IV
Из «Воспоминаний и размышлений»:
«Если космос контролируется какой-либо одной основной аксиомой, она заключается в следующем: «В условиях бесконечности возникает любое возможное сочетание условий – и не однажды, а бесконечное количество раз».
Нет никакого математического или логического ограничения числа измерений. Органы чувств заверяют нас в том, что существуют лишь три измерения, но многое указывает на ошибочность этого вывода, в том числе сотни разновидностей так называемых «парапсихологических» явлений, «белые дыры» и кажущаяся замкнутость нашей Вселенной во времени и в пространстве – сама по себе свидетельствующая, между прочим, о существовании других Вселенных.
Поэтому, когда я встал за свинцовым защитным экраном и нажал кнопку аппарата, я был уверен в успехе – меня удивила бы неудача!
Однако (в этом и заключалась сущность моих опасений) какого именно успеха я мог добиться?
Например, передо мной могло бы открыться отверстие, ведущее в межзвездную пустоту…
Вероятность такого исхода была действительно очень велика. Поэтому я окружил аппарат крепкой мембраной, предотвращавшей мгновенное истечение земного воздуха в вакуум.
Что, если бы я обнаружил условия, полностью не поддающиеся воображению?
Воображение невозможно оградить непроницаемой мембраной.
Тем не менее, я нажал кнопку».
Дюрэй вступил в грот под влажным гранитным сводом. Солнечный свет проникал через отверстие, в котором виднелось темно-синее небо. Таково было помещение, сопрягавшее Алана Робертсона с окружающим миром – так же, как многие другие, он не хотел, чтобы переход открывался непосредственно в жилые помещения. Тропа длиной метров пятьдесят вела к даче по обнаженному гранитному склону. На западе простиралась обширная панорама удаляющихся в голубую воздушную дымку хребтов и долин; на востоке возвышались два гранитных утеса с заснеженным провалом между ними. Алан Робертсон построил дачу непосредственно под границей леса. у небольшого озера, окаймленного высокими темными елями. Перед домом из закругленных гранитных блоков было устроено деревянное крыльцо шириной в фасад; слева и справа от крыльца торчали массивные печные трубы.
Дюрэй неоднократно посещал эту дачу в прошлом – еще мальчишкой он взбирался на тот или иной из двух утесов за домом, чтобы полюбоваться на молчаливую неподвижность гор; на Земле пронизывающий, дышащий простор воспринимался совсем не так, как необжитое одиночество в других мирах, таких, как Домашний.
Дверь открыл Эрнест: уже немолодой человек с бесхитростным выражением лица, маленькими белыми руками и мягкими, влажными волосами мышиного оттенка. Эрнест недолюбливал дачу, а также дикую природу и одиночество в целом; тем не менее, он скорее подвергся бы мучительным пыткам, нежели отказался от своей должности помощника Алана Робертсона. Эрнест и Дюрэй отличались почти противоположными характерами. Эрнест считал Дюрэя бесцеремонным, бестактным, грубоватым человеком, скорее всего склонным сопровождать аргументацию насилием. Дюрэй считал Эрнеста – когда он вообще о нем вспоминал – одним из тех брезгливых копуш, которые раскусывают вишню на две половинки, чтобы аккуратно вынуть косточку прежде, чем съесть вишню. Эрнест никогда не был женат и не проявлял никакого интереса к женщинам; в детстве Дюрэй нередко кипел негодованием по поводу чрезмерно строгих мер предосторожности, предписанных Эрнестом.
В частности, Эрнеста чрезвычайно обижало то обстоятельство, что Дюрэй получал беспрепятственный доступ к Алану Робертсону. Возможность ограничивать или предоставлять доступ к Алану Робертсону была самой драгоценной прерогативой Эрнеста – получить такой доступ стремилось бесчисленное множество людей; но Дюрэй отказывал ему в этой привилегии, просто-напросто игнорируя Эрнеста и все его правила. Эрнест никогда не жаловался на это Алану, опасаясь обнаружить, что влияние Дюрэя превосходило его собственное. Между Эрнестом и Дюрэем установилось нечто вроде враждебного перемирия – каждый уступал свои преимущества в присутствии другого.
Эрнест вежливо приветствовал Дюрэя и провел его в дачу. Дюрэй обвел глазами интерьер, не изменившийся на протяжении всей его жизни: лакированные дощатые полы, прикрытые черно-белыми коврами индейцев племени навахо, массивная сосновая мебель с кожаными подушками, книжные полки, полдюжины оловянных кувшинов на кирпичном выступе большого камина – помещение, почти демонстративно лишенное сувениров и украшений. Дюрэй повернулся к Эрнесту: «Так где же Алан?»
«На яхте».
«С гостями?»
«Нет, – с легким неодобрением отозвался Эрнест. – Он один, совсем один».
«И как давно он ушел?»
«Примерно час тому назад. Скорее всего, он еще не успел отчалить. Могу ли я поинтересоваться, в чем состоит твоя проблема?»
«Переходы в мой мир закрылись. Все три. Остался только тот, что в хранилище».
Гибкие брови Эрнеста поднялись: «Кто закрыл переходы?»
«Понятия не имею. Элизабет и девочки остались одни, насколько я понимаю».
«Невероятно! – ровным звенящим тоном произнес Эрнест. – Что ж, пойдем». Он провел Дюрэя через гостиную в следующую комнату. Взявшись за ручку двери, Эрнест задержался и оглянулся через плечо: «Ты говорил об этом кому-нибудь? Роберту, например?»
«Говорил, – сухо отозвался Дюрэй. – А почему ты спрашиваешь?»
Эрнест колебался лишь какую-то долю секунды: «Просто так, из любопытства. Роберт и его „чудаки“ время от времени не слишком удачно шутят». Голос Эрнеста прозвучал напряженно – он осуждал вульгарное чувство юмора.
Дюрэй ничего не сказал о своих собственных подозрениях. Эрнест открыл дверь – они зашли в просторное помещение, озаренное световым колодцем в потолке. Здесь не было никакого убранства, кроме ковра на лакированном полу. В каждой из стен были четыре двери. Эрнест подошел к одной из них, открыл ее и пригласил Дюрэя усталым жестом: «Скорее всего, ты найдешь Алана на причале».
Дюрэй заглянул внутрь примитивной хижины на дощатой площадке, со стенами и крышей из перевязанных пальмовых листьев. Сквозь дверной проем он заметил тропинку, ведущую под озаренной солнцем листвой к белому песчаному пляжу. Блестел прибой; за ним простирался темно-синий океан, виднелось небо. Дюрэй колебался: события сегодняшнего утра встревожили его. Теперь он подозревал всех и каждого, даже Эрнеста, презрительно усмехнувшегося у него за спиной. Увидев сквозь листву развернутый парус, Дюрэй сделал шаг вперед.
