодвинул дверь кабины. Джина колебалась, задумчиво глядя назад, на здание ночлежки.

«Вы что-то забыли?» – вежливо спросил Чолвелл.

«Нет… скорее всего, ничего».

Чолвелл терпеливо ждал. Джина возмущенно выпалила: «Вот что я вам скажу, господин Чолвелл! Я неопытна и много не понимаю, но…»

«Да?»

«Учитывайте, что меня очень легко разозлить. Так что поехали. В Ангельск».

«В Ангельск», – многозначительно повторил Чолвелл.

Джина запрыгнула в кабину. Чолвелл закрыл дверь и стал обходить машину, чтобы сесть с другой стороны; при этом – так, словно внезапно о чем-то вспомнил – он отодвинул панель доступа к двигателю.

Джина тревожно наблюдала за его действиями. По-видимому, Чолвелл что-то регулировал.

В кабине было душно, пахло лаком и затхлым озоном. Послышался шелест – включилась система вентиляции; по всей видимости, Чолвелл занимался именно этим. Воздух стал прохладным и свежим. Очень свежим. С ароматом сосновой хвои и сена. Джина глубоко вздохнула. У нее стало покалывать в носу и в легких… Она нахмурилась. Странно! Она уже решила было… Но Чолвелл закончил свои махинации и подошел к глиссеру с другой стороны. Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Джина заметила его лицо только краем глаза. Нельзя было с уверенностью определить его выражение. Ей показалось, что Чолвелл кивнул и улыбнулся.

Он не стал сразу залезать в машину, но стоял, глядя на вулканические обелиски, торчавшие с другой стороны долины на фоне тусклого неба, как три черных пня.

Запах сосновой хвои и свежескошенного сена проникал в голову, пронизывал все тело… Джина была слегка возмущена этим обстоятельством. Чолвелл наконец широко открыл дверь глиссера. Вдоль долины Плаганка дул сильный ветер; он проветрил кабину и принес знакомое дыхание пыльных, нагревшихся под солнцем скал.

Чолвелл осторожно принюхался, после чего занял, наконец, свое сиденье и закрыл дверь. Аэроглиссер задрожал; здание ночлежки превратилось в миниатюрную выщербленную модель. Они летели на север. Ангельск был на юге.

Джина попыталась протестовать, но смогла только несколько раз глубоко вздохнуть. Чолвелл благодушно улыбнулся: «В свое время нам приходилось иногда перевозить упрямых и буйных пациенток, что причиняло множество беспокойств, в связи с чем мы установили баллон с успокаивающим газом и подсоединили его к вентиляционным воздухопроводам».

Джина тяжело, судорожно дышала.

Чолвелл покровительственно произнес: «Часа через два все пройдет, вот увидишь». Он начал напевать какую-то песенку – старомодную сентиментальную балладу.

Они пролетели над хребтом, повернули, покачиваясь под порывами ветра, и стали спускаться в долину. Напротив возвышался огромный черный эскарп. Ярко-голубой солнечный свет озарял сбоку поверхности обрыва, отражаясь от вертикальных уступов, блестевших, как серебристая фольга.

Глиссер сотрясался и вибрировал, устремившись вдоль нависших над ним гигантских черных утесов. Вскоре впереди показалось скопление розовых строений, приютившихся под скалой.

«Видишь, мы уже почти прилетели! – заботливо сообщил Чолвелл. – Тебе придется провести здесь некоторое время – пусть это тебя не тревожит. В таком положении вещей есть свои преимущества». Он снова стал что-то напевать, после чего сказал: «Причем твои деньги послужат благородной цели». Чолвелл покосился на Джину: «Ты сомневаешься? Тебе не нравится такая перспектива? Но – уверяю тебя – не все так плохо, как может показаться, потому что ты станешь одной из моих… маленьких курочек». Эта мысль очевидно позабавила его: «Да-да, одной из моих маленьких птичек… Но мне лучше придержать язык за зубами – зачем тебя беспокоить лишний раз?»

Глиссер спускался к россыпи розовых зданий. «Здесь когда-то было поселение ходочков, – с почтением пояснил Чолвелл, – невообразимой древности, уходящей во тьму веков… Причем они выбрали идеальное место, оно хорошо прогревается солнцем. Как видишь, я сказал тебе правду. Должен признаться, однако, что в последнее время мое предприятие находится в достойном сожаления запустении, за птичками присматриваем только я и несколько помощниц… Но теперь, когда у нас будет достаточный капитал, возможно, удастся внести некоторые улучшения». Чолвелл обвел взглядом группу сооружений, его ноздри расширились: «Чудовищно! Худший стиль последнего столетия, возрождение рококо! Розовая штукатурка поверх старого надежного пенокамня… Но деньги делают чудеса там, где мечты и надежды бесполезны, – он прищелкнул языком. – Может быть, мы переедем на одну из тропических планет. На Кодироне – унылый, суровый климат. Кроме того, в моем возрасте черный лед опасен – можно поскользнуться и переломать кости, – он рассмеялся. – Что-то я разболтался… Если тебе наскучит меня слушать, так и скажи… Ну вот, мы и дома».

Вокруг глиссера поднялись розовые стены. Джина почувствовала толчок.

Дверь открылась; Джина заметила лицо Чолвелла и ухмыляющуюся желтушную физиономию коренастой мускулистой женщины.

Чьи-то руки помогли ей спуститься на землю, чьи-то руки обыскали ее. У нее отняли коробочку с дротиками и стеклянное лезвие, выпрыгивающее из пружинного внутреннего кармашка рукава. Она слышала, как Чолвелл удовлетворенно причмокивал.

Чьи-то руки скорее не повели, а понесли ее под локти в сумрачную глубину здания.

Они пересекли гулкий зал, освещенный рядом высоких узких окон. Чолвелл остановился у массивной двери и обернулся – теперь Джина смогла увидеть его лицо.

«Когда мои птички волнуются и кудахчут, их приходится надежно запирать в клетку… Но доверие приобретается доверием, и…» Скрежет дверных полозов не позволил расслышать окончание фразы.

Джину переместили вперед. В размытом туннеле ее зрения появлялись лица. Одно испуганное лицо за другим. Так, как если бы она смотрела в чередующиеся зеркала. На нее смотрело ее собственное лицо, снова и снова.

Она почувствовала под собой что-то мягкое и теперь не видела ничего, кроме потолка. Послышался голос Чолвелла: «Это ваша заблудшая сестра, она наконец к нам вернулась. У меня есть основания думать, что в ближайшем будущем нас ожидают хорошие новости».

Что-то горячее обожгло Джине кисть – ей стало очень больно. Она лежала, глядя в потолок и тяжело дыша. Через некоторое время острая боль притупилась.

Ее веки смежились.

Джина украдкой, из-под опущенных ресниц, изучала окружавших ее девушек. Их было шестеро – изящных темноволосых девушек с нетерпеливыми умными лицами. Их волосы были длиннее, чем у Джины – и, пожалуй, они были чуть нежнее и чуть привлекательнее ее. Но по существу каждая из них была Джиной. Они не просто походили на нее. Каждая из них была… она сама.

Все девушки носили нечто вроде униформы – белые бриджи до колен, свободные желтые блузы и черные шлепанцы. Выражение на их лицах свидетельствовало если не о гневном возмущении, то о скуке и мрачном раздражении.

Джина присела на койке и принялась зевать – зевать и зевать до изнеможения. Ее зрительное восприятие обострилось, к ней вернулась память.

Девушки расселись вокруг нее почти враждебным полукольцом. «Для того, чтобы их понять, – подумала Джина, – мне нужно поставить себя на их место».

«Так что же? – спросила Джина. – Что вы сидите и ничего не говорите?»

Девушки слегка пошевелились на койках, словно движимые одним и тем же побуждением.

«Меня зовут Джина», – она поднялась на ноги, потянулась, пригладила волосы, посмотрела вокруг. Вокруг была спальня старого Реабилитационного Пансионата: «Крысиное гнездо! Старый хрыч Чолвелл нас подслушивает, как вы думаете?»

«Подслушивает?»

«У него тут установлены потайные микрофоны, передатчики? Может ли он… – она заметила, что ее не понимают. – Подождите-ка. Посмотрим. Иногда микрофоны легко заметить, иногда нет».

Пуговка потайного микрофона должна была находиться у двери или около окна – для того, чтобы к ней можно было провести проводку. В этом почти пустом помещении радиопередатчик бросался бы в глаза.

Она нашла кнопочный микрофон там, где ожидала его найти – над притолокой двери; тончайшие выводы были пропущены сквозь щель. Она вырвала эту штуковину и показала ее девушкам: «Вот он! Сукин сын Чолвелл мог слышать каждое слово, произнесенное в этой комнате».

Одна из девушек осторожно взяла микрофон: «Вот как он всегда догадывается о том, что тут происходит… Откуда ты знала, что здесь было это устройство?»

Джина пожала плечами: «Они используются повсеместно… Почему мы сидим под замком? Здесь тюрьма?»

«Насчет тебя ничего не знаю. Нас наказали. Когда Чолвелл улетел на Землю, мы удрали на аэрофургоне в Ангельск… У нас редко бывает такая возможность. Чолвелл страшно разозлился. Говорит, что мы ему все испортим».

«Испортим – что именно?»

Девушка отозвалась неопределенным жестом. «Чолвелл говорит, что все мы скоро разбогатеем. Будем жить в прекрасном доме и делать все, что захотим. Но прежде всего он должен добыть деньги. Он об этом говорит с тех пор, как я себя помню».

«Черри улетела за деньгами», – сообщила другая девушка.

Джина моргнула: «Есть еще одна?»

«Нас было семеро. С тобой – теперь восемь. Сегодня утром Черри полетела в Ангельск. Она должна достать деньги. Кажется, ее посадят на следующий пакетбот, вылетающий на Землю».

«Вот как!» Джина задумалась. Может ли быть… Возможно ли? У нее в голове уже формировалось представление о масштабах замысла Чолвелла. Она сказала: «Дай-ка мне взглянуть на твою руку».

Девушка безразлично протянула руку. Джина сравнила ее со своей рукой, прищурилась, пригляделась: «Смотри-ка, точно такая же!»

«Конечно, такая же».

«Почему „конечно“?»

Девушка разглядывала Джину – недоуменно и полупрезрительно: «Ты не знаешь?»

Джина покачала головой: «И никогда не знала – до тех пор, как… Ну, скажем, в Ангельске ходили слухи и разговоры – но пока я не увидела вас, я думала, что я одна такая. А теперь вдруг появились еще шестеро».

«Семеро».

«Семеро других. И, честно говоря, я не верю своим глазам. Меня как громом пришибло. До сих пор еще не понимаю, как это может быть».

«Чолвелл говорит, что мы должны быть ему благодарны. Но… никому из нас он не нравится. Он ничего нам не разрешает».