При всей их самоуверенности джентльмены и леди из цитаделей не любили блуждать в диких местах по ночам. Некоторые насмехались над тем, что называли «суеверными страхами», но другие ссылались на рассказы путешественников, устроившихся на ночлег около замшелых руин, и об их дальнейших впечатлениях: о жуткой, таинственной музыке, которую они слышали, о бормотании лунных фантомов, о далеких позывных охотничьих рожков призрачных кавалькад. Другие видели бледные сиреневые и зеленые огни, а также призраков, мчавшихся по лесу длинными прыжками, а в аббатстве Ход, ныне превратившемся в темную груду развалин, обитала печально известная Белая Ведьма – ее подозревали в пропаже многих странников.

Известны были сотни подобных случаев и, хотя упрямцы презрительно фыркали, никто не осмеливался без особой нужды оставаться ночью за стенами цитадели. В самом деле, если привидения предпочитали посещать места трагедий и ужасных событий, на просторах Древней Земли должны были обитать бесчисленные толпы призраков – особенно в том районе, где теперь катился самоходный фургон Ксантена: здесь каждый камень, каждая лужайка, каждая ложбина и долина облеклись густыми наслоениями горестного человеческого опыта.

Луна высоко поднялась по небосклону; фургон пробирался на север по древней дороге – растрескавшиеся бетонные плиты бледно светились в лунном зареве. Дважды Ксантен замечал где-то в стороне мерцающие оранжевые огни; однажды ему показалось, что он видел в глубокой тени кипариса высокую неподвижную фигуру, молча наблюдавшую за ним, пока он проезжал мимо. Ксантен хорошо понимал, что сидевший в кузове мек замышлял какой-нибудь подвох. Лишенный шипов мек был дезориентирован и растерян, но Ксантен напоминал себе о необходимости сохранять бдительность – дремать было противопоказано.

Дорога пролегала через бывший городок; кое-какие строения здесь все еще сохранились. Даже кочевники не решались искать убежища в древних городах, опасаясь либо ядовитых миазмов, либо, возможно, исходивших из развалин эманаций скорби.

Луна достигла зенита. Кругом простирался пейзаж, состоявший из сотен серебристых, черных и серых оттенков. Глядя по сторонам, Ксантен думал, что при всех несомненных удобствах и удовольствиях цивилизованной жизни в привольности и простоте кочевнического существования все-таки что-то было… Мек украдкой пошевелился. Ксантен резко щелкнул плетью. Мек замер.

Всю ночь самоходный фургон катился по древней дороге – луна уже склонялась к западному горизонту, а восточный небосклон озарился зелеными и лимонно-желтыми сполохами; вскоре побледневшая луна исчезла, и солнце взошло над далекой горной грядой. В этот момент Ксантен заметил дымок справа от дороги.

Остановив фургон, он встал на сиденье и, вытянув шею, сумел разглядеть табор кочевников – не далее, чем в полукилометре. С дороги видно было три или четыре дюжины палаток различных размеров, а также дюжину ветхих самоходных фургонов. На высоком шатре гетмана красовалась черная идеограмма – Ксантен ее узнал. Если он не ошибался, перед ним было то самое племя, которое некогда вторглось во владения Хейгдорна и которое изгнал О. З. Гарр.

Опустившись на сиденье, Ксантен поправил и отряхнул одежду, привел в движение фургон и направил его к табору.

За его приближением наблюдала сотня закутанных в черные плащи людей, долговязых и гибких, как хорьки. Дюжина кочевников выскочила вперед – выхватив стрелы и натянув тетиву луков, они прицелились чужаку в сердце. Окинув их вопросительно-надменным взглядом, Ксантен подъехал к шатру, остановился и поднялся на ноги. «Гетман! – позвал он. – Ты проснулся?»

Гетман раздвинул холщовые завесы, закрывавшие вход, выглянул и, задержавшись на пару секунд, выступил наружу. Так же, как на его соплеменниках, на нем был бесформенный черный плащ из цельного куска материи, облегавший все тело и голову. Лицо вождя кочевников смотрело на незваного гостя через прямоугольное отверстие капюшона: прищуренные голубые глаза, слишком длинный нос, узкий, кривой и острый подбородок.

Ксантен приветствовал гетмана коротким кивком: «Смотри сюда!» Он ткнул большим пальцем в сторону мека, сидевшего в кузове. Глаза гетмана мелькнули в сторону: на какую-то долю секунды он остановил взгляд на меке, после чего вернулся к изучению Ксантена. «Такие, как он, восстали против джентльменов, – сказал Ксантен. – По сути дела, убивают всех людей на Земле. Поэтому мы, обитатели цитадели Хейгдорн, предлагаем кочевникам следующее. Приходите к нам в Хейгдорн. Мы накормим вас, оденем, вооружим. Обучим вас дисциплине, упорядоченному ведению войны. Предоставим указания лучших специалистов. После этого мы истребим меков – сотрем их с лица Земли. Завершив боевую кампанию, мы обучим вас техническим навыкам, и вы сможете выполнять интересную и прибыльную работу, обслуживая цитадели».

Некоторое время гетман ничего не отвечал. Затем его морщинистое лицо оскалилось хищной усмешкой. Он заговорил – причем Ксантен удивился тому, насколько разборчиво и складно выражался предводитель кочевников: «Так что ваши твари наконец решили покончить с вами! Жаль, что они ждали так долго! Нам-то все равно. Для нас все вы – инопланетные пришельцы. Рано или поздно вашим костям суждено одинаково белеть на нашей земле».

Ксантен притворился, что не понял: «Ты имеешь в виду, что перед лицом нападения инопланетян все люди должны защищаться вместе, а затем, после победы, приступить к взаимовыгодному сотрудничеству. Не так ли?»

Гетман продолжал скалиться: «Вы – не люди. Только мы, вскормленные почвой Земли, вспоенные водой Земли – настоящие люди. Вы и все ваши противоестественные рабы – чужаки, пришельцы. Мы желаем вам успеха в вашем стремлении истребить друг друга».

«Что ж, – пожал плечами Ксантен. – Значит, я правильно расслышал твои слова с первого раза. Очевидно, что взывать к твоему чувству долга перед человеческой расой бесполезно. Как насчет ваших собственных интересов, в таком случае? Как насчет самосохранения? Не сумев уничтожить обитателей цитаделей, меки обратятся против кочевников и раздавят вас, как муравьев».

«Если меки на нас нападут, нам придется драться, – отозвался гетман. – А если нет – пусть делают, что хотят».

Ксантен задумчиво поднял глаза к небу: «Даже теперь мы могли бы принять отряд кочевников на службу в цитадель Хейгдорн, чтобы сформировать отряд, с помощью которого затем можно было бы создать более многочисленную, более боеспособную армию».

Со стороны послышался оскорбительно-насмешливый голос другого кочевника: «И вы пришьете нам на спины мешки с сиропом, а?»

Ксантен сдержанно ответил: «Сироп питателен и удовлетворяет все потребности организма».

«Почему же вы сами не питаетесь сиропом?»

Ксантен не счел нужным отвечать на этот вопрос.

Заговорил гетман: «Если вы хотите снабдить нас оружием, мы возьмем оружие и употребим его против всех, кто будет нам угрожать. Но не ожидайте, что мы будем вас защищать. Если вы боитесь за свою жизнь, бегите из цитаделей и становитесь кочевниками».

«Мы – боимся за свою жизнь? – воскликнул Ксантен. – Какая чепуха! Никогда! Цитадель Хейгдорн неприступна – так же как Джанейль и большинство других».

Гетман покачал головой: «Мы можем захватить Хейгдорн, когда захотим, и перебить всех вас во сне, расфуфыренных фанфаронов».

«О чем ты говоришь? – возмутился Ксантен. – Ты шутишь?»

«Шутки в сторону. Темной ночью мы отправили бы человека в полет на большом воздушном змее. Опустившись на парапет, он протянул бы вниз веревку, поднял несколько веревочных лестниц – и через пятнадцать минут цитадель была бы в наших руках».

Ксантен дернул себя за подбородок: «Изобретательно, но непрактично. Серафимы сразу заметили бы такого змея. Или ветер подвел бы вашего лазутчика в решающий момент… Все это несущественно, однако. Меки не летают на воздушных змеях. Они намерены поднять переполох, пытаясь взять Джанейль и Хейгдорн, а затем, потерпев поражение и будучи раздражены этим, обратятся против кочевников и станут охотиться за вами».

Гетман отступил на шаг: «И что тогда? За нами охотились люди из Хейгдорна, и мы выжили. Все вы трусы. Один на одного, одинаково вооруженные, мы заставим таких псов, как вы, поджать хвосты и корчиться в пыли».

Ксантен поднял брови, выражая элегантное презрение: «Боюсь, что ты забываешься. Ты обращаешься к главе клана Ксантен из цитадели Хейгдорн! Только усталость и скука удерживают меня от того, чтобы отхлестать тебя плетью».

«Еще чего!» – отозвался гетман. Он подозвал скрюченным пальцем одного из лучников: «Сделай-ка шашлык из этого благородного наглеца».

Лучник собрался было выпустить стрелу, но Ксантен ожидал чего-то в этом роде и одним выстрелом лучемета испепелил стрелу, лук и руки лучника. Затем он сказал: «Вижу, что придется научить тебя уважению к благородному сословию – то есть выпороть как следует». Схватив гетмана за голову, он трижды обрушил плеть на костлявую спину кочевника: «Этого достаточно. Не могу заставить вас драться, но по меньшей мере могу добиться какого-то уважения». Спрыгнув на землю, Ксантен схватил гетмана и зашвырнул его в кузов – туда, где сидел мек. Развернув фургон, он уехал из лагеря кочевников, даже не оглянувшись; высокая спинка сиденья защищала его сзади от стрел.

Гетман вскарабкался на ноги и выхватил кинжал. Ксантен слегка обернулся: «Будь осторожен! Или я привяжу тебя к фургону, и тебе придется бежать всю дорогу в пыли».

Гетман поколебался, сплюнул сквозь зубы и отступил. Взглянув на лезвие кинжала, он повернул его и, крякнув, вложил в ножны: «Куда ты меня везешь?»

Ксантен остановил фургон: «Никуда. Я просто-напросто хотел покинуть вашу стоянку, не теряя достоинство и не увертываясь от шквала стрел. Можешь сойти на землю. Насколько я понимаю, ты все еще отказываешься привести своих людей на службу в цитадель Хейгдорн?»

Гетман снова сплюнул сквозь зубы: «Когда меки уничтожат цитадели, мы уничтожим меков – и Земля будет очищена от инопланетян».

«Банда неисправимых дикарей! Что ж, ладно – возвращайся в табор. В следующий раз подумай, прежде чем проявлять неуважение к главе клана из цитадели Хейгдорн»

«А, болтовня!» – пробормотал гетман. Спрыгнув с фургона, он направился обратно по дороге.

Примерно в полдень Ксантен прибыл в Дальнюю долину, на окраину владений Хейгдорна. Рядом находилась деревня искупленцев, по мнению благородных обитателей цитаделей – вечно недовольных неврастеников, но при этом необычных людей с любой точки зрения. Некоторые из искупленцев в свое время занимали высокое положение; другие слыли общепризнанными эрудитами в той или иной области. Но многим из них чуждо было всякое чувство собственного достоинства, их нисколько не беспокоила репутация – они придерживались самых причудливых, экстремальных понятий. Теперь все они трудились, возделывая землю, в этом отношении ничуть не отличаясь от смердов, причем все они усматривали извращенный источник удовлетворения в том, что обитатели цитаделей могли назвать только грязью, нищетой и разложением.

Само собой, убеждения искупленцев ни в коем случае не составляли какое-то однородное или согласованное вероучение. Некоторых точнее было бы определить как «нонконформистов» или «изоляционистов», другую группу – как «пассивных искупленцев», тогда как третьи – меньшинство – призывали к осуществлению активной программы.

Цитадель мало и редко взаимодействовала с этой деревней. Время от времени искупленцы обменивали фрукты или полированное дерево на инструменты, гвозди и медикаменты, или же джентльмены могли организовать вечеринку, чтобы полюбоваться на песни и танцы. Ксантен нередко посещал деревню в таких случаях – его привлекали непринужденное очарование и бесцеремонность веселящихся селян. Теперь, проезжая мимо деревни, Ксантен повернул на извилистую дорогу между высокими живыми изгородями ежевики, выходившую на небольшой выгон, где паслись козы и скот. Остановив фургон в тени, Ксантен позаботился заправить сиропом его мешок. Взглянув на пленника, он спросил: «Как насчет тебя? Если тебе нужен сироп, наполни свой мешок. Ах да, у тебя нет мешка! Что ты ешь, в таком случае? Болотный ил? Неаппетитная диета. Боюсь, у меня нет ничего достаточно гнилого и вонючего. Пей сироп или жуй траву, как тебе угодно – но только не отходи от фургона, я буду внимательно следить за тобой».

Мек, сгорбившийся в углу кузова, не подавал признаков понимания и не сделал ничего, чтобы воспользоваться предложением Ксантена.

Ксантен подошел к источнику и, подставив ладони под струйку, сочившуюся из свинцовой трубы, сполоснул лицо, после чего выпил пару пригоршней воды.

Обернувшись, он обнаружил, что его окружили больше десятка местных жителей. Одного из них он хорошо знал: человека, который мог стать старейшиной Годальмингов или даже главой клана Ауре. если бы не заразился искупленчеством.

Ксантен приветствовал его вежливым жестом: «А. Г. Филидор! Это я, Ксантен».

«Ксантен, конечно. Но здесь я больше не А. Г. Филидор, просто Филидор».

Ксантен поклонился: «Прошу прощения! Я пренебрег церемонностью бесцеремонности».

«Не слишком уместная шутка, – отозвался Филидор. – Зачем ты привез нам мека с обрубленными шипами? Надеешься, что мы его усыновим?» Последний вопрос намекал на обычай джентльменов и леди привозить в деревню лишних детей.

«Кто из нас неуместно шутит? Разве вы не слышали последние новости?»

«Новости доходят до нас в последнюю очередь. Даже кочевники лучше осведомлены о событиях».

«Тогда приготовьтесь к неожиданности. Меки восстали против цитаделей. Гальцион и Делора разрушены, все их обитатели истреблены. Возможно, уже захвачены и другие цитадели».

Филидор покачал головой: «Это меня не удивляет».

«Разве это вас не беспокоит?»

Филидор задумался: «В некоторой степени. Наши собственные планы никогда не были особенно реалистичными, а теперь стали еще менее целесообразными».

«На мой взгляд, – возразил Ксантен, – вам угрожает самая непосредственная, серьезная опасность. Меки, скорее всего, намерены уничтожить все остатки человечества. Вам не избежать той же участи».

Филидор пожал плечами: «Возможно, такая угроза существует… Мы посовещаемся и решим, чтó следует делать».

«Могу выдвинуть предложение – оно может оказаться для вас привлекательным, – сказал Ксантен. – Первым делом, конечно, мы должны подавить мятеж. Существует как минимум дюжина общин искупленцев, в общей сложности их население достигает двух или трех тысяч человек – может быть, их даже больше. Предлагаю завербовать и подготовить хорошо обученные, дисциплинированные отряды, вооруженные арсеналом Хейгдорна и действующие под руководством лучших военных специалистов-теоретиков Хейгдорна».

Филидор недоуменно уставился на него: «Ты ожидаешь, что мы, искупленцы, станем вашими солдатами?»

«Почему нет? – с притворной наивностью спросил Ксантен. – Ваша жизнь в опасности – так же, как наша».

«Никто не умирает дважды».

Настала очередь Ксантена выразить шокированное недоумение: «Как же так? Неужели я слышу бывшего джентльмена из Хейгдорна? Разве так гордый и мужественный человек встречается лицом к лицом с опасностью? Таковы ли уроки истории? Конечно, нет! Мне не нужно вам объяснять – вы это знаете лучше меня».

Филидор кивнул: «Мне известно, что история человечества не сводится к техническим достижениям, убийствам и победам. Это сложносоставная мозаика из триллионов элементов, итог соглашений, заключенных всеми когда-либо жившими людьми со своей совестью. Такова истинная история нашей расы».

Ксантен отозвался беззаботным взмахом руки: «А. Г. Филидор, вы невероятно упрощаете ситуацию. Не принимайте меня за тупицу! История не одна, их много, они взаимодействуют. Вы уделяете особое внимание нравственности. Но в конечном счете основой нравственности становится выживание. То, что способствует выживанию – хорошо. То, что приводит к смерти – плохо».

«Хорошо сказано! – похвалил его Филидор. – Но позволь мне предложить твоему вниманию гипотетический вопрос. Может ли народ, состоящий из миллиона живых существ, убить одно существо, способное заразить всех остальных смертельной болезнью? Да, скажешь ты. Еще вопрос: десять голодных тварей охотятся на тебя, потому что хотят есть. Убьешь ли ты их, чтобы спасти свою жизнь. Да, снова скажешь ты, хотя в этом случае ты уничтожишь больше, чем сохранишь. Третий вопрос: человек живет в хижине – в долине, где, кроме него, никто не живет. Сотня космических кораблей спускается с неба, чтобы убить этого человека. Может ли он уничтожить звездолеты с целью самообороны, хотя он один, а его противников – сто тысяч? Вероятно, ты ответишь „да“. А что, если целый мир, целая раса существ ополчится на одного человека? Может ли он убить их всех? Что, если его противники – такие же люди, как он? Что, если он – то самое существо, которое может заразить весь мир смертельной болезнью? Как видишь, нет простого выхода из этого лабиринта, нет спасительного талисмана, решающего все проблемы. Мы искали такое решение и не нашли его. Поэтому, рискуя согрешить против идола выживания, мы – по меньшей мере я, потому что я могу говорить только за себя – выбрали нравственность, как минимум дарующую нам покой. Я никого не убиваю. Я ничего не разрушаю».

«Вот еще! – презрительно воскликнул Ксантен. – Если отряд меков ворвется в эту долину и начнет убивать ваших детей, неужели вы не станете защищать детей?»

Филидор поджал губы и отвернулся. Заговорил другой искупленец: «Филидор определил нравственность. Но кто из нас – абсолютно нравственный человек? Филидор – или я – или ты – все мы можем поступиться нравственностью в таком случае».

«Посмотри вокруг. Ты кого-нибудь узнаёшь?» – спросил Филидор.

Ксантен обвел взглядом собравшихся. Неподалеку стояла девушка необычайной красоты. На ней было длинное белое платье; ее темные кудри спускались на плечи, она украсила их красным цветком. Ксантен кивнул: «Вижу девушку, которую О. З. Гарр хотел включить в состав своей свиты в цитадели».

«Совершенно верно, – сказал Филидор. – Ты помнишь обстоятельства этого дела?»

«Хорошо помню, – ответил Ксантен. – Совет старейшин настойчиво возражал против этого – хотя бы потому, что такой поступок угрожал бы незыблемости наших законов о контроле численности населения. О. З. Гарр пытался обойти закон следующим образом. „Я содержу фан, – заявил он. – Кое-кто содержит шесть или даже восемь фан одновременно, и никто против этого не возражает. Я назову эту девушку „фаной“ и буду содержать ее вместе с остальными“. Я и другие главы кланов протестовали. По этому поводу едва не состоялась дуэль. О. З. Гарра заставили отказаться от девушки. Ее передали под мою опеку, и я отвез ее в Дальнюю долину».

Филидор кивнул: «Все это так. Что ж – мы пытались переубедить Гарра. Он отказался нас выслушать и угрожал напустить на нас охотничий отряд из тридцати меков. Нам пришлось отступить. Нравственно ли мы поступили? Какими ты нас считаешь? Сильными или слабыми?»

«Иногда полезно игнорировать нравственные принципы, – сказал Ксантен. – Даже несмотря на то, что О. З. Гарр – джентльмен, а вы – искупленцы… Такова же и ситуация с меками. Они уничтожают цитадели, истребляют всех людей на Земле. Если нравственность означает покорное примирение со смертью, о нравственности следует забыть!»

Филидор грустно усмехнулся: «Достопримечательная ситуация! Меки – так же как смерды, серафимы и фаны – модифицированы, перевезены и порабощены в угоду человеку. Именно этот факт, по сути дела, вызывает у нас чувство вины и стремление к искуплению. И теперь ты хочешь, чтобы мы усугубили свою вину!»

«Тот, кто слишком много задумывается о прошлом, заблуждается, – заметил Ксантен. – Так или иначе, если вы желаете, чтобы у вас осталась какая-то возможность выжить и размножаться, предлагаю вам безотлагательно приготовиться к обороне от меков – или, по меньшей мере, укрыться в цитадели».

«Я этого не сделаю, – сказал Филидор. – Может быть, другие примут такое решение».

«Вы будете ждать, чтобы вас убили?»

«Нет. Я – несомненно, не один, а вместе со многими другими смогу найти убежище в труднодоступных горах».

Ксантен взобрался на сиденье самоходного фургона: «Если передумаете, приходите в Хейгдорн».

Он уехал.

Дорога продолжалась вдоль долины, стала подниматься зигзагами по склону и достигла гребня холма. Далеко впереди на фоне неба высилась цитадель Хейгдорн.