Часть четвертая

Глава 24

Июль, 2011

– Но я не хочу там жить, – сказала я. И ремонт… – Я уронила руки на колени с глухим смехом, и молодой человек напротив бесстрастно посмотрел на меня. – Ремонт обойдется в миллионы фунтов. У меня нет ни фунта.

– Тем не менее, вы – законный наследник, – сказал Чарльз Ламберт. Он побарабанил ручкой по столу и посмотрел сквозь стеклянные окна, которые от пола до потолка открывались в город. – Это интересная юридическая головоломка. Цель вашей бабушки состояла в том, чтобы вы ничего не знали о Кипсейке до своего двадцать шестого дня рождения, после чего мы могли бы предоставить вам пенсию, но оставить вас без обязательств. Ваш отец был очень не прав, когда решил рассказать вам о Кипсейке. Мы подробно рассказали ему о распоряжениях вашей бабушки оставить дом как есть. Но вы были там, и, объявив себя единственным наследником Теодоры Парр, вы теперь по умолчанию владеете им и имеете обязательства перед поместьем. Что нам и нужно установить, действуя в соответствии с пожеланиями вашей бабушки, по природе данного обязательства.

– Что ж, я счастлива быть наследницей, – сказала я более определенно, чем чувствовала.

Он кивнул:

– Конечно.

Я прищурилась.

– Но, мистер Ламберт…

– Чарльз, пожалуйста, – перебил он плавно.

– Чарльз. Послушайте, дело в том, что я не хочу туда возвращаться, это звучит безумно?

– Не мне это комментировать, – сказал Чарльз Ламберт. – Конечно, мы будем действовать в соответствии с вашими пожеланиями, мисс Парр.

Я посмотрела на него, на его тонкие светлые волосы, совершенно правильную позу, вежливый профессионализм: неужели он не понимает, что мне нужен кто-то, кто просто скажет, что делать? Это была моя вторая встреча с ними. За пятнадцать лет, прошедших после смерти бабушки, то, что когда-то было скромной семейной юридической фирмой с офисами в Мейфэре, теперь превратилось в международный конгломерат с офисами в Шанхае и Сан-Паулу и, конечно же, налоговой гаванью Барбадоса. Чарльз Ламберт сообщил мне, в виде исключения раскрытия личной информации, что он с женой недавно вернулись после двух лет работы на Барбадосе, «поскольку хотели завести детей в Великобритании, что очевидно».

Очевидно. Блокнот, в котором я обычно писала в Лондонской библиотеке, заполняя его идеями и полуфразами о всяких вещах, теперь был моей записной книжкой для Кипсейка, заполненной расплывчатыми, нацарапанными заметками. Я снова посмотрела на то, что записала; теперь мне было известно следующее.

1. НАСЛЕДСТВО

Из-за особенностей поместья пенсия моего отца была довольно значительной (20 000 фунтов в год), тогда как я получала доход только с дома и с земли. Когда-то это обеспечило бы мне значительную прибыль, но не сейчас. Рудники Парр, из которых происходила большая часть семейного богатства, были выведены из строя почти сто лет назад. Кроме того, пахотные и другие обширные сельскохозяйственные угодья вокруг нас были распроданы по частям Джорджем Фаррарсом, отцом Тедди, чтобы обеспечивать его пристрастие к азартным играм. Оба эти факта означали, что я обладала недвижимостью, которая, по сути, ничего не стоила. Земля стоила очень дорого, но невозможно было получить разрешение на строительство домов на этой земле, не говоря уже о том, чтобы снести Кипсейк; и я не хотела ничего с этим делать. Дом нельзя было отремонтировать, но даже если бы и удалось, я не была уверена, что хочу этого.

2. ДОМ

Чарльз Ламберт сказал, что, если в доме найдутся ценные вещи, мы можем продать их с аукциона. Но мне почему-то это не понравилось: объявление о продаже дома и просмотр предметов, которые я никогда не знала или не обращалась с ними, чтобы заработать немного денег. И, как говорила моя бабушка, там не было ничего ценного. Ни Чиппендейлов, ни диадем. Я пыталась привыкнуть к тому, что теперь я та девушка, которая встречается с адвокатами, у которой есть готовый семейный миф, в который она уже вплетена, которая происходит от рода женщин, по-разному повлиявших на эту историю. Я не могла просто сидеть в аукционном зале и смотреть, как незнакомец забирает то, что от нее осталось.

Поскольку Кипсейк никогда не был включен в списки и не изучен «Английским наследием», мы не были обязаны ремонтировать его и поддерживать в нем жизнь. Однако факт остается фактом, и нас бы обязали, если бы его обнаружили. Но Чарльз Ламберт, возбужденно поджав губы, сказал мне, что это не является законным требованием «в настоящий момент».

3. НАМЕРЕНИЯ МОЕЙ БАБУШКИ

Самый важный факт из всех: я читала мемуары своей бабушки. Я понимала, что Лиз пыталась мне сказать, и все же я не должна была читать это: Тедди не хотела, чтобы я узнала или поехала в этот дом. Ей хотелось, чтобы Кипсейк рассыпался в прах, затерялся в тумане времени. Но и отец, и Лиз Трэверс, по-своему ненадежные свидетели, не согласились с ней. Я посмотрела на размазанный почерк, на бумагу, порванную в нескольких местах оттиском моей шариковой ручки, на слова, написанные и зачеркнутые снова и снова. Я не знала, что написать о бабушке. Я знала ее и в то же время совсем не знала. Она всё четко спланировала, и вот я здесь, врываюсь, и вся ее прекрасная работа разрушена.

– Итак, мой вам совет, – сказал Чарльз Ламберт, приводя меня в чувство. Он сложил пальцы вместе, в форме крыши, и выглядел задумчивым. – Я бы оставил дом как есть. Мы свяжемся с вашим отцом в Университете штата Огайо. Мы объясним ему, что вы отменяете его пенсию. Вы имеете право на этот доход до своего двадцать шестого дня рождения. Пенсия выплачивается только как подарок с вашей стороны, и вообще довольно спорно, что он имел право заявлять о ней все эти годы. Возможно, оплошность с нашей стороны. И мы пошлем кого-нибудь в дом, чтобы составить список активов собственности и земли. У нас уже есть один документ со времен вашей бабушки – она была очень педантична во всем, – но было бы разумно обновить его. Есть ли что-то конкретное, что, по вашему мнению, может представлять ценность?

Я покачала головой, думая о бриллиантовой броши.

– Даже не знаю. И удачи тому, кого вы туда пошлете; я дам вам подробные указания. Его невозможно найти.

– Мы найдем его, не беспокойтесь, мисс Парр, – сказал Чарльз Ламберт, как мне показалось, несколько покровительственно. – Мы позаботимся о страховке и о том, чтобы вам не нужно было возвращаться, если только не будет острой необходимости. И пока вы не решите, что делать с этим местом.

– До этого времени, – сказала я.

– Отлично. – Некоторое время он молча писал. Я посмотрела в окно на тепло, мерцающее над городом. Вдруг он сказал, скорее с любопытством:

– Дом выглядит довольно удивительно.

Я кивнула. Я поняла, что, как бы мне ни хотелось держаться подальше от этого места, я жаждала поговорить о нем с людьми, которые понимают. «Должно быть, когда-то. Когда вы будете там… это как в другом мире. Там все такое – все эти вещи».

Он отложил ручку. Например?

– Он живой. Горгульи над дверями смотрят на вас, портреты следуют за вами по комнате, растения стреляют сквозь щели.

– Очень интересно. Как необычно. – Он был похож на маленького мальчика. – А вам не было страшно? Звучит довольно жутко.

– Может, это и пугает, но нет… – Я запнулась, пытаясь объяснить. – Не могу описать. Я чувствовала себя – хорошо. Что мое место там. Вот что я чувствовала.

В кабинете с кондиционером меня пробрала дрожь.

– Могу я спросить: вы действительно не думаете, что сможете там жить? – Чарльз Ламберт снова взялся за перо и поправил очки.

Я колебалась.

– Нет, я так не думаю. Я не могу – не могу себе это представить.

Я прикусила кончик пальца, стараясь справиться с головокружением. С тех пор как я вернулась из Кипсейка, я почти не спала. Я была полна решимости держать все под контролем, не прятаться от этого, я начала вести все эти записи, читая до глубокой ночи, чтобы в моей голове все прояснилось. Я чувствовала себя одурманенной, как будто могла упасть в любой момент. Мама сказала, что это из-за того, что я плохо дышу, что я нервничаю, но я знала, что это было: в тот день, в тот самый день, когда я стояла там и думала, что слышу дом, как он снова оживает, увидела трещину во времени, часть Кипсейка вошла в меня. На самом деле, я не могу объяснить это, это звучит безумно. Кто-то залетел в меня – одна из этих женщин или гусеница, высиживающая бабочек, – и это дало мне то трепещущее чувство возможности, страха, возбуждения и нерешительности, которое, казалось, теперь окончательно укоренилось во мне.

Звучит немного безумно, я знаю.

Но что-то в этом доме и во всей этой истории сводило их с ума. Я несколько раз перечитывала мемуары Тедди, высасывая из них весь смысл, и, кроме того, в коробке было множество дневников и писем: я читала об умной, красивой бабушке Тедди, Александре, истинном коллекционере бабочек, о Руперте Вандале, который снес половину Кипсейка, положив начало его медленному умиранию, об Одинокой Анне, матери Александры, которая не выходила из дома и отказывалась принимать посетителей после того, как побывала в часовне и увидела там кости своих предков… о Безумной Нине, живущей в Доме бабочек, разговаривающей только с бабочками, которые знали о ее жизни в Турции, о годах, проведенных в качестве рабыни в гареме… Я знала их все, я знала мелодию, которую Лиз пела в тот день в библиотеке, я выучила ее наизусть.

Но я не могла рассказать об этом Чарльзу Ламберту. Не могла сказать: большинство из них заперлись в часовне и умерли от голода. Есть комнаты, к которым не прикасались в течение двух столетий. Вы можете открыть это место для посетителей и сделать его самой большой достопримечательностью к западу от лондонских подземелий! Да!

Снаружи пролетел самолет, сверкнув на солнце, ослепив меня. Я моргнула, а Чарльз встал и пожал мне руку.

– Мы свяжемся с вами, когда пенсия будет переведена на ваше имя и когда мы пошлем нашего эксперта, чтобы убедиться, что в доме нет конкретных предметов, которые необходимо застраховать или удалить. И мы свяжемся с вашим отцом.

– Половину пенсии, – вдруг сказала я. – Половину. Я не хочу отнимать у него все.

– Вы уверены?

– Абсолютно, – я кивнула. – Не сейчас.

Он отступил на шаг и молча сделал пометку в блокноте.

– Мои извинения, еще кое-что. Боюсь, я не помню вашего рода занятий. Для документов.

– Я была помощником адвоката, – сказала я.

Он слегка улыбнулся.

– Значит, теперь у вас каникулы.

– Вроде того. На самом деле… – Я сглотнула. В какой-то момент я должна была рассказать кому-то, что я сделала вчера. – Я подала заявление об уходе. Я… что ж… – Я почувствовала, что краснею. – Меня приняли в педагогический колледж. В сентябре. Я подала заявку на следующий год, но у них было два отчисленных, так что есть места, и… У меня было собеседование вчера, и хотя я не очень хорошо подготовилась… Я имею в виду я читала материалы и национальный учебный план и, конечно же, просмотрела тексты, потому что я… – Ему не интересно, Нина, замолчи. Я коротко и весело улыбнулась. – Я буду учителем английского!

Он слегка улыбнулся.

– Преподавание. Вы храбрец!

– О. Ну, это то, чем я всегда хотела заниматься, – сказала я.

– Ух. Должен сказать, я бы ни за что не согласился. Вы молодец!

– Спасибо, – сказала я, не уверенная, то ли он делает мне комплимент, то ли говорит, что я идиотка, которой следовало бы стать управляющей хедж-фондом. Я встала, чтобы уйти, пока мы не поняли друг друга еще больше, сжимая бумаги насчет Кипсейка, которые я принесла с собой. – Тогда буду ждать от вас новостей.

Прогуливаясь по городу, мимо дорогих баров, магазинов, бутиков, винных лавок, в черных байкерских ботинках и черно-сером коротком платье в цветочек, в кожаной куртке, с длинными волосами, взъерошенными на ветру, я поймала свое отражение в зеркале и чуть не рассмеялась, потому что в то утро я приложила немало усилий, чтобы выглядеть умной и деловой, и все же здесь, в городе, я все еще была похожа на опасного революционера или бродягу. Все рядом со мной были в сером или в черном – но аккуратные, ни одного волоска не выбилось из прически, безупречные. Тротуары без единого пятнышка, сверкающие стекла, ни цветочных коробок, ни пробковых досок с забавными надписями, ни неопрятных бород у прохожих, ни птиц. Люди шли быстро, опустив головы.

И это все меньше, чем в миле от дома, вернее, от маминого дома. Я медленно прошла через Банхилл-Роу и остановилась у надгробия Уильяма Блейка. Я купила кофе и булочку на продуктовом рынке на Уайткросс-стрит, затем побрела мимо церкви Святого Луки и новых поместий с многовековыми именами, спешно построенных после войны, плохо спроектированных тогда, нелюбимых сегодня. И вдруг я что-то услышала.

– Помогите! Помогите!

Голос раздавался над головой: я вытянула шею вверх, на одну из самых высоких многоэтажек. Это был женский голос.

– Помогите мне!

Я спустилась к подножию башни. Перед ним стояла очень молодая на вид мама, вяло толкая коляску вокруг прямоугольника высохшей травы.

– Там наверху леди зовет на помощь… – Я вдруг почувствовала себя немного глупо. – Можно мне подняться туда и посмотреть?

– Не беспокойтесь об этом, – сказала она. – Она там уже два дня.

– Что?

– Лифты сломаны. Она не может спуститься вниз. Она не может ходить, поэтому не может ходить по лестнице, понимаете? Она на восемнадцатом этаже. Они все говорят, что скоро все починят, но они, мать их, просто не приходят!

– Это ужасно.

– Она в порядке. Ее дочь приносит ей какие-то вещи. – Девушка пожала плечами и накрутила волосы на руку.

– Есть еще кто-нибудь…

Она перебила меня:

– Она живет здесь много лет, с тех пор как была девочкой, все ее знают, у нее есть друзья.

– Но все же она… нужно, чтобы кто-нибудь поднялся и проверил, все ли с ней в порядке?

Девушка посмотрела на меня, и ее ребенок издал тихий протестующий крик.

– Думаю, с ней все в порядке, спасибо, – вежливо сказала она.

Когда я вышла на Холл-стрит, у ворот бесцельно стояли два мальчика. «Пока», – сказал один из них бесцветным голосом.

– Пока, – ответила я. Я посмотрела на старую леди, запертую восемнадцатью этажами выше, как Рапунцель. Я видела, как она машет мне рукой в сиреневом кардигане. «Помогите! Помогите!»

Я все равно позвонила в Совет по дороге домой. Женщина по телефону была вежлива, но тверда. «Это частные подрядчики. Мы трижды говорили им, чтобы они выехали, но они не выезжают».

– Но это ужасно, – сказала я. Мысль о том, что она там, наверху, совершенно не в состоянии спуститься, вызывала у меня приступ панической атаки. – Кто-нибудь может спустить ее вниз? Вы можете что-нибудь сделать?

– Там отдельная регистрация, мисс Парр, – сказала женщина по телефону. – Это действительно так. Большое спасибо, что позвонили нам.

Все было как-то не так, и жара, чистота лифтов в «Мурблс и Рутледж», хриплый, ревущий голос старой леди в тишине поместий – все это меня разозлило. Мне все больше и больше не нравилось, во что превращался Лондон. То, что казалось важным в городе в эти дни – деньги, зарабатывание денег, защита миллиардеров, которые хотели заработать больше денег, – не было важно в реальной жизни, не помогало людям.

– Я… – начала я и поняла, что голова кружится сильнее, чем обычно.

– Я могу вам еще чем-нибудь помочь? – сказала женщина по телефону. – Алло? Что-нибудь еще, мисс?

Я слышала ее голос, металлический и слабый, когда телефон выпал из моей руки, и это свистящее, кружащееся чувство ударило меня снова. Я встала, моргая, и опустилась на пол.