– О чем думает мой господин? – нежнейшим голоском промурлыкала Лави, приподнявшись на локте и щекоча любовника прядью черных – чернее воронова крыла – волос. – Неужели опять о хлебе?

– О нем, – хмуро признался Барини. – Зима, война, торговли нет, подвоз плохой, где брать хлеб? Может, ты посоветуешь?

– Там же, где всегда. У крестьян.

– Они не хотят торговать по твердым ценам, да им и нечем. Думаешь, только в Ар-Магоре люди с голоду пухнут? Не могу я отбирать у подданных последнее. Им бы до весны протянуть. О случаях людоедства мне пока не докладывали, и на том спасибо. В Ар-Магоре ни кошек, ни собак не осталось.

– Фу, какие гадости ты говоришь! – сморщила носик Лави. – Как тебе не стыдно? Нет хлеба здесь – вели подвезти из Унгана.

– Уже велел. Но Унган тоже не дойная корова. И пути подвоза… Вскроется Лейс – станет полегче, но пока…

– У-у! Когда вскроется Лейс, ты пойдешь на войну, а мне скучать. Лучше уж не напоминай…

Барини смолчал о том, что боевые действия должны были возобновиться до вскрытия Лейса. Горожане недоедали, куль муки стоил бешеных денег, но армия была сыта, шерсть застоявшихся лошадей лоснилась, резерв продовольствия не был растрачен, наличного запаса пороха, пуль и ядер хватило бы на два-три крупных сражения. Подвоз из Унгана, прекратившийся в период снежных бурь, худо-бедно возобновился, и первым делом, конечно, в Ар-Магор потянулись обозы с грузами для ненасытного чудовища – армии. Это было необходимо. Хлебные выдачи населению продолжались, но уменьшились до предела. Сносно жили лишь ремесленники, работающие на армию. С дважды обобранных городских богатеев было уже нечего взять. В Ар-Магоре закрылся университет – Барини не мог выкроить толику денег на его содержание. Проезжая по городским улицам, князь принуждал себя глядеть с показным равнодушием на оборванных нищих, на синих от холода золотушных детей, вымаливающих подаяние. Их было много. Он заранее знал, что их будет много, и знал, что не может позволить себе быть милосердным. Потом – другое дело. После победы. Когда Империя падет, когда повсюду заработает новая администрация, когда вновь наладится жизнь – тогда подданные восславят щедрость повелителя. Но не раньше.

И все же восславят! И забудут тяготы и ужасы войны. Память человеческая коротка. Глупец тот, для кого жалость к несчастным заслоняет цель.

Цель жизни.

Сокрушить врагов, подгрести под себя все земли и народы, возглавить человечество этой планеты и повести его иным путем. Пусть не своим уникальным, не из головы выдуманным, пусть заимствованным из земной истории, но иным! Неизвестно, что из этого выйдет, но это шанс.

Последний шанс для населения этого мира. Он уже занес ногу, чтобы ступить из средневековья в Новое время, причем на классический западноевропейский манер. Из истории Земли известно, чем это кончается, а здесь никто не подозревает, в какую зловонную яму ведет этот путь. Даже лучшие из лучших – слепы.

Не западный путь. Восточный. Куда он привел бы человечество Земли – неясно. Там его размыли и оборвали, а здесь некому будет размывать и обрывать, если война окончится удачно. Это удивительная планета – все человечество сосредоточено на одном материке размером всего-навсего в полторы Европы. Что вселяет надежду.

И ведь есть, есть примеры из земной истории! Токугава Иэясу выкинул из Японии европейцев, запретил огнестрельное оружие, уничтожил мореплавание, кроме малого каботажа, возвысил духовное над материальным и в итоге спас страну, выбрав медленный, но верный путь. Кто знает, куда привел бы он, будь Япония единственной сушей на планете? Никто не знает.

И я не знаю, подумал Барини. Я знаю одно: если один из двух путей ошибочен, надо выбирать другой. Сгибая людей под себя, ломая судьбы, круша государства. Людей жаль, но цивилизацию жальче.

– Ты не слушаешь меня? – Лави шутливо подергала его за ухо.

– Слушаю. Просто задумался.

– Ты слишком часто задумываешься. Поэтому скучный. Но это хорошо – вертопрахи мне давно надоели. Я тебя люблю. Ты позволишь мне помогать тебе?

– Помогать? – скептически переспросил Барини. – В чем? Что ты можешь?

– Кое-что могу. Оберегать тебя…

– Это делает охрана.

– Вести переговоры. Давать советы. Ты плохо знаешь Магор, а я здесь выросла. У меня есть связи при дворе, между прочим. Неужели они тебе не пригодятся?

– Хорошо, я подумаю.

Лави состроила гримаску.

– Иными словами, ты отказываешься? Тогда устраивай балы или какие-нибудь другие увеселения. В городе скука смертная.

– Я не отказываюсь. Я сказал, что подумаю.

Поцеловав Лави, он выбрался из-под одеяла – голый, громадный, мощный, похожий на сказочного богатыря Храгу, одним притопом левой ноги обрушившего в пропасть мост вместе с отрядом варваров. Поискал возле кровати штаны, нашел их под платьем Лави, надел и хлопнул в ладоши. Вбежал дожидающийся за дверью камердинер – помочь господину докончить туалет. Лави совсем уползла под одеяло.

Если послушать ее, так ей в унганском князе нравилось все: и крупная, видать, умная голова, и борода, и бычья сила с бычьим же упрямством, и грубоватые, но трогательные провинциальные замашки, и даже тучность ей нравилась. Ясно было, что она выдает желаемое за действительное, но честно желать влюбиться – это уже кое-что. За это можно было простить и простодушную страсть к роскоши, а главное, к власти. Желания Лави легко угадывались по ее словам, а больше по молчанию. Почему бы ей не стать княгиней, в самом деле, или даже императрицей, если Барини доломает старую Империю и создаст на ее месте новую? Ар-Магор он уже взял и распоряжается здесь, как у себя дома, по-хозяйски. О подданных вон заботится, расстраивается из-за того, что приходится драть с них уже третью шкуру… Основательный хозяин. На такого человека можно ставить. Отличный шанс для мелкой дворяночки, когда еще раз подвернется такой? Надо быть благодарной, надо искренне любить своего повелителя, стать для него не просто желанной, а единственной и незаменимой… А как иначе? Бросит ведь.

И ничего, что она мелкая дворяночка, а он без малого император. Сам-то недавно кем был? Барини Гилгамский, экая важная птица, тьфу! Кому любопытно, что у него сорок поколений благородных предков и все вышли из батистовых пеленок? Кто те пеленки видел? В начале войны со всех амвонов кричали: авантюрист, еретик безродный. Так и есть. Безродный. Простолюдину ли, гилгамскому ли дворянчику до императора – ого! Величина почти равная и в обоих случаях колоссальная. И кто осмелится указать на низкое происхождение герою, прошедшему с боями колоссальный этот путь? Хотя… после победы Барини может жениться на особе императорской крови. Ему это выгодно, и его будут к этому подталкивать. Но тут самой не надо быть дурой, только и всего.

Все это Барини читал в Лави, как в раскрытой книге. Жениться на ней ему и в голову не приходило – и незачем, и унганское дворянство было бы недовольно княжьим выбором. Набивается из простых любовниц в подруги и соратницы – это пусть, это можно терпеть. Кто знает, вдруг выйдет толк?

И сам чувствовал, что все больше привязывается к ней, не устает любоваться стройным станом, чуть смугловатой кожей, свидетельствующей о примеси варварской крови, узким подбородком, прямым точеным носиком и волосами чернее воронова крыла. А ведь поначалу клюнул только на красоту и думал: раз красива, значит, наверняка стерва. Или глупа, как пень. Ошибся.

Может, для начала сделать ее советницей по магорским делам? В конце концов, она тут всех знает, и половина столичного мелкотравчатого дворянства у нее в ближних или дальних родственниках…

Почему бы и нет? С негласным испытательным сроком.

До первой очевидной глупости.

Сегодня он не пошел в приемную, где с рассвета дожидались посетители, тщательно отфильтрованные новым и весьма толковым секретарем. Не зашел он и в главную залу, где в этот час собирались отцы города, – чего там, налаженное дело течет само, а если возникнет затруднение, то магистрат сам нижайше обратится за помощью или разъяснением.

Сегодня на властителя НАКАТИЛО. Это случалось редко, от силы раз в год, и только поэтому Барини терпел эти приступы как обыкновенное зло вроде эпилепсии, не перебарывая их, а поддаваясь им и зная, что все пройдет. Что пройдет и это. Ибо все всегда проходит. А уж приступы хандры, пожалуй, даже необходимы, чтобы в итоге как следует рассердиться на себя и начать действовать с удвоенной энергией. Кому-то для восстановления сил необходим отпуск у моря – Барини хватало нескольких часов одиночества, но абсолютного, и одного кувшина вина, но хорошего.

Думал, с появлением Лави приступы пройдут. Оказалось – не прошли.

Челядь знала привычки и странности господина, а в этой странности не было ничего любопытного: цедя вино, князь часами смотрит в одну точку, и глаза у него пустые, а губы иногда беззвучно шевелятся. Вот и все. Изредка он может процедить несколько непонятных слов, не то горских, не то варварских. Но не колдовских заклинаний, это точно. Заклинания – дело серьезное, их не произносят с таким отрешенным видом.

Уединившись в малом личном покое (секретарю и дворецкому был дан приказ не пропускать никого ни под каким видом), князь налил первый стакан, посмаковал и влил в глотку одним махом, гулко сглотнув. Не помогло. И не должно было помочь. Чтобы хандра прошла скорее, надо ее усугублять, а не разгонять. Разгоняют чепуху. Серьезное – перебарывают.

Барини налил второй стакан. На этот раз пил врастяжку, глотками столь крохотными, что вино, казалось, впитывалось еще во рту. Хорошее вино. Под него можно сидеть и… нет, не думать. В лучшем случае – ощущать. Но что? Свое бессилие?

Вспомнилось: точно так же он иногда сиживал в своем доме на Земле – один, приказав закрыться окнам и глухим ставням, отключив коммуникатор. Сидел и молча злился. С той разницей, что тогда он обходился без вина. Вместо того чтобы потратить время на работу или удовольствия, терял его даром и оттого злился сильнее. Для оправдания вспоминал слова Эйнштейна о том, что человечество-де сильнее всего нуждается в скамеечке, чтобы посидеть и подумать. О чем?! О мире, в котором не хочется жить?

А ведь тот мир был утопией, о какой не могли мечтать ни Мор, ни Кампанелла! Короткие и необременительные часы работы. Много отдыха с великим разнообразием разрешенных удовольствий и чуть меньшим, но все равно громадным разнообразием удовольствий рекомендованных. Почти все, о чем человек может мечтать, уже создано, серийно выпускается и не слишком обременительно для личного бюджета. Социальные программы позволяют не работать тем, кто не может или не хочет. Почти все болезни побеждены, продлена человеческая жизнь…

Для чего? Чтобы люди с каждым поколением все больше утрачивали интеллект и волю к жизни? Какому Мору или Кампанелле могла прийти в голову мысль, что человечество не выдержит экзамен утопией?

Казалось бы: одолел все мыслимые на сегодняшний день препятствия – иди, человек, дальше, бери новые рубежи, пробивай или продавливай лбом стенки. Изобретай новые потребности, если тебе это уж так необходимо для движения вперед, и даже, возможно, не так уж страшно, если изобретешь что-нибудь лишь для желудка или гениталий. Но – стоп. Кончилось движение. Экстаз и оргазм. Работа – для немногих, да и та заключается в выдаче команд машинам либо роям нанороботов. Куда двигаться дальше, зачем?

Может быть, ради счастья? Не удовольствия, коих море, а именно счастья? С ним ведь ой как плохо, особенно если взглянуть на статистику самоубийств… Но кому счастье дается даром? Через мучения оно чаще всего достается, вот что обидно… А ведь это типичный мазохизм – добровольно мучиться! Формального запрета нет, но кто позволит? Переть против мнения общества? Ну-ну…

«Пилигрим» был первым и последним звездолетом Земли. История его создания затянулась лет на восемьдесят, то и дело надолго прекращаясь из-за нехватки выделяемых средств. О борьбе за финансирование проекта можно было бы написать толстенный том в гибридном жанре слезницы и плутовского романа. Чудо, что звездолет, почти никому не нужный, почти всеми забытый, все-таки был достроен и подготовлен к путешествию – всего-навсего до системы альфы Центавра и обратно с экипажем из четырех человек. Одиннадцать лет пути. Ради чего? Пожалуй, лишь члены экипажа задавали себе этот вопрос…

И настал день, когда они честно ответили на него: полет к ближайшей от Солнца звездной системе – это даже не отчаянная попытка придать цель и смысл дальнейшему существованию человечества. Это бегство. Просто-напросто бегство из мира, где им четверым стало невыносимо жить.

Конечно, в глазах подавляющего большинства людей они были извращенцами. Добровольно согласиться запереть себя на одиннадцать лет в консервной банке, пусть большой, пройти ради этого через бесконечные изнурительные тренировки – это надо же додуматься! А в их глазах подавляющее большинство людей были тупыми и самодовольными животными с социальным пакетом и правом голоса. И не было, и не могло быть между теми и другими общего языка. О чем полезном могут толковать между собой динозавры разных видов, пережившие свое время?

Но решение не возвращаться пришло позднее. В программу полета, помимо исследования довольно заурядной звездной системы, входило наблюдение за релятивистскими эффектами в окрестностях черной дыры, лет за сто до того обнаруженной почти точно на линии Солнце – альфа Центавра. «Пилигрим» должен был пройти неподалеку от черной дыры, сбросив в нее зонд.

Решение сбросить в черную дыру не зонд, а себя вместе с кораблем было принято единогласно. Групповое самоубийство? Очень возможно. А возможно – выход в иную вселенную, если после пересечения сферы Шварцшильда удастся избежать сингулярности, где корабль вместе с людьми будет порван приливными силами в мелкие ошметки…

Да и что принципиально нового могли бы найти астронавты на альфе Центавра? Компонента А, похожая на Солнце, – старая звезда. Если бы у нее были планеты, подходящие для развития жизни, то эта жизнь, достигнув уровня разумных существ, давным-давно обнаружила бы себя. А если эта цивилизация, подобно земной, впала в сытое скотство, то что в ней интересного?

Князь плеснул себе еще вина. Горько усмехнувшись, покачал головой. Вспомнил тех, кто все-таки ждал на Земле возвращения «Пилигрима», и ждал напрасно. Вспомнил покойного Нолана и помянул его отдельным глотком. Перегрузка была дичайшей, корпус корабля трещал, и всем казалось, что наступают последние секунды. Нолан Уайт не выдержал перегрузки. Он умер спустя двое суток, успев напоследок увидеть звезды иной вселенной – точно такие же немигающие и равнодушные – и среди них одну яркую желтую звезду. Он так и не узнал, что вокруг той звезды обращается землеподобная планета, населенная людьми, чья цивилизация слепо занесла ногу, чтобы ступить на дорожку бурного прогресса. И ведь не только из голой выгоды, извлекаемой владельцами мануфактур, нет, не только! Также из высоких целей, проповедуемых гуманистами, из мечты о светлой жизни для всех и каждого, о Прекрасном Завтра человечества!

Эти люди не знали и не могли знать, куда в конце концов приведет цивилизацию эта дорожка. Знали земляне, но могли ли подсказать? Кто стал бы разговаривать со слабоумными?

Можно было явиться в обличье посланцев бога, демонстрируя силу, проповедуя и заставляя, поощряя понятливых и карая непокорных… Э, чепуха… Устойчивую систему можно изменить только изнутри – с этим тезисом довольно скоро согласились все трое.

«Мы не прогрессоры и не регрессоры, – не без сарказма подытожил Отто по окончании разведки и выработке плана действий. – Мы стрелочники. Будем переводить цивилизацию на новый путь. С магистрального на запасный».

«С западного на восточный», – уточнил Морис.

«Потому что мы знаем, куда ведет западный», – хотел сказать Анатолий Баринов, будущий князь Барини и, возможно, будущий император, но ничего не сказал. К чему слова, когда и так все понятно?

План действий обрастал неизбежными поправками, а то и вовсе менялся на радикально иной. Так вода, растекаясь по мягкому грунту, ощупью ищет путь, утыкаясь в одно препятствие за другим, пока наконец не найдет верный ход и не начнет промывать извилистое русло. Как еще живы остались в первые месяцы – непонятно. Теперь смешно и вспомнить, с чего пытались начать, – с пропаганды новой для этого мира философской системы! В одном занюханном городишке Мориса избили так, что, не подоспей вовремя Отто с флаером и не доставь избитого на «Пилигрим» в объятия киберлекаря – не выжить бы Морису. При виде опускающегося флаера толпа брызнула во все стороны, оставив в навозных лужах на городской площади с десяток затоптанных насмерть. А выздоравливающий в медотсеке «Пилигрима» Морис с невеселой усмешкой подытожил: «Мы кретины. Кому здесь нужна философия? Этим людям нужна только религия!»

Как будто в данном вопросе можно делить людей на «тех» и «этих»! Все одинаковы.

Новая секта на основе местных верований в святого Акаму? Сколько их уже было! Требовалось нечто радикально новое, чтобы все ахнули, а богословы Всеблагой церкви растерялись на первых порах. Ислам? Морис качал головой, уверяя, что нет предпосылок. Баринов подозревал, что тут главенствовали вкусовые соображения, но не спорил. К тому же в земной реальности ислам обернулся тупиком, в то время как буддизм сулил развитие цивилизации, пусть крайне медленное. Главным же казалось опережение духовного развития по сравнению с материальным.

Против буддизма – разумеется, в версии «лайт» с предельно упрощенной и кое в чем подправленной мифологией – никто не возражал. Приступили к распределению ролей и поделили их на удивление мирно. Лентяю Отто навязали лакомый кусочек – негативную идеологическую обработку. Пугать население Империи, прикидываясь дьяволом, смущать умы верующих, безобразить и по мере возможности расширять трещины в монолите господствующей конфессии – это было в его вкусе. В самом скором времени в народе распространились тревожные слухи о втором пришествии святого Акамы, когда, согласно пророчеству, вечно бушуюший океан навсегда успокоится и по водной глади сама собой заскользит алмазная ладья со святым в обличье сурового мстителя и безжалостного судии. Во время редчайших штилей народ в приморских городах и поселках ломился в храмы. Случались и самоубийства.

Поддерживать тревожное настроение – лишь первая часть задачи. Идеологические диверсии – вторая. Не один храмовый шпиль с золоченым корабликом, сбитый метким огнем с флаера, рушился наземь на глазах оцепеневших от ужаса прихожан. Иной раз прямо с неба вместо дождя или снега, медленно кружась в воздухе, падали «дьяволовы письмена» – листовки возмутительного содержания, нередко с карикатурами. Церковные доходы не падали – наоборот, напуганные прихожане несли последнее, – но очень, очень сильно увеличилось количество вольнодумствующих, сомневающихся, а то и вовсе неисправимых еретиков. Церковные суды не успевали рассматривать дела, а принятое кое-где ускоренное судопроизводство и суровость приговоров отнюдь не способствовали укреплению авторитета Всеблагой церкви. Достаточно было появиться влиятельному ересиарху…

И он появился, причем вне досягаемости имперских властей, хотя и на формально имперской территории. Хуже того: он проповедовал даже не ересь, а просто-напросто новую веру! Еще хуже было то, что подлый ересиарх не в пример своим предшественникам проповедовал веротерпимость!

Заблуждаешься? Заблуждайся и дальше. На здоровье. Твои заблуждения не окажут влияния на посмертный счет доброго и худого, определяющий твою жизнь в следующем перерождении. Повлияют только дела.

Разумеется, к негодяю тут же потянулись паломники, ничуть не стесняющиеся демонстрировать по первому требованию нательный кораблик на шнурке или цепочке. Поди-ка разбери, кто есть кто! Новая вера не требовала вещественных атрибутов. Мыслимо ли остановить караванную торговлю, идущую через Пеструю пустыню? Сократить доходы имперской казны? Обозлить запустынных дикарей, вызвав череду опустошительных набегов? Да разве путь к логову ересиарха через Пеструю пустыню – единственный? Поди-ка перекрой все горные тропы!

Поначалу Отто очень помог Морису, принявшему имя Гамы, в установлении взаимоотношений с горскими кланами. Горцы боялись флаера не меньше, чем горожане. Чуть позже на него легла ответственность за золотые россыпи по ту сторону Туманных гор.

Морис-Гама стал пророком. А он, Толька Баринов, стал фальшивым дворянином Барини, затем солдатом Барини, офицером Барини и князем Барини. Ну и конечно, отступником Барини, еретиком Барини, как же без этого. Из отчаянных горцев, служивших ему в начале карьеры по приказу Гамы, кто был убит, кто вернулся в родные края с увесистым мешочком золотых монет. Став князем, врастая корнями в Унган, Барини не мог держать при себе чужаков на высоких постах, а предложить горцам и дальше тянуть солдатскую лямку, на что, сказать по совести, они только и были способны, означало смертельно оскорбить их.

Как медленно, черепашьи-тягомотно двигалось поначалу дело – это же выть хотелось! И все-таки сдвинулось! Еще одно усилие – и оно само покатится под гору, и перемены станут необратимыми.

Нет, не зря прожиты годы. Пусть сгорел «Пилигрим», но разве, останься он в целости, это помогло бы вернуться на Землю? Нырок в черную дыру – билет в один конец. Либо погибнуть сразу, что более чем вероятно, либо умереть потом, когда кончатся ресурсы «Пилигрима», – умереть, так и не найдя в ином мире ничего достойного внимания, – либо (если повезет) ввязаться в игру с неизвестными правилами. Пусть. Так решили все четверо, включая покойного Нолана. О чем теперь жалеть?

А ведь повезло! Игра началась, более того, есть реальный шанс выиграть. Чего же более?

Вино в кувшине кончилось. Барини ощущал лишь легкое опьянение. На душе, однако, стало легче, хандра улетучивалась. Хлопнул в ладоши, кликнул секретаря – нет ли чего неотложного? Неслышно проскользнув в малый личный покой, секретарь почтительно доложил, что начальник тайной стражи просит о немедленной аудиенции.

– Немедленной? А давай его сюда.

Начальник тайной стражи выглядел не лучшим образом: похудел, почернел, а на щеках и длинном носу имел темные шелушащиеся пятна. Отморозил.

– Я только что из герцогства Марайского, ваша светлость, – сообщил он простуженным голосом.

– И что?

Начальник тайной стражи ориентировался на голос повелителя – видимо, не вполне трезвый, понял Барини. От князя не укрылся и беглый взгляд обмороженного сыскаря на стол с кувшином и стаканом, и сомнение: не подождать ли с докладом?

– Докладывайте, – велел Барини. – Что там герцог? Надеюсь, его войско будет собрано к весне?

– Агенты докладывают о больших военных приготовлениях. Я сам видел их. Но не это…

– Говорите, говорите, – поощрил Барини. – Что еще учудил брат мой и вассал Гухар Пятый?

– Есть сведения о тайных сношениях герцога с неприятелем, – доложил начальник тайной стражи.

– Сведения достоверные?

– К сожалению, их пока не удалось проверить. Мы над этим работаем.

– Плохо работаете, – сказал Барини. – Но хвалю за то, что сразу доложили, иначе бы я с вас голову снял… В ближайшее же время разберитесь, не подброшены ли эти сведения противником. Мне нужно знать о герцоге все. Внедряйте в его окружение верных людей, подкупайте приближенных, не мне вас учить. Деньги небось нужны? На это денег дам… сколько смогу. Это все?

– Не совсем, ваша светлость. В пределах герцогства широко гуляет слух: якобы недавно герцог совершил паломничество к святому Гаме и удостоился его благословения. Не знаю, возможно ли это…

– Конечно, нет! – От такой нелепости Барини даже развеселился. – Бьюсь об заклад: эти слухи он сам распускает. Хм, я считал вас умнее… Прикиньте-ка сами, сколько времени займет путь в горы и обратно! Да еще зимой! Разве было замечено, что герцог отсутствовал месяца полтора-два? Или, по-вашему, у него есть двойник? А может быть, он умеет находиться в двух местах одновременно? Пф! Идите!

Оставшись один, Барини некоторое время размышлял о начальнике тайной стражи (все-таки надо его сменить) и о Гухаре Пятом. Герцог, конечно, был непрост. И еще он был двурушник по натуре, ясно показав это во время достопамятной встречи на охоте в Спорных землях. Не было сомнений: он пойдет за тем, кто сильнее. Пока сильнее Барини, он обеими руками держится за Барини. Потом может случиться всякое… ну что ж, придется постараться, чтобы Унган побеждал и далее, только и всего. Никакой Гухар тогда не рыпнется.

Любопытнее было другое: два взаимоисключающих слуха. Может быть, герцог уже сейчас ведет двойную игру? Его контакты, пусть гипотетические, с неприятелем, и еще более сомнительные контакты с Гамой – каким логическим кренделем совместить это?

А, чушь! Приглядывать за герцогом, безусловно, необходимо, но лишь из обычной предосторожности. Решающий довод: Сумгава, чьи агенты не чета агентам тайной охраны, не сообщал ни о каких посторонних контактах герцога и его доверенных людей.

Значит, все более или менее в норме.

– Пришлешь ты мне золота или нет?

Вызов застал Отто сразу после старта – флаер еще не успел набрать высоту и пробирался сквозь облака. Суденышко раскачивалось в воздушных вихрях.

– Послушай, не мог бы ты отложить этот разговор хоть на пять минут? – спросил Отто. Его слегка мутило.

Изображение Тольки Баринова кривлялось, уродуемое атмосферными помехами, как будто он, а не Отто был штатным врагом рода человеческого. Голос унганского князя был груб и зол:

– А что случится через пять минут?

– Лягу на курс, вот что…

– Ладно… Я на связи.

Спустя пять минут Барини снова вызвал дьявола и осведомился:

– Ты где?

– Пересекаю границу между Кишумом и Лельмом, – донесся до него голос Отто. – Курс восемьдесят пять, высота десять тысяч, скорость тысяча сто, температура за бортом минус шестьдесят, легкая болтанка…

«Сам ты болтанка, – подумал Барини. – Болтать ты умеешь, это да…» А вслух спросил:

– Могу я узнать, что тебе понадобилось в Кишуме?

– Так… Летал по делам.

– Какие у тебя там могли быть дела?

– Здравствуйте! – Отто обиделся. – Распространял вялую горячку, пугал мирных обывателей. С одного храма кораблик снес вместе со шпилем… Паника была – заглядение!.. Ну и, само собой, провел общую разведку. Юг Империи отмобилизован и вооружен. Как городишко какой-нибудь, так за стеной войска, войска… Чисто сардины в банке. Тебе предстоит серьезная работенка.

– По-моему, мы не договаривались насчет вялой горячки в южных герцогствах…

– Что, зря? А я думал, мы общее дело делаем…

– Ну ладно, ладно, – проворчал Барини. – Хочешь развлечься – развлекайся, разве я мешаю? Только в следующий раз не забывай ставить меня в известность, и лучше до, нежели после… Куда сейчас направляешься?

– Странный вопрос… Если из Кишума взять курс восемьдесят пять, то куда?.. Тебе нужно золото или нет? Лечу на прииск.

– А-а, – сказал Барини. – Тогда ладно.

– Только не жди, что привезу много, – предупредил Отто. – Зима, знаешь ли, не только войне мешает.

– Привези сколько сможешь, – сказал Барини и, дав отбой, ругнулся. Подумал: хорошо, если Отто привезет хотя бы сотню килограммов золотых слитков. Это позволит продержаться неделю-другую. Придется, правда, ждать, пока в Марбакау начеканят монет да пока доставят их под надежной охраной в Ар-Магор…

Значит, придется, пусть ненадолго, задержать выплату жалованья наемникам, а это очень скверно. Ландскнехты храбры и умелы, любое войско старого образца они уделают в два счета, но их чувствительность к платежеспособности нанимателя феноменальна. Задержка им не понравится, это точно. Придется пообещать им премиальные за терпение. И все-таки их вера в князя Барини даст первую трещинку, пока незаметную, но ведь все геологические разломы начинались когда-то с незаметных трещинок…

Ах, как он ждал весны! Как только кончатся морозы, придут в движение армии, и тогда хотя бы изредка можно будет сосредоточиться на чистой тактике, забыв ненадолго о проблемах с продовольствием, вооружением, боеприпасами, а главное, финансами. Люди – главный капитал, кто спорит. Гах, Вияр, Буссор и десятки других бесценны, но без денег и они мало чем отличаются от пустого места. Деньги нужны, деньги!

В очередной раз он подумал, насколько проще имперским властям: дави последние соки из крестьянина, бери к ногтю городские муниципалитеты, собирай налоги за десять, за двадцать лет вперед, грози вассалам имперской короны конфискацией владений, качай без устали деньги отовсюду, где они есть! Что с того, что крестьяне начнут есть глину и передохнут с голоду, а если и решатся на бунт, то результат предсказуем заранее! Они всегда были мелкой разменной монетой, а уж теперь, когда на кону само существование Империи, – тем паче. Император мог позволить себе выиграть войну ценой опустошения большей части имперских владений. Что ему! Рано или поздно народятся новые холопы, и лемех плуга вновь начнет бороздить заросшие бурьяном поля…

Унганский князь не мог позволить себе такого, и вовсе не потому, что был землянином. Он-то знал, что гуманизм в пределе ведет к деградации и уничтожению той гордой и свободной человеческой личности, за каковую боролся веками. Барини был феодальным князем, применившим кое-какие новшества, и только. Он прижился в мире, где безвременная смерть обыденна, страдание закономерно, а жестокость почитается необходимейшим атрибутом власти. Драть последнюю шкуру с крестьян на завоеванных землях ему мешал простой расчет. Он не ставил ни на городские, ни на сельские низы – история учила: нельзя на них ставить. Городская голытьба еще так-сяк, а сельская ни на что не годна. Крестьянин, как навозный жук, знает только свой надел. Отчаявшийся крестьянин еще может вздеть на вилы господина, но ни за что не пойдет воевать по доброй воле в соседнее герцогство. И Барини не ждал притока крестьян в свою армию. Не будет голодных бунтов в тылу – уже хорошо. По всей Империи далеко не первый год гуляет слух о появлении мудрого и справедливого государя, защитника обездоленных. Слух этот борется с оголтелой имперской пропагандой: мол, Барини – узурпатор и еретик проклятый. Одно компенсирует другое, в сухом остатке получается нуль. Пусть так и будет до конца войны. А для этого надо оставить крестьянину хоть что-то для прокормления.

И в такое-то время Морис-Гама отказывает своему другу в платине, оправдываясь какими-то трудностями во взаимоотношениях с горскими кланами, а мил-дружок Отто не дает вдоволь золота: зима, мол. Она, ясное дело, везде зима, и за Туманными горами тоже. Ну так придумал бы что-нибудь, чтобы добыча зимой не уменьшалась! Внедрил бы какую-нибудь механизацию или, еще проще, заставил бы поживее крутиться персонал… Чего жалеть каторжников! Мало их, что ли? Можно добавить, за этим дело не станет. В чем вообще проблема?

Формально обоих можно понять. То количество драгметаллов, что Барини требовал с них до войны, было поставлено в срок. Чего же еще? Соглашение ими выполнено. Но разве дело лишь в выполнении соглашения о поставках? Общая цель – она стоит хоть чего-нибудь?

– Где мой господин? – раздался вдали нежный голосок, и тотчас по каменным сводам забегало эхо. Лави соскучилась, а соскучившись, принялась искать князя. На сей раз он уединился в дальних закоулках ратуши тайно от всех, даже от доверенного секретаря, – что сказал бы секретарь, увидев, как князь общается по визору, причем нетрудно догадаться с кем? Убрав визор в тайник, Барини зашагал навстречу фаворитке. Та, увидев господина, в первый момент просияла, но тут же надула губки:

– Разве я тебе уже надоела?

– С чего ты взяла? – улыбнулся князь. – Совсем наоборот.

– Тогда почему ты так редко бываешь со мной? Дела? Но сейчас ты один, и при тебе нет ни бумаг, ни пергаментов…

– Просто размышлял в одиночестве. Поверь, государю всегда есть о чем поразмыслить.

– Я-то верю. А знаешь, что говорят гвардейцы твоей личной охраны? Князь-то наш – чернокнижник и с самим дьяволом знается. Я подслушала.

– Ну и пусть говорят. – Для Барини в этом не было ничего нового. – Ведь мы-то с тобой знаем, что это не так?

– И фьер Крегор это слышал и не одернул болтуна…

– А какой смысл одергивать? Глупость не лечится, а должность гвардейца предполагает верность и доблесть, а уж никак не ум. Выбрось из головы.

– Уже выбросила, – неожиданно легко согласилась Лави, и Барини с теплотой подумал, что с этой женщиной ему вообще легко. – А что мы будем сейчас делать?

– Слушаю твои предложения, – усмехнулся князь.

– Ну… можно еще подумать в одиночестве… – лукаво проговорила Лави. – Можно созвать военный совет… Можно опять собрать городских старшин и пригрозить им виселицей за что-нибудь… ты придумаешь, за что. Можно позвать секретаря и вдвоем с ним зарыться в кучу бумаг, как кроты… Можно надеть шубу поверх лат и во главе конного отряда устроить охоту на разбойников в ближайшем лесу… Выбор велик.

– А еще что можно? – с интересом спросил Барини.

– Можно отложить все это и пойти в спальню, – с обезоруживающей прямотой сказала Лави.

Ее глаза сияли.

– Ну нет, – сказал князь и, уловив легкое выражение досады на лице женщины, добавил, смеясь: – Это я пойду в спальню. А ты в спальню поедешь!

Грузный, но ловкий, он легко подхватил Лави на руки. Она тихонько взвизгнула – не от испуга, конечно, а чтобы доставить ему удовольствие, он знал это. Может быть, она действительно любила его? Не беда, если не любила, но хотела, старалась полюбить. Он прекрасно понимал, что, будь он простым гвардейцем или даже гвардейским капитаном, Лави не удостоила бы его и тенью внимания. Ей нужен был князь, монарх, северный дикарь, властный и сильный. Разумеется, она хотела властвовать над ним – по-своему, по-женски. Тут не было никакой тайны, и Барини не видел в этом стремлении большой беды. В конце концов, он-то не потерял голову от любви, этого еще не хватало! Он лишь пользуется ею для восстановления бодрости, для гашения позывов к меланхолии, и почему бы нет? Ведь не казнями же он пользуется для этого! Всякий скажет, что лучше пользоваться телом любовницы, телом восхитительным и благодарным…

– Мурр! – проворковала Лави, уткнувшись лицом в складку на шее господина.