Восход солнца на Кодироне сопровождается явлением, неизвестным в остальной Вселенной: пелена голубовато-белого света стремительно опускается по западному небосклону, как веко закрывающегося глаза. Возникает впечатление, будто кто-то за горизонтом выдергивает пробку, и вся темнота выливается, оставив после себя ледяное свечение кодиронского дня. Феномен этот объясняли наличием в атмосфере флюоресцентного компонента, который фотохимически активировался светом Минтаки Суб-30, а причиной резкого разграничения дня и ночи называли миниатюрный диаметр диска Минтаки, служивший почти точечным источником света.

Джина тихонько выскользнула из своего номера как раз вовремя для того, чтобы пронаблюдать за этим необычным рассветом. Длинная Главная улица пустовала, погрузившись в голубые сумерки. Навстречу дул обжигающий лицо холодный ветер. Джина проголодалась – облизнув губы, она подумала о завтраке. Когда-то неряшливое кафе в Райском переулке обслуживало припозднившихся пьяниц, игроков и обжорливых посетителей двух городских борделей – возможно, это кафе еще работало.

Дрожа под порывами ветра, налетавшими с мрачных скал Кодирона, Джина поплотнее завернулась в темно-синий жакет, прикрывая шею воротником. Она чувствовала, что ей неплохо было бы принять душ, но в такую рань в гостиничную ванную еще не подали горячую воду – такова была одна из мелочных «экономий», благодаря которым «Приюту Суна» удавалось поддерживать видимость роскоши. Поверхностный блеск, скрывающий нищету – качество, свойственное многим людям… Это наблюдение напомнило Джине о Джейме Моралесе, и ее рот покривился в холодной усмешке. Наглый, набитый предрассудками субъект, он покинул «Приют Суна» развязной походкой, исключительно довольный собой… Джина выбросила его из головы. Моралес был атомом в бескрайней Вселенной – пусть наслаждается собой, пока его существование способствует достижению ее целей.

Джина дрожала. Нешуточный холод пронизывал ее, и в такую рань трудно было думать об ожидавших ее важных делах. На чердаке таверны, скорее всего, воняло бы сыростью и табачным дымом, испарениями пива и виски. Накопившиеся за годы пыль и грязь прилипали бы к пальцам. Нельзя было ожидать, однако, что ее возращение в Ангельск превратилось бы в приятную экскурсию. И было бы полезно порыться в старом хламе Джо Парльé прежде, чем на сцене появится Джейм Моралес.

Джина повернула за знакомый угол здания суда в Райский переулок и увидела впереди тлеющие желтым светом окна кафе «Нью-Йорк». Проскользнув внутрь, она заняла место в углу, рядом с астматически сопящим фермерским батраком, все еще отягченным похмельем и усталостью после вчерашней оргии. Джина тихонько выпила кофе и закусила жареным хлебцем, наблюдая за собой в зеркало за стойкой – на нее смотрела хорошенькая девушка с коротко подстриженными густыми черными волосами и кожей, оттенком напоминавшей подсвеченную изнутри пластину слоновой кости, с широким бледно-розовым ртом и деликатным подбородком, с черными глазами, способными широко открываться от волнения или прикрываться длинными ресницами… «Я останусь привлекательной еще долго, – думала Джина, – если не позволю себе опуститься. Именно живость, излучающая энергию внешность помогает добиваться своего. Надеюсь, эта живость объясняется не только тем, что мне всего семнадцать лет – не только тем, что я еще, как говорится, подросток. Во мне должно быть что-то еще, что-то другое!»

Она покончила с завтраком и выскользнула обратно в Райский переулок. За ее спиной голубовато-белый утренний свет уже озарил всю Главную улицу; углы и косяки, озаренные косыми солнечными лучами, лучились, как огни святого Эльма.

Впереди темнел грязный фасад таверны «Ацтек» – Джине приходилось считать это сомнительное заведение родным домом, другого у нее не было.

Она тихонько обогнула таверну, подошла к заднему ходу и вскарабкалась, пользуясь знакомыми выступами и щербинами, на крышу подсобного сарайчика – оттуда, раздвинув выглядевшие сплошными жалюзи, можно было проникнуть внутрь. Для того, чтобы пролезть в это отверстие, ей пришлось выдохнуть, задержать дыхание и некоторое время извиваться, но она сумела спрыгнуть, целая и невредимая, после чего поставила ногу на первую ступеньку узкой лестницы, ведущей к чердаку, и прислушалась.

Ни звука.

Джина решительно взобралась по лестнице и потянула на себя трухлявую филенчатую дверцу.

Она задержалась у входа – воспоминания нахлынули с такой силой, что у нее перехватило дыхание от жалости к маленькой, несчастной черноглазой девочке, которая когда-то тут ночевала.

Джина моргнула, подавила лишние эмоции и осмотрелась по сторонам. Свет просачивался через грязное чердачное окно; под окном валялась груда пыльных коробок – все, что осталось от злобного похабника Джо Парльé.

Опасения Джины оправдались: здесь было сыро и грязно, а из бара на первом этаже доносились запахи табачного дыма и спиртных испарений.

В первой коробке она нашла счета, квитанции, аннулированные чеки. Вторая содержала альбом с фотографиями – его Джина отложила в сторону – и несколько кассет со звукозаписями. В третьей коробке… Джина насторожилась, подняла голову. Кто-то осторожно поднимался по лестнице – затрещала половица. Джина вздохнула и обернулась.

На чердак заглянул Джейм Моралес. Он усмехался, оскалив зубы – что сделало его физиономию исключительно неприятной.

«Так и знал, что найду тебя здесь», – тихо сказал Джейм.

«Я так и знала, что ты сюда придешь», – отозвалась Джина.

Он сделал шаг вперед: «Хитрая маленькая воровка…»

Лицо Моралеса изменилось так же, как вчера вечером. Джина напряглась. Еще немного, и…

«Джейм!» – позвала его Джина.

«Да?»

«Ты боишься умереть?»

Он не ответил, но смотрел на нее, как кот на мышь.

Она сказала: «Если ты не будешь очень осторожен, ты умрешь».

Моралес беззаботно сделал еще один шаг вперед.

«Не подходи ближе!»

Он надвигался, слегка наклонившись и протягивая к ней руки.

«Еще два шага, Джейм…»

Она показала ему то, что держала в руке – маленькую металлическую коробочку, не больше спичечного коробка. Тонкий дротик, вылетевший из почти незаметного отверстия в коробочке, глубоко погружался в тело человека, после чего взрывалась тонкая обмотка митрокса на дротике.

Джейм сразу остановился: «Не посмеешь! Ты не посмеешь меня убить!» Его умственные способности были недостаточны для того, чтобы представить себе Вселенную без Джейма Моралеса. Расправив плечи, он бросился вперед.

Дротик тихо просвистел в воздухе, оставив морщинку на рубашке Моралеса. Джина услышала глухой звук внутреннего взрыва, увидела, как вспучилась грудь Моралеса, почувствовала сотрясение пола, когда его тело упало.

Она поморщилась и медленно засунула коробочку с дротиками в рукав, после чего вернулась к рассмотрению коробок. Может быть, не следовало заманивать Джейма россказнями о спрятанном сокровище – не слишком справедливо было подвергать такому искушению тщеславного глупца.

Джина вздохнула и открыла третью коробку. В ней лежали календари – так же, как и в четвертой. Джо Парльé хранил старые календари – в них он отмечал красным карандашом каждый день и по окончании каждого года откладывал «использованное время» на память. В свое время Джина видела, как он делал заметки в календаре – возможно, чтобы не забыть то или иное обстоятельство. Но тогда, в детстве, она не умела читать.

Она пролистала календари за последние семнадцать лет, просматривая многочисленные краткие примечания. Январь, февраль, март… Ее внимание привлекла сделанная поблекшими синими чернилами корявая строчка: «Напомнить Молли, в последний раз, навестить ее чертово отродье».

Молли.

Так звали ее мать. Кто была эта Молли? Любовница Джо? Может ли быть, что сам Джо Парльé был ее отцом?

Джина поразмышляла и решила, что это было маловероятно. Слишком часто Джо проклинал судьбу за то, что ему приходилось ее содержать. Она хорошо помнила, какие кошмары мучили Джо, когда он напивался до безумия.

Как-то раз она уронила на пол поднос; резкий металлический звон нарушил неустойчивое душевное равновесие старого игрока и пьяницы. Джо стал вопить голосом, звенящим, как труба; он проклинал ее существование, ее глаза, ее зубы, даже воздух, которым она дышала. Он сообщил ей – бессвязно, отрывисто, с дикой ненавистью – что с удовольствием прикончил бы ее, чтобы больше на нее не смотреть, и что он еще этого не сделал только потому, что рассчитывал ее продавать, как только она вырастет. Таким образом, вопрос был решен. Если бы Джина была его кровным ребенком, он носил бы ее на руках и делал для нее все, что мог, она стала бы для него символом надежды на способность начать новую жизнь.

Нет, Джо Парльé не мог быть ее отцом.

Но кто была Молли?

Джина подобрала альбом с фотографиями – и замерла, задержав дыхание. Снаружи, с улицы, послышались шаги. Кто-то подошел, остановился. Кто-то часто, настойчиво постучал в закрытую дверь салуна, стал ее дергать, позвал кого-то – Джина не поняла, кого именно. Посетитель снова подергал дверь, после чего шаги удалились. Снова наступила тишина.

Джина уселась на коробку и открыла альбом.