VII. Бисквит

— Черт возьми! Эта хрень, по-вашему, «eat fresh»?! — возопил Бисквит, отважно заявившись в одну из самых посещаемых забегаловок «McDolban’s». Дело было в час-пик, посетители толпились у стойки с аляповатыми коробками из-под картошки фри в руках. Поднятый Бисквитом крик заставил их обернуться. Челюсти на мгновение замерли. Пару посетителей выронили картонные стаканчики с колой, и отрава, пенясь, зашипела на полу.

— Люди! — разорялся тем временем Бисквит, неистово размахивая треугольным клубным сэндвичем, к которому прилипли вялые листья салата, наверняка вырезанного из папье-маше. — Мадам и месье! Соотечественники лягушатники! Опомнитесь! Разве эти канальи подадут вам круасаны?! Нет, тысяча подрывников! Вас пичкают забрызганными кетчупами чизбургерами, как гусей, чтобы ваши печенки превратились в Foie gras, а головы стали задницами, точно такими же безобразными, как Big Mrac!!!

Договорить в тот день Бисквиту не дали. Старший менеджер, подкравшись к оратору со спины, вывернул ему на голову бидон прогорклого масла, на котором в заведении с полгода жарили фри, отчего оно стало чернее нефти. Другие сотрудники, включая официантов, ринулись на Бисквита, чтобы извалять его в перьях по свирепому обычаю мазерфакелов. К счастью, часть посетителей бросилась на выручку храбрецу. Завязалась потасовка, прилавки были опрокинуты, пластиковая мебель разнесена на куски.

— En avant, mes gardes empereur courageux!! — завопил Бисквит, наполовину избавившись от сидевшего на голове бидона.

— Vive l'Empereur!! — откликнулись мятежники, пиная разбросанные по полу гамбургеры. Так, с мелкого хулиганства, началось беспримерное противостояние находившегося в зените могущества Пентхауса с Бисквитом, провозгласившими себя шеф-поваром лягушатников или, если по-лягушатски, chef de cuisine. Именно в качестве шеф-повара Бисквит подписал свой первый эдикт, предписывавший гвардии — La Garde Imperiale, ловить и бить обслугу фаст-фуд, всех этих жалких bâtards stupides, по выражению самого Бисквита. Их ловили и били, приказ есть приказ. Как видите, про воздух никто не обмолвился ни словом. Но, Пентхаус был вовсе не прост, там сразу распознали и оценили угрозу. Уцелевшие франчайзеры, чудом ускользнувшие за бассейн Атлантик, подослали к шеф-повару наемных убийц. Он, уцелев, не остался в долгу, двинув своих верных поварят к бассейну, окружавшему Пентхаус со всех сторон. Там его постигла первая ошеломляющая неудача. В ней не было его вины. Готовя вторжение, Бисквит велел своим гренадерам запастись надувными матрасами. Но наглосаксы предусмотрели такой вариант, и, когда лягушатники спустили плавсредства на воду, открыли ураганный огонь стальными скобками из дальнобойных рогаток. И, сколько бы новых матрасов не надували на своем берегу лягушатники, подбадривая друг друга криками «браво», матрасы под плотным прицельным огнем шли ко дну один за другим.

Потери Бисквита оказались кошмарными. Но провал не остановил его. Собственно, наглосаксы не оставили шеф-повару выбора. Потерпев зубодробительное поражение на берегах бассейна, Бисквит сделал ход конем. Захватил остальные этажи Западного крыла, обязав его обитателей хлебать на первое луковый бульон, на второе — бобовое кассуле, и крем-брюле на десерт. Отказ от утвержденного Бисквитом меню расценивался им как тягчайшее государственное преступление, приравнивавшееся к употреблению фаст-фуд вовнутрь. Это занятие было строжайше запрещено, за найденный при обыске чизбургер карали смертью, рубя голову мобильными гильотинами, жандармы Бисквита возили их за собой на колесиках. Контрабандные товары, главным образом, мороженые сэндвичи и хот-доги, ингредиенты к еде фаст-фуд, конфисковались и публично сжигались. Понятно, костры, пылавшие в коридорах то тут, то там, здорово сократили запасы дыхсмеси, имевшейся в распоряжении Бисквита, но оно того стоило в качестве элемента психологической войны: в осажденном Пентхаусе разразилась паника, его избалованные жильцы, обделавшись, едва не выбросили белый флаг. Может, и выбрасывали, но Бисквит не заметил его в запале. Охваченный воинственным угаром, он попытался принудить лакомиться лягушатиной сидней, гордых предков современных стройбанов, и вляпался с ними по первое число. Жрать консервированных жаб, пускай даже в угоду ему, сидни категорически отказались. Бисквит попытался их принудить, и понеслась. Лягушатники сломали входную дверь в отсек, но то был их первый и последний успех. Они просто не догадывались, с кем связались. Сначала ошалели от неоглядных просторов чужого этажа. Затем околели. Отступая, сидни демонтировали батареи отопления, а свои цементные полы залили водой, через пару минут превратившейся в ледовый каток, где лягушатники падали, часто замертво. Других зашибли партизаны, швырявшие в захватчиков исполинскими сосульками. Третьи заблудились и пропали с концами, как знать, быть может, они где-то бродят до сих пор. Лютый голод довершил разгром. Бисквит, в невменяемом состоянии, был схвачен с заиндевевшим сухарем в окоченевшей ладони, который он безуспешно пытался разгрызть. Отпоив шеф-повара крепким чаем, великодушные сидни одели его в овчинный тулуп, напялили на ноги валенки, и сдали с потрохами в Пентхаус.

Дальнейшая участь Бисквита была ужасна. Страшно обозленные менеджеры сетей фаст-фуд собирались превратить его в гуся фуа-гра, вставив в глотку лейку для принудительного кормления пищевыми добавками, среди которых преобладали препараты группы «Е», от длительного употребления которых он должен был разучиться произносить слова, за исключением известной фразы: гуси, гуси, га-га-га. Бисквиту крупно повезло, что в последний момент наглосаксы передумали, вспомнив об учрежденной ими же Гадской конвенции по защите прав военнопленных. Наказание для Бисквита пересмотрели, ограничившись пожизненным заключением в тесную просмоленную бочку, отбуксированную боевыми пловцами на фарватер бассейна Атлантик и поставленную там на якорь. Естественно, Бисквита снабдили запасом провизии, картофельными чипсами и гамбургерами, в надежде, что, раскается и полюбит их. А, чтобы заключенному не было одиноко, отдали ему его любимый боевой барабан, с которого Бисквит привык командовать своими гвардейцами. Потом, кстати, жалели. Зловредный шеф-повар долго еще отбивал по ночам барабанные дроби, лишая сна жильцов примыкавших к бассейну Атлантик квартир. Пока не замолк навеки.

Вторая и последняя на сегодняшний день попытка форсировать бассейн, чтобы выкурить наглосаксов из Пентхауса, была предпринята сравнительно недавно бесноватым швабром Шпилем Грубым. Я уже упоминал этого неадекватного жильца пару раз. Как и его предшественник Бисквит, Шпиль спал и видел себя полноправным хозяином наглосаксонских воздушных машин. И снова не придумал ничего умнее, чем наехать на сети фаст-фуд, для вящей убедительности объявив себя вегетарианцем. И это при том, что был не дурак полакомиться баварскими сосисками в любимом, пропахшем темным пивом гаштете.

Кого он хотел обмануть? Тем более, что сам на весь Дом обвинял наглосаксов в беспардонном грабеже своего этажа посредством так называемых Версальских пожарных шлангов, переброшенных пожарными расчетами из Пентхауса после драки, затеянной молодыми хулиганистыми фанами минифутбольного клуба «Шавке-04» прямо на берегу бассейна Атлантик. Об этой потасовке, в конечном счете дорого обошедшейся швабрам, лягушатникам, беням с люксусами и другим их ближайшим соседям по Западному крылу, Шпиль, кстати, знал не понаслышке, поскольку принял в ней самое непосредственное участие. И, хотя был тогда совсем желторотым юнцом, именно он, как говорят, подкинул фанам постарше сомнительную идею с факельным шествием, чего, дескать, не сделаешь, ради популяризации соккера. Хотя знал прекрасно, факельные шествия строжайше запрещены, само поджигание чего бы то ни было преследуется пожарными по закону. Шпиля с дружками это не остановило, как будто они не понимали, чем обернется затея. Высыпали с факелами на берег, где находившиеся на боевом дежурстве пожарные видели их в бинокли как на ладони, и давай восхвалять свой любимый «Шавке-04», непобедимую Бундеслигу и родную Дойче-банку, одновременно выкрикивая оскорбления по адресу гордости Пентхауса — минифутбольного клуба «Манчестер Юнайтед», наглосаксонской Премьер-лиги и Барклиз-банки, ее главного воздушного спонсора. В историографии Дома принято считать, что именно ругательства, которыми подвыпившие фаны «Шавке-04» осыпали футбольных кумиров Пентхауса, спровоцировали пожарных пустить в ход свои мощные дальнобойные брандспойты. Один Отшельник придерживается иного мнения, по его словам, роковой для фанов стала критика Барклиз-банки, об этом не принято болтать, но она — одно из самых вместительных хранилищ дыхсмеси и уступает разве что аварийным резервуарам ФРС, питающей сам Межэтажный Воздушный Фонд. Так или иначе, наглосаксы открыли по смутьянам ошеломляющий «огонь» из брандсбойтов, разметав крикливую компанию по кафельным берегам и смыв многих дебоширов в воду, где многие из них утонули.

Уцелевшие фаны, мигом протрезвев, кинулись наутек, побросав факелы, хоть часть из них еще каким-то чудом пылала. Итогом возмутительно неосторожного обращения с огнем стал сильнейший пожар, от которого особенно пострадали квартиры лягушатников. Огонь удалось сбить далеко не сразу, помещения заволокло едким смрадным дымом, от которого у жильцов щипало глаза.

Локализовав пожар, наглосаксы, свистнув на подмогу своих соседей и дальних родственников мазерфакелов, перебросили длинные раздвижные лестницы прямо в квартиру к швабрам и ворвались туда, чтобы выявить и наказать поджигателей. Перепало и молоденькому Шпилю. Дюжие пожарные выдернули его, взмыленного и вопящего, из-под кровати, где будущий рейхсуправдом безуспешно пытался спрятаться. В одной ладони Шпиля был зажат полупустой спичечный коробок, другой он отчаянно цеплялся за ножку кровати. Синие футболка и гетры, а Шпиль, на свою беду, не успел их снять, с головой выдали в нем одного из фанов клуба «Шавке-04». Ох, не надо было ему, подававшему надежды оконописцу, бросив мольберт с акварелями, хвататься за факел и нестись, очертя голову, за другими поджигателями. На что он рассчитывал? Думал, пожарные погладят его по головке? Как бы не так. Тем более, что пожарные были чистой воды дикарями, сипаями с карийского этажа. Наглосаксы отправили их отдуваться вместо себя, только слегка припудрив для приличия носы, чтобы подлог не бросался в глаза. Ну а сипаи — рады стараться, лишь бы получить в Пентхаусе вид на жилье, поскольку им не улыбалось возвращаться в родной отсек, где из-за неконтролируемой рождаемости даже спать приходилось стоя.

Короче, эти парни, орудуя пожарными баграми, не оставили на Шпиле живого места. Затем ему крепко доставили мазерфакелы, воспринявшие притязания фанов «Шавке-04» носиться с факелами по этажам, как личное оскорбление Мамы Гуантанамамы, чей известный всему Дому факел был таким образом осквернен. К тому же, мазерфакелы были глубоко возмущены дерзкой выходкой одного швабрского водолаза, утопившего их любимый резиновый банан «Лузертания». И, хотя водолаз, вспоровший днище «Лузертании» ножом, доказывал впоследствии, что банан использовали для переброски через бассейн сипаев, его даже слушать никто не стал, а юного Шпиля сделали крайним. Повалили на пол и давай лупцевать. Еще и пустили в лицо струю «черемухи» из баллончика, отчего Шпиль надолго ослеп. Кто бы сомневался, что после этого он затаит обиду?

Сбивая пламя, пожарные не церемонились со швабрами и их имуществом. Все самое ценное было вывезено в Пентхаус в счет погашения долга за услуги по борьбе с огнем. Гобелены и антикварные фарфоровые сервизы, старинные рыцарские доспехи и картины были объявлены колюще-режущими предметами, конфискованы в качестве репараций, после чего у швабров остались одни голые стены и потолки. На этом их неприятности не закончились. Хотя очаги возгорания были локализованы, пожарные продолжили качать воду на швабрский этаж, а вычерпывать ее запретили. И, когда снизу прибежали разъяренные ляхи, вопя, что их, видите ли, затопили, велели швабрам компенсировать убытки, не слушая никаких оправданий.

— Ну, погодите, суки пожарные, будет и в нашем коридоре праздник! — скрипел зубами в бессильной ярости Шпиль, валяясь на больничной койке, весь в гипсах. Кого мог всерьез напугать инвалид, не способный без посторонней помощи нанизать на коротенькую пластиковую вилку безвкусную вегетарианскую тефтелю из прессованной соломы? Осознание собственного бессилия доводило Грубого до исступления, и тогда на него зло шипели соседи, опасавшиеся, как бы пожарные снова не начали бить.

— Да потише ты, Шпиль, заколебал уже! — шикали они. — Допросишься, придурок, честное слово…

— Ненавижу! Всех ненавижу! — не унимался Грубый.

— Дайте этому кретину какую-нибудь книжку, может, заткнется… — предложил кто-то.

— Он же слепой! Как же он будет читать?!

— Дайте написанную азбукой Бройля…

В библиотеке при лазарете нашлась всего одна такая книженция, нацарапанная одним анонимным слепцом, описавшим свои долгие бесплодные попытки вернуть зрение по методу доктора Норбекова. Автор не удосужился подписать рукопись. Книга называлась «Моя борьба». Заполучив текст, Шпиль надолго погрузился в чтение, водя по выпуклым строкам указательным пальцем. А, выписавшись из лазарета, доктора признали его безнадежным, прихватил книжку с собой. Делая первые, неуверенные шаги, Шпиль выставлял вперед длинную трость, которой то и дело постукивал по стенам. Зрение не спешило возвращаться к нему.

— Пускай радуется, урод припадочный, что взяли на поруки, а не засадили, как других военных преступников, в чулан, — шептались у него за спиной соседи по палате. Медленно удалявшийся Шпиль слышал каждое обидное слово, его уши, в отличие от глаз, работали, как часы. Он бы дорого дал, чтобы отшпилить критиканов, если бы только они попались ему на глаза. К сожалению, это было невозможно.

— Давай, проваливай, Пиночет долбанный, — напутствовали его, намекая на черные очки, прописанные ему консилиумом докторов, Шпилю предстояло носить их до конца жизни. До крови закусив губу, Грубый заковылял вперед, шаркая подошвами тапок и судорожно прижимая к пересчитанным сипаями ребрам «Мою борьбу».

С тех пор жизнь Шпиля стала борьбой за выживание. Повязка приносила ему непрестанные страдания. Отчасти выручала трость, но он все равно то набивал шишки об углы, то проливал кофе за ворот любимой коричневой рубашки. Самым страшным испытанием для Шпиля стало осознание того факта, что оконописцем ему больше не быть. Да и мольберт с акварелями, пока шла война, кто-то свистнул. Шпиль, как мог, отыгрывался на соседях. Чуть что, пускал в ход трость, которой наловчился метко разить обидчиков на слух. Завидев его, они шарахались, кто куда. Разумеется, то было слабое утешение для жильца с его амбициями. Шпиль как раз подумывал покончить с собой, когда в его беспросветной жизни неожиданно появился Хайнрих Гиблый. Этот плюгавый хитрован в пенсне, благополучно пересидевший драку с пожарными в лазарете, был готов на все, что угодно, лишь бы Шпиль назначил его Правой рукой. Для этого надлежало втереться в доверие к сварливому инвалиду. Хайнрих добился задуманного, презентовав Шпилю таксу-поводыря по кличке Блонди. Ход, сделанный Хайнрихом, оказался беспроигрышным. Жизнь, которую влачил Шпиль, разительно переменилась к лучшему, едва в ней появилась эта удивительно сообразительная собака. Отныне Грубому стоило только сказать, например, Блонди, хочу пивка, как они с таксой оказывались там, где его наливали ветеранам бесплатно, то есть, в знаменитой пивной Bürgerbräukeller. Или, когда Шпиль, почесав собаку за ухом, осведомлялся: Блонди, что там болтает про меня эта никчемная желтая пресса, не проходило и минуты, как такса неслась к нему со свернутой газетой в зубах. И не с каким-нибудь легкомысленным «Der Spiegel», а со свежим номером «Kommunisten Deutschlands» или «Juedische Zeitung». Растроганный Шпиль обнимал обожаемую собаку за шею, трепал по холке и не нарадовался, а Хайнриха, сделавшего столь неоценимый подарок, пожаловал эпитетом Верный с присвоением высокого звания обер-швабр-фюрера СС, назначив командовать самыми отмороженными фанами «Шавке-04». Их отряды как раз начали формироваться в тайне от пожарных, скрытно тренируясь так ловко бросать спички, чтобы их нельзя было погасить. Конечно, в одиночку Шпилю было сложно натаскивать своих поджигателей. С появлением Блонди и Хайнриха дело заспорилось. А потом, совершенно неожиданно, случилось непредвиденное — такса исчезла. Шпиль послал ее за свежим номером «Gazette Auschwitz», и не дождался ни его, ни верной Блонди.

— Блонди? Блонди?! Ко мне! Ко мне!! — встревожено звал Шпиль, но, такса не показывалась.

— Должно быть, ее украли, мой фюрер, — сразу же догадался Верный Хайнрих, очень кстати оказавшийся рядом.

— Но кто?! Кто мог пойти на такую неслыханную гнусность?! — Шпиль яростно стиснул кулаки. Костяшки пальцев громко хрустнули.

— А у вас есть какие-нибудь предположения, Экселенс? — вкрадчиво осведомился обер-швабр-фюрер. Грубый беспомощно развел руками.

— Да никаких, в общем-то… — вынужден был признать он. Тогда Хайнрих нагнулся к нему и что-то прошептал ему на ухо.

— Ты думаешь, это они?! — воскликнул Шпиль, его брови взлетели на лоб так высоко, что левая скрылась под челкой, сдвинув тугие бинты.

— Ну а кто же еще? — по-военному четко отвечал Хайнрих. Служить в армии ему не пришлось, от прошлого призыва в бундесополченцы Хайнриху удалось ловко откосить, сославшись на рахит. Теперь, назначенный обер-швабр-фюрером, что примерно соответствовало чину бригадного военврала первого ранга, он был вынужден вживаться в роль и быстро наверстывал упущенное.

— Но зачем?! Зачем им дался мой маленький милый песик?!! — возопил Шпиль, едва не плача от бессильного гнева. Хайнрих снова склонился к фюреру и шепнул еще несколько слов. У Шпиля отвалилась челюсть.

— Но ведь они же не едят такс! — вскричал он, едва только вернул челюсть на место. — Они лопают курочек, я точно знаю. Автор «Моей борьбы» уделил целую главу кулинарным предпочтениям обетованцев. Про уши Амана там было, это блюдо у них называется Гоменташи, говорят, пальчики оближешь. Про селедочку с луком я тоже слыхал, но, чтобы они ели собачатину…

— Разве не вы написали сей фундаментальный труд, о мой темный властелин? — умело разыграл изумление ушлый обер-швабр-фюрер, придав лицу подобострастное выражение. На голове Шпиля по-прежнему были бинты, но никто из подчиненных не знал наверняка, слеп ли фюрер подобно кроту, или только строит из себя слепого, чтобы хитростью выявлять двурушников. Один из ближайших приспешников Шпиля, головорез по кличке Рэм, они вместе начинали в фан-клубе «Шавке-04», как-то похвастал, будто поджигает спички о загипсованный затылок Грубого, сопроводив похвальбу соответствующей пантомимой. Шпиль и ухом не повел. Остальные посмеялись от души. А спустя всего пару дней, во время Ночи длинных ножей, когда фаны, по заведенному в клубе обычаю, мерялись лезвиями, у кого оно длиннее, Рэма нечаянно зарезали в толчее. Несчастный случай, неосторожное обращение с оружием…

— Разумеется, ее написал я! — поджал губы Шпиль, отчего его знаменитые на весь швабрский отсек усы подперли нос. Он, действительно, так свыкся с любимой книгой, что приучился искренне считать себя ее автором. — Ну так тем более, я не понимаю! Обетованцы не едят собачатину! И потом, зачем им меня доставать?! Я ведь к ним всегда хорошо относился! Даже простил, когда кто-то из них свистнул мой мольберт, пока я храбро дрался с пожарными у бассейна…

Приняв откровенно раболепную позу, Хайнрих произнес еще несколько фраз на ухо фюреру.

— Они сделали это мне назло?! — чуть не взвыл Шпиль, наливаясь кровью. — Ты уверен?!

Обер-швабр-фюрер многозначительно кивнул.

— Вот, значит, как, — скрипнул зубами Шпиль, незаметно смахнув слезу, выкатившуюся из-под повязки на глазах. — Ну, тогда все! Будет им окончательное решение их Кулинарного вопроса! Сами напросились!

Еще через пару дней верный Хайнрих подготовил пространную докладную на имя шефа.

— Это еще что такое? — удивился Шпиль, вызвав подчиненного в кабинет. За покатые потолки и полумрак, царивший там круглыми сутками, посетители прозвали его Логовом вервольфа, хоть, на самом, все было куда прозаичнее. Диктатор предпочитал сумерки, поскольку яркий свет резал пострадавшие глаза. С исчезновением Блонди повязку довелось снять.

— Материалы следственного дела по факту государственного преступления против вас, мой фюрер, вашей отважной таксы и всего Рейха, — отчеканил Верный Хайнрих. — В приложении — выводы экспертизы, протоколы допросов и вещественные доказательства.

— Похвально, — рассеянно пробормотал Грубый, поглаживая корешки толстых фолиантов слегка подрагивавшей кистью левой руки. — И каковы же, если вкратце, выводы?

— Оправдались наши самые наихудшие опасения, Экселенс, — Хайнрих вытянулся по стойке смирно, которую тщательно отрабатывал перед зеркалом в свободное от поджигательства время.

— Каким образом?! — голос Грубого разом опустился на три октавы.

— Форшмак… — вымолвив это страшное слово, обер-швабр-фюрер многозначительно умолк.

— Нет… — прошептал Шпиль через минуту, истраченную воспаленным мозгом на сведение логических концов. Его губы посинели, лицо сделалось пепельным. — А как же… — он осекся. Но верный Хайнрих понимал шефа с полуслова:

— Вот результаты экспертизы, проведенной лучшими теологами рейхс-этажа, — обер-швабр-фюрер пододвинул Шпилю пачку альбомных листов, исписанных строгим готическим шрифтом. — По мнению наших профессоров, кстати, я осмелился без вашего ведома присвоить им очередные звания гауптманов, обетованский Кашрут четко указывает животных, чье мясо запрещено к употреблению. Это свинья, верблюд, заяц и крыса. Первые три вида давно вымерли и не встречаются в Доме. Крысы процветают, но их и так едят только в случае самой крайней необходимости. Например, при длительной осаде отсека. О таксах в Кашрут ничего не сказано, Экселенс…

Слушая верного Хайнриха, Грубый взялся за волосы, смахнув украшенный рисованными черепами ночной колпак.

— Какие у тебя еще доказательства?! — прорычал он, задышав тяжело, яростно, с присвистом.

— О, их полно, — заверил обер-швабр-фюрер. — Например, вот эта пьеса. Видите?

— Швэр цу зайн а ид? — мучительно щурясь, прочел по слогам Шпиль, отодвинул кожаный переплет и выжидательно уставился на верного Хайнриха. — Что за абракадабра? Я не понимаю…

— Пьесу написал некий Алейкум Ассалям, выдающий себя за мигранта с этажа неполноценных арафатников. Но, у меня есть веские основания подозревать, что на самом деле под псевдонимом Алейкум Ассалям скрывается небезызвестный сценарист Вэалейхем Шалом. Это чистокровный обетованец работает в театре на Второй авеню…

— Опять этот проклятый Пентхаус… — процедил сквозь зубы Грубый, до боли стиснув ореховые подлокотники кресла, украшенные мастерски вырезанными свастиками.

— По нашим сведениям, — продолжал Хайнрих ледяным тоном, — именно этому, пользующемуся большим уважением соседей деятелю культуры, было поручено удостоверить кошерность блюда, о котором я вам только что доложил. Процедура, о которой идет речь — обязательное условие, если оно не соблюдено, уважающие себя обетованцы даже за стол не сядут, не то, чтобы вилки в руки взять. Проводить ее — большая честь. Однако наши теологи считают, признав форшмак годным к употреблению в пищу, как того требовали влиятельные заказчики из Биллиардного клуба, Вэалейхем Шалом пошел против совести. Поскольку, часть ингредиентов, не будучи ни свининой, ни верблюжатиной, вместе с тем, не являлись ни курятиной, ни рыбой. Разумеется, Вэалейхем Шалом не мог не знать столь очевидных для всякого обетованца вещей. Ему пришлось притягивать доказательства за уши…

— Каким образом? — перебил Шпиль. На его лицо стало страшно глядеть.

— Он вспомнил о некоем животном «хагав», неоднократно упоминаемом в Начертании, якобы полученном жильцом по имени Моше из рук самого Архитектора…

Услышав имя Моше, Грубый болезненно поморщился.

— Так вот, загадочное животное «хагав», кстати, теологи до сих пор не решили, какая именно тварь имелась в виду, числится как условно съедобное…

— Условно съедобное — это как? — напрягся Шпиль.

— Вроде произрастающих в мрачных отсеках сидней грибов волнушек, Экселенс, — пояснил обер-швабр-фюрер. — Сидни запросто употребляют волнушки в качестве закуски, правда, чтобы не отравиться, грибы рекомендуется запивать внушающим трепет количеством водки или самогона…

— Насколько я знаю от тех боевых товарищей, кто чудом вернулся с поросших мхом этажей сидней, эти кошмарные исчадия азиатского мрака только тем и заняты, что хлещут свою низкопробную водяру, от которой за километр разит сивухой, — вставил Шпиль задумчиво и, как ни странно, его лицо немножко разгладилось. По всей видимости, ужасы восточного фронта пугали его значительно меньше участи Блонди. — И, если у этих образцовых унтерменш, — тут фюрер снова презрительно поджал губы, — заходит речь о закуске, значит, они высосали столько водки, что она начала выплескиваться через глотки обратно, и им срочно требуется протолкнуть ее вниз по пищеводу…

— Вы как всегда правы, мой темный властелин, — склонился в почтительном поклоне обер-швабр-фюрер.

— А, когда в желудке скапливается столько водки, сколько ее вмещается у одних только сидней, можно смело и мухоморы сырыми жрать, вместе с бледными поганками. Хуже все равно не станет…

— О, как это точно подмечено! — подхватил обер-швабр-фюрер, делая реверанс. — В том-то и дело, мой господин! Как видите, грибы являются условно съедобными продуктами. Точно такими, как и собачатина…

Хайнрих попал в точку. Лицо Темного Властелина наконец-то почернело.

— Этот обетованский негодяй Вэалейхем Шалом, маскирующийся под личиной честного арафатника Алейкум Ассаляма, как я уже имел честь докладывать Вашему Мрачному Величеству, провел четкие параллели между условно съедобным животным «хагав» из Начертания и «гавкой», как сидни спьяну называют своих беспородных псин. А гавки, вне сомнений, условно съедобные существа, ведь чайники из Пентхауса уплетают их за обе щеки и в тушеном, и в жареном виде.

Шпиль Грубый издал горлом странный и, одновременно, устрашающий звук.

— Получить к праздничному столу рождественскую гавку с яблоками — предел мечтаний для большинства чайников, а их, между прочим, в Подвале — как нерезаных собак, — продолжил обер-швабр-фюрер безжалостно.

— ХВАТИТ!!! — не своим голосом взвыл Шпиль Грубый. — Избавь меня от подробностей, Хайнрих!!

— Прошу пардона, Экселенс, — тон обер-швабр-фюрера стал заискивающим. — Я только хотел, чтобы вы знали, как обстоят дела. Вот, если изволите сомневаться, ксерокопия стандартного меню одного из самых посещаемых в Пентхаусе ресторанчиков, где подают национальную пищу чайников. Как видите, блюда из гавок представлены весьма широко…

Звериный рык, изданный после этих слов Шпилем Грубым, заставил обер-швабр-фюрера отшатнуться. И все же, поискав в себе мужества, он нашел некоторую порцию и продолжил.

— Подтвердив кошерность блюда, Вэалейхем Шалом тем же вечером крепко запил, чего прежде за ним не водилось. А, надравшись как свинья, взялся лихорадочно писать новую пьесу, которую завершил поразительно быстро, толком не протрезвев. Она перед вами, мой темный властелин. Ее название, «Швэр цу зайн а ид», что в переводе с языка Начертания означает: «Как фигово быть обетованцем». Наши специалисты считают это произведение завуалированным признанием в мухлеже, сделанным Вэалейхемом Шаломом в иносказательной форме.

Слушая Хайнриха, Шпиль все больше испытывал жгучее, почти нестерпимое желание кого-нибудь отшпилить. Желательно, Вэалейхема Шалома, но не обязательно его. Любой среднестатистический обетованец тоже бы вполне сгодился для этой цели. На худой конец, Шпиль был готов удовлетвориться Верным Хайнрихом. В конце концов, сам виноват, не надо было приносить темному властелину черную весть. К счастью для обер-швабр-фюрера, в дверь кабинета неожиданно постучали.

— Кого еще Подрывник принес?! — взревел Шпиль, приподнимаясь из кресла. На пороге показался рослый мордоворот с подносом, на котором виднелись кофейник, кувшин с молоком, и дымящаяся баварская сосиска на блюдце с каемочкой из сплетенных свастик.

— А, это ты, мой верный Брюкнер? — сбавил обороты Шпиль.

— Ваш завтрак, мой повелитель, — доложил верзила вполголоса. Шпиль потянул ноздрями, покосился на сосиску, и его едва не вывернуло наизнанку.

— Немедленно убери от меня эту гадость! — завопил Грубый во всю глотку. Адъютант, позеленев, опрометью шмыгнул за дверь.

— Фон Кителя с фон Йодом ко мне!! — прокричал ему в спину Шпиль. — НЕМЕДЛЕННО!!!

Упомянутые Шпилем фон Китель и фон Йод были самыми опытными фельд-швабр-военруками этажа, недавно назначенными им инструкторами, чтобы обучать молодых фанов клуба «Шавке-04» бросать зажженные спички и другим боевым приемам.

Раз они срочно понадобились Саурону, дело — табак! — бухало в голове перепуганного насмерть адъютанта. К сожалению, он оказался прав.

К утру следующего дня план нападения на ненавистный Пентхаус был в общем и целом готов, а просидевшие за его составлением ночь напролет фон Китель с фон Йодом не чувствовали отсиженных ягодиц. Кроме того, они умирали от голода. Накануне вечером верный адъютант Брюкнер нашел обоих в уютном гаштете, где фон Китель с фон Йодом как раз усаживались за стол, заставленный тарелками с копчеными сардельками и нежнейшей, нарзанной тончайшими ломтями ветчиной под винным соусом. В связи с неожиданным появлением Брюкнера, гастрономические планы пришлось скорректировать, Шпиль был не из тех руководителей, которые умеют ждать, в особенности, когда начинал бегать по потолку.

— Бегает? — тихонько спросил фон Китель у Брюкнера.

— Как ужаленный, герр фельд-военрук, — в тон ему отвечал адъютант. Правду сказать, оставшись без ужина, фон Китель с фон Йодом не слишком расстроились, понадеявшись перехватить по паре бутербродов у Шпиля, он имел обыкновение угощать гостей деликатесами и никогда не жадничал, когда звал в гости военруков. И были неприятно огорошены, узнав, что фюрер неожиданно превратился в вегетарианца. Проклиная урчавшие от голода животы и дурацкие шпинаты, которые они вынуждены были жевать, чтобы не обидеть хозяина, фон Китель с фон Йодом, битый час слушали амбициозные разглагольствования Шпиля про то, как он сначала нагнет наглосаксов с мазерфакелами, а затем выставит из Пентхауса коленом под зад. Оба прекрасно понимали, задуманное фюрером — неосуществимо. Ни одна запущенная швабрами спичка ни при каких условиях, включая сильный попутный ветер, а последнее могло случиться, только если бы наглосаксы включили свои воздухогенераторы на реверс, не долетит и до середины бассейна. И штурмовые лестницы, о которых распинался Шпиль, до противоположного берега точно не достанут. А надувных матрасов у него просто нет. Но, если бы и были, наглосаксам ничего не стоило перетопить их огнем из своих ужасных дальнобойных рогаток. Короче, фон Китель с фон Йодлем отдавали себе отчет, против пожарных у Шпиля — ни единого шанса. Но, сказать об этом в лоб они, по понятным причинам, не смели. Ни фон Кителю, ни фон Йоду, вовсе не улыбалось быть зверски отшпиленными. Поэтому фельд-военруки исправно кивали, тщательно записывая под диктовку все нелепости, которые за ночь нагородил Шпиль.

Лишь под утро, совершенно измочаленный, фон Йод, отвечая на вопрос Шпиля Грубого, когда же они с фон Кителем будут готовы вести своих храбрых поджигателей в атаку на Пентхаус, промямлив, что, дескать, а хоть бы и сейчас (быстрее отмучаемся, думал при этом умудренный опытом фельд-военрук), все же осмелился спросить, как быть с поводом для нападения.

— С поводом?! С каким еще поводом?! — запнулся на полуслове Шпиль. — Что еще за повод? О чем это вы талдычите?

Набравшись храбрости, фон Китель поддержал коллегу, сказав, что иначе — никак нельзя. Не могут же отважные швабры прослыть в глазах остальных жильцов агрессорами.

— Вам нужен повод?! — многообещающе понизив голос, зловещим тоном осведомился Шпиль. Фельд-военруки синхронно кинули, побелев, как чистые холсты.

— А того факта, что эти ублюдки отсасывают наш кровный воздух своими пожарными шлангами, по-вашему мало?!! — брызгая слюной, завопил Грубый на весь кабинет. — Они нас душат! Тупо душат! Вам этого мало, трусливые негодяи?!!

Тут следует кое-что пояснить. Когда пожарные Пентхауса, хорошенько проучив хулиганов из фан-клуба «Шавке-04», перестали качать воду на швабрский этаж, в отсеках у швабров почти не осталось кислорода. После пожара, устроенного фанами, помещения были страшно задымлены. И проветрить их было нечем. Своих воздухогенераторов у швабров отродясь не водилось, так высоко их научная мысль не воспарила, а мудреные фильтры многоступенчатой очистки, изобретенные ими еще до войны, чтобы экономить импортную, поступавшую из Пентхауса дыхсмесь (после очистки она снова становилась вполне дыхабельной), сильно пострадали по ходу ожесточенной потасовки. Фаны обвиняли в уничтожении фильтров пожарных, которые, якобы, умышленно переколотили их своими топорами. Пожарные грешили на фанов, дескать, они испортили фильтры назло соседям. Так или иначе, после пожара фильтры восстанавливать не стали, это было хлопотно. К тому же, починив фильтры, швабры могли снова задрать носы. Такие опасения тоже имелись.

— Побаловались, и хватит, — решили, посовещавшись, командиры пожарных расчетов, и внесли в Версальское соглашение о прекращении огня отдельный пункт, по которому взяли на себя централизованное воздухоснабжение выгоревшего отсека. А с назначенного ими же нового управдома швабрского этажа, его звали Веймаром, он был их марионеткой, взяли честное благородное слово, что счета за дыхсмесь будут оплачиваться швабрами в полном объеме и без задержек.

— И без дураков, дружище Веймар, — предупредили своего назначенца в Биллиардном клубе. — Чуть что не так, без предупреждения перекроем кран…

Веймар, разумеется, и пикнуть не посмел в ответ. Его для того и поставили управдомом, чтобы молчал, как рыба. А вот для болезненно ответственного Шпиля контроль за поставками дыхсмеси через наглосаксонские пожарные шланги очень скоро превратился в манию. Он по три раза на дню бегал к манометрам, считывая показания через лупу, зрение оставалось ни к черту. Полученные данные заносил в тетрадку аккуратным столбцом. Судя по датчикам, воздух из Пентхауса поступал исправно, но Шпиль нисколько не сомневался, на самом деле, имеет место подлый отсос, просто у него не было калиброванного манометра, чтобы доказать факты вопиющего разводняка. Тут, кстати, Грубый крупно заблуждался. Все было как раз без обмана, он зря психовал. Мазерфакелы честно качали швабрам первосортную, обогащенную озоном дыхсмесь. Даже задействовали для этого дополнительные мощности, спарку нагнетающих вентиляторов компании «Standard Air», принадлежавшей известному на все Западное крыло меценату. Как коренной обитатель Пентхауса из влиятельного тотема Цимес, он носил смешное прозвище — Горный Лесоруб, а среди своих краснокожих собратьев прослыл неисправимым филантропом, которого воздухом не пои, а только дай оказать кому-нибудь бескорыстную помощь с отсрочкой платежа. И хоть бледнолицые швабры с фашистскими замашками были ему не по душе, Горный Лесоруб готов был прийти на помощь даже им, накачав в отсеки столько воздуха, чтобы у них началось головокружение от успехов. Вышло точно так, как он хотел, головы Шпиля и его приспешников, фон Кителя с фон Йодом, шли по кругу. Поэтому стрелочки, рисовавшиеся ими в тактических картах, когда они прикидывали, как бы ловчее врезать по Пентхаусу, описав магический круг, спускались в Красноблок, который их, поганцев, между прочим, не трогал.

Где уж было Шпилю и его дружкам, в столь неадекватном состоянии, выдумать мало-мальски приличный повод для нападения, опьяненные озоном, они не вязали лыка.

— Ладно, хрен с вами, возьмем тайм-аут, — смирился, в конце концов, Шпиль, отпуская фон Кителя с фон Йодом жестом руки. Под утро те все равно клевали носами, засыпая на ходу.

Тупые бесполезные солдафоны, — думал он. — Циклона Б на обоих жалко, не то сидели бы у меня в газенвагене.

Это была не пустая угроза. Персональная газовая камера была самолично обустроена им в бывшей душевой кабине, так что фон Кителю с фон Йодом в тот день действительно крупно повезло.

— Ладно, идите пока, отдыхайте, мужики, — буркнул Шпиль. Когда понадобитесь, я за вами пришлю.

Фон Китель с фон Йодом удалились, чувствуя, что у них Дом свалился с плеч. Повторюсь, абсурдная затея Шпиля форсировать Атлантик, вгоняла их в ступор.

Избавившись от фельд-военруков, которых Шпиль про себя обзывал мерзкими размазнями, он заперся в кабинете с верным Хайнрихом. Но и тот не сподобился предложить ничего толкового. Видимо, в тот день Шпиль Грубый встал не с той ноги. Тем паче, что, по факту, не ложился.

— Так, все, ты тоже — пшел вон!! — разорался он на Верного Хайнриха.

Обер-швабр-фюрер ретировался. Промыкавшись до обеда без дела, Шпиль, вздохнув, запер секретные карты, нарисованные военруками под его диктовку, в секретный чемодан, спрятал его под кровать поплелся в облюбованный им гаштет «Бюргербройкеллер», чтобы скоротать вечерок. Хорошенько проветриться. Может даже, устроить какой-нибудь пивной фестиваль, чтобы было весело. Или Bier-Putsch. Словом, как получится.

Так совпало, что именно в тот день и час, когда Грубый, обуреваемый своими черными, откровенно человеконенавистническими замыслами, захлопнул дверь и, прихрамывая, скрылся за углом, двое самых влиятельных чиновников Дома, управдом мазерфакелов Франклин Деланно-Резвый и его наглосаксонский коллега Уинстон Шершень, встретились, чтобы обсудить текущие вопросы Домоустройства. Их накопилось немало, причем, весьма непростых даже для столь опытных руководителей, какими прослыли эти двое умудренных опытом жильцов. По обоюдному согласию, встречу решили провести в конфиденциальном формате. Посему для рандеву избрали неоглядные просторы бассейна Атлантик. Это было самое подходящее местечко, чтобы избавиться от посторонних ушей и глаз. Пожарные спустили на воду двухместный прогулочный велосипед-катамаран, оборудованный комфортабельными сидениями для лидеров. Почетный караул из серферов выстроился вдали, держась на почтительном расстоянии. Наглосаксы в красных гвардейских мундирах, плавках, раскрашенных в цвета Юнион Джека и высоких шапках из дефицитного меха бурого медведя, выстроились по правую сторону велосипеда, стриженные под бокс мазерфакелы, боевые пловцы из отряда защитников Мамы Гуантанамамы — по левую. И те, и другие держались настороже. Прошел слушок, будто на дне ползают швабрские водолазы из диверсионной стаи адмирала Звонницы. Те самые, что уже утопили полюбившийся мазерфакелам банан «Лузертания» и, похоже, не собирались останавливаться на достигнутом. К счастью, в тот день диверсанты не посмели высунуть носов из воды. Устрашившись конвоя, вооруженного гарпунными ружьями и глубинными бомбами, они расползлись по дну как раки кто куда, не смея лишний раз вздохнуть.

— Ну, что, дружище Кент, сдается, психопат Шпиль — как раз тот, кого мы заждались, чтобы радикально поправить наши дела? — первым нарушил молчание Франклин Деланно-Резвый. Вопреки параличу, сковавшему нижнюю половину его могучего мускулистого тела много лет назад, Резвый славился неправдоподобной креативностью, неожиданно появляясь в своем инвалидном кресле даже там, где его не ждали и куда его точно никто не звал. Но он и не спрашивал позволения. Мало кто знал о том, что своей неслыханной мобильностью управдом обязан электрическому моторчику Перла Харбора, искрометного изобретателя-новатора с экзотического гавайского этажа, славящегося разбитым там восхитительным дендропарком.

— Не факт, дружище Френки, не факт, — пробормотал управдом наглосаксов Уинстон Шершень, потирая мясистую, чисто бульдожью щеку. Будучи потомственным аристократом, происходившим от младшей ветви знаменитых на весь Пентхаус герцогов Кент, сэр Уинстон, тем не менее, имел самый простецкий вид, больше всего походя на какого-нибудь добряка кондитера, озабоченного лишь тем, чтобы его пирожные стали еще вкуснее. Или на толстяка булочника, упитанного, как и сдоба, выпекаемая им в духовой печи. На самом деле, то было весьма обманчивое впечатление. В действительности, управдом наглосаксов был ой как не Прост. Скорее уж — Сенна от большой политики. Короче говоря, ас…

— Он! Двух мнений быть не может! — напирал Деланно-Резвый, как всегда, пускаясь с места в карьер, хотя и был прикован к инвалидной коляске.

— Попридержи коней, дружище Френки, — обронил куда более осторожный Кент.

— Что ты вечно препираешься по пустякам?! — вспылил Деланно-Резвый. — Говорю тебе: Шпиль — наш клиент. Абсолютно неадекватный жилец, как мне доложила разведка. Чуть что не так, срывается на крик и шпилит того, кто ему первым попадется на глаза…

— Ну, допустим, — протянул сэр Уинстон. — Но это еще ничего не доказывает…

— Еще как доказывает, — не сдавался Деланно-Резвый. — Знаешь, что обнаружили мои агенты из Федерального Бюро Находок у этого ненормального под подушкой, когда скрытно проникли в его квартирку в его отсутствие?

— Журнал Плейбой? — с кислой миной осведомился Кент. — Комиксы «Bathman from bathroom»?

— Книжку «Моя борьба» писателя Норбекова, которую считает своей. Шпиль ее несколько раз переписал, причем, азбукой Бройля, представь себе! Каждую букву ногтями выдавил, прикинь, как этого упоротого шпилило?!

— Впечатляет, — впервые согласился сэр Уинстон. — «Моя борьба» — это что-то вроде иллюстрированного учебника по сумо в подарочном издании для латентных геев?

— Вот именно, — очки на носу управдома мазерфакелов полыхнули адским пламенем. — А знаешь, что этот неадекват Шпиль хранил между страницами своей книжки?

— Золото с бриллиантами? — не скрывая издевки, бросил Кент. — Нет, погоди-ка. Стринги Евы Браун?

— План наступления на Пентхаус, разработанный фон Кителем и фон Йодом. Оба, между прочим, самые агрессивные у швабров фельд-военруки… — голос Деланно-Резвого наконец-то дрогнул от обиды. Управдом наглосаксов тяжело вздохнул.

— Это все, что ты мне хочешь сказать?! — напустился на него Деланно-Резвый. — Чего молчишь, Кентяра? Язык, проглотил, mother fucked?!

— Сглазить боюсь, — буркнул Кент с большой неохотой.

— Тут ты прав, — откликнулся Резвый, лихорадочно перебирая хромированные обода колес своей инвалидной коляски престижной марки Cadillac. — Сглазишь, и нам хана. Если не сумеем вывести Пентхаус из стагнации, потомки ни за что не простят…

— Из стагнации?! — Кента аж передернуло. — Да ты оптимист, мой друг! — В последние несколько минут управдом наглосаксов безуспешно пытался раскурить толстую гаванскую сигару, которую привык мусолить во рту. Но порывистый ветер, налетавший со стороны Пентхауса, раз за разом гасил спички, пока Кент, в ярости, не швырнул коробок куда подальше в бассейн. Атлантик волновался, то тут, то там перекатывались пенные гребешки, серферы из секьюрити мастерски скользили с одного на другой.

— Ты б не мусорил понапрасну, — неодобрительно покачал головой Резвый и вцепился в поручни, водный велосипед болтало на волнах все сильнее.

— Нашел, о чем беспокоиться, эколог хренов! — отмахнулся Кент, демонстративно бросив надкушенную сигару вслед за коробком. — Ты погляди, что творится кругом! — Напускная меланхоличная мина слетела с толстой физиономии борова, обнажив чисто волчий оскал. Вскинув массивные пухлые руки, Кент очертил ими хмурый горизонт. — Скоро грянет буря, вот что я тебе скажу! И все — из-за тебя!

— Из-за меня?! — воскликнул Деланно-Резвый, хватаясь за сердце.

— Из-за тебя и твоих мудацких воздухогенераторов, которые вы, мазерфакелы, навязали нам, наглосаксам!

— Ну, знаешь ли, это уже поклеп! — вспыхнул до ушей Деланно-Резвый. — Мы ничего такого вам не навязывали!

— Ах, не навязывали?! — едва не задохнулся от праведного возмущения герцог Кент. Говоря по справедливости, его можно было понять, ибо, упорно отнекиваясь, управдом мазерфакелов бесстыдно юлил. Ведь именно благодаря своим хваленым Воздухогенераторам мазерфакелам удалось заставить наглосаксов потесниться, когда они, практически безропотно, освободили часть Пентхауса, включая священные помещения, непосредственно примыкавшие к вентиляционным люкам, откуда извне струился упоительно свежий воздух. Отчего это вдруг наглосаксы, столь упорно оборонявшие свою вотчину от поползновений Бисквита, и не уступившие ни пяди кровных ярдов швабрам, проявили такую неслыханную покладистость, наверняка удивитесь вы? Ну, для начала, как-никак мазерфакелы приходились наглосаксам дальними родственниками, а свое говно, как известно, не пахнет. Кроме того, мазерфакелы оказались гораздо наглее самих наглосаксов, их нахальство вообще не знало границ, оказав на последних обескураживающий эффект. Мазерфакелы молча приперли статую своей обожаемой Гуантанамамы, поставив ее у дверей в Пентхауса, а наглосаксов перед фактом: проживаем дружно или как? Наконец, и это важнее всего, на руках мазерфакелов имелся козырный туз, крыть который наглосаксам было нечем. Практически доведенный до ума опытный образец промышленного воздухогенератора, способного производить дыхсмесь буквально из испражнений, при запертых люках, в герметически закупоренных отсеках. В любых природных условиях, короче говоря, включая самые экстремальные. Против этого феноменального ноу-хау паршивенькие дутьевые вентиляторы наглосаксов, обеспечивавшие им абсолютную гегемонию над Домом на протяжении стольких лет, были не белее, чем бескозырными шестерками.

Условия, поставленные мазерфакелами наглосаксами, были жесткими как ультиматум. Хозяева чудесного изобретения честно дали понять, что, в принципе, не претендуют на Пентхаус, поскольку, лишившись вентиляционных люков, он не будет стоить ломанного глотка. А они, запустив свои воздухогенераторы на полную мощность, играючи превратят любую точку Дома в Уолл-флит, и, соответственно, новый Пентхаус. Логика была убийственной, наглосаксам не оставалось ничего иного, как убиться о ближайшую стену. Или согласиться, утешая себя тем, что мазерфакелы, по сути, правы. Ведь именно их ноу-хау, как ни обидно это звучит, обеспечит всему Дому автономность, о чем еще недавно никто даже мечтать не смел. Иными словами, жильцы смогут наглухо задраить вентиляционные люки, перейдя на дыхание искусственным воздухом, и наплевать, что делается наверху.

— Давайте подсчитаем, сколько высвободится производительных сил, когда отпадет надобность лихорадочно гнаться за ускользающей все выше пригодной для дыхания атмосферой, — говорили мазерфакелы. Наглосаксам и тут было нечем крыть. Они и не стали кочевряжиться. Тем паче, что мазерфакелы их не дожимали, гарантировав фривольное существование на равных правах. — Вместе будем всем Домом заправлять, — обещали они. Что оставалось наглосаксам?

Конечно, в итоге, все вышло не так гладко, как стелили мазерфакелы. Наловчившись мешать искусственный воздух в неимоверных количествах, новые хозяева Пентхауса постепенно откупили у прежних владельцев большинство помещений, переоборудовав по собственному усмотрению. Очень много места заняли построенные ими хранилища сжатой дыхсмеси, ее со временем, просто некуда стало девать. Часть излишков закачивалась ими в толстостенные цистерны Межэтажного Воздушного Фонда, часть составила Федеральный Резервуар. Кое-что мазерфакелы были вынуждены сжигать втихаря. Не помогало. На манометры и другие контрольно-измерительные приборы, которыми были оборудованы громадные, переполненные до краев резервуары, скоро стало страшно смотреть. Приборы зашкаливало. То и дело завывали сирены аварийной сигнализации. Срабатывали предохранительные клапаны, система сама сбрасывала давление, спасаясь от взрыва. Мощные струи обогащенной кислородом искусственной дыхсмеси с трубным воем вырывались на свободу и потом гуляли по бассейну Атлантик, провоцируя вихри и волны, породу выраставшие в цунами.

— О какой такой стагнации ты распинаешься, интересно знать?! — чтобы быть услышанным коллегой, сэру Уинстону поневоле пришлось перейти на крик. Ветер все крепчал, волнение обещало обернуться настоящим штормом. — Это, по-твоему, стагнация, да?! — герцог Кент снова огляделся вокруг выпученными глазами. — Да это же полная жопа! У меня под Вестминистерством скопилось столько сжиженной дыхсмеси, что согнуло стрелки компрессометров! Прокладки травят, ты что, не слышишь их воя?! Оглох?! Еще чутка, и рванет! От Дома камня на камне не останется! А тебя, если выжить угораздит, жильцы прямо на твоем хваленом Новом курсе распнут. Или линчуют, но я бы, на твоем месте, не рассчитывал на такую покладистость с их стороны!

— Мы потихоньку сокращаем производство искусственного кислорода, — попытался успокоить партнера Деланно-Резвый. — Из двенадцати новеньких воздухогенераторов Межэтажного Воздушного Фонда на сегодняшний день работают только три, остальные остановили под предлогом планового ремонта. Скоро давление спадет…

Естественно, это были жаркие отговорки…

— Нихрена оно не спадет! — вскричал Кент, в отчаянии заламывая пухлые руки. — Такое ощущение, ваша дыхсмесь научилась размножаться сама!

— Нана-технологии?! — ахнул управдом мазерфакелов. — Но мы же их еще не изобрели…

— Спекуляции, — откликнулся сэр Уинстон. — Их-то вы успели изобрести, не так ли?! Вы намешали столько воздуха, что нам его больше некуда девать! Торговцы дыхсмесью из Сити в панике! Ее Величество тоже в шоке. Третий день, как заперлась у себя в Букинистском кабинете, и с тех пор не пьет, не ест, только твердит через дверь про какую-то fucking Lady Di…

— Что за fucking Lady Di? — склонил голову на бок Деланно-Резвый.

— В том-то и соль, что не знает никто! — вскричал Кент. — Проститутка, видать, какая-то, которую Джек-Потрошитель не дорезал! Впрочем, что там королева-мать?! Индекс Доу-Джонса упал ниже плинтуса, и у моих помощников никак не получается выковырять его оттуда!

— Да ты что?!! — Резвый сильно побледнел.

— Короче, если в ближайшее время в Доме никто ничего не подожжет, нам — хана!

Они пустили водный велосипед по кругу.

— Значит, тем паче, я прав. Шпиль — наша единственная надежда, — изрек Деланно-Резвый с чувством.

— А если подкачает? — понизив голос, справился герцог Кент.

— Надо сделать все, чтобы не подкачал, — резюмировал управдом мазерфакелов.

— Что, все? — спросил Уинстон Шершень и сглотнул.

— Доверься мне, — на этот раз, голос Деланно-Резвого прозвучал пугающе глухо.

По странному стечению обстоятельств, тем же вечером у швабров грянул гром. То есть, сказать по правде, никто в Доме не знает наверняка, как именно он гремит высоко над крышей из-за толстых перекрытий и звуконепроницаемых стен. Просто у нас так принято выражаться, чтобы обозначить какие-то судьбоносное событие. В данном случае — исторический момент, когда Шпиль Грубый наконец-то сорвался с поводка. Это случилось в его любимом гаштете Бюргербройкеллер, куда он выбрался скоротать вечерок.

Вначале ничто не предвещало беды. Шпиль сидел в углу, без аппетита жевал вегетарианский салат и, вообще, держался тихо, как мышь. Штопанная-перештопанная коричневая рубашка, единственная приличная вещь, что у него была, хотя все равно сидела на нем мешковато, лишь подчеркивала это отталкивающее сходство. У Шпиля раскалывалась голова. Он забыл дома аспирин, и стеснялся попросить таблетку у бармена.

В зале, к слову, было немноголюдно. Фон Китель с фон Йодом отсыпались после бессонной ночки. Верный обер-швабр-фюрер Хайнрих куда-то вышел. Небольшая группа штурмовиков за столом в углу перебрасывалась в кости, по слухам, вырезанные из черепов обетованских ребе. В углу негромко играл музыкальный автомат. Кто-то, наверняка, чтобы порадовать Шпиля, поставил пластинку с его любимым «Die Walküre». И ТУТ, ага, именно так, заглавными буквами, в заведение ввалилась шумная компания хмельных остарбайтеров из квартиры пшиков, которых Шпиль и на трезвую голову конкретно не переваривал.

— Meinem Gott, откуда здесь взялись эти проклятые крикливые унтерменш?! — просипел Грубый, зажимая уши. Это ничего не дало. Заказав выпивку, пшики двинулись к музыкальному автомату, на ходу оскорбляя гениального Вагнера.

— Что за хлам, матка бозка! — восклицали они, минуя скрючившегося на стуле Шпиля. — Какой дурноватый на всю голову гот включил эту похабщину?

Никто толком не успел опомниться, как на весь гаштет грянул ненавистный Шпилю гимн «God, save the Queen» в исполнении одноименного квартета спидозных геев.

— God save our gracious Queen! — зашлись в электрическом хрипе динамики, включенные пшиками на полную мощность. — Long live our noble Queen!

— Еще польска не сгинела! — дружно подхватили пшики.

Шпиль уже был на ногах. Ему понадобилось всего пару секунд, чтобы пересечь зал по диагонали. Выдернув дымящуюся сигарету «Кент» изо рта одного из пшиков, Грубый потушил ее о лоб его товарища. Во все стороны посыпались искры. Занялся ковролин, сразу в нескольких местах. Раненный пшик упал на пол и задергал ногами.

— Шпиль их, гадов! — прорычал Шпиль не своим голосом.

— Хайль Шпиль!!! — хором взревели штурмовики, хватаясь за тяжелые дубовые табуретки. Минута, и от самонадеянных пшиков остались одни шнурки. Сквернословя и разбрасывая повсюду горящие спички, разгоряченные шнапсом штурмовики побежали к бассейну Атлантик. Шпиль, страшно смеясь и улюлюкая, несся впереди своего отряда. Жильцы других квартир, лягушатники, бени и люксусы, тюльпаны и нарциссы, высунувшие было любопытствующие головы в коридор, в ужасе захлопнули двери и опустили засовы. Шпиль не обращал на этих жалких мокриц ни малейшего внимания. Его интересовал только Пентхаус. Позади, отстав от командира на пол армейского корпуса, трусили рысцой фон Китель с фон Йодом, на бегу умоляя Грубого свериться с планом компании, составленным ими накануне. Но, Шпиль не слышал их.

Дальше случилось то, что уже произошло некогда с Бисквитом. Дорогу штурмовикам преградил широченный бассейн. Забаррикадировавшиеся на противоположном берегу наглосаксы встретили штурмовиков шквальным огнем из своих усовершенствованных дальнобойных рогаток, свободно простреливавших всю акваторию. Но то было еще не все. Самые разгоряченные из штурмовиков, не раздеваясь, бросились в воду, в надежде преодолеть бассейн вплавь. Другие спустили на воду двери, бесцеремонно снятые с петель в квартирах лягушатников, чтобы использовать их как плоты. На беду штурмовиков, в Пентхаусе предвидели этот ход. Когда дебоширы очутились в воде, на противоположном берегу заработал генератор волн, скрытно доставленный наглосаксами с этажа хургадян из одного фешенебельного семизвездочного отеля. Поверхность бассейна тотчас вспенилась, смертоносные буруны подхватили и завращали плоты. Десантники посыпались в воду. Как только это произошло, Уинстон Шершень и Франклин Деланно-Резвый, переглянувшись, синхронно потянулись к массивному рубильнику и опустили его, подав в бассейн электрический ток. Проскочила молния, во всем Западном крыле погас свет. Вслед за ним погрузился в кромешный мрак Подал. Лампы продолжали гореть только в Красноблоке, поскольку его амбициозный управдом, Отец и Учитель стройбанов, заранее обзавелся автономной дизельной подстанцией. Но и там свет тревожно заморгал, в сети катастрофически упало напряжение.

Вспышка была короткой и яростной. Из сгустившегося мрака, словно из-под упавшего театрального занавеса, долетело всего несколько отчаянных воплей «nein», потом все стихло. Со штурмовиками было покончено. Один Шпиль уцелел.

Глубоко потрясенный неудачей, он, тем не менее, по-прежнему был полон решимости завладеть Пентхаусом. И, вслед за Бисквитом, предпринял отчаянную попытку заморить наглосаксов голодом. Из этой затеи тоже ничего не вышло. Во-первых, в Пентхаусе предвидели высокую вероятность осады и успели подготовиться к ней. Все самое необходимое доставлялось туда посредством глубоко замурованных в стены пневмопроводов, нагнетавших дыхсмесь на самые отдаленные этажи. Днем по трубам качали воздух, ночью насосы включали на реверс, превращая систему в работающую на всос пневмопочту. Противодействовать этому Грубый не сумел. Не помогли ни специально натасканные нюхачи-доберманы, острый запах поступавших по трубам пряностей отбил им нюх, ни зондер-команда стукачей, обученных выстукивать потаенные ниши.

Поиски сильно осложнялись темнотой, воцарившейся в отсеках после короткого замыкания. Повсюду перегорели пробки, отчаявшись ввинтить вместо них жучки, Шпиль велел зажечь для освещения отсеков факелы. Это был весьма рискованный шаг. Как уже говорилось выше, собственных воздухогенераторов у швабров не было. Умудренные горьким опытом фон Китель с фон Йодом с трепетом ждали, когда же управдомы Пентхауса перекроют Шпилю кислород, погасив и его дурацкие факелы, и все остальные проявления жизни. Но наглосаксы, на удивление, даже не почесались. Наоборот, судя по порывистому бризу, задувавшему со стороны Пентхауса над колючкой Атлантического вала, сложенного швабрами из старых кроватей вдоль всего берега, воздухогенераторы работали на полную мощность. Пахали — на всю катушку. От этого обоим фельд-военрукам становилось еще страшнее. Тут явно крылся какой-то подвох, но сказать об этом Грубому фон Китель с фон Йодом не смели. В отличии от верного Хайнриха. У того единственного хватало отваги резать темному повелителю правду-матку.

— А воздуха сейчас полно, — начал однажды обер-швабр-фюрер, решив зайти издалека.

— Полно, — подтвердил Шпиль и выжидательно покосился на свою правую руку, которая временами дрожала.

— Это явная военная хитрость наглосаксов, — вкрадчиво молвил Хайнрих.

— И в чем же она состоит? — спросил Шпиль и, чтобы скрыть замешательство, охватившее его при этих словах, начал неторопливо поглаживать известные всему Дому усы. Он отрастил их для солидности, после Аншлюса всего Западного крыла, объявленного Тысячелетней Рейкой.

— Коварство узурпаторов, незаконно прописавшихся в Пентхаусе, состоит в том, чтобы усыпить нашу бдительность, мой мрачный властелин. Они добиваются, чтобы мы привыкли жечь костры из книг и маршировать с факелами в собственное удовольствие, без оглядки на Пентхаус. А, как только удостоверятся, что усыпили нашу бдительность, сразу же перекроют нам краны. Это будет внезапно, как удар финского ножа…

— И мы умрем?! — воскликнул Шпиль, а его нижняя губа задрожала, поскольку ему живо представились гордые штандарты Тысячелетней Рейки, безвольно обвисшие повсюду, куда ни кинь. Затем он увидел себя, в любимом Логове Ликантропа, тщательно намыливающим закинутую на дверной косяк веревку с прочной петлей. Эта картина была особенно мучительной…

— Умрем, — кивнул верный Хайнрих. — Это как пить дать. Если только не воспользуемся планом «Б», который я разработал специально для вашего спасения… — лицо обер-швабр-фюрера стало непроницаемым.

— Что за план, миленький Хайнрих?! — сразу же ожил Грубый.

— Drang nach Osten, — понизив голос, произнес верный Хайнрих.

— Чего-чего?

— Дранг нах остен…

— Нах? Сразу нах?!— переспросил Шпиль озадаченно.

— Нет, сразу на восток, — терпеливо разжевал повелителю Верный Хайнрих. — Причем, чем быстрее, тем лучше. Иначе — точно пойдем нах, как вы изволили выразиться, патрон…

— А что мы там забыли? — недоумевал Шпиль.

— Lebensraum im Osten, — отчеканил обер-швабр-фюрер.

— Lebensraum im Osten? — машинально повторил за ним Грубый. Слушай, кончай говорить загадками, достал уже!

— Идеальное жизненное пространство, шеф. Огромные просторы, где гуляют сквозняки и есть, где развернутся…

— Но там же живут стройбаны, — напомнил Грубый. — Они нищие и поэтому злые, как осы, у них ничего нет, даже цепей, так что терять им особо нечего. У стройбанов такая скотская жизнь, что они ею не дорожат, представь себе. К тому же, Красный блок огромен, там легко заблудиться и…

— Похоже, у нас нет выбора, Экселенс, — перебил Хайнрих. — Когда наши отважные штурмовики нордического типа отгонят неорганизованные орды стройбанов вглубь территории, мы сможем разговаривать с наглосаксами на равных. А то и диктовать им условия.

— Ты уверен? — спросил Шпиль.

— Чтобы мне пропасть, — отвечал обер-швабр-фюрер.

Что случилось потом, известно всем, наверное, даже двоечникам. Шпиль самонадеянно послал штурмовиков к Госпорогу, чтобы сорвали дверь с петель. В ответ на это хамство, как водится, вскипела ярость благородная, точно, как в песне, и выплеснула швабров прочь. Дебоширы не успели толком протрезветь, как наши отважные ополченцы ворвались в облюбованный Шпилем гаштет Бюргербройкеллер, схватили коричневорубашечников и порвали им их любимые одежды. Сообразив, что дело пахнет нафталином, Шпиль, недолго думая, прыгнул в балластную шахту головой вперед, якобы крикнув напоследок «I'll be back». Я, кстати, слышал, Гелий Дупа нашептывал эту фразу Опричнине. Фон Китель с фон Йодом выбросили белый флаг, надеясь перевести стрелки на скоропостижно покинувшего Тысячелетнюю Рейку руководителя. Хитрость не сработала. За неимением главного ответчика, обоих фельд-военруков быстренько сделали козлами отпущения и отпустили, однако не туда, куда они рассчитывали, то есть, не в Аргентину. А вот Верный Хайнрих бесследно пропал. Значит, сдержал слово, данное им Шпилю Грубому.

Меня всегда занимал вопрос: а что, собственно, поделывали предки стройбанов, легендарные сидни, когда наглосаксы, приватизировав Пентхаус, открыли бурную торговлю воздухом, пока не выменяли на него полдома? Это может показаться странным, но у историков нет вразумительного ответа даже по части того, откуда сидни брали дыхсмесь, а ведь у них не было в ту пору ни генерирующих машин, ни ценностей, чтобы предложить наглосаксам бартер.

— Ты хочешь знать, что делали сидни, чтобы разжиться дыхсмесью? — ухмыльнулся Отшельник, когда я задал ему этот вопрос. — Ответ такой: они не ничего не делали. Пальцем о палец не ударяли…

— А как же дефицит кислорода, с помощью которого наглосаксы держали за жабры чайников с карийцами?

— Сидни даже слова такого не знали — дефицит, а если бы и знали — все равно бы не выговорили.

— Почему?

— А из лености, — отвечал старик. — Видишь ли, этажи, где они поселились с незапамятных времен, были необъятных размеров. Они раскинулись так широко, что, путешественникам, бывало, не хватало жизни, чтобы добраться до внешних стен…

— Откуда же взялись такие просторные помещения? — удивился я.

— Загадка природы, — отшельник пожал плечами. — Может, у них изначально была такая конструкция, оставшаяся от протожильцов. Но не удивлюсь, если сидни просто расстраивали свой блок без всякого плана, поскольку не умели ориентироваться по сторонам света и понятия не имели, где право, где лево, где верх, а где низ, вследствие патологий вестибулярного аппарата. Зато они не разводили на воздух соседей, как пройдохи наглосаксы, поскольку были слишком простодушными для гешефтов. Своего воздуха им, кстати, хватало на всех. Его было так много, что сидни не знали в нем нужды. Зелень, густо произраставшая в отсеках, обеспечивала регенерацию атмосферы. Кроме того, кедровые шишки давали им высококалорийную пищу, падая прямо на койки. Наконец, это тоже немаловажный нюанс, сидни очень мало двигались. Большинство из них вообще не покидало казарм. Некоторым даже с коек было лень подняться.

— Жуть какая, — пробормотал я.

— Смотря, с какой стороны поглядеть, — возразил Отшельник. — По-твоему, носиться, как на срачку по бутиковым галереям в припадках Потреблядства, много лучше? Вдобавок, сидни свято верили в Чердак Архитектора и нисколько не сомневались, если даже лапти немного жмут, а койка слегка тесновата, на Чердаке им выдадут все новое, более удобное, в качестве поощрения за их ничегонеделание. Сиди, не рыпайся, никаких лишних телодвижений, вот и все, что для этого требовалось. Только Самодыхание тренируй…

— Самодыхание? — переспросил я.

— Была у сидней такая уникальная методика размеренного дыхания, наподобие дыхательной гимнастики Цигун, которую исстари практикуют чайники. Вкупе с двумя другими важнейшими постулатами, Архитекторославием и Усидчивостью, на их счет я уже объяснял, она составляла основополагающую триаду, определявшую весь жизненный уклад этажа. Сидням полагалось повторять ее по многу раз, разумеется, про себя, чтобы не нарушать тишины. Самодыхание, Архитекторославие, Усидчивость. Самодыхание, Архитекторославие, Усидчивость. Самодыхание, Архитекторославие, Усидчивость. Сим победим. Жильцы свято верили в это и сидели по норам, глядя на оконные проемы, густо заставленные иконами образами Архитектора.

— Сидим? — бывало, спросят друг у друга.

— Сидим, — отвечают, — хорошо сидим.

— Сиднями сидим?

— А то как же…

— Вот и зашибись…

— Как же Основоположникам удалось расшевелить столь инертную массу? — удивился я.

— А им наглосаксы подсобили, которым, с их бизнесом на воздушной смеси, сидельцы-сидни торчали рыбной костью в горле. Представь, какие бы у наглосаксов начались проблемы, если бы примеру сидней последовали жильцы других квартир, скажем, те же карийцы. Они ведь тоже могли освоить технику Самодыхания, у него, кстати, было довольно много общего с карийской йогой. Кроме того, наглосаксы, как известные на весь Дом сластены, давно положили глаз на мед, у сидней его было — хоть залейся, ульи стояли буквально повсюду. Наглосаксы предложили обменять его по бартеру на дыхсмесь. А последний Самодур, единогласно избранный сиднями в управдомы на пожизненный срок с диктаторскими полномочиями авторитарного наместника Архитектора, послал наглосаксов к Гуантанаматери, хоть она им была никакая не Гуантанамать, скорее уж, мачеха. Понятно, наглосаксы затаили обиду, решили, ладно, самодурская твоя морда, будет тебе полный и окончательный импичмент в формате Ипатьевской комнаты. Давай искать, к чему бы им придраться. Нашли попранные права обетованцев, и понеслась…

— Опять обетованцев?! — воскликнул я, тотчас вспомнив, каким злодейским репрессиям подверг этих милых и безобидных жильцов параноик Шпиль Грубый.

— Ничего не попишешь, если требуется встать на защиту чьих-то ущемленных прав, лучших кандидатов не найти, поскольку обетованцев вечно притесняют все, кому только не лень. Им и по кипам получать, не привыкать, они же регулярно отгребают с тех пор, как по совету Моше выписались из отсека древних хургадян. Сначала сорок лет мыкались по углам, потом, только-только новоселье справили, как их Ухогорлоносор в плен угнал. Не успели они, бедные, из него вернуться, как приперлись античные лапшисты и вообще превратили обетованцев в бомжей, разогнав их по всему Дому. Часть обетованцев нашла приют у сидней и поселилась там. Правда, на филькиных правах, но, справедливости ради, отмечу, у самих сидней были точно такие же, филькины. Сиди себе тихо, сопи в две дыры и не заступай за черту оседлости. Это была такая линия, Самодуры ее у обетованских коек специально мелом начертили, зная, какая у обетованцев от природы непоседливая натура. Наглосаксы подметили этот неприглядный факт, зафиксировали, истолковали, как вопиющее ущемление обетованских прав заниматься физзарядкой, включая право на утренние пробежки и эксплуатацию беговых дорожек, подали иск в межэтажный арбитраж, где тотчас вынесли решение: беговым дорожкам — быть. Понятно, не был бы последний Самодур деспотом, держимордой и сатрапом, если бы не обозвал постановление суда филькиной грамотой, которой ему даже подтереться не с руки, бумага, дескать, мелованная. Тут то против него и восстали Сары. Это была команда обетованских разрядниц по разным видам спорта, от художественной гимнастики до многоборья, их специально прислали в отсеки к сидням посредством опломбированного лифта, агитировать за Фитнес и здоровый образ жизни в целом. Все девушки были красавицы, глаз не оторвать. У сидней от одного их вида сразу пульс подскочил. Тем более, к ним ведь редко кто в гости забредал, разве что швабры на Ледовое побоище. И тут — такой всплеск положительных эмоций…

— Всех девушек звали Сарами? Они что, были тезками? — удивился я.

— Нет, почему же, их, разумеется, звали по-разному. Одну, самую главную, Кларой Целкой, другую Розой Лексусбург, были еще, кажется, Эсфирь с Землячкой, всех не припомню, извини.

— Почему тогда именно Сары? — перебил я.

— Так уж девушек прозвали беляки…

— Беляки?

— Самые упорные сидельцы, — пояснил Отшельник. — Я бы даже сказал, упоротые. Они, бывало, месяцами с коек не вставали. Лежали и хвалили Архитектора про себя, который избрал их для возвышенной цели…

— И в чем же она, по их мнению, состояла?

— Показывать сидням Особый путь…

— Так вот у кого этот проходимец Гелий Дупа слизал идею про Особый путь, прежде чем продать ее Опричнине! — воскликнул я.

— Не совсем так, — возразил Отшельник. — Тут, скорее, мимикрия. То, что Дупа свистнул чужой бренд — очевидный факт. Но, вообще говоря, и сам Дупа, и его дружки-опричники, произошли от чрезвычайников, которые извели беляков до последнего как раз по научению Сар.

— За что?

— Так ведь беляки какую политику вели? Лежи на лавке, о прекрасном думай, за что их, к слову, остальные, бывало, дразнили думцами. Дескать, думают о себе больно много, лежебоки. Внешне так и выглядело, конечно, они ведь не двигались почти, именно из-за отсутствия физических нагрузок сделавшись гораздо бледнее остальных сидней. Это всем бросалось в глаза. В самом крайнем случае, чтобы размять голубые косточки, в свою любимую беляцкую рулетку срежутся, не поднимаясь с кроватей, и снова набок. Совсем не ценили жизнь. Убедили себя, что, пока Архитектор отлучился куда-то, Смотрящий Дома сего, он же — павший подрядчик Люминофор, обманом переписал на себя практически все помещения. И, следовательно, порядочному жильцу тут ловить больше нечего, кроме люлей. Не будет в Доме толку, самое благое начинание все равно обратится во зло. В полном соответствии с этой логикой, беляки и сами не рыпались, и другим не позволяли. Вот и представь себе, как враждебно они восприняли Сар, когда те стали баламутить воздух буквально с порога. Не успели его толком переступить и как запоют: Вставай, проклятьем заклейменный, весь Дом голодных и рабов! Сидни повскакивали. Кое у кого случилась эрекция, что поделать, Сары были чудовищно хороши собой. Беляки говорят: Это прямо Сары Коннор какие-то, беременные Терминаторами Цветных революций, они же нас всех ликвидируют. Тех сидней, кто радостно подхватился навстречу Сарам, обругали хамами. Хотели загнать обратно под лавки. А ну, сидеть, хамы безмозглые, кричали они им. Те не послушались, куда там. Наоборот, схватили беляков, и в Балласт. Беляки не оказывали сопротивления, у них, у бедных, от пролежней атрофировались мышцы.

— Хамы, одумайтесь! — вопили беляки, пока их несли в последний путь, но сидни не могли последовать этому совету чисто физически, поскольку не были думцами. Последним в Балласт полетел Самодур, Сары мигом доказали, что он симпатизирует Ухогорлоносору. Лишь нескольким белякам посчастливилось спастись, укрывшись в Западном крыле. Их дальнейшая участь оказалась незавидной. Очутившись на этаже лягушатников, беляки, по привычке, расселись сиднями по углам и начали просить милостыню у прохожих. Но им никто не подавал. Даже когда они стали петь грустные песни про тоску по своему, безвозвратно утраченному отсеку. Может, ты слышал ее? А в комнатах наших, сидят Хамы-Сары, и с блюдечек наших сосут марафет…

— Ужас какой, — протянул я.

— И не скажи, — кивнул Отшельник. — С другой стороны, интерпретируя печальный конец беляков несколько иначе, с позиций их собственных религиозных убеждений, можно сказать, что Хамы с Сарами оказали им услугу, удалив из Дому столь радикальным способом…

— Услугу? — не понял я.

— Не забывай: беляки сами отвергли Дом как никуда не годный строительный объект, полностью контролируемый Люминофором. Они своих воззрений ни от кого не скрывали, а, наоборот, всячески выпячивали свое чисто обломовское ничегонеделание, как самый верный метод очутиться на Чердаке Архитектора. Получается, Хамы с Сарами лишь упростили им задачу, без проволочек отправив в Особый путь на Чердак…

— Через Голгофу, — напомнил я.

— А иначе туда не попадешь, — напомнил Отшельник. — Обязательно надо сперва помучаться. Вспомни, как это случилось со Спасателем…

— Сомневаюсь, будто Гелию Дупе, который сегодня больше всех разглагольствует об Особом пути, улыбается лично загреметь на Голгофу.

— Естественно, что он туда не хочет, — согласился Отшельник. — Он же только с виду идеалист, а на самом деле — прагматичный и расчетливый ликантроп, достаточно развитый интеллектуально, чтобы держать в уме два маршрута вместо одного. Персональный и для общего пользования. Личный путь Дупы и ему подобных состоит в том, чтобы еще при жизни обеспечить себя апартаментами, ничуть не уступающим тем, что обещаны остальным на Светлом чердаке.

— Значит, в душе Дупа атеист, и не верит ни в Архитектора, ни в Подрывника?

— Если и верит, то весьма специфически, — отвечал Отшельник. — Он ведь вполне может и так рассуждать: Архитектор всегда готов возлюбить мучеников. Очень хорошо-с, предоставим ему их, послав стройбанов на Голгофу. А Люминофор обожает наслаждаться мучениями невинных жертв, они составляют самое утонченное блюдо из его сатанинского рациона. Еще лучше. Таким образом, запросы потусторонних сил, вопреки их диаметрально противоположной направленности, будут удовлетворены в одном меню. Беспроигрышный ход, согласись.

— И нашим, и вашим?

— Вот именно. А Гелий Дупа, как ухитрившийся оказать услуги обоим реципиентам хитрован, получит в награду трансфер на Чердак без пересадок.

— И у этой сволочи есть шансы? — спросил я дрогнувшим голосом. Мне очень захотелось, чтобы Дупа разом с Опричниной зажарился на углях в аду.

— Этого я не скажу, — передернул плечами Отшельник. — Но, вообще говоря, сомнительно. Он ведь не первый умник, пытающийся сесть жопой на два стула. Вспомни хотя бы, что случилось с Сарами, подбившими сидней на строительство Чердака Основоположников. Разделавшись с беляками, они выдали каждому хаму по заступу, и вперед, за орденами, ишачить на стройках века. Сами же удобно устроились в теньке, чтобы руководить процессом дистанционно. Но из этого ничего не вышло. Чтобы выточить черенки для лопат, а какая стройка без инструментов, хамам пришлось вырубить все свои былинные дерева, а они, как ты знаешь, обеспечивали отсеки кислородом. Кроме того, Сары строжайше запретили хамам Самодыхание, заменив торжественными маршами стройбанов, парадами ополченцев и пионерскими линейками. В результате чудовищного перерасхода воздуха на фоне гибели уникальной экосистемы, дышать бывшим сидням стало нечем. Ну а когда Сары ввели режим жесточайшей экономии, задув под ее предлогом все лампадки под образами Архитектора, до сидней стало доходить, что Самодуры и беляки, с их Самодыханием, были не так уж плохи. Обстановка накалялась. Сары, чтобы ее разрядить, пошли на беспрецедентный шаг, одолжив в Пентхаусе крупную партию воздуха. Правда, за него было нечем платить. Мазерфакелы, обещая дать взаймы под большие проценты, выдвинули Красноблоку свои, весьма жесткие условия, которые Сарам довелось безоговорочно принять, хотя правившие Пентхаусом управдомы по части жадности ничуть не уступали отправленному ими в Балласт Самодуру. Получилось, сидни сменяли шило на мыло. Разразился бунт, известный, как Гражданская война. Сидни сражались отчаянно, хотели доказать девчатам, что им, сам тамбовский волк не брат. Неизвестно, чем бы все обернулось для Сар, если бы они не протравили тамбовские леса боевыми отравляющими веществами. Но даже после этого их положение оставалось шатким, пока управдомом Геронтобюро не сделался Большой Брат В.В., Отец и Учитель стройбанов. Он живо вернул отсекам сидней былую стабильность. Жильцов поголовно переименовал в стройбанов, обрил, пронумеровал, сформировал в отряды и распределил по казармам. Ну а тех Хамов и Сар, кто, слишком вжившись в образ хамысара, не пожелал расстаться с полюбившимися кожанками, сдать маузеры и вкалывать на стройках, прихлопнув рты, отправил в Балластные шахты. Избавившись от возмутителей спокойствия, Отец велел первым делом велел построить ССанКордон, а уж затем развел за ним такой ошеломляющий Домострой на одном, отдельно взятом этаже, о котором самодуры минувшей эпохи не смели даже мечтать. Что было дальше, ты знаешь без меня. Стройбаны положили кучу жизней и сил, и все, ради того, чтобы в Перестройку узнать, Чердак нашей титанической Красной башни едва дотягивает до цоколя Западного крыла. Или даже служит ему фундаментом, как твердили отдельные злые языки. Ходил по казармам и такой слушок, дескать, так им и задумывалось прагматичными западниками, искавшими простаков, чтобы на дурняк укрепить массивное основание Западного крыла, слегка накренившегося из-за высоких темпов застройки. Мол, с тем к простодушным сидням и заслали вспыльчивых Сар, вот вам и фитнес, что называется. Правда, было не понять, как, в таком случае, быть с нашими героями внебашенниками…

О верхолазах-внебашенниках я уже вскользь упоминал. Они были первыми из всех стройбанов, кому выпала высокая честь вскарабкаться на крышу Красноблока, чтобы собственными глазами увидеть ее конек. В отличие от крановщиков-высотников, в чей отряд когда-то давно пытался записаться Отец, внебашенникам никто не заклеивал стекол на шлемах. Иначе, как бы они нашли самый подходящий шпиль, чтобы прикрепить к нему гордое знамя Красноблока из особопрочного пластика цвета давленной свеклы. Не вслепую же внебашенникам было искать самую верхнюю точку Дома. А именно такую задачу поставило перед ними руководство, родное Геронтобюро, водрузить на крыше флаг. Чтобы все жильцы осознали, кто в Доме хозяин.

Верхолазы-внебашенники… Что тут еще сказать? Когда я был маленьким, то грезил стать одним из них. Во всем Красноблоке не было профессии почетней. Герои, рисковавшие жизнями, и, одновременно, счастливчики, побывавшие за внешними стенами, в кошмарном Застеночном пространстве! Даже не верится, что сейчас мало кто помнит о них. А ведь были времена, когда их мужественные лица не сходили с первых полос стенгазет. Их подвиги прославлялись в стихах, про героев складывали песни. Внебашенники были нашими символами, олицетворением самых грандиозных достижений стройбанов. Целиком заслуженно, между прочим. Шутка ли дело, вскарабкаться на крышу по отвесной стене в тяжелом скафандре, защищающем от губительного воздействия агрессивной среды. Один неверный шажок по скользкой черепице, всего лишь неловко поставленная стопа, и герой соскальзывал в бездну, глубину которой даже представить себе нельзя из опасения перед головокружением.

Сколько их было, вгрызавшихся в наледь храбрецов, балансировавших у самого края, продуваемого пронизывающим кинжальным ветром карниза с ледорубом в руке, обморозившихся, задохнувшихся и погибших, прежде чем восхождение завершилось триумфом? Этого вам не скажет никто, сведения до сих пор засекречены.

Естественно, что дошедших до вершины смельчаков в Красноблоке чествовали, как величайших героев. Они и были героями, безусловно. За это им устраивали такие овации, от которых вибрировали стены. Их часами качали на руках. Им на головы одевали лавровые венки. Об их бессмертном подвиге рассказывали дошкольникам, чтобы было с кого брать пример. Скажу больше: внебашенников даже выпускали за Госпорог, под сильным конвоем соглядатаев, разумеется. В целях агитации и пропаганды, чтобы триумфаторы, следуя с этажа на этаж под бурные рукоплескания соседей, поделились с ними нашим торжеством. Чтобы радость победы, охватившая нас, сделалась общим достоянием и гремела на весь Дом.

Между тем, внебашенники не думали почивать на лаврах, обещая, мы слышим лишь первые аккорды величественной симфонии, которую они сыграют до конца. В ту пору много и восторженно говорилось о скорой экспедиции на Соленоиду — недавно открытый учеными необитаемый балкон, о котором практически не было никаких сведений. Никто из ученых толком не знал, каким образом он крепится к Дому и откуда взялся. Существование Соленоиды было предсказано чисто теоретически.

— Математики, конечно, молотки, что вычислили ее. Так держать! А мы вам, товарищи, даем честное слово, что вскарабкаемся туда с красным вымпелом, — обещали с телеэкранов внебашенники. — Пускай это будет нашим вкладом в реализацию решений предыдущего Съезда жильцов-соглядатаев и подарком к следующему.

Курировавшие программу восхождений ученые в чине военруков высоких рангов вели себя сдержаннее, но тоже намекали: тщательное обследование Соленоиды — не за углом, вопрос с отправкой туда наших героев решен на принципиальном уровне, осталось утрясти дату старта. Для доставки исследовательской экспедиции до пункта назначения была сооружена невиданно мощная катапульта «Восторг-М», далеко опередившая аналогичные наработки мазерфакелов. Словом, мы продвигались вперед семиэтажными шагами. Но затем стряслось нечто из ряда вон. Что именно, нигде не сообщалось, просто в одно мрачное утро идеологи молча обвели фотографии смельчаков-внебашенников траурными рамками. Из скупого официального сообщения, на которое чуть позже расщедрился Домком, явствовало, что герои погибли при испытаниях какой-то сложнейшей системы жизнеобеспечения. Какой именно, не уточнялось. Естественно, павшим храбрецам отдали все подобающие масштабу подвига почести. Их зачислили в вечные стройбаны, навечно прописав в самой благоустроенной казарме. Закрепили за ними столик в столовой, почетные места в праздничных колоннах трудящихся и в очередях за колбасой, обязав других стройбанов пускать героев без очереди. Чуть позже разговоры о покорении Застеночного пространства как отрезало. И о намечающемся полете к Соленоиде больше никто не заикался, словно тему табуировали. Затем, когда страсти улеглись, героев перестали упоминать, а отряд внебашенников тихо расформировали.

Еще позднее, в Перекраску, имена павших внебашенников ненадолго всплыли из небытия. Но не потому, что Консенсус решил вдохнуть в проект освоения Крыши новые смыслы. Просто по отсекам поползли смутные слухи о том, что героев ликвидировали сами соглядатаи. И как раз из-за упомянутого выше злогребучего фундамента Западного крыла, куда наши внебашенники, якобы, буквально уперлись носами, с невероятным трудом вскарабкавшись на крышу. Разглядеть лежавшие выше этажи герои не смогли, скафандры конструктивно не позволяли им задирать подбородков. По возвращении, герои имели неосторожность упомянуть увиденное в отчете. Соглядатаи запаниковали, приняв скоропалительное решение зачистить их, лишь бы сохранить страшную тайну. Внебашенников срочно отправили на новый подвиг, а когда герои очутились за Внешними стенами, предательски перекрыли кислородный шланг…

Помню, как вытянулось отцовское лицо, когда кто-то принес ему желтую стенгазету с этой статейкой.

— Вранье! — отмахнулся Отец. — Даже сволочи вроде соглядатаев не пошли бы на такое злодейство! Внебашенники были самым лучшим, что у нас было, ими гордился весь Красноблок. Кроме того, я просто отказываюсь верить, чтобы мы, при всем нашем головотяпстве, оказались так низко по отношению к Западному крылу! Допустим, у нас так и не научились делать джинсы, чипсы, гигиенические прокладки и стринги, это безусловный факт, но, Подрывник меня подери, наши успехи в фундаментальных науках неоспоримы! Наши технари завоевали признание на уровне всего Дома, среди них полно лауреатов Шнобелевской премии, а по многим важнейшим промышленным показателям мы далеко опередили Пентхаус! Возьми хотя бы производство саперных лопаток! Или телогреек с валенками! Они до сих пор не имеют аналогов!! — скомкав газету, Отец отправил ее в мусорное ведро. Я очень хорошо понимал его чувства, ему действительно было обидно за титанические усилия целых поколений стройбанов, пущенные по Ветру Перемен в Перекраску, когда Консенсус устроил проветривание. — Может, эти проныры, вольные штукатуры, таки нашли под обоями легендарный Генплан, спрятанный там Кхерамом незадолго до того, как трое киллеров сунули Великого прораба в бетономешалку? — добавил Отец, немного остыв. — Нашли и пустили в ход…

Что мне было сказать ему на это? Как знать, если Прораб Кхерам не был вымышленным персонажем, специально изобретенным Вольными штукатурами, чтобы под предлогом поисков его Наследия беспрепятственно шастать по этажам, срывая приглянувшиеся им обои, то, возможно, догадка Отца была верна. Потому как, в составленной лично Архитектором документации наверняка имелись бесценные УКАЗАНИЯ СВЫШЕ по части того, как сделать Дом идеальным для проживания райским уголком. Скажем, придав ему правильные, выверенные в Божественных Инстанциях пропорции и формы. Соблюдя которые, можно обеспечить снабжение воздухом самотеком, без дурацких вентиляторов, генераторов и связанных с ними бессовестных спекуляций воздушными траншами, а чисто за счет изящества эргономических решений. Чтобы жильцы, наконец-то, надышались и сделались счастливы. Кто мог поручиться, что, заполучив столь уникальные сведения, мазерфакелы станут делиться ими с остальными жильцами, а не применят их тайно, устроив себе комфортные условия в Пентхаусе. А в остальном Доме — хоть трава не расти. Разве хоть когда-то было иначе?

На мой взгляд, был еще один вариант. Обнаружив гипотетический идеальный Генплан, Вольные штукатуры могли закопать его еще глубже. Или сунуть в измельчитель овощей. Почему бы и нет? Сведущие в конспирологии жильцы подозревали штукатуров в тесной связи с учредителями всемогущего Биллиардного клуба, а они и без Генплана Кхерама практически безраздельно владели Домом через контрольные пакеты акций МВФ и, таким образом, были кровно заинтересованы в том, чтобы законсервировать сложившийся Домопорядок разом со всеми присущими ему гнойными язвами вроде социальной несправедливости, наркомании, проституции и других негативных явлений.

— Разве из этого не следует, что беляки были правы, когда решительно отреклись от Дома и всего мирского, позволив хамысарам спихнуть себя в Балласт? — спросил я у Отшельника. — Какой смысл бороться, если настоящим Смотрящим Дома является павший подрядчик Люминофор, а благой Архитектор давно отвернулся от нас по каким-то неизвестным нам причинам?

— Ну, тут мы вторгаемся в теологические сферы, где априори допускается наличие неких надприродных сил, которые вершат судьбы Дома, незримо управляя волей жильцов посредством недоступных нашему пониманию инструментов, — ушел от прямого ответа старик, дав понять, что недостаточно хорошо владеет вопросом. Им, правда, скорее всего, вообще никто толком не владел, включая самых сведущих теософов прошлого, включая Парацельса и Фому Аквинского. О Люминофоре даже им было известно немного. Скупые сведения черпались, главным образом, из Начертания, великой религиозной книги обетованцев, являющейся культурным достоянием всех жильцов. Так вот, там, в частности, сообщалось, что некогда, на весьма отдаленном теперь этапе геологоразведочных работ, предшествовавшем закладке Дома, Люминофор пребывал на отличном счету, Архитектор не чаял в нем души и даже прочил себе в преемники. Однако позднее, когда оформляли ипотеку, между ними возникли трения, переросшие в жестокий конфликт, кончившийся для Люминофора печально, увольнением по статье с возбуждением уголовного дела, отправившего его в астральную тюрьму. Якобы, Люминофор невзлюбил жильцов, приревновав к Архитектору. И вознамерился коварно умертвить их, оставив открытыми оконные проемы. Те самые, что мы привыкли закладывать кирпичом. Разумеется, им была придумана лукавая отговорка, он, дескать, всего лишь хотел, чтобы жилые помещения были должным образом освещены. Не поленился, подсчитал минимальную величину совокупного светового потока, выведя результат в люменах на квадратный метр. Иначе помещения будут слишком темными и определят мракобесие своих обитатели на годы вперед, твердил этот хитрец, уговаривая Архитектора подмахнуть документ, не глядя. Если бы это случилось, Архитектор разделил бы с ним ответственность за гибель жильцов и Ему не осталось бы ничего другого, как списать трагедию на несчастный случай, не обвинишь же сам себя в преступной халатности, повлекшей множество жертв. К счастью для населения, Архитектор разгадал преступный умысел заместителя и попер со всех постов. Посаженный под домашний арест Люминофор не унялся, строчил апелляции и спамил на форумах, пока терпение Архитектора не оборвалось. Небесная канцелярия переквалифицировала дело из экономического в политическое, Люминофора обвинили в межэтажном терроризме, объявили Подрывником и низвергли в Застеночное пространство. Так, кстати, интерпретировала эту древнюю драму Рита. Только, в отличие от Фомы Аквината, она считала, что Люминофора подло оболгали.

— Кто? — помнится, посмеивался я. Мы были молоды, и я не воспринимал будоражившего ее рассказа всерьез.

— Самозванец ГИП, который, с тех самых пор, выдает себя за Архитектора, но не является им! У меня полно косвенных доказательств!

— Это еще каких?

— Возьми хотя бы настоящее имя Архитектора! Разве не подозрительно, что никто в Доме не знает, как его зовут?! Доподлинно известно лишь, что оно сокрыто от смертных за Священным Триграмматоном, то есть, аббревиатурой из трех заглавных букв: «Г», «И» «П». Считается, эта тайна — волшебный ключ ко всему Домозданию, тот жилец, кто сумеет ее разгадать, получит неограниченную власть над Домом, в буквальном смысле, схватив Архитектора за бороду. А у меня вопрос: с чего бы это такая секретность? Зачем наводить тень на плетень, если у них наверху, в Небесной Канцелярии, все по-честному?! Ты понял, Генри, куда я клоню?! Если там сидит Архитектор, нет никакой нужды скрытничать. Если он куда-то уехал, оставив вместо себя легитимного зама, тоже не надо пускать электорату пыль в глаза. Ставишь на бланке перед должностью две буковки — И.О., разборчиво расписался, и порядок! А вот если Архитектора подменили, если мы имеем дело с узурпатором, которого можно шантажировать, заполучив неопровержимые доказательства…

— Обалдеть… — протянул я.

— Я тебе больше скажу, — продолжала Рита в запале. — При таких раскладах, в истории с Люминофором, все становится на свои места! Как я и предполагала — он был хорошим и хотел уличить ГИПа во лжи, когда тот выдал себя за Архитектора. Но узурпатор оказался ловчее, почуял угрозу и интернировал Люминофора в таком месте, где его нескоро найдут. А, избавившись от конкурента, еще и оболгал его через СМИ с помощью черного пиара…

— Я слышал, слово ГИП расшифровывается, как Главный Инженер Проекта… — вставил я осторожно.

— Еще одно веское свидетельство в пользу моей правоты. Архитектор и ГИП — принципиально разные должности, не так ли? Первый — творец, задающий возвышенную суть Домоздания через его прекрасный облик. Второй — наполовину технократ, наполовину бюрократ, чья обязанность — утрясать интересы субподрядчиков. Вот он нам и утрясает…

В эпоху Средидомья за такие еретические высказывания Риту бы мигом схватили инквизиторы, аутодафе — самое меньшее, что бы ей грозило. К счастью, эта жуткая эпоха повального мракобесия позади. Правда, в Доме не стало много светлее, и это — вопреки куче люминесцентных ламп. Дом, как и прежде, далек от совершенства. Казалось бы, ничего слишком сложного, этажи, перекрытия, стены, заключенные в них жильцы, разве нельзя это как-то обустроить с помощью электричества, его нам подарил Научно-технический прогресс. Но, не получается пока ни Подрывника, в Доме — сам Подрывник голову сломит, а все попытки улучшить ситуацию летят туда же, к Подрывнику. Я понятия не имею, почему, и что нам делать. И, где Архитектор, кстати, тоже, что Он то себе думает! В итоге, нам остается пенять на Подрывника, внедрившегося в Небесную канцелярию под именем ГИПа, чтобы путать карты несчастным жильцам, которые, порой, перестают понимать, где в Доме пол, а где потолок. В буквальном смысле этого слова.

Взять хотя бы заложенный Архитектором легендарный Краеугольный камень, поверх которого Великий прораб Кхерам и его помощник, управдом Салабон, соорудили величественный алтарь. Прямо на стройплощадке, в качестве вехи, чтобы знать, откуда плясать.

Если верить Начертанию, алтарь был вмурован в бетонную стяжку, послужившую полом Обетованской квартире, находившейся на нулевой отметке. Откуда же, в таком случае, взялся Подвал, к тому же, густо заселенный чайниками? Не мог же Архитектор забыть о них, придавливая им потолки своим Краеугольным камнем? Тем более, припечатать их умышленно, фактически, заживо похоронив? Лично я решительно отказываюсь верить в подобную жестокость Творца. Он же не какой-то нигроловладелец из штата Луизиана…

Тем не менее, реалии именно таковы. Чайники безвылазно торчат в Подвале, откуда им ходу нет. Насколько я помню, так было всегда, двери в Подвал остаются запертыми, туда не пускают посторонних. И это при том, что, сидя взаперти и, фактически, будучи невыездными, чайники сегодня производят все, в чем только нуждаются их соседи по Дому, обитатели других этажей, начиная с риса и заканчивая навороченными гаджетами последних моделей. Именно за уникальную работоспособность стенгазеты прозвали порожденный чайниками экономический феномен Цокольным чудом. Действительно, чудо: вкалывать в три смены, задыхаясь в дыму, который, порой, просачивается по системам вентиляции к нам, довольствуясь плошкой риса в неделю. Прямо морлоки какие-то из фантастического романа Уэллса, описавшего расу узников промышленных подземелий, выродившихся в омерзительных бледнокожих мокриц с глазами, как у сов.

Правда, кожа у персонажей Уэллса была землистой, с зеленоватым оттенком, а не желтоватой, как у чайников. Малозначимый, на мой взгляд, нюанс. В остальном, как под кальку, включая фактической отсутствие хоть сколько-нибудь правдивой информации о Подвале. Никто понятия не имеет, как у чайников обстоят дела. Даже сколько их, никому толком не известно, это закрытая информация.

Тем паче, остается гадать, как они ухитряются обслуживать нас, снабжая самым необходимым? На какие жертвы ради этого идут? И что у них там, в итоге, с экологией творится? Не разразится ли катастрофа, если чайники, упорно выбирая грунт для строительства все новых подземных уровней (есть мнение, их число уже сегодня превосходит суммарное количество надземных этажей), отроют, в итоге, такую глубокую яму, куда провалится весь Дом? И, что тоже немаловажно, не взбунтуются ли они? Ведь запросто могут, как побаиваются многие аналитики, начнут шантажировать нас так называемым «Big Jump», и все, пиши пропало. Это когда чайники, синхронно подпрыгнув, по приземлении не оставят камня на камне, обвалив Дом даже надежнее, чем это могли устроить военруки, если бы Холодно-Голодная возня переросла в горячую стадию, с использованием самонаводящихся лифтов, отправленных навстречу друг другу.

Откровенно говоря, я удивлен, что чайники до сих пор не отчебучили ничего такого. Ведь они вкалывают в поте лица, пока остальные прохлаждаются под струями кондиционеров, прибывая в уверенности, будто чайники им что-то должны. При этом, еще и не считают их полноценными жильцами. Хотите доказательств? Нет проблем.

Ни для кого не секрет, что нет такого чайника, который не мечтает слинять из Подвала. Затея изредка удается самым отважным из них. И чем, скажите на милость, встречает отчаянных смельчаков «гуманная» общественность Пентхауса? Аплодисментами? А то как же! Истерическими воплями АТУ ИХ, АТУ! Стоит любой добропорядочной пенсионерке с этажа бенилюксусов или из других комфортабельных отсеков, заприметить чайника, ухитрившегося просочиться наверх и на радостях высунувшего из-за угла свой желтый нос, и все, его песенка спета. Один тревожный звонок, и схваченного дежурным пожарным расчетом нелегала безжалостно водворяют обратно. И плевать, что у чайников за самоволку полагается смертная казнь. Кому интересны подобные мелочи. Всем наплевать…

Для чайника единственный непризрачный шанс уцелеть — это, по прибытии в Пентхаус, прикинуться катаной. Внешне их трудно отличить. Но, если чайников маринуют в Подвале прикованными за лодыжки к станкам, у катан — неограниченная свобода перемещений, им безумно рады на всех без исключения этажах. И с трудоустройством у них ровно никаких проблем. Катан охотно берут в суши-бары, с предоставлением вида на жилье, и все благодаря тому, что они — непревзойденные кулинары. Никто во всем Доме не умеет катать ролы так ловко, как они.

Чайники, правда, тоже славятся поварскими талантами, но не слыхал, чтобы это обстоятельство шло им на пользу. Чайников все равно никто не ждет. Даже те, кто предпочитает их кухню остальным. Такая вот вопиющая несправедливость, какие у нас в Доме на каждом шагу. А ведь некогда, я вычитал это в одной старинной книге, далекие предки чайников гордо именовали свой Подвал Поднебесным залом. И как сие прикажете понимать? Как пустую похвальбу? Или как образчик черного юмора? Или их Подвал некогда действительно занимал место Пентхауса? Вообще говоря, такую возможность трудно себе представить.

С другой стороны, не стоит забывать о совершенно невероятных пертурбациях, случившихся с отсеком катан, долгое время проживавших по соседству с чайниками. Отмечу сразу, соседство это было не из приятных. Это сегодня катаны снискали себе всеобщую любовь, катая лучшие в Доме суши. В былые времена они с тем же изяществом выпускали кишки, орудуя длинными кухонными ножами. По иронии судьбы, они тоже звались катанами. Катаны мастерски ковали их в мастерских за выгородкой, отделявшей от Подвала их Мансарду Воспаряющих ночников, где, к слову, света не водилось отродясь. Чего нельзя сказать о мракобесии, процветавшем там наряду с немотивированной агрессией и чудовищными садистскими ритуалами, о которых неприятно говорить. Катаны разработали и внедрили уникальную методологию вспарывания животов, которую обкатывали на подвернувшихся им под руку соседях, и даже друг на друге, если не находили других кандидатур. Процедура осуществлялась с помощью отточенных, как бритвы, катан, ими же выпотрошенным жильцам рубили головы. Но, не прежде, чем они сложат и продекламируют четверостишие. Так продолжалось много лет. Пока мазерфакелы не вправили хулиганам мозги.

— В каком плане вправили? — помнится, удивился я, глядя на багровую физиономию Полковника, затеявшего этот разговор.

— В буквальном! — отрезал отставник. — Сделали лоботомию, как тому чудику из кино, в которое ты вчера втыкал. Только вместо зубила использовали кофемашину…

Накануне я смотрел фильм «Проползая под гнездом глухаря», экранизацию знаменитого романа писателя Кента Кизяка…

— Кому мазерфакелы сделали лоботомию с помощью кофеварки? — переспросил я, слегка растерявшись. — Катанам?

— Ну не тебе же, — заржал Полковник. — Хотя, если про тебя такое узнаю, тоже не сильно удивлюсь…

Я не обиделся. Верно говорят, со временем привыкаешь ко всему, даже к хамству…

— Этим гандонам узкоглазым еще крупно не повезло, что наши ополченцы до них первыми не добрались, а то была бы им трепанация по всему контуру черепа саперной лопаткой! — загремел Полковник на всю кухню. — Дешево отделались, суки!

— Наши ополченцы дрались с катанами? Когда? — удивился я.

— Ну ты даешь, пацан! — прорычал Полковник. — Еще как дрались. Бесноватый Шпиль через Госпорог попер. А катаны, по предварительной договоренности с этим гадом, полезли к нам в окно! Ты что, строевую песню не слыхал?!

— Какую? — уточнил я. Их же было много.

— Про отсек суровый, что тишиной объят! Ее ж как раз про те события сложили! Что за молодежь пошла, своих героев не помните, обормоты!

— Над Гламуром тучи ходят хмуро? — осведомился я с издевкой. — Как же, припоминаю…

— Все тебе смехуечки с пиздахаханьками! — раскраснелся ветеран. — И пох, что парни на бессмертный подвиг пошли! Эх, не нюхало ваше поколение пороху, вот что я тебе скажу, шнурок. Выпить хотя бы есть?

Я знал, что он спросит об этом и был готов. Протянул стограммовую мензурку со спиртом.

— Наркомовские? — спросил старик с прищуром.

— Медицинские, — ответствовал я.

— Пойдет, — резюмировал Полковник, потянув носом. — Ну, за тех, кто в кирзе… — он ахнул емкость целиком, смахнул накатившую слезинку и, совершенно неожиданно, пропел: — В эту ночь решили самураи, влезть на кухню к нам через окно…

— А вы? — спросил я и затаил дыхание.

— А что мы?! — загудел отставник, с треском откусывая маринованный огурец. — Веслом по уху их встретили, как по Уставу полагается. Хотели в решительное контрнаступление перейти, запрыгнуть им на спину, и таким макаром к ним в Мансарду въехать. Вот тут-то мазерфакелы нас и обскакали… У них, как оказалось, на чайников, свои виды были. Поэтому, пока мы с катанами махались, слепили они тайком у себя на этаже хорошую такую петарду килограмм на пятьдесят, если не все сто, и узкоглазым неадекватам через вентиляционную шахту — хуяк! Те, по привычке, схватились за катаны, тут, как долбанет! — в запале старый военрук врезал ребром ладони по столу. — Шарахнуло так, что на примыкающих лестницах ударной волной все двери сорвало с петель, мазерфакелы сами едва не обосрались, когда у них две трети факелов задуло, включая тот, что у Гуантанамамы в пятерне зажат. Думали, переборщили, и Дом нахуй падает. Катаны, ясное дело, с копыт. Пожарные их еще тепленькими взяли, скрутили по всем правилам боевого самбо, одели в смирительные рубахи, а макивары с нунчаками отобрали. Вилки, и те конфисковали, думаешь, с чего бы еще узкоглазым довелось, как придуркам, деревянными палочками свой сраный рис ковырять…

Из дальнейшего рассказа Полковника я узнал, как, хорошенько надавав дебоширам по мозгам, чтобы впредь неповадно было, пожарные установили прямо посреди Мансарды воспаряющих ночников несколько громадных музыкальных автоматов, придуманных одним высокопоставленным пожарным Маршаллом, его, кстати, звали Джорджем. Аппараты были загодя заправлены кока-колой, пончиками и пластинками, игравшими джаз. Каждый катана, мечтавший о стаканчике шипучки и пончике, а уцелевшие после взрыва страдали от голода с жажды и, потому, не перебирали харчами, получал вожделенные еду и питье, только если угадывал джазовую композицию с первой попытки. Неудачники тотчас уступали место соседям по очередям. В результате, музыка в Мансарде не умолкала ни на минуту. Мазерфакелы, присматривавшие там за порядком, были в таком восторге от своего изобретения, что, периодически пускались в пляс. Катаны скрипели зубами. Они дорого бы дали, чтобы выпотрошить своих мучителей по технике харакири, но сделать этого было нельзя. Пожарные категорически запретили им ритуальную поножовщину, прозрачно намекнув: в Пентхаусе хватает петард. Делать нечего, катаны смирились и с джазом, и с пончиками, от которых у них пучило животы, и с отсутствием подогретого саке, вместо которого их пичкали ром-колой. Постепенно у них выработался устойчивый рефлекс, глядя мыльные оперы, жевать попкорн и насасываться пивом, когда им крутили бейсбольные матчи. Ношение кимоно вышло из моды, вместо катан их снабдили в лизинг фотоаппаратами, с которыми пускали на другие этажи, клацать затворами и радоваться. Новые богатые впечатления помогли катанам выкинуть из головы кодекс бусидо. Короче говоря, они быстро цивилизовались. А, как только процесс подошел к концу, с катанами случилось настоящее чудо. Их скрытно перевели из Подвала на другой этаж, снабдив уютными апартаментами в Западном крыле. Наверное, чтобы не толпились на одной кухне с чайниками, где, из-за крайней тесноты, был некоторый риск, что опять озвереют. Бытие определяет сознание, как говаривал некогда Карл Мракс. При этом, сам факт переезда нигде не афишировали, соседи не видели катан волокущими по лестницам пожитки, их будто телепортировали наверх посредством небезызвестного Азиатского чуда, навещающего тех, кто честно трудится и слушает джаз. Как это было устроено чисто технически, не понять. Даже памятуя о минимализме, отличающем катан в быту. Да, татами заменяют катанам диваны, у них встроенные ниши вместо шкафов, и все равно, не с пустыми же руками они шли, хоть каратистам так по самоназванию полагается…

— Говорю тебе, шкет, катан на новое место жительства доставили в одних портках, как наших резервистов на медкомиссию! — Полковник, для вящей убедительности, хлопнул меня по плечу с такой силой, что едва не выбил его из суставной сумки. — Мазерфакелы обтяпали это в разгар Холодной возни чисто нам назло, видали, дескать, как умеем, валенки?! Сначала, понятно, отвалили воздуха девелоперам, чтобы втихаря присмотрели подходящую камору. Потом оборудовали ее так, чтобы внешне походила на Мансарду. Понавешали всякой херни, акварелей там разных с кумирнями, статуэток понаставили долбанных, икебан для этих ебланов. Даже деревянные ворота в дверной проем прилепили, ясен-красен, из папье-маше, как и все остальное, что там было. Композитные материалы, понял, нет? Подписочку взяли, о неразглашении. Ну и новоселье отмечать запретили, чтобы никакой перебравший саке ронин ненароком не зарезал кого из соседей. А в старую квартирку закачали бетон, чтобы катанам пути к отступлению отрезать. Берите, короче, что дают, и марш на кухню, ролы катать…

— Вы хотя бы представляете, во сколько бы обошелся такой гешефт?

— Так ведь не сами катаны голожопые раскошеливались, им дыхсмесь Биллиардный клуб отвалил, по тайному приказу Сиамских хитрецов, а у тех в Федеральном Резервуаре столько ее припасено, собственного приготовления, что и за тысячу лет не вычерпаешь. Им главное было — Красноблоку нос утереть. И еще страху на нас нагнать. Поди ж ты, какая крутизна. Отучили катан хвататься за ножи, поставили ролы катать, и те воспарили, млять…

Версия Полковника, как он ни надрывал голосовые связки, навязывая ее, всегда представлялась мне притянутой за уши. Тем белее, что он сам впоследствии ее ни единожды безбожно перевирал, а один раз даже приплел какой-то выдуманный им чемпионат по хоккею, который вообще ни в одни ворота не лез.

— Не веришь?! — напустился на меня этот неисправимый забулдыга. — Зря! Я тебе дело говорю, а ты рогом уперся. В тот год наша несокрушимая Ледовая дружина, которую сам легендарный военрук Тихонов на залитом в Заколоченной лоджии катке натаскивал, взяла золото на открытом чемпионате Дома по хоккею без правил…

Ну и чушь, не правда ли? По словам Полковника, до приезда наших, на первенстве, причем, с грандиозным отрывом, лидировала знаменитая швабрская «Bundes-Maschine», игравшая по схеме блицкриг, разработанной опытнейшим шефом команды Людвигом фон Клейстером, любимым учеником прославленного форварда фон Йода. Но наши, не убоявшись, разделали фаворитов под орех, заколотив им столько шайб в их считавшиеся «сухими» Бранденбургские ворота, что швабры безоговорочно капитулировали, побросав клюшки на лед. Не дожидаясь, пока состоится торжественная церемония вручения наград, позже в итоге их таки зажилили мазерфакелы, сборная Тихонова погрузилась в стратегические лифты эшелонного типа и скрытно отбыла в Подвал, где ей предстояло сыграть еще парочку весьма ответственных матчей. Открытое первенство Подвала оспаривали пожарные расчеты Пентхауса и уже знакомые мне по предыдущей истории Полковника свирепые катаны с клюшками, переделанными из самурайских мечей. Не знаю, как мазерфакелы с наглосаксами забрались в такую даль, кто их туда вообще говоря, позвал? Сомневаюсь, будто то были хозяева чемпионата — чайники, которые даже из подгруппы не вышли, что, впрочем, логично, у них в ту пору не было ни хоккейной школы, ни льда для тренировки юниоров. Чего не скажешь о катанах, игравших агрессивно даже в меньшинстве, и легко вышибавших верзил наглосаксов с арены силовыми приемами, даром, что ты были гораздо больше. Однако, стоило нашим богатырям выйти на лед, и катаны скатились на самое дно турнирной таблицы.

— Ты понял, да?! — раскричался Полковник. — Наши устроили узкоглазым Халкин гол!

— Халкин гол? — не понял я.

— Столько шайб их хваленому голкиперу Халку в десятку закатали, причем, в дополнительное время, что у него морда из желтушной — ядовито зеленой сделалась…

— Подождите, подождите, — перебил я. — А как же пончиковые автоматы, о которых вы мне раньше рассказывали?

— Одно другому — не помеха, — ничуть не смутился Полковник. — Автоматы мазерфакелы попозже подвезли, когда и коню стало ясно, что золото наше. Передернули, суки хитрожопые. Рванули после второго тайма сверхмощную петарду. Аккурат под скамейкой запасных у катан. И на наших — пальцем, мол, глядите, какое неспортивное поведение. В результате сборную Тихонова дисквалифицировали и из Подвала выслали. Золото, понятно, мазерфакелы забрали себе…

Повторяю, я бы не стал без оглядки верить этой истории. Уж слишком фантастично она звучит. К тому же, не объясняет, каким образом катаны съехали из Подвала. Разговорчики о том, что пожарные, дескать, обкатав катан, подсобили им с трудоустройством в суши-барах Западного крыла в обмен на клюшки, не в счет. Ну, помогли они катанам с работой, и что? Это же не объясняет, как они забрались так высоко. Еще невероятнее гипотеза о том, что Мансарда катан, в качестве конфетки от Тайного Домкома, была поднята наверх посредством мощных лебедок, как кабина большущего грузового лифта. Весьма сомнительно, будто такое возможно. Опять же, никто никогда не называл конкретных имен, ограничиваясь туманными намеками на мифических сиамских хитрецов, тасующих отсеки, как карты из игральной колоды, с помощью специального пульта. Дескать, они же в Перекраску опустили Красноблок, пока мы баловались с малярными кистями. А завтра, будь их воля, опустят Пентхаус, вернув Подвалу его Поднебесный статус…

— Глупости, — помнится, отмахнулась Рита, едва услышала эту версию. — Тут все дело — в нумерологии…

— В нумерологии? — удивился я. А она, весьма довольная собой, поведала мне об этой странной, непризнанной официальными учеными науке, изучающей трансцедентальные связи между нумерацией этажей и образом жизни их обитателей. Правда, я почти ничего не понял. Рита же, с загадочной улыбкой, дала понять, что я такой не один, нумерология не для дилетантов, поскольку даже гуру, ныряющие туда с головой, бывает, повреждаются из-за каббалистической гематрии, нечаянно столкнувшись с потаенными смыслами. Я поверил Рите на слово и решил не нырять…