Джина сменила серый походный габардиновый костюм на не привлекающий внимания темно-синий и пошла прогуляться по Главной улице. Вокруг чувствовалась новая атмосфера, хотя, помимо нескольких накладных фасадов из стекла и нержавеющего металла, Ангельск остался таким, каким Джина его помнила. Лица встречных казались ей знакомыми, а кое-кто из прохожих с любопытством оглядывался, проходя мимо – что само по себе ничего не значило, конечно; Джина привыкла к тому, что на нее глазели.

Когда она миновала старый городской суд с пристройкой-тюрьмой – солидное, выкрашенное в голубой цвет сооружение из пенокамня, одно из первых больших зданий на Кодироне – Джина повернула за угол, в Райский переулок. У нее на мгновение перехватило дыхание: здесь она провела свое жалкое бродяжническое детство…

«Пшш! – фыркнула Джина, обращаясь к самой себе. – Хватит сентиментальничать! Хотя, пожалуй, именно излишняя чувствительность заставила меня сюда вернуться. Зачем еще я стала бы искать родителей?» Насмешливо приподняв брови, она представила себя со стороны как сентиментальную барышню, после чего вернулась к размышлению о практической стороне возможного свидания с родителями: «Скорее всего, начнутся неприятности. Если они – нищие, от меня потребуют, чтобы я их содержала, – Джина улыбнулась, блеснув маленькими белыми зубами. – Пусть требуют, им придется долго ждать». Ей пришло в голову, что причиной ее визита в родные места была, возможно, не ностальгия, я своего рода жажда мести – она представила себя стоящей перед угрюмыми, опустившимися пожилыми родителями и хвастающейся своим богатством: «Вы пустили на ветер два миллиона долларов, когда оставили меня на бильярдном столе в таверне Джо Парльé!»

Но ее родители, скорее всего, разошлись каждый своей дорогой и бесследно исчезли в бескрайних темных просторах населенной людьми части Вселенной. Проследить среди бесчисленного множества звезд и планет все, что могло с ними случиться за семнадцать лет, было практически невозможно… Джо Парльé мог бы что-нибудь сообщить о ее родителях – он не раз намекал, что знает, чья она дочь. Но Джо был мертв, о чем Джина не сожалела ни в малейшей степени. Трезвый, он злился и дрался; пьяный, он становился похотливым, диким и опасным.

Когда Джине было девять лет, Джо начал ее лапать; вскоре она научилась прятаться под полом салуна, как только замечала, что Джо снова напился. Как-то раз он пополз туда за ней на животе. Ножкой от старого стула она стала колотить его по потному лицу и тыкать ему в глаза, пока он не разъярился и не попятился, обещая взять пистолет и вернуться. Джина перебралась в другое укрытие, а затем вернулась к себе на чердак – просто потому, что ей больше некуда было податься.

На следующее утро Джо, пошатываясь и пыхтя, взобрался к ней по лестнице – вся его физиономия была покрыта царапинами и синяками. У Джины был нож, и она приготовилась к обороне – бледная, напряженная, отчаявшаяся. Джо бранился и дразнился, но держался поодаль: «Смотри у меня, маленькая чертовка! Кроме меня, у тебя нет никого, кто о тебе позаботится. А я знаю, кто твой отец, но не скажу. Хотя, если больше ничего не останется, я знаю, где его найти. И знаю, как на него надавить – а потом кому-то не поздоровится!»

Но Джина застрелила Джо Парльé из его собственного пистолета – его и трех его пьяных дружков – прежде, чем он успел рассказать о том, что знал.

Так она шла по Райскому переулку – и вот перед ней уже появился салун Джо Парльé, старая таверна «Ацтек», точно такая же, как раньше, до последней досточки. Краска потускнела, салунные двери еще больше покосились, но даже здесь, на улице, запах табака, пива, вина и спиртного пробудил в памяти Джины, ярко и четко, сцены первых десяти лет ее жизни. Она подняла глаза к чердачному окну под коньком крыши – оттуда она смотрела, никому не видимая, на переулок и на лавку старьевщика Диона Малрони напротив.

Джо Парльé умер – но он упомянул о том, что ему были известны обстоятельства ее рождения, многозначительно постукивая пальцем по старому коричневому кошельку. Может быть, его вещи еще не пропали – их нужно было найти первым делом.

Джина скромно проскользнула в салун.

Внутри кое-что изменилось, но в общем и в целом таверна осталась такой, как прежде. Стойка бара тянулась слева; за ней в стену были вставлены, наподобие витражей, шесть больших разноцветных транспарантов с изображенными в артистических позах голыми женщинами на фоне, имитирующем инопланетные пейзажи. Над транспарантами красовалась небрежно намалевана надпись: «Привет потаскушкам всех планет!»

Справа помещение было заставлено столами; на полках под потолком пылились фотографии звездолетов и модели четырех пакетботов компании «Серые лайнеры»: «Буцируса», «Ореста», «Прометея» и «Икара». В глубине зала находились два обшарпанных бильярдных стола, несколько игровых автоматов, дозатор стимулирующих порошков и наркотиков, а также музыкальный автомат.

Джина внимательно рассмотрела лица пьянчуг, сидевших за стойкой, но не узнала в них никого из прежних завсегдатаев. Она тихонько заняла сиденье рядом с выходной дверью.

Бармен вытер руки полотенцем, приподнял подбородок и направился к ней. Молодой человек поразительной внешности, он отличался темно-коричневой кожей и ежиком желтоватых волос. По-видимому, он гордился горбоносым профилем и подчеркивал очертания мускулистого торса плотно обтягивающей блузой. «Тщеславный узколобый болван!» – поставила диагноз Джина. Конечно же, этот смуглый блондин воображал себя неотразимым в глазах женщин.

Он приблизился развязной походкой, остановился перед Джиной и смерил ее взглядом из-под полуопущенных век. Посетители, сидевшие за стойкой, обернулись; бормочущий фон их разговоров сменился тишиной.

«Чего пожелаете?» – спросил молодой бармен.

«Стакан газированного лимонада, больше ничего».

Бармен доверительно наклонился: «Позвольте посоветовать по секрету – закажите оранжад».

«Почему?» – Джина изобразила удивление.

«У нас не осталось лимонов», – он шлепнул полотенцем по ладони.

«Ладно, – кивнула Джина, – пусть будет оранжад».

Уже через десять минут бармен назначил ей свидание. Его звали Джейм Моралес, он жил у Лихача Карлсона и в дневную смену работал в «Ацтеке».

Джина сообщила ему, что заблудилась, пытаясь встретиться со своим дядей – но почему-то так и не могла его найти.

«Ага!» – отозвался Джейм Моралес, не совсем понимавший, зачем она появилась в салуне.

Джина поднялась, чтобы уйти, и положила на стойку десятицентовую монету. Джейм смахнул ее в кассовый ящик: «В восемь вечера – не забудь!»

Джина заставила себя весело улыбнуться. Как правило, ей нравились привлекательные молодые люди. Ее восхищали плотные молодые тела, прикосновения сильных рук, нагловато-беззаботные мужские манеры. Но Джейм Моралес раздражал ее. Самонадеянный, беззастенчивый и напористый, он не отличался искупающими эти недостатки умом или чувством юмора.