Буссор, приглашенный на совет, почем зря лупал глазами. На его физиономии читалось: меня-то зачем? Или даже так: меня-то за что?.. А за то, голубчик, что твой крутобокий корабль стоит в затоне в целости и полной сохранности. Он еще не сгнил, и он не чета речным баркам.

– Завтра на рассвете мы атакуем имперцев вот здесь. – Барини развернул пергамент, ткнул пальцем. – На острие атаки пойдет ваш полк, фьер Крегор. За ним – аркебузиры и милиция. Общая задача: отбросить войска Губугуна от города. Может не получиться, я знаю. Но захватить батареи и взорвать осадные бомбарды надо во что бы то ни стало. Мелкую артиллерию по возможности увезти в город, в крайнем случае – взорвать или побросать в реку. Это задача для городского ополчения. В худшем случае задача главных сил сводится к прикрытию операции по уничтожению бомбард противника, но я надеюсь на лучшее… Вы что-то хотите сказать, фьер Крегор?

Со шрамом, пересекавшим лицо, с вытекшим глазом, не прикрытым повязкой, бравый кавалерист походил на старого опытного хищника. Отвернись – кинется и разорвет.

– Если господин позволит… атакуя Губугуна таким образом, мы подставим фланг марайцам…

– Подставим, – согласился Барини, – но Гухар не кинется в драку. Это я вам обещаю. У вас все?

Крегор наклонил голову. Разумеется, ему не улыбалась кавалерийская атака через траншеи и апроши, но что он мог возразить? Солдат существует для того, чтобы исполнять приказы, и если поступил приказ ломать лошадиные ноги и человеческие шеи – тем хуже для солдата. Он, Крегор, сделает все, что надо. Пусть господин не сомневается.

– Особый отряд подойдет по реке на барках и лодках и высадится вот здесь. – Толстый палец князя елозил по пергаменту. – Задача: ударом в тыл неприятеля помешать ему построиться в боевой порядок. Далее – по обстоятельствам. Командовать отрядом будет… – Барини обвел взглядом офицеров. – Командовать будете вы, фьер Дарут. Вы ведь уже оправились от раны? Вот и хорошо. Получите две роты гвардейской пехоты и роту милиции. В вашем умении быстро реагировать я убедился лично. Не подведите меня. Но и на рожон без нужды не лезьте.

Верный оруженосец, впервые получивший командование боевой частью, покраснел от удовольствия. А князь уже распределял роли каждого в завтрашнем сражении. Напоследок обратился к корабелу:

– Теперь вы, фьер Буссор. Ваш корабль отчалит одновременно с барками и бросит якорь вот здесь, на излучине. Ваша цель – уничтожить огнем осадную батарею… да-да, ту, что за рекой. Она самая зловредная. Бомбарды, порох и ядра вам доставят ночью. Уберите с палубы все лишнее. Если надо, срубите фальшборта. В бою канониры будут подчиняться не вам – вы должны лишь провести корабль по фарватеру, не посадив его на мель, и поставить на позицию. Осадные бомбарды вам ничего не сделают, зато у наших канониров будет удобный прицел. Вам понятно?

Буссор хлопал глазами и обильно потел.

– Вам понятно, спрашиваю?

– Прошу прощения, ваша светлость… но как же мой корабль вернется в город? Он ведь не гребная барка, а ветер который день…

– Это уже не ваш корабль, – отрезал Барини. – Это мой корабль. Я покупаю его у вас. Аванс можете получить у казначея, а окончательный расчет – после снятия осады. После боя сожгите корабль и попытайтесь пробраться в город. Впрочем, я не буду гневаться, если до снятия осады вы укроетесь в каком-нибудь безопасном месте по вашему выбору.

Буссор судорожно открывал и закрывал рот, как вытащенная на берег рыба. Он еще не решил, как быть, но Барини был уверен: он решит. Еще до боя. Буссор нипочем не сожжет и не бросит свое единственное сокровище – он попытается провести его мелководным по осенней поре Халем в Амай, затем, если помогут небеса, преодолеть амайские теснины и как-нибудь добраться до устья, где и зазимовать. В болотистой дельте Амая, формально относящейся к владениям юдонского маркгафа, и рыбака-то нечасто встретишь, не то что имперского солдата.

Шансов у Буссора – один на тысячу. Но он будет драться за свою однотысячную с упорством фанатика – и пусть. Сразу после битвы будет пущен слух, будто унганский князь вывез из города на корабле своего наследника, княжича Атти. Пусть конные имперские отряды преследуют Буссорову посудину как можно дольше. Попытаются взять – Буссор ответит пальбой, защищая цель своей жизни и не зная, что на самом деле участвует в отвлекающей операции. Тем временем княжича следует тайно переправить в действительно надежное место…

Но где оно?!

Его еще придется найти. До недавнего времени казалось, что лучшее место – убежище монахов из монастыря Водяной Лилии, под крылышком у Сумгавы. Монастырь, понятное дело, опять сожжен, но монахи с настоятелем и всем движимым имуществом успели перебраться в тайное убежище. Мало кто знал о нем. Сам Барини побывал там лишь раз много лет назад. Старый пещерный город в восточных горах… хорошее место. Не подступишься с войском и даже бомбарды не развернешь в том ущелье. Можно сидеть хоть год, хоть два, если есть пища.

Но как теперь верить Сумгаве, если предал Морис? Кто для Сумгавы больший авторитет – Барини или Гама?

Глупый вопрос. Гама, конечно. Святой отшельник Гама! Интересы религии для Сумгавы неизмеримо выше интересов княжества. Не зря когда-то вспомнился Фома Кентерберийский – все-таки надо было ставить во главе новой церкви другого человека!

И сделать новую церковь столь же зависимой от светской власти, как Всеблагая? Стоило трудиться!..

Шассуга на дыбе сознался во всем. Барини собственноручно записал его показания, а горца велел отвести в хорошую камеру и лечить. Когда начнутся разборки с Морисом, свидетель не помешает. Сволочью оказался старый друг Морис, и такой же сволочью старый друг Отто. Предали и подставили. Могли бы сразу отказать в презренном металле – куда честнее было бы!

Сумгава давно уже не присылал своих людей, да оно, пожалуй, было и к лучшему. Дураку было понятно, что на великолепную шпионскую сеть, раскинутую настоятелем монастыря Водяной Лилии, рассчитывать уже не приходится. Оставалось сожаление: понять бы это год назад!

Но собственная тайная стража работала, и с ее помощью Барини преуспел в усугублении розни между имперцами и марайским воинством. Неделю назад он предпринял вылазку против марайцев. Накануне начальник тайной стражи устроил побег одному пленному капралу регулярных имперских частей – тот передал подслушанное: якобы атака марайских позиций будет чисто отвлекающей, а настоящий удар Барини нанесет в тыл имперцам, когда они придут марайцам на помощь. В результате полки Губугуна простояли перед Овечьими воротами в полной боевой готовности, в то время как Гухар с трудом сдерживал натиск унганцев. Затем Барини распорядился освободить марайских пленников, а имперских не освободил. Почему, спрашивается? Не в сговоре ли он с Гухаром, не ломает ли Гухар комедию? С освобожденными пленными пошла щедрая дезинформация. Перехватывались подметные письма. В отношениях между маршалом и герцогом, и прежде не слишком теплых, начал похрустывать ледок. Барини знал, что говорил, заявляя, что Гухар не вмешается, если осажденные атакуют имперцев. На его месте Барини сам поступил бы так же.

О, это сладкое слово – независимость! Ради нее позволительно предавать и двурушничать. Расклад прост: Гухар спит и видит, как бы отделиться от Империи. Этого не произойдет, если Губугун сокрушит последний оплот унганского сопротивления. Но это может случиться, если имперская армия уйдет ни с чем от стен Марбакау, а Барини – куда ему деваться! – договорится с Гухаром о союзе, теперь как равный с равным. Если Барини удалось отколоть от Империи Унган, то почему Гухар не может сделать то же самое с герцогством Марайским? Эту перспективу видит Барини, ее наверняка видит и Губугун. Слепым надо быть, чтобы не видеть.

Потому-то оборона города может иметь успех. Но только активная оборона! События надо торопить, иначе они наступят слишком поздно.

В рукописном «Сборнике древних историй и легенд для полезного и поучительного чтения», изданном в Ар-Магоре лет сорок назад и обнаруженном в библиотеке унганских маркграфов, Барини некогда вычитал легенду по меньшей мере тысячелетней давности. Однажды посол царства мемеков, услыхав на торжественном дворцовом приеме голос царицы курхов, вопросил с удивлением:

– Разве мужчины курхов позволяют женщинам говорить в своем присутствии, когда их не спрашивают?

– А ваши мужчины разве нет? – нахмурившись, спросил царь курхов в разом наступившей тишине.

– Конечно, нет! – гордо заявил посол мемеков. – Женщинам пристало молчать, когда говорят мужчины. Потому-то мемеки столь сильны, что свято чтут этот обычай!

Рассмеялся на это царь курхов, и всякий имеющий уши слышал издевку в царском смехе.

– Возможно, мемеки и сильны, – молвил царь, отсмеявшись, – но курхи сильнее мемеков. Они сильны настолько, что не боятся разрешать своим женщинам говорить, что им вздумается и когда вздумается…

Барини и в прежние времена не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы приглашать Лави на совет, а сейчас и подавно. Работа с двойным агентом – всегда риск. Двойному агенту не следует знать слишком много. А уж план завтрашней атаки Барини намеревался держать в секрете как можно дольше.

Хотя бы до поздней ночи. Потом враг уже ничего не успеет изменить. Караулы удвоены, и перебежчиков к неприятелю сегодня, можно надеяться, не будет, но есть еще почтовые нетопыри, и есть затон, порт и река – не препятствие для хорошего пловца.

Несомненно, Лави что-то чувствовала. Или знала.

– Тебя убьют, – заявила она минувшей ночью после любовных утех, отодвинувшись от господина и внимательно разглядывая его, будто хотела проникнуть в его суть глубже, чем ей было дано. Черные распущенные волосы лились на подушку белоcнежного унганского шелка, а в глазах плясал огонек свечи.

– Я смертен, – зевнул утомленный Барини. – Это не новость.

– Ты проиграешь войну, – заявила Лави.

– Я ее выиграю.

– Ты ее уже проиграл.

– Кому? Губугуну? Императору? Они посредственности.

– Гухару. Он не посредственность. Но больше всего себе самому. Когда ты побеждал, тебя не радовали победы, я видела. Тебе мало было завоевать всю Империю, ты хотел чего-то большего.

– Да? Чего же?

– Не знаю. – На миг Лави показалась Барини беспомощной, чего не было и не могло быть. – Наверное, это выше моего разумения, – проговорила она, – но именно из-за этого ты проиграл. Ты желал слишком многого. Как древние герои. Ты необыкновенный человек, но твоих сил не хватило. Тебя убьют… а я хочу, чтобы ты жил. Я люблю тебя.

– Я тебя тоже.

– Не лги самому себе, мой господин. Ты меня не любишь. Такую, как я, нельзя любить. Но я с тобой, и этого мне уже достаточно. – Она рассмеялась. – Жаль, что все это скоро кончится.

– Тебе что-то известно? Говори.

– Я не знаю, я чувствую. Святой Гама говорит, что у женщин искривленный ум, а Всеблагая церковь учит, что у них вовсе нет ума. Зато есть женское чутье, и я чую. Очень возможно, что ты побьешь Губугуна, но этим только приблизишь неизбежное…

Так. Она знала о готовящейся операции и не побоялась признаться в этом. Смелый шаг. Доверие – или попытка шпионки отвести от себя подозрение?

– Почему ты думаешь, что Гухар опасен?

– Потому что он через своего человека предложил мне работать на него, – объяснила Лави.

– Хм… И давно?

– Вчера. Мне стало любопытно, и я обещала подумать над столь заманчивым предложением. Заодно постаралась выведать все, что можно, под видом торга. Гухар готов щедро платить, настолько щедро, что я даже удивилась. Это мотовство. Откуда у него деньги? Он всегда был прижимист…

– А ты его знала еще до войны? – спросил Барини.

– Конечно. Нет, он не был моим любовником. – Лави наморщила носик. – Так, мелкий эпизод, интрижка с перехваченным письмом, от которого даже не слетела ничья голова… Чепуха, словом. Но Гухара я изучила. Он скуп, мелочен и осторожен до тех пор, пока у него на руках нет неубиваемого козыря. Но если он есть – держись!

– И что?

– А то, что он ведет себя так, будто у него есть этот козырь. Это всего лишь ощущение, но оно пугает меня. А тебя нет?

– Меня – нет.

– А напрасно…

По-настоящему расслабиться наедине с Лави получалось не всегда. Сегодня – точно нет. Привязалась со своей женской интуицией… боится за жизнь любовника, видите ли. Да мало ли по какой причине шпион передал ей щедрое предложение! Тривиальнейший вариант: выдавая себя за посланца Гухара, он на деле выполнял поручение имперской тайной службы. Элементарная проверка надежности агента. Было бы странно, если бы при всей архаичности местных шпионских приемов здесь не додумались бы и до более изощренных ходов.

А не отправить ли ее прочь из города, подумал Барини. Пусть соглашается на предложение Гухара… Хотя нет: если это и впрямь проверка, ее ждет застенок. Нет, пусть просто уйдет. Без задания. Так будет спокойнее. Пусть сама решит, как ей быть – затаиться или действовать по своему усмотрению на пользу… кого?

Если бы электронный эмпат еще функционировал, Барини непременно просканировал бы эмоции Лави. Его собственная интуиция подчас пасовала с этой женщиной. Приходилось держаться рабочей гипотезы: да, подруга и соратница, но только до определенного предела. Захотела влюбиться – и влюбилась. Захочет разлюбить – никаких проблем. Сделает это быстро и без терзаний.

А ведь захочет, как только ее нынешний любовник и повелитель впадет в ничтожество и кто-нибудь посулит ей хотя бы графский титул с приличествующим титулу поместьем!

Гнев и страсть. Гремучая смесь. Взглянул с раздражением в лицо Лави – и рассмеялся. И не бабахнула гремучая смесь. Да, предаст при неудаче, но сейчас-то любит!

Впрочем, чепуха. Положение отнюдь не безнадежное. Есть еще силы отбросить врага от стен Марбакау и освободить Унган. На большее сил уже не хватит, но есть еще возможность кончить войну достойно. И снова начать копить силы…

– Послезавтра ты покинешь город, – сказал он тоном приказа. – Молчи. Я так хочу. Завтра, то есть уже сегодня тебе будет пожалован графский титул и кое-какие земли. Молчи. Я уверен, что у тебя есть два-три надежных места, где можно отсидеться до тех пор, пока не кончится осада. В успехе я уверен, но мало ли что… Бывают всякие случайности, так что не рискуй. Ты мне нужна. Ты уцелеешь и вернешься ко мне…

– Не гони меня, – жалобно попросила Лави.

– Так надо. И потом, это ведь ненадолго.

Она знала этот тон повелителя и понимала: упрашивать бесполезно. Но в глазах ее читалось: это навсегда.

Восемьсот конников запрудили все улицы на подходе к Овечьим воротам. У Барини остался только этот сводный конный полк, но его основу составляли «железнобокие» гвардейцы, и вел его Крегор. Все лошади, какие похуже, пошли под нож немногим позже согнанного в город крестьянского скота, и засоленное в бочках мясо должно было кормить защитников до самых холодов. Все равно негде было взять сена на такую прорву животных, а еще меньше хотелось тонуть в навозе. Где навоз, там вонь, мухи, а значит, эпидемии. Барини следовал советам из «Новейших наставлений по тактике осады и обороны крепостей» покойного Глагра. Умен был маршал и даже велик; если бы унганский выскочка Барини не подпортил ему карьеру – остаться бы ему в истории как не знающему поражений полководцу и реформатору военного дела.

За конницей теснилась пехота. Тускло блестели наконечники пик, почти не видны были в улочках-колодцах шляпы и драные камзолы. Слышались удары кремня о кресало. Закрепив тлеющие фитили в рогульках-захватах, аркебузиры переминались с ноги на ногу, ждали сигнала. Недолго осталось ждать… Какой-то гвардейский обормот от большого ума обругал милицейского капрала деревенщиной, тот ответил, послышалась звонкая оплеуха, в ответ прилетела зуботычина; солдаты и ополченцы готовы были сцепиться друг с другом, и лишь офицер, крича и орудуя ножнами, положил конец междоусобной сваре. Как все-таки разнится у людей поведение в ожидании боя… один молчалив и сосредоточен, молится или просто погружен в неведомые мысли – другой же накручивает себя, он струсит, если не озлится заранее, и мелкую склоку перед большой дракой ему только давай… а слывет почему-то отчаянным храбрецом, не ведающим страха.

Светало. Облюбовав место на куртине близ Овечьих ворот, Барини ждал. Уже можно было начинать, но не раньше, чем от пристани отчалят барки и лодки с отрядом Дарута и Буссор выведет из затона свой корабль, порядком изуродованный, но зато превращенный в плавучую батарею.

Сегодня князь не собирался лично участвовать в битве – ну разве что придется совсем плохо. На этот случай Барини оставил в запасе два эскадрона и приказал перетащить на западную стену побольше бомбард – прикрыть отход. Береженого бог бережет. Хотя… все должно получиться. Наблюдая за действиями имперской армии, князь считал промахи Губугуна. Вне всяких сомнений, Губугун тоже изучал «Новейшие наставления…», да только не в коня корм. Иной ученик схватывает на лету, а другого хоть сто лет учи – все равно балбес. Основы, может, и вызубрит – вон как повел апроши, грамотно, – зато вовек не разберется в тонкостях, а в них-то все дело!

Пора начинать, пора… Что там Дарут копается?

Как бы в ответ на мысли князя на дворцовой башне показался человек, размахивающий флагом. Значит, барки уже отчалили…

– Унган и Гама! – Барини поднял руку, давая сигнал.

Тяжко застонали воротные петли. Теперь все решала скорость. Барини рискнул вывести в поле три четверти гарнизона Марбакау, оставив на стенах лишь самую малость войск, и все равно численно проигрывал имперцам втрое, если не больше. Как мало осталось людей! Кто полег в битвах, кто умер от болезней в походах и осадах, кто сдался в плен, многие попросту разбежались. Есть слух, будто бы в Габасе еще действуют отрезанные от Унгана разрозненные отряды – партизанят, хоронясь по лесам, но толку от них никакого. Авось не дадут уничтожить себя до того времени, когда положение переменится к лучшему, и то хлеб.

На стенах остались по преимуществу ландскнехты генерала Кьяни, не соблазнившиеся даже возможной добычей в лагере осаждающих. Напрасно Барини уговаривал Кьяни, живописуя роскошь императорской свиты, – тот хмуро бубнил одно: жалованье. Жалованье за полгода. Унганский князь, конечно, славный вояка, и драться под его знаменами честь, но, пусть господин не сердится, удача в последнее время не на его стороне. И главное – господин задолжал своим солдатам. Кто ж не знает: наемники верны, пока им платят. Они уходили и раньше, открыто, изверившись в военной удаче князя, они уходят и сейчас, тайно, ночами спускаясь по веревкам со стен. Оставшиеся ропщут. Конечно, господин может приказать им выйти за стены, и они выйдут, но что будет дальше? Он, Кьяни, уже ни за что не ручается. Скорбно, что времена, когда слово солдата было золотым словом, а корпоративная честь – законом, остались в прошлом, но это факт. Можно возмущаться им, но игнорировать его попросту опасно…

Барини опустошил казну до дна, но выплатил ландскнехтам часть причитающейся им суммы. Это до известного предела купило их верность и до того же предела – доблесть. Что ж, пусть торчат на стенах. Потом обзавидуются… если все сложится удачно.

Толстенные створки ворот наконец распахнулись. Послав жеребца с места в галоп, Крегор первым вынесся в поле. За ним, стуча копытами, потекли «железнобокие». «Палаши вон!» – донесся крик уже с той стороны стен. Слитный шипящий звук покидающего ножны металла – и тысячеголосый рев:

– Унган и Гама!

Лошадиное ржанье, лязг, топот…

Скорее, мысленно умолял Барини. Скорее!

Подгонять не стоило – Крегор знал свое дело. Кавалерия слитно и мощно текла из ворот, как вода, выдавившая кусок плотины, но, в отличие от воды, не растекалась по равнине, а на ходу перестраивалась в боевой порядок. Только сейчас в лагере осаждающих хрипло завыла труба, одиноко затарахтел барабан. Барини махнул рукой – со стен по стану неприятеля грянули бомбарды, пусть нестройно, зато разрывными гранатами. На что рассчитывать малочисленному войску, кроме как на панику во вражеских полчищах?

Вслед коннице из ворот потекла пехота…

За полчаса до того, как в имперском лагере должны были проиграть зорю, в час, когда часовые клюют носами, опершись на пики, а остальные спят в палатках, землянках и просто в траншеях, завернувшись в плащи, спят и видят самые сладкие сны, – в этот час Барини показал, что он силен и в слабости. В неприятельском лагере поднялась дикая суматоха, едва продравшие глаза солдаты выскакивали из палаток зачастую в исподнем, многие без оружия, и метались, как стадо, а «железнобокие» уже перемахнули первую траншею. За ними бегом спешила унганская пехота, а на речной излучине почти в тылу имперцев величаво разворачивался крутобокий корабль Буссора, в то время как четыре барки и десятка три рыбачьих лодок одна за другой утыкались носами в песчаный берег, готовясь высадить десант.

И пошло-поехало!..

По ощущениям Барини, прошло не менее четверти часа, прежде чем имперцы сумели оказать более или менее организованное сопротивление. И лишь тогда унганская пехота перестроилась в правильный боевой порядок – линии аркебузиров по шесть шеренг в глубину и отряды пикейщиков в разрывах линий. До той минуты пехота просто шла за «железнобокими», добивая холодным оружием все, что еще шевелилось в траншеях, апрошах и передовых редутах. Теперь Крегор повел кавалерию в обход выросшего перед всадниками леса пик; справа и сзади на имперцев жали стрелки Дарута, но они уже не продвигались вперед – наоборот, их самих начинали теснить к реке. Уловив в горячке боя этот момент, Крегор повел конный полк туда, где на порядочном отдалении от городских бастионов белели шатры маршала Губугуна и самого императора. Отчаянный кавалерист шел ва-банк. Он не мог помочь Даруту, как не мог и поддержать основную массу унганской пехоты, затеявшую перестрелку с врагом. Он мог лишь с отчаянной храбростью рассечь пополам позиции неприятеля и, пока не вступила в бой имперская кавалерия, решить исход боя.

Во всяком случае, попытаться его решить. Отсечь голову змее, обернувшейся вокруг Марбакау.

Корабль Буссора стоял на якоре, весь окутанный пороховым дымом. Каленые ядра и гранаты летели на правобережную батарею, скрытую бруствером со стороны города и открытую с реки. А на захваченных батареях левого берега меж лежащих кулями тел порубленной прислуги суетились ополченцы. Вот они брызнули врассыпную – через полминуты на месте батареи встал фонтан огня, подбросив высоко в небо уйму земли, фашины, куски тел и толстый ствол осадной бомбарды. Грохот был такой, что Барини ощутил содрогание бутового камня под ногами. Несколько мелких орудий на колесных станках ополченцы на руках катили в город.

Тем временем в центре сражения шла перестрелка по всем правилам линейной тактики, когда побеждает тот, кто стреляет чаще и метче и к тому же четче перестраивается. Арбалетчики Губугуна не имели преимущества на расстоянии в пятьдесят шагов, а что до аркебузиров противника, то они, уступая в выучке унганцам, были наполовину скошены еще до того, как зарядили свои аркебузы и зажгли фитили. Какой-то имперский офицер, поняв, что сейчас пан или пропал, скомандовал атаку, но не успели орущие толпы имперских солдат добежать до унганских стрелков, как перед ними выросли шеренги пикейщиков, припавших на колено, а поверх их голов загремели совсем уже убийственные залпы. Человеческая волна откатилась назад еще быстрее, чем нахлынула, а по-прежнему стройные, хотя и поредевшие ряды унганской пехоты медленно двинулись вперед.

Если бы это сражение мог видеть Глагр, он, несомненно, выпустил бы в свет новое издание «Новейших наставлений…», где проиллюстрировал бы происходящим под стенами Марбакау побоищем свой «отвлеченный пример номер четырнадцать». А Барини еще раз стяжал славу превосходного полководца, даже не спустившись с куртины. Имперская армия отступала, вернее, отступала та ее часть, которая не обратилась в бегство еще раньше. А на фланге ее, загибаясь в тыл, вертелась в рубке кавалерийская толчея – перехваченный имперской кавалерией Крегор не прорубился к императорскому шатру, но дело свое сделал.

– Унган и Гама!

Двурушник Гама, предатель Гама, мил-дружок Морис, выбравший стезю пророка при дележе ролей… Это ведь с твоим именем на устах сражаются и умирают люди, которых ты не моргнув глазом списал в расход во имя непонятной, но грязной игры. Тебе не стыдно? Конечно, нет. Тебе смешно? Отто, наверное, смешно, а тебе вряд ли. Ты так вжился в роль, что трудно представить себе, о чем ты думаешь и что чувствуешь на самом деле, многослойный ты наш…

– Господин!.. – К Барини со всех ног бежал немолодой милицейский офицер. Кричал еще издали, олух, а добежав, начал дышать, как сорвавшийся с виселицы удавленник, не в силах вымолвить ни слова, хрипел, кашлял и махал руками. Сразу видно: вчерашний торговец или богатый ремесленник, староста улицы, получивший офицерский шарф за авторитет среди таких же шпаков. – Господин… кх-х… в лагере марайцев… кх-х… движение…

– Не спать же им, – усмехнулся Барини в ответ. – Пропустят самое интересное.

– Но господин… Гухар выстраивает армию фронтом на имперские позиции…

– И ты боишься, что он ударит нам по левому флангу? – спросил князь.

– Так точно. – Офицер наконец отдышался, перестал хрипеть и, кажется, начал соображать. Барини знал, что насмешливый тон в общении с чересчур возбужденными подчиненными более чем благотворно влияет на их умы. Во всяком случае, доморощенный офицер, собиравшийся, кажется, дать князю совет, предпочел не развивать свою мысль.

– Полчаса, во всяком случае, у нас есть, – снизошел Барини до объяснений. – За это время мы если и не разобьем Губугуна, то, по крайней мере, лишим его артиллерии и спокойно отойдем за стены. Вернитесь на свое место и продолжайте наблюдение, а для связи используйте верховых.

Офицер просветлел лицом, умчался рысцой. А Барини, улыбнувшись ему вслед, подумал, что вот сейчас-то и начинается самое главное. Гухар и союзные ему юдонцы не намерены идти на приступ, пользуясь малочисленностью оставшихся в городе войск. Вместо этого Гухар как лояльный полусоюзник-полувассал демонстрирует готовность ввязаться в драку вне городских стен. Два к одному за то, что не ввяжется – так и простоит в боевой готовности, обозначая активность кавалерийской разведкой и пальбой из бомбард. А если рискнет ввязаться, то на чьей еще стороне?

На всякий случай Барини приказал передвинуть ближе к Овечьим воротам два резервных эскадрона. Если Гухар паче чаяния замыслит отрезать унганцев от города, эта горстка конников задержит неприятеля – ляжет вся, но задержит. Боевой дух солдат, исключая наемников, на высоте, они знают, за что дерутся. Не за князя Барини, нет. Князь для них только знамя. Они дерутся за свои дома, за жизнь близких. Почти все имеют семьи в городе. Жизнь средневекового горожанина не сахар, но она одна, а что взамен? Божий суд, если верить Всеблагой церкви, – суд, беспощадный к вероотступникам. Перерождение неизвестно в кого, если верить святому Гаме. Нет, за жизнь надо держаться! Тем более за жизни тех, кто дорог. А путь к этому только один – отбросить врага от городских укреплений.

Уже мало что было видно в облаках пыли и порохового дыма. Барини поднес к глазам трубу. Кажется, центр еще немного подался вперед. Медленно работают, ох как медленно… Лучшие части имперской пехоты продолжали отступать, но еще не бежали. У реки отчаянно бился Дарут. Одна барка, пылая, как костер, дрейфовала вниз по течению. Кто поджег ее? Почему? Лично участвуя в сражении, полководец разглядит немногое, но не все ему понятно и тогда, когда он стоит на возвышенном месте, взирая на битву аки орел со скалы…

Тяжкий грохот донесся из-за реки – одно из каленых ядер, выпущенных с корабля Буссора, нашло-таки пороховую бочку. Теперь осадные бомбарды вредной батареи сорваны со станков, и это просто замечательно. А где Крегор?..

Даже с помощью оптики Барини не мог понять, кто одолевает в кавалерийской рубке на левом фланге. Кажется, одолевали все-таки унганские «железнобокие», потому что было видно, как прочь из лагеря осаждающих во весь дух несутся несколько экипажей. Бежишь, император? Валяй, беги. Не в добрый час ты прибыл под стены Марбакау – небось думал, что Барини уже полутруп, осталось лишь добить его и приписать себе всю славу? Свою досаду ты, конечно, сорвешь на Губугуне, если он уцелеет в сегодняшнем деле, – на единственном твоем полководце, который хотя бы чего-то стоит. В добрый час! Такие ничтожества, как ты, твое драное величество, сами куют себе проблемы, им и помогать не надо.

С давних времен хорошо известен факт: известие о бегстве предводителя или, допустим, о том, что гвардия отступает, как было с французами при Ватерлоо, разносится по всей армии со скоростью беспроволочного телеграфа. Барини считал минуты в ожидании, когда же наконец остатки имперских полков покажут спину. Но уже и теперь сражение можно было считать выигранным – вернее, можно было бы, если бы не одно важнейшее обстоятельство: марайцы.

Барини видел: развернутая в боевой порядок – в центре плотные ряды пехоты, на флангах многочисленная конница, – марайская армия уже наступала. Шагом. Пока шагом. Свято блюдя личную выгоду и ни в малейшей степени не торопясь, Гухар все-таки решил вмешаться в сражение.

На чьей стороне – вот вопрос.