В четыре часа пополудни Гилберт Дюрэй и Алан Робертсон покинули горную дачу и прошли через пересадку на Утилисе к станции в Сан-Франциско. Дюрэй надел строгий темный костюм; Алан не любил формальности – на нем были светло-серые брюки и голубая куртка. Открыв дверь перехода, принадлежавшего Бобу Робертсону, они увидели панель с надписью:

Дюрэй и Алан Робертсон направились к двери перехода RC3—96, где их встретила табличка:

Дюрэй презрительно пожал плечами и, раздвинув портьеры, заглянул в переход, ведущий в прихожую сельского дома с деревянной обшивкой стен, раскрашенных черными, красными, желтыми, голубыми и белыми цветочными узорами. В проеме открытой входной двери можно было заметить обширную равнину и водную глядь, блестящую в вечерних солнечных лучах. Дюрэй и Алан Робертсон прошли через прихожую на крыльцо: перед ними открылся вид на сонную реку, текущую с севера на юг. На восток до горизонта и дальше простиралась холмистая равнина; западный берег реки трудно было различить – Солнце светило прямо в глаза. Тропинка вела на север, к высокому зданию причудливой архитектуры. На фоне неба выделялась дюжина куполов, высоких и приплюснутых; коньки крыши и выступы фронтонов соединялись под множеством неожиданных углов. Стены были покрыты снаружи чем-то вроде рыбьей чешуи из обработанной вручную каменной плитки; антаблементы второго и третьего этажей поддерживались спиральными колоннами – поперек фасада на каждом этаже тянулись резные барельефы, правдоподобно и выпукло изображавшие оскалившихся, дерущихся, воющих и танцующих волков и медведей. Со стороны, обращенной к реке, отбрасывала пеструю тень беседка, увитая виноградными лозами – в ней сидели «чудаки».

Адан Робертсон взглянул на здание, на реку – вверх и вниз по ее течению – и на равнину: «Архитектурный стиль, состав растительности и положение Солнца в небе, а также характерная дымка в воздухе, позволяют предположить, что эта река – Дон или Волга, а за ней – степи. Отсутствие другого жилья, лодок и прочих артефактов указывает на то, что мы, скорее всего, находимся в раннем историческом периоде – от двух до трех тысяч лет до нашей эры. Колоритная эпоха! Обитатели степей – кочевники: на востоке – скифы, на западе – кельты, а на севере начинаются родные леса германских и скандинавских племен. Прямо перед нами – усадьба Роджера Уэйла, весьма достопримечательное сооружение в экстравагантном силе русского барокко. И, черт побери! Кажется, я вижу вола на вертеле! Вполне может быть, что нам еще понравится это скромное пиршество!»

«Делай, что хочешь, – пробормотал Дюрэй. – Я предпочитаю ужинать дома».

Алан поджал губы: «Разумеется, мне понятна твоя точка зрения, но, возможно, тебе следовало бы немного расслабиться. Величественный пейзаж, приятная для глаз живописная усадьба – не сомневаюсь, что жареная говядина будет превосходно приготовлена. Думаю, нам следует воспользоваться преимуществами приглашения».

Дюрэй на нашел подходящего ответа и решил держать свои мнения при себе.

«Что ж! – продолжал Алан. – Сдержанность – превыше всего! Посмотрим, что задумали Боб и Роджер». Он направился по тропинке к усадьбе; Дюрэй угрюмо последовал за ним.

Человек, сидевший в беседке, вскочил, приветственно размахивая рукой. Дюрэй издалека узнал худощавую фигуру Боба Робертсона. «Как раз вовремя! – весело воскликнул Боб. – Не слишком рано и не слишком поздно. Рад, что вы смогли придти!»

«Да, в конце концов мы решили, что можем принять твое приглашение, – сказал Алан Робертсон. – Посмотрим, кто тут у тебя? Всех ли я знаю? Дора Горски! Киприано…» Алан обозревал круг лиц, приветствуя знакомых.

Боб хлопнул Дюрэя по плечу: «Я действительно очень рад тебя видеть! Что ты будешь пить? Местные жители гонят спиртное из ферментированного кобыльего молока, но я не рекомендую это пойло».

«Я не пришел сюда напиваться, – сказал Дюрэй. – Где Элизабет?»

Уголки губ Боба подернулись: «Ну что же ты, дружище! Не будь таким скучным и мрачным! У нас „попойка чудаков“! Повод для веселья и самообновления! Потанцуй немного! Позабавься! Вылей на голову бутылку шампанского! Приставай к девушкам!»

Дюрэй долго – не меньше секунды – смотрел в голубые глаза, после чего напряженно спросил, изо всех сил стараясь сдерживаться: «Где Элизабет?»

«Где-то поблизости. Очаровательное создание, твоя Элизабет! Нам очень приятно, что вы оба не обошли стороной наш праздник!»

Дюрэй резко отвернулся и подошел к темноволосому, элегантному Роджеру Уэйлу: «Не могли бы вы оказать мне такую любезность и провести меня к моей жене?»

Уэйл поднял брови так, словно тон Дюрэя приводил его в недоумение: «Она где-то флиртует или сплетничает. Конечно, если это необходимо, я мог бы отвлечь ее на какое-то время».

Дюрэй начинал чувствовать себя в смехотворном положении – его отрезали от Домашнего мира, заставили тревожиться и сомневаться по поводу его семьи, а теперь еще сделали мишенью для какого-то непонятного издевательства. «Это необходимо, – сказал он. – Мы уходим».

«Но вы только что пришли!»

«Я знаю».

Уэйл насмешливо пожал плечами, показывая, что ему непонятно подобное поведение, повернулся и направился к усадьбе. Дюрэй не отставал от него. Они прошли через высокий и узкий дверной проем в вестибюль с красивой обшивкой стен из золотисто-коричневого дерева – Дюрэй сразу узнал текстуру каштана. Четыре высокие панели из желтовато-коричневого стекла, обращенные на запад, наполняли помещение дымчатым, слегка меланхолическим светом. Небольшие дубовые диваны, обитые кожей, стояли один напротив другого по краям черного ковра с коричневыми и серыми орнаментами. Сбоку около каждого дивана на высоких табуретах красовались вычурные золотые канделябры в виде стилизованных рогатых оленьих голов. Уэйл указал Дюрэю на эти светильники: «Поразительная работа, не правда ли? Скифы сделали их по моему заказу. Я заплатил им железными ножами. Они считают меня великим колдуном – и, по существу, таковым я и являюсь». Протянув руку, он поймал в воздухе апельсин и бросил его на диван: «А вот и Элизабет, вместе с другим менадами».

В вестибюль зашли Элизабет и три другие молодые женщины – Дюрэй смутно помнил, что встречался с ними раньше. Увидев Дюрэя, Элизабет сразу остановилась, попыталась улыбнуться и произнесла тонким, сдавленным голосом: «Привет, Гил. Ты все-таки пришел». Она нервно – и, как показалось Дюрэю, принужденно – рассмеялась: «Да, конечно, ты здесь. Я думала, ты не придешь».

Дюрэй взглянул на других женщин, стоявших рядом с Уэйлом и наблюдавших за происходящим так, словно они чего-то ожидали. Дюрэй сказал жене: «Я хотел бы поговорить с тобой наедине».

«Прошу нас извинить, – слегка поклонился Уэйл. – Мы подождем снаружи».

Они вышли. Элизабет с тоской смотрела им вслед и крутила пуговицы блузы.

«Где дети?» – коротко спросил Дюрэй.

«Наверху, переодеваются». Элизабет опустила глаза, чтобы взглянуть на свой собственный костюм – праздничный наряд трансильванской девушки-крестьянки: зеленую юбку с вышивкой из красных и голубых цветов, белую блузу, черный бархатный жилет, блестящие черные сапожки.

Дюрэй едва сдерживал раздражение, его голос почти срывался: «Ничего не понимаю. Почему ты закрыла переходы?»

Элизабет попыталась изобразить легкомысленную усмешку: «Мне наскучило однообразие».

«Даже так? А почему ты мне ничего об этом не сказала вчера утром? Закрывать переходы не было никакой необходимости».

«Гилберт, пожалуйста! Давай не будем обсуждать этот вопрос».

Дюрэй отступил на шаг, не находя слов от удивления. «Очень хорошо! – сказал он наконец. – Не будем обсуждать этот вопрос. Сходи за девочками. Мы возвращаемся домой».

Элизабет покачала головой и произнесла без всякого выражения: «Это невозможно. Открыт только один переход. У меня к нему нет доступа».

«У кого есть доступ? У Боба?»

«Надо полагать – не знаю в точности, у кого».

«Как он завладел нашими переходами? Их было четыре, и все они закрыты!»

«Это очень просто. Он переместил в другой шкаф наш переход в центре города и заменил его пустышкой».

«А кто закрыл остальные три перехода?»

«Я».

«Зачем?»

«Потому что Боб попросил меня так сделать. Не хочу об этом говорить. Мне страшно опротивела вся эта история». И она почти прошептала: «Теперь я не знаю, что со мной будет».

«Я знаю, что с нами будет!» – заявил Дюрэй. Он повернулся к выходу.

Элизабет сжала кулаки и прижала их к груди: «Пожалуйста, не устраивай сцену! Он закроет наш последний переход!»

«Ты его боишься – и поэтому его слушаешься? Если так – не бойся. Алан не позволит ему тебя запугивать».

Лицо Элизабет сморщилось так, будто она собиралась расплакаться. Протиснувшись мимо Дюрэя, она быстро вышла на террасу. Дюрэй последовал за ней, растерянный и разъяренный. Он посмотрел по сторонам: Боба на террасе не было. Элизабет подошла к Алану Робертсону и что-то тихо ему говорила. Дюрэй приблизился к ним. Элизабет замолчала и отвернулась, стараясь не смотреть Дюрэю в глаза.

Алан произнес, мягко и благодушно: «Здесь красиво, ты не находишь? Смотри, как заходящее Солнце отражается от реки!»

Мимо проходил Роджер Уэйл, толкавший тележку со льдом, бокалами и дюжиной бутылок. Задержавшись, он сказал: «Из всех мест на Земле это – мое любимое. Я называю его „Экшайян“ – так скифы нарекли эти места».

Одна из женщин спросила его: «Разве здесь не холодно и не уныло зимой?»

«Зимой здесь просто ужас что делается! – ответил Уэйл. – С севера налетают воющие метели. Потом они прекращаются и в заснеженной степи наступает мертвая, ледяная тишина. Дни становятся короткими, Солнце восходит красное, как мак. Из леса потихоньку выбегают волки и в сумерках кружат вокруг дома. Когда светит полная луна, они воют, как привидения, оплакивающие мертвых – а может быть, привидения воют вместе с волками! И я сижу у камина, зачарованный».

«По-моему, выбор места для постройки дома, – вмешался Мартин Фанк, – многое говорит о человеке, который его выбирает. Даже на прежней Земле дом, как правило, символизировал его хозяина, а теперь, когда любой может построить дом где угодно, жилище точно отражает характер владельца».

«Совершенно верно! – согласился Алан Робертсон. – Причем Роджер, разумеется, может не опасаться того, что раскрыл какие-либо подрывающие его репутацию аспекты своей личности, показывая нам довольно-таки карикатурную усадьбу, одиноко приютившуюся в степях доисторической России».

Роджер Уэйл рассмеялся: «Ее карикатурность вряд ли отражает мой характер – просто-напросто я чувствовал, что такой стиль соответствует ландшафту… Дюрэй, вы ничего не пьете? Вот охлажденная водка – смешайте ее с чем-нибудь или пейте в чистом виде, как того требуют старинные традиции».

«Нет, спасибо – мне ничего не нужно».

«Как вам будет угодно. Прошу меня извинить – меня ждут». Уэйл повез тележку дальше. Элизабет чуть наклонилась – так, словно хотела последовать за ним, но осталась рядом с Аланом Робертсоном, задумчиво глядя на реку.

Дюрэй обратился к Алану так, словно Элизабет его не слышала: «Моя жена отказывается уйти. Боб запугал ее».

«Неправда», – тихо обронила Элизабет.

«Каким-то образом он заставляет ее остаться. Но она не объясняет, чтó произошло».

«Я хочу, чтобы он отдал наш переход», – сказала Элизабет. Но ее голос прозвучал приглушенно и неуверенно.

Алан Робертсон прокашлялся: «Не знаю, что сказать. Возникла очень неудобная ситуация. Никто из нас не хочет скандала…»

«Ошибаешься!» – буркнул Дюрэй.

Алан пропустил это замечание мимо ушей: «Я поговорю с Бобом позже. В данный момент я не вижу, почему бы нам не присоединиться к веселой компании и не попробовать жареного вола – от него так аппетитно пахнет! Кто поворачивает вертел? Я его где-то видел».

Дюрэй больше не мог сдерживать ярость: «И это после всего, что Боб с нами сделал?»

«Да, он зашел слишком далеко, это непростительно, – согласился Алан. – Тем не менее, ему свойственна показная бесшабашность. Сомневаюсь, что он понимает, сколько неудобств он вам причинил».

«Он все прекрасно понимает. Ему на это плевать».

«Вполне возможно, – печально произнес Алан Робертсон. – Я когда-то надеялся… но теперь об этом не имеет смысла вспоминать. Думаю, однако, что нам следует проявлять сдержанность. Гораздо проще не разбивать окно, чем собирать осколки и вставлять новое стекло».

Элизабет резко повернулась, пересекла террасу и подошла ко входу в усадьбу, откуда появились ее три дочери: двенадцатилетняя Долли, десятилетняя Джоанна и восьмилетняя Эллен – все в зеленых с белой и черной вышивкой крестьянских платьях и блестящих черных сапожках. Дюрэй подумал, что его девочки прекрасно выглядели в этих нарядах. Он последовал за женой.

«Папа пришел!» – закричала Эллен и бросилась к нему в объятия. Две другие девочки тут же подбежали и сделали то же самое.

«Мы думали, ты не придешь! – подпрыгивая, говорила Долли. – Как хорошо, что ты здесь!»

Ее сестры тоже прыгали от радости.

«Мне очень приятно вас видеть, особенно в таких красивых платьях. Пойдем, вы поздороваетесь с дедушкой Аланом», – он повел дочерей по террасе; поколебавшись долю секунды, Элизабет поспешила за ними. Дюрэй не мог не заметить, что окружающие перестали разговаривать и уставились на него и на его семью с каким-то необычайным, жадным любопытством, словно ожидая от них какой-то нелепой, экстравагантной выходки. Дюрэй начинал окончательно выходить из себя.

Давным-давно, когда он переходил улицу в центре Сан-Франциско, на него наехал автомобиль Удар сломал ему ногу, при падении у него треснула ключица. Сразу, как только он упал, вокруг собрались зеваки – они теснились, глядя на него, а Дюрэй, лежавший на спине в шоке от неожиданности и боли, видел только кольцо бледных лиц и напряженно любопытствующих глаз, жадных, как мухи, слетевшиеся к луже крови. В приступе истерической ярости он поднялся на ноги, преодолевая боль, и стал размахивать кулаками, стараясь ударить каждое из лиц, оказавшихся поблизости. Он ненавидел их всех, мужчин и женщин, больше, чем водителя сбившего его автомобиля – вурдалаков, облепивших его, чтобы наслаждаться его болью. Если бы в этот момент он чудом приобрел непреодолимую силу, он раздавил бы их, он превратил бы их в вопящую мешанину отвратительной плоти и зашвырнул бы эту кровавую кучу на тридцать километров в Тихий океан…

Теперь его охватили примерно такие же чувства, хотя и не настолько сильные – но он решил, что сегодня не доставит соглядатаям извращенное удовольствие, которого они ждали, затаив дыхание. Окинув собравшихся холодным презрительным взглядом, он подвел дочерей, нетерпеливо ожидавших развлечений, к скамье в глубине террасы. Элизабет пошла за ними, двигаясь, как механическая кукла. Она присела в конце скамьи и снова стала глядеть на реку. Дюрэй угрожающе обернулся в сторону «чудаков», тем самым заставляя их отвести глаза, после чего взглянул туда, где вол поворачивался над огромной жаровней, пылающей углями. Вертелом орудовал молодой человек в белой куртке; еще один, одетый так же, смазывал вола жиром и чесночным соусом, пользуясь щеткой на длинной ручке. Два азиата установили разделочный стол; третий принес разделочные ножи, четвертый прикатил тележку, нагруженную салатами, круглыми поджаристыми хлебами, подносами с сыром, с соленой и маринованной сельдью. Пятый служитель, в наряде трансильванского цыгана, вышел из усадьбы со скрипкой в руках. Остановившись в углу террасы, он стал наигрывать заунывные напевы кочевников.

Боб Робертсон и Роджер Уэйл осматривали жареного вола, действительно представлявшего собой величественное зрелище. Дюрэй пытался сохранять каменное, отчужденное выражение лица, но обоняние не подчинялось подобным ограничениям: запах жареного мяса, чеснока и трав безжалостно возбуждал голод. Боб взошел на террасу и поднял руки, призывая присутствующих к вниманию; скрипач опустил свой инструмент: «Сдерживайте аппетит, дамы и господа! Все будет готово через несколько минут, а пока что мы можем обсудить следующую „попойку чудаков“. Наш изобретательный коллега, Бернард Ульман, рекомендует собраться в гостинице на берегу Сапфирового озера, в Адирондакских горах. Отель был построен в 1902 году в соответствии с высочайшими эдвардианскими требованиями к комфорту. Постояльцы – представители деловых кругов Нью-Йорка. Подаются кошерные блюда; владельцы поддерживают атмосферу аристократической учтивости. Предлагается устроить наше празднество в 1930 году. Бернард предоставил фотографии – Роджер, будь так добр…»

Уэйл отодвинул штору, закрывавшую экран, и включил проектор. На экране появилось изображение отеля: фахверкового здания из нескольких разновысотных флигелей и башенок, окруженного обширным парком, на берегу безмятежного озера.

«Спасибо, Роджер. Насколько мне известно, у нас есть также фотография персонала гостиницы…»

На экране возникла чопорно позирующая группа из примерно тридцати мужчин и женщин – все они более или менее благодушно улыбались. «Чудаков» эта фотография явно позабавила – послышались смешки.

«Бернард с похвалой отзывается о гостиничной кухне, об удобствах и, в целом, об очаровании окружающей местности. Не так ли, Бернард?»

«Совершенно верно! – заявил Бернард Ульман. – Руководство отеля внимательно относится к деталям и эффективно выполняет свои обязанности, а постояльцы принадлежат к самым обеспеченным кругам нью-йоркской элиты».

«Замечательно! – сказал Боб Робертсон. – Если ни у кого нет более занимательных предложений, мы проведем следующую „попойку чудаков“ в гостинице „Сапфировое озеро“. Думаю, что наш ростбиф уже готов – прожарился как раз в меру, как говорится».

«Правильно! – отозвался Роджер Уэйл. – Том, как всегда, отлично справился с вертелом».

Вола взгромоздили на стол. Раздельщик энергично взялся за работу. Дюрэй подошел к Алану Робертсону, беспокойно моргнувшему при его приближении: «Ты понимаешь, зачем устраиваются эти вечеринки? Ты с ними снюхался?»

Адан Робертсон ответил, отчетливо выделяя каждое слово: «Я ни в коем случае ни с кем не „снюхивался“, как ты изволил выразиться». Немного поколебавшись, он продолжил: «Эти так называемые „чудаки“ не будут снова вмешиваться в твою жизнь или в жизнь твоей семьи. Могу тебя в этом заверить. Боб позволил себе излишество, неправильно оценил ситуацию – я намерен поговорить с ним наедине. По сути дела, мы уже обменялись мнениями по этому поводу. В данный момент я рекомендую, в твоих же интересах, отстраниться и не беспокоиться».

Дюрэй отозвался со зловещей вежливостью: «Таким образом, ты считаешь, что я и моя семья должны служить мишенью для жестоких шуток Боба и безропотно их терпеть?»

«Ты сформулировал положение вещей в очень неприятных выражениях, но я вынужден дать положительный ответ».

«Не уверен, что могу с тобой согласиться. Мои взаимоотношения с Элизабет претерпели существенные изменения, и в этом виноват Боб».

«Позволь мне напомнить тебе старую поговорку: «Слово – серебро, молчание – золото».

Дюрэй сменил тему разговора: «Когда Уэйл показал фотографию гостиничного персонала, некоторые лица показались мне знакомыми. Но проектор выключили прежде, чем я успел как следует их разглядеть».

Алан недовольно кивнул: «Давай не будем обсуждать эту тему, Гилберт. Лучше…»

«Я по уши завяз в той каше, которую вы тут заварили, – настаивал Дюрэй. – Я хочу знать правду!»

«Ну хорошо, – глухо ответил Алан Робертсон. – Инстинкты тебя не обманывают. Руководство отеля „Сапфировое озеро“, в условиях родственных миров, приобрело незавидную репутацию. Как ты догадался, те же действующие лица были руководителями национал-социалистической партии в Германии, примерно в 1938 году. Директор отеля, разумеется – Гитлер, регистратор – Геббельс, метрдотель – Геринг, коридорные – Гиммлер и Гесс, и так далее, по порядку. Конечно, они не знают о том, что делали их родственные персонажи в других мирах. Большинство постояльцев отеля – еврейского происхождения, что придает нездоровый юмор всей ситуации».

«Тошнотворный юмор, – заметил Дюрэй. – Как насчет футбольного матча, который мы наблюдали на другой вечеринке?»

«Ты имеешь в виду победу на чемпионате Техаса в 1951 году? – Алан ухмыльнулся. – Они вполне ее заслужили. Боб перечислил для меня состав команды. Тебя он интересует?»

«В высшей степени».

Алан Робертсон вынул из кармана листок бумаги: «Кажется, здесь был список… Да, это он!» Алан передал бумажку Дюрэю:

Дюрэй вернул список: «И ты одобряешь подобные развлечения?»

«Лучше всего было бы выразиться таким образом, – с оттенком смущения ответил Алан Робертсон. – Однажды, болтая с Бобом, я заметил, что человечество можно было бы избавить от множества бедствий и катастроф, если бы самых знаменитых убийц и злодеев можно было поместить в раннем детстве в условия, способствующие конструктивному выходу их энергии. Я предположил, что, так как мы располагаем информацией, достаточной для внесения таких изменений, возможно, в этом заключается наш долг. Боб заинтересовался этой концепцией и сформировал свою группу „чудаков“, чтобы она выполняла рекомендованную мной функцию. Не могу не признаться, что Боба и его приятелей возможность поразвлечься привлекала гораздо больше, чем альтруистические цели, но на результаты это не повлияло».

«Не все перечисленные футболисты – злодеи, – возразил Дюрэй. – Сэр Галахад, Карл Великий, Самсон, Ричард Львиное Сердце…»

«Ты совершенно прав! – откликнулся Алан. – И я упрекнул за это Боба. Он оправдывался на том основании, что все эти персонажи были драчунами и забияками – возможно, за исключением сэра Галахада – что Карл Великий, например, завоевал огромную территорию без каких-либо полезных последствий, что Ахилл, национальный герой греков, был, в сущности, разбойником, организовавшим жестокое ограбление и разрушение Трои, и так далее. Вероятно, его доводы нельзя назвать достаточно убедительными или даже благовидными… Тем не менее, бегать с мячом, толкаясь на футбольном поле, лучше, чем разбивать головы на поле боя, не так ли?»

Немного помолчав, Дюрэй спросил: «Как организуются такие развлечения?»

«Точно не могу сказать. По-моему, выбранные младенцы тем или иным способом подменяются другими, сходной внешности. Полученный таким образом ребенок воспитывается в надлежащих условиях».

«Такие шутки требуют приложения немалых усилий и больших затрат времени».

«Вот именно! – заявил Алан Робертсон. – Разве можно придумать лучший способ занять сверх головы такого человека, как Боб, чтобы он не придумал что-нибудь кошмарное?»

«Можно, – сказал Дюрэй. – Заставить его бояться ответственности за свои поступки». Он нахмурился, заметив происходящее на террасе. Боб задержался у скамьи, чтобы поговорить с Элизабет. Элизабет и три девочки встали.

Дюрэй поспешил подойти к ним: «Что тут происходит?»

«Ничего особенного, – ответил Боб. – Элизабет и девочки помогут обслуживать гостей». Он взглянул в сторону разделочного стола: «А ты не поможешь раскладывать порции ростбифа?»

Рука Дюрэя двинулась сама по себе. Он врезал кулаком Бобу в нижнюю челюсть; Боб взмахнул руками и повалился на спину, под ноги азиату, который нес поднос, нагруженный деликатесами. Азиат упал на Боба, тарелки и деликатесы рассыпались по террасе. Шокированные, «чудаки» пристально, с удовольствием наблюдали за происходящим.

Боб сумел подняться на ноги, сохраняя какое-то достоинство, и помог подняться азиату. Оглянувшись на Дюрэя, он горестно покачал головой. Встретившись с ним глазами, Дюрэй заметил, что взгляд Боба на мгновение вспыхнул, как отблеск бледно-голубого пламени – но уже в следующий момент он стал таким же любезным и жизнерадостным, как всегда.

Элизабет с отчаянием тихо сказала: «Почему ты не удержался? Тебя же просили! Все было бы так просто, если бы ты набрался терпения».

«Вполне может быть, что Элизабет права», – заметил Алан Робертсон.

«Почему бы она была права? – взъярился Дюрэй. – Мы – его жертвы! Ты позволил ему распоясаться и теперь не можешь его контролировать!»

«Неправда! – решительно возразил Алан. – Я намерен жестко ограничить деятельность „чудаков“, и никто не посмеет мне противоречить».

«Ущерб уже нанесен – в той мере, в какой это касается меня, – с горечью махнул рукой Дюрэй. – Пойдем, Элизабет, вернемся домой».

«Мы не можем вернуться. Боб подменил переход».

Алан Робертсон глубоко вздохнул и принял решение. Он подошел к Бобу, стоявшему с бокалом вина в одной руке и потиравшего челюсть другой. Алан вежливо обратился к Бобу. Тот ответил не сразу. Алан повторил свои указания, на этот раз резко. Боб только пожал плечами. Алан подождал несколько секунд, после чего вернулся к Дюрэю, Элизабет и трем девочкам.

«Переход у него в квартире, в Сан-Франциско, – размеренно произнес Алан Робертсон. – Он отдаст его вам, когда закончится вечеринка. Он не желает ходить за ним сейчас».

Тем временем Боб снова привлек внимание «чудаков»: «По просьбе большинства присутствующих, мы повторим демонстрацию записи, продемонстрированной на нашей предыдущей вечеринке и подготовленной одним из самых выдающихся, изобретательных и трудолюбивых „чудаков“, Мартином Фанком. Место действия – „Красный амбар“, придорожный ресторан в двадцати километрах к западу от города Урбана, штат Иллинойс. Запись сделана в 1926 году, во время танцевального конкурса в Чарльстоне. Аккомпанируют легендарные „Росомахи“, причем вы услышите чудесное соло на корнете в исполнении Леона Бисмарка Байдербека». Боб язвительно усмехнулся, как если бы музыка такого рода была не в его вкусе: «Это было одно из самых замечательных наших достижений, и мы покажем его снова».

На экране появилась площадка танцевального зала; на ней толпились возбужденные юноши и девушки. В глубине сцены сидели «Росомахи» в смокингах; на авансцене выстроились участники конкурса – восемь молодых щеголей и восемь хорошеньких девушек в коротких юбках. Конферансье выступил вперед и обратился к толпе, пользуясь рупором: «Пары, участвующие в конкурсе, пронумерованы от первой до восьмой! Пожалуйста, не поддерживайте соревнующихся шумными возгласами. Приз – великолепный кубок и пятьдесят долларов наличными. Вручать приз будет победитель прошлогоднего конкурса, „Пьянчуга“ Хорман. Не забудьте: в первом раунде исключаются четыре пары, во втором – две, а по окончании третьего выбираются победители. А теперь вступают Бикс и „Росомахи“ – „Сенсационный регтайм“!»

Со сцены грянула музыка, пары участников конкурса стали возбужденно двигаться.

«Кто эти люди?» – спросил Дюрэй.

Алан Робертсон невыразительно ответил: «Молодые люди – местного происхождения, они не имеют особого значения. Но обрати внимание на девушек. Не сомневаюсь, что они покажутся тебе привлекательными. По меньшей мере, такого мнения придерживаются многие. Эти девушки – Елена Прекрасная из Трои, „трепетная“ Дейрдре ирландских легенд, Мария-Антуанетта, Клеопатра, Саломея, леди Годива, Нефертити и Мата Хари».

Дюрэй угрюмо хмыкнул. Музыка смолкла; вынося решения с учетом аплодисментов зрителей, после первого раунда конферансье исключил Марию-Антуанетту, Клеопатру, Дейрдре и Мату Хари, вместе с их соответствующими партнерами. «Росомахи» заиграли твист «Беспокойные ножки». Четыре оставшиеся пары танцевали живо, энергично, с огоньком – но после второго раунда «вылетели» Елена Прекрасная и Нефертити. «Росомахи» врезали «Тигровый регтайм». Саломея и леди Годива, вместе с партнерами, демонстрировали потрясающую подвижность. Тщательно оценив громкость аплодисментов, конферансье объявил победителями леди Годиву и ее напарника. На экране появились, крупным планом, два счастливых лица – испытывая избыток торжества и радости, танцор и танцовщица обнялись и поцеловались. Экран погас – после шумного оживления площадки в «Красном амбаре» «чудаки» на террасе над потемневшим берегом Дона казались блеклыми и вялыми.

Дюрэй взглянул вокруг в поисках Элизабет; она пропала. Но он тут же заметил, что она, вместе с другими тремя молодыми женщинами, обслуживала пирующих, наливая им вино из скифских кувшинов.

За спиной Дюрэя послышался спокойный голос: «На них приятно посмотреть, не правда ли?» Дюрэй обернулся. За ним стоял Боб; его рот кривился беззаботной полуулыбкой, но глаза блестели бледно-голубым огнем.

Дюрэй отвернулся. Алан Робертсон сказал: «Возникшую ситуацию никак нельзя назвать приятной, Боб. В самом деле она весьма и весьма непривлекательна».

«Возможно, в дальнейшем „чудаки“, когда у меня перестанет болеть челюсть, смогут придать нашему собранию больше очарования… Прошу меня извинить, я хотел бы оживить собрание». Выступив вперед, Боб объявил: «В завершение мы покажем своего рода коллаж любопытных эпизодов, импровизаций, сцен и мимолетных впечатлений – каждый из этих забавных номеров по-своему поучителен. Роджер, будь так добр, включи проектор».

Роджер Уэйл колебался; он покосился на Алана Робертсона.

«Шестьдесят вторая запись, Роджер», – спокойно напомнил Боб. Роджер Уэйл на какую-то долю секунды замер, но тут же пожал плечами и подошел к проектору.

«Это новый материал, – пояснял Боб. – Поэтому я позволю себе сопроводить его комментариями. Сперва мы взглянем на эпизод из жизни Рихарда Вагнера, весьма самоуверенного и, время от времени, раздражительного композитора. Запись сделана в 1843 году в Дрездене. Летним вечером Вагнер отправился в театр, чтобы послушать новую оперу неизвестного автора под названием „Der Sängerkrieg“, то есть „Состязание певцов“. Он выходит из кареты перед входом в театр; он заходит в фойе; он занимает место в ложе. Обратите внимание, с каким достоинством он держится, каким властным взором он окинул зал и сцену! Начинается увертюра – послушайте!» Из громкоговорителя зазвучала музыка. «Обратите внимание: как ошеломлен Вагнер! Что его так удивило? Он слушает увертюру так, словно никогда ее не слышал. И он в самом деле никогда ее не слышал – только вчера он набросал первые такты этой оперы, которую собирался назвать „Тангейзером“; но сегодня, самым невероятным образом, он слышит эту оперу в окончательном варианте. Сегодня Вагнер вернется домой медленно, пешком, и, вероятно, будучи в расстройстве чувств, даст пинка своей собаке Шмутци… А теперь – другой эпизод. Запись сделана в 1880 году в Санкт-Петербурге, в конюшнях Зимнего Дворца. Украшенная слоновой костью золоченая карета выезжает, чтобы отвезти царя и царицу на прием в британское посольство. Обратите внимание на кучеров – строгих, одетых в роскошные ливреи, сосредоточенно выполняющих обязанности. Борода Маркса аккуратно подстрижена; бородка Ленина не так торчит, как на известных фотографиях. Выходит конюх, провожающий карету. У него в глазах знакомая доброжелательная искорка – большой хитрец, этот Сталин!» Экран еще раз погас и снова засветился; теперь на нем появилась городская улица, окаймленная по обеим сторонам автомобильными выставками-продажами и стоянками продавцов бывших в употреблении автомобилей. «Это один из проектов Шона Хендерсона. Четыре стоянки для подержанных автомобилей обслуживают люди, в других обстоятельствах проявившие таланты основателей наиболее популярных вероисповеданий – пророки и тому подобные деятели. Например, этот человек с проницательным, бдительным лицом, стоящий перед вывеской „Высококачественные легковые автомобили“ – Мохаммед. Шон проводит тщательные исследования, и на следующей вечеринке представит подробный отчет о своих беседах и сделках с этими четырьмя знаменитостями».

Алан Робертсон выступил вперед – не слишком уверенно – и прокашлялся: «Не хотел бы портить удовольствие присутствующим, но боюсь, что у меня нет другого выхода. Никаких дальнейших „попоек чудаков“ не будет. Вы забыли о наших первоначальных целях, причем невозможно не заметить, что многие эксперименты отличаются бесполезным легкомыслием и даже жестокостью. Вас может удивить такое внезапное решение с моей стороны, но я размышлял над этим вопросом уже несколько дней. „Чудаки“ стали развиваться в очень нездоровом направлении. Вполне можно представить себе, что ваша деятельность через некоторое время превратится в нечто вроде уродливого нового порока – что, конечно же, никоим образом не согласуется с нашим первоначальным идеалом. Уверен, что любой разумный человек, если он хотя бы ненадолго задумается, согласится с тем, что настало время остановиться. На следующей неделе вы можете вернуть мне полученные вами переходы – кроме тех, которые ведут в миры, где вы постоянно проживаете».

«Чудаки» вполголоса бормотали. Некоторые бросали ненавидящие взгляды на Алана Робертсона, другие невозмутимо брали со стола больше хлеба и мяса. Боб подошел туда, где сидели Алан и Дюрэй, и произнес без каких-либо признаков раздражения или волнения: «Должен сказать, Алан, что твои увещевания отличались деликатностью удара молнии. Я даже представил себе Иегову, поражающего падших ангелов примерно в том же духе».

Алан улыбнулся: «Чепуха, Боб, не надо преувеличивать. Никакого сходства с богом-громовержцем я в себе не вижу. Иегова поражал отступников во гневе; я накладываю ограничения, проявляя добрую волю, с тем, чтобы мы снова могли сосредоточить усилия на достижении конструктивных целей».

Боб откинул голову назад и рассмеялся: «Но „чудаки“ отвыкли от работы. Мы хотим только развлекаться. И, в конце концов, что тебя настолько возмущает в наших невинных удовольствиях?»

«Ваша деятельность развивается в опасном направлении, – Алан говорил тоном, взывающим к разуму. – В том, что вы делаете, появился неприятный привкус, но все это происходит настолько постепенно, что для вас самих это, наверное, еще незаметно. Ну, например – зачем причинять страдания бедняге Вагнеру? Несомненно, имеет место безответственная жестокость – и все это только для того, чтобы позабавиться в течение нескольких минут? И, раз уж мы затронули эту тему, меня совершенно не устраивает то, как ты обошелся с Гилбертом и Элизабет. Ты причинил им обоим чрезвычайные неудобства, а в случае Элизабет – настоящие мучения. Гилберт в каком-то смысле отплатил тебе той же монетой, так что вы с ним почти в расчете».

«Гилберт слишком легко поддается минутным порывам, – сказал Боб. – Он всегда был и остался своевольным и самовлюбленным ослом».

Алан поднял руку: «Давай не будем запутываться в этой паутине, Боб. Рекомендую тебе придержать язык».

«Как тебе угодно – хотя в том, что касается практической реабилитации, этот вопрос имеет существенное значение. Мы можем убедительно обосновать полезность деятельности „чудаков“».

Дюрэй тихо спросил: «Что именно ты имеешь в виду, Боб?»

Алан Робертсон хотел было повелительно вмешаться, но Дюрэй настаивал: «Пусть говорит все, что хочет сказать – и положим всему этому конец. Так или иначе, он намерен объясниться начистоту».

На несколько секунд наступило молчание. Боб смотрел на террасу – три азиата перекладывали остатки воловьего мяса на тележку.

«Так что же? – мягко спросил Алан Робертсон. – Ты принял решение?»

Боб развел руками, изображая замешательство: «Я тебя не понимаю! Я хотел всего лишь оправдать себя и „чудаков“. Думаю, что мне это безусловно удалось. Сегодня мы позволили Торквемаде поджарить мертвого вола, а не живого еретика. Маркиз де Сад удовлетворил свои темные инстинкты, поливая шипящую от жара плоть жиром, истекающим из той же плоти. Неужели вы не обратили внимание на то, с каким удовольствием Иван Грозный разделывал тушу? Нерон – поистине одаренный человек! – играл для нас на скрипке. Аттила, Чингисхан и Мао Цзэдун эффективно обслуживали гостей. Мессалина, Лукреция Борджиа и очаровательная жена Гилберта, Элизабет, наливали вино. Только Гилберт не сумел продемонстрировать свою реабилитацию, но по меньшей мере представил нашим взорам трогательную и памятную сцену: Жиль де Рэ – Синяя Борода, и Элизабет Батори – Кровавая Леди, в сопровождении трех дочерей-девственниц! Этого более чем достаточно. В каждом отдельном случае мы доказали, что реабилитация – не пустое слово».

«Не в каждом случае, – сказал Алан Робертсон. – В частности, не в твоем случае».

Боб вопросительно поднял брови: «Не понял».

«Так же, как Гилберт, ты никогда не подозревал о своем происхождении. Теперь я объясню тебе это происхождение, чтобы ты мог лучше разобраться в своем характере и попытаться сдерживать тенденции, сделавшие родственного тебе персонажа воплощением жестокости, воровства и предательства».

Боб рассмеялся – смехом, хрупким, как тонкий лед: «Должен признаться, ты возбудил во мне пристальный интерес».

«Я украл тебя в лесу, в полутора тысячах километров от того места, где мы находимся, когда я прослеживал филогенез нордических богов. Тебя звали Локи. По причинам, которые теперь не имеют никакого значения, я принес тебя с собой в Сан-Франциско, где ты и вырос».

«Значит, я – Локи».

«Нет. Ты – Боб Робертсон, так же как этот человек – Гилберт Дюрэй, так же, как его жена – Элизабет Дюрэй. Локи, Жиль де Рэ, Элизабет Батори – имена, присвоенные человеческому материалу, возможности которого были не реализованы, а извращены. Исторические свидетельства указывают на то, что Жиль де Рэ страдал от опухоли мозга; знаменитые пороки развились у него после многолетней доблестной службы. Случай принцессы Элизабет Батори не столь очевиден, но ее биографы подозревают церебральные расстройства, вызванные сифилисом».

«И от какой ужасной болезни страдал бедняга Локи?» – с преувеличенным пафосом спросил Боб.

«Судя по всему, Локи не страдал ни от чего, кроме старомодной наследственной склонности к подлости и низости».

Боб, казалось, обеспокоился: «Так что я неизбежно отличаюсь такими качествами?»

«Ты не обязательно идентичен родственному прототипу. Тем не менее, я рекомендую тебе внимательно следить за своими побуждениями. С этих пор – в той мере, в какой это касается меня – можешь считать, что ты находишься на свободе условно, пока наблюдение на протяжении испытательного срока не покажет, что ты сможешь владеть собой в дальнейшем».

«Воля твоя, – Боб наклонился над плечом Алана. – Прошу меня извинить: ты испортил мою вечеринку, гости расходятся. Я хотел бы перекинуться парой слов с Роджером».

Дюрэй встал, чтобы преградить ему путь, но Боб оттолкнул его плечом и размашистыми шагами направился к своему приятелю по террасе. Дюрэй с мрачным подозрением провожал его глазами.

Элизабет скорбно произнесла: «Надеюсь, теперь мы положили всему этому конец?»

Дюрэй прорычал: «Тебе не следовало прислушиваться к его словам».

«Я не слушала. Я прочла об этом в одной из книг, которые мне принес Боб. Я увидела в книге твой портрет. Я не могла…»

Алан Робертсон вмешался: «Не нападай на бедную Элизабет. На мой взгляд, она вела себя разумно и храбро. Она сделала все, что могла».

Боб вернулся. «Я обо всем позаботился, – весело сообщил он. – За исключением одной или двух деталей».

«Прежде всего ты должен вернуть присвоенный переход. Гилберту и Элизабет, не говоря уже об их детях, давно пора вернуться домой».

«Они могут остаться здесь, с тобой, – сказал Боб. – Скорее всего, это будет наилучшим решением проблемы».

«Я не собираюсь здесь оставаться, – тихо, с удивлением возразил Алан. – Мы уже уходим».

«Тебе придется изменить свои планы, – возразил Боб. – Мне надоели, наконец, твои бесконечные упреки. Роджер испытывает сожаления по поводу того, что ему придется покинуть привычный мир, но он согласен с тем, что настало время для окончательного решения возникшего вопроса».

Алан Робертсон недовольно нахмурился: «Это исключительно безвкусная шутка, Боб».

Из усадьбы вышел Роджер Уэйл; выражение его лица нельзя было назвать приветливым: «Все переходы закрыты. Остался только основной».

Алан обратился к Гилберту: «Думаю, что нам пора оставить Боба и Роджера заниматься своими чудачествами. Когда он придет в чувство, мы получим доступ к твоему Домашнему миру. А пока что пойдем. Элизабет! Девочки!»

«Алан! – ласково сказал Боб. – Ты останешься здесь. Навсегда. Аппаратом буду управлять я».

Алан Робертсон слегка удивился: «Каким образом ты собираешься меня удержать? Насильно?»

«Ты можешь остаться здесь, живой или мертвый. Выбирай».

«Значит, у тебя есть оружие?»

«Разумеется, – Боб продемонстрировал пистолет. – Кроме того, у меня есть помощники. Ни у кого из них не наблюдаются ни опухоль мозга, ни сифилис – они просто-напросто прирожденные злодеи».

Роджер смущенно произнес: «Пора с этим покончить».

В голосе Алана Робертсона прозвучала наконец резкая нотка: «Вы серьезно намерены оставить меня в скифских степях, без каких-либо средств к существованию?»

«Да, ты в безвыходном положении, Алан».

«Боюсь, мне придется наказать тебя, Боб – и тебя тоже, Роджер».

Боб радостно рассмеялся: «Ты сам страдаешь от заболевания мозга, Алан – оно называется „манией величия“. У тебя нет никакой возможности кого-либо наказывать».

«Я все еще контролирую аппарат, Боб».

«Здесь нет твоего аппарата. Так что…»

Продолжая хмуриться, Алан Робертсон оглядывался по сторонам с таким видом, словно чего-то ожидал: «Посмотрим! Скорее всего, я воспользуюсь основным переходом, а Гилберт и его отряд появятся из-за угла усадьбы. Да, вот они!»

По тропинке, ведущей к усадьбе от основного перехода, бодро шагали два Алана Робертсона в сопровождении шести людей, вооруженных ружьями и газовыми гранатами. В тот же момент из-за усадьбы появились два Гилберта Дюрэя и еще шесть человек, вооруженных сходным образом.

Боб поразился: «Кто эти люди?»

«Родственные двойники, – улыбаясь, пояснил Алан. – Я же говорил: я контролирую аппарат – так же, как все мои двойники из других миров. Как только мы с Гилбертом вернемся на нашу Землю, нам нужно будет сделать то же самое и помочь твоим заложникам в других мирах, родственных этому… Роджер, будь так добр, позови своих служителей. Мы заберем их на Землю. А вы с Бобом останетесь здесь».

Уэйл икнул от ужаса: «Навсегда?»

«Вы не заслуживаете ничего лучшего, – сказал Алан Робертсон. – Боб, по сути дела, заслуживает худшего». Он повернулся к другим Аланам Робертсонам: «Как насчет перехода в мир Гилберта?»

Оба ответили в унисон: «Он в квартире Боба в Сан-Франциско, в коробке на каминной полке».

«Прекрасно! – заключил Алан. – Теперь нам пора идти. Прощай, Боб! Прощай, Роджер! Жаль, что наше сотрудничество завершилось столь неудовлетворительным образом».

«Подождите! – закричал Роджер. – Возьмите меня с собой!»

«Прощай! – повторил Алан Робертсон. – Пойдем, Элизабет. Девочки! Марш вперед!»