О презумпции неинстинктивности

То или иное действие ни в коем случае нельзя интерпретировать как результат проявления какой-либо высшей психической функции, если его можно объяснить на основе наличия у животного способности, занимающей более низкую ступень на психологической шкале.

К. Ллойд-Морган

Как уже говорилось, глубинная суть дебатов с гуманитариями состоит ни много ни мало в признании или непризнании наличия инстинктивных мотиваций в поведении человека. Гуманитарная позиция, прямо или косвенно основанная на концепции «чистого листа», состоит в том, что у человека инстинктов нет, а если какие и есть, то они полностью заменяются поведенческими установками, сформированными окружающей обстановкой в ходе воспитания и социализации. Естественники же более склонны руководствоваться каноном Ллойда-Моргана (вынесенным в эпиграф), который фактически является антитезой этой концепции. Ни та, ни другая концепция, доведенная до абсолюта, разумеется, никак не может адекватно отражать действительность (о чем, кстати, хорошо написал Добжанский в [15]), весь вопрос в пропорциях; кто из них более прав и в каких случаях. Что на это можно сказать? Специфика наук о человеке такова, что проверить экспериментально многие гипотезы невозможно – по этическим, юридическим и многим иным причинам. Можно лишь наблюдать за естественным ходом событий в обществе и пытаться интерпретировать увиденное в пользу той или иной гипотезы. Однако в условиях большой неопределенности исходных данных и условий интерпретаций одного и того же факта может быть великое множество. Не всегда даже удается однозначно понять, где причина, а где – следствие. К примеру, обнаружена корреляция (примерная взаимосвязь) между уровнем потребления алкоголя и материальным достатком человека. Чем больше человек пьет – тем он, как правило, беднее. Алкоголизм – причина бедности? Очень похоже на правду, однако нельзя исключать и обратной зависимости – пьет человек для снятия стресса, вызванного бедностью! Чем ее, надо полагать, усугубляет. Кроме того, правомочна и третья гипотеза – существует некая не бросающаяся в глаза причина, одновременно толкающая человека в пучину и алкоголизма, и бедности. Или такой факт, как сложность характера у старых холостяков или старых дев. Что здесь – причина, а что – следствие?

Порча характера – следствие одиночества, или одиночество – следствие изначально плохого характера? С позиций концепции «Tabula Rasa», верно, конечно, первое, ведь с этой позиции все люди при рождении должны бы быть одинаковы, а разными их делает обстановка (в данном случае – одиночество). Но лично мне второе объяснение представляется ничуть не менее убедительным, хотя самоусиление дефектов характера в результате одинокой жизни вполне возможно, почему бы и нет? Сходная дилемма возникает при обсуждении взаимосвязей между интеллигентностью как поведенческим феноменом и формальным образовательным статусом. В среднем образованные люди более интеллигентны, да, но что здесь причина, а что – следствие? Формирует ли процесс получения образования интеллигентное поведение или лишь отфильтровывает исходную интеллигентность натуры? Tabula Rasa предполагает, что раз все воспитывается, то и интеллигентность тоже формируется в ходе воспитания и получения образования. Однако многочисленные исключения, когда встречаются интеллигенты по духу среди совершенно необразованных людей, и напротив – трамвайные хамы среди обладателей высоких научных званий, наводят на мысль, что именно интеллигентная натура человека способствует возбуждению его интереса к получению высокого образования и облегчает этот процесс, что и порождает замеченные корреляции. Ведь природный интеллигент может в силу житейских препятствий просто не получить возможность поступить в учебное заведение, и наоборот.

И такая многозначность, несмотря на все усилия исследователей, всегда имеет место при интерпретации почти любого поведенческого акта человека. Тем не менее большинство гипотез такого рода так или иначе раскладываются (если не рассматривать теологических, т. е. религиозных и близких к ним трактовок) на две большие группы, о которых мы неоднократно говорили выше – на гуманитарную (социально-психологическую) и естественную. Еще раз напомню, что гуманитарная предполагает, что все или практически все поступки и поведенческие предпочтения являются следом каких-то воздействий, происходивших с человеком после рождения (говоря научно – в ходе онтогенеза, то есть развития конкретной особи); а естественная, отнюдь не отрицая роль прижизненных воздействий, полагает, что существует мощный пласт наследственно-обусловленного поведения (сформировавшийся в ходе филогенеза, то есть развития всего вида), влияние которого на практические поступки сравнимо с влиянием воспитания и обучения. Хотя на первый взгляд разница между ними может показаться непринципиальной, фактически разногласия между ними настолько глубоки, что можно говорить о различных парадигмах, то есть – мировоззренческих базисах. Гуманитарная интерпретация часто бывает самой простой и заманчивой хотя бы потому, что воспитание действительно значит очень много в развитии ребенка. Вспомним хотя бы многочисленных «Маугли», то есть – детей, воспитывавшихся в обществе животных. Не единожды случалось, что дети в раннем детстве оказывались на воспитании у животных, после чего они уже не могли стать людьми в полном смысле этого слова. Здесь как бы сам собой напрашивается вывод, что все поведенческие модели и принципы формирует именно влияние среды, раз уж ребенок, воспитанный животными, настолько не похож на людей, что не может есть ничего, кроме сырого мяса (к примеру).

Однако не будем спешить. А обратим лучше внимание на то, что из описанных случаев вовсе не вытекает отсутствие у человека врожденных поведенческих схем или предпочтений. Вспомним, что человек приобрел современный анатомический облик и видимо стал по настоящему разумным лишь около 100–200 тыс. лет назад, 30–40 тыс. лет имеют признаки начала перехода к производящей экономике и зачаткам социальной культуры в нашем понимании этого слова, и только 5–7 тыс. лет длится историческая эпоха. Между тем эволюция приматов начиналась где-то в третичном периоде, около 20–30 млн лет назад, а такие важные инстинкты, как подчинение стадной иерархии, вообще существуют едва ли не столько же, сколько существует жизнь. Разумеется, за столь короткие эволюционные промежутки времени инстинкты не могут исчезнуть – они формируются естественным отбором медленно и постепенно, как и морфологические признаки, и исчезают столь же медленно. А вот специфичные для цивилизаций современного типа поведенческие навыки типа умения пользоваться вилкой-ложкой как раз исключительно молоды и не могут быть инстинктивными, передаваясь лишь через воспитание или подражание. Вот этого-то примера для подражания-то и не было в случае с «Маугли»! К слову, сама возможность столь гибко воспринимать окружающую обстановку в процессе формирования поведения является безусловно врожденной – многорукого осьминога вряд ли можно научить по-человечески кушать вилкой с тарелки, хотя это далеко не самое глупое живое существо на Земле.

Я привел эти рассуждения, имея в виду не доказательство решающего превосходства естественного объяснения перед гуманитарным, а как пример того, что любой поведенческий феномен может быть объяснен с позиций самых разных парадигм, и принятие одной из них при наличии примерно равной убедительности доводов – это уже больше вопрос внутренней приемлемости (если угодно – веры) для каждого из нас того или иного мировоззрения. И пусть слово «вера» в данном контексте не смущает приверженцев строгих доказательств – ведь даже в самом строгом исследовании всегда неизбежны какие-то допущения, постулаты, которые мы должны принимать на веру, ибо истинность их возможно доказать лишь косвенно, что всегда оставляет пространство для сомнений. Вот вам исторический пример: Галилею, впервые применившему телескоп для наблюдений небесных светил, долгое время отказывались верить – дескать, что истинного можно увидеть сквозь два кривых стекла, поставленных одно за другим? Да, если направить эту бесовскую трубу на наземные объекты, то можно увидеть совершенно правдоподобное изображение людей и других знакомых предметов, но корректно ли полагать опыты на греховной земле доказательством истинности изображений божественных небес? И эти сомнения, строго говоря, правомочны. Ведь универсальность и изотропность законов природы – это всего лишь постулат, то есть утверждение, принимаемое на веру и доказываемое косвенно или «от противного». Сходным образом взаимодействуют и дисциплины, изучающие поведение человека. Естественники полагают, что закономерности, изученные на животных, переносить на человека в принципе можно, конечно, зная меру. Гуманитарии же в этом сильнейшим образом сомневаются, трактуя любое сомнение (а они, как сказано выше, неизбежны) как доказательство некорректности такого переноса, что можно рассматривать как некую «презумпцию неинстинктивности» (раз инстинктивность строго не доказана, значит – инстинктивность не имеет места). Но поскольку абсолютно строгая уверенность в чем бы то ни было вряд ли может получена в ходе практически возможного исследования поведения человека, то доказать с позиций такой презумпции инстинктивность человеческих мотиваций практически невозможно безотносительно к действительному положению дел. Можно сказать, что презумпция неинстинктивности просто запрещает полагать, что инстинкты играют какую-то роль в поведении человека; но правомерно ли запрещать что-либо в науке, не имея на то исчерпывающих оснований? Можно запретить рассматривать проекты «вечного двигателя» – на основании строго доказанного закона сохранения энергии, но в поддержку принципа неинстинктивности аналогичных по строгости доказательств не существует, одна лишь подсознательная убежденность определенного сорта людей…

Изложение естественнонаучного взгляда на поведение человека – цель данной книги, ибо для ее автора подобные взгляды, разумеется, более приемлемы, а «презумпция неинстинктивности» соответственно – приемлема менее. Хотя автор и отдает себе отчет в том, что возможны и другие объяснения. Но оставим эти самые «другие объяснения» адептам другого мировоззрения.