Через три дня Ксантен поручил шестерым серафимам поднять его в плетеном кресле, облететь цитадель и ее окрестности, а затем направиться на юг, в Дальнюю долину.

Разразившись обычными жалобами, серафимы разогнались неуклюжими скачками, угрожая немедленно сбросить Ксантена на мостовую, наконец поднялись в воздух и стали подниматься по спирали. Далеко внизу цитадель Хейгдорн превратилась в сложно устроенную миниатюрную модель – каждый чертог выделялся неповторимым сочетанием башенок и «орлиных гнезд», причудливо изогнутым контуром крыши и длинным, плещущим на ветру вымпелом.

Серафимы совершили предписанный облет цитадели, проскользнув над самыми скалами и соснами Северного хребта, после чего, наклонив крылья навстречу восходящему воздушному потоку, стали постепенно спускаться к Дальней долине.

Серафимы несли Ксантена в кресле над радующими глаз землями Хейгдорна – садами, полями, виноградниками, селениями смердов. Они пересекли озеро Мод с его павильонами и причалами, пойменные луга, где паслись стада принадлежавших цитадели коров и овец, и через некоторое время спустились в Дальнюю долину на окраине владений Хейгдорна.

Ксантен указал место, где он хотел бы приземлиться; серафимы, предпочитавшие спуститься ближе к деревне, где они могли бы наблюдать за происходящим, ворчали, издавали громкие раздраженные возгласы и сбросили Ксантена на землю так грубо, что, если бы он не приготовился к удару, ему пришлось бы вылететь из кресла кувырком.

Ксантен вылез из кресла не слишком элегантно, но по меньшей мере сумел удержаться на ногах «Ждите меня здесь! – приказал он. – Никуда не улетайте и не завязывайте подъемные стропы в замысловатые узлы! Когда я вернусь, я хотел бы видеть шестерых послушных серафимов, смирно сидящих вокруг аккуратно расправленных, незапутанных строп. Не скандальте! Никаких шумных склок, вызывающих порицания! Неукоснительно выполняйте мои инструкции!»

Серафимы угрюмо отворачивались, выгибая длинные шеи, топали ногами и позволяли себе оскорбительные замечания – но так, чтобы Ксантен их не расслышал. Бросив на них последний назидательный взгляд, Ксантен направился по дороге к деревне.

На лозах живых изгородей висели гроздья спелой ежевики, и несколько селянок наполняли ими корзины. Среди них была девушка, которую О. З. Гарр некогда пытался приобрести в личное пользование. Проходя мимо, Ксантен задержался и вежливо поклонился: «Насколько я помню, мы уже встречались».

Девушка улыбнулась довольно-таки капризно и тоскливо: «Память вас не подводит. Мы встретились в Хейгдорне, где меня держали взаперти. А потом вы привезли меня сюда – но было темно, и я не могла рассмотреть ваше лицо». Он протянула ему корзину: «Вы голодны? Хотите ягод?»

Ксантен взял несколько ягод. Беседуя с девушкой, он узнал что ее звали Глиссой Тиволгой, что она не помнила родителей, но что, судя по всему, они принадлежали к элите цитадели Хейгдорн и превысили положенную квоту на потомство. Ксантен рассмотрел ее еще внимательнее, но не смог обнаружить в ней сходство с кем-либо из известных ему семей Хейгдорна: «Вполне может быть, что ты происходишь из Делоры. Если в тебе и заметно сходство с кем-то из знакомых мне людей, могу назвать только род Козанца из Делоры – их женщины издавна славились красотой».

«Вы не женаты?» – наивно спросила она.

«Нет», – ответил Ксантен. Действительно, только вчера он расторгнул взаимоотношения с Араминтой. «А ты не замужем?»

Она покачала головой: «Иначе я не пошла бы собирать ежевику – это поручают только девицам… А зачем вы прибыли в Дальнюю долину?»

«По двум причинам. Прежде всего – чтобы увидеться с тобой, – Ксантен сам удивился тому, чтó сказал, но тут же осознал, что неожиданно сказал правду. – У меня никогда не было возможности по-настоящему с тобой познакомиться. Всегда хотел узнать, могут ли твои очарование и веселость сравниться с твоей красотой».

Девушка пожала плечами – Ксантен не мог решить, понравились ли ей его замечания – комплименты джентльменов нередко были чреваты достойными сожаления последствиями.

«Что ж, неважно. Кроме того, я хотел поговорить с Клагхорном».

«Он там, – бесцветным, даже прохладным тоном отозвалась она, протянув руку. – В этой избушке». Девушка вернулась к сбору ежевики. Ксантен поклонился и направился к указанному строению.

Клагхорн, в доходивших до колен бриджах из серого домотканого сукна, рубил топором прутья, чтобы они помещались в печку. Заметив Ксантена, он прервался, опираясь на топор, и вытер вспотевший лоб: «А, Ксантен! Рад вас видеть. Как поживают наши знакомые в Хейгдорне?»

«Как обычно. Даже если бы я прилетел, чтобы сообщить вам новости, мне было бы практически нечего сказать».

«В самом деле?» – опираясь на рукоять топора, Клагхорн изучал Ксантена ярко-зелеными глазами.

«На нашем последнем совещании, – продолжал Ксантен, – я согласился допросить пленного мека. Допрос заставил меня пожалеть о том, что вы не присутствовали и не помогли мне разобраться в некоторой двусмысленности ответов».

«Говорите, – кивнул Клагхорн. – Может быть, я и теперь смогу ответить на ваши вопросы».

«Как только разошелся совет, я спустился в хранилище, куда заключили пленного мека. Он нуждался в питании; я предложил ему сироп и ведро воды. Мек выпил немного воды и выразил желание подкрепиться фаршем из моллюсков. Я велел кухонному персоналу приготовить такой фарш, и мек поглотил несколько литров этой смеси. Как я уже упоминал, это необычный мек, выше меня, и у него нет вживленного мешка для сиропа. Я провел его в другое хранилище – с креслами, обитыми коричневым плюшем – и приказал меку сесть.

Я смотрел на мека, а он смотрел на меня. Удаленные мной шипы начинали отрастать заново – по всей вероятности, он уже мог принимать какие-то сообщения соплеменников. В целом он производил впечатление представителя высшего класса своей породы – не проявлял никаких признаков подобострастия или уважения, отвечал на вопросы без колебаний.

Сперва я заметил: «Джентльмены из цитаделей поражены мятежом меков. Мы допускали, что условия вашего существования были вполне удовлетворительны. Мы ошибались?»

«По всей видимости». Он произнес именно эти слова, хотя раньше я никогда не подозревал, что меки способны к сухим ироническим замечаниям такого рода.

«Хорошо, – сказал я. – В чем именно мы ошибались?»

«Это очевидно, – ответил мек. – Мы больше не хотим на вас работать. Мы хотим жить согласно нашим собственным традиционным стандартам».

Я удивился. Не подозревал, что у меков есть какие-либо стандарты или, если уж на то пошло, традиции».

Клагхорн кивнул: «Меня тоже нередко удивлял диапазон их умственной деятельности».

«Я обратился к меку с укоризной: «Зачем же убивать? Зачем лишать нас жизни только для того, чтобы улучшить условия своего существования?» Как только я задал этот вопрос, я понял, что неудачно его сформулировал. У меня возникло впечатление, что мек тоже так считал – он тут же быстро произнес нечто в этом роде: «Мы знали, что должны действовать решительно. Ваши правила не оставили нам выбора. Мы могли бы вернуться на Девятую планету Этамина, но предпочитаем остаться на Земле. Мы сделаем эту планету своей, с удобными широкими спусками в воду, бассейнами и террасами для солнечных ванн».

Все это было достаточно ясно, но я чувствовал, что за словами мека скрывалась какая-то неясность, недосказанность. Я отозвался: «Понятно. Но зачем убивать, зачем разрушать? Вы могли бы поселиться в другом районе. Там мы вас не тронули бы».

«Невозможно, потому что вы мыслите не так. Мир слишком мал для двух конкурирующих рас. Вы хотели вернуть нас на мрачную Девятую планету Этамина».

«Смехотворно! – заявил я. – Чепуха, фантазии! Ты меня за дурака принимаешь?»

«Нет! – настаивало существо. – Два джентльмена из цитадели Хейгдорн стремились занять одну и ту же высшую должность. Один из них заверил нас, что, если его изберут, такова будет цель его жизни – вернуть нас на родную планету».

«Нелепое недоразумение! – сказал я ему. – Один человек, один безумец не может выступать от имени всех людей!»

«Нет? Один мек говорит от имени всех меков. Мы мыслим одинаково. Разве не все люди мыслят одинаково?»

«Каждый человек мыслит отдельно. Безумец, убедивший вас поверить его намерениям, совершил огромное зло. По меньшей мере теперь все встало на свои места. Мы не намерены выслать вас на Девятую планету Этамина. Отстýпите ли вы теперь от Джанейли? Можете ли вы поселиться в какой-нибудь далекой стране и оставить нас в покое?»

«Нет, – сказал мек. – Дело зашло слишком далеко. Теперь мы уничтожим всех людей. Достоверность утверждения человека неопровержима: один мир слишком тесен для двух рас».

«В таком случае, к сожалению, я вынужден тебя убить, – сказал я ему. – Мне не нравится убивать, но, если у тебя будет такая возможность, ты уничтожишь столько джентльменов, сколько сможешь, не так ли?» Мек тут же набросился на меня, и я его убил – мне легче было это сделать, защищаясь, чем тогда, когда он сидел и смотрел на меня.

Теперь вам известно содержание нашей беседы. По всей видимости, катастрофу вызвали ваши слова или слова О. З. Гарра. Но О. З. Гарр вряд ли сказал бы меку что-нибудь в этом роде. Это невозможно. Значит, виноваты вы, Клагхорн! Тысячи жизней, разрушенные цитадели – на вашей совести!»

Клагхорн нахмурился, глядя на топор: «Я ощущаю бремя ответственности. Но чувства вины у меня нет. Я проявил изобретательность – да. Стремления причинить зло у меня не было».

Ксантен отступил на шаг: «Клагхорн, ваше хладнокровие поразительно! Прежде, когда озлобленные противники вроде О. З. Гарра называли вас сумасшедшим, я…»

«Успокойтесь, Ксантен! – воскликнул Клагхорн. – Ваша экстравагантная привычка бить себя в грудь граничит с бестактностью. В чем я виноват? Только в том, что приложил слишком много усилий. Моя неудача трагична, но перспектива будущего разложения человечества еще хуже. Я собирался стать Хейгдорном – и, если бы я им стал, отослал бы рабов на родные планеты. Я проиграл на выборах, рабы восстали. Не хочу больше ничего слышать. Мне надоела вся эта история. Вы представить себе не можете, как меня раздражают ваши выпученные глаза и ваша остолбеневшая поза!»

«Ему все надоело, видите ли! – закричал Ксантен. – Его раздражают мои глаза и моя поза! А на тысячи погубленных человеческих жизней вам наплевать?»

«Сколько бы они прожили, так или иначе? Жизнь человеческая не стóит выеденного яйца – чем человек лучше любой другой твари? Вместо того, чтобы сотрясать воздух обвинениями, займитесь спасением своей шкуры. Неужели вы не понимаете, что у вас есть такая возможность? Вы глупо уставились на меня, ничего не понимаете. Уверяю вас, это именно так – у вас есть средство спасения, но от меня вы никогда ничего о нем не узнáете».

«Клагхорн! – сказал Ксантен. – Я прилетел сюда, чтобы снести с плеч вашу наглую башку…»

Клагхорн не обращал внимания – он снова рубил прутья.

«Клагхорн! – воскликнул Ксантен. – Вы меня слышите?»

«Ксантен, будьте добры, шумите где-нибудь в другом месте. Сделайте выговор серафимам, если вам не терпится на кого-то покричать».

Ксантен развернулся на каблуках и раздраженно направился обратно по сельской дороге. Девушки, собиравшие ежевику, отступали в сторону и провожали его вопросительными взглядами. Ксантен остановился и посмотрел по сторонам. Глиссы Тиволги нигде не было видно. Ксантен еще больше разозлился, продолжил путь – и снова остановился. Метрах в тридцати от серафимов на упавшем дереве сидела Глисса Тиволга, рассматривая травинку так, будто травинка была изумительным древним экспонатом. Серафимы – удивительное дело! – на самом деле послушались Ксантена и ждали его, не устраивая никакого особенного переполоха или беспорядка.

Ксантен взглянул на небо, пнул траву, глубоко вздохнул и приблизился к Глиссе. Он заметил, что девушка прикрепила цветок к длинным распущенным локонам.

Она подняла глаза и пару секунд изучала его лицо: «Почему вы так разозлились?»

Ксантен хлопнул себя по бедру и уселся на дерево рядом с девушкой: «Разозлился? Нет. Да. Я вне себя от раздражения. Клагхорн неприступен, как скалистый обрыв. Он знает, как спасти цитадель Хейгдорн, но отказывается раскрыть секрет».

Глисса Тиволга рассмеялась – беззаботно и весело; в цитадели Хейгдорн Ксантен никогда не слышал такого смеха: «Секрет? Какой же это секрет, если даже я его знаю?»

«Но он мне ничего не говорит! – возразил Ксантен. – Значит, это секрет».

«Послушай! Если боишься, что серафимы узнáют, о чем мы говорим, я прошепчу», – она пробормотала несколько слов ему на ухо.

Может быть, Ксантен был опьянен прелестным дыханием красавицы. Но сущность ее откровения не проникла в его сознание. Он насмешливо хмыкнул: «В этом, конечно, нет никакого секрета. Только то, что древние скифы называли „бафосом“. Ты предлагаешь джентльменам бесчестие? По-твоему, нам пристало плясать со смердами? Подавать серафимам эссенции, обсуждать с ними наряды наших фан?»

«Бесчестие, даже так! – девушка вскочила на ноги. – Тогда для тебя бесчестие – говорить со мной, сидеть тут со мной, делать мне смехотворные предложения…»

«Я ничего тебе не предлагал! – протестовал Ксантен. – Просто сидел и поддерживал вполне приличную беседу…»

«Слишком много приличий, слишком много чести!» Страстный взрыв негодования, охватившего Глиссу, поразил Ксантена. Она вырвала цветок из волос и швырнула его на землю: «Вот!»

«Нет!» – воскликнул Ксантен, внезапно охваченный смущением. Он нагнулся, поднял цветок, поцеловал его и снова вложил в прическу Глиссы: «Я не слишком забочусь о почестях. Попробую о них забыть». Он обнял ее за плечи, но девушка отстранилась.

«Скажи, – серьезно, самым „взрослым“ тоном спросила Глисса, – у тебя тоже есть эти странные насекомые женщины?»

«У меня? Фаны? Нет, у меня нет фан».

Теперь Глисса Тиволга растаяла и позволила Ксантену обнять себя; тем временем серафимы кудахтали, посмеивались и вульгарно шелестели крыльями.