Часть третья
Своя игра

На батарее напротив Овечьих ворот вспухло белое облако. Донесся грохот, за ним как бы тяжкий выдох, будто при горном обвале, и уже потом – гул сминаемого воздуха. Каменное ядро чуть ли не в обхват величиной и весом с хорошую лошадь поплыло дугой, быстро увеличиваясь в размерах. Послышались крики: «Летит, укройсь!» – и каменный шар грянул о стену. На миг Барини показалось, что бастион рушится, – но нет, устоял. Тряхнуло, правда, как при землетрясении. Когда рассеялась каменная пыль, стала видна титаническая выбоина от попадания и побежавшая от нее вертикальная трещина.

По бастиону, прикрывавшему Овечьи ворота, лупили уже третий день и пока без особого толку. Такие чудовища, как только что выпалившая осадная бомбарда, перезаряжались не менее двух часов, зато и работали с мощью стенобитного тарана. Даже хуже – таран хоть можно смолой сверху залить…

По всему было видно, что одна из штурмовых колонн пойдет здесь, чуть только бомбарды сделают пролом. По осадной батарее били со стен; Барини приказал калить ядра в надежде угодить в пороховую бочку. Пока ни та, ни другая сторона не добилась успеха.

Мелкое ядро прожужжало над головой – не то случайное, не то осаждающие заметили князя. Делать здесь было больше нечего. Барини продолжил обход укреплений.

Марбакау стоял крепко, за что следовало благодарить последнего маркграфа. Именно он, а не Барини, перестроил внешнюю линию городской обороны, укрепив стены, расширив рвы и возведя бастионы. Сменивший маркграфа князь мало добавил к укреплениям Марбакау – он собирался нападать, а не защищаться. Ему и в дурном сне не могло присниться, что на третьем году войны после всех блистательных побед он будет осажден в собственной столице…

Но не все еще было потеряно. Потратив часа три на осмотр укреплений, выслушав офицеров, похвалив кого надо, а кого надо выбранив, дав указания, пошутив там и сям для поднятия настроения, Барини и сам не унывал. Город стоял крепко. Гухар Пятый, бывший союзничек, сукин сын, двурушник, еще обломает зубы о его стены. Еще взвоет дурным голосом, кляня свою дурость, да поздно будет. Дайте срок. Со временем разберемся не только с ним, но и с Отто, и с самим Морисом-Гамой! Каждый получит свое. Без недовеса. Как только враг снимет осаду, обессилев, – все начнется заново.

С юга и запада город осаждали имперские войска; с севера и востока – марайцы с союзным юдонским отрядом. На приступ раньше времени не шли – копали траншеи, вели апроши по всем правилам «Новейших наставлений по тактике осады и обороны крепостей». Из жерл тяжелых бомбард воробышками выскакивали тяжеленные каменные или железные шары, глухо ударяли в стену. Чем хороша средневековая война, так это тем, что никто еще не выдумал «Большую Берту», а если бы выдумал, то никто не сумел бы ее изготовить. Включая инопланетных пришельцев.

По убеждению Барини, неторопливая война – это именно то, что сейчас было надо. Сколько времени Мехмет Второй осаждал Константинополь? Месяца полтора-два, кажется. Но султан имел такой перевес в силах над защитниками города, какой и не снился Губугуну с Гухаром, – чуть ли не стократный. А здесь – пять к одному. Можно обороняться даже в поле, если позиция хорошая. В крепости – тем более. И можно еще поскрести по сусекам, набрать тысячу-другую ополченцев.

Суворов, правда, взял Измаил, не имея серьезного численного перевеса над противником, но так то Суворов! Куда до него Губугуну, а Гухару и подавно!

Ударило воздухом – низко над стеной, гудя, пронеслось солидное ядро. Где-то в городе с тяжким выдохом обвалилось некое строение. Мазилы хреновы. Или, может, они собираются начать бомбардировку городских кварталов, рассчитывая на мятеж горожан против Барини? Так это зря. Барини, господа хорошие, тоже рассчитывал на это при осаде Ар-Магора, а что вышло? А ничего. Пришлось хитрить, потому что террор против мирного населения не оправдал себя как инструмент войны. И у вас не оправдает. Во-первых, это вам не Земля периода сытого заката, где каждая человекообразная дрянь имеет преувеличенное мнение о ценности своей жизни. А во-вторых, население Марбакау не очень-то надеется на пощаду от вас, господа хорошие! Дураков нет – вы себя уже показали. Самому тупому дурню ясно, чего от вас ждать. Огнем и мечом прошелся Губугун по Унгану. Кто уцелел, запомнит навсегда.

– Господин… – Верный оруженосец был тут как тут, следовал по пятам. – Благоволите взглянуть вон туда…

Что еще? Барини поднес к глазам трубу, чудом уцелевшую в баталиях. Что разглядели без трубы молодые глаза Дарута?

Над Дагорским трактом клубилась пыль – к Марбакау неспешной рысью приближался внушительный кавалерийский отряд. Всадников триста, никак не меньше. А это что там – кареты?

Точно, кареты. С десяток раззолоченных неуклюжих колымаг. Догадка мелькнула падающей звездой и согрела сердце. Неужели повезло?

Барини рассмеялся, наконец разглядев императорский штандарт. Пожалуйте в лагерь, ваше императорское несравненное величество! Давненько мы не встречались. Только вас тут и не хватало. У вас величайшая в мире способность портить все, что с таким трудом создавалось вашими верными слугами и вассалами. Теперь вы убеждены, что Марбакау вот-вот падет, и намереваетесь, по-видимому, поторопить его падение, а с ним и падение унганского узурпатора? Ну-ну. Бог в помощь. Святой Акама с полчищем святых низшего ранга вам в помощь. Вам недостает славы, ваше величество, вы приехали побеждать. Судя по обилию карет – с гаремом, как обычно. Жаль, что вы не знаете: совсем в другом мире император Александр тоже явился под Аустерлиц побеждать узурпатора. И даже без гарема. Потом едва унес ноги, мучимый унижением и нервным поносом…

Оруженосец изумленно таращился на хохочущего князя. Отсмеявшись, тот счел полезным сказать так, чтобы услышали и солдаты на стене, делающие вид, будто заряжают бомбарду, а на самом деле внимательно прислушивающиеся:

– Не бойтесь, фьер Дарут, я еще не сошел с ума. Теперь наши дела пойдут гораздо веселее. Мы победим.

Нет ничего хуже фальшиво-ободряющих слов, скрывающих предчувствие близкого краха. И нет ничего полезнее искренней уверенности в успехе, высказанной публично. Обостренным чутьем загнанных зверей солдаты почувствуют это, и еще до конца дня слова князя разнесутся по всему городу. Иной раз удачное слово стоит пяти тысяч латников.

Оставалось еще позаимствовать подходящую к случаю фразу кого-нибудь из великих земных полководцев – и такая фраза нашлась. Князь лишь слегка подредактировал ее:

– Юный монарх пришел учиться. Дадим ему урок!

В хорошем настроении он закончил обход укреплений. Выслушал доклад инженера о минной галерее, что ведут марайцы под восточный бастион, рассмотрел и одобрил чертеж хода для закладки контрмины. На Круглой башне сам навел бомбарду. Пошучивал, смеялся и видел, что его бодрость передается солдатам. Пусть ненадолго – хорошо и так. Жаль, большинству горожан недоступно понимание: появление императора в осадном лагере – это не предвестник печального финала, а в точности наоборот. Это такой подарок Марбакау, о каком до сего дня можно было только мечтать!

Верхом, как всегда, возвращался он во дворец. Рослый мерин, чудом не убитый ни в одном из сражений, шел шагом. Оруженосец и два гвардейца – вот и вся свита. Пусть видят горожане: князь не боится своих добрых подданных и уверенно смотрит в будущее. Князь спокоен и весел.

Князю кланялись – пожалуй, не так охотно, как раньше, но все же с почтением. А жизнь города текла своим чередом, разве что на улицах стало не так многолюдно. И все больше женщины. Мужья и братья – кто не вернулся из походов, кто палит по неприятелю со стен, кто кует оружие, а кто скучает без дела в казарме. Многие лавки заперты, и окна закрыты окованными ставнями, а то и заколочены досками крест-накрест. В торговых рядах вовсю продают за бесценок одежду и всякую домашнюю утварь, но и за бесценок мало кто берет. Зато мука и соль дорожают день ото дня, хотя и то и другое в городе есть. Пора брать к ногтю спекулянтов, придерживающих товар в ожидании, когда цены взлетят до небес…

– Аш-ша-а-а-а-а-а!..

Шипящий выкрик, сильный удар в грудь, звон, какой бывает, когда сталь вприпрыжку скачет по камню, и сразу бабий визг. Барини еще ничего не успел понять, как оруженосец уже прыгнул с коня на спину какому-то человеку, свалил его в вонючий сточный желоб и перехватил руку с кривым горским ножом. Человек рычал и бешено вырывался. Подоспевший гвардеец ударил его по голове гардой палаша – и тот обмяк. Только теперь до Барини дошло, что это было покушение. Еще одно. До сих пор думают, что с «проклятым еретиком» можно расправиться без больших затрат… А Дарут – молодец!

– Ранен? – спросил князь.

Оруженосец в недоумении посмотрел на темное пятно, расползающееся по рукаву.

– Простите, господин. Это он ножом… Царапина. Вы целы?

– Цел. – Барини нащупал вмятину на нагруднике. Научились делать. – Чем это он меня? А-а, вижу. Горский метательный топорик. Подберите его кто-нибудь, возьму на память. Преступника – куда следует, да чтоб жив был. Стоп! Покажите-ка мне его физиономию… А вы ступайте себе, нечего тут… – Последняя фраза была обращена к двум горожанкам, только теперь переставшим визжать.

Обеспамятевшего покусителя вынули из желоба. Гвардеец запрокинул ему голову за волосы – смотрите, ваша светлость!

Князь смотрел недолго, каменея лицом. Затем обернулся к оруженосцу:

– Фьер Дарут, вы могли бы действовать быстрее. Но хвалю. Если бы не ваша расторопность, негодяй мог бы скрыться. Мой врач в вашем распоряжении. В седло сесть можете? Тогда за мной!

Собравшиеся зеваки шарахнулись, когда князь пустил мерина галопом.

На самом деле положение было из рук вон – по сравнению с недавними еще удачами. После громких успехов, после выигранных сражений, захваченных крепостей и оккупированных герцогств – провал за провалом. И закономерный финал: потеряв все завоеванное, унганский князь осажден в собственной столице!

Финал ли? Конечно, нет! Барини не верил в это. Первая попытка не удалась, а что это значит? Только то, что за первой последует вторая.

Но где была допущена главная ошибка?

Барини не считал вопрос праздным. Шанс начать все заново не был нулевым, а значит, сохранялась полная свобода повторить ошибки – или не повторить их. Быть может, самый серьезный просчет был допущен в первое лето войны, когда военный совет единодушно высказался за спешное отступление из Киамбара?

Вряд ли. Обстоятельства складывались так, что другого разумного решения Барини не видел. Против всех ожиданий маршал Глагр сумел оправдаться перед имперским судом и остался если не главнокомандующим, то военным советником императора. В Киамбаре недобитые имперские войска заперлись в крепостях и изготовились к обороне. Вылазок не делали – по всему было видно, что Глагр предоставляет Барини ломать зубы о стены, в то время как маршал Губугун уже подошел к Ар-Магору. Барини все-таки взял Урах, потратив на осаду восемнадцать дней, и понял, что так не пойдет. Боевой дух держался на высоте, караваны барок с провиантом исправно шли по Лейсу, но пороха уже не хватало. Денег тоже. Ощущалась нехватка и в людях – мобилизационные возможности Унгана были уже исчерпаны. Нет, провозившись этак с полгода, Барини подчинил бы себе Киамбар, но за это время Губугун взял бы Ар-Магор! Разведка доносила о громадной численности имперских войск, о тучах кочевников, о боевых шестирогах, несущих на спинах до десятка лучников, об отрядах всадников на птицах – не вьючных птицах, а боевых, обученных клевать и лягать всех подряд без разбора… Об осадной и полевой артиллерии противника разведка тоже докладывала. Князь только усмехнулся: враг умел учиться, но все-таки делал ставку на численность войск. Враг был троечником.

Оставив Киамбар непокоренным, Барини метнулся на северо-восток, норовя отрезать Губугуна от баз. По пути забирал гарнизоны. У озера Ллур на землях одноименного крошечного графства две армии встретились в грандиозной битве. Губугун атаковал первым – тем хуже для него. Панцирная конница – грозная, если разгонится, и теряющая всякое подобие управления, стоит ей столкнуться с препятствием, – навалила груды людей и лошадей на вбитых кольях. Волчьи ямы заполнились до отказа. Кочевники оказались страшнее в натиске: взбесившихся от боли и запаха крови шестирогов не всегда валили и залпы из аркебуз. Громоздкие твари перли танками, расчищая проходы для воющих конных орд. Барини сам навел полевую бомбарду на приближающуюся зверюгу, выпалил и попал, но и с засевшим в туловище ядром шестирог еще продолжал какое-то время реветь, метаться и топтать людей. Сражение превратилось в свалку. Спасла выучка. Аркебузиры отступали, выравнивали строй и скашивали все перед собой свинцовым дождем. Потом медленно двинулись вперед, а с фланга ударили «железнобокие» рейтары Крегора…

Барини вновь победил и вновь не мог считать свою победу решающей исход войны. Потери были ужасны. Имперцы бежали, но некем было преследовать их. Тогда-то впервые подумалось: а не пора ли заключить мир, удовлетворившись достигнутым?

Отто настоятельно советовал кончать войну. Золото от него перестало поступать совсем. Он клялся, что за Туманными горами вот-вот заработает новый рудник и тогда… И Гама обещал возобновить поставки платины. Барини поверил.

Самое главное: Империя не просила мира. Если бы мирные переговоры предложил Барини, условия императора были бы ужасны. Отдать Магор, Варату, Бамбр, Киамбар, Габас… Что удалось бы выторговать унганскому князю? Марайское герцогство, Спорные земли, графство Пим да толику юдонских земель? Стоило нести такие потери! Разве цель этой войны – расширение владений одного феодального владыки за счет другого?

После побоища у озера Ллур обе враждующие стороны обессилели. Кочевники отделились от имперской армии. Орда верховного хана убралась восвояси, мелкие отряды рассеялись по восточным графствам, неистово грабя население. Гоняться за ними пришлось и Барини, и Губугуну. Последний отряд кочевников загнали аж в Спорные земли. Загнанные сопротивлялись с упорством обреченных и были порублены до последнего человека. В отчаянной схватке доблестный Крегор потерял глаз, но привез кое-какую добычу и отбил полон.

С опозданием сработало золото, выделенное сыну верховного хана. К тому времени, когда он поднял бунт против отца, кочевники уже перестали быть проблемой Барини.

К концу лета война не полыхала – теплилась. Становилось понятно, что решающие события произойдут в следующем году. Барини успел еще вторгнуться в маркграфство Юдонское и провоевал там до зимы без шумных успехов, но и без поражений. С наличными силами трудно было надеяться на большее. А тем временем Губугун пополнял войска и Глагр наращивал силы в Киамбаре…

Многоглавое чудовище – вот что такое Империя. Размахнешься срубить одну башку – в тебя тут же вцепятся две другие. Или даже три, если считать королевство Магассау!

С деньгами было худо. Отдал на откуп соляные промыслы на десять лет вперед. Ввел дорогую гербовую бумагу для прошений. Тряс купцов. Подумывал: не отдать ли на откуп сбор налогов? Не отдал, но ввел новые сборы. Познакомил местных умельцев с перегонкой браги на спирт по методу Фратти-алхимика и назначил драконовский акциз. Чесал в затылке: Генрих Наваррский был нищ, а покупал города. Где брал звонкую монету?

Детский вопрос. У банкиров, где же еще. К зиме Барини был должен полмиллиона золотых. Половину этой суммы дал банкирский дом, кредитующий императора. Барини даже не усмехнулся – коммерция есть коммерция. Финансист всегда остается на плаву, в то время как блестящие воители разоряют страны, а иной раз гибнут и сами. Поделом дуракам.

Видя выход в оживлении торговли, Барини убрал таможенные барьеры на завоеванной территории. Эта мера улучшила финансовую ситуацию лишь чуточку. Поди оживи торговлю, когда завоеванная территория то расширяется, то сокращается, а войска кочуют из герцогства в герцогство подобно стаям саранчи!

Весной он попытался занять еще полмиллиона под любой процент – и получил ясный и недвусмысленный отказ. Солидные банкирские дома не хотели рисковать. Почему? Теперь Барини понимал: до них дошла информация о том, что удивлявший их прежде золотой поток, текущий в казну унганского мятежника, иссяк и более не возобновится. Скорее всего, здесь не обошлось без подлеца Отто…

Двурушник, сволочь, заспинный пакостник! С его золотом победа Унгана стала бы лишь вопросом времени. Что значит блеск поповских риз и золоченых корабликов на шпилях храмов по сравнению с блеском золотой монеты? Путь к сердцам людей, будь то герцоги или крестьяне, лежит через их кошельки. Завоевав большинство населения, пообещав ему покой и благоденствие, не так уж трудно добить немногих упрямцев где-нибудь в дальнем углу преобразованной Империи. Как Токугава добил христиан на Кюсю. Как Наполеон вытащил из тела Франции занозу Вандеи. Как ликвидировали многих и многих, самой историей низведенных до положения маргиналов, искренне презираемых лояльной массой.

Но в чем причина предательства? Неужели Отто и Морис сочли продолжение борьбы бессмысленным, а разговоры бесполезными? Что не так делал он, князь Унганский? Завоевывал графства и герцогства. Назначал наместников из числа тех приближенных, кому верил. В сомнительных случаях делил власть, чтобы назначенные исподволь грызли друг друга, а там будет видно, кто верен, а кто нет. Выдвигал безродных, всем обязанных ему одному, и чаще всего не разочаровывался в выборе. Заигрывал с немногими аристократами, не ударившимися в бега. Старался по мере сил не обижать население, да как его не обидишь, если позарез нужны деньги и наемники вот-вот выйдут из повиновения? Отто все обещал и обещал полные флаера золота, в то время как Барини скрепя сердце назначал контрибуции и разрешал реквизиции. Без них война прекратилась бы за спонтанным самороспуском победоносной доселе армии.

И все это нормально. История есть история, кто ж делает ее в белых перчатках? Все трое знали, на что шли. Отступать, уже начав, – предательство и слюнтяйство.

Что еще не так? Растягивал коммуникации, уподобляясь шведам в Тридцатилетней войне, а уж в Северной и подавно? Конечно, растягивал. Иначе никак не выходило, а после принятия – вынужденного! – на вооружение не то наполеоновского, не то валленштейновского принципа «война кормит войну» гигантские вагенбурги, медленно ползущие из Унгана то в Магор, то в Киамбар, то в Лельм, уменьшились втрое-вчетверо, да и мобильность войск повысилась. Правда, и население встречало теперь унганскую армию не молчаливо-настороженно, как прежде, а с плохо скрытой враждебностью, норовя укрыться со всем движимым имуществом в глухих лесах. Сколько фуражиров было поднято на вилы и сколько деревень пришлось сжечь в наказание – о том не хотелось и вспоминать.

Но что было, то было. Вторая летняя кампания завершилась довольно сносно, а третья началась так, что Империя вздрогнула. В стремительном рейде рубя Империю пополам, Барини дошел до южного края материка – как раз до морского залива, поглотившего когда-то герцогство Гилгам. Быстрее ветра распространился мистический слух, будто бы унганский еретик явился в это проклятое место не иначе как с целью подпитаться тем самым дьявольским духом, что два года дарил ему совершенно невозможные победы над лучшими войсками Империи. Ага, значит, он слабеет! А дьявол – поможет ли он ему снова или на сей раз посмеется над унганцем? И кто, в конце концов, сильнее – господь или дьявол? Ответ очевиден.

Так или примерно так вещали с амвонов попы, такие слова бросали в народ бродячие проповедники, размножившиеся вдруг хуже крыс. Новый первовсященник всерьез взялся за контрпропаганду, а главное, умело координировал свои действия с действиями имперского верховного командования. Когда в королевстве Сусс не без помощи унганских денег вспыхнуло восстание бедноты, подготовленное и начатое сектой дьяволопоклонников, маршал Губугун подавил его огнем и мечом столь стремительно, что Барини поспел к шапочному разбору. Надолго запомнился запах горелой плоти на пепелищах сел и целые рощи деревьев, чьи ветки готовы были обломиться под тяжестью удавленников с выклеванными птицами глазами, с синими распухшими языками, облепленными мухами…

Несомненно, в рядах восставших шпионы кишели, как вши в лохмотьях нищего! Их ловили и в рядах унганской армии – не только шпионов, но и умелых пропагандистов, чаще всего обозников, скупщиков добычи, иногда и офицеров со слишком гладкой для вояк речью. Некоторым развязывала язык пытка, иные сознавались сразу и не без гордости: да, они смиренные монахи, и да возвеличится Всеблагая церковь, и да сгинешь ты, еретик, дьяволово исчадье! Собственные шпионы доносили: не только имперская пропаганда, но и разведка с контрразведкой сосредоточены сейчас по преимуществу в руках нового первосвященника, человека энергичного, властного и не лишенного прозорливости.

А когда солдаты перестали выдавать пропагандистов и стали прислушиваться к их словам?

«Не в том ли состояла главная ошибка, – подумал Барини, – что я не уберег жизнь старого первосвященника? Насколько удобнее был бы на этом посту тупой фанатик, да еще пленный!»

И сам же плюнул мысленно. Но не к себе же ему было привязывать вонючего старикашку! Что случилось, того не изменишь. Воюй с теми противниками, какие есть!

На юг его тянули богатые города, центры торговли и ремесла, ссужавшие императора деньгами, ковавшие его армиям оружие. Здесь он просчитался, чересчур поверив в свои силы. Один город удалось взять с налета, но на том успехи и кончились. Города закрыли ворота, магистраты не велись ни на посулы, ни на угрозы. Армия Губугуна маневрировала, избегая решающего сражения, а с запада форсированным маршем двигался Глагр…

Барини все же удалось прижать Губугуна к Пестрой пустыне и вынудить принять бой. Остальное до отвращения напомнило Ватерлоо. В решающий момент битвы, когда имперцы подались назад по всему фронту и уже верилось, что они вот-вот побегут, на кровавом поле появились отряды подоспевшего Глагра и сейчас же ударили унганцам во фланг. Через час бежала уже армия Барини. Лишь немногие полки отступили в относительном порядке – остальные драпали кто куда. В общем-то, правильно сделали – разжать неумолимо сжимающиеся тиски было уже нечем.

Пришлось спешно отходить с остатками армии на север – из Сусса в Лельм, из Лельма в Ллур, из Ллура в Магор. Солдаты голодали. Деревни стояли пустые. Куда девались крестьяне, а главное, их скот, не сказал бы и сам святой Акама. Наемники требовали немедленной выплаты жалованья, угрожая в противном случае уйти. Куда? К противнику, разумеется, благо ходить недалеко. Имперская армия наступала на пятки – вчетверо превосходящая унганцев по численности, победоносная, объединенная теперь под общим командованием маршала Глагра…

Барини потерял восемь тысяч человек в битве и не меньше при отступлении. Противнику досталось с полсотни легких бомбард. В южных городах противник и сам начал лить артиллерийские стволы по унганским образцам.

А главное – непобедимый прежде Барини потерпел поражение! Пусть не очень значительное – кому до этого есть дело! По всей Империи в храмах служили благодарственные молебны, сияли на солнце золоченые кораблики на шпилях, а некоторые статуи святых даже перестали кроваво плакать и потеть. Чудо! Господь и святой Акама даровали великую победу!

Поди объясни всем на свете дуракам, что победа эта отнюдь не великая, а так, незначительный эпизод, досадная помарочка! Чисто тактически – да, эпизод, неприятный, но очень далеко не фатальный. На деле же известие о победе над «проклятым еретиком» усилило противника так, будто под его знамена встало тысяч сорок вооруженных и обученных солдат. Успех окрылил противника, моральный фактор заработал против Барини.

Сразу же стало ясно, что немалые деньги, потраченные на подкуп имперских вельмож и финансирование всякого рода авантюристов, годных в вожаки крестьянских восстаний в тылу неприятеля, пропали даром. Те, кто был готов начать буквально завтра, попрятались. Глагр подошел к Ар-Магору. Знал старый подагрик: здесь Барини будет вынужден дать сражение. Захват Ар-Магора означал бы очевидный для всех перелом в войне. Теперь Глагр имел по-настоящему крупный численный перевес над унганской армией, сумев вдобавок сократить отставание в оснащении и выучке войск.

Одновременно в Унган опять вторглись юдонцы, на сей раз при поддержке закованной в железо кавалерии Магассау. Барини пришлось дробить силы. Генерал Тригга защищал Унган от западных соседей; генерал Хратт оборонял Ар-Магор. Барини мог выставить против Глагра не более десяти тысяч пехоты и кавалерии при скромной артподдержке.

Карл Двенадцатый отбросил от Нарвы пятикратно превосходящую русскую армию. Карлу помогла метель. Барини просил помощи у Отто:

– Если твой флаер раз-другой пролетит над противником на бреющем, то сам понимаешь… Думаю, тебе и стрелять не придется… Сделаешь? Очень надо.

Отто согласился с большим удовольствием. Фальшивому дьяволу всегда нравилось играть роль истинного предводителя темных сил, вдобавок при большом стечении публики. Чтобы было что вспомнить. И он сыграл. С блеском. Так, что лучше и не надо. Вот только перепутал сцену. Унганская армия, хотя и предупрежденная, разбежалась в панике. Не нашлось храбрецов, подобных Думбе. Отто оправдывался: дескать, перепутал, не над тем войском барражировал. Облачность, мол, помешала разобраться с высоты, где кто…

Он обещал исправить все, что можно. После чего вообще перестал выходить на связь. И Морис-Гама тоже.

Разум говорил Барини: тебя предали, все кончено, сворачивай игру. Он не захотел. И не мог.

Куда труднее выйти из игры, чем начать ее. Слишком многое переплетено, слишком многое завязано на игрока. А люди, которые поверили, – как их предать?

Но куда важнее сама идея. Разрушенные города, выжженные селения, реки слез и крови, голод и мор, озверение всех и каждого – не слишком ли высокая плата за НЕУДАЧНУЮ попытку обеспечить этому миру будущее, не похожее на земное?

Вновь и вновь князь Барини, Анатолий Баринов, вызывал по визору Отто и Мориса. Он желал объясниться. Ни ответа, ни привета. В самом молчании крылся намек: брось карты, встань из-за стола, не упорствуй. Что знали они, чего не знал он?

И почему не объяснились прямо? Отто давно советовал кончать войну, но только лишь советовал… Что вообще происходит?

Барини не бросил карты на стол. Воевать без поддержки? Пусть. Какая там была поддержка в последний год? Курам на смех, а не поддержка. А все-таки у Империи крепко затрещал хребет.

Теперь приходилось обороняться. Барини верил, что это ненадолго.

Обложив Ар-Магор, Глагр энергично повел осаду. Почтовый нетопырь доставил записку Хратта: в городе нехватка продовольствия, действует «пятая колонна», в кое-как починенных стенах вновь зияют бреши, гарнизон малочислен, не хватает бомбард и пороха, солдаты не верят в победу, жесткие меры поддержания дисциплины способны лишь оттянуть агонию, город падет, если не подоспеет помощь…

О том же говорил единственный гонец, сумевший проскользнуть сквозь караулы. Но какая помощь, откуда она возьмется?! Барини все же дерзнул. Стянув в Магор все силы, какие мог, он попытался пробиться в город хотя бы для того, чтобы доставить осажденным хлеб и сменить гарнизон. Половину его войска составляли марайцы во главе с Гухаром Пятым – посредственные вояки, презираемые унганцами, неважно вооруженные, а главное, не понимающие, за кого и для чего им идти на смерть в этой войне. Для того, чтобы Барини не приказал окончательно ликвидировать Марайское герцогство, присоединив его территорию к Унгану? Вот уж стимул для солдат!

Гухар предал. Вассал, клявшийся в верности, повернул оружие против своего господина. Если бы Барини полностью доверял Гухару и поставил марайские отряды прикрывать тыл, как хотел вначале, разгром был бы полным и окончательным. Марайцы дрались яростно – откуда только взялся воинственный пыл? Не пробившись к городским воротам, Барини отступил, огрызаясь контратаками, теряя людей, и не знал, что маршал Глагр назовет это отступление шедевром тактики. Что толку! От армии остались рожки да ножки. Теперь Глагр мог гнать «проклятого еретика» на север, не заботясь об оставшихся в Габасе и Бамбре унганских гарнизонах и одновременно продолжая осаду Ар-Магора. Предательство Отто, а затем и Гухара доставило ему эту роскошь – возможность безнаказанно дробить силы. Барини отступал, сдерживая противника в теснинах и на переправах, иногда больно кусал, но уже не имел сил для борьбы на равных.

Ар-Магор сдался в конце лета. Хратт выговорил почетные условия капитуляции: пропуск к своим со знаменами и оружием, кроме артиллерии. Поредевший гарнизон с развернутыми знаменами и музыкой вышел за городские стены, где был истреблен марайцами до последнего человека. Маршал Губугун, подписавший капитуляцию от имени Империи, не остановил бесчестное побоище. В ответ Барини предал огню и мечу три марайских города и казнил всех пленников, накопившихся с начала войны. Пускал вниз по Лейсу плоты с виселицами. Желаете неограниченной войны, достопочтенные фьеры? Вы ее получите!

Разве это было ошибкой? Он воевал, как все, он соответствовал эпохе, хорошо понимая, когда полезно побыть белой вороной в стае черных, а когда вредно. Ни враги, ни сподвижники и не ждали от него ничего другого.

Вскоре как будто забрезжила надежда: в одном из бесчисленных арьергардных сражений шальное ядро оторвало подагрическую ногу престарелому маршалу Глагру, лишив Империю лучшего полководца. После его смерти и впрямь наметилась передышка. Барини воспользовался ею, чтобы стянуть в кулак все, что можно. Война катилась на север, в Унган. Кому нужны гарнизоны, оставленные далеко на юге! Завоеванные земли и города можно вернуть, если удастся отбросить врага от границ Унгана. Пусть первая попытка сломать имперский хребет не удалась – что ж, еще будет время предпринять вторую!

Веря в это сам, он заражал верой окружающих.

И вот… враг под стенами Марбакау. Пали Дагор и Ригус. Ригус хоть сопротивлялся до последнего, и защищавший его Тригга был, по слухам, разрублен озверевшей солдатней на сотню кусков и скормлен собакам, а Дагор сразу открыл неприятелю ворота – магистрат не забыл чинимых князем обид. Пусть Губугуну как тактику далеко до Глагра, но он избежал грубых ошибок. Имперская нечисть затопила Унган.

Вторично сгорел монастырь Водяной Лилии, монахи вместе с Сумгавой в бегах… И все же это не конец, думал Барини, нет, не конец. Стены города крепки, запасов пока хватает, гарнизон достаточен, да и горожане охотно идут на стены – знают, что грозит им в случае, если город падет. За имперской армией идут попы, Всеблагая церковь спешит вернуть потерянное, без отдыха работают церковные суды, и горят костры, костры, костры… Кто там будет вникать – принял человек учение Гамы притворно, сохранив в душе верность Всеблагой церкви, или всерьез поддался дьявольскому искушению? Огонь очистит!

Не было ошибки, не было. Кроме одной: слишком уж доверился друзьям. Но и теперь еще не все потеряно…

Продержаться до холодов – это первейшее. Пусть имперцы померзнут под стенами Марбакау, как унганцы мерзли под Ар-Магором. Лишить врага продовольствия – это второе. Сеять раздор между Губугуном и Гухаром, ибо не может быть, чтобы первый вполне доверял второму, низкому хитрецу и двурушнику! Поддерживать в людях бодрость и ждать. За несколько месяцев многое может измениться.

Особенно если поработать над этим.

Хорошую роль выбрал себе Морис! Чистенькую. Скучновато, конечно, быть пророком, но можно потерпеть. Зато не приходится мараться в крови. Льют кровь не пророки, а их последователи и сподвижники.

Дьявол, как и полагается, более грешен. Но разве он видит умирающих от болезни, которую сам же и наслал, распылив с борта флаера капельную взвесь? И какое ему дело до оголтелых дур, радостно отдавшихся ему и осуждаемых на костер впоследствии. Разве он принуждал их? Компромиссы с совестью возможны.

Куда хуже светскому властителю. Мишурный блеск короны… и грязная работа. Иногда Барини завидовал мусорщикам и золотарям.

Палач был глухонемым. Огромнейший детина невероятной телесной силы, весь покрытый курчавым волосом, как лесной зверь, нашел верный кус хлеба еще у маркграфа, а после него достался по наследству князю. Садистом он не был, но работу свою любил. Ему больше нечего было любить, а без любви человеку трудно живется на свете. Когда допрашивали обвиняемого, знавшего опасные тайны, этот палач был незаменим. Тогда из сводчатого подвала удаляли лишних свидетелей, а глухонемой мастер пыточных дел обходился без подручных – сам раздувал мехом угли в жаровне, сам готовил инструменты, сам подвешивал жертву, сам же и следил, чтобы она не скончалась раньше времени.

Только что Барини жестом приказал выйти вон как палаческим подручным, так и писцу. Еще раньше тюремный конвой уволок впавшего в беспамятство бывшего гвардейского лейтенанта, схваченного при попытке ускользнуть из города ночью, спустившись по веревке со стены. Поначалу глупец начисто отрицал шпионаж, признавая лишь попытку дезертировать, но на дыбе выложил все. Негодяй был куплен людьми из секретной канцелярии герцога Марайского еще до войны. Барини с трудом сдерживал бешенство – лейтенант не принадлежал к унганской аристократии, он был из новых офицеров, вознесенных из грязи за способности. Способности-то имелись, а вот благородства, да и благодарности выдвиженец, как видно, был лишен в принципе. Собственно, кто бы сомневался в том, что Гухар имеет в городе своих людей. Но гвардейский офицер?! Но продавшийся задолго до неблагоприятного поворота в войне и даже до самой войны?! Он продался, как только нашелся покупатель, и судьба бывшего лейтенанта определилась с предельной отчетливостью: висеть ему завтра на рыночной площади, несмотря на возможное недовольство гвардии. Иуде – иудово. А что? С пойманными унганскими шпионами Империя расправлялась куда круче.

По бессвязным выкрикам пытаемого, перемежаемым диким воем, выходило, что Гухар Пятый знал, что первой целью Барини станет Марайское герцогство, – почти наверняка он знал это уже во время якобы случайной встречи на охоте в Спорных землях. И что сделал? Не подал виду – это первое. Второе: пытался договориться о нейтралитете в будущей войне. Прямо говорил о возможности тесного союза в дальнейшем. Если усыплял бдительность, то это у него нисколько не получилось.

Черта с два! Гухар вел тонкую и рискованную игру. Что бы он ни болтал на исторической встрече в Спорных землях, его слова не имели значения. Сложившееся у Барини впечатление – иное дело. Впечатление было такое: Гухар вполне может стать лояльным вассалом, стоит лишь надавить на него хорошенько да поколотить раз-другой имперские войска. У марайского герцога не было выбора: вступи он в войну на стороне императора – и по его герцогству, соседствующему с Унганом, пройдет такой каток, что земля превратится в пустыню, и сохранит ли герцог хотя бы тень власти и влияния? Вот уж вряд ли. Империя требовала от Гухара пожертвовать собой, своим родом и своими владениями. Очень надо! Куда предпочтительнее покориться «проклятому еретику», играть до поры до времени в лояльность новому господину, сохранить родовые владения более или менее неразоренными, а затем продаться тому, кто больше даст и на чьей стороне удача. Первое почти всегда совпадает со вторым.

Любопытно, что Гухар и сейчас держится особняком, да еще перетянул на свою сторону кое-какую юдонскую знать. Что бы это значило: Гухар отныне считает себя лишь союзником императора, а не вассалом? Если так, то он наивен – Марайское герцогство не Унган. Чуть только кончится война, герцога быстро научат уму-разуму…

Додумать эту мысль не удалось – тюремщики ввели горца со связанными за спиной руками. Ввели – и исчезли по мановению княжеского мизинца. Барини сделал знак палачу – обожди, мол, – и долго смотрел на того, чья ближайшая перспектива – пытки, а чуть более отдаленная – казнь.

Горец держался независимо, нагло отставив ногу. Когда ему надоело ждать, он спросил, осклабившись:

– Узнаешь меня?

Еще бы унганский князь не узнал одного из тех, кто берег когда-то его шкуру в уличных стычках, – одного из «преторианцев», навязанных ему Морисом двадцать два года назад. И не зря – без горцев Барини пришлось бы поначалу куда труднее. Впоследствии они ушли по одному в свои горы, не вынеся размеренной скуки гвардейской службы; ушел даже тот, кого Барини сделал капралом. Но все ушли без претензий, унося в кошелях достаточно золотых и платиновых монет, чтобы купить прилепившийся к скале домик, хорошего коня, стадо голов в пятьдесят, двух-трех рабов и столько жен, сколько надо для присмотра за хозяйством.

И вот один из них вернулся…

– Тебя зовут Шассуга, – сказал Барини. – Ты служил под моим началом, когда я еще был лейтенантом. Я не спрашиваю, почему ты покинул службу. Я спрашиваю: зачем ты хотел убить меня?

– Просто захотел, – ответил горец и сплюнул на пол.

– Да? А мне кажется, что тебе заплатили. И я хочу узнать кто. Ответь, и тебе не придется мучиться.

– Убьешь? – спросил Шассуга, налегая, как все горцы, на шипящий звук.

– Разве ты не убил бы того, кто пытался убить тебя? – возразил Барини. – Не тяни время – палач уже заждался. Итак, кто заплатил тебе?

Вместо ответа Шассуга плюнул уже прицельно и не попал – дистанция была великовата.

Барини вздохнул.

– Ты отнимаешь у меня время. Может быть, ты воображаешь, что имеешь право на особое отношение из-за того, что когда-то мы с тобой бок о бок рубились в тавернах с такими же пьяными придурками, какими были и сами? Те времена прошли. Но ты прав. Во имя прошлого я окажу тебе милость. Вот яд. – Барини достал из-за пазухи пузырек темного стекла на шнурке. – Настойка корня упокой-травы убивает быстро и безболезненно. Я держу его для себя на крайний случай, но поделюсь с тобой, если ты скажешь мне: кто?

– Развяжи мне руки, – потребовал Шассуга.

– Да? А зачем?

– Развяжешь, тогда поговорим.

Барини даже залюбовался. Горец есть горец – храбрый со слабым, наглый с сильным. Наверное, это условие выживания в его диком мире, но здесь оно не пройдет, ох, не пройдет…

– У меня иное предложение: я подвешу тебя, тогда поговорим, – сказал Барини. – Ты будешь рад рассказать мне все, что знаешь. Устраивает?

Шассуга угрюмо промолчал.

– В последний раз добром спрашиваю: кто приказал тебе убить меня?.. Молчишь?..

– Тот, кто приказал клану Шусси напасть на тебя, – быстро ответил Шассуга, перехватив взгляд князя, обращенный к палачу.

– Приказал клану? – Барини зло рассмеялся. – Кто может приказать клану? Есть только один человек…

Шассуга молчал.

– Ты хочешь сказать, что это сделал Гама?

Молчание.

– Ответь мне. – Против воли властный голос князя изменился – Барини почти просил. – Ответь, и я обещаю: ты не будешь мучиться. Никто в целом мире не узнает, что ты выдал своего нанимателя, и ты сохранишь честь. Это я тоже обещаю…

Барини осекся. Честь? Что такое честь для горца? Награбить добычи больше, чем сосед? Тьфу! Что знает он о подлинной чести?

Но… клан Шусси? Крегор истребил засаду на пути Барини к Гаме еще до войны. Неужели… уже тогда?

Нет. Это слишком невероятно.

Внезапно Шассуга метнулся вперед. На третьем шаге он сделал прыжок, метя ногой в княжеское горло. Барини и палач – оба настороже – едва не помешали друг другу. Шассуга с воем покатился по полу.

– Подвешивай, – велел Барини.