* * *
В личные покои святейшего Тулума никто не входил без особого дозволения. Всякий в храме знал, что дерзновенная попытка прервать труды и размышления верховного жреца будет пресечена быстро и неотвратимо, да так, что хозяин тайного чертога и не узнает о смерти наглеца. Знал об этом и Хаста, но ему, среди очень немногих, было известно и другое — как войти туда незаметно и безопасно.
Поднявшись по лестнице, скрытой от посторонних глаз в толстенной гранитной колонне, он очутился в тупике настолько мрачном, что его можно было принять за бессмысленную причуду строителя. Но воспитанник Тулума без промедления склонился перед глухой стеной и начал быстро ощупывать камни чуть ниже уровня колен.
— А вот и он, — прошептал Хаста, ощущая две едва заметные выемки, вставил в них большой и указательный пальцы, нащупал рычаг и отодвинул в сторону.
Каменная плита перед его носом повернулась. Рыжий жрец тут же проскользнул в образовавшийся лаз, и плита сразу встала на место.
Потайной вход вел в сердце святилища — место, куда пускали далеко не всех жрецов, не говоря уж о сторонних людях. Но сейчас тут, кажется, вообще никого не было. Хаста принюхался — в воздухе пахло нагретым маслом. Он подошел к столу, потрогал лампаду и кивнул. Значит, совсем недавно святейший Тулум был здесь.
Ну да, конечно, — наверняка он пошел встречать облакопрогонника. Хаста представил себе выражение лица диковинного гостя и хихикнул. Когда крытые носилки оказались во дворе, силачи-носильщики бережно поставили их перед широкой белокаменной лестницей, ведущей к входу в храм, и начали что-то быстро говорить предводителю. Выговор мешал Хасте понимать все, о чем те говорили. Уловил он лишь одно — носильщики жалуются, что перед воротами их ноша внезапно потяжелела. Ответ и без того раздраженного жреца прозвучал резко и недоверчиво, однако длинноволосые бородачи, вероятно, тоже не были просто слугами, и облакопрогонник не мог пренебречь их словами. Хаста услышал, как тот приближается, бормоча что-то себе под нос, как будто уговаривая Великую Мать не гневаться. "Сейчас или никогда, — подумал рыжий жрец. — Если меня поймают здесь — принесут в жертву, даже не вытаскивая наружу!"
— Будь ко мне снисходительна, — глядя на красный лик дикарской богини, умильно попросил он. — А я постараюсь быть тебе полезным…
Ему показалось, что ухмылка раскрашенного идола стала вдруг насмешливой. Хаста, не тратя больше времени, откинул расшитый ломаными линиями полог и стремглав бросился вбок, под высокое храмовое крыльцо. Как он отлично помнил, там находилась дверка, ведущая в хранилище факелов. Стража, которая набирала их отсюда каждый вечер, никогда не трудилась ее запирать. Вот и сейчас дверка была приоткрыта. Хаста заскочил, припер ее спиной, отдышался — погони, кажется, не было. "Обошлось", — промелькнуло у него в мыслях. Он без труда отпер лаз, ведущий в храмовые мастерские, — и вот теперь находился в сердце храма Исвархи.
"Наверняка иноземные гости пожаловали сюда не просто так, — раздумывал он, оглядывая пустую комнату. — А значит, сейчас мой единственный покровитель в этом мире должен быть в Зале Высоких Встреч".
Он подошел к тяжелой кожаной занавеси, скрывавшей от посторонних глаз одну из стен, скользнул за нее и оказался в темной каморке. Из стены торчало множество бронзовых труб. Хаста приоткрыл одну из них. Так и есть! Донесшийся до него голос принадлежал давешнему раскрашенному жрецу.
— …Ни один мужчина не смеет глядеть на Великую Мать! — грохотало в трубе. — Осквернивший ее своим взглядом должен умереть! Это воля Матери Даны, а стало быть, и воля Сварги!
— Ишь ты, какой бойкий, — хмыкнул Хаста.
— Ты разглядел его? — услышал он спокойный голос святейшего Тулума.
— Он шмыгнул прочь, как лиса! Но я его узнаю! Я требую обыскать весь храм! Иначе договора не будет и мы сегодня же повернем обратно!
— Зачем же? — миролюбиво отозвался святейший. — Ваш враг может быть и нашим врагом. Мы ведь не знаем, кто это. Может, он злоумышлял не только против Великой Матери, но и против Исвархи…
"Так, кажется, я тут что-то изрядно напортил, — смутился Хаста. — Мой наставник разговаривает с этим расписным дикарем в домотканых портах почти как с ровней, уговаривает его… И явно не хочет, чтобы его гости торопились домой. Что ж…"
Он вздохнул, обдумывая свои возможные действия.
"Я наломал — мне и чинить…"
Зал Высоких Встреч был залит сиянием. Стена, означавшая небо, откуда появлялся верховный жрец, была выложена искристым горным "каменным льдом", за которым зажигали множество свечей. Обычно святейший размеренным шагом выходил из этого сверкающего огнями великолепия, снисходительно глядя на замерших от восхищения чужеземцев.
На этот раз уловка не сработала — длинноволосый жрец Великой Матери, прозываемый Ашва, глядел на младшего брата государя столь хмуро, что казалось, тучи начали собираться прямо под сводом зала.
— Когда ты начнешь искать его? — нетерпеливо спросил он.
— Вскоре, мой почтенный собрат. В храме есть немало других важных дел…
— Я желаю, чтобы ты начал немедля!
— Ты желаешь? Похоже, ты забыл, что это не твой храм…
— В этом храме много блеска и мало истинной силы, — пренебрежительно ответил длинноволосый Ашва и приподнял верхнюю губу, как волк, показывающий клыки. — Или ты думал изумить меня переливающимися огоньками?
Он поднял левую руку ладонью вперед. Затем быстро сжал кулак, будто стараясь ухватить нечто невидимое. По залу пронесся порыв холодного ветра. Пламя сотен свечей, горевших позади стены из прозрачного "каменного льда", затрепетало и в один миг погасло. Зал погрузился в сумрак.
— Так вот, меня этим не удивить. Мне нужен человек, чей взгляд оскорбил Великую Мать. Отдай нам его, а мы отдадим его Дане. Она покарает его, и уж потом мы будем говорить с тобой. Так сказал я, Ашва…
— А мог бы и помолчать. — Из-за "небесной" стены появился Хаста и быстрым шагом подошел к седобородому. — Теперь говорить буду я. Ты ведь меня искал, не так ли?
Жрец попробовал было открыть рот, но Хаста властно приложил ладонь к его губам:
— Молчать! Иначе я буду вынужден покарать тебя. Ты, Ашва, верен, но суть тайных знаков от тебя скрыта. Ты и служители, несомненно, видели, как я появился из шатра Великой Матери. Говори — да?
— Да! — недобро процедил Ашва, глядя на его рыжие космы. — Именно ты оттуда и вылез.
— А теперь призови сюда всех, с кем ты шел. Видел ли кто-нибудь, чтобы я заходил в шатер?
— Нет, этого никто не видел.
— Так и было!
Хаста положил обе руки на плечи жреца:
— А это значит — что?..
Ашва запнулся, не осмеливаясь произнести напрашивающийся вывод.
— Не бойся, я сам скажу. — Хаста отпустил заметно побледневшего жреца. — Великая Мать родила меня в тот самый миг, когда зерно в твоей руке превратилось в золото! Я воплотился для того, чтобы говорить здесь от ее имени с… — Хаста чуть замялся, понимая, что сейчас произнесет ужасающее богохульство, — ее небесным мужем! Я появился в шатре, ибо такова была ее воля! И так же по ее воле я появился в этом зале. Можешь спросить у привратников, входил ли я… Да и вообще — видел ли кто-нибудь, что я сюда шел?
Раскрашенный жрец молчал.
— Ступай. Мне нужно поговорить с братом Тулумом. Я уже был у моего отца Исвархи и передал ему все, чего желала Великая Мать Дана. Иди, я тебя отпускаю.
Когда двери за потрясенным Ашвой закрылись, Тулум обратил взгляд на своего воспитанника, едва сдерживаясь, чтобы не захохотать.
— Ты что это вытворяешь?!
— Спасаю себе жизнь, учитель, — ответил Хаста. — А заодно и наше общее дело. Вот уж не думал, что у господа Исвархи имеется жена с двумя лицами и четырьмя грудями. Я бы сказал, неожиданный выбор. Но Великая Мать в самом деле была добра ко мне…
— Угомонись, балабол! — Тулум подошел к рыжему жрецу и обнял его. — Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Давай же поднимемся ко мне. Я жду твоего рассказа. А раз уж ты родился у Великой Матери, тебе не помешает узнать побольше об этой богине…
Глава 11. Долгожданная беседа
— Позволишь ли ты мне задать вопросы? — осведомился Хаста, поднимаясь вслед за учителем по тайной лестнице. — Они терзают меня изнутри так, что я боюсь не дойти живым…
— Ты хочешь узнать, что за странные люди сегодня пожаловали в храм и почему я терплю всю ту ересь, которую они изрекают с таким надменным видом?
— Признаться, да. Когда я нес околесицу насчет того, что родился в шатре у Великой Матери, чтобы передать от нее душевный привет Великому Отцу, мне казалось, что я брежу в горячке. И пожалуй, только это меня и оправдывало… Я что-то пропустил, учитель? Мы теперь признали, что у господа Исвархи есть жена?
— Нет, мы это не признаём. — Святейший Тулум не замедлил шага. — Мы это не оспариваем. Во всяком случае, не оспариваем сейчас. Но что странно — этот народ действительно почитает Солнце, пусть и как мужа своей Великой Матери, причем имя его звучит подозрительно сходно — Сварга. С этим нам еще предстоит разобраться…
— А зачем вообще нам понадобилось иметь с ними дело? — не унимался Хаста. — Насколько мне доводилось слышать, это племя живет крайне замкнуто…
Голос Тулума стал неожиданно резким. Ему совершенно не хотелось отвечать, но уклоняться от вопроса своего воспитанника ему все же было не с руки.
— Дела обстоят очень плохо, — сухо ответил он. — С каждым годом все хуже.
— Змеево море?
— Да. Я уже не уверен, что мы успеем отвести воды, прежде чем они поглотят Бьярму. Мой брат должен заботиться о народе Аратты. Народ Великой Богини живет привольно, у него много доброй земли, жаркое лето и теплые зимы. Сейчас мы пытаемся убедить их, взамен на помощь против лесных вендов, которые постоянно тревожат их набегами, принять переселенцев с севера.
— А почему мы попросту не пошлем туда наши боевые колесницы?
— Почему? — горестно вздохнул Тулум. — Потому что сейчас войска некому будет вести. Слишком многие нынче лишились голов. А те, кто остался жив, вдали от родины могут повести себя не лучшим образом… К тому же ты видел, что вытворяют их колдуны именем своего Сварги? Даже свирепые венды стараются не заходить далеко в их земли… И вот еще что, — верховный жрец приоткрыл дверь в свои покои, — мои люди, что собирают слухи на улицах и постоялых дворах, утверждают, что этот Ашва повсюду ищет кого-то, исчезнувшего много лет назад. Они это слышали собственными ушами. Раз уж ты назвался сыном Великой Матери, потрудись выяснить, кого именно. Вроде бы к этому причастны накхи. Но они никогда не воевали с народом Великой Матери и даже не соседствуют с ними…
— Узнаю, — рассеянно пообещал Хаста, вслед за учителем входя в его покои. — Но право, потакание темным верованиям может завести нас слишком далеко. Мне вроде как послышалось, что Ашва собирался отдать меня своей богине… Не знаешь ли, святейший, что он имел в виду под словом "отдать"?
— Ничего! — отмахнулся верховный жрец. — Бьяры тоже когда-то были дикими, а ты погляди на них теперь!
— Я поглядел, — хмыкнул Хаста. — И об этом я тоже расскажу в свой черед.
— Ну хорошо. — Тулум смерил взглядом осунувшееся лицо воспитанника и его запыленную одежду. — Надо бы сперва накормить тебя и дать отдохнуть с дороги. Ты хоть ел сегодня?
— Не знаю… Честно сказать, мне нынче совсем не до еды!
— Тогда рассказывай.
Хаста сел на скамью у стены, откинул голову и прикрыл глаза, внезапно ощутив, до чего же устал за этот долгий день. Он хотел спросить наставника, что тот желает услышать первым делом, но вместо этого почувствовал, что проваливается в сон. Тулум несколько мгновений смотрел на него выжидающе, потом подошел, наклонился, и Хаста почувствовал, как сухие ладони верхового жреца сжали его виски.
Все вдруг закружилось у него перед глазами с огромной скоростью. События последних дней и месяцев замелькали, как осенние листья в бурю. Накатила и внезапно отступила тошнота. Хаста распахнул глаза и обнаружил, что сонливость как рукой сняло.
— Учитель… — удивленно пробормотал он, чувствуя себя так, будто проспал целую ночь. — Как это у тебя получилось?
— Грозу мне, пожалуй, не вызвать, — усмехнулся тот, — но кое-что могу и я. Тебе все же надо будет потом отдохнуть по-настоящему… И очень жаль, что ты потерял в землях ингри сосуд со священным огнем.
— Ты узрел это в моих воспоминаниях, о святейший, или заметил, что у меня нет его при себе?
— А ведь он непрерывно горел в нашем храме уже триста лет! Стыдись, Хаста!
— Теперь я понял, в чем была причина наших бед, — кротко согласился Хаста, понимая, что откровенного ответа не дождется. — Но поверь, Исвархе мы молились беспрестанно. Под конец, когда мы втроем удирали от целого войска, только его милостью мы и уцелели… Воистину так часто Святое Солнце я не поминал за всю прошлую жизнь…
— Это не заслуга пред ликом Исвархи, и смеяться тут не над чем!
— Зато я смеялся в лицо страхам и опасностям, что нам посылали дивы, а это уже заслуга — так говорит Ясна-Веда!
Тулум невольно улыбнулся.
— По крайней мере, убегая от ингри, ты не бросил записи, — произнес он, забирая у него свитки. — А теперь рассказывай, почему ты явился сюда таким причудливым способом.
Хаста глубоко вздохнул:
— Сегодня утром я шел сюда, чтобы, как положено, рассказать о нашем путешествии и злополучной Великой Охоте…
— И что же тебе помешало?
— Дворцовые стражи, учитель. Они пытались скрутить меня, но я вырвался и сбежал, перескочив через ограду в ближайший сад. Пожалуй, стражи погнались бы за мной, но мне на помощь пришел Аоранг. Он приотстал немного, задержавшись в лавке сластей, но, заметив бесчинства стражников, бросился на выручку.
— Однако сюда он так и не пришел, — тихо произнес верховный жрец. — Значит, дворцовая стража осмелилась захватить мое доверенное лицо?
— При этом другое ваше доверенное лицо тоже имело бледный вид, — напомнил Хаста.
— Погоди… — Тулум взволнованно заходил туда-сюда по лаборатории. — Недавно я был в застенках. Там пытали одного из жрецов храма — по словам брата, причастного к заговору. Теперь попытались схватить тебя… И похоже, забрали Аоранга. Должно быть, брат всерьез подозревает меня и желает потуже затянуть петлю…
— Может, и так, — согласился Хаста. — Но только тому, кто ищет заговорщиков, следовало бы начать с хозяина того дома, где я скрывался от стражи.
— Что ты говоришь?
— Когда я, подобно крысе, сидел на стропиле в садовом домике, выяснилось, что в подполе там обитает еще одна крыса. Судя по выговору и одежде, тоже из северян и тоже служитель Исвархи. Так что между нами была одна лишь разница: я в том саду был непрошеным гостем, а вот он принимал знаки почтения от хозяина дома, будто сам хозяин был его слугой.
— Высокопоставленный жрец с севера, скрывающийся в подземном тайнике? — подытожил Тулум. — Как интересно… Что еще тебе удалось выведать?
— Выведать — немного. Только то, что жрец в столице — нежеланный гость, а потому вынужден скрываться. Зато увидеть…
И Хаста быстро пересказал наставнику то ужасное и необъяснимое, чему утром был свидетелем.
— …А потом они ушли — как я понял, чтобы спрятаться в более надежном месте. При этом жрец велел своему проводнику быть наготове… Но чего именно они ждут — неизвестно.
Тулум слушал, мрачнея с каждым его словом.
— В чей же сад ты заскочил?
— Признаться, я так радовался, что дикие земли остались позади и ингри больше не охотятся на меня, как на куропатку, что не особо присматривался. Я бы и стражей на улице не заметил, если бы они не принялись крутить мне руки! Но думаю, я мог бы указать его…
— И не думай! — оборвал его Тулум. — Судя по тому, что ты рассказал, тебе нельзя даже носа высовывать из храма!
— Но что ты скажешь о жреце, учитель? Что это за человек, способный убивать словом?
Верховный жрец ответил не сразу. Некоторое время он размышлял, прохаживаясь вдоль полок, потом спросил:
— Знаешь ли ты, Хаста, что такое хварна властителей?
— Гм, разумеется, — удивленно отозвался его воспитанник. — Это особая милость Исвархи, которой он наделяет тех, кого любит, — прежде всего Солнечную династию… Именно хварна возносит их над всеми смертными, она наделяет их силой и удачей. Более того, правители этого рода сами источник хварны. Она исходит от них, даруя процветание всей стране…
— А про Черное Солнце ты слыхал?
— Нет, — озадаченно сказал Хаста.
— Это оскверненная хварна, навлекающая на мир неслыханные беды. Причем чем выше прежде была хварна, тем чернее станет солнце…
— К чему ты это рассказываешь, господин?
— Ты ведь северянин, Хаста. Видел ли ты великий храм в Белазоре?
— Только с берега, издалека. Тогда я еще не был жрецом. Да, я видел, как над морем, высоко в небе, горят на заре его купола. Это воистину обиталище бога.
— А я и бывал там. Ты прав — не верится, что его возвели руки смертных. Но этот храм властвует над лесным краем рыбаков и звероловов, страдающим от холодов и наводнений больше других земель. То, что для нас лишь скорбные известия, — для них огромные волны, смывающие целые деревни…
— Как видно, до них хварна государя не дотягивается.
— Вот и они так полагают, — кивнул Тулум. — Они давно уже жалуются и ропщут. Но до меня дошли слухи, что жалобами они не ограничиваются. Жрецы севера уже в открытую заявляют, что Солнечная династия лишилась хварны. А когда хварна искажена, она становится Черным Солнцем…
— Ты намекаешь, святейший, что жрецы-северяне перешли на сторону мятежников?
— Я хочу сказать, что они-то их и вдохновляют, а возможно, даже руководят ими, — сказал Тулум. — Я это и раньше подозревал. И твои слова это подтвердили.
— Но колдовство — как это понимать?! Люди сгорели по одному слову того старика…
— Могучая хварна позволяет выходить за пределы того, что почитается законами сего мира, — задумчиво ответил Тулум. — Облакопрогонник Ашва как будто тебя не удивляет? Невежественный босой дикарь, который, насупив брови, вызывает дождь и ветер… Сколь велики его заслуги перед Исвархой, имени которого он не может даже правильно вымолвить! Знавал я когда-то еще одного человека, который умел музыкой создавать видения, неотличимые от реальности, но он, верно, давно умер… Есть также некий чудотворец, прозванный Светочем Исвархи, — о нем много говорят, но пока мне не удалось выяснить, кто это… Все это не важно, Хаста. Один мятежный жрец, пусть и чудотворец, — невелика беда. Хуже всего то, что их становится чересчур много и что народ их слушает… Эй, Хаста? Ты опять спишь?
Молодой жрец, глубоко задумавшийся, вскинул голову:
— Я думаю, учитель, об удивительных вещах, которые в пути произошли с нашим царевичем. Вот послушай…
И Хаста принялся рассказывать своему наставнику о чудесах, которые случились с Аюром, о его исцелении в храме Ветра и спасении из расщелины.
— Царевич спрашивал меня, просил объяснений. Я посоветовал ему молчать, пока ты, святейший, не скажешь своего мудрого слова.
Тулум слушал его, и словно тень сходила его с лица.
— Ты понимаешь, что это такое? — спросил он, когда Хаста закончил. — Это новая надежда для царского рода, от которого, на радость врагам, отвернулась удача. Все эти наводнения будто кара небесная; два погибших царевича, Великая Охота… Ты принес добрые вести, Хаста! Столь великая милость бога к Аюру! Два подряд чудесных спасения — это ли не доказательство? Сегодня же я позабочусь, чтобы твои рассказы стали известны как можно шире! Люди должны знать, что Господь Солнце вновь обратил свой лик к дому Ардвана, они должны надеяться…
В это время мелодичный звон подвешенных к потолку колокольчиков известил хозяина покоев, что кто-то осмелился появиться в запретном коридоре.
— Что еще там такое? — пробормотал Тулум, быстро подходя к стене и отдергивая занавесь, прикрывавшую хитроумное устройство, позволяющее с помощью серебряных зеркал будто воочию наблюдать человека, идущего за стеной. — Младший жрец с новостями. По моему приказу он собирает городские сплетни и слухи. Что-то он рано… И он взволнован так, будто произошло что-то ужасное… Остановись, глупец! — закричал Тулум. — Хаста, открой дверь, немедленно!
Молодой жрец стремглав вбежал в лабораторию, в последний миг увернулся от резко опустившейся над проходом балки и, будто не заметив Хасту, упал ниц перед Тулумом.
— Беда, святейший! Исварха разгневался на нас! Я только что от городских ворот. Утром саарсан накхов поднял мятеж, украл царевну…
— Я уже знаю об этом.
— Но это еще не все! Теперь он захватил наследника престола!
— Что ты сказал?!
— Клянусь, так и есть! Прямо перед своими воротами, на глазах у всех! Войска уже стягиваются к крепости мятежников… Государь велел запрягать боевую колесницу…
Тулум бросил пронизывающий взгляд на Хасту:
— Твой приятель-саарсан, кажется, сильно изменился в дороге!
— Он и впрямь изменился, — ответил Хаста, изумленный всем услышанным, — но скорее осел взлетит на дерево и запоет петухом, чем Ширам причинит зло царевичу Аюру. За время нашего похода он столько раз спасал его, что воистину достоин самой высокой награды.
— Быть может, не получив ее, он рассвирепел?
— Я готов поверить, что он мог обезуметь от ярости, хоть и не видал его таким, — отозвался Хаста. — Я даже готов допустить, что он захватил силой свою заслуженную награду, хотя и это более чем сомнительно. Но Ширам не станет похищать Аюра.
— Но он сделал это! — настаивал молодой жрец.
— Ступай! — Резкий окрик Тулума заставил вестника умолкнуть. — И не говори пока никому о том, что тебе известно.
— Так весь город об этом судачит!
— А ты помолчи. Ступай, найди и приведи ко мне тех, кто своими глазами видел это похищение. Не "слышал", не "люди говорят" — а видел сам.
Сборщик слухов вскочил и бросился выполнять приказ. Оставшись наедине с Хастой, Тулум болезненно поморщился:
— Я что-то пропустил, что-то очень важное… Господь Солнце утаил от меня коварный умысел наших врагов. Похоже, заговор высших арьев, раскрытием которого так гордится мой брат, — лишь обманка. Скорее всего, заговорщики использовали самоуверенного Артанака, чтобы скрыть свой истинный замысел… Только одно во всем этом хорошо, Хаста… Только одно…
— Что, учитель?
— Что здесь ты.
— Я?!
— Да. Послушай, ты должен отправиться к накхам.
Хаста нахмурился:
— Там под их стенами, наверно, все арьи Верхнего города! Это будет непросто.
— И это говорит человек, который, чтобы пробраться в храм, родился от Великой Матери…
— То есть выяснять, кого ищет в столице этот раскрашенный Ашва, мне больше не надо?
— Нет, Хаста. Нужно, чтобы сегодня ты добрался до Ширама. Если и впрямь царевич у него, уговори начать переговоры. Скажи, что я обещаю ему свою полную поддержку. И помни сейчас, хотели бы мы того или нет, накхи — единственная сила, которая может встать за Аюром.
— А если царевича там нет, в чем я уверен не меньше, чем в количестве собственных ног?
— Тогда его нужно искать — и как можно скорее! Не сомневаюсь, что Ширам пожелает помочь тебе в этом. Ибо если все так, как ты предполагаешь, то Аюр — у заговорщиков. Больше ему быть негде… Боюсь, жизнь царевича сейчас в большой опасности. Если он вообще еще жив!
— Но почему…
— Надо спешить! Можешь предпринимать именем храма все, что сочтешь нужным для пользы дела. Ступай, мой мальчик. Вот тебе моя печать. Казначей любого храма выдаст тебе столько золота, сколько понадобится. Любые воины храмовой стражи — в твоем распоряжении. Но главное, что у тебя есть, — это голова. Воспользуйся ею как можно лучше.
Глава 12. Побег
Аюна стояла посреди сада у дарящего свежесть фонтана в виде огромной двенадцатиглавой змеи, оторопело глядя по сторонам. Сейчас наконец она осталась наедине с собой и судорожно пыталась осмыслить то, что с ней случилось. Кажется, она наговорила лишку… Не стоило злить и без того свирепого зверя. Как бы саарсан не сделал чего-нибудь с Аорангом! Но ничего. Наверняка отец скоро будет здесь. Он не потерпит, чтобы какой-то грязный накх злоумышлял против его дочери.
Она попыталась представить себе картину расправы над Ширамом, но получилось плохо. Уж точно ее недавний суженый не рухнет на колени, вымаливая пощаду. А значит, начнется бойня. И уж кто там останется жив, одному Исвархе ведомо.
"Что же я наделала! — крутилось в голове Аюны. — А что, если, поняв, что гибель неизбежна, Ширам решит прикончить меня? Что ему убить человека? Он четырех стражников зарезал, никто даже охнуть не успел!" Царевне вдруг привиделось, как хмурый молчаливый Ширам подходит к ней, хватает за волосы, запрокидывает ей голову и одним движением перерезает горло. Она почувствовала, как живот ее скрутило жестоким спазмом. Что же делать? Надо что-то срочно предпринять! Надо бежать отсюда!
Она огляделась. Ей показалось, что двенадцать змеиных голов глядят на нее, насмешливо спрашивая: "Куда? Как?"
"Для начала нужно спрятаться", — подумалось Аюне.
Быть может, если выиграть немного времени, все разрешится само собой. В крепостях накхов, как говорят, полно укромных мест и закоулков. Они ведь любят нападать из засады. Надо отыскать убежище.
Аюна направилась по выложенной камнем дорожке вдоль сада, по которой недавно ушел саарсан. Двери в сад остались приоткрыты, стражи видно не было. Эта крепость вообще мало походила на Лазурный дворец — ни роскоши, ни вездесущих дворцовых слуг и рабов.
Она покинула сад и вошла под арку в скупо освещенный сводчатый коридор. Неподалеку виднелись широкие каменные ступени, ведущие в какой-то зал. Из-за распахнутой двери доносилось негромкое скорбное пение. Аюна встревожилась, силясь понять, что там происходит. О чем бы ни пели неведомые люди, они пели на древнем языке накхов. Прислушавшись, царевна услышала повторяющееся имя саардаса Мармара. Должно быть, это обряд над телом, сообразила девушка.
Она еще не решила, что делать с этим знанием, — в этот миг надрывно, выворачивая душу, взвыла труба. Из залы на лестницу повалила толпа воинов в черном, на бегу выхватывающих оружие. Они промчались мимо ошеломленной Аюны, не обращая на нее никакого внимания. Царевна прижалась к стене, чтобы в полумраке ее не сбили с ног. Наконец последний воин исчез за углом. Выждав еще немного, Аюна поднялась наверх по ступеням и осторожно заглянула внутрь.
Сквозь узкие бойницы в залу пробивался неяркий предзакатный свет. Он освещал каменный помост, на котором лежал мертвый Мармар. Вокруг него было разложено оружие, принадлежавшее воину при жизни. В изголовье лежали ячменная лепешка и винный бурдюк.
Аюна с невольным сожалением смотрела на молодого воина. В отличие от прочих накхов, Мармар не был ей неприятен. Она вспомнила, как совсем недавно явно смущающийся близостью царевны Мармар сопровождал ее в главный храм Солнца, как поглядывал на нее с плохо скрытым восхищением. Ей вдруг отчего-то захотелось разрыдаться и попросить у саардаса прощения. "Но ведь это не я виновата, а Ширам!" — промелькнула услужливая мысль. Аюна с ненавистью процедила имя бывшего жениха, обещая припомнить ему и эту смерть.
Вновь грозно взвыла труба, будто подстегивая Аюну не медлить. "Накхи бежали к выходу, — быстро сообразила она. — А что, если…"
Она схватила сложенный черный плащ, лежавший у ног убитого, колчан со стрелами и лук и кинулась к двери.
"Господь Исварха, защити меня и дай силы!"
Она бежала, не чуя под собой ног. Где-то впереди слышались резкие слова приказов. На нее, кажется, никто не обращал внимания. Бегущие воины один за другим останавливались, занимая места у бойниц. Иные следовали дальше, подгоняемые выкриками: "Быстрее, быстрее!" Наконец она увидела выход — дощатый настил, по которому сбегали вниз вооруженные люди, до глаз закутанные в черное. Аюна шмыгнула следом. "Лишь бы не узнали", — крутилось у нее в голове. Она замедлила бег, нащупывая треугольную полость, закрывающую нижнюю часть лица до самых глаз, и дрожащими пальцами начала пристегивать ее к капюшону.
— Чего встал? Вперед!
Резкий толчок в спину едва не сшиб девушку с ног. Аюна чуть кубарем не покатилась с мостков вниз.
Внизу, там, где тянулся боковой переулок, ведущий под стенами крепости к воротам, суетились люди в таких же, как у нее, плащах. Они поспешно разбирали мостовую. Вдруг Аюна увидела под вывороченными камнями длинные цепи. Воины ухватились человек по двадцать за каждую из трех и с дружным ревом потянули на себя. Посреди переулка из-под земли начала подниматься дощатая стена.
— Крепи! — слышалось рядом. — Заваливай!
Еще мгновение, и они перегородят улицу!
Аюна подхватила с земли один из вывернутых камней. Он оказался так тяжел, что у царевны чуть глаза не вылезли из орбит. Стараясь не показывать, как ей трудно, она потащила камень к поднимающейся стене. Улучив подходящий момент, она отбросила его и метнулась в щель между стеной ближайшего дома и толстенной деревянной изгородью.
А теперь бежать — как можно скорее! Короткими перебежками, чтобы не попадаться на глаза накхам, прижимаясь то к одной стене, то к другой, царевна бросилась вперед. Со стороны Лазурного дворца уже гремел, усиливаясь, конский топот. "Это отец! Я спасена!" — колотилось ее сердце. Забыв о недавних опасениях, она бросилась вперед. Вдруг что-то резко ударило ее по ногам.
Она рухнула наземь, и тут же несколько человек навалилось на нее сверху.
— Рот затыкай! Вяжи! — слышались возбужденные выкрики.
— Э, да это накхини!
— Думаешь, она тебя нежнее убьет? Вяжи крепче! Потащили!
Аюна извивалась, стараясь освободиться, но без всякого успеха. Она слышала, как мимо промчались всадники; раз до нее донесся яростный голос отца. Вновь попыталась вырваться и тут же получила чем-то тяжелым по затылку. Мир вспыхнул яркими красками перед ее закрытыми глазами. И тут же погас.
Она пришла в себя оттого, что кто-то хлестал ее ладонью по щекам.
— Накхини поймали! — радостно объяснял кто-то. — Как велел ясноликий, мы следили за башней. А эта вот с луком выскочила, когда государь к крепости поехал. Пряталась, убить его хотела! Ну мы ее и того…
Чьи-то сильные руки подняли ее с земли и резко поставили на ноги. Кто-то сунул пальцы за полость, закрывавшую лицо, чтобы сорвать ее. Аюна попыталась вытолкнуть кляп, чтобы куснуть наглеца, но лишь промычала что-то невнятное.
— А ну не дергайся! — зло крикнул чужак, открывая ее лицо.
Прямо перед ней, обдавая жаром, в сгустившейся тьме возник пылающий факел.
— Молодцы! Всем от меня награда, — послышался рядом знакомый голос. — А сейчас возвращайтесь на место. Нельзя оставлять накхов без пригляда.
— А как же она?
— Уж как-нибудь справлюсь.
Обладатель знакомого голоса схватил ее за плечо и развернул к себе. Затем, когда похитители удалились, вытащил у царевны изо рта кляп, отбросил его в сторону и спросил удивленно:
— Аюна? Что ты здесь делаешь?
Царевна радостно вскрикнула — перед ней стоял Киран, муж ее старшей сестры. В кольчуге, с убранными под шлем длинными волосами, без обычных при дворе румян и белил, она его едва узнала.
— Киран! Слава Солнцу, это ты! Я уж думала, эти грубияны меня убьют…
Царевна облизнула разбитые губы:
— Ты знаешь, что меня похитил Ширам?
— Весь город знает, сестрица. Мы сторожим под стенами уже давно. Но как…
— Я от него сбежала. А тут они… Развяжи меня скорее!
— Да, конечно!
Киран принялся распутывать узел, стягивающий ее запястья.
— Ты сбежала от накхов? — с улыбкой спросил он. — Правда? Вот чудеса!
— И знаешь ли, это было нелегко!
Царевна, освободившись от пут, встряхнула руками:
— Я, кажется, потянула спину, пока тащила этот камень!
Внезапно ощутив ужасную усталость, она оперлась спиной о стену.
— Отведи меня к отцу. Он, наверно, возле накхской крепости, я недавно слышала его голос…
— Погоди, погоди. К отцу пока возвращаться не стоит.
— Это еще почему? Я же освободилась! Надо скорее сообщить ему…
Киран прижал палец к ее губам:
— Ты что же, не знаешь о брачных обычаях накхов?
— И знать не хочу! Сегодня я отказала саарсану. Швырнула обручальный браслет прямо ему в рожу!
— Ну да… — Ее зять скрестил руки на груди, внимательно разглядывая царевну. — Примерно так мне и рассказали. Теперь, по накхским обычаям, у Ширама два пути. Первый — требовать у твоего отца возмещение за оскорбление серебром по твоему весу. Второй — начинать войну.
— Войну? Это всего лишь мятеж. Сейчас отец захватит крепость накхов, Ширама бросят в подземелье и…
Киран тяжело вздохнул:
— Мы только-только задавили мятеж в столице. В стране полно бунтовщиков. Если еще и саарсан накхов поднимет восстание, твоему отцу и моему дорогому тестю придется очень нелегко!
Аюна нахмурилась и невольно вздрогнула, представляя себе толпы воинов в черных одеяниях, хищными темными волнами захлестывающих Лазурный дворец.
— Но почему бы не заплатить? Что для отца какой-то мешок серебра?
— Мешок серебра — ничто, — кивнул Киран. — Но государь не пойдет на это. Он потеряет не деньги, а лицо… Впрочем, есть и третий выход — самый лучший для него сейчас.
— Какой? — с подозрением спросила Аюна.
Голос государева зятя был мягким и спокойным, но его холодный взгляд не сулил ничего доброго.
— Государь может примириться с Ширамом. Сейчас ему это выгоднее всего. И они оба сделают вид, будто ничего не случилось. Ты ничего не говорила саарсану, он ничего не слышал…
— Нет! Мой отец не поступит так! — жарко зашептала девушка. — Он любит меня, он не сделает меня несчастной! Он обещал дать мне время…
Киран развел руками:
— Ты же сама видишь, что времени у него сейчас нет! Я не твой отец и не могу тут ничего сказать. Одно знаю наверняка — связываться сейчас с мятежным Накхараном для государя было бы очень некстати. А вот сильный союзник ему жизненно необходим.
— Что же делать?! Я ненавижу Ширама, я не могу быть его женой, ведь я…
"Люблю другого", — хотела сказать она, но сдержалась. Она помнила, как Киран высказался насчет ее чувств к Аорангу. Это для нее он может быть самым лучшим, умным и добрым из людей. Для прочих же, кроме ее дяди, он хуже чем никто. "Ради его же безопасности лучше даже не вспоминать о нем сейчас…"
Киран кивнул, глядя на взволнованную царевну в пыльном накхском плаще. Он прекрасно понимал, о чем она сейчас думает. Как удивительно, что ей удалось сбежать от накхов и угодить в руки именно его воинам! Господь Исварха необычайно милостив к нему. А вот от Ширама воистину отвернулась удача…
— Не бойся, девочка. Пойдем, я отведу тебя к твоей сестре. Я спрячу тебя в нашем дворце, и никто не будет знать, где ты. Мы с Джаяли исподволь подготовим государя к твоему чудесному спасению. Он мудр и наверняка отыщет правильное решение. Главное сейчас — не попасть ему под горячую руку…
— Благодарю тебя, дорогой Киран! — воскликнула Аюна, пылко обнимая его. — Ты очень добр!
— Спасая тебя, я спасаю всех нас. — Государев зять ласково, но твердо отодвинул от себя свояченицу. — А пока давай поспешим. Я отведу тебя в наш дворец и вернусь. Не хватало еще, чтобы тебя кто-то здесь заметил…
Глава 13. Конец договору
Сгущавшиеся над столицей сумерки не мешали Шираму разглядывать следы на земле. Дорожная пыль — не лучшее место, где они сохраняются. Но пока что они лежали перед опытным взглядом маханвира подобно записям на обожженной глиняной табличке. Вот здесь конь играл под седоком — сильный и норовистый, он желал мчать вперед, но всадник заставлял его пятиться и крутиться на месте. Отпечатки подков со знаком солнечного венца с двенадцатью лучами без всяких сомнений говорят, из чьей конюшни был этот жеребец.
А вот другие отпечатки. Следы женщины — узкая, маленькая нога. Девушка заскочила в седло так, будто делала это тысячи раз. Впрочем, должно быть, так и есть. А вот и второй след. "Похоже, глаза меня не обманули — это саконские ишиги".
Саарсан поманил к себе нескольких воинов, стоявших чуть в стороне:
— Вот следы. Их оставили молодая женщина — невысокая, русоволосая, зеленоглазая — и мужчина, коренастый сакон, очень сильный… — Он запнулся. — Возможно, это ходячий мертвец, поднятый бьярскими заклятиями. Оба чрезвычайно опасны. Ее лучше доставить живой. Его сожгите. И постарайтесь не прикасаться к телу…
— Саарсан! — К Шираму подскочил один из наблюдателей. — Сюда приближается государь! Он на боевой колеснице! За ним большой отряд.
— Ну вот и он, — процедил повелитель накхов.
Неужто Ардван решил напасть? Нет, вряд ли! Государь — опытный воин. Ему ли не понимать, что крепость с налету не взять? Тем более близится ночь, а в темноте арьи видят куда хуже накхов.
Кто же были похитители Аюра? Как умудрились так быстро узнать о том, что царевич направляется сюда? И столь дерзкое нападение прямо перед воротами накхов… Что за странная пара — сакон и вендка? Ширам уже в который раз вспомнил нападение в старой крепости у брода…
— Пора уходить, — напомнил задумавшемуся саарсану один из его воинов, стоявших рядом. — Очень скоро Ардван и его люди будут здесь!
— Уходите, — кивнул Ширам. — Если вдруг что, приготовьте гостям достойную встречу.
— А как же ты?
— Мне нужно поговорить с государем. Пока слова еще могут что-то значить.
Боевая колесница с грохотом неслась к воротам Верхнего города. Следовавшие за ней всадники были полны решимости при необходимости защитить стоящего на ней государя. Каждый из них понимал, насколько опасна эта безрассудная вылазка. Пусть накхи и не самые ловкие стрелки, но среди сотен пущенных стрел найдутся и те, которые попадут в цель. Однако же Ардван, кажется, совсем потерял голову. Пока что лишь на словах, но с такими выездами очень может быть, что и на деле государь скоро окажется без головы. Конечно, никто из мчавшихся за колесницей государя не посмел бы сказать это вслух. Но каждый из них сейчас уже мысленно попрощался со всем, что было ему дорого.
Повелитель стоял в своей колеснице, наложив стрелу на тетиву лука, готовый покарать любого ослушника или же просто сорвать злость на ком-либо замешкавшемся уступить ему дорогу. Трубки с костяными шариками, закрепленные на жестком кожаном нагруднике каждого из коней его колесницы, завывали на ходу, наполняемые встречным ветром. Но привычные к этому вою кони мчали, наклонив головы, увенчанные длинными бронзовыми рогами — пиками. Возница, лучший во всей Аратте, подгонял их бичом, понимая, что от скорости и силы его упряжки, быть может, зависит не только жизнь повелителя, но и судьба всей державы.
Башня накхов была уже совсем близка, углом выступая навстречу площади, словно мертвая скала. Возница напрягся, ожидая встретить тучу стрел и поднимающиеся между плит мостовой заточенные колья. Однако ничего этого не было. Впереди одиноко маячила фигура воина. Тот стоял прямо посреди пустой улицы, словно не боевая колесница неслась прямо на него, а порыв ветра, способный лишь взбодрить уставшего путника. Впрочем, воин казался не то чтобы уставшим — скорее дремлющим. Он чуть покачивался, будто и впрямь стоял под несуществующим ветром.
— Это Ширам! — узнавая воина, крикнул государь. — Остановись! Стой!
Не заставляя повторять приказ, возница натянул поводья, и обученные кони встали будто вкопанные в нескольких шагах от саарсана накхов.
— Негодяй! Где мой сын? Где моя дочь?! — закричал Ардван, вскидывая лук и натягивая тетиву.
— Я полагаю, арьи соображают не менее быстро, чем летят их стрелы, — хладнокровно ответил Ширам.
Государь прикусил губу. Дерзкий накх был прав — мертвец вряд ли смог ответить бы ему на заданные вопросы.
— Как ты смеешь так говорить со мной, змеево отродье? — рявкнул он, все же опуская лук.
— Позволь, я буду отвечать по порядку, — заговорил Ширам, не сходя с места. — Твоя дочь, моя нареченная, находится сейчас в доме жениха. Ты сам отдал ее мне, сам соединил наши руки. Я не могу позволить тебе быть несправедливым перед небесами.
— Ты? Мне… позволить?
Ардван онемел от такой наглости. Но его собеседник, глядя государю прямо в лицо, спокойно продолжал:
— Твоего сына только что похитили. Вначале я подумал, что это дело рук твоих людей. Но вскоре усомнился в этом. Когда же ты примчался сюда, рискуя быть убитым, я убедился, что ты здесь ни при чем. Что же касается того, отчего я смею так говорить с тобой, государь… Много веков и мой род, и все накхи честно служили Аратте. Никто и никогда не замышлял против государей ничего дурного. Никто и никогда не предавал ни тебя, ни твоих пращуров в бою или на совете. Когда в день Битвы Позора был заключен договор между нашими народами, мы ставили лишь два условия. Первое — сохранение оружия в обмен на службу, и второе — справедливость к накхам. Каждый из нас готов был принять смерть за преступления против закона Аратты. Каждый готов умереть, служа своим повелителям. Мы сдержали данное слово. Ты нарушил. Между нами нет больше договора.
У Ардвана перехватило дыхание. Его вдруг осенило, что если так — речь идет уже не просто о мятеже, а о вражеском войске в самом сердце его страны. Ни Ширама, ни кого-либо из его людей не интересуют условия примирения. Они не предъявляют требований и не собираются идти на уступки.
— Ты предатель!.. — зашипел разъяренный государь.
Мысли его метались. Никогда прежде он не сталкивался с такой неслыханной дерзостью. Однако Ширам как будто и не слушал его.
— Но твой сын, вероломный Ардван, повелитель арьев, твой сын Аюр — мой друг, — продолжал он. — Ты еще не узнал его после возвращения. Так вот, я скажу тебе: покинув дом вздорным мальчишкой, он вернулся мужчиной. Он на себе испытал, что такое благородство и доблесть, что такое предательство и справедливость. Его похитили на моих глазах. Я не успел этому помешать. Это моя вина. Дальше уж тебе решать. Если хочешь, стреляй — ты умрешь спустя мгновение после меня. Если хочешь, я готов заключить с тобой перемирие, покуда не будет найден Аюр. Тогда мы вернемся сюда же и продолжим с того места, с которого начали. Я сказал.
Ширам повернулся спиной к государю и поднял голову, глядя на тонкое лезвие лунной косы, сияющее в темно-синем небе. Косы, отсекающей ненужное, прерывающей жизни всех живущих.
Ардван не отрываясь смотрел ему в спину, борясь с желанием даже не выстрелить — подлый накх не заслуживал почетной смерти воина, — а смять его боевой колесницей, растоптать копытами коней, измазать плиты мостовой ошметками гнусного изменника! И в то же время, слушая Ширама, он с ужасом осознавал, что в словах саарсана есть смысл и что трон Аратты только что потерял свою самую надежную опору… Что, быть может, вот эти всадники, окружившие его, — последнее и единственное, что у него осталось…
От этого ощущения Ардван покрылся холодным потом. Казалось, что смерть, усевшись на кореннике его упряжки, обернулась и хохочет, скалясь, ему прямо в глаза. Привычный мир, великая Аратта, оплот покоя и порядка, рушилась и таяла, как песочная крепость во время прилива. Если сейчас он не сможет переломить неумолимый ход событий, значит все кончено — прежней Аратты больше нет и не будет.
— Где следы? — глухим тихим голосом спросил Ардван.
— Там, где стоит твоя колесница, — поворачиваясь, ответил Ширам. — Вы их затоптали.
— Ты сделал это нарочно?
— Да. Теперь лишь я могу сказать, что это были за следы и каковы на вид похитители. А твоим следопытам, государь, тут уже нечего делать.
— Ты мерзавец, Ширам!
— Как скажешь. Это что-то меняет?
Ардван взглянул на накха с бессильной ненавистью:
— Хорошо, я поверю твоему слову. Но Аюна должна вернуться во дворец сегодня же. И горе тебе, если…
Государь прикусил язык, понимая, что, если до Ширама дошли сплетни о царевне и мохначе, то слова вроде "обесчестил" могут вызвать у него только смех.
— Горе тебе, если ты обошелся с царевной недостойно!
— Я не могу этого сделать, — ответил повелитель накхов. — Ибо у меня нет уверенности, что, когда мы найдем Аюра, ты любезно привезешь ее ко мне в крепость. Но если хочешь, то можешь видеться с ней здесь. Единственное условие — приходи один. Если у тебя больше нет других пожеланий, я предлагаю начать поиски.
* * *
Аюр прислушивался, стараясь тщательно запомнить доносившиеся сквозь плотную ткань звуки. Вначале, когда ему ремнями стягивали лодыжки и запястья, он пытался сопротивляться, дергался и вырывался, но тупой удар по затылку лишил его чувств. Он пришел в себя, когда неизвестные перетаскивали его через каменную стену, не особо заботясь о его самочувствии. Он довольно болезненно ударился о выступ стены, но промолчал, стиснув зубы. Тем, кто нес его дальше, явно не было дела, тащат они мешок репы или сына повелителя Аратты. Судя по выговору, то были какие-то местные простолюдины. Они тихо переругивались между собой, споря, как лучше нести связанного. В их разговоре не было ничего полезного.
Затем его прислонили к стене, открыли какую-то дверь и поволокли вниз. Аюр насчитал двадцать ступеней. Вновь грохнул засов. Царевича втащили в холодное и сырое помещение. Сняли путы, сдернули с головы ткань, и, покуда наследник престола моргал и вертел головой, стараясь понять, куда его притащили, похитители вышли.
— Эй, вы! — крикнул он вслед ушедшим. — Идите к моему отцу и скажите, что так он от меня ничего не добьется!
— Они не пойдут к твоему отцу, — послышался вдруг из темноты чей-то негромкий надтреснутый голос.
— Кто тут? — обернулся царевич, стараясь разглядеть говорившего. Но подземелье было погружено в кромешную тьму.
— Тот, кто был здесь до тебя и теперь здесь же, рядом с тобой.
— Но имя? У тебя же есть имя? Я — царевич Аюр, сын повелителя Аратты!
— Да, я понял. Кто бы еще требовал у серых, как пыль, стражников отправляться к своему отцу, не называя его по имени?
Аюр встал, держась за стену, и, морщась от боли, сделал несколько шагов к говорившему.
— Я — царевич Аюр, — повторил он. — Мне не место здесь.
— А кому место?
Судя по голосу, говоривший был очень немолод. Еще царевичу показалось, что чересчур дерзкий старец разговаривает с северным выговором. Но впрочем, Аюр не слишком разбирался в наречиях отдаленных уделов. В холодном лесном краю, называемом Бьярмой, он никогда в жизни не бывал, да и не собирался туда.
— Слушай, старик, я не знаю, почему ты здесь сидишь, да мне и дела до того нет, — нетерпеливо ответил он. — Но за мной уж точно никакой вины нет!
— Твоя вина уже в том, что ты сын повелителя и наследник престола.
— Что за наглость! Я хочу знать, с кем я говорю! — возмутился юноша.
— Со мной.
— Я не вижу тебя!
— От моего имени тебе знаний не прибавится. А то, что не видишь… Зачем тебе меня видеть? Ты в своей жизни много лет ходил, широко открыв глаза, но много ли увидел?
— Много, — удивленный поворотом разговора, ответил Аюр. — Я пересек весь Змеиный Язык с восхода на закат, побывал в Затуманном крае, видел разные земли и племена. Видел зверей, о которых никто здесь и не слыхивал…
— И не видел, как погибает Аратта, — вздохнул старец в темноте. — Что толку, что ты видел зверей и людей, если так и не узрел главного?
— К чему все эти речи? Я хочу выбраться!
Аюр на ощупь отыскал дверь и стал колотить в нее кулаками.
— Ребенку, для того чтобы увидеть свет и выйти из чрева матери, приходится ждать девять месяцев. Ты уже не ребенок, но все еще не созрел, чтобы увидеть свет.
— Да кто ты такой?
— Не это должно тебя тревожить, — со вздохом ответил старческий голос. — Лучше поразмысли в тишине о том, что услышал, а я пока посплю…
Глава 14. Три ножки трона
Хаста спускался по лестнице, обдумывая данное ему поручение. Что мудрить — на службе у святейшего Тулума он не только освоил грамоту и счет, не только познал тайный смысл древних свитков Ясна-Веды, но и изрядно развил врожденную ловкость и изворотливость. Мысли его крутились вокруг идеи тайно проникнуть в городскую крепость накхов: как-нибудь прокрасться, тихо затаиться, покуда не будет меняться стража, и прошмыгнуть юркой мышью…
Однако его быстрый холодный ум решительно отметал привычные, но негодные в данном случае уловки. Ему вспомнился Ширам в ту ночь, когда Учай обстрелял мамонтов огненными стрелами. Израненный саарсан, едва живой, открыл глаза и принялся убивать с той же неотвратимостью, с какой делал это всегда. А в крепости воинов, подобных Шираму, — сотни. Уж точно они не станут расспрашивать лазутчика, для чего это он хоронится в тени, — схоронят его сами, да так, что больше никто и не найдет…
"Нет, плохая мысль. А если броситься к стенам крепости с криком, что мне нужно говорить с саарсаном? Тоже глупо. Тогда стрелами угостят арьи, так что и рта открыть не успею. Хотя, может быть…"
Хаста разжал кулак и подкинул на ладони золотую пластину. На пластине была выгравирована печать святейшего Тулума, окруженная словами благословения. Что ж, если нельзя пройти лунной тенью, то придется прибегнуть к ослепляющему сиянию Исвархи.
Никогда прежде со дня основания столицы Верхний город не спал столь тревожно. Дома знатных накхов, каждый из которых представлял собой неприступную башню, были объединены в одну крепость. Напротив нее во всех улочках, прилегавших к главной дороге, ведущей к воротам, стояли отряды городской стражи и телохранители высших вельмож Аратты. Ворота были закрыты. Никто не мог ни покинуть Верхний город, ни войти в него. Объявленное государем перемирие, кажется, мало что изменило.
Плохой мир, конечно, лучше доброй битвы. Но веры накхам больше не было. Будто пелена упала с глаз арьев, и только сейчас они поняли, что извечный коварный враг, столетия копивший силы, наконец поднялся и ударил, словно притаившийся в камнях змей. Тому, кто им доверится, не будет спасения.
Городские стражи, оградившись щитами, в молчании наблюдали за угловатой каменной громадой, ожидая вылазки. И чем дольше ее не было, тем больше в сердцах стражников крепло убеждение, что под предлогом перемирия накхи замышляют нечто ужасное. Осталось только понять, что именно…
— С дороги! С дороги!
Воины храмовой стражи, расталкивал народ, освобождая путь невысокому, но очень важному с виду рыжему жрецу в ослепительных златотканых одеяниях, — целая дюжина телохранителей, как положено высшим служителям Исвархи. На голове у жреца красовалась двенадцатилучевая диадема, подобная той, в которой выходил встречать Зимнее Солнце сам государь, а в руках он держал высокий посох, увенчанный золотым полудиском.
Сотник отряда городской стражи поспешил навстречу нежданному гостю. Тот глянул на него, как на бродячего пса:
— Где это произошло?
— Что — это?
Достославный Хаста не удосужился объяснять. Впрочем, польщенный вниманием столь высокопоставленного лица глава стражи и без объяснений догадался, о чем его спрашивают, и ткнул острием копья куда-то вперед:
— Да, считай, прямо здесь. Там напали на царевича. Потом, увы, государь на своей колеснице приехал и затоптал следы…
Рыжеволосый жрец отмахнулся от него:
— Осветите землю факелами!
Храмовые стражники окружили место, где состоялось похищение, и склонили факелы к земле.
— Сомкните щиты надо мной! — с надменностью прирожденного вельможи продолжал распоряжаться Хаста.
Затем он опустился на колено, приложил к земле правую руку, прижал левую к сердцу и прикрыл глаза, будто вслушиваясь в собственные ощущения.
Свидетели происходящего замерли, благоговейно глядя на волшебное действо. Наконец жрец шумно вздохнул, вновь открыл глаза, поднялся и воскликнул звучным голосом:
— Свидетельствую и объявляю именем храма всемогущего, всеведущего Исвархи, что саарсан накхов Ширам, сын Гауранга, не похищал царевича Аюра и непричастен к его похищению!
Толпа стражников, поставленная здесь приказом нового Хранителя Покоя, дабы никого не впускать в твердыню мятежников и не выпускать их наружу, издала дружный вздох, в котором отчетливо слышалось облегчение. Стоя здесь, почти на виду у остроглазых накхов, каждый из стражников уже мысленно попрощался с жизнью. Ибо начнись что — мало кто из них уцелел бы. А если Ширам ни при чем, так, может, и схватки не будет?
— Ширам, сын Гауранга, — между тем громко вещал Хаста, — ты сказал правду, но ты сказал не все! Я желаю говорить с тобой с глазу на глаз!
* * *
Услышав голос, громко выкликавший его имя, Ширам остановился и оглянулся. Впрочем, его не слишком интересовало происходящее сейчас на улице. Ночная стража на стенах несла привычную службу с удвоенной бдительностью, а все прочие старались как можно меньше привлекать к себе внимание. Каждому из накхов отчетливо казалось, что Ширам желает убить именно его и непременно самым изощренным из тысячи известных ему способов. После заката вся крепость накхов была обшарена от крыши до самого глубокого подвала. Невеста саарсана исчезла, растворилась в ночи, будто и не было ее тут вовсе.
Ширам самолично осматривал одни покои за другими, пока вдруг не застыл у смертного ложа Мармара.
— Плащ, — выдохнул он.
Он повернулся к шедшим за ним воинам:
— Пропали и его плащ, и лук. Никто из нас не взял бы вещь мертвеца, ибо мертвые возвращаются за тем, что им принадлежит. Это Аюна, и она сбежала! Вы слышите меня, накхи? Изнеженная царевна сбежала из-под носа у сотен воинов! Чем мы смоем этот позор?
Он обводил немигающим взглядом лица собравшихся, и каждый, на кого падал этот тяжелый взгляд, хотел умереть прямо здесь, на месте. И как высокую милость готов был просить дозволения умереть, кинувшись в самую гущу боя.
— Мы должны найти ее и вернуть, прежде чем государь узнает о ее побеге…
Ширам задумался. Для того чтобы отыскать Аюну, следовало выбраться из собственной твердыни, окруженной городской стражей, как сахарная голова — осами. Конечно, дело может закончиться схваткой, но придется на это пойти…
Он вспомнил девушку, отчаянно похожую на своего брата, запустившую в него обручальным браслетом. Сейчас, когда все зашло так далеко и каждый новый шаг грозил неминуемой гибелью не только воинам, чья участь — вечный поединок со смертью, но и всей еще совсем недавно великой державе, — чего он ждал от этой девушки, чего хотел? Да, она была прелестна. Не так, как бывают хороши накхини, гибкие и сильные, будто виноградная лоза, черноокие или зеленоглазые, с резкими чертами лица. Золотоволосая Аюна казалась нежной и мягкой, цветком, который легко стоптать неосторожным шагом…
Но стоила ли эта красота всего того, что уже свершилось и неминуемо свершится вскорости? Что такое женская привлекательность? Надолго ли она переживает красоту цветка? Увянет и забудется, как и не бывало. Но все прежние мысли саарсана о новом мире, о едином народе, в котором не будет ни арьев, ни накхов, — все то, с чем он связывал будущую женитьбу, — неужели все это развеется по ветру? Еще недавно Ширам хотел лишь просить свою невесту о помощи — найти объяснение внезапной немилости государя. И вот теперь, как отсеченная голова, летящая наземь, все еще смотрит на бегущее тело, последним усилием желая понять, что происходит…
В этот самый миг внизу раздался громкий голос, зовущий его по имени, и на этот раз Ширам его узнал.
— Должно быть, боги услышали мои слова и шлют мне помощь, — тихо прошептал саарсан, дивясь, что в помощники ему Отец-Змей избрал жреца своего противника Исвархи.
Но уж точно не ему обсуждать причуды богов!
— Впустить жреца, — приказал саарсан. — Но только его одного.
Хаста с некоторой опаской глядел, как из-за зубцов боевой галереи выдвигается толстый брус и с него вниз опускается большая плетеная корзина на крепкой веревке. Наблюдая за ее спуском, он обдумывал, стоит ли громко возмутиться столь неподобающим важному жрецу способом перемещения в пространстве, как вдруг перед храмовой стражей появился молодой арий в роскошных бронзовых доспехах — должно быть, предводитель отряда чьих-то телохранителей.
— Ясноликий Киран, под рукой которого столичное войско, запретил пускать кого-либо в крепость наших врагов, — заявил он. — Будь то солдат, торговец или жрец!
— Мне нет дела до слов военачальников, как солнцу нет дела до криков осла. Мой повелитель там. — Хаста высокопарно простер длань в сторону чернеющего неба. — Лишь святейший Тулум имеет право отдавать мне приказы.
— Может, и так, — не унимался юнец в дорогих доспехах. — Но я получил приказ. И не позволю…
Хаста кивал в такт его словам, задумчиво втирая в руки подобающие жрецу маслянистые благовония. Потом, сняв с пояса изукрашенную флягу из тыквы-горлянки, откупорил ее и тремя глотками утолил жажду, едва удержавшись, чтобы не поперхнуться. Затем протянул флягу одному из храмовых стражей и приказал:
— Полей мне на руки — я касался земли, на которой было совершено преступление.
Стражник щедро плеснул из фляги в сомкнутые ладони жреца.
— Итак, я сейчас поднимусь в башню. Вы будете ждать меня здесь.
— Достопочтенный жрец! — резко напомнил о себе арий. — Покуда я не получу приказа от ясноликого Кирана или от самого государя, я не пущу тебя.
— Вот даже как?
Хаста широко улыбнулся:
— Что ж, не пусти. Вот тебе мои руки, держи их, и да поможет мне Исварха исполнить его волю.
Рыжеволосый жрец поднял руки, будто в молитвенном жесте, так что они едва не коснулись пламени одного из факелов, — и в тот же миг ладони Хасты вспыхнули. Шагнувший было к нему юноша в страхе отпрянул.
— Что ж ты? Держи! — как ни в чем не бывало предложил жрец, делая шаг вперед и протягивая горящие руки. — Ведь ты хотел меня удержать! Ты очень хотел!
Его голос утратил насмешливость и обрел силу:
— Этим пламенем, ниспосланным мне небом, я прокляну тебя и род твой! Да не взойдет на поле твоем семя! Да будут отныне плоды в садах твоих пристанищем червей! И вода в источнике да наполнится солью!
— Нет, нет! — в ужасе пятился ошеломленный арий.
Хаста встряхнул руками, и пламя погасло.
— Убирайся, выродок. — Не глядя на убегающего юнца, жрец молча направился к спустившейся на землю корзине, силясь за безучастностью скрыть глубокое удовлетворение.
Как же долго он мечтал прилюдно выкрикнуть эти слова арию… Но об этой его мысли не узнал никто. И вскоре скрип ворота возвестил о начале подъема.
* * *
Ширам бросился к раззолоченному жрецу и обнял его так, будто после долгой разлуки встретил любимого брата. Наблюдавшие эту встречу накхи замерли, не зная, что и подумать.
— Хаста, друг! Как я рад тебя видеть! Слава богам, ты здесь!
— Одному богу, храбрейший саарсан. Не забывай, что я все же представляю здесь властителя небес Исварху.
— Не беда, пусть даже и его. Пойдем! Может, хоть ты объяснишь мне, что происходит в столице…
— Честно говоря, — произнес Хаста, — я шел сюда с тем же желанием.
— В таком случае ты пришел зря, — нахмурился Ширам, выпуская жреца из могучих объятий. — Мне представляется, что в столице, во всяком случае в Верхнем городе и уж точно в Лазурном дворце, все сошли с ума. Ополоумели, одурели… Не знаю, как еще сказать. Утром Ардван встретил меня так, словно я плюнул на его тень. Я бы не позволил себе просить награду за то, что не раз и не два спасал его сына. Но с дворцовыми рабами говорят любезнее, чем он со мной! Чтобы найти объяснение этому, я отправился к своей невесте. Перед солнечным богом Исвархой она произнесла слова обета стать мне женой. Она приняла обручальные браслеты, такие же священные для каждого из накхов, как для арьев — двенадцатилучевой венец на твоей голове. — В голосе Ширама заклокотал утихший было гнев. — И что же? Прелестная Аюна сегодня швырнула мне их в лицо, требуя, чтобы я убирался прочь! Тем самым она оскорбила и Мать Найю, и Отца-Змея. Исварха свидетель — я был очень мягок! Любой другой накх просто отсек бы ей голову, не спрашивая, чья она дочь! — Саарсан на миг умолк, но все же продолжил: — А потом она сказала такое, от чего всякий мужчина, даже и дикий ингри, пришел бы в неописуемую ярость…
— Я не спрашиваю, что наговорила тебе эта вздорная девчонка… — начал Хаста, не скрывая любопытства.
— Не смей так ее называть! Как бы то ни было, она все же дочь государя и моя нареченная.
— Это, конечно, высокая честь — быть твоей нареченной. Но мне почему-то кажется, что она ее не оценила. И после этого ты хочешь, чтобы я не называл ее вздорной девчонкой?
— Да, я так хочу, — хмуро ответил Ширам.
— Как скажешь. Я буду именовать ее мудрой старицей. Так что же рассказала тебе мудрая старица?
Саарсан молча схватил Хасту за плечо и поволок за собой вниз по лестнице с крепостной стены.
— Ладно, ладно, я пошутил! Она не старица и не мудрая!
— Молчи! — цыкнул Ширам. И добавил куда тише: — Я просто не желаю, чтобы все прочие слышали о том, что моя невеста связалась с мохначом.
— Что?!
Накх притащил оторопевшего жреца во внутренний дворик к фонтану в виде многоглавой змеи.
— Она выкрикнула мне в лицо, что любит Аоранга.
Хаста изумленно поглядел на него, не веря собственным ушам. Конечно, он и сам пообещал дикарке Айхе прожить с ней год, но это был его личный подвиг. Но кто мог принудить дочь государя? Да, Аоранг не таков, как прочие мохначи, но уж точно не ровня царевне…
— Это правда?
— Не знаю. Поверь, мне нелегко об этом говорить. Но она сама так заявила мне на этом самом месте.
— Должно быть, она солгала, чтобы досадить тебе. Но все же… Какой странный выбор! Это так нелепо, что даже похоже на правду! Послушай меня, Ширам, — заговорил Хаста, быстро обдумав услышанное. — Сейчас я тебе скажу не как жрец, а как друг — если ты и впрямь считаешь меня другом. Наверняка эта любовь Аюны — просто блажь. В этом возрасте все девицы — полные дурочки. Да, я помню, что она царевна, средоточие всех прелестей и достоинств. Но я же обещал сказать тебе правду — вот ее и говорю. Скорее всего, она своими дерзкими речами взбаламутила отца, а тот сорвал злость на тебе. Самое худшее, что можно было сделать, — это идти за объяснениями к самой Аюне. Но ты это уже сделал… Я прошу тебя — забудь о ее воплях. Прости ее кощунство, если сможешь. Каждому из нас приходится делать выбор между "плохо" и "совсем отвратительно". Я сейчас вернусь к святейшему Тулуму, объясню ему, что произошло, а он убедит брата…
— Аюны здесь нет, — выдавил Ширам.
— Как — нет? Что ты с ней сделал?
— Ничего! — рявкнул саарсан. — Она сбежала! И не смотри на меня так! И не смей ничего говорить об этом, или я не вспомню, что недавно ты спас мне жизнь!
Хаста покачал головой, будто проверяя, крепко ли она держится на плечах, и примиряюще воздел руки:
— Я и не думал ничего говорить. Сегодня воистину день чудес! Впрочем, господь Исварха за день обегает все небесные пределы, так почему бы его земной дочери не пробежаться…
— Оставь свои шуточки, мне не до них.
— Честно говоря, мне тоже. Но все же это лучше, чем биться лбом о стену и заламывать руки, причитая без толку… Но если Аюна уже у отца, то можно объявить, что ты намеренно отпустил ее… Впрочем, нет. Если бы царевна вернулась во дворец, все бы об этом уже знали. Где же она? М-да, полагаю, Ардван будет недоволен таким поворотом…
Ширам пожал плечами:
— Какое мне дело до недовольства Ардвана? Накхи ему больше не повинуются. Он забыл то, в чем присягал сам и присягали его предки, принимая клятву верности у двенадцати великих родов Накхарана…
Жрец тяжело вздохнул:
— Погоди, погоди, Ширам! Я не спорю с тобой. Если ты говоришь о нарушении клятвы, значит так оно и есть. Я лишь хочу уточнить, касаются ли твои слова лишь Ардвана или же и его сына?
Саарсан на мгновение задумался и произнес холодно и резко, как говорил в прежние времена:
— Аюр не принимал клятву верности у накхов. Стало быть, мой народ не обязан ему служить. Но в то же время царевич непричастен к клятвопреступлению своего отца. И более того, перед тем как быть похищенным, Аюр примчался сюда, чтобы искать мира. А значит, моя верность ему нерушима, как и прежде, и я сделаю все, чтобы отыскать его. Но после этого я и мои люди вернемся в Накхаран. Уж во всяком случае — до восшествия на престол нового государя. Вот когда это произойдет — тогда и поговорим.
— Ты прекрасно сказал, Ширам! — притворно восхитился Хаста, глядя на саарсана со скрытой печалью. — Не всякому ученому мужу такое удастся. Твои слова и мудры, и глупы одновременно. Мудры они — потому что ты и впрямь говоришь, как подобает властителю. Ну а глупы — потому что жернова уже запущены и они смелют в муку все, что попадет между ними. И ты, и твой народ, и повелитель Ардван, и святейший Тулум, и я, и сама великая Аратта могут превратиться в зерно между жерновами.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты видел головы на въезде в город?
— Да, это мятежники, которых Хранитель Покоя хотел поднять на своего государя.
— Так и есть. А теперь мятежником стал ты. Не знаю, сменит ли твоя голова голову Артанака — я бы этого не хотел, — но только что у трона подрубили еще одну ножку. Согласись, на двух ножках сидеть очень неудобно!
— К чему ты клонишь?
Хаста поглядел собеседнику в лицо:
— Ты ведь осознаёшь, что следующей после Артанака жертвой заговора стал ты и твои накхи? То, что заговорщики пытались совершить в лесной веже, сегодня им удалось с блеском прямо перед твоими воротами. Да еще ты сам им помог, увезя Аюну. Об этом знает весь город, и никто уже не поверит, что Аюра похитил не ты. Теперь ты кругом виноват в бедах Аратты.
— Я видел тех, кто похитил царевича, — возразил Ширам. — Это была девица из леса, которая чуть не вышибла из тебя дух. И тот самый сакон, в которого Аюр всадил стрелу.
— Тот самый? Ты хочешь сказать…
Хасту передернуло. На память тут же пришли слышанные в детстве страшные сказания о ходячих мертвецах, поднятых заклятиями из земли. Он и сам не знал, верить им или нет. Бьярские чародеи были способны на многое…
— Для мертвеца он был очень быстрым, — добавил Ширам. — Но я готов поклясться, что узнал его.
— Очень странное дело, — тихо проговорил Хаста. — Сначала — Артанак, много лет бывший правой рукой государя. Теперь вот накхи. Следующая — храм. А если подломится и третья ножка трона, то останется одна-единственная, почти незримая. Именуемая божественностью государевой особы. Но устоит ли она перед жаждой власти?
— Ты красиво говоришь, Хаста. Но полагаю, ты пришел сюда не просто для того, чтобы я послушал твои речи.
— Маханвир, как всегда, мудр.
Ширам поморщился:
— Я больше не маханвир.
— Вот о том как раз и речь. Те, кто ножка за ножкой выбивает опору из-под трона, добивались именно этого и получили свое. Получили даже легче, чем рассчитывали. Теперь, когда царевич пропал, арьев натравят на накхов, те же в ответ примутся резать арьев. До тех, кто сеет и пашет, конечно, нет дела ни тем ни другим. Но скажу тебе по секрету — им придется тяжелее всего. В итоге Аратта останется без хлеба. И вскоре перестанет существовать.
Ширам вновь пожал плечами и хотел что-то сказать, но жрец опередил его:
— Быть может, тебе все равно. Но невелика честь для гордых накхов стать тряпичной куклой на пальцах бродячего лицедея.
— Чего ты хочешь, Хаста? Говори прямо.
— Мы должны действовать сообща. Ты и я, храм и накхи. Мы должны отыскать Аюра. Он станет залогом будущего союза. Да, Ардван вспыльчив и подозрителен, но вовсе не глуп. И когда успокоится, непременно начнет искать пути к примирению. Я слышал, вы уже заключили перемирие?
— Так и есть.
— Возвращение Аюра даст тебе возможность заключить новый мир. Полагаю, куда более выгодный для накхов. Если только…
Он не успел договорить. Со стороны улицы послышался рев трубы.
— Что-то произошло, — насторожился Ширам. — Похоже, пока мы тут беседуем, они готовятся к бою!
Он оттолкнул жреца и бросился к лестнице, ведущей к стенам. Хаста, подобрав длинные полы густо расшитого золотом одеяния, пустился следом.
* * *
Этим вечером коридоры и залы Лазурного дворца казались Ардвану непомерно большими и устрашающе гулкими. Обычная суета и многолюдье, десятки придворных, спешивших почтительно преклонить перед ним колено, едва он появлялся на пороге, — сегодня всего этого не было. Даже те немногие слуги, которые помогали ему разоблачиться, чтобы отойти ко сну, то и дело вздрагивали и прислушивались, ожидая шума с улицы. Конечно, государь в безмерной мудрости своей заключил с накхами перемирие, но можно ли верить этим порождениям Первородного Змея? Даже то, что у покоев государя сегодня не стояли те самые пресловутые порождения змея, отчего-то пугало. Будто мироздание одним махом изменило свой устоявшийся порядок, и никому не ведомо, что принесет эта перемена.
Перед закатом во дворец прибыл Киран и привел полсотни воинов городской стражи. Они встали у всех входов и у опочивальни государя, сменив Жезлоносцев Полудня. Те устроились спать прямо во дворце, готовые в случае необходимости вскочить и ринуться в бой.
— Прикажете мне остаться здесь? — склонив голову, поинтересовался зять государя.
— Нет, ступай к войску. Ширам непременно сдержит данное слово. Так что здесь можно ничего не опасаться. И вот еще что — завтра поутру я желаю видеть здесь всех вельмож, допущенных в Лазурный дворец. Эти трусы разбежались и заперлись в своих особняках, прячась за спинами телохранителей. Они что же, полагают, что моей власти недостанет подавить восстание? Что я не справлюсь с мятежным саарсаном? Он уже запросил мира! И где, я спрашиваю, где все те, кто еще утром клялся мне в верности? — раздраженно говорил государь. — Почему они не здесь? Где эти потомки храбрейших арьев? Прикажи утром собрать их здесь!
— Я все исполню, мой повелитель.
— А теперь ступай. Ты всегда был мне предан. Ты всегда первым видел измену под маской лживой верности. Я не забуду этого, покуда жив.
Киран поклонился, чуть придерживая ножны меча, и, выпрямившись, направился к выходу.
— Настало время, когда измена стала законом и слова чести бряцают, как истертая медь в кружке нищего, — вслед уходящему тихо проговорил Ардван.
Когда пришло время отойти ко сну, молчаливые слуги положили в постель серебряные грелки с горячей водой и тихо вышли, оставив государя одного. Ардван сидел на краю своего ложа, закрыв глаза, ощущая вокруг пустоту. Он чувствовал себя брошенным всеми. Хоровод теней кружился вокруг него.
Вот Артанак, которого он когда-то готов был считать братом. С которым отправлялся на свою Великую Охоту, карабкался по скалам, добывая горных львов, шкурами которых и сегодня покрыт его трон. Хранитель Покоя, всю жизнь служивший ему нерушимой защитой. Что посеяло в нем ядовитые семена измены? Какие слова нашли путь к его сердцу, вырвав прежние воспоминания о дружбе?
Да что Артанак! Вот и родной брат — можно ли верить ему? Его жрецы шастают повсюду, высматривая и вынюхивая, но об измене и заговоре ему стало известно от Кирана. А ведь Тулум наверняка знал, но медлил… Выжидал? Искал выгоду? Лишь верный Киран, которого заговорщики пожелали втянуть в свой круг, немедленно открыл ему глаза.
"Господь Исварха, как же я одинок! Совсем как ты там, в небе… Неужели и ты страдаешь в вышине так же, как я? Неужели моя боль — часть твоей? Ведь и ты, как и я, ходишь один и не можешь встретиться с той, кто была тебе дороже всех под небесами, черными и голубыми…"
Светильники гасли один за другим, из распахнутого окна веяло ночной прохладой. Ардван все не спал. Он сидел на краю постели, раскачиваясь и бормоча запретное во дворце имя.
— Аниран… Проклятье сладкозвучных песен забрало тебя у меня! Нет мне ни в чем опоры… Тяжело путнику без посоха! Невыносимо государю без верных. Зачем ты покинула меня, Аниран? Зачем погубила нашу любовь? Нет мне без тебя ни покоя, ни тени в палящий зной. Жажда иссушает меня, и сердце будто кусок засохшей грязи…
— Я здесь, Ардван… Я здесь. Открой глаза… Услышь меня, мой муж и повелитель…
От неожиданности Ардван вскочил с постели и начал озираться в поисках говорившей.
— Я здесь…
Голос разносился сверху. Она парила возле открытого окна, будто ночная птица, влетевшая в царские покои. Легкие одежды ее развевались, и золотистые распущенные волосы волнами сбегали на плечи.
— Ты?! Но как…
— Исварха услышал твою молитву, — звучал ее нежный голос. — Он не дал мне смерти в тот день. Он дал мне крылья и обратил в птицу. Сейчас же он сжалился над тобой. Иди ко мне… Иди ближе… Я научу тебя летать!
Ардван сделал шаг, затем еще один.
— Дай мне руку! Почувствуй, я живая! Теперь мы всегда будем вместе!
Государь как во сне протянул руку, прикоснулся к воркующей деве-птице и вдруг отпрянул:
— Ты — не она!
Веревка с узлами в тот же миг обвилась вокруг его шеи, резко натянулась… Ардван захрипел, хватаясь за удавку, но золотоволосая красавица повисла на нем, обрывая последние мгновения жизни повелителя Аратты. Наконец он дернулся и затих.
— Готово, — прикладывая к шее мертвеца два пальца, прошептала она. — Жаль, что он так и не захотел учиться летать. Так было бы куда забавнее!
