Вымирающее поселение – мрачное зрелище. Кварталы пустеют, вдоль улиц с безжизненным спокойствием дует ветерок, не потревоженный человеческими голосами; все становится, в общем и в целом, каким-то серым и грязно-бурым. Здания приходят в упадок, причалы крошатся, опоры и перекладины прогибаются, разбитые окна зияют, как черные морские звезды.

Прежде всего безлюдными становятся районы, населенные беднотой. Мостовые, усеянные обрывками пожелтевшей бумаги, покрываются выбоинами и трещинами. Более благополучные районы какое-то время продолжают жить по инерции, поглощая накопленные ресурсы, но и там остаются лишь немногочисленные старики и подростки – стариков удерживает память о прошлом, а молодежь – наивная мечта о лучшем будущем. На чердаках и в хранилищах дряхлеют и разваливаются заброшенные утварь и оборудование, высвобождая запахи шелушащегося лака и трухлявого дерева, плесневеющей одежды и сухой бумаги.

На всем протяжении детства Джины Ангельск постепенно погружался в разруху и запустение. Неподалеку от города на фоне серебристого неба Кодирона возвышаются три древних вулканических останца: Эль-Примо, Эль-Панатела и Эль-Тьемпо. Когда-то в осыпях сланца под этими окаменевшими вулканическими горловинами блестели длинные шестигранные кристаллы, обладавшие уникальной способностью преобразовывать звуки в мгновенные разноцветные вспышки. Горняки-первопоселенцы приходили ночью к подножиям огромных каменных столбов и стреляли из ружей, любуясь быстро разбегавшейся вдаль волной радужных искр.

Рудники принесли Ангельску процветание. Приобретались, разрастались и растрачивались состояния. Строились дома, был оборудован космопорт с надлежащими складами, и Ангельск стал типичным поселением далекой планеты – во многих отношениях сходным с тысячами других, но, тем не менее, отличавшимся неповторимым характером, делавшим его именно Ангельском. Местное солнце, звезда Минтака Суб-30, выглядит как маленький слепящий голубовато-белый диск, а небо напоминает оттенком поверхность черной жемчужины. Почва Кодирона отвергала земную растительность: вместо гераней, цинний, анютиных глазок и петуний вокруг беленых домов росли могадоры, паломнические лозы с трепещущими шмелеобразными ягодами и огромные массы медвежьих грибов на дрожжевых клумбах.

Затем, один за другим, как бездетные старцы вымирающего клана, рудники стали закрываться – почти незаметно, почти украдкой – и это казалось началом конца Ангельска. Горняки уезжали, закрывались двери пассажей и казино, где быстро тратились быстро приобретенные деньги, краска отслаивалась от стен в боковых улочках.

Но в процесс вмешался неожиданный переменный фактор: озеро Арканзá.

Озеро это простиралось от Ангельска до горизонта, ржаво-зеленоватое и ровное, как бильярдный стол, покрытое коркой водорослей полуметровой толщины, хрупкой под ударом, но достаточно прочной, чтобы выдерживать существенный рассредоточенный вес. Безработные горожане смотрели на эту обширную плоскость и подумывали о выращивании пшеницы – такой, какая росла в Северной Африке, на Великих Равнинах Северной Америки, в степях Украины. С Земли вызвали ботаников, и селекционеры вывели не только породу пшеницы, полюбившую минеральный состав почвы на Кодироне и успешно сопротивлявшуюся местным грунтовым вирусам, но и отличавшиеся теми же свойствами кукурузу, сахарный тростник, цитрусовые сорта, дыни и огородную зелень.

Направление развития Ангельска изменилось. И теперь, когда дышащее на ладан дряхлое аэротакси поднялось в воздух над космопортом и полетело к городу над плоской вершиной Табачного Свидетеля, Джина поразилась. Она ожидала увидеть то, что помнила – распутство и распутицу, а обнаружила аккуратные фермерские дома, чистые улицы и явные признаки благополучия.

Пилот повернулся к ней: «Где вы хотели бы приземлиться, барышня?»

«У гостиницы. Постоялый двор Полтона все еще существует?»

Пилот кивнул: «Существует. А еще у нас есть новая гостиница в центре, „Приют Суна“. Там роскошно, но дорого».

«Высадите меня у Полтона», – сказала Джина. Она хотела бы держаться неприметно.

Пилот смерил ее оценивающим взглядом: «Похоже на то, что вы у нас уже бывали раньше».

Джина раздраженно закусила губу. Она предпочитала, чтобы ее принимали за приезжую и ни в коем случае не связывали с четырьмя мужчинами, убитыми семь лет тому назад. «Мой отец работал в рудниках и рассказывал об Ангельске», – пояснила она.

Скорее всего, ее никто не должен был узнать. Семь лет тому назад о четырех убийствах в Ангельске разговоры ходили бы примерно неделю, после чего все это выветрилось бы из памяти местного населения – тогда здесь совершались сотни других убийств. Никто и не подумал бы, что мадемуазель Алиса Янг, как она теперь себя называла – одичавшая бродяжка в лохмотьях, какой была десятилетняя Джина Парльé. Тем не менее, осторожность никогда не помешает.

«Да, я остановлюсь у Полтона», – повторила Джина.

Постоялый двор Полтона – длинное ветхое строение под односкатной крышей, с широкой верандой и фасадом, заросшим синей паломнической лозой – расположился на пологом возвышении, откуда открывался вид на город. В первые годы существования Ангельска это заведение служило не более чем спальным бараком для горняков; затем, когда город остепенился, Полтон внес некоторые улучшения и даже осмелился называть свой барак «гостиницей». Насколько помнила Джина, Полтон – согбенный старик, обращенные вниз глаза которого бегали так, словно он искал какой-то упавший предмет – упорно оставался холостяком и сам выполнял всю работу, не нанимая даже судомойку.

Пилот опустил такси на утрамбованную грунтовую площадку перед конторой Полтона и хотел было помочь Джине спуститься из кабины, но Джина уже спрыгнула на землю – мягко, как кошка. Она взбежала на веранду, позабыв о намерении изображать из себя в высшей степени приличную молодую особу.

Полтон стоял в углу веранды – с тех пор, как Джина видела его в последний раз, он еще больше согнулся и скособочился.

«Ага! – грубым хриплым голосом приветствовал ее владелец заведения. – Ты вернулась! Твоей наглости можно позавидовать».

Джина уставилась на него, оцепенев от испуга и разочарования. Открыв рот, она не нашла, чтó сказать.

«Забирай пожитки, – продолжал Полтон, – и валяй отсюда! У меня тут гостиница, а не дурдом. Может быть, твои выкрутасы потерпят в расфуфыренном центральном отеле – только не я! Я не наступаю на грабли дважды».

Джина осознала наконец, что старик никак не мог помнить ее такой, какой она стала сейчас, через семь лет. Судя по всему, он спутал ее с какой-то недавней посетительницей. Она заметила, что щеки старика, под наружными уголками глаз, слегка выпучились, будучи заполнены мешочками с водянистым экстрактом – сокращая щечные мышцы, он мог закачивать жидкость в глазные яблоки, тем самым корректируя дальнозоркость.

Джина ласково и успокоительно произнесла: «Господин Полтон, вы принимаете меня за кого-то другого».

«Ничего подобного! – отрезал Полтон приподняв верхнюю губу в угрожающем волчьем оскале. – Твое имя значится в моем реестре – можешь убедиться собственными глазами. Тебя зовут Санни Мэтисон, твои отпечатки пальцев там тоже есть – брось притворяться!»

«Это не я! – воскликнула Джина. – Меня зовут Алиса Янг!»

Полтон презрительно крякнул: «Я только что заплатил четыреста долларов, чтобы накачать мои старые глаза. Вижу тебя, как в телескоп. Думаешь, я обознался? Не выйдет… А теперь убирайся! Такие, как ты, мне не нужны». Старик стоял, набычившись, и сверлил ее глазами, пока она не отвернулась.

Джина пожала плечами и безутешно вернулась к такси.

Пилот посочувствовал: «Старый Полтон наполовину сбрендил, это общеизвестно. А „Приют Суна“ вам гораздо больше подойдет в любом случае…»

«Ладно, – сказала Джина. – Попробую устроиться в „Приюте Суна“».

Приподнявшись над холмом, такси стало полого спускаться над крышами. Впереди простирался город, за ним – озеро Арканзá, непривычная шахматная доска из желтых, темно-зеленых, светло-зеленых, коричневых и черных квадратов, а над озером нависла до горизонта стальная завеса неба. Лучи пылающей в зените голубой искры Минтаки отражались от пластиковой оболочки кабины и слепили глаза, мешая рассматривать пейзаж.

Джина проследила знакомые ориентиры города: Центральную площадь с бетонным танцевальным павильоном, выкрашенное в голубой цвет здание суда с пристройкой-тюрьмой и смущенно притаившийся за ним Райский переулок. А этот угловатый бурый фасад почти на окраине – старая таверна «Ацтек», принадлежавшая Джо Парльé.