Попойка чудаков
I
Из «Воспоминаний и размышлений» Алана Робертсона
«Нередко приходится слышать, как меня называют величайшим благодетелем человечества – хотя шутники иногда награждают тем же титулом первородного Змея. Учитывая все «за» и «против», не могу на самом деле опровергнуть это суждение. Мне гарантировано место в истории; мое имя останется в веках так, как если бы оно было начертано нестираемыми буквами на небесах. Все это, на мой взгляд, абсурдно, но вполне объяснимо. Я даровал людям несметные богатства. Я истребил лишения, голод, перенаселение, дефицит жизненного пространства – упразднены все первопричины раздоров. Я предоставляю человечеству свои дары безвозмездно и с радостью, хотя, будучи человеком разумным (в отсутствие других ограничительных факторов) считаю, что не могу полностью выпустить из рук бразды правления – ибо с каких пор животных, именуемых человеческими существами, можно было похвалить за самоотречение и самоконтроль?
Наступает эра изобилия – время новых забот и треволнений. Пороки прошлого остались позади; теперь надлежит решительно предотвратить пышный расцвет новых – возможно, неестественных – пороков».
Три девочки торопливо проглотили завтрак, собрали домашние задания и, шумно перекликаясь, отправились в школу.
Элизабет налила кофе себе и Гилберту. Ему показалось, что она пребывала в задумчивом и подавленном настроении. Через некоторое время она сказала: «Здесь так красиво… Нам повезло, Гилберт».
«Никогда об этом не забываю».
Прихлебывая кофе, Элизабет помолчала, отвлеченная какой-то случайной последовательностью мыслей, после чего заметила: «Мне никогда не нравилось расти. Я всегда чувствовала себя странно – не так, как другие девочки. Не знаю, почему».
«Не вижу в этом никакой тайны. По существу, все люди разные».
«Может быть… Но дядюшка Питер и тетушка Эмма всегда вели себя так, будто я отличалась от других больше обычного. Помню десятки едва заметных признаков такого отношения. И все же, я была самой обыкновенной маленькой девочкой… А ты помнишь себя маленьким ребенком?»
«Очень смутно», – Гилберт Дюрэй посмотрел в окно, застекленное им самим – на зеленые склоны, спускавшиеся к мирным водам; его дочери нарекли их Серебряной рекой. Звучное море находилось в пятидесяти километрах на юге, а сразу за домом росли первые деревья Разбойничьего леса.
Дюрэй размышлял о прошлом: «В 1870-х годах у Боба было ранчо в Аризоне – одна из его причуд. Апачи убили моих родителей. Боб взял меня к себе на ранчо, а потом, когда мне исполнилось три года, привез меня к Алану в Сан-Франциско – там я и вырос».
Элизабет вздохнула: «Провести детство у Алана, наверное, было просто замечательно. Дядюшка Питер всегда такой мрачный. А тетушка Эмма никогда мне ни о чем не рассказывала. Буквально ни о чем! Они никогда обо мне на самом деле не заботились, так или иначе… Не совсем понимаю, зачем Боб вдруг решил об этом вспоминать – об индейцах, о том, как они сняли скальпы с твоих родителей, и все такое… Он очень странный человек».
«Боб заходил?»
«Заглянул вчера на пять минут, чтобы напомнить о своей „попойке чудаков“. Я ему сказала, что не хочу оставлять девочек одних. А он говорит: „Возьми их с собой“».
«Ха!»
«Я ему объяснила, что не хочу участвовать в „попойке чудаков“ ни с девочками, ни без них. Прежде всего, я не хочу встречаться с дядюшкой Питером, а он туда непременно заявится…»
